Большой секрет Мэтти

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Вторгаться в дом Мэтти, в ее личные дела было непростительной ошибкой. Коннор осознал это только сейчас, возвращаясь по лесной тропинке к хижине. Хотя он чувствовал, что Мэтти что-то скрывает, он знал ее как человека правдивого и прямого. Ему следовало понять, что, в чем бы ни заключалась ее тайна, в ней не могло быть ничего бесчестного. Но скрытность девушки и то, что он не мог разгадать смысл происходящего, сводили его с ума.

Это вынудило его совершить то, чего в нормальном состоянии он никогда бы не сделал, – спрятать ее кофточку. Поступок сам по себе постыдный. Господи, да он почти украл ее только для того, чтобы иметь повод сунуть свой нос в ее дела. Коннор нахмурился, осознав, что интриги никогда ни к чему хорошему не приводили. Его мучили стыд и раскаяние. Он до смерти напугал Мэтти и ту женщину, которая остановилась у нее.

Ему и в голову не могло прийти, что Мэтти занималась помощью жертвам насилия. Тем не менее, это совершенно понятно. Ведь ей пришлось стать свидетельницей того, через что прошла ее сестра, ощутить свою полную беспомощность, когда не знаешь, что делать и куда кинуться за поддержкой. Невозможно было даже представить, какое горе испытала Мэтти после гибели Сьюзен.

Избитая женщина на кухне «Тропы мира» стала последним звеном загадки, существенным элементом, который позволил Коннору составить полную картину того, кем была Мэтти Рассел.

Вздохнув, Коннор вышел на то место, с которого сквозь поредевший кустарник открывался вид на зеркальную гладь озера Смоки-Лейк.

Да, ему должно быть ужасно стыдно за то, что он вторгся в личные дела Мэтти.

Тогда почему он испытывает обиду на Мэтти за ее скрытность и те резкие слова, с которыми она обрушилась на него несколько минут назад?

Инстинкт, такой же древний, как само время, заставил его замереть, наклонив голову, и с тревогой прислушаться. Легкие шаги по суглинистой почве послышались за его спиной. Кто-то шел за ним следом.

Сияние лунного света на золотистых волосах сказало ему, что это была Мэтти. Ее шаги замедлились.

Неуверенность, с которой она окликнула его, разрывала его сердце.

– Я здесь, – отозвался он.

Мэтти вышла на звук его голоса к берегу озера.

Футах в трех от него она остановилась. На тонком лице девушки было написано беспокойство, плечи ее опустились, кулаки сжимались и разжимались.

– Мне бы хотелось извиниться, Коннор, – умоляюще сказала Мэтти. – Я и не думала что-либо скрывать от вас. Но я обещала Бренде никому не рассказывать о ней. Она была так напугана! Ее муж – свирепый человек. И когда она впервые появилась здесь, она не доверяла ни единому человеку. Даже мне. Муж Бренды охотится за ней. Он развесил плакаты по всему Маунтвью. Он опасный человек, Коннор. Я была вынуждена принять условия Бренды. Мне надо было наладить с ней отношения, иначе она могла вернуться к нему… Многие из них так делают. – Мэтти нахмурилась. – Пожалуйста, Коннор, постарайтесь понять. Я была поставлена перед необходимостью держать это в секрете.

Конечно, он понял. Но тут неожиданно заговорили его прежние обиды.

– Когда я увидел вас с Греем и Лори, с Натаном и Гвен… – оскорбление и боль заставили его отступить на шаг назад, – мне показалось, что единственным человеком, который был не в курсе вашей тайны, был я. И между вами и моим дедом, похоже, на удивление доверительные отношения. Он тоже знает?

Мэтти кивнула.

– Знает, – подтвердила она.

Коннор отшатнулся, как от удара. Его смех был мрачен.

– Тогда к чему вся эта секретность, Мэтти? Вы придумывали неубедительные предлоги, чтобы держать меня подальше от отеля. От каретного сарая. От вас. И при этом всем было известно, что здесь происходит. Всем, кроме меня.

– Не всем, Коннор.

– Я слышал все своими ушами! – возмутился Коннор. – Грей и Лори слишком охотно приняли надуманный предлог, прикрываясь которым вы так рано ушли с вечеринки. И Гвен присутствовала при том, как Натан давал вам какие-то деньги. Мой двоюродный брат в курсе ваших дел. Вы собираетесь отрицать это?

– Нет, не собираюсь.

Признание, которое Коннор вынудил ее сделать, должно было бы вызвать у него чувство удовлетворения. Но ничего подобного. То, чем она занималась, было благородным делом. Тогда почему он чувствовал такую злость?

– Да, они знают о моей деятельности, – сказала Мэтти. – Натан предложил мне свое содействие. А Лори и Гвен… они тоже, как и Бренда, обратились ко мне за помощью. Они переехали в Вермонт, потому что обе страдали от жестокого обращения. Лори подвергалась преследованию бывшего мужа. А Гвен пыталась спасти своего брата от бессердечного отчима. – Она решительно вздернула подбородок. – Теперь все они мои хорошие друзья. Не задают никаких вопросов. И ни с кем не обсуждают мои дела. Они не знают о конкретных людях, когда те появляются или когда уезжают. Грей лечил раны Бренды. Джозеф консультировал ее. Никто не знает о ее пребывании в «Тропе мира», кроме Джозефа и Грея. – Выдержав паузу, Мэтти спокойно добавила: – И вас. Возможно, вы этому не поверите сейчас, но я собиралась рассказать вам обо всем завтра утром. Сразу после отъезда Бренды. – И она провела своими тонкими длинными пальцами по его руке.

Все вскипело в его душе, и он судорожно вздохнул. Ему хотелось ей поверить. Очень хотелось…

Хрустнула веточка. Они оба повернулись и посмотрели на тенистую тропинку, по которой оба пришли.

Коннор увидел совсем маленького мальчика – лет девяти или десяти, не больше.

– Скотти! – удивленно воскликнула Мэтти. – Что ты тут делаешь в такой темноте? Дорогой, а твоя мама знает, где ты?

Мальчик покачал головой.

– Она ужасно разозлится, если увидит, что я вышел из дома. Но я волновался за вас, Мэтти. Пойдемте обратно, ладно? – Скотти переводил тревожный взгляд с Мэтти на Коннора и обратно. Говорил он быстро, почти скороговоркой. – Вы же не хотите, чтобы мы опоздали на автобус, Мэтти. Нам, правда, пора возвращаться. Мы ведь скоро должны ехать в город.

Коннору показалось, что он наконец-то прозрел. Посмотрев на Мэтти, он тяжело выдохнул:

– Вы отбираете этого мальчика у его отца!

Он словно обвинял Мэтти в преступлении. По его мнению, то, что она собиралась сделать, и было преступлением.

– Идемте, Мэтти, – снова попросил Скотти.

Страх и мольба в голосе мальчика дошли до затуманенного сознания Коннора, но слишком бурные эмоции мешали ему правильно отреагировать на услышанное.

Он не мог оторвать взгляда от лица Мэтти.

– Вы понимаете, что делаете? Имеете хоть какое-то представление о том, как ребенку расти без отца? Любому мальчику нужен отец, Мэтти. – Коннор говорил, думая о Скотти, поскольку знал, какая жизнь ждет этого паренька. Боль, которая длится годами… и никогда не уходит. Но он должен был признаться, что в нем говорит все еще горюющий ребенок, мучающийся от такой боли. Повлажневшие ресницы мешали ему четко видеть картину, освещенную лунным светом. – Я не могу позволить вам сделать это, – произнес он. – Не хочу участвовать в…

– Коннор, – стальным тоном прервала его Мэтти. – Я везу Бренду и Скотти на автобусную станцию. И что бы вы ни сказали, это не сможет остановить меня. Неужели вы думаете, что я бы позволила этому случиться, если бы существовал какой-то другой способ спасти их?

Скотти встал рядом с девушкой.

– Я хочу идти, Мэтти. Пожалуйста.

У Коннора поникли плечи, когда он увидел, что мальчик дрожит как осиновый листок. Опустившись на корточки, он взглянул ребенку в широко раскрытые от волнения глаза.

– Ты, конечно, не понимаешь, что сейчас происходит. Как твоя фамилия, Скотти? Позволь мне помочь тебе.

– Это вы не понимаете, Коннор. Этот мальчик стал свидетелем такого, чего не должен видеть ни один ребенок. – Ярость сверкнула в сапфировых глазах Мэтти. – Ему не нужно, что бы вы – какими бы благими ни были ваши побуждения – отсылали его назад, туда, где он не хочет быть. К такому человеку, как его отец. Если помощь, которую вы предлагаете, такова, то она ему просто не нужна.

Коннор встал и перевел взгляд на нее.

– Я рад, что, наконец, понял всю правду о вас, прежде чем…

Прежде чем я совершенно потерял из-за вас голову, хотелось ему сказать.

Спасибо Всевышнему, который дал ему силы остановиться. И как раз в тот момент, когда Мэтти предстала перед ним как человек, взгляды которого совершенно противоположны его собственным.

В ее глазах мелькнуло непонятное выражение. Лицо стало напряженным от гнева.

– Коннор, послушайте меня. – Помолчав немного, она добавила с горячностью: – Некоторые мужчины недостойны того, чтобы быть отцами. – Ни слова не произнеся больше, она взяла мальчика за руку и повела по темной тропинке.

Коннор взмахнул топором и одним ударом срубил маленькое деревце. Затем поднял его, очистил от веток и положил к остальным.

Он никогда не думал, что мнение человека может так круто измениться, как это произошло с ним сегодня. О чем он только не передумал после столь, на первый взгляд, необдуманного действия относительно мальчика, не зная всех фактов. Она умная и не стала бы прикладывать столько усилий, чтобы разделить эту семью без веских на то оснований.

Если бы существовал какой-то другой способ их спасти…

Эти яростные слова Мэтти напомнили ему о другом времени… другом месте. Но он отогнал от себя тяжелые мысли. Он не был еще готов.

Коннор схватил в охапку срубленные деревца, отнес на заранее расчищенное место и начал сооружать шалаш для бани. Он останавливался только затем, чтобы подбросить дров в костер, чтобы нагреть камни, которые наполнят шалаш паром.

Все это время Коннор не мог забыть испуганные глаза Скотти, и ему было неприятно сознавать, что именно он стал причиной его страха.

Этот ребенок всколыхнул что-то в подсознании Коннора, но он отогнал надвигающиеся тяжелые воспоминания, поскольку хотел закончить шалаш до того, как откроет дверь в свое прошлое.

И снова он мысленно услышал голос Мэтти.

Некоторые мужчины недостойны того, чтобы быть отцами.

Ее слова имели двойной смысл, первый из которых был совершенно ясен: Скотти будет лучше без жестокого отца. Но Мэтти, как подозревал Коннор, имела в виду что-то еще. То, что сначала бесконечно оскорбило его. Не намекнула ли она на то, что его отец был в какой-то степени недостойным?

В тот момент он почувствовал себя так, словно стоял передней раненный и истекающий кровью, а она холодно нанесла смертельный удар.

Когда Коннор вернулся в хижину, его злость на Мэтти не знала предела. Но постепенно его ярость утихала, и к нему начала возвращаться способность здраво мыслить. Однако вместо того, чтобы успокоиться, он снова разволновался.

Именно сейчас он решил раз и навсегда разгадать тайну своих снов.

Закончив сооружение остова шалаша, Коннор отправился на поиски нескольких толстых сосновых веток. Работая, он молча произнес благодарственную молитву в честь Матери-Земли, которая помогала ему сегодня.

Коннор затушил костер и изогнутой веткой передвинул горячие камни к шалашу. Затем взял ведро воды, которую набрал в озере, стащил с себя свитер и влез в тесноту сооруженного шалаша.

Мысли о Мэтти не оставляли его, но он решительно отогнал их. Надо было так многое обдумать, решить так много дилемм. Но в данный момент ему было необходимо сосредоточиться на себе и посмотреть в лицо воспоминаниям из своего детства.

Коннор отбросил все тревоги. Вода, выплеснутая им на камни, зашипела. Закрыв глаза, он вдыхал аромат сосны и пара, мысленно сконцентрировав внимание на точке света, которую вызвал в своем воображении. Его внутреннее ухо слышало звуки церемониальных барабанов колхиков, которые стучали в такт биению его сердца.

Дыша медленно и ровно, Коннор погрузился в дремотное состояние.

Темнота за закрытыми веками немного рассеялась, и в колыхающейся туманности постепенно начали появляться образы. Как и в знакомом, ему ночном кошмаре, первое, что он почувствовал, был жар.

Потом образы стали принимать пугающие очертания: ожившего медведя и мощного дуба. И снова Коннор почувствовал, что его отделяет от происходящего во сне тонкая пелена чистого белого света. Эта завеса придавала ему чувство защищенности, надежности. Коннор мог видеть сквозь нее то, что происходило, но самого его это не затрагивало. До сегодняшнего дня эти барабаны во сне так громыхали, что он просыпался от страха и весь в поту.

И тут он понял, что даже после возвращения в «Смоки-Вэлли» пробуждался по утрам, тяжело дыша и в слезах. Когда же точно эта защитная пелена появилась в его снах?

Коннор вспомнил, что в последний раз увидел свой ночной кошмар, находясь в доме Мэтти. Он проснулся, вздрогнув, когда понял, что уснул на ее диване. После того случая видения перестали быть такими ужасными и начали больше напоминать сны, нуждающиеся в толковании.

Он не знал, как или почему Мэтти повлияла на это изменение, но был, тем не менее, благодарен ей за это.

Погружаясь мысленно все глубже в картинки прошлого, Коннор понял, что маленький мальчик из его сна – он сам – стоял снаружи шалаша своего деда и, прижавшись лицом, заглядывал через щели. Никогда еще образы не были настолько ясными.

Ничего удивительного, что жара в его снах была такой сильной. Он наблюдал за тем, как дедушка лил воду на большую кучу камней. Воздух, который дул ему в лицо, был обжигающим, но то, что происходило внутри шалаша, было слишком важным для него, чтобы он захотел отойти.

Странное ощущение отдаленности давало Коннору ощущение, что маленький мальчик нервничает и мучается чувством вины оттого, что стоит за завесой света, спокойно наблюдая за происходящим.

Ему захотелось выйти из образа, выбросить этот сон – нет, воспоминание – из головы. Но теперь это было уже невозможно. Выросший среди колхиков, он с детства усвоил, что правда не может причинить вреда. Может, она и преподает трудные уроки, но лучше идти твердым шагом к мудрой реальности, чем спотыкаться в_ темноте мечтаний.

Закутавшись в свет, он сжался и превратился в мальчика. Ему необходимо было видеть все глазами, ребенка.

В шалаше происходила ссора. Там был его отец. И дедушка тоже. Они кричали друг на друга.

Коннор с испугом понял, что фигурой, которую он принимал за ожившего медведя, машущего огромными лапами с острыми когтями, был не дедушка, а отец. Разъяренный, орущий… и совершенно пьяный.

– Ты не можешь отобрать у меня Коннора, – вопил отец. – Он мой сын! Ты просто старый идиот, если считаешь, что можешь украсть моего мальчика.

Непреклонный Джозеф Сандер стоял твердо, как могучий дуб.

– Ты уедешь из «Смоки-Вэлли», – заявил он своему сыну. – И не вернешься, пока не прекратишь пьянствовать. А Коннор останется со мной. Мне придется обратиться к старейшинам, если потребуется.

Обращаться к старейшинам племени было равносильно обращению в федеральный суд. Выполнять их решение следовало беспрекословно.

Невыносимое чувство вины переполняло подслушивающего мальчика, и причина этого угрызения совести прояснялась в мозгу Коннора со страшной скоростью.

Коннор вспомнил, как неоднократно жаловался дедушке, что боится ездить с отцом в машине, потом/что она едет по дороге зигзагом и норовит врезаться в другие автомобили.

Дедушка крепко обнял его и сказал, что беспокоиться не надо – он обо всем позаботится.

И он так и сделал.

Джозеф Сандер изгнал своего сына из резервации. Он взял Коннора под свою опеку и вырастил как собственного сына.

А чем Коннор отплатил ему? Благополучно забыл, что сам же инициировал такие драматические изменения в своей жизни. Шестилетним ребенком «настучал» на своего отца, что и привело к его изгнанию. Коннор тосковал по тому человеку, которого сам же и предал. Только теперь до него дошло, что чувство вины, мучившее маленького мальчика, заставило его выбросить из головы правду о том, что именно он стал причиной отъезда своего отца.

Воспоминания продолжали тесниться в его голове.

Отец работал доставщиком товаров, преодолевал большие расстояния между городами по всей Новой Англии. И Коннор часто сопровождал его. На эти поездки Коннор и пожаловался своему деду… а потом в одной из таких поездок, всего через три месяца после изгнания из резервации, Джо Сандер погиб.

Обжигающая слеза скатилась по щеке Коннора, когда он вспомнил, что его отец не стал жертвой пьяного водителя, а сам в состоянии крайнего опьянения устроил аварию, которая стала причиной его собственной гибели.

Фантазии ребенка, мечтавшего об идеальном отце, заставили его исказить правду и превратить ее в темный идеал, в который он так долго верил.

Слезы потекли из глаз Коннора. Он оплакивал гибель своего отца. Горевал по всем потерянным годам, когда не общался со своим дедом. Он потерял так много времени – слишком много времени, – виня человека, который не только любил, но и спас его.

Коннор не мог возвратить к жизни своего отца. И хотя не в его силах было вернуть хотя бы один день из тех долгих лет, когда обвинял дедушку, с ним он все еще мог поправить отношения. Начав с сегодняшнего дня.

Надежда расцвела в душе Коннора как цветок, хрупкий и прекрасный.

Образы в его голове растаяли как утренний туман. Коннор сидел, тихий и молчаливый, понимая, что та сверкающая завеса все еще оставалась. Она светилась загадочным светом. Почти осязаемым.

Потом завеса сама собой отодвинулась, собралась в шар и превратилась в непорочного белого голубя, грациозно раскинувшего крылья. Его воркование успокоило душу Коннора.

Он сосредоточил все свое внимание на прекрасной птице… а она трансформировалась снова.

Глаза птицы приняли знакомый сапфирово-синий цвет, головка превратилась в смеющееся лицо Мэтти, белоснежные крылья – в ее длинные ниспадающие волосы, развевающиеся на ветру.

И вдруг это видение пропало.

У колхиков существовало много древних легенд о любви. Согласно им во сне мог появиться какой-то особый символ с лицом любимого человека.

Коннор расправил плечи. Он был спокоен и душой, и телом, поскольку осознал, что Мэтти явилась в образе голубки, потому что как раз покой и был тем, в чем он нуждался больше всего. Хотя Мэтти не заставляла его взглянуть в лицо своим страхам, она всячески помогала ему открыть правду, стоящую за его кошмарным сном.

Он так много узнал сегодня. О себе, о своем отце, деде, о прошлом. Но он улыбался, думая о самом главном открытии, затмившем все остальное, о мудрости, которая освободила сердце и ум…

Мэтти – его родственная душа.