Богатые наследуют. Книга 2

ГЛАВА 33

Лючи, нахохлившись от холода, сидел в своей большой золотой клетке, пока Майк ехал по довольно мрачной дороге по направлению к вилле Кастеллетто. Потом он остановился и стал ждать, когда приедет агент с ключами. В воздухе чувствовался запах сжигаемого дерева и неуловимый холодок восточного ветра, обещавшего снегопад, голые сады казались застывшими и безжизненными, и трудно было поверить, что живительные соки весны просто спят в их почерневших ветвях и стволах.

– Ну давай же, черт побери, – мрачно процедил Майк, наблюдая, как синий «пежо», еле-еле тащившийся по раскисшей дороге, наконец припарковался рядом с его «фиатом». Из машины вылез мужчина с цветущим лицом в тяжелом твидовом пальто и запер все дверцы. Господи, да кому придет в голову угнать его тачку, подумал Майк раздраженно; вилла находилась в уединенном месте на вершине холма. До ближайшей деревни было три мили; Майк останавливался там купить немного продуктов:

кофе, молоко, хрустящий хлеб прямо из печи хлебопека, большой кусок пармезанского сыра, ветчину и несколько бутылок доброго красного вина. Словом, хватит на случай небольшой блокады, если начнется снегопад и отрежет его от мира на вилле Кастеллетто.

– Мистер Престон? – окликнул его цветущий человечек. Черт побери, а кого еще он ожидал увидеть, думал мрачно Майк, продрогший от получасового ожидания на холоде.

– Извините, я опоздал, – сказал человечек, спеша по дорожке. – Но меня задержали в офисе. Меня зовут Фабиани. Я привез ключ.

Он боролся с огромным замком, пока наконец тот поддался, и Майк, прихватив клетку с Лючи, вошел внутрь. К его удивлению, на вилле было тепло.

– Мистер Либер велел мне поддерживать в доме постоянную температуру, сэр, – сказал ему Фабиани. – Здесь все еще много ценных антикварных вещей из наследства Мэллори. Мистеру Либеру также пришлось произвести кое-какой ремонт – крыша местами пришла в негодность, и, без сомнения, вы заметите пятна на потолках, но теперь они законсервированы. Система отопления приведена в порядок—за ней теперь следит специальный человек, приходящий каждое утро из деревни, а его жена прибирает в доме пару раз в неделю.

Прижимая к себе необъятную клетку с попугаем, Майк проследовал за агентом по запыленным комнатам на первом этаже в просторную кухню со старинной железной плитой.

– Тот человек следит, чтобы она работала, – сказал он Майку, когда Тот посмотрел на плиту с сомнением. – Но я не могу гарантировать. А теперь пойдемте наверх. Его жена приготовила для вас постель, и я думаю, вам будет здесь вполне удобно, по крайней мере, вы сможете без проблем провести несколько дней.

Распахнув пару дверей, он отступил назад, пропуская Майка.

– Я полагаю, это была комната мадам Мэллори, сэр, – проговорил он.

Майк поставил клетку с попугаем па стол около окна, взглянул сначала на сад из высокого окна, а потом на огонь, весело потрескивавший в камине, рядом с которым стояло глубокое уютное кресло и маленькая резная скамеечка для ног. Он смотрел на большую одинокую кровать с занавесями из серо-голубого шелка – и на попугая, представляя себе молчаливые, зябкие ночи, когда они были только вдвоем… Поппи и Лючи… Наверное, попугаю знаком каждый предмет в этой комнате, каждый уголок, он знал, как она выглядит, когда теплый летний солнечный свет струится в окно, или холодный лунный луч растворяется в январском полумраке; он знал запахи комнаты, аромат духов Поппи, благоухание цветов, долетавшее с клумб у окна, дурманящий аромат лаванды в летней кипени… Майк смотрел, как попугай вытянул шею, разглядывая комнату, словно наконец он вернулся домой и знал, что Поппи вот-вот выйдет ему навстречу…

Майк проводил агента до входной двери.

– Спасибо большое за помощь, синьор Фабиани, – сказал он. – Я уверен, что с большим удовольствием проведу здесь несколько дней. Я оставлю ключ у человека, присматривающего за домом, когда соберусь уезжать.

А потом он отправился опять наверх – в комнату Поппи.

Лючи наклонил голову набок, словно не мог дождаться, когда услышит легкие, такие знакомые шаги…

– Ну что, Лючи, о чем думаешь? – спросил Майк, встав напротив камина, согревая озябшие руки. – Наконец-то мы здесь. И здесь мы найдем Поппи – настоящую Поппи. Я чую это нутром.

Он с надеждой посмотрел на попугая, словно ожидая, что тот что-нибудь скажет, но Лючи просто склонил голову набок и уставился на него непроницаемым топазовым глазом.

– Ну что ж, пусть все будет как есть, – сказал Майк со вздохом.

Он разложил свои продукты на кухне, покормил попугая зерном, а потом, с чашкой горячего кофе с руке, отправился бродить по дому. Он удивлялся, глядя на тяжелые красные бархатные занавеси, отделанные золотой бахромой и кистями, массивную резную инкрустированную мебель, неуютные диваны, обитые красным бархатом, и темные стулья в готическом стиле в столовой. Все это как-то не вязалось с его представлением о Поппи; он ожидал чего-то более легкого, изящного в ее доме. Майк думал, что вилла будет обставлена грациозной изысканной венецианской мебелью и преобладать будут бледные тона и мягкие шелка Италии. Поппи прожила здесь целых двадцать лет, но, казалось, дом застыл во временах викторианской готики – не было и следов ее собственного индивидуального стиля. Только в спальне с выцветшими обоями и золочеными зеркалами, бледными персидскими ковриками и серо-голубыми шелковыми занавесями Майк почувствовал настоящую Поппи.

Он открыл дверцы огромного французского шкафа для молодоженов, украшенного резьбой в виде цветов и сердец. Двадцати футов шириной и семи высотой, он был забит одеждой начала века. Слабый аромат гардений, вырвавшись из шкафа, наполнил комнату, когда Майк любовался вереницей вечерних туалетов и повседневных платьев, изящных костюмов, жакетов и накидок. Он вынул серебристо-серое атласное бальное платье с пышной юбкой и розовым атласным кушаком, задрапированным на крошечной талии, гадая, по каким торжественным случаям надевала его Поппи.

Раздвигая в стороны длинные платья, он осмотрел все углы шкафа в поисках дневников, все еще надеясь на удачу, подобную той, что улыбнулась ему на ранчо, где он нашел дневники, но обнаружил только пару забытых голубых атласных домашних туфель, покрывшихся пылью. Со вздохом он отпустил платья, и они, как прежде, свободно свисали с вешалок, Майк поднял мягкий твидовый пиджак, соскользнувший с плечиков. Это был мужской пиджак, и изрядно поношенный, с биркой портного из Рима; Майк почувствовал, что в карманах что-то есть. Его пальцы нащупали холодные, ровные бусины ожерелья. Он осторожно вынул его из кармана. Возглас удивления сорвался с его губ при виде пяти рядов великолепных больших кремовых жемчужин с роскошной бриллиантовой застежкой. Но он увидел еще и пару потрясающих серег в виде каскада больших рубинов и бриллиантов, которые сверкали в свете пламени камина, как множество маленьких радуг. Майк присвистнул.

– Вот это да-а, Лючи! – воскликнул он. – Это же целое состояние! Теперь я верю, что Поппи была очень, очень богата. Я убедился собственными глазами.

Майк снова осмотрел одежду, заглянул во все карманы, но не обнаружил больше никаких драгоценностей. Вместо этого он нашел множество сложенных маленьких записочек, написанных мелким, стремительным почерком. Бережно разложив их на столе, Майк стал с любопытством их изучать.

В некоторых вообще не было никакого смысла, словно они были написаны полупомешанной женщиной, или это были просто обрывки мыслей, понятных только ей самой. Но в других она мыслила болезненно ясно.

«Чем старше я становлюсь, – писала Поппи, – тем я яснее понимаю, что людей интересует не то, какими мы родимся, а то, кем мы становимся. Обстоятельства формируют нас – обстоятельства и борьба за выживание. И даже когда не остается ничего, ради чего стоило бы жить, мы все равно цепляемся за существование. Поистине странно человеческое сердце!»

А потом еще одна:

«Мне хорошо здесь—с моим уединением и беспорядочными мыслями. Я позволяю моему рассудку бродить, где ему вздумается, подбирая на пути то мысль, то воспоминание… – словно составляя букет из непохожих друг на друга полевых цветов…»

Грустные, безысходные заметки одинокой женщины, скорбно думал Майк, просматривая маленькие листочки бумаги, найденные в ящиках письменного стола в стиле Людовика IV. Их были сотни… Многие написаны на обрывках бумаги, конвертах и даже между строчек зачитанной книги поэм Китса. Заинтригованный, он подошел к красивому книжному шкафу со стеклянными дверцами и стал просматривать книги в поисках других заметок. Было совершенно ясно, что Поппи записывала свои мысли в ту же минуту, как только они приходили ей в голову, записывала на том, что попадалось ей под руку – даже на книгах.

Положив все свои находки на письменный стол, он отправился на кухню за бутылкой вина, потом подкинул еще одно полено в огонь и начал читать заметки снова, пытаясь привести разрозненные мысли Поппи к общему знаменателю.

За окном было темно, и снег падал мягко и плавно. Только треск поленьев в камине и мерное тиканье маленьких серебряных часов с херувимами тревожили тишину, пока Майк всю ночь работал при свете лампы с большим розовым абажуром.

Он долго читал, иногда бросая беглый взгляд на попугая; Лючи в своей золотой клетке спал, спрятав голову под крыло. Казалось, он был доволен, словно чувствовал присутствие Поппи, хотя и не видел ее… быть может, ему снилось, что она снова рядом с ним в их одиноком изгнании, гладит его перья нежными любящими пальцами, нашептывая сокровенные мысли, секреты своим тихим, мелодичным голосом… Словно ему снилось, как они жили с Поппи с самого начала – в маленькой холодной комнатушке в Марселе, и больная девушка кашляла в мансарде громким надрывным кашлем, в котором уже слышались признаки конца, и бедная вдова рыбака на первом этаже загоняла своих ребятишек домой, когда они, расшалившись, выбегали из комнаты, словно боясь, что они испортятся, если хотя бы парой слов перекинутся с девушками, жившими по соседству…