Ценою крови

57

Даже в самую глухую зимнюю пору поток беженцев, стремившихся вверх по Сент-Джону, не прерывался. Некоторые шли на Квебек, многие предпочитали перезимовать в Сен-Анн, хотя тут было трудно и с едой, и с жильем. Домов без постояльцев уже не осталось.

Однажды Франсуа поразил Солей и Селест новостью о том, что их прежняя благодетельница поселила у себя ни много ни мало — шестерых.

— Шестерых? — ахнула Солей, представив себе, как они лежат от стены до стены, и то, наверное, тесновато. — Ну и семейка!

— Да нет, они вроде не родственники. Шесть мужиков.

Подруги обменялись красноречивыми взглядами. Да, им повезло с новым хозяином, тем более что в его доме их ждали неожиданные приятные открытия. Как-то старичка зазнобило, он попросил принести ему еще одеяло из стоявшего в углу сундука. Солей открыла крышку, взяла лежавшее сверху одеяло, и у нее захватило дыхание.

— Месье, там полно одежды! — вырвалось у нее.

— Да это все моей покойницы, упокой господи ее душу!

— А может быть… Вы знаете, мы так обносились…

У месье Айотта, судя по всему, со зрением было ненамного лучше, чем со слухом, и поэтому он почти ничего не замечал. Он подслеповато прищурился на нее:

— Вам что-нибудь нужно? Да, пожалуйста! Зачем мне женские тряпки?

Когда месье Айотт задремал, Солей с Селест обследовали сундук. Оказалось, что вещи Солей почти впору; мадам Айотт была, правда, поменьше ростом и поплотнее. Но, главное, они прекрасно сохранились: сундук был из кедра, и моль в нем не завелась.

— Знаешь, вот это мне даже отпускать не надо, коротковато, конечно, но все же лучше, чем то тряпье, что на мне, — заметила Солей.

Они быстро выпотрошили весь сундук, раскидали его содержимое по полу, занялись примеркой, подгонкой, подшивкой — словом, так увлеклись, что даже забыли про ужин. Брату, когда он пришел, пришлось довольствоваться холодным мясом с хлебом. Но Франсуа не стал выражать недовольства: приятно было видеть Селест такой счастливой, а сестру не такой печальной, как обычно. Несколько дней они были заняты шитьем: попытались даже соорудить кое-что для Франсуа.

Потом на Солей снова напала тоска. Как бы ей хотелось, чтобы рядом был Реми, чтобы можно было прижаться к его сильному, стройному телу, пошутить, что, мол, живот мешается… Утром она обычно вставала теперь с опухшими глазами, слава Богу, никто не приставал к ней с расспросами. Однажды она проснулась необычно рано от какого-то странного звука. Может быть, она проспала и уже все встали? Нет, это не шаги и не треск дров в печке. Похрапывает месье Айотт, Франсуа что-то бормочет во сне. Солей встала, вышла в горницу, пробежала к двери, открыла ее. Это же капель! Весна! Значит, пора и в путь!

Франсуа несколько охладил ее пыл: по его мнению, идти еще рано — ночи пока холодные. Тем не менее поток людей, проходивших через Сан-Анн, увеличился, а обратно никто не возвращался. Добрались ли они до места, или…

"Эх, если бы Антуан был здесь, рядом, — подумал Франсуа. — Так трудно брать все на себя, одному все решать. А приходится…"

Наконец однажды вечером Франсуа решился.

— Послезавтра отправляемся, — сказал он. — Завтрашний день — на сборы.

На лице Солей он прочел смешанные чувства. Страх — это понятно. И в то же время Мадаваска для нее — это какое-то волшебное место. Неужели она и впрямь думает, что Реми их там найдет! Какой у нее большой живот стал! Скоро, наверное… Кто будет принимать роды? Селест ведь в этом смыслит не больше него. Только на Бога остается положиться. А Солей вроде как заколебалась, на Бога уже и не надеется. Нехорошо это. Впрочем, и у него самого были сомнения: как же это господь позволил случиться такому с их народом? Во всяком случае, когда они вышли на берег реки, перед тем как садиться в лодку, которую Франсуа удалось раздобыть, он встал на колени, чтобы попросить господнего благословения перед этим последним, решающим отрезком их трудного пути, и сестра последовала его примеру. Насколько искренне, этого он не знал. Хотелось бы, чтобы она вновь обрела веру: иначе ее душа будет обречена на вечные мучения, да и как жить без этого?

Брат с сестрой сели за весла. Плыть на лодке было легче, чем идти пешком, хотя течение было довольно сильное. Солнце сначала пригревало им спины, потом стало светить в лица. Они мало разговаривали, но им всем троим, было спокойно и хорошо, как давно уже не бывало.

Хорошая погода держалась долго. Ночи, правда, стояли еще холодные, но в теплой одежде, под несколькими одеялами и шкурами, в шалаше из еловых лап, который устраивал Франсуа, было вполне терпимо. Месье Айотт дал им с собой кое-что из посуды, так что они могли хоть раз в день позволить себе и горячее. Первое время от весел болела спина, потом это прошло, к тому же Солей и Селест часто сменяли одна другую.

Сент-Джон делал большую петлю, поворачивая на север. Они никого не обгоняли, и никто не обгонял их. Берега были тоже безлюдны. Солей потеряла счет дням. Как-то вечером у нее закололо в спине. Она не придала этому значения: видно, вчера перестаралась с греблей. После ужина все прошло. Было тепло, и они решили не делать шалаша, а переночевать под открытым небом.

На следующее утро Солей проснулась от боли в спине. "Вот еще новое дело", — подумала она, свертывая одеяла. Стала думать о другом: прорастут ли семена, которые им дал месье Айотт. Если прорастут, у них будет хлеб из своего собственного зерна… К полудню боль утихла, сменившись уже знакомым покалыванием. Но когда через час они сделали привал, она почувствовала, что с ней что-то не то. Когда они вытаскивали лодку на берег, Селест уловила что-то в лице подруги.

— Что случилось? Плохо тебе?

— Да устала немножко, наверное, — Солей положила руку на свой живот. — Всю ночь мне покоя не давал, а теперь вроде успокоился.

Селест улыбнулась.

— Здоровенький, значит, да?

— Надеюсь, что так. Пойдем поедим быстренько — и в путь. Побыстрее…

Она уловила на себе сочувствующие взгляды. Да, наверняка они считают ее дурочкой, потому как она надеется, что Реми ждет ее там, где Мадаваска впадает в Сент-Джон. Но без этой надежды ей не жить, это-то они понимают? Она повторяла про себя беззвучную молитву из одного слова: "Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…"

Каждый поворот реки рождал в ней воспоминания. Она не делилась ими со спутниками. Это было нечто глубоко личное, только ее и Реми. Вот здесь они увидели лосиху с детенышем. Вот тут они ночевали — и как они тогда занимались любовью! На следующем повороте они напоролись на корягу и чуть не перевернулись — все кончилось крепкими объятиями… Вот она и научилась вспоминать о Реми без слов. Привычка? Или она просто стала сильнее?

Следующая ночь была облачной, даже снег пошел опять. Солей этого не чувствовала, укрытая кедровыми ветками, которые нарубил Франсуа. Сон ее был глубокий, она проснулась посвежевшей, отдохнувшей.

Снежок быстро растаял под солнечными лучами. Весна брала свое. Весь этот день она чувствовала себя прекрасно, ночью опять хорошо спала. Ей приснился Реми, и она проснулась с улыбкой на устах, которая увяла, как только она поняла, что это был всего лишь сон. Они плыли уже примерно с час, как вдруг, поднимая в очередной раз весло, Солей почувствовала режущую боль в животе. Она замерла с поднятым веслом, скорее удивленная, чем испуганная, потому что боль прошла так же неожиданно, как и возникла. Она снова принялась за весло, ожидая, что боль вернется. Боль не возвращалась. Что же это такое было? По ее расчетам ей рожать никак не меньше чем через месяц, если не через полтора. Или она ошиблась? Нет, не может быть. Она никому ничего не сказала. Это повторялось еще несколько раз, и каждый раз она переставала грести, но сидела так, что ее не видели, и никто ничего не заметил.

К вечеру Солей стало лучше, и она успокоилась. Конечно, она просто отвыкла от нагрузок за то время, когда они были в Сен-Анн, и ей нужно время, чтобы втянуться. Ночью она почти не спала, хотя ребенок вел себя тихо. У нее страшно разболелась спина, она никак не могла найти себе положения, чтобы боль прошла. А в лес бегала просто бессчетное количество раз. Даже не успевала согреться в промежутках. А эти счастливцы лежат, обнялись… Наконец она забылась сном и вот уже Франсуа трясет ее за плечо.

— Давай просыпайся, завтрак готов уже, похоже, опять снег пойдет. Нам еще успеть надо до темноты новый шалаш построить — там, куда за день доплывем.

По его тону она поняла, что его терзает сомнение: правильно ли они поступили, что снялись с обжитого места. На севере весенняя погода переменчива: то тепло, а то такой холодина завернет…

У нее кружилась голова. Она бы дорого дала, чтобы еще хоть немножко полежать, свернувшись клубочком, под теплыми одеялами. Она не могла понять, что с ней Ей не хотелось пугать Франсуа с Селест, но все было так странно.

Она попыталась прикинуть, где они находятся. Тут, недалеко от водопада, должна быть индейская деревушка, но берега все такие похожие, не поймешь, где они. Франсуа заметил, что у нее какой-то необычно сосредоточенный вид.

— Что-нибудь не так?

— Да нет, — Солей сумела улыбнуться. — По-моему, здесь близко индейцы должны быть. Друзья Реми. Может, они что-нибудь знают о нем.

— Было бы неплохо. Может, вяленым мясом бы разжились, поменяли бы на нашу свежатину, тогда на охоту не надо будет время тратить.

К полудню даже Франсуа и Селест, обычно, кроме друг друга, никого и ничего вокруг не видевшие, кое-что заметили. Солей споткнулась, сходя с лодки на берег, и упала бы, если бы Франсуа не подхватил ее за локоть. Но ногу она все-таки промочила.

— Что это я? — она попыталась улыбнуться, но это ей не удалось. Она с трудом подавила в себе желание согнуться пополам, судорожно прижалась к брату.

— Что такое? — удивленно воскликнул Франсуа.

— Ребенок? Время? — догадалась Селест.

Солей ответила не сразу: выждала, пока отпустит боль. Голова кружилась, на теле выступил холодный пот.

— Наверное.

— Давно у тебя это?

Она отбросила волосы со лба — он был весь мокрый.

— Несколько дней уже. Но не все время. То отпустит, то…

Франсуа глянул на небо, сжал зубы.

— Далеко отсюда до этого индейского поселка? Не можешь сказать?

— Вон то поваленное дерево я, кажется, помню. Или не то? Если то, то еще полдня.

Она взмолилась, чтобы это было так. Больше она не выдержит.

— Тогда не будем останавливаться. Давайте обратно в лодку!

Теперь уже гребла одна Селест, поэтому приходилось часто останавливаться. Солей сидела на средней скамье. Схватки становились все чаще. Она так вцепилась обеими руками в борта лодки, что пальцы побелели. Когда боль отпускала, она чувствовала невероятную слабость и вся обливалась холодным потом.

Через какой-то туман до нее донеслись слова Франсуа:

— Смотри, вон тот старый кедр, с лысой верхушкой — ты его не могла не запомнить! Ни о чем тебе не говорит?

У Солей все расплывалось перед глазами. Она поморгала, медленно и тихо откликнулась:

— Точно! Мы его видели. Это перед самым поселком. Не больше мили осталось…

Франсуа с Селест, ободренные, с новыми силами, взялись за весла. Солей думала только об одном: как бы продержаться. Между приступами боли она лихорадочно хватала ртом воздух, шепча слова молитвы. Ничего не понятно: рано ему еще родиться, а вот поди же ты! А ведь недоношенные так часто умирают… "Господи, только бы был жив, ведь это ребенок Реми, господи, ниспошли мне терпения…." В один из коротких перерывов между схватками — тупая боль не считалась, она уже не проходила — Солей вспомнила, как она хотела заключить свой договор с Богом: если Реми вернется, она вновь поверит в него.

Реми не вернулся. Бог не ответил на ее мольбы. Но тут она вспомнила, как совсем маленькой она тоже обиделась на господа, когда какая-то ее просьба осталась невыполненной, и как Барби, улыбаясь, сказала ей: "Знаешь, он не всегда отвечает "да". Но это не значит, что он тебе не отвечает. И это не обязательно "нет". Это может быть и "жди".

Нет, она не будет опять думать об этом договоре. С господом нельзя торговаться. Ребенок — вот что главное, она будет просто молиться, чтобы он остался в живых, чтобы с ним все было хорошо. Не будет она гневить всевышнего — слишком много поставлено на карту.

— Вот прогалина на берегу! — крикнул Франсуа.

Солей с радостным ожиданием подняла голову. Индианки знают, что делать в таких случаях, они ей помогут.

Еще несколько минут — и все в ней оборвалось. Она услышала сразу изменившийся голос брата:

— Они ушли. В деревне никого не осталось.