Цена успеха

Глава 13

— Ты молодчина! — сказал Филипп Венди после спектакля. — Я видел почти все, только чуть-чуть опоздал к началу.

Девочка восторженно смотрела на Филиппа снизу вверх и крепко держала его за руку.

— Я знаю, — сказала она. — Я видела, как вы входили, и ужасно обрадовалась. Как только вы пришли, я сразу стала играть гораздо лучше! Я старалась для вас, чтобы вы не пожалели, что пришли.

Филипп улыбнулся. Он был в восторге от ее детского обожания.

— Ну, я надеюсь, что ты делала это в основном для себя.

В зале частной школы Далтона толпились возбужденные дети и их родители. Учительница Венди узнала популярного телеведущего, немного смутилась и покраснела. Он заметил, что это произвело сильное впечатление на Венди.

Как ни странно, Филипп получал истинное удовольствие, наблюдая за игрой маленьких актеров. В зрительном зале сидели в основном женщины. «Забавно, — думал Филипп, — большинство отцов так заняты, что не нашли времени прийти на школьный спектакль. Я же пришел, хотя еще только мечтаю стать отцом, но вынужден все время откладывать это удовольствие. Возможно, до бесконечности».

Судя по письмам зрительниц, тысячи женщин были бы счастливы осчастливить его, подарив ребенка, — тысячи, но только не собственная жена.

— Мы собираемся угостить детей мороженым, — сказала Гейл. — Ты ведь уже пообедал, так что, может, присоединишься к нам?

— Пожалуйста, пожалуйста! — закричала Венди, подпрыгивая от возбуждения.

Филипп улыбнулся:

— Сначала я должен позвонить.

Алекса была уже дома, голос у нее был вымученный. «Да, я все еще работаю… Нет, я не против, если ты немного прогуляешься… Нет, торопиться домой незачем, я буду занята еще не меньше часа».

Узнав, что Филипп остается, мать и дочь пришли в восторг. Филипп был здесь желанным гостем, в нем нуждались, и это было чертовски приятно.

В школьном зале Венди стала переходить от столика к столику, и Филипп остался наедине с Гейл.

— Спасибо, что пришел. Ты не представляешь, как много значит для дочери то, что ты все бросил и по первому зову приехал сюда.

— Просто так вышло. Брайан захотел посмотреть фильм по телевизору и не возражал, если я на время уйду.

— Чей он сын: твоего брата или сестры? — спросила Гейл.

— Сестры Алексы. Его мать положили в больницу в Лондоне.

Филипп и сам толком не знал, почему так подробно рассказывает Гейл о Брайане и о том, как трудно работающей паре приспособиться к переменам в жизни. Может, все дело в том, что она слушала очень внимательно и с сочувствием. Сама мать, она, казалось, понимала все его проблемы.

— До рождения Венди я работала в Далласском музее изящных искусств и думала, что мне будет жаль бросать работу, но как только я впервые увидела свою дочурку, все остальное перестало для меня существовать.

Интересно, будет ли Алекса испытывать такие же чувства? На этот вопрос не было ответа ни у Филиппа, ни у самой Алексы. Если бы она только дала себе шанс узнать это…

Гейл одарила его чарующей улыбкой.

— Может, с моей стороны нескромно так говорить, но Венди для меня — самое прекрасное произведение искусства, потому что я создала ее сама. Помнишь, Филипп, когда-то ты часто говорил о детях. Мне тогда было двадцать три, и я в ответ только смеялась. Забавно, но к двадцати пяти мои взгляды совершенно изменились.

«А Алекса в свои тридцать шесть все еще откладывает детей на потом». — От этой мысли у Филиппа подступил ком к горлу. Он посмотрел на часы.

— Как хорошо, что я снова тебя нашла, — вдруг сказала Гейл, понизив голос и пристально глядя на Филиппа.

К его щекам прихлынула кровь. Нужно срочно, сию же минуту, до того, как она произнесет еще хоть слово, сказать, что они больше не будут встречаться…

Гейл наклонилась к нему через стол, глаза необычного фиалкового оттенка притягивали его взгляд.

— С тех пор, как мы переехали в Нью-Йорк, мне ужасно не хватало хороших друзей. Да, у меня полно знакомых, но нужно время, чтобы завязать настоящие дружеские отношения, такие, как были когда-то у нас с тобой. Давай не будем снова терять друг друга… Нет, молчи, не говори ничего.

Гейл неожиданно приложила пальцы к его губам, и Филипп вдохнул удивительный аромат «Мажи нуар». Вот уже десять лет он не встречался с этим запахом, и внезапно нахлынувшие воспоминания на время лишили его дара речи.

— Я виновата, что избегала тебя все эти годы, — тихо продолжала Гейл. — Поначалу мне мешали родные, потом я сама боялась с тобой встретиться, мне было стыдно. А позже решила, что ты меня забыл. Да и жили мы слишком далеко друг от друга. Но как только судьба снова нас свела, я сразу вспомнила, как ты мне когда-то нравился. Знаешь, у меня никогда не было друга ближе, чем ты, будь то мужчина или женщина.

«Странно, — думал Филипп, — почему я так разговорчив перед камерой, фразы выстраиваются сами собой. Даже без репетиции мне легко говорить, а сейчас я превратился в косноязычного юнца». И вдруг вспомнил слова, которые намеревался сказать Гейл: «Я никогда не рассказывал Алексе о нас. Когда мы только познакомились, мне казалось бессмысленным ворошить прошлое, а когда мы с тобой снова встретились, я уже не мог рассказать — получилось бы, что все эти годы я нарочно что-то скрывал. Принимаю всю вину на себя, но так сложилось, что…»

Он вдруг увидел, что прекрасные глаза Гейл блестят от слез.

— Мне так недоставало твоей дружбы, Филипп, мне не хватает слов, чтобы передать… Поверь, я достаточно наказана.

— А как же твой муж? — прошептал Филипп внезапно охрипшим голосом.

— Муж… никогда не был мне другом, как ты. Да, я восхищалась его храбростью гонщика, но… — Она помолчала, потупив взгляд, а потом посмотрела Филиппу прямо в глаза. — Признаюсь честно, ему не хватало твоей глубины, эрудиции, ты гораздо лучше него разбираешься в вещах, которые для меня важны, в искусстве, например. Когда я вспоминаю, как мы когда-то… как интересно нам бывало вместе…

Филиппа захлестнула горячая волна. Пока Гейл продолжала распространяться о дружбе, он с тревогой осознал, что его одолевает похоть. Примитивная животная похоть, почти на уровне рефлекса. Он быстро допил воду и набил рот мороженым, так что от холода заболели зубы.

Филипп не помнил, чтобы Гейл когда-нибудь плакала, и сейчас ее слезы глубоко тронули его. «Она плачет из-за меня и только что почти призналась, что, уехав тогда к родителям, совершила ошибку».

В этот момент подошла Венди с подругой. Пока Гейл успокаивалась, промокая глаза платком, Филипп чувствовал себя на редкость неловко и ждал, пока спадет возбуждение. Наконец он решил, что может встать из-за стола.

— Венди, все было замечательно, но мне пора возвращаться домой.

— Мы тоже уходим, — быстро сказала Гейл. — Правда, я не уверена, что мы сможем быстро найти машину.

Филипп поймал такси и подбросил Гейл с дочерью до дома. Когда он остался один, спутанные мысли и невысказанные слова завертелись в его голове. Он повел себя, как трус, не решившись произнести заранее заготовленную фразу. Просто не смог. Оборвать Гейл, заговорившую о дружбе, было бы жестоко и даже грубо. В конце концов, разве не дружеское участие подтолкнуло его прийти на детский спектакль?

Неловкая сложилась ситуация. Филиппу не хотелось причинять ей боль. Наверное, впредь лучше отклонять все ее приглашения. Пусть это будет выглядеть как трусость, но в конечном итоге так лучше. Гейл просто нужно время завести новых друзей, и Филипп не сомневался, что это ей удастся.

Алекса сидела в гостиной и потягивала бренди. Она встретила Филиппа улыбкой.

— Привет, милый. Я еще не все доделала, но решила послать проект ко всем чертям. Иногда наступает момент, когда мозги отказываются работать. — Она похлопала по дивану рядом с собой. — Посиди со мной. Расскажи, как прошел день. Выпить хочешь?

— Не откажусь.

Филипп почувствовал себя виноватым: умалчивать о чем-то — почти то же, что лгать. Если бы Брайан пошел сегодня с ним… Но не пошел, да и в любом случае мальчик вряд ли стал бы откровенничать с Алексой.

Господи, что происходит?! У него же никогда не было тайн от жены!

В полумраке Алекса казалась бледнее обычного, а волосы выглядели еще светлее, чем Филипп их помнил. А может, только в сравнении с румяной темноволосой женщиной?..

— Фил, ты выпил свое бренди залпом? Неужели так отчаянно нуждался в выпивке?

Он удивленно уставился на пустой стакан.

— Да, наверное. У меня был тяжелый день. — На этот раз Филипп говорил правду. — Тодд слег с простудой, и мне пришлось самому иметь дело с режиссером программы.

— А как Брайан?

— Нормально. Мы поужинали гамбургерами… Потом он захотел посмотреть фильм по телевизору…

— Может быть, когда вся эта суматоха с проектом закончится, я сама слетаю в Лондон и выясню, не нужно ли что-то сделать для Пейдж.

Филипп почувствовал стеснение в груди. Прекрасно, она полетит в Лондон, еще куда-нибудь, может, на Луну — вот только выкроит время. А как же насчет ребенка? Но он слишком устал, чтобы поднимать эту тему сейчас.

— Пожалуй, мне пора спать.

— Звучит заманчиво, — сказала Алекса, беря с собой в спальню рюмку бренди.

В этот вечер они для разнообразия легли одновременно, и Филипп попытался заняться с Алексой любовью, благо бренди пошло ему на пользу. Он мечтал отдаться страсти и забыть обо всем, Алекса тоже была на взводе и достигла оргазма, как только Филипп к ней прикоснулся. Однако его снова ждало разочарование…

Алекса неуверенно спросила:

— Филипп, ты уверен, что причина не… физическая? Может, тебе стоит показаться врачу? Нужно выяснить, что нам делать…

— Я просто устал, — ответил Филипп более раздраженно, чем ему бы хотелось, быстро поцеловал жену и повернулся к ней спиной.

Он чувствовал, что потерпел поражение, но твердо знал, что его проблема не связана со здоровьем.

Диафрагма Алексы стала чем-то вроде барьера для его страсти, так же как ее карьера встала на пути беременности. В этот вечер, общаясь с Гейл и слушая, как она восторженно говорит о своей дочери, Филипп впервые со страхом подумал: а вдруг Алекса обделена инстинктом материнства и может упустить время, отпущенное природой?

Филипп не знал, что делать. Всякий раз, когда он пытался поговорить о ребенке, казалось, будто они с Алексой объясняются на разных языках. И все-таки он чувствовал, что так дальше продолжаться не может.

Алекса давно спала, а он все ворочался в кровати, тщетно пытаясь выкинуть из головы образ Гейл, ее развевающиеся черные волосы и прекрасные фиалковые глаза, сверкающие от непролитых слез.

Она обратилась к медсестре за стойкой.

— Мне нужно позвонить по междугородному телефону. Сыну. — На какую-то долю секунды Пейдж засомневалась, есть ли у нее сын, но медсестра кивнула, переписала себе на листок номер из ее записной книжки и указала на кабинку.

— Зайдите и ждите, миссис Барнс. Как только вас соединят, телефон зазвонит.

Пейдж нервозно перечитывала отпечатанное на компьютере письмо Брайана. Разве ее сын не слишком мал, чтобы обращаться с компьютером? Сколько же ему лет? Десять? Нет, наверное, уже двенадцать. Пейдж вспомнила, как они праздновали в Уэльсе его одиннадцатый день рождения. Тим повез их в какое-то место с непроизносимым названием покататься на яхте. Они отлично провели время. Но… Тим умер и унес с собой все хорошее.

Пейдж еще раз перечитала письмо сына. У Брайана есть свой телевизор, стереосистема и «крутой» велосипед. «Надеюсь, тебе уже лучше… Я хочу поскорее вернуться домой…»

Хочет ли? Пейдж вдруг стало не хватать воздуха, показалось, что в кабинке слишком душно. Но если открыть дверь, медсестра решит, что она раздумала звонить. К тому же снаружи ждет какая-то толстуха, которая сердито смотрит на нее из-под широких бровей.

Пейдж снова быстро опустила глаза. Брайан выражается, как настоящий американец. Строчки письма стали расплываться перед глазами. Пейдж сглотнула слезы. Сыну гораздо лучше быть с Алексой и ее мужем, чем с ней. У Джеромов нет своих детей, зато есть куча денег, чтобы покупать мальчику то, что ей не по средствам. Джеромы — миллионеры, а она — всего лишь вдова подполковника. Не бедная, конечно, но и не богачка. И еще у нее был этот «срыв» — как будто она не человек, а какая-то старая машина-развалюха с неисправной линией подачи топлива.

Пейдж покрылась потом. Доктор Уэстон, видимо, считает, что ей стало лучше, хотя и не настолько, чтобы выписать из больницы. Если разобраться, она не очень-то и хотела выписываться, так как не была уверена, что сумеет справиться одна. Пейдж подумала о пустых днях в пустой лондонской квартире. У нее не было в Лондоне знакомых, за исключением других офицерских жен, но теперь она больше не жена.

— Возвращайся домой, — предлагала мать каждый раз, когда звонила по телефону. — Найдешь квартиру поблизости от нас, Брайан пойдет в школу, ты найдешь работу…

Но ее ужасала одна мысль о том, чтобы вернуться в Сиэтл. Пейдж боялась вновь оказаться рядом с родителями, не хотела терпеть вечную критику матери, равнодушие отца. В Сиэтле она всегда чувствовала какую-то подавленность. «Найдешь работу». Интересно, какую? Ведь Пейдж бросила колледж, не получила специальности…

«Если ты перестанешь заниматься музыкой, будешь жалеть всю жизнь» — так однажды сказала мать. Но Пейдж вовсе не жалела, что бросила музыку, которую просто ненавидела.

Телефон в кабинке прозвонил два раза. Она вздрогнула и вскочила, ее бросило в дрожь, по лицу заструился пот.

В трубке послышались какие-то щелчки и голос Алексы: «Алло, алло!».

— Это… Брайан дома? — пропищала Пейдж. Собственный голос казался ей страшно далеким и совсем чужим.

— Пейдж, это ты? Как я рада слышать твой голос! Да, Брайан дома, он только что вернулся из школы, сейчас поставит велосипед и подойдет. Как ты себя чувствуешь?

В голосе Алексы слышались тепло и участие, казалось, будто он звучит совсем близко, даже слишком. Пейдж почудилось, что она чувствует на щеке дыхание сестры. Она попыталась заговорить — и не смогла. Снаружи толстуха строила страшные гримасы, ее широкие брови становились все темнее и все больше.

Пейдж заплакала, выронила телефонную трубку, распахнула дверь кабинки. Тотчас же рядом возникла медсестра. Объяснив Алексе, что Пейдж не в состоянии говорить сейчас, она принялась успокаивать больную. Не переставая плакать, Пейдж покорно позволила увести себя в палату.

Придерживая одной рукой велосипед, Брайан открыл дверь в свою комнату. Хорошо бы скрыться раньше, чем Хлопотунья поймает его и начнет за что-нибудь пилить. Слава Богу, она у себя в кабинете болтает по телефону. Вдруг Брайана охватило радостное волнение. Алекса разговаривает с его матерью!

— Пейдж? Алло, Пейдж, алло…

Брайан втолкнул велосипед в комнату, захлопнул дверь, выбежал в коридор и в ожидании остановился в дверях кабинета. Алекса, не заметившая Брайана, нахмурилась. Вид у нее был встревоженный.

— Да, понятно. Хорошо. Может быть, через несколько дней. Нельзя ли поговорить с доктором Уэстоном? — Увидев Брайана, она быстро сказала: — Я вам перезвоню, — и повесила трубку.

Брайан очень испугался.

— Это звонила моя мама?

— Да. Она хотела поговорить с тобой, но… связь была очень плохая, и разговор пришлось прекратить.

Вранье! Брайан круто развернулся, бросился в свою комнату и с грохотом захлопнул за собой дверь. Сердце билось так сильно, что стало трудно дышать. Наверное, матери совсем плохо, если она даже не смогла поговорить с ним. Неужели мама тоже умрет? Тогда ему придется остаться здесь навсегда?

В дверь тихонько постучали.

— Брайан? Можно мне войти?

Он не ответил, но Хлопотунья все равно открыла дверь, как, впрочем, поступала всегда. «Его» комната на самом деле тоже принадлежит ей.

Брайан лежал на кровати, уставившись в потолок. Он боялся, что Алекса услышит, как громко бьется его сердце. «Спокойно», — приказал он себе.

— Брайан, я перезвонила в больницу и поговорила с врачом. Твоя мама чувствует себя намного лучше, но… но ей все еще трудно говорить по телефону. Понимаешь, аппарат установлен в маленькой тесной кабинке, пришлось долго ждать соединения, в кабинке душно… Словом, ей стало плохо.

Брайан глубоко вздохнул. Страх немного прошел, но не совсем. Говорит ли тетя правду? Зачем она повторяет одно и то же по нескольку раз, как будто он тупой? Чем больше Хлопотунья говорила, тем меньше он ей верил.

Наверное, сама хочет верить во всю эту хреновину, потому что если мать не поправится, ему придется еще черт знает сколько торчать здесь. Может, даже все лето. Чем он будет заниматься целыми днями, когда не надо будет ходить в школу? Вот, наверное, что ее волнует. Наконец Хлопотунья перестала бубнить.

— Хорошо, Брайан?

— Хорошо.

Он хотел только одного: чтобы тетя перестала на него пялиться и убралась. Наконец Алекса ушла, и Брайан закрыл глаза, пытаясь ни о чем не думать, но перед глазами вдруг отчетливо возникла картина: мама собирает его в школу. Ему лет восемь или девять. Мама помогает надеть синюю курточку, расправляет воротник, повязывает на шее шарф, улыбается и целует его в лоб…

Глаза вдруг защипало от слез. Брайан принялся тереть их кулаками. Всхлипнул, вытер нос тыльной стороной ладони и включил телевизор. Стоило ему услышать назойливый ритм музыки и увидеть мелькание фигур на экране, как сразу стало легче. Он надел наушники и прибавил громкость. Звуки вытеснили все неприятные мысли.