Что приносит тьма

ГЛАВА 13

Себастьян прикинул, что девять десятых из сказанного Колло можно не принимать в расчет. Но по крайней мере страх француза выглядел неподдельным. А упоминание о Хоупах было столь неожиданным, столь невероятным, что Девлин счел его заслуживающим рассмотрения.

Хоупы, уважаемый старинный род шотландских торговых банкиров, в прошлом веке осели в Амстердаме и процветали там на протяжении нескольких поколений. Их семейное предприятие «Хоуп энд Компани» принадлежало к тем финансовым учреждениям, которые ссужают деньгами королей. Всего десять лет назад оно предоставило финансирование, позволившее молодым Соединенным Штатам приобрести у Франции территорию Луизиана[7] – и тем самым невольно поспособствовало продолжению наполеоновских военных кампаний.

Однако Хоупы, как и следовало ожидать, не особо стремились испытать республиканские убеждения на собственной шкуре. Когда французские войска двинулись на Амстердам и Гаагу, банкиры упаковали свою обширную коллекцию картин, скульптур и драгоценных камней и поспешили через Ла-Манш обратно в Англию.

Знакомство Девлина с этой семьей ограничивалось отрывочными встречами в переполненных бальных залах, на правительственных обедах и других подобных светских мероприятиях, которых виконт, как правило, старался избегать. Если Себастьян и бывал в огромном, похожем на музей, особняке Томаса Хоупа на Дюшесс-стрит, то не помнил этого. Но когда он послал Хоупу свою карточку, истинно английский дворецкий быстренько препроводил визитера в дом. Кто же откажется принять наследника Алистера Сен-Сира, графа Гендона и канцлера казначейства?

Томас Хоуп поприветствовал гостя широкой улыбкой и твердым рукопожатием. Однако его маленькие глазки смотрели настороженно, и Себастьян задался вопросом, по какой причине.

– Девлин! Рад вас видеть. Вот это сюрприз. Прошу, присаживайтесь. – Хозяин дома, мужчина сорока с лишним лет, низенький, нескладный, с угловатым, почти грубым лицом, протянул руку в сторону обтянутой желтым атласом кушетки. На подобной могла возлежать сама Клеопатра в ожидании Марка Антония. – Как поживает ваш отец?

Стороннему наблюдателю вопрос показался бы совершенно невинным, однако это было не так. В Лондоне каждый, кто что-то собой представлял, знал о глубоком и продолжительном отчуждении между графом и его сыном.

– Он благополучен, благодарю вас, – вернул Себастьян банкиру заученную улыбку. – А вы?

После обмена общепринятыми вежливыми фразами визитер обвел взглядом комнату, подмечая изображения с саркофагов вдоль потолка, алебастровые вазы, статуэтки царственных кошек в египетском стиле, портрет в натуральную величину темноволосой и черноглазой красавицы, нарисованный на потертых досках, которые весьма походили на часть древнего гроба.

– Из захоронения птолемеевского периода[8]? – полюбопытствовал Себастьян, рассматривая портрет.

Хоуп довольно просиял:

– Вы узнали! Да, оттуда. Эту комнату я называю Египетской. Кушетка, на которой вы сидите, изготовлена по моему собственному эскизу, в основе которого зарисовки подобного предмета обстановки, найденного при мне в одной гробнице возле Нила.

Виконт опустил взгляд на кушетку с изображениями шакалоголового бога Анубиса на черной деревянной раме и скарабеев на ножках. Теперь ему припомнилось, что Томас Хоуп не питал особого интереса к делу, на котором зиждилось благосостояние семьи. Предоставив заниматься банком и торговой империей родственникам, Томас провел значительную часть своей юности в затянувшемся «Большом путешествии», посетив не только Европу, но и Африку с Азией. Теперь, вынужденный из-за войны оставаться в пределах Британии, он посвятил себя главным образом упрочению собственной репутации покровителя искусств. В последнее время Хоуп также увлекся писательством, опубликовав ин-фолио[9] богато иллюстрированный труд «Мебель для дома и убранство интерьера», а вскоре и еще один – «Одежда древних народов». Новым проектом банкира стала весьма амбициозная философская работа о происхождении и будущности человечества, хотя, по слухам, Хоуп даже не чаял когда-либо завершить ее.

– Вы бывали в Египте? – с интересом спросил хозяин дома, украдкой кивнув дворецкому, который тут же направился откупорить бутылку вина.

– Один раз, несколько лет назад.

– Великолепно! А в Стамбуле? Дамаске? Багдаде?

– Боюсь, нет.

– О, какая жалость, – вытянулось лицо собеседника. – Я как-то провел целый год в Стамбуле, зарисовывая руины и дворцы. Если вам выпадет возможность посетить этот город, обязательно ею воспользуйтесь. С ним ничто не сравнится.

– Моя супруга всегда мечтала о путешествиях, так что, вполне вероятно, когда-нибудь мы туда отправимся. – Себастьян умолк, принимая из рук дворецкого вино, затем будто вскользь поинтересовался: – А вы знали Даниэля Эйслера?

Томас Хоуп не был глупцом. Он неспешно взял у слуги свой бокал, пользуясь этой проволочкой для размышлений. Банкир имел привычку своеобразно искривлять свой большой, подвижный и влажный рот, прежде чем начать говорить. Хоуп и сейчас изогнул губы, словно скользкая, хитрая рыбина, которая, подумав, отвергает крючок с аппетитной наживкой.

– Эйслера? Разумеется. Мы ведь в одно и то же время жили в Амстердаме. – Хозяин дома отпил вино, опустив взгляд поверх края бокала. – Ужасная смерть, не правда ли? Я убежден, что англичане в ближайшее время просто обязаны прийти к единому мнению о создании надлежащих полицейских сил, пока нас всех не перебили в собственных постелях.

– Вы когда-нибудь приобретали у него драгоценные камни? – вел дальше Девлин, отказываясь отвлекаться на извечно и бесконечно обсуждаемую тему.

– У Эйслера? Вы, должно быть, имеете в виду моего брата. Это он в нашей семье собиратель драгоценностей, не я. Попросите как-нибудь Генри Филиппа показать вам его коллекцию – не пожалеете. Он хранит свое собрание в кабинете красного дерева с шестнадцатью ящичками, по одному для каждой категории экспонатов. У Генри имеется морская жемчужина, которая считается крупнейшей в мире – четыреста пятьдесят карат весом и два дюйма длиной. Восхитительное зрелище.

– А как насчет голубых бриллиантов? Ваш брат интересовался такими?

– Голубыми? – Томас Хоуп отпил еще глоток и поджал губы, теперь сделавшись весьма похожим на лягушку. – Даже не скажу. Я знаю, наиболее редкие бриллианты – красные. Ну, а дамам, конечно же, особенно нравятся розовые.

– Так Даниэль Эйслер не брался продавать крупный голубой бриллиант для вашей семьи?

– Боже упаси, нет, – громко рассмеялся банкир. – Сейчас время покупать камни, а не продавать. Цены слишком упали. А все, знаете ли, из-за эмигрантов. Генри Филипп рассказывал мне о белом двадцатипятикаратном бриллианте плоской огранки, недавно приобретенном у одной старушки-француженки, которая была в таком отчаянии, что охотно рассталась с ценностью за бесценок.

В холле послышались легкие шаги. Хоуп повернул голову к появившейся на пороге женщине. Она была значительно, лет на пятнадцать-двадцать, моложе хозяина дома. Коротко подстриженные темные волосы модно вились вокруг лица, подчеркивая длинную шею и покатые белые плечи. Темные глаза сияли, нос был идеально ровным, пухлый рот напоминал розовый бутон.

– А, Луиза, дорогая, – растянул губы в улыбке Хоуп. – Как любезно с вашей стороны присоединиться к нам. Полагаю, вы знакомы с лордом Девлином? Девлин, это моя супруга.

Поднявшись с кушетки, Себастьян изобразил поклон.

– Миссис Хоуп.

«La Belle et la Bete», – называли эту пару в высшем свете. «Красавица и Чудовище». Нетрудно было догадаться, почему. Красавица протянула гостю руку для поцелуя, озаряясь одной из тех улыбок, которые вдохновляют поэтов и живописцев.

– Лорд Девлин. Какой приятный сюрприз.

На даме было скромное платье из белого муслина, подхваченное под полными грудями розовой атласной лентой, шею обвивала простенькая золотая цепочка с медальоном. Луиза Хоуп принадлежала к женщинам, которые своим видом излучают мягкое спокойствие и безмятежность, вызывая мысли о церковной вечерне, аромате ладана и льющемся сквозь витражи солнечном свете. Но виконт знал, что впечатление нежной умиротворенности обманчиво. Эта зануда в духе Ханны Мор и клапхэмских святош[10] умело отравляла удовольствие окружающим и была деятельным членом Общества по искоренению порока, которое посвятило себя истреблению танцев, пения, карточных игр и любых других развлечений, радовавших сердца и облегчавших горести городской бедноты.

Хозяйка дома не предложила виконту снова присесть, и тот позабавлено задался вопросом, не подстерегала ли она в засаде под дверью, наготове вмешаться и положить конец любому разговору, грозившему потечь по нежелательному руслу.

– Вы должны навестить нас еще раз, вместе с леди Девлин, – обронила жена банкира, очаровательно опираясь подбородком на сплетенные пальцы и ни на миг не переставая улыбаться.

При мысли о встрече двух женщин – Геро с ее откровенными радикальными убеждениями и Луизы Хоуп с ее самодовольным ханжеским морализаторством – Себастьян едва не утратил всякую серьезность.

– Да, непременно. А тем временем не смею вам больше мешать. – Визитер потянулся за шляпой и еще раз поклонился: – Ваш слуга, миссис Хоуп. Не трудитесь звонить, я выйду сам.

– Я провожу вас до двери, – вызвался хозяин, словно слегка сконфузившись от маневра супруги. – Вы действительно должны побывать у нас вместе с леди Девлин и посмотреть дом. Каждая комната обставлена в стиле отдельной страны, одной из тех, которые я посещал.

Мужчины спустились по величественной широкой лестнице. Эхо от их шагов звучало гулко, будто в подземелье.

– Если Эйслер пытался продать большой голубой бриллиант, – заговорил Девлин, – откуда, по-вашему, он мог взяться?

Хоуп остановился у основания ступеней, снова морща рот, словно это служило обязательной прелюдией к мысли.

– Хм. На самом деле, трудно сказать. Происхождение многих крупных драгоценностей в лучшем случае, как бы выразиться… зыбкое?

– Вам не известен подобный камень?

– Нет, не известен. С другой стороны, как я уже говорил, любителем-ювелиром в нашей семье является мой брат. Возможно, он и слышал о таком. К сожалению, Генри сейчас в провинции. – Хоуп кивнул дворецкому, который пошел открывать дверь.

– А когда вы в последний раз видели Эйслера?

– Боже правый, даже не уверен, что смогу ответить на ваш вопрос. Единственное, что знаю точно – давненько.

– Вам не приходит на ум, кто мог желать расправиться с торговцем?

Каучуковые губы банкира дернулись:

– Как явствует из газет, Рассел Йейтс. Чрезвычайно дурного тона тип. Я всегда считал, что он плохо кончит.

Дворецкий неподвижно замер у распахнутой двери. Поднявшийся ветер погнал по улице сорванное объявление, принес резкое, пронизывающее обещание дождя.

– Йейтса ведь еще не повесили, – заметил Себастьян.

– Нет, но довольно скоро повесят.

Снаружи донеслись зычный мужской смех и культурная, с легким ирландским акцентом, речь:

– Да поди ты к черту, Тайсон! Говорю тебе, эта лошадь здорова – надежна, как Банк Англии.

– Это должно меня утешить? – отозвался второй голос, с интонациями не Ирландии, а скорее Херефорда и Итона, и до того знакомый, что Девлин оцепенел.

В дверном проеме показался высокий, широкоплечий мужчина. Он стоял вполоборота, все еще оглядываясь на шедшего за ним невидимого ирландца. Джентльмен лет двадцати пяти был одет типичным городским франтом: ладно скроенный темно-синий сюртук от Шульца, сапоги от Хоббса, шляпа от Локка. Однако мощное сложение и военная выправка говорили сами за себя. Новоприбывший повернулся и, по-прежнему улыбаясь, шагнул на верхнюю ступеньку крыльца. Но тут его взгляд упал на Себастьяна, и смех замер на губах.

– О, как удачно, – обрадовался Хоуп. – Девлин, позвольте представить вам лейтенанта Мэтта Тайсона и юного кузена моей супруги, Блэра Бересфорда.

Ясные серые глаза Тайсона встретились с глазами Сен-Сира. У лейтенанта были каштановые волосы, четко очерченные скулы и квадратная челюсть, отмеченная ухарским шрамом на подбородке, который скорее усиливал, нежели умалял его грубую привлекательность.

– Мы с лейтенантом знакомы, – ровным тоном отозвался Себастьян.

– Отлично, отлично, – просиял банкир, напрочь не замечая потрескивавшей между мужчинами затаенной враждебности.

Спутник Тайсона – значительно моложе и учтивее него – снял шляпу и с мальчишеским пылом пожал виконту руку. У ирландского родственника Луизы, выглядевшего не старше двадцати лет, были мягкие золотые кудри, веселые голубые глаза и лицо ангела.

– Девлин? – переспросил Блэр Бересфорд. – Боже правый. Это честь, милорд, действительно честь для меня. Так вы знали Мэтта еще на Пиренеях? – Юноша со смешком глянул на приятеля: – Надо же, ты никогда мне не рассказывал.

– Наше знакомство было… непродолжительным, – ответил Тайсон, дернув мускулом на мощной челюсти.

Себастьян заметил ожидавшего внизу у коляски Тома. Худенькая фигурка грума с ничего не выражавшим лицом неподвижно стояла у голов лошадей, только взгляд перебегал с одного мужчины на другого.

– Джентльмены, – попрощался Девлин, коснувшись полей своей шляпы.

Не оглядываясь, он спустился с крыльца, вспрыгнул на высокое сиденье коляски и взял вожжи, бросив Тому:

– Дадим лошадям пробежаться.

Мальчишка поторопился занять свое место на запятках, и серые рванули вперед.

– Вы его откуда-то знаете? – поинтересовался Том, когда Себастьян с бешеной скоростью пустил лошадей вверх по улице. – Того, здорового?

– По Испании. Он служил в Сто четырнадцатом пехотном полку, хотя, судя по всему, уже бросил военную службу.

– Чевой-то мне показалось, не шибко он был рад свидеться с вами, – высказал свое наблюдение грум. – Я б сказал, нисколечко не рад.

– Вероятно потому, что в нашу последнюю встречу я председательствовал на судившем его трибунале.

– А чего он сделал?

– Согласно вердикту моих сослуживцев-офицеров, ничего. Его оправдали. А обвиняли в ограблении и убийстве молодой испанки и двоих ее детей.