Чудачка для пианиста

Глава 10

=Настя=

Утро начиналось не с кофе, а вялой беготни с препятствиями. Я чуть не перевернула вазон с пальмой в коридоре, разлила жидкое мыло в ванной и распласталась на кафеле выжатой тряпочкой. Стукнулась бедром, но благо башку не разбила. А то я умею. Голос напоминал сдохший патефон, но я все равно не сдавалась, вдруг еще разговорюсь и смогу петь. Ну, хоть под вечер. Пожалуйста, пожалуйста…

Старичок-телефон откопался в скомканном одеяле. Как он вообще выжил со мной в обнимку? Я умею ногами дрыгать, когда беспокойно сплю.

Понедельник – день тяжелый, это известный факт, и на пороге квартиры меня перехватил папа.

– Совсем ума нет? – Он нахмурил и без того вечно хмурое лицо. – Температуру мерила?

– Не, нормально, папа, – хрипнула я и отодвинулась, чтобы он не почувствовал, как пылаю. Одежда норовила загореться от температуры. – Лекции важные, нужно ехать.

Папа покачал головой и поставил толстый пакет на пол.

– Градусник неси, – сказал строго, стаскивая верхнюю одежду.

– Па-а-ап… – Меня повело от слабости и придавило к стене.

– Раздевайся, а то доиграешься.

– Ты всегда вмешиваешься! – разозлилась я. Дернула шарф и чуть не задушила себя. С трудом выпуталась и бросила его на полку. Стащила сапоги и куртку. – Я сама могу принимать решения, мы с тобой это уже проходили.

– Я дал тебе достаточно свободы, не вынуждай меня усилить давление.

– Не сможешь, – фыркнула я и захлопнула дверь в комнату. Хотелось крушить, но сил хватило только на шаг в сторону и сползти по стеночке. Папа прав, нужно отлежаться, но я же упертая, не признаюсь, что мне хреново, ни за что!

Позже меня насильно заставили съесть бульон и напичкали горстью таблеток. После них было тошно, и я провалялась до вечера, проклиная декабрь за его переменчивую погоду. В голову ничего не лезло: ни книги, ни тексты, даже общаться не хотелось.

На первый звонок мобильного я не ответила, лень было вставать, а вот пятый – меня уже взбесил, я сползла с кровати и на четвереньках добралась до рюкзака у стены.

– Чудакова, тебя почему на занятиях не было?

Охо! Мила Васильевна собственной персоной. Классная. И ужасная. У нас с ней постоянные контры, потому что ей чудится, что я не хочу учиться, а мне кажется, что она горит желанием выгнать меня из Академии. Так мы и не смогли разобраться в мотивациях друг друга уже второй год.

– Я слегла с простудой, – хотела сказать бодрей, а получился сплошной сип.

– Завтра будешь? – сбавил обороты тон классухи.

– На индивидуальные точно приду.

– И ко мне загляни, разговор есть. Выздоравливай, – и она быстро отключилась.

Ее нелюбовь ко мне не сулила ничего хорошего, потому «встреча» в двенадцатом кабинете – это уже выговор или нотация о том, какая я неблагодарная ученица. Талантливая лентяйка, как она любила меня величать.

Я еле дожила до вторника. Меня невыносимо ломило от бездействия. Хотелось бежать, играть, петь, писать, а руки и организм, зараза, отказывались слушаться.

Но я все равно поехала на учебу. Решила, что попаду на оркестр, даже если после него забьюсь в темный уголок и просплю до весны.

Первые часы высидела с большим трудом, меня отключало на монотонных лекциях по культурологии и ОКДД12, а когда оказалось, что последняя пара – аранжировка, я застыла в коридоре и не смогла идти дальше.

– Че заморозилась? – неожиданно подобралась ко мне Яна, отчего я покрылась мурашками. – Тебя давно спрашивает наш учитель-красавчик. Планируешь опять сбежать?

О, для нее все красавчики. Особенно постарше. В прошлом году Селезнева по ректору страдала, и на уроках сценречи мы наблюдали настоящий бой за его покровительство. Яна была искусной соблазнительницей, но… Лев Николаевич глубоко женат, на нем не работают такие женские штучки – даже откровенное декольте и о-о-о-огромный размер выставленной вперед груди.

– А что там нужно сдавать для семестровой? – тихо уточнила я, поглядывая в класс, куда совсем не хотелось заходить.

Первый месяц все время что-то шло не так, и я просто на последнюю ленту по аранжировке во вторник и пятницу не попадала. А когда начался декабрь, я уроков уже избегала нарочно, потому что боялась оказаться высмеянной за пропуски.

Рядом с нами приостановилась Аня-заучка. Мне она нравилась – хоть и закрытая, но очень теплая девочка. В отличие от некоторых змеюшек. Благо я для них не конкурент, меня не трогают, потому что никогда не была замечена в гульках или приставании к ребятам. Я просто хотела петь и создавать музыку, этим и жила.

– Аранжировку любой известной темы, – подсказала Аня. – Эстрадно-вокальную.

– И когда сдать нужно? – Меня немного вело от слабости и морозило от температуры. Самое время идти пить простудный чай.

– Еще на прошлой неделе. Ты одна вроде осталась, даже хоровики сдали…

– Вот же…

Яна надула губы и, потеряв к нам интерес, ушла в уборную.

– Ладно, спасибо. – Я снова покосилась на класс. Учителя еще нет, чтобы хоть попытаться выпросить отсрочку. Наверное, стоит сегодня взять себя в руки и поговорить с ним, встретиться лицом к лицу.

Но тут, как назло, из двенадцатого выглянула Горовая.

– Зайди, – строго сказала она, и я, слабо улыбнувшись одногруппнице, подошла к классухе. – Ты на отчисление стоишь, дорогая.

Я пошатнулась и сцепила слабые пальцы на ремнях рюкзака.

– Почему?

Руководительница пропустила меня в кабинет и захлопнула дверь. Прохаживаясь вдоль развешанных пестрых поделок, она полистала что-то на столе и выглянула в окно.

– Сольфеджио не сдала, на танцы ходила без формы, а на аранжировку за два месяца не соизволила даже появиться. Один вокал без вопросов.

– Я все сдам, – хрипнула я и прилепила спину к стене, чтобы не упасть. Чуть не свалила оберег с тумбочки. Отошла подальше, чтобы не рисковать лишний раз. – До конца недели еще есть время. И на танцы обещаю ходить в трико и чешках. Очень-очень обещаю. Только не отчисляйте…

– Смотри мне, – Мила Васильевна покачала головой, поправила каштановые волосы и всмотрелась в мое лицо. – Какая-то ты бледная, Настя. Тебе плохо? – подошла ближе, но я отступила в угол.

– Все в порядке, просто температура поднялась, сейчас в «Буффи» чай выпью, и полегчает.

– Сиди уже, горе луковое, сейчас организуем, – классуха показала на стул и завозилась с электрочайником.

Я даже не заметила, как на автомате рухнула на сидение. Долго наблюдала за учительницей и думала, что сильно ошиблась, считая ее вредной и дотошной. Она ведь просто беспокоилась обо мне. Как строгая мама, которой у меня нет. Хотя я и не нуждаюсь, но вот такое чуткое внимание оказалось приятным. В глазах защипало от эмоций, но я незаметно смахнула слезы и стала рассматривать стенды. В этом классе всегда было на что посмотреть: соломенные бабки, самодельные глиняные фигурки, вышивка бисером… В общем, все, что связано с досугом и приятным отдыхом. Студенты приносили все это по тематическим заданиям, а Горовая с удовольствием украшала стены.

– Какой тебе чай? Есть зеленый и черный с бергамотом, – позвала меня Мила Васильевна.

– Мне только воду, я выпью шипучку.

– Может, домой? А то выглядишь плоховато.

– Не могу, – я мотнула головой. Хвост хлопнул по плечу. Я сегодня свою копну усмирила и туго затянула резинкой. – У меня через два часа оркестр, должна там быть.

– О, не знала, что ты поешь в нашем духовом. Тогда, – Мила Васильевна подвинула ко мне чашку с горячей водой, – пей и беги на ленту.

Но я на нее не попала. Снова. Когда вышла из кабинета классного руководителя, урок уже начался. А я жутко боюсь закрытых дверей, потому потопталась у класса, послушала густой баритон педагога, через щель понаблюдала, как он пишет нотный стан на доске и какие черные у него волосы. Кажется, молодой, вдруг бы пошел навстречу? Но мне все равно было страшно.

Потому, увидев, как Гроза идет захлопнуть покрепче дверь, я сорвалась с места и убежала по лестнице на первый этаж.

Там я выпросила у вахтера свободный класс с фортепиано, потому что планировала спасти свою шкурку студента.