Безрассудное сердце

ГЛАВА 13

Весна-лето 1877 года

Сошел снег, и земля снова возродилась. Деревья покрылись свежей листвой, а горы и долины многокрасочным ковром весенних цветов. В реках было много воды, и она была холодная, как лед. Красный Ветер и моя кобылка Солнышко быстро потолстели на сочной травке. Тень убил бизона, и мы наелись на славу. Он был Адамом, а я Евой, и на земле не было никакого зла, а только любовь, радость и смех. Мы вели себя как счастливые беззаботные дети. Плавали в ледяной воде, боролись, как медвежата, гонялись друг за другом по лесу и любили друг друга под ясным синим небом. Однако такое блаженство не могло продолжаться вечно.

Я напевала себе под нос что-то веселое, счищая остатки мяса с оленьей шкуры.

Тень сидел рядом и точил стрелу. В это время я обдумывала, как бы сказать ему, что в декабре у нас будет ребенок, но не успела ни на что решиться, потому что Тень вдруг выронил лук и встал.

Прищурившись, он смотрел на противоположный берег. Проследив за его взглядом, я тоже увидела четверых всадников, скакавших прямо на нас. Райские кущи испарились, словно их и не было.

– Солдаты? – спросила я дрожащим голосом, ненавидя, само это слово.

– Нет, – ответил удивленный Тень. – Индейцы. Апачи.

Апачи? Здесь? Так далеко от дома? Не могу сказать, что обрадовалась, когда они вошли в реку. Из всех индейцев, живших на западе, апачи считались самыми дикими и кровожадными. Хуже даже, чем команчи.

Тень подхватил ружье, когда четыре воина вышли из воды. Они были невысокого роста, плотные, одинаково одетые в дешевые полотняные рубашки, потертые кожаные штаны и высокие мокасины. Только один держал в руках ружье. Остальные были вооружены луками и стрелами. Остановившись футах в десяти от Тени, они молча глядели на него. Тень заговорил первым, как положено:

– Мои братья проделали долгий путь. Разделите с нами и обед и расскажите нам, зачем вы приехали в страну Тси-тса-тса?

Все четыре воина кивнули и спешились. Тень принес свою трубку, и пятеро мужчин сели, скрестив ноги, в тени дерева и курили, пока я занималась их лошадьми и готовила похлебку. Я научилась быть хорошей женой шайена, поэтому подождала, пока поели мужчины, а потом вернулась к моей оленьей шкуре, внешне не выказывая никакого интереса к нашим гостям.

У одного из апачей на левой щеке был шрам. Этот воин говорил по-английски и, если кому-то нужно было помочь, выступал в роли переводчика. Поев, он рассказал, зачем они приехали.

– Когда-то апачи были гордым народом. На всей земле не было воинов храбрее. А потом вожди сломали стрелы и заключили мир с бледнолицыми. Мы хранили мир, потому что почитали наших вождей. А теперь вождем стал Танза. Он очень старается быть хорошим вождем, но у него ничего не получается. Бледнолицые поселили нас в Сан-Карлосе. Да, в Сан-Карлосе, – повторил он с отвращением. – Бледнолицые дают нам в резервации еду и одежду и хотят, чтобы мы нянчились с коровами.

Он плюнул в костер, и глаза у него загорелись ненавистью.

– Но ведь мы воины, а не женщины. Мы хотим сражаться! У нас нет жен и нет детей. Они умерли. Их убили бледнолицые. Мы… – он показал рукой на своих трех товарищей. – Мы слышали, что Два Летящих Ястреба великий вождь. Но даже великий вождь не может сражаться в одиночку. Если ты не откажешь нам, мы пойдем за тобой, куда ты скажешь.

Четыре пары черных глаз, не отрываясь, смотрели на Тень в ожидании ответа.

– В этом сражении у нас нет надежды выйти победителями, – спокойно проговорил Тень. – Вам это наверняка известно.

– Мы знаем, – торжественно заверил его апач со шрамом на левой щеке. – Но лучше умереть в бою, чем нянчиться с коровами бледнолицых.

– Лучше умереть мужчиной, чем жить как собака, – поддержал его еще один воин.

– Правильно, – сказал третий. – В бою смерть легкая и быстрая. Все лучше, чем медленно умирать от голода в Сан-Карлосе.

– Мне надо подумать.

По голосу Тени я поняла, что он очень взволнован оказанным ему доверием. О чем тут было думать? Пять воинов против армии всех Соединенных Штатов. Я это понимала. Апачи это понимали. И Тень понимал тоже. И все равно в его глазах вспыхнул огонь. Он был воином. И я знала, что он уже захвачен сумасшедшей идеей.

Тень и апач со шрамом, которого звали Бегущий Теленок, не ложились спать всю ночь. Накрывшись шкурой, я слушала, как они вспоминают былые времена, благословенные времена до прихода бледнолицых, когда краснокожие люди владели здешними землями и Великий Дух с улыбкой глядел на своих детей.

– Белых очень много, – с горечью проговорил Бегущий Теленок. – Убиваешь десятерых, на их место приходят сотни. Я думаю… Я думаю, что их бог, наверное, сильнее всех наших богов вместе взятых.

На другое утро явились три воина сиу. Днем – еще шесть шайенов. Все это были вооруженные воины, готовые умереть в бою рядом с Двумя Летящими Ястребами, единственным боевым вождем, не ушедшим в резервацию.

Я часто слышала о таинственном способе связи, известном как мокасиновый телеграф. Теперь я видела его в действии. Не проходило дня, чтобы в нашем лагере не объявились два-три воина пешком или на конях. С быстротой огня распространилась среди индейцев весть о том, что вождь шайенов Два Летящих Ястреба не сдался бледнолицым, и юные воины с горячей кровью поспешили к нам. Они уже попробовали, что значит жить в резервации, и это пришлось им не по вкусу. Еду доставляли не вовремя, и ее было недостаточно, а дать краснокожим в руки оружие, чтобы они сами добывали для себя мясо, белые никак не могли, поэтому народ голодал. Бесчестные индейцы, бывало, перекупали продукты, предоставляя остальным спасаться, как кто может. Родители отдавали свою еду детям и медленно умирали. Воины, пережив смерть своих детей, пережив смерть родителей, пережив смерть жен, бежали в Медвежью долину.

К концу месяца к нам пришли двадцать пять воинов – апачи, сиу, черноногие, киова. У них не было семей, и они жили единственной мечтой сразиться с белыми, которые убили их соплеменников и отобрали у них их землю, уничтожили многочисленные стада бизонов и заставили самих индейцев вести скотскую жизнь.

Я никак не понимала, почему они решили объединиться против белых, когда стало уже слишком поздно. Ведь все могло обернуться для индейцев совсем иначе, если бы они отставили в сторону свои мелкие разногласия.

Еще двадцать воинов пришли к нам в следующие несколько дней. Когда Тень увидел их, всего двадцать, но неудержимо рвущихся в бой, он дал согласие стать их вождем. Опять война!

Поначалу я сражалась рядом с ним. В кожаных штанах, в куртке с бахромой, со стянутыми на затылке волосами и разрисованная, как все индейцы, я была неотличима от них, по крайней мере, на расстоянии. Я хорошо помню только первый бой. Все остальные тонут в калейдоскопе лиц, ружей, луков, в ужасном шуме и дыме выстрелов.

Первая наша вылазка случилась против небольшого отряда кавалерии. В первый и, наверное, последний раз мы превосходили противника числом. У меня был отличный винчестер, и я целилась в лошадей, не в силах повернуть оружие против людей, которые принадлежали моему народу.

Однако мое решение не убивать солдат было недолговечным, потому что в один малоприятный момент я увидела направленное на меня ружье. Время как будто остановилось. Я разглядела голубые глаза всадника и шрам в виде сердечка у него на левой щеке. Он был примерно моего возраста, может быть, немного старше, и я подумала, что он, наверное, женат и даже… почему бы нет?… уже отец. Форма на нем была грязная, руки черные от пороха. Я видела длинный коричневый палец, прижавшийся к спусковому крючку.

Потом ко мне вернулось ощущение времени, и я поняла, что он убьет меня, если я не убью его первая. Не знаю как, но я все же нажала на спусковой крючок, а потом, как завороженная, смотрела на расплывающееся красное пятно у него на груди. Он упал с лошади, и только тогда я со всей отчетливостью поняла, что убила своего соплеменника. Это было гораздо хуже, чем убивать индейцев, когда они напали на наш дом в Медвежьей долине. Еще много недель мне снилось по ночам его лицо.

Тень всегда чувствовал мое настроение, и на сей раз он тоже старался как мог успокоить меня. По ночам, когда мы оставались одни, он рассказывал мне о своей юности, вспоминал забавные приключения и сказки, передававшиеся из уст в уста многими поколениями индейцев, чтобы рассмешить меня и заставить забыть об убитом мной человеке.

Однако настоящий покой моему измученному сердцу несли его сильные руки, потому что только в его объятиях я чувствовала себя защищенной от всего мира, ополчившегося против нас. Иногда мне казалось, будто все сошли с ума, и только наша с Тенью любовь остается нормальной и неизменной.

Время шло, и воспоминание об убитом всаднике постепенно поблекло, однако испытанный мной ужас я так никогда не смогла по-настоящему забыть.

А наши сражения продолжались своим чередом. Теперь уже ни один патруль не чувствовал себя в безопасности в наших местах. Мы нападали на них чаще всего по утрам, едва начинался рассвет, убивали всадников и уводили с собой их лошадей.

Больше всего мы любили, когда нам попадались отряды с грузом оружия, продуктов, одежды. Что нам было нужно, мы забирали, а остальное отправляли в огонь. Мы не брали пленных, и когда я видела мертвых женщин и детей, то заставляла себя вспоминать резню у Песочного ручья и сотни других, в которых гибли индейские женщины и дети. Конечно, от этого у меня не становилось спокойнее на душе, зато я могла с пониманием относиться к той ненависти, которую испытывали индейские воины.

Нападали мы на форты, поздно ночью забрасывая их стрелами, а потом скрываясь. В таких случаях мы никогда не вступали в бой, потому что нашей задачей было напомнить белым о том, что мы живы, и внести смятение в их души.

Бывали у нас и довольно крупные стычки с армейскими частями, но это случалось редко. Как только удача поворачивалась к нам спиной, мы убегали. Нас было слишком мало, чтобы мы могли позволить себе большие потери, поэтому мы бросались в разные стороны, а потом встречались в заранее обговоренном месте.

Это была походная жизнь, когда не удавалось даже спокойно поспать из страха перед врагами. И все же никто не жаловался и никто не уходил.

Меня поражало, как Тень умудрился сколотить сплоченный военный отряд из тех воинов, что пришли к нам, потому что не только их верования были разными, но и тактика ведения боя тоже. Искусные наездники, сиу и шайены, сражались из любви к сражениям, ища лично для себя почестей и славы.

Апачи же предпочитали пеший бой. Они были непревзойденными мастерами маскировки и исчезали на глазах, словно их никогда не было. Они тоже стремились к личной славе, однако никогда не ввязывались в драку, если не были уверены, что победа на их стороне. До того, как они пришли к Тени, они были совершенно убеждены, что только дурак нападает на превосходящие силы врага.

Теперь все изменилось. Воины дрались не за почести и славу, не за лишние перья в волосах, а за свою жизнь и свободу.

Для меня эта жизнь была очень нелегкой, ведь я была единственной женщиной среди пятидесяти воинов. Я с ужасом думала, что мне придется готовить на всех, но Тень сразу же дал понять, что я только его женщина. Он прямо заявил, что если кто посмеет обидеть меня словом или жестом, будет иметь дело с ним, а если кому-то не нравится мое присутствие в отряде, то он готов уйти и пусть они ищут себе другого вождя. Думаю, он таким образом проверял, насколько может им доверять и насколько они дорожат им самим, однако никто не выразил недовольства моим присутствием, хотя у остальных жен в лагере не было.

Когда стало заметно, что я беременна, Тень запретил мне участвовать в набегах. Втайне я была этому очень рада, потому что мне совсем не нравилось стрелять в людей, тем более в белых.

В том году я часто оставалась одна, потому что Тень и его воины, спрятав меня понадежнее, отсутствовали иногда по нескольку дней. Один раз они потеряли в бою десять человек. Еще трое были ранены. Один из них – мальчик-шайен лет пятнадцати или шестнадцати от силы. Пуля попала ему в живот. Три дня он боролся за жизнь, и три дня я не отходила от него. Я бы все сделала, лишь бы он не мучился, но могла только положить ему руку на лоб, чтобы он знал, что умирает не в одиночестве.

Иногда ко мне подсаживался Тень. Мы мало говорили, но его присутствие было большим утешением для меня. Он очень изменился. Стал более задумчивым, более отрешенным, но я понимала, что ему нелегко нести бремя ответственности за своих воинов и за меня. Каждый раз, когда кто-то погибал, Тень тоже немножко умирал, как будто отдавал каждому кусочек своего сердца. В тот вечер он сидел рядом со мной, и в глазах у него была тоска.

– Ты не виноват, – ласково проговорила я, показав на неподвижно лежавшего между нами мальчика по имени Быстрый Ветер. – Он здесь, потому что сам захотел быть здесь. И все так. Ты не должен винить себя каждый раз, когда кто-то погибает.

– А кого винить? Я с самого начала знал, что мы обречены. Мы обречены.

– И они знали. Они сами захотели быть здесь. Никто не гнал их силой.

– Ты говоришь мудро, – согласился со мной Тень. – Но каждая смерть камнем ложится на мою совесть.

– Я часто слышала, как твои воины говорили, что лучше умереть в бою, чем сдаться на милость победителя. Если это правда, то тебе не о чем сожалеть. Эти мужчины живут и умирают так, как они сами захотели. Наверное, они все уже погибли бы, если бы у них был другой вождь, ведь только благодаря тебе мы тянем так долго.

Тень улыбнулся, и его ласковый взгляд согрел меня.

– Спасибо, Анна. Ты сказала слова, которые мне были нужны.

Мальчику постепенно становилось хуже, и я пробыла с ним до конца, а потом оплакала его.

Тень и воины опять уехали, и я осталась одна, если не считать одного раненого, который еще не оправился настолько, чтобы принимать участие в сражениях. Я старалась успеть сделать как можно больше, тем более что мне надо было еще подумать о приданом для младенца, который должен был появиться на свет к Рождеству.

Тень очень радовался своему будущему отцовству, и огорчало его только то, что он мог быть далеко от меня, когда начнутся роды. Я же уверяла его, что прекрасно обойдусь без его помощи, хотя сама ужасно этого боялась. Но потом я подумала, что рожают же индианки, значит, я тоже смогу. Он не сказал мне, что я не индианка, хотя эта мысль промелькнула у него в голове.

А пока я сидела на солнышке, отложив в сторону шитье, и думала о том, что несколько лет назад никому бы в голову не пришло представить меня в лагере с пятьюдесятью воинами. Я уж точно такого не предполагала. Я вспомнила, как мечтала поехать в большой город, сходить в театр и пообедать в ресторане, а еще мечтала выйти замуж за черноволосого незнакомца. Что ж, похоже, мне не удастся посмотреть на Нью-Йорк и Чикаго, однако мои девчоночьи мечты о высоком черноволосом суженом все-таки сбылись. Разве я не могу назвать себя счастливой? Хотя мне никогда не придется носить шелк и бархат и есть на китайском фарфоре, я богата любовью Тени. Более чем богата.

Довольная, я пошла взглянуть на Медвежье Дерево – так звали воина, которого неделю назад ранили в ногу. Он сидел в укрытии для раненых и неумело зашивал на себе куртку.

– Давай я тебе помогу, – сказала я, а потом, сообразив, что он не понимает по-английски, потянулась за иголкой.

Я закричала, когда он железной хваткой вцепился мне в руку, потому что у меня не возникло никаких сомнений насчет его намерений. Его черные, глубоко посаженные глаза горели огнем, он, разорвав на мне платье, взялся за свои штаны… Еще никогда я не была так напугана и сопротивлялась изо всех сил, но мне никак не удавалось вырваться.

Плотоядно усмехаясь, Медвежье Дерево опрокинул меня на спину и, раздвинув мне ноги, уже готов был совершить непоправимое…

– Нет… Пожалуйста…

Я плакала, умоляя его отпустить меня, но поняв, что все напрасно, закрыла глаза и лишь шептала «нет, нет, нет», когда он лег на меня, обдавая лицо горячим дыханием, и…

– Медвежье Дерево!

Спокойный голос Тени был как удар ножа. Медвежье Дерево дернулся, потом медленно встал и повернулся лицом к своему вождю. На Тень было страшно смотреть, и воин задрожал всем телом, прочитав в его глазах смертный приговор.

– Хочешь что-нибудь сказать? – холодно спросил Тень.

Медвежье Дерево покачал головой, зная, что никакие слова не спасут его.

– Будь по-твоему.

Тень выстрелил, и Медвежье Дерево упал на спину с дырой в груди. Дернувшись раз, другой, он затих навсегда. На выстрел сбежались все воины, и я кое-как прикрылась одеялом. Трудно было не понять, что произошло в укрытии для раненых, поэтому никто не задал ни одного вопроса.

– Бросьте его волкам, – приказал Тень, и два воина немедленно исполнили его волю.

Поняв, что нам надо побыть наедине, все быстро разошлись. Тень приблизился ко мне, и лицо у него было хмурым, когда он помог мне встать на ноги, а руки, как всегда, ласковыми, когда он вытер слезы с моих щек. Он обнял меня.

– Как ты?

– Все в порядке, – прошептала я. – Он меня очень испугал.

Мой милый Тень ругал себя за неосмотрительность.

– Я не должен был оставлять тебя одну. Я вообще не должен был брать тебя с собой. Все. Завтра я отвезу тебя к белым.

– Нет! – крикнула я, испугавшись больше прежнего. – Не поеду! Не хочу никаких белых!

– Анна, ну будь же разумной.

– Не буду! Ты никуда меня не отвезешь, если только… если только я тебе не надоела.

– Ты сама знаешь, – прошептал он, крепче прижимая меня к себе, и я поняла, что победила.

В конце лета были созданы три отряда для поимки Тени и его воинов. За голову Тени даже установили награду в сто долларов. Он был нужен им живым или мертвым, лучше мертвым. Потом награду повысили до двухсот долларов. Потом до трехсот.

Мы благоразумно покинули Дакоту и отправились на юго-запад, в страну апачей. Воинство Тени понесло большие потери в последней стычке с солдатами, и нас было не больше сорока, когда мы пересекали границу Аризоны.

Земли апачей оказались пустыней, в которой были только песок и змеи. Съедобных на вид растений я увидела мало, да и те показались мне скорее вредными, чем полезными. Позднее, когда пустыня стояла в цвету, мне словно открылся другой мир. Я видела каньоны, в которых было много дичи и воды, зеленые луга с сочной густой травой, горы, заросшие лесами. Однако первое впечатление было – необозримая пустыня, и я не могла взять в толк, каким образом апачи выживают здесь и почему не хотят покидать родные места. Я очень скучала по Дакоте с ее сверкающими водопадами и разноцветьем долин.

Мы пробыли в Аризоне очень недолго, а к нам уже стали приходить воины, мечтающие присоединиться к своим свободным братьям. Они являлись по одному, по двое, пока отряд Тени не увеличился до семидесяти человек. Среди них были старики, в волосах которых блестела седина и тела которых носили на себе следы многих ранений. Однако глаза у них горели огнем, и они во что бы ни стало хотели умереть как воины на поле боя.

Однажды вечером я слушала, как Бегущий Теленок и его собратья-апачи рассказывали о прошедших временах, когда апачи ходили где хотели и владели всем, что попадалось им под руку. У меня становились круглыми глаза, когда они повествовали о мужестве и хитрости великого вождя Мангаса Колорадаса. Его мексиканское имя означало Красные Рукава.

Когда я спросила, каким образом он получил такое имя, Бегущий Теленок улыбнулся и объяснил, что мексиканцы очень давно дали ему это имя, потому что он любил мочить руки в крови жертвы. Однако Мангас уже умер. Его хладнокровно застрелили в форте Маклин. С почтением говорили они и о другом вожде апачей Кочайзе, который десять лет сражался с людьми с белыми глазами. Но Кочайз тоже погиб. Еще они говорили о Гоклие, известном как Джеронимо, и о Старом Нана, который все еще не сходил с тропы войны, хотя ему уже было далеко за шестьдесят.

Немножко я узнала и о религии апачей. Они верили в богов, очень похожих на наших Деву Марию и Иисуса. Только имена у них были другие. Деву звали Белой Богиней, а ее дитя, рожденное ею от Великого Духа, – Дитя Вод.

Оказывается, апачи скорее готовы были умереть от голода, чем съесть рыбу, которая согласно их представлениям была родственницей змеи и потому проклятой. Еще я узнала, что они никогда не говорят «спасибо». Вместо этого они поднимают глаза к небу и молча благодарят богов. Самое забавное, что мне довелось услышать, касалось воинов-апачей и их тещ. По какой-то причине, я так и не поняла по какой именно, как только воин женился, он не смел больше поднять глаза на мать своей жены!

Вскоре после того как мы пришли в Аризону, воины Тени привели в лагерь пленных – двух солдат и одного проводника-апача. Это были наши первые пленные, и атмосфера в лагере накалилась, когда бедняги были брошены голыми на солнце. Бегущий Теленок настаивал на том, чтобы перерезать им глотки, но остальные апачи хотели еще помучить их перед смертью, особенно апача, которого считали шпионом.

Один из солдат был совсем мальчиком на вид, и тихо плакал, пока индейцы спорили за и против скорой смерти. Мальчик был напуган до крайности, но воины лишь смеялись, когда он умолял не убивать его.

Другой солдат был намного старше, и, судя по нашивкам, служил уже не меньше пятнадцати лет. Он лишь моргал, когда переводил взгляд со сторонников быстрой смерти на сторонников пытки, да еще пот градом катился у него на лицу, и он конвульсивно вздрагивал всем телом, не в силах справиться с собой.

Апач ни на кого не обращал внимание. С бесстрастным лицом он смотрел на заходящее солнце и пел предсмертную песню.

Боясь, как бы не одержали верх любители пыток, я пошла к Тени и попросила его отпустить пленных.

– Не могу, – ответил он ничего не выражающим голосом. – Мои воины сами должны принять решение. У многих из них хладнокровно застрелили жен. Они видели, как их родители гибли под копытами лошадей. Они видели, как солдаты убивали их детей. Я знаю, что у них на сердце, и должен позволить им отомстить, если они этого хотят.

И они хотели.

Черный Лось, высокий индеец с острыми чертами лица, выступил вперед, держа в руках нож. Он подошел к старому солдату и провел острым концом по его груди. Солдат застонал, когда нож вошел глубже, рассекая не только кожу, но и мясо.

Наши воины жаждали крови. Двое из них вытащили ножи, и в мгновение ока пленник остался без рук. Он закричал, когда кровь хлынула из ран, однако ему не пришлось долго кричать, потому что чернокожий перерезал ему горло.

Все воины как один повернулись к мальчику и застыли как вкопанные, потому что от страха у него опорожнился желудок. С круглыми от ужаса глазами он крутил головой и случайно заметил меня, но не сразу признал во мне белую женщину, а когда признал, закричал что было мочи:

– Леди, спасите меня! Ради Бога, помогите! Это была самая страшная минута в моей жизни.

Тень положил руку мне на плечо.

– Ты не сможешь его спасти, – спокойно проговорил он. – Зачем же тебе стоять тут и смотреть? Никто не обидится, если ты уйдешь.

Я молча покачала головой. Я была тут по доброй воле. Я сражалась рядом с ним. Делила с ним горе, когда погибали его воины. Я разделю с ним и это, хотя мне было больно смотреть.

Мальчика они мучили недолго, и когда с ним было покончено, повернулись к шпиону-апачу.

Что они с ним вытворяли, не поддается никакому описанию. Достаточно сказать, что когда они отошли от него, он не был похож на человека, но во все время пыток глаза апача не переставали гореть вызывающим огнем. Только перед самым концом он издал звук, который был боевым кличем на языке его народа.

В ту ночь я не спала. Каждый раз, закрывая глаза, я видела окровавленные останки пленных. И все же я не могла винить Тень. Я знала, что ждало его воинов, попади они в руки белых. Я все знала об уничтожении мирных индейских деревень и о подписанных и нарушенных договорах. Тем не менее я была рада, что Тень и Бегущий Теленок не приняли участия в пытках.

К утру тела пленных исчезли, и о том, что они вообще были, свидетельствовали только пятна крови на земле. Воины с презрением отзывались о солдатах, которые, по их мнению, умирали недостойно, но зато, хоть и с неохотой, признали мужество индейца. Тень ни разу словом не обмолвился о том, что произошло тогда, однако все-таки предупредил своих людей, что пленных больше не должно быть.

В сентябре к нам присоединились еще семеро сиу. Безумный Конь погиб. Солдатам все-таки удалось настичь его. В тягостном молчании воины Тени переглядывались друг с другом. Безумный Конь, Ташунка Витко, могущественный вождь сиу, душа своего народа, погиб, когда ему исполнилось всего тридцать три года.

Я расстроилась, узнав о его смерти. Это был такой живой, такой энергичный человек, что его трудно было представить мертвым. Однако на траур у нас не было времени.

На другой день рано утром к нам явился небольшой отряд, который привел индеец и возглавлял который молоденький лейтенант, представившийся Майлсом Фриманом. Сообщение его было коротким и предельно ясным. Вашингтон разрешит Тени с миром поселиться в одной из лучших резерваций, если он сдастся генералу Круку не позднее пятнадцатого ноября. Если же он откажется, то все войска на юго-западе будут обращены против него, и ни один из его воинов не уйдет живым. Это был жестокий ультиматум, и воины возмущенно зашумели, выслушав его.

– Убьем солдат и отошлем их трупы в Вашингтон, – с презрением произнес Большой Конь.

– Снимем с них скальпы, – возмущенно предложил Бегущий Теленок. – Я уже неделю никого не скальпировал.

– Положим их на муравьиную кучу, – сказал Черный Лось. – Это будет веселое зрелище.

– Хватит! – положил конец обсуждению Тень. – У них белый флаг.

– Моих родителей убили, когда они тоже были с белым флагом, – с горечью возразил Бегущий Теленок.

– Ты хочешь быть похожим на белоглазых? – холодно спросил Тень, и Бегущий Теленок, не сказав ни слова, покачал головой.

– Вы слышали, что вам предлагает Вашингтон, – обратился к воинам Тень. – Вы принимаете предложение?

Ответ был единогласным:

– Нет!

– Вы знаете наш ответ, – сказал Тень лейтенанту. – Уезжайте. – Потом он посмотрел на проводника. – Если ты еще раз посмеешь привести к нам бледнолицых, я сам вырежу твое поганое сердце и скормлю его койотам!

У проводника посерело лицо, и, судорожно сглотнув слюну, он быстро развернул своего пони. Из нашего лагеря он вылетел с такой скоростью, словно за ним гнались тысячи чертей. Солдаты уехали следом, стараясь сохранять достоинство.

Вечером в лагерь было необыкновенно тихо, и я решила, что воины все же подумывают о сдаче. Но потом Бегущий Теленок сказал свое слово, и я знала, что он говорит за всех, потому что у всех наших людей была в общем-то одна судьба. Он говорил тихо, и голос его звучал бесстрастно, словно он рассказывал о ком-то другом, а не о себе. Остальные слушали его и согласно кивали.

– Мне было двенадцать, когда все случилось, – так начал свой рассказ Бегущий Теленок. – Мой отец решил навестить своего брата, который жил у истока реки Гайла. Мои три брата с женами поехали с нами. Помнится, дело было весной, и все вокруг было в цвету. Мы не спешили и делали в день всего миль десять-пятнадцать, а потом располагались на ночлег. Так прошли три дня. А потом появились бледнолицые. Наши женщины перепугались, но отец постарался их успокоить, сказав, что мы не воюем. Они-де сами все поймут, как только увидят, что с нами наши жены. Однако моя жена не рассчитывала на это, поэтому отец привязал к копью белый флаг и приказал матери не баламутить остальных женщин, а заниматься своими делами.

Когда бледнолицые увидели наш флаг, они тоже привязали такой к дулу ружья, подъехав к нашему лагерю. Отец и братья вышли им навстречу, и они расстреляли их первыми. Мама спрятала меня под одеялами и приказала оставаться там, что бы ни случилось. Потом она взяла белый флаг и сама отправилась разговаривать с бледнолицыми, убившими ее мужа и сыновей. А они стали стрелять ей в голову и в грудь и стреляли, пока им не надоело. Жен моих братьев они тоже застрелили, но сначала изнасиловали их. Когда начало темнеть, бледнолицые уехали со скальпами моих родичей и с нашими лошадьми. Я все видел собственными глазами. В тот же вечер я похоронил моих близких, а наутро отправился вдогонку за белыми глазами. Я догнал их и убил всех спящими, перерезал им глотки, как учил меня отец. С тех пор я убиваю всех бледнолицых, которые оказываются у меня на дороге.

В Вашингтоне сдержали свое слово. Не прошло и месяца, как двести солдат разъезжали по пустыне с приказом убить нас всех до одного, то есть вождя по имени Два Летящих Ястреба и его воинов. Однако разведчики Тени знали свое дело, и мы были в курсе всех передвижений белых и всех приказов, включая тот, по которому им было запрещено покидать наши места, пока Два Летящих Ястреба живой и на свободе.

В октябре наше положение ухудшилось. Солдаты, шедшие за нами по пятам, были ветеранами, не первый год сражавшимися с индейцами и знавшими их трюки. Они не совершали дурацких ошибок и не теряли нас из виду надолго. Наши привычные хитрости не срабатывали. В засады никто не попадал. Завидев полдюжины индейцев, они не бросались очертя голову за ними в погоню, как это бывало раньше.

В первый раз я видела, что воины Тени приуныли. Во-первых, солдат было раза в три больше, чем нас. Во-вторых, они были лучше вооружены и у них были гораздо лучше лошади, если, конечно, не считать Красного Ветра и коня Бегущего Теленка. Самой большой нашей заботой стала еда, вернее, ее отсутствие. У воинов, которым солдаты наступали на пятки, не было времени на охоту, и мы начали голодать.

Как-то вечером Большой Конь, Два Пера и Желтый Олень предложили забраться в лагерь белых и украсть там еду. Тень и Бегущий Теленок, взвесив все за и против, решили, что стоит рискнуть. Вскоре после полуночи три добровольца бесшумно выскользнули из лагеря. Мне не спалось, и, накинув на себя одеяло из бизоньей шкуры, я отправилась на поиски Тени.

Отыскала я его возле затухавшего костра. В темноте он показался мне одиноким и грустным, я поняла, что он вспоминает своего отца Черного Филина и прежние времена, когда индейцам вольготно жилось в их стране. Я знала, что он беспокоится обо мне и о нашем будущем ребенке. И еще он боится, как бы чего не случилось с тремя воинами, отправившимися в лагерь противника. Желая его утешить, я подошла и положила руку ему на плечо.

Ни слова не говоря, Тень обнял меня, и мы долго стояли так.

– Они уже должны были бы вернуться, – примерно через полчаса сказал Тень.

Не успел он это сказать, как в тишине раздались выстрелы. Воины вскочили со своих мест, схватили оружие и приготовились к бою. Еще минут через пятнадцать в лагерь вернулся Большой Конь. Он был один, и воины обменялись понимающими взглядами в ожидании, пока он заговорит.

– Там оказались два солдата в засаде, – сказал Большой Конь, едва переведя дух. – Мы их не заметили, а потом было уже слишком поздно. Желтый Олень успел убить одного, прежде чем в него тоже выстрелили. Два Пера был ранен, когда мы прыгали из фургона. На него сразу же навалились три солдата. Я убил одного из них ножом, а потом убежал.

– Что с Желтым Оленем и Двумя Перьями? – спросил Тень. – Они погибли?

– Не знаю, – едва слышно прошептал Большой Конь и упал без сознания.

Только тогда мы увидели дырку от пули у него в спине. Осмотрев его получше, мы поняли, что рана сквозная, и я, когда перевязывала его, подумала, что ему очень повезло, потому что пройди пуля выше и левее, он был бы уже мертв.

На рассвете Тень и Бегущий Теленок, никому ничего не сказав, ушли из лагеря. Их не было, как мне показалось, целую вечность, и я уже не помнила себя от страха, когда они наконец возвратились.

На лице Тени застыло выражение бессильной ярости.

– Оба убиты. Они повесили их за ноги, как зверей. Оба изрезаны от шеи до живота.

– Они хорошо умерли, – с гордостью прибавил Бегущий Теленок. – Пусть даже с вывалившимися кишками, они до конца остались настоящими воинами.