ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Бард

Мой отец был влюблен. Его уже десять лет как нет в живых, но единственное, в чем я уверен насчет него, — это что он любил мою мать.

Которую я никогда не знал. Никогда не слышал ее голос и никогда к ней не прикасался. Она умерла, едва я родился. Конечно же, у меня есть ее фотографии, и я видел ее голубые глаза, так похожие на мои. Она была красивой женщиной с каштановыми волосами и широкой улыбкой.

Во всем остальном мои знания о ней сильно ограничены. Я не знаю, что это была за женщина, которая вызывала такую преданность у мужчины, никогда не понимавшего, как любить собственного сына. Все, что я о ней знаю, пришло ко мне из стихов отца, о существовании которых я понятия не имел, до тех пор пока мне не исполнилось достаточно лет, чтобы осознать: мой отец совсем не похож на других отцов.

Он был всегда занят. Всегда молчал. Сутулый и неопрятный человек, который скорее спотыкался, нежели ходил.

Мой отец был поэтом.

Его стол всегда был завален горами бумаг. Большинство было покрыто паутиной написанных чернилами слов.

Он писал и писал, и писал, но никогда ничего не публиковал.

Потому что писал он только для себя. И словами воскрешал свою мертвую жену. Он писал о ней и только о ней, и большинство стихотворений остались незаконченными и неотредактированными. Они похожи на невнятное бормотание о шелковистых волосах, сине-зеленом шарфике, родинке на плече и печенье с арахисовым маслом.

Я понял, что это была за любовь — жестокая, мрачная и нескончаемая. Похожая на безумие.

Уехав из этого города, я знал, что никогда не вернусь. Я познал здесь только одиночество и пример для подражания, который на меня даже не смотрел. Этот город — не мой дом. И отец — не отец, хотя он передал мне поэтический дар. Или же это бремя. Оно и есть причина всего происходящего со мной. Не познай я магию слов, моя жизнь сейчас была бы совершенно другой.

Но сегодня вечером охватившее меня безумие иной природы. Оно не имеет ничего общего с любовью и связано с девушкой с фиолетовыми глазами, которая отказывается покидать мои мысли.

Расставив пальцы и опираясь ладонями на стену, я стою под потоком ледяной воды. Воздух вокруг меня покалывающе-холодный, но моя кожа помнит горячее тело Лейлы.

Сместившись немного в сторону, я ощущаю, как сквозь тело словно проносится разряд тока, когда член прикасается к холодной плитке. Он стоит — твердый и агрессивный. Такой же дикий, как и я. Как и чувства внутри меня — незнакомые и примитивные. Они будто были скрыты, запрограммированы в генах, а я обнаружил их только сейчас. Непреложная необходимость кем-то обладать, быть воздухом, которым дышат, и вселенной, в которой этот человек живет, — это и дает силы, и отнимает одновременно.

Я закрываю глаза, и все, что вижу, — это она, цепляющаяся за мое тело и не перестающая двигаться. Как будто она умрет, если не прикоснется ко мне. Как будто потеряла рассудок. Словно снежный ком, который я не в состоянии остановить, мое возбуждение только нарастает, и, закрыв глаза, я вижу Лейлу. Но не ее раскрасневшееся лицо. Я вижу ее дух. Как она встала посреди многолюдной аудитории и прочитала вслух свое дерьмовое стихотворение. Или как у нее хватило мужества показать мне свою неприглядную сторону. Плакать в моем присутствии, быть уязвимой. Или же как она кинулась ко мне, зная при этом, что я могу ее отвергнуть.

Когда я успел стать для кого-то таким жизненно важным?

От этого мне хочется притянуть ее к себе, хотя я знаю, что должен оттолкнуть. Как она посмела шпионить за мной? Как посмела судить о моей жизни? Что она вообще в этом понимает?

Мне не следовало идти за ней. Не стоило терять контроль и целовать ее в ответ. Я отлично справлялся и игнорировал ее всю неделю.

Но она лизнула мне руку. Прямо в классе. Средь бела дня. Кто может позволить себе такое безумство? И такое… эротичное безумство.

Из моих размышлений меня выводит звук. Мягкий стук шагов. Я знаю, это она; я узнаю эти легкие шаги где угодно.

Но как мне теперь смотреть Хэдли в глаза?

Как рассказать ей об еще одной ошибке, которую я совершил, в то время как пообещал, что она всегда будет на первом месте? Как трус, я хочу спрятаться здесь, но между нами есть тяга. Когда она где-то поблизости, я не могу находиться на расстоянии. Это какая-то чертова физика.

Я выключаю воду, вытираюсь и с полотенцем на талии выхожу из гостевой ванной.

Пока иду по коридору, в моей голове проносятся сотни различных сценариев, как ей сказать. И вообще — говорить ли. Я съеживаюсь при одной мысли об умалчивании, но при этом не перестаю задаваться вопросом, почему так себя чувствую. Потому что хочу быть честным со своей женой или же потому, что этот поцелуй означал нечто большее, чем простая ошибка, и заслуживал признания?

Прежде чем я успеваю проанализировать эту абсурдную мысль, я замечаю ее. Хэдли стоит у входной двери с небольшой сумкой в руках.

При виде ее я снова возвращаюсь в этот мир, в свою реальность. От этого Лейла кажется существом из параллельной вселенной.

— Хэдли? — я произношу ее имя вопросительным тоном, хотя уже заранее знаю ответ на свой незаданный вопрос.

Еще никогда я так себя не чувствовал. И еще никогда у меня не останавливалось дыхание и не замирало сердце. Люди постоянно говорят об этих симптомах влюбленности, но это не любовь. Это пугающее чувство — чистый и неподдельный ужас. Он охватывает мое тело целиком.

Хэдли уходит от меня. Навсегда.

Она поворачивается ко мне, и выражение ее лица настороженное, но в глазах пустота. А поза и напряженная, и кроткая одновременно.

— Я еду к Бет.

Я слышу ее спустя секунду, когда звук прорывается сквозь окутывающую тишину.

— Что?

— Вернусь в среду.

— Вернешься?

Она хмурит брови — именно это меня в ней и привлекло с самого начала. Так странно, но желание разгладить морщинки у нее на лбу у меня сейчас не появилось.

— Мне нужно немного времени для себя, — продолжает она. Ее мягкий голос когтями царапает мне кожу.

— А как же Ники?

Я уже как-то задавал этот вопрос. И подобный разговор у нас тоже уже был. В ночь, когда Лейла видела меня в окно, мы с Хэдли спорили именно об этом. Я хотел, чтобы она осталась, а она хотела на несколько дней уехать.

Хэдли качает головой.

— Я ему не нужна.

А как же я? Ты нужна мне.

— Ты сейчас хочешь сказать, будто ты не нужна своем сыну?

Хэдли сглатывает, и у нее в глазах появляется странный взгляд.

— У него есть ты, а еще несколько дней здесь побудет Сьюзен. Мне просто… нужно уехать.

— Почему? От чего именно ты хочешь уехать?

— Я не хочу спорить, Томас. Просто… я хочу уйти.

— И ты поэтому крадешься посреди ночи? Потому что не хотела спорить? — не дав ей ответить, я продолжаю: — Но знаешь, что? Тебе не удастся избежать спора. Ты не можешь просто взять и сбежать от меня!

Я знаю, что мне стоит себя контролировать. И это не ее вина, что она захотела уйти. Это все я. Все испортил я.

Но какого черта? Разве она не видит, как сильно я ее люблю? И как ее уход меня уничтожит. Если Хэдли меня любит, почему она так со мной поступает?

Она меня не любит.

— Томас, я не…

Я делаю шаг к ней.

— Что я делаю не так? Скажи. Чего ты от меня хочешь? Что мне нужно сделать, чтобы ты осталась? Потому что я сделаю что угодно, — пока сам себя не отговорил, я протягиваю руку и хватаю ее за плечо. От моего прикосновения она вздрагивает, и я чувствую обжигающий гнев, обиду и страх.

Она не может меня бросить. Не может. Я не могу остаться один.

— Раньше я по-мудацки вел себя с тобой, но сейчас изменился. Скажи, что ты от меня ждешь, и я дам тебе это в ту же секунду. Только… не уходи.

Слова верные, я это знаю, но мой голос неправильный. Как и кипящие внутри меня эмоции. Все это плохо. И эта темнота, и это молчание, и то, что я стою в одном полотенце, и то, что умоляю свою жену остаться. И что она стоит, не шелохнувшись. И что ее взгляд — это взгляд загнанного в ловушку зверя.

Хэдли чувствует себя со мной как в ловушке.

— Я хочу, чтобы ты отпустил меня, — шепотом говорит она.

От испуга я цепляюсь за нее еще сильней.

— Нет. Нет, я не хочу. Я буду бороться за нас. И сдержу обещание, потому что люблю тебя.

Слова звучат как обвинение. Они звучат попыткой заставить ее понять и заставить остаться.

— Мне это не нужно. И я хочу, чтобы ты меня отпустил, — снова говорит она, и на этот раз ее просьба обладает силой. Я отпускаю ее, и моя рука опускается, вялая и бесполезная.

Она уходит от меня.

Она. Уходит. От меня.

Глаза щиплет, и я тяжело сглатываю. Заметив это, Хэдли поднимает руку и кладет ее мне на щеку. Содрогнувшись, я прижимаюсь к ней щекой, словно могу удержать ее физически.

— Не хочу, чтобы тебе было больно, — переполненным эмоциями голосом говорит она.

— Тогда не уходи, — хрипло шепчу я. — Ты мне нужна.

Она печально качает головой.

— Мне просто нужно немного времени. Пожалуйста.

Ради нее я все бросил. Все, что было для меня важно. Я выполнил свою часть сделки. И важней ее в моей жизни больше ничего нет.

Так почему она не может сделать то же самое? Почему она не может меня любить?

Ее маленькую руку обхватила моя большая рука. На какое-то мгновение мне хочется продолжать сжимать, до тех пор пока я не сломаю ее тонкие пальцы. Может, хотя бы эта физическая боль расскажет ей, как я сгораю изнутри. Может, тогда она останется.

Но я отпускаю ее руку и отступаю на шаг.

— Как ты доберешься? — стиснув зубы, спрашиваю я.

Хэдли молча всматривается в мое лицо. Я не скрываю ни злость, ни боль. Надеюсь, она увидит опустошение, которое после себя оставляет. Надеюсь, она увидит его в своих кошмарах, как в своих я вижу ее равнодушие.

— Я вызвала такси. Оно уже здесь, — отвечает она.

— Подожди, я что-нибудь надену и провожу тебя.

— Это не обязательно.

Я хмуро смотрю на нее, и она замолкает. Если уж моя жена собралась уезжать, я сам ее выпровожу. Несколько минут спустя мы стоим у открытой двери такси. Хэдли кладет сумку на сиденье и садится в машину. Не глядя на нее, я захлопываю дверь и слегка шлепаю по крыше, чтобы водитель трогался. Чувствую на себе взгляд Хэдли, но так и не поднимаю голову. Я просто разворачиваюсь и иду к дому — к этому нагромождению кирпичей, которое мне хочется разобрать голыми руками.


***

Когда Хэдли ушла от меня в прошлый раз, мне понадобилось два дня, чтобы заметить ее отсутствие. Я не горжусь этим. На самом деле, мне очень стыдно, что я не сразу обратил на это внимание. Я был полностью сосредоточен на сборнике стихов, над которым работал. И не думал ни о чем другом, кроме как о дедлайне. Даже не могу вспомнить, ел ли я и вставал ли из-за стола, хотя, конечно же, должен был.

Я практически ничего не помню из тех сорока восьми часов, пока в дверь моего кабинета не раздался стук, который резко вытащил меня из полубессознательного состояния. После этого мои воспоминания уже более четкие. Я помню, как в кабинет вошла Хэдли. Помню, как удивился, что повсюду чисто, хотя в последние часы буквально жил там. Мусор был в мусорной корзине. Бумаги аккуратно сложены на столе. Я тут же ощутил счастье и гордость, что так сильно отличался от своего отца — по крайней мере, насколько я его знал.

И я был настоящим поэтом. Опубликовал свои стихи, получил награды, был организован и аккуратен. Каждый раз, когда я смотрел на Хэдли, я вспоминал, что у меня есть семья. Это были моменты чистейшего высокомерия по отношению к себе и жалости по отношению к человеку, который потерпел неудачу во всех областях своей жизни. Это были моменты чистой ярости в его адрес.

Но от последовавших слов Хэдли мой мир дал трещину, а потом рухнул. Она попросила развод, а я молчал как идиот. Она сказала, что уезжала на два дня. Ей нужно было время на раздумья. Сказала, что наша любовь умерла, что нам лучше расстаться и что никто в этом не виноват. Просто так получилось, и все.

«Мы восторгаемся друг другом, Томас. Мы обожаем друг друга, но не любим».

И какого хрена все это означало? Конечно же, я от нее всегда был в восторге. Она же моя жена.

От этих воспоминаний меня возвращает в реальность звон связки ключей и щелчок входной двери. Пришла Сьюзен. Уже утро. Хэдли ушла несколько часов назад, но они кажутся годами.

Сьюзен кладет сумку на журнальный столик и неслышно подходит ко мне, сидящему на полу напротив Ники. Перед ним лежат игрушки, и самые любимые меняются каждую неделю. Сейчас это слон, которого я купил ему несколько дней назад.

— Он рано проснулся, — она садится рядом со мной и улыбается Ники. Он гулит и бормочет в ответ. С раскрасневшимися щеками и растрепанными волосами он выглядит маленьким хулиганом. Интересно, чувствует ли он произошедшие перемены и отсутствие мамы? Мне хочется поднять его, прижать в груди и сказать, что я люблю его несмотря ни на что. Только не оставляй меня.

— Томас? — Сьюзен кладет руку мне на плечо.

— Да, ему не спалось. Наверное, мне стоило бы положить его, чтобы он поспал… но я передумал. Хотел поиграть с ним.

— Все хорошо. Он потом немного покапризничает, но я справлюсь, — улыбается она.

Было время, когда Сьюзен знала меня лучше всех — она была и моей няней — и я думаю, ее материнское чутье по-прежнему сильное. Она вглядывается в мое лицо, и мне хочется спрятаться… или, может, сдаться и все ей рассказать, как ребенок маме в надежде, что та разрешит все проблемы. По крайней мере, матери мне представляются именно такими.

— Ты в порядке, Томас? Что происходит?

Ее забота отзывается где-то глубоко в сердце. Это успокаивает — видеть, что она беспокоится обо мне. Но ее сочувствие все равно несколько раздражает. Что еще раз доказывает, насколько сильно я все испортил.

— Все нормально, — коротко отвечаю я и встаю. — Ты не могла бы остаться на пару дней? И, естественно, я тебе заплачу.

— Конечно же, останусь. Но почему?

Думаю, она и сама понимает, почему, и меня это бесит. Бесит, что она знает о проблемах в этом доме и в моей семье. В отличие от меня. Какое-то время я не знал о них, но сейчас от них не отвернуться.

— Мне нужно, чтобы ты начала сегодня же. Скажи, когда будешь готова, и я отвезу тебя забрать вещи.

После чего ухожу, но когда подхожу к лестнице, Сьюзен говорит:

— Томас, вернись.

Этим суровым тоном она говорила со мной бесчисленного количество раз, когда я был маленьким. «Томас, не бегай». «Томас, не беспокой отца». «Томас, папа занят».

Я останавливаюсь, но не оборачиваюсь. И слышу, как она подходит.

— Что творится, Томас? — в ответ на мое молчание она кладет руку мне на спину, и от ее мягкого прикосновения я напрягаюсь. — Дело… в Хэдли?

При упоминании ее имени меня охватывает странный собственнический инстинкт. Не могу объяснить причину, но я не хочу, чтобы Сьюзен говорила о ней и знала, что Хэдли ушла и оставила семимесячного сына. Будто поняв, что я думаю о нем, Ники громко хихикает.

— Скажи, когда будешь готова, — настойчиво повторяю и, обойдя ее, собираюсь подняться по лестнице и… сделать хоть что-нибудь. Внутри рождаются слова и умоляют меня, чтобы я выплеснул их наружу, но я не буду. Я их ненавижу.

— Она ушла, да? — спрашивает Сьюзен, от чего я останавливаюсь и стою как вкопанный. Ее долгий вздох заставляет меня обернуться. Этот вздох говорит, что она не удивлена. Что даже ожидала чего-то подобного. А я сейчас лопну от злости. И чувствую себя раскаленным добела.

— Тебе есть что сказать? — мой голос спокойный и мягкий. Он так не похож на бушующую ярость внутри.

— Томас, я… — она вздыхает и беспокойно потирает ладони. — Знаю, что это тяжело слышать, но я думаю, что с Хэдли что-то не так. С ней что-то происходит, и ей нужна помощь, Томас. Возможно, у нее послеродовая депрессия или что-то подобное. Я на днях читала об этом, и у женщин это очень распространено. Они не проявляют интерес к собственным детям и очень подавлены, — протянув руку, она сжимает мое плечо. — Симптомы совпадают. Мне кажется, Хэдли нужно показаться психиатру.

— Моя жена не сумасшедшая, — скрипнув зубами, отвечаю я.

— Нет. Конечно же, нет. Я и не говорю этого. Но ей необходима медицинская помощь. Я же видела ее, Томас. Ее равнодушие неправильно и странно. Я…

— Мы не будем это обсуждать.

— Но нам необходимо это обсудить. Нужно что-то делать. Ты знаешь, куда она поехала? Надо ее найти. Стоило сказать тебе об этом раньше. Я…

Нам ничего не нужно, и Хэдли не уехала. Она вернется через несколько дней. Ей захотелось немного отдохнуть. В среду она приедет, — как только произношу это, я понимаю, насколько неубедительно звучат мои слова. Неужели я и вправду верю, что она вернется?

— От чего отдохнуть? Никто не оставит своего ребенка на произвол судьбы.

— Вот только она никогда не хотела этого ребенка, а это все меняет.

Эти слова словно обрушившаяся лавина. Их отзвук бумерангом отскакивает от стен и попадает прямо мне в грудь. Я знаю, почему Хэдли не может заставить себя заботиться о Ники. И ответственен за это я.

— О чем ты говоришь? — нахмурившись, спрашивает Сьюзен.

— Она хотела сделать аборт, но я ее отговорил, — я провожу ладонью по волосам и обо всем наконец ей рассказываю: — Узнав, что беременна, она уехала на пару дней, но ее отсутствие я не заметил. Был слишком занят написанием очередного вонючего шедевра. Вернувшись, она сказала, что хочет развестись. И даже не собиралась говорить мне о ребенке. Она его не хотела, а рассказывать о беременности было неподходящее время, поскольку мы практически перестали любить друг друга. «Все станет слишком сложно», — сказала она. Одна она не смогла бы растить ребенка, а я был по уши в своих поганых заботах, — из моего ноющего горла вырывается невеселый смешок, и я признаюсь ей: — Я такой же, как мой отец, Сьюзен.

Чувствуя, как начинает кружиться голова, я хватаюсь за перила, чтобы не упасть. Если бы не тот выброшенный тест на беременность, я бы так и не узнал. И из-за моих ошибок она убила бы моего ребенка. Даже не могу описать злость, которую я чувствовал тогда. Мне хотелось убить ее — убить себя за то, что любил ее не так, как ей было нужно.

Но все, что я сделал, — это без конца умолял, и в конце концов она сдалась и решила попробовать снова.

Мой взгляд обращается к Ники, все еще играющему на ковре. Звук его хихиканья и бормотания вонзается в меня, будто самый острый нож. Я снова сделал все не так. Хэдли ушла, а Ники остался без мамы.

Сьюзен кладет ладони на мое напряженное лицо.

— Томас, ты не такой, как твой отец. Он любил тебя и твою маму, но не знал, как показать свои чувства. А ты — знаешь. Ты знаешь, как поставить своего ребенка на первое место. И знаешь, как сделать это же для Хэдли, — она сжимает мою руку. — Ты слышишь меня? Ты не такой, как он.

— Тогда почему она ушла? — шепотом спрашиваю я.

Поняв мои чувства, Сьюзен делает шаг вперед и обнимает меня. А я расслабляюсь в ее материнском тепле, как глупый ребенок. Ненавижу это. Ненавижу быть слабым и неудачником, но сил отойти у меня нет.

Через какое-то время Сьюзен уходит сделать Ники поесть.

Он играет с фиолетовой шапкой Лейлы, жует мех и пускает на него слюни. Ее вид напоминает о вчерашнем вечере, и, прежде чем я успеваю заметить, меня отбрасывает в другое измерение. Я до краев заполнен воспоминаниями о Лейле. С тех пор как Хэдли ушла, я даже не думал ни о Лейле, ни о поцелуе. Но сейчас все мысли только об этом.

Во мне вырастает голод — неправильный и грязный. Он жаждет только брать и брать, потому что я устал чувствовать себя так, будто не контролирую собственную жизнь.

Я ненасытен и жажду Лейлу. Мне необходима та сила, которую она мне дает. Я хочу злоупотребить этой силой, высвободить ее и использовать ее против нее. Уничтожить ее, как прямо сейчас уничтожен я сам. Она слишком храбрая, и это обернется против нее. Я изнываю от желания сокрушить эту храбрость и эту чистую отвагу.

Возможно, Сьюзен права, и я не действительно не похож на своего отца.

Мой отец не думал ни о ком другом, кроме своей жены, а внезапно появившееся жжение в костях и ощущение лавы в крови не имеет никакого отношения к Хэдли.

Все это связано с Лейлой Робинсон.


Загрузка...