Бойфренд в наследство

Глава 3

Проснувшись в субботу, я еще понежилась в постели, прежде чем вспомнила, что дедушка умер. Вчера утром его тоже уже не было в мире живых. А сегодня мне предстояло быть на его похоронах. Минут пять я пялилась на будильник, наблюдая за маршем упрямой секундной стрелки и поражаясь могуществу времени, продолжающего свой ход вперед несмотря ни на что – независимо от того, что происходит в этом мире, невзирая на то, кто в нем умирает, а кто живет дальше.

Мы поехали на отпевание в катафалке. Дедушка Джим сказал, что ему все равно пришлось заплатить за один – так почему не воспользоваться? Сиденья в ретроавтомобиле были съемными, и мы все поместились. А ремней безопасности не было. Вот ведь ирония – ехать на похороны в машине, способной вмиг стать смертельной ловушкой. Конечно, потом пришлось вообще снять сиденья, чтобы поставить в салон гроб по дороге до кладбища, и нашему семейству пришлось добираться туда автостопом.

Солнце светило с маниакальным упорством – безразличное к нам и нашему горю. Привалившись к окошку катафалка, я постаралась отрешиться от голоса мамы.

Она страшилась предстоящей церемонии не меньше нас, своих детей. Только вместо нормальной реакции – угрюмого молчания – мама непрестанно болтала. Но ее болтовня хотя бы вертелась вокруг дедушки и похорон, чего нельзя было сказать о папе: он сидел впереди, рядом с водителем, и обсуждал с ним футбол так, словно это был воскресный выезд за город на пикник.

– Твой дедушка попросил заказать все цветы через твою субподрядчицу, как там ее зовут? – спросила мама.

– «Цветы от Мишель». Или «Бутик Банни», если график Мишель полностью забит.

Я не повернула головы от окна, хотя мне очень захотелось взглянуть на маму.

– Верно, Мишель. Так вот, она так растрогалась, что предоставила нам скидку на целый год. Сообщество людей, занимающихся свадебным бизнесом, – это так здорово! Дед умел налаживать связи.

«Ну сколько можно болтать?! Трещит и трещит без умолку», – поморщилась я. Все эти темы угнетали не меньше похорон, так зачем их мусолить?

– Мама, – вмешалась Ленор, – мы понимаем, что ты пытаешься разрядить обстановку, заполняя пустоту житейскими подробностями…

– Ленор, – осадил ее папа с переднего сиденья; и больше он не сказал ни слова. Словно довольно было произнести ее имя, и это, как по волшебству, изменило бы природную сущность сестры.

Джеймс отгрыз заусенец на пальце, и ноготь вмиг заплыл кровью.

Я сняла с юбки шестнадцать ворсинок, размышляя, действительно ли Ленор терзала печаль и походила ли ее скорбь на мою полную (внешнюю) отрешенность. Какие бы эмоции ни раздирали меня внутри, я должна прочувствовать всю боль утраты, но не выставлять ее всем напоказ во время погребальной церемонии. Не стоит. Нам вообще не следовало сидеть сейчас в этом катафалке всем вместе. Горе индивидуально, и каждый переживает его по-своему, сообразно потребностям души – в полной тишине или под аккомпанемент музыки, уединившись в комнате или в каком-нибудь безлюдном месте, на травке.

А вместо этого нас ждет целый день заунывных, невыносимо скучных мероприятий, начиная с семейного приема.

– Это будут проводы в узком кругу самых близких людей, – сказала мама, дословно процитировав рекламу большого зала для церемоний прощания позади часовни. Всю последнюю неделю она повсюду носила с собой в сумочке взятый в морге проспект, пока он не начал рваться по сгибам.

Обклеенное обоями помещение делили между собой дедушкины работники, его приятели по покеру, участники кавер-группы U2 и мы, члены семьи, которых разделяла незримая граница, появившаяся между моими родителями после развода, хотя мама и папа клялись, что ничего не изменилось.

А у входа топтался паренек, который не вписывался ни в одну группу, не подпадая ни под одну из категорий собравшихся. Он держался особняком – одинокий, отстраненный, не от мира сего. Руки в карманах, рукава рубашки закатаны; волосы пострижены «ежиком», причем очень коротко, почти под ноль. В лучшем случае среднего роста, он все же на дюйм или два был выше меня. И хорошо сложен. Этого не скрывала даже его парадная рубашка. Судя по виду, парень ни с кем из собравшихся знаком не был, и его тоже никто не знал. А еще… Вы можете счесть меня ограниченной и легкомысленной, раз я заметила такое на похоронах, но он был не самым уродливым парнем из всех, кого я когда-либо встречала. Если внешность уподобить Америке, а уродливость – Лос-Анджелесу, этот парень напоминал Кентукки. А когда улыбался – Западную Вирджинию.

Он вскинул глаза и перехватил мой взгляд. Мне бы отвернуться к школьной фотографии выпускников дедушкиного класса – а я, поддавшись инстинктивному глупому порыву, махнула ему рукой.

Парень оглянулся: ведь мы незнакомы – так с чего я решила ему помахать? Увы, горе понуждает тебя к странным поступкам в самый неподходящий момент, потому что под воздействием эмоций ты забываешь, как полагается вести себя нормальным людям. Этот парень казался моим ровесником, к тому же далеко не уродливым. Я не знаю, почему так поступила. Может, просто захотела поговорить с кем-то о чем-нибудь еще, кроме истории, которую за этот день услышала уже трижды – как дедушка Джим, когда мне было пять лет, заставил меня петь на его свадьбе со второй женой.

Торопливо отхлебнув глоток клубничного коктейля, я стала придумывать подходящее объяснение своему нелепому жесту. Якобы у дедушки было секретное приветствие (сначала взмахнуть рукой, а затем вдохнуть и выдохнуть), общее с человеком, с которым нужно обменяться сигналами для установления или подтверждения связи. И мне захотелось научить ему незнакомого гостя. А что? Возможно, моя байка и прокатила бы. Мы бы вместе посмеялись – тихонько, сознавая, где и зачем находимся. А потом бы пришел распорядитель похорон сопроводить наше семейство, я бы сказала парню «Мне пора», он бы бросил мне ободряющий взгляд, и я бы больше никогда с ним не увиделась. Но все равно получилось бы неплохо, потому что в его памяти осталась бы я, а не мое дурацкое неуместное махание рукой.

Только парень (который на самом деле был уже почти мужчиной) посмотрел на меня и, вместо того чтобы махнуть мне в ответ, отдал честь. Этот жест выглядел еще более неуместным, чем мой, и потому показался мне идеальным. Я уже собиралась подойти к незнакомцу и научить его новому секретному приветствию – как вдруг он выскользнул в коридор. Меня так и подмывало последовать за ним, но выйти не дали Сэм и Камилла.

– Холли! – изо всех сил замахала руками Камилла.

Я удивленно заморгала. Мне потребовалась некоторое время, чтобы сообразить, что это мои друзья и они действительно обращаются ко мне.

– Привет, ребята.

Сэм в три исполинских шага дошел до меня и по-медвежьи обнял. Я напряженно замерла в крепких тисках его лап. В нос ударил смешанный аромат хвойного мыла и фруктового «Ментоса» – неизменный запах Сэма.

– Есть такая кантри-песня, называется «Танец», ее поет Гай Брукс. Так вот, в ней говорится…

– Эта песня очень депрессивная, – перебила его Камилла. – Не нагоняй тоску.

– Я лишь хочу сказать, что если Холли тянет поплакать или выговориться, то это надо сделать сейчас, до того, как начнется конкурс плакальщиц.

Оба уставились на меня в ожидании, как будто я и впрямь была готова разреветься. И я чуть было не сломалась. Еще секунда – и я бы рассказала им о финансовых проблемах, суть которых даже не поняла. Да только зачем? Что бы это дало? Я лишь стала бы думать о них еще больше. А куда больше? Они и так засели у меня в голове, словно там каждую минуту вспыхивал неоновый знак: «Часовня! Часовня! Часовня!»

– Я… такая, как есть. Это похороны.

– И это паршиво. – Сэм наклонился и слегка дернул меня за волосы, как всегда делал на школьных олимпиадах по математике. – Не забывай об этом, Холлз.

Камилла уселась на краешек глубокого кресла с широким подголовником, и больше места ей не требовалось. Она жевала только половинку пластинки жвачки и никогда бы не допила до конца бутылку с газировкой, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Нет, ни о какой диете и речи не шло: просто Камилла была «дамой Викторианской эпохи».

– Я хотела принести тебе что-нибудь для поддержки, – прозвучал из почти бестелесной оболочки ее голос. – Но не знала, что именно принести. У меня еще никто из родни не умирал. Каково это, если оценивать по десятибалльной шкале, где «десять» – хуже всего?

– «Семьдесят четыре». «Семьдесят пять», если учесть тот факт, что еще должен прийти Виктор Крэнстон.

– Я не знаю, кто это, – наморщила нос Камилла. – Мы его ненавидим?

Мне нравилось, как подруга обобщает нас местоимением «мы». Она готова объявить своим врагом любого – стоит мне только сказать. Этакая странная демонстрация преданности. Точно так же Камилла ведет себя и с Сэмом: спрашивает, какие группы им нравятся, что они думают о различных политических проблемах.

Сэм фыркнул:

– Крэнстон – это тот парень, которому принадлежит часовня «Мечта Купидона».

– А-а, так мы его ненавидим, верно? – Камилла накрутила на палец прядку своих красивых волос оттенка «клубничный блонд».

– Да, – кивнул Сэм. – Ну то есть должны. Потому как лично я никогда с ним не общался. Будь ненависть девушкой, мы были бы с ней троюродными братом и сестрой.

– А мне бы она доводилась кузиной. Или даже тетей, – сказала я.

– Твой дед упомянул Крэнстона в «Наказах»? – поинтересовался Сэм.

– В каких наказах? – спросила Камилла.

– Конечно, – ответила я. – Крэнстон должен заявиться сюда навеселе и устроить на глазах у всех какое-нибудь позорное представление. Меня только удивляет, что дедушка не указал этого в своем сценарии.

Сэм хохотнул. Какой-то мужчина за нами кашлянул. Но Сэм не собирался проявить непочтительность – он просто не умел смеяться тихо.

– А помнишь, как однажды Джим послал ему на Рождество дешевое вино с ехидной запиской «Дешевое вино для дешевки»?

Я с трудом подавила улыбку:

– Крэнстон прибежал тогда, размахивая бутылкой. Хотел разбить ее дедушке о голову.

– Когда это было? – полюбопытствовала Камилла.

– Не знаю, Кларис еще работала здесь. Ты помнишь Кларис? – спросила я.

– По-моему, Донна уволила ее, потому что Кларис не знала, кто такая альпака.

– Она называла ее ламой, – рассмеялась я. – Именно тогда Донна начала развешивать по всему офису календари с альпаками, словно хотела ликвидировать пробелы в образовании Кларис.

Камилла выпятила нижнюю губу в притворном укоре:

– Ребята, у вас столько общих воспоминаний.

– Камилла, нам с тобой тоже есть что вспомнить. – Сэм погладил ее по плечу. – Только у нас другие воспоминания.

Захватывающие воспоминания о тайных свиданиях. Камилла обучалась на дому, ее родители были безумно строгими и даже мысли не допускали, чтобы их дочка встречалась с парнем. То есть с Сэмом. А Камилла и Сэм встречались с начала прошлого года, но скрывали свои отношения от взрослых. Это все было очень романтично/драматично/глупо. Но я из любви к Сэму упросила дедушку Джима дать Камилле канцелярскую работу. Правда, без проблем не обошлось: Камилла справлялась со своей работой из рук вон плохо. Она прекрасно ладила с людьми, но постоянно все путала и никак не могла освоить компьютерную программу. Дедушка не раз грозился ее уволить, но так и не привел свою угрозу в исполнение.

А теперь работа Камилле была гарантирована – ведь я стала ого-го кем. Я стала боссом.

Распорядитель похорон прочистил горло:

– Друзья и родственники Джима Нолана! В соответствии с его «Наказами» мы сейчас пройдем в часовню на отпевание. После этого вы сможете с ним попрощаться. Присутствовать при погребении могут только члены семьи… Ах да, вот еще что. Бар будет работать до четырех вечера. Бесплатно.

Бесплатный бар на похоронах.

Я понадеялась, что на этом сумасшедшие «Наказы» дедули закончились. Оставалось лишь вручить письмо Даксу Крэнстону.