Беверли-Хиллз

Глава 6

Это был один из таких дней, какой хотелось бы навсегда оставить в памяти. Воздух над Лос-Анджелесом очистился вдруг до волшебной прозрачности, и окрестные горы проступили во всей своей истинной красе – громадные, каменные исполины, с молчаливым достоинством, свысока наблюдающие за суетой сотен тысяч мужчин и женщин, копошащихся в людском муравейнике.

Дэвид Плутарх, однако, ощущал себя равным среди великих. Он был как бы вознесен над миром, расположившись на самом верху вышки у своего обширного бассейна. Медленно поворачивая голову, он окидывал взглядом постепенно всю панораму.

Горный пейзаж сменился не менее величественной картиной особняков Беверли-Хиллз, прямоугольными башнями Сенчури-Сити, зелеными холмами Малибу и Каталена-Айленд. А дальше простирался ослепительно сверкающий океан, усеянный, словно бабочками, белыми парусами яхт.

Невольная улыбка растянула его губы, неожиданное радостное чувство нахлынуло на него волной. В такие дни думалось, что жить на свете стоит.

Вот он здесь и сейчас, высоко-высоко над городом Ангелов, в тиши и безопасности своего поместья стоимостью в двадцать миллионов долларов, и дом старикана Синатры примостился где-то внизу, и Плутарх может поплевывать на его крышу сверху, а рядом с Дэвидом на расстоянии протянутой руки сама бесподобная Каролин.

Он опустился на шезлонг возле нее. На фоне белоснежного махрового покрывала его смуглое, ладное тело, смазанное маслом для загара, выглядело, как только что отчеканенное, новенькое пенни, и так же оно и блестело. Плутарх с удовлетворением оглядел себя. Совсем неплохо для мужчины, которому за сорок. Поджарый, но не тощий, с гладкой кожей и рельефной, но не нагло выступающей мускулатурой, загорелый, но не до угольной черноты, как многие калифорнийские «солнцепоклонники».

Потом он перевел взгляд на Каролин, и невидимый оркестр сразу же зазвучал в его душе. Она была восхитительна в черном купальнике от Нормы Камали, с тонкой ленточкой, разделяющей выпуклые ягодицы, с очаровательной непосредственностью выставленные на обозрение. Он мог оценить их идеальную форму, подчеркнутую каймой купальника. Его возбуждал кроваво-красный цвет ее маникюра и губ, полураскрытых, чувственных, жадных.

Она лежала на животе, чуть повернув голову набок, в его сторону, и хотя глаза ее смотрели прямо на Дэвида, она как бы не видела его, углубленная в свои раздумья.

– Есть чем полюбоваться, не так ли? – попытался завязать беседу Дэвид, то ли подразумевая окружающий пейзаж, то ли желая сделать комплимент своей гостье. Вступая с ней в разговор, он почему-то каждый раз чувствовал себя так, будто заходит в ледяной горный поток, где дно может быть опасным.

Каролин не откликнулась на его неуверенное заигрывание, хотя некое подобие улыбки тронуло ее губы. Она придумала для себя линию поведения с ним и строго ее придерживалась. Она не отвечала, когда с ней заговаривали, она как бы впрыскивала инъекцию тревоги в любую, самую безмятежную ситуацию, она была абсолютно непредсказуема во всем, и только в этом заключалась ее предсказуемость.

Плутарх был достаточно проницателен, чтобы понять мотивы ее поступков. Она таким образом просто дразнит его, и, хотя ему не следовало бы на это реагировать, он каждый раз вскипал бешенством.

– Что заставляет тебя делать деньги? Их у тебя и так слишком много, – совсем невпопад, с сонно-ленивой интонацией спросила Каролин, заметив, как жадно ощупывают глаза мужчины ее тело, и зная, как болезненно он воспринимает ее равнодушие к его попыткам добиться физической близости.

Заданный ею вопрос вроде бы выглядел вполне резонным и необидным, но он почувствовал в нем насмешку над его амбициями.

– Я никогда не стремился к богатству. Я просто желал делать дело, создавать реальные вещи и идти своим путем.

– Что ж, раз так, то ты мудрее, чем я думала. Только законченные идиоты и заведомые неудачники заняты деланием денег. Ты же трудишься не ради этих бумажек, а для собственного удовлетворения, правда?

– А если ничего не получится, и ты останешься на мели? – попробовал закинуть удочку Плутарх. – Куда деться бедняге… без особых талантов и целеустремленности?

– Обрести быстро и то и другое или… затянуть петлю на шее и избавить мир от своего присутствия.

Он рассмеялся. Подобная циничная философия была ему по нраву. И уста, извергающие такие рассуждения, заставляли его трепетать от вожделения.

Каролин привстала. Ее тяжелый торс при этом, казалось, вступил в сражение с законами гравитации. Она наклонилась, уронив груди на подогнутые под себя округлые колени.

– Ну и ты нашел наконец свой путь, Дэвид Плутарх? – задала она вопрос, невозмутимо встречая его раскаленный от похоти взгляд.

Он пожирал ее глазами. Разглядывать ее формы доставляло ему даже более острое наслаждение, чем то, какое он получил бы, проникнув в глубь ее плоти. О чем она только что спросила? Ах да! Нашел ли он свой путь в жизни? На него невозможно ответить однозначно, но ответ так и вертелся на языке.

Конечно, да. Потому что он нашел ее, вот она, рядом с ним, она вошла в его жизнь, заполнила пустоту его жизни своей массой и оживила его угасающие чувства – все пять сразу – зрение, слух, обоняние, вкус, осязание. Если бы она отдалась ему, то чудо бы не свершилось. А вот то, что Каролин заставляла его ждать, надеяться, трепетать, – это и есть живительный эликсир.

– Нашел ли я свой путь? – переспросил Плутарх. – И да, и нет…

Он прикрыл свою растерянность встречным вопросом, уводя беседу в иное русло.

– Хочешь выпить?

– Нет.

Опять Плутарх почувствовал, что натыкается на невидимую, но упругую стену. Как в теннисной партии с более сильным и опытным партнером. Он и сам играл часто в такие игры, доказывая противникам свое превосходство.

Но как только он положил глаз на Каролин, то сразу понял, что она истинный виртуоз в игре, где побеждает тот, чья воля и выдержка сильнее. Она была равным ему противником, а возможно, еще более коварным. До этого все соперники после одного-двух раундов ложились под него. А Каролин, даже если она ляжет… все равно выйдет из боя победительницей.

– Иногда жизнь осложняется, когда становишься слишком богатым. – Каролин повела рукой, указывая на все, что было вокруг. – Слишком много, слишком красиво, слишком действует на нервы… А если подняться над всем этим… – Она подняла вверх скульптурно вылепленную мощную руку, как бы отправляя в воздушное путешествие сказочный ковер-самолет, -… духовно вознестись…

– Куда? В рай?

– В Вечность.

– Давай вознесемся, я согласен.

В своей прошлой жизни Плутарх, как сугубо практичный, трезвомыслящий, пробивающий лбом любые стены мелкий предприниматель, на занятия подобными проблемами не имел времени. А сейчас он заинтересовался, сглотнул, как говорится, наживку. Материальный мир ему надоел смертельно. Захотелось чего-то духовного, таинственного, не связанного с примитивной арифметикой бизнеса. Достигнув предела мечтаний, можно было позволить себе пуститься вслепую, с завязанными глазами, в странствие по дебрям неизведанного.

Черт побери! Новый век несет с собой наверняка и новую культуру, или веру, или способ жизни – неважно, как это называется. Но почему бы не попробовать подать себе на стол еще неопробованное блюдо, не справляясь в меню о его цене?

Великие шарлатаны – предсказатели, гадалки на картах, астрологи, гипнотизеры, целители и хулители – испокон веку крутились возле богатеньких парней вроде Плутарха, но ни одна колдунья не была так соблазнительна, как Каролин. В темные и голодные средние века инквизиторы бы глотали слюнки, видя, как зазря превращается на костре в угли то, что можно было бы употребить на жаркое.

С первого момента, как только Плутарх увидел Каролин издали, на сцене, желание заказывать себе это мясное блюдо на завтрак, обед и ужин овладело им. Неважно, что он еще пока не отведал ни кусочка, но оно уже регулярно в последние два дня появлялось у него на столе. Ему самому нелегко было разобраться, чего тут больше – плотского вожделения или духовной потребности в чем-то таинственном, разрушающем устоявшиеся каноны красоты, обаяния и даже приличия. Натура Киркегард нагло выпирала из любых рамок, как и ее плоть из купальника.

Пресытившись всеми игрушками, какие он мог купить за деньги, в том числе и красивыми женщинами, Плутарх жаждал шагнуть в неизведанное. Окружающая реальность уже ничем не могла ни удивить, ни позабавить его. Для Каролин он сам со своими желаниями не представлял никакой загадки.

За эти два дня, проведенных в опасной близости, она заметила, что больше всего ему нравится просто рассматривать ее, наблюдать, как она рассекает взмахами сильных рук и ног пространство бассейна, как вздуваются ее мышцы на тренажерах, как стекает пот, смешанный с растаявшим кремом для загара по ее гладкой коже, проникая под резинку ее трусиков. А уж больше всего он любил глядеть на ее изнуряющие занятия аэробикой с Кангой, когда два женских тела немыслимо изгибались, словно расплавленные от внутреннего и внешнего жара, и издаваемые ими запахи щекотали ему ноздри.

Ничего не было странного в том, что столь практичный и волевой мужчина попал в сексуальную западню. Такое со многими случалось. Но вот вывести его оттуда очищенным от мерзости, новообращенным в истинную веру праведником – такая задача была по плечу только Каролин. Ключик, запирающий и отмыкающий капкан, она бережно хранила при себе.

Плутарх, казалось, уже достаточно подогрелся для перевоплощения. Он еще дергался, как подопытная лягушка под током, стремясь оставаться в реальности, но вид ее мощного торса вытеснял все разумные мысли из его мозга.

Мальчик разбежался, прыгнул, нырнул, а уж когда он вынырнет, это зависит от Каролин. Ему придется заплатить за свое спасение хорошую цену. Как только она увидела его впервые в «Сансет-отеле», то тотчас решила насадить его на крючок.

Она не утруждала себя переговорами о свидании на определенный час. Первым делом на следующее же утро она постучалась в его дверь, наплевав на двух внушительного вида охранников и телекамеры с двух сторон. Электроника сослужила услугу. Он разглядел где-то в глубине своих покоев, какая гостья пожаловала к нему, четыре автоматические преграды раздвинулись, и Плутарх выскочил ей навстречу еще не просохший после душа.

Каролин вручила ему карточки астрологических прогнозов на все его операции в бизнесе, а также на передвижения по городу и стране. Кое-что было ей заранее известно и поэтому занесено в карточки. Остальное – был полный бред, но это дало им повод вместе посмеяться. Она предложила съесть те карточки, прогнозы с которых не оправдаются. Он предложил ей запить это хорошим вином. Так состоялось знакомство.

Вот уже два дня они крутятся, не касаясь друг друга, как гладиаторы на римской арене, но только у одной Каролин есть настоящий острый меч, и только она знает, где у Ахилла уязвимая пята.

– Дэвид! – позвала она тягуче-сладким, как густой мед, голосом. – Подойди.

Он потянулся к ней, не веря в такое счастье, что она сама подзывает его, и стыдясь своей покорности.

– Вотри мне в пятки немного этого дерьма.

Он был унижен, но не смог отказать ей. Взяв тюбик фирменного крема, он выдавил на ладонь щедрую порцию.

– Пятки… а потом лодыжки…

Неужели он удостоился такой благосклонности? Она позволяет прикоснуться к ней. А если его рука скользнет выше?…

Дрожащими пальцами Плутарх принялся за дело. Ему пришлось для этого встать на колени. Тело его вибрировало от возбуждения. Это было сродни религиозному экстазу. Обстановка была более чем подходящая. Никакой храм не способствовал бы лучше поставленной ею цели, чем бассейн на площадке, вознесенной над Лос-Анджелесом и дворцами покойных и ныне здравствующих голливудских звезд.

Судьба была всегда благосклонна к Плутарху. Сейчас он получит от нее подарок – право прикасаться к вожделенной плоти. Насколько далеко это право распространится, он не смел и загадывать. Но пока ему не ставились никакие преграды, и пальцы его продолжали свое путешествие по великолепным женским ногам. Дэвид старался продлить удовольствие, сдерживая себя и манипулируя с несвойственной ему нежностью.

Ее голос вдруг ворвался в водоворот его мыслей.

– Дэвид, у меня появилась идея. Я хочу, чтобы мы поужинали вместе. В одном из бунгало при «Сансет-отеле». И чтоб было все… розовое шампанское, цветы, красивая музыка… все, как полагается…

Он с трудом сосредоточился на том, что она говорит.

– Мы могли бы устроить это здесь, – наконец выдавил из себя Плутарх.

– Нет. Это должно состояться в «Сансет-отеле», – мечтательно, но с железной непреклонностью проговорила Каролин. – Сегодня.

Уверенная, что отказа не последует, она все же произвела некое телодвижение, заставившее его мысли и ощущения взвиться смерчем.

– Конечно… – пробормотал Плутарх. – Разумеется, я все устрою…

– Да? И еще, Дэвид, я совсем забыла… – ласковым ручейком полилась речь из ее уст. – Мы будем ужинать втроем…

Каролин, вступив на территорию парка при «Сансет-отеле», мгновенно очутилась в волшебном царстве растений, ботанических чудес, которые были здесь в изобилии. К сожалению, сюда доносились посторонние шумы – говор гостей и официантов из ресторанов для миллионеров средней руки и из зала звезд, звяканье посуды.

Бунгало, расположенные здесь, сдавались за скромную плату в тысячу долларов за ночь, и хоть цветов вокруг было много, это было не то, чего ей хотелось. Каролин прошла по аллее, окутанной, как праздничным покрывалом, цветущими гроздьями, спустилась по нескольким ступеням, подделанным под древний, замшелый мрамор, послушала легкий шум искусственных родников с минеральной водой, якобы пролагающих нелегкий путь сквозь горные породы, наконец подобралась к цели.

Она ткнула пальцем в стену бунгало, выстроенного в староиспанском стиле. В ней взыграла злоба, и, если бы у нее была кирка в руках, Каролин бы с размаху ударила по камню и высекла искры. Но пока лишь ее кроваво-красный, наманикюренный ноготь покорябал стену, за которой обитал Роберт Хартфорд.

– Вот его логово, – по-змеиному прошипела Каролин. Ее окрашенные под цвет пламени волосы вдруг вспыхнули словно живым огнем, когда на них упал солнечный луч, пробившийся сквозь листву.

– Подонок! – в тон подруге и хозяйке прошептала Канга, неотступно следующая за спиной у Каролин.

Канга не могла простить Хартфорду его оскорбительный, демонстративный уход с сеанса в «Сансет-отеле», однако спрашивать у хозяйки, как та намерена поступить, было бесполезно.

На этот раз она услышала от хозяйки пусть неопределенный, но все же ответ:

– Он получит свое… не сомневайся.

Обе женщины проследовали под аркой одуряюще пахнущих растений к дубовой, окантованной сталью двери с номером девять. Каролин нажала кнопку звонка.

Плутарх распахнул дверь после продолжительной паузы, и волна мощной музыки Вагнера, вырвавшаяся из замкнутого пространства бунгало, едва не сбила Кангу с ног. Но, разумеется, Каролин даже не шелохнулась. Никто из них троих не произнес ни слова.

Они также молча прошли в комнату, заполненную цветами. Преобладал белый цвет – белые лилии, орхидеи, гладиолусы, гардении. Сам Плутарх явно нервничал, но по-прежнему хранил молчание.

Телевизор, водруженный на изысканный столик, светился, но звук был отключен. Шли новости Си-эн-эн, а под картинкой ползла лента с цифрами стоимости биржевых акций. Мощные оркестровые атаки «Тангейзера» Вагнера, казалось, заставляли содрогаться каменные стены бунгало.

На сервировочном столике разместились три бутылки, вероятно, именно розового шампанского, которое подается в «Сансет-отеле» в фирменных ведерках, заполненных измельченным льдом. Тяжелое серебряное блюдо было доверху наполнено белужьей икрой, и из этой массы предусмотрительно торчали три серебряные ложечки. Все по правилам самого в мире знаменитого сервиса, который предоставляет «Сансет-отель».

Каролин решительно прошагала по комнате, мгновенно отыскала нужную розетку и выдернула шнур. Наступила тишина.

Плутарх нервно облизал языком пересохшие губы и первым нарушил молчание, нависшее тяжелой грозовой тучей.

– Вам не нравится Вагнер?

– Мне нравится шампанское, – с улыбкой ответила Каролин.

Он не отрывал от нее глаз, пока срывал проволоку с пробки и откупоривал бутылку. Пальцы его дрожали. Тихий хлопок заставил Дэвида вздрогнуть, но затем он был повергнут в полное изумление, когда Каролин отчетливо и громко приказала:

– Разденься, Канга!

При этом Каролин сохраняла на лице сладкую улыбочку, как будто ее команда ничем не нарушала естественный ход событий. Она подняла руку, словно дирижер, управляющий действиями оркестра, в котором Плутарху предназначено терпеливо ждать своей очереди ударить в медные тарелки.

Под ее гипнотизирующим взглядом он налил в бокал шампанское доверху и протянул ей. Он уже сознавал, что стал участником действа, недоступного его пониманию.

Каролин откинула голову и рассмеялась, торжествуя. Она заимела его окончательно. Шампанское, пролитое им от чрезмерного усердия на полированную поверхность стола, он согласился бы вылизать, если б она дала такую команду.

Каролин наконец соизволила принять у него из рук бокал и следила, как его глаза слегка скосились в сторону Канги. Каролин пригубила шампанское и посмотрела, послушна ли Канга ее приказу. Однако девушка медлила. Ее пухлый ротик был полуоткрыт в растерянности и удивлении, а нежный подбородок вздернулся вверх в знак протеста.

Киркегард грозно сдвинула брови, выражая недовольство тем, что ее распоряжение не выполняется, но потом почти сразу же выражение ее лица смягчилось. Теперь она воздействовала на девушку ласкающими токами. Она медленно посылала ей фразы: «Ты же веришь мне, так подчиняйся. Ты любишь меня, так верь мне. Твоя вера в меня – есть и любовь ко мне». Эти слова закрутились светящимся колесом в мозгу Канги. Ее воля ослабела, растопилась, как воск на огне.

Пальцы ее принялись расстегивать пуговицы на блузке. Она молчала, но ее мимика была настолько выразительна, что в тишине явственно слышались ее ответные слова, произнесенные лишь мысленно: «Не знаю, зачем я это делаю. Я так поступаю ради тебя… только для тебя…»

Между тем пуговицы и «молнии» на ее одежде словно бы расстегивались сами собой. Канга осталась только в трусиках. Бюстгальтер она не носила, и ее груди сразу же вырвались на свободу, как только блузка соскользнула с плеч.

Это подействовало возбуждающе прежде всего на саму Каролин. Ложбинка между устремленными вперед, острыми грудками притягивала Каролин. Ей вдруг страстно захотелось погрузить в эту ложбинку палец, чтобы он был стиснут с двух сторон упругой плотью, провести им вниз по гладкой коже до нервного центра, до углубления пупка и дальше вниз по плоскому животу… за резинку трусиков.

Каролин сделала шаг и приблизилась вплотную к своей то ли пленнице, то ли подруге – сейчас было неважно, как определялась их связь. Важно было то, что разорвать ее никто бы не смог.

Ритуал, обозначающий их полную близость, разыгрывался как заранее отрепетированный спектакль. Каролин проникла пальцем в рот Канги, смочила его слюной девушки, а потом сунула себе в рот. В это время две пары глаз были устремлены навстречу и как бы сливались в единое колдовское целое. Не хватало только ядовитого пара, огня и чертей, пляшущих вокруг.

Каролин взяла свой бокал и принялась лить по капле ледяное шампанское на разгоряченную кожу девушки. Канга только вздрагивала и ежилась, когда мурашки пробегали по ее телу при этой чувственной пытке, но не возражала, принимая это как пролог к дальнейшим наслаждениям.

Величественным жестом Каролин простерла вперед руку, опустила ее на пышущее жаром плечо девушки и нежно, но твердо вынудила Кангу стать на колени перед ней. Секунду Каролин помедлила, затем сама опустилась на колени, схватила подол своей юбки и стала медленно, очень медленно поднимать ее вверх, обнажая ляжки. Юбка накрыла голову Канги. Та чуть не задохнулась от исходящих от Каролин чувственных ароматов.

– О… пожалуйста…

– Не понимаю… Ты хочешь или нет?

– Да, хочу, да… да… – Голос Канги казался чужим и далеким.

Каролин чуть приподнялась, подалась вперед и прильнула холмиком курчавых волос к губам девушки. Канга высунула язык, но Каролин слегка отстранилась:

– Не спеши.

Она словно бы только сейчас вспомнила о зрителе этого хорошо срежиссированного спектакля и еще выше задрала юбку.

Дэвид, затаив дыхание, следил за этой сценой. Он присел на диван, потом почти без сил откинулся на спинку. Он жаждал увидеть продолжение. Каролин материализовала самые смелые его эротические фантазии. И по выражению лица Плутарха она поняла, что окончательно сломила его. Победа за ней. И плодами ее надо воспользоваться быстро и умело.

Она поманила его пальцем, смоченным любовными соками Канги, и кивнула на охваченное похотью существо, целиком подвластное ей.

Плутарх вскочил, повинуясь ее жесту, и это движение определило его судьбу. Он попался и уже не выкарабкается.

– Взгляни на нее. Разве она не принадлежит мне?

Ему ничего не оставалось, как только согласно кивнуть.

– Она сделает все, что я попрошу. Украдет… убьет, если нужно…

Азарт, охвативший Каролин, уже перехлестывал через край. Она победила, но ей все хотелось подтверждать эту победу и свое могущество. Плутарх должен был быть унижен до предела и наслаждаться своим унижением. А за малейшее сопротивление будет строго наказан.

– Канга! – распорядилась Каролин. – Займись им.

Рыжеволосая красотка вышла из транса. На ее лице отразилось недоумение.

– Тебе надо повторять дважды?

Плутарх попытался поймать ускользающий взгляд Каролин, прежде чем тонкие пальцы Канги расстегнули «молнию» на его брюках. Он понял, что Каролин нет никакого дела до его чувств к ней и сама она бесчувственна к нему. Поэтому она и подставляет вместо себя эту девицу. И все же он готов был принять эту подачку. Главное, что ему разрешено хотя бы встречаться взглядом с вожделенной богиней, подбадривающей его и партнершу:

– Ты что-то плохо работаешь. Старайся, Канга!

В ответ наступила пауза. Очень неловкая. Он, униженный, раздавленный сексуальным прессом, еще трепыхался. Канга не решалась преступить последний рубеж. Он тоже.

Сопротивление длилось всего пару мгновений, и было подавлено волей Каролин. Канга прильнула к бесстыдно торчащему члену Плутарха, глаза его остекленели, в них окончательно погасла искра божья.

Каролин торжествовала:

– Тебе хорошо? Ты доволен?

В ответ он лишь проблеял жалобно, как ягненок, предназначенный на заклание:

– Как тебе это удается, Каролин?

– А ты не догадываешься? – издевалась она. – Ты сам… сам стремишься к этому.

Внутри его тела сжималась и разжималась какая-то пружина, и он конвульсивно дергался в такт.

– Оставьте меня! Хватит!

– Не раньше, чем я захочу! – резко, словно хлестнула бичом, произнесла Каролин.

Сотрясающие его спазмы уже достигли предела, он желал излиться, опустошить себя. Какие-то частички разрушенного воздействием Киркегард сознания еще теплились в нем. В момент оргазма Дэвид предпочел бы обойтись без зрителей. Этим он мог хоть как-то спасти свое лицо, отстоять хоть крохи своей независимости.

Но он не владел собой. Он стоял на месте, словно заключенный в прозрачный футляр, в котором он корчился, извивался, мечтая о сексуальном облегчении, но оно почему-то все еще не приходило.

Он слышал ее смех. Он глядел в ее улыбающееся лицо. Каролин все знала. Она следила за его борьбой, она могла решить исход этой борьбы. Он был ничтожеством, она – всем!

– Пожалуйста… – прохрипел Плутарх, признавая свое унижение.

Она опять рассмеялась и гордо вскинула голову, празднуя победу. Она не торопилась, а ему мучительное промедление казалось вечностью.

– О'кей, Дэвид Плутарх…

От ее слов стены прозрачного футляра распались, и Плутарх подался вперед, колени его подогнулись. Раскачиваясь из стороны в сторону, он бурно излился.

Канга отшатнулась, сперва с отвращением, застигнутая врасплох и напуганная невероятной мощью его оргазма, но быстро пришла в себя, и улыбка триумфаторши осветила ее личико. Она взглянула на хозяйку в ожидании похвалы.

Каролин доброжелательно улыбнулась ей в ответ, но в голосе ее сохранились командные нотки:

– Исчезни, Канга! И поторопись. Я позову тебя, когда ты понадобишься.

Она не дала времени девушке даже одеться. Канга схватила в охапку свои вещи и скрылась, захлопнув за собой дверь. Голая, она пробиралась среди одуряюще пахнущих кустов жасмина, на ходу натягивая джинсы и блузку.

Дэвид Плутарх подобрался на подгибающихся от слабости ногах к дивану, распластался на нем, зарывшись лицом в подушки.

– Что тебе надо от меня, Каролин? – невнятно пробормотал он.

– Хочу, чтобы ты купил мне «Сансет-отель», – последовал незамедлительный ответ.