Братья с юга Мейсон-Диксон

Глава Сорок Вторая

Когда я закрыла маленький розовый дневник, наполненный кошмарами и монстрами моего детства, я взяла ключи, вышла на улицу и направилась прямо к машине. Я не взяла сумочку. Не надела штаны и обувь. Ничто из этого не было замечено мной, пока я не оказалась в часе езды от Молтона. Без телефона, без денег, без обуви, без штанов, и я поняла, что не знаю, как добыть бензин.

Мигает значок бензина, но не знаю, как долго. Я не смотрела туда. Слова, которые я прочитала, вспороли раны от воспоминаний, которые мне удавалось блокировать. Ком в горле и быстрое биение сердца вызваны не страхом. Мне не страшно. Я слишком долго боялась. Меня лишили детства. Нет, я не развалюсь на части.

Я зла. Чертовски взбешена. Я была ребёнком, и единственный человек на этой планете, который должен был защищать меня, любить, был эгоистичным жестоким монстром. Она такая же тёмная и испорченная, как и мужчины, которых она впускала в мою комнату. Мой мир сформирован чистой болезненностью. Отвратительные ужасные вещи произошли со мной. И она позволила им случиться. Из-за наркотиков. Ей нужны были наркотики, а мужчина, которого я называю своим отцом, не давал денег. Поэтому она использовала своего ребёнка, чтобы получить их у больных ублюдков.

Когда я въехала в пределы города, машина начала двигаться рывками и шуметь, затем почти заглохла, и я свернула на обочину. Эту машину мне подарил мужчина, который мог уберечь меня. Если бы был рядом. Возможно, я не его дочь, но я была ребёнком, которого нужно было спасти. Он позволял годами причинять мне ущерб, прежде чем всё остановил. Позволил отобрать у меня невинность, которую я не смогу вернуть.

Открыв дверь машины, я взяла свой розовый дневник ужаса и оставила ключи в автомобиле, который был подарен мне для проявления статуса… Я наклонилась, открыла бардачок и взяла спички, на которых написано «Bright Eyes Diner». Вот и всё. Всё, что мне нужно из этой машины.

Я отправилась в путь. В тюрьму, в которой меня воспитывали. Милый белый забор снаружи кажется нормальным и положительным. Пока всё уродство мира скрывается внутри.

Дневник сжат в руке. Даже не хочу смотреть на него. В детском розовом пластиковом покрытии с серебряной надписью обычно хранятся воспоминания девочек, которых лелеяли, пока они росли. У Дикси были дневники, наполненные историями о пони и улыбках Ашера, посланных ей. Она рассказывала о выпечке печенья для Санты и том дне, когда её мама в первый раз взяла её примерить лифчик.

Но не в моём. Единственная счастливая история — последняя. В тот день, когда я устроила взбучку Эмили Джеймс и стала лучшей подругой. Дикси была такой светлой и чистой. Никаких грязных секретов. Она была совершенным существом. Когда-то я думала, что близость с ней поможет мне очиститься. Но нет. Ничто не может изменить прошлого.

Я заметила, что мои ноги стали грязными. Хорошо. Я собираюсь в самое грязное, отвратительное место, которое я только знаю в этом мире. Я должна быть такой же грязной снаружи, какой она сделала меня внутри. Мои волосы спутаны. Макияж размазался прошлой ночью. Ничего из этого не имеет значения. И почему должно? Внешность ничего не значит. Я слишком хорошо это знаю.

Повернула на улицу, по которой ходила миллион раз. Я сплюнула на землю. Ярость начинает кипеть, пока мой темперамент отбивает ритм во мне. Я ничего не замечаю. Не обращаю внимания на своё окружение, пока не останавливаюсь во дворе, в котором выросла.

Каждая секунда, которую я провела в этом доме, вернулась ко мне. Прочитав дневник, я вспомнила то, что мне удавалось блокировать. Моменты, когда я плакала, умоляя Бога, чтобы он услышал меня и забрал. Я больше не хотела жить. Какая семилетняя девочка будет рассматривать смерть как вариант? Это печальный мир, в котором подобное случается. Не хочу думать о другой маленькой девочке или мальчике, которые пережили то же, что и я.

Если бы у меня была возможность исполнения одного желания, я пожелала бы спасти их. Над детьми издеваются. Сексуально и физически. Дети не должны страдать. Они должны жить в безопасности. Боль и страх должны приходить в более поздние периоды жизни, не должны становиться частью детства.

Мои ноги несут меня вперёд. Не контролирую своё тело. Как будто оно знает, что должно произойти. Я направилась сюда без всякого плана. Тот факт, что я в футболке, ничего не доказывает. Мне нужно было оказаться здесь с этим дневником перед этими демонами. Этот ад был всем, что я знала до Дикси. Пока её родители не разрешили мне приходить в их дом. Даже не догадываясь, они дарили мне единственную радость, которую я когда-либо испытывала. Семейные ужины, частью которых я стала с ними, научили меня, что жизнь — не испорченное место. Что наркомания и сексуальные надругательства — не норма. Что есть настоящие семьи.

Я стою на крыльце. Ему нужна покраска. Белая яркая наружность шелушится и кажется заброшенной. Забытой. Мой отец отказался от поддержания внешнего лоска. Мою мать это никогда по-настоящему не заботило. Ей просто нужна была очередная доза. Если у неё был заначка наркотиков, она была хорошей.

Я держу розовый дневник в руках. Он немного влажный из-за того, что сильно сжала его, пока шла от машины до дома. Это крошечная книга хранит секреты этого дома. Воспоминания, которые я хочу стереть. Прошлое, которое я мечтаю, чтобы было не моим. Или чьим-либо ещё. Даже злейшему врагу я не пожелала бы такой жизни.

Мой палец нажал на дверной звонок. Знакомый звон громко раздался. Она здесь. Её машина припаркована у дома. Я даже не знаю, который сейчас час. Я оставила свой телефон в трейлере. У меня нет ничего, кроме внутренней силы. Я больше не та маленькая девочка.

Дверь открылась через несколько минут. Прежде чем я снова нажала на звонок. С похмелья, стареющая и потрёпанная моя мать открыла дверь. Она прищурилась, как будто я разбудила её в шесть утра. Уже полдень.

— Какого чёрта ты здесь делаешь? — она растягивает свои слова. Женщина, которая родила меня, никогда не хотела меня. Она хотела жизни, которую никогда не получит.

— Это, — сказала я, держа розовый дневник в левой руке. — Я здесь из-за слов в этом дневнике. Дневнике ребёнка, мама. Слов, написанных маленькой девочкой, у которой никого не было. Ни одна чёртова душа на этой планете не заботилась о ней. Не защищала её. Ни одна! — Мой голос стал истеричным. Я слышу нотки истерики. Мне всё равно, что я кричу. Всё равно, услышат ли меня соседи. Где они были раньше? Когда мужчины приходили и уходили из этого дома, в котором был ребёнок. Где они были?!

— О чём ты говоришь? — она огрызнулась на меня, всё ещё щурясь от дневного солнца. Её морщины слишком рано начали указывать на её возраст. Тон кожи ближе к жёлтому, чем к загорелому. Наркотики старят быстрее, чем время.

— Секреты моего детства. Страх. Ужас, из которого состоял мой мир. Вот о чём я говорю. Моменты, когда ты использовала меня для удовлетворения своей зависимости. Когда я должна была играть с куклами без слёз на глазах, — я замолчала и глубоко вдохнула. У меня ком в горле.

— Ты здесь, чтобы пожаловаться мне на это? Боже, Скарлет. Ты выжила. Тебе понравилось, — выплюнула она. — Только посмотри на шлюху, в которую ты превратилась. Гоняешься за такими парнями, как Брей Саттон. Ты ничем не лучше меня. Давай, суди меня, девчонка. Но ты не планировалась. Я не нуждалась и не хотела ребёнка. Но ты всё равно появилась. Я должна была найти способ справиться с этой дерьмовой жизнью.

Её слова должны причинять боль. Должны навредить мне. Но эти времена давно прошли. Я оставила эту женщину позади. Я не потеряна. Не мертва. Не непривлекательная.

Продолжать разговор кажется бессмысленным. Я пришла сюда не для того, чтобы слушать её. Я возненавидела её голос много лет назад. Вместо этого я засунула дневник под руку и скользнула рукой в карман за спичками. Затем зажгла спичку. Загорелось оранжевое пламя, и я взяла дневник своего прошлого и держу его над огнём, пока страницы не загораются. Оранжевое свечение становится больше, и я зачарована возникающими чувствами. Видя, как ужасные истории медленно сгорают.

— Какого чёрта ты делаешь? — закричала моя мать.

Я зажгла ещё одну спичку и бросила её на сухой гниющий ковёр под ногами, а затем отступила, когда пламя начало распространяться по старой соломе. Слышу, как моя мать кричит на меня, но игнорирую её. Так же, как она в детстве игнорировала мои крики. Когда мужчины, которых я не знала, прикасались ко мне в определённых местах, причиняя боль. В местах, где взрослый не должен касаться ребёнка.

Я зажигаю спичку за спичкой, затем бросаю к своим ногам, после чего отступаю, ожидая, когда они загорятся на крыльце. Наконец-то получилось. Пламя с ковра достаточно сильное, чтобы переметнуться на дерево крыльца. Спустившись, я начинаю поджигать кусты. Спасибо за мою удачливость, что этой весной было очень мало дождя.

Вдалеке я услышала сирены. Слышу, как моя мать кричит мне, чтобы я остановилась, когда выбежала на дорогу, чтобы быть в безопасности. Я всё слышу. Мне просто насрать.

Вид, как эта часть моей жизни горит, чертовски очищает меня. Это месть? Не знаю. Но ощущаю освобождение. С каждым огоньком, с каждым мерцанием пламени, с каждым потрескиванием дерева, в котором заключаются мои кошмары, я освобождаюсь.