=Настя=
Да, тяжело второкурснице. Ездить издалека на учебу, быть солисткой в рок-группе и еще успевать вовремя добираться домой, чтобы не волновать отца. Особенно тяжело оказывалось, когда пропущенные уроки накапливались, сдачи приближались, а концерты и репетиции уплотнялись.
Любимый учитель по вокалу – Кравцов Николай Петрович – стоял в конце коридора и незаметно качал кожаным портфелем. Кого-кого, а его уроки я не пропускала никогда. Даже если приходилось с температурой волочить ноги через весь город, чтобы узнать, что у него срочные дела и урока не будет, я все равно каждый раз приезжала, ждала и верила.
Его редкое отсутствие замечательно восполняла концертмейстер – молоденькая, но очень талантливая пианистка, Кац Валентина Игоревна. Жаль, на этой неделе она болеет.
– Я сейчас только расписание перепишу и сразу к вам, – попыталась я.
Учитель приподнял пышную бровь и, наклонив голову с редкими волосами, прикрывающими уши, дернул воротник теплой рубашки.
Когда Кравцов нервничал или был недоволен, он всегда так делал. Я старалась его не злить, потому что не могла нарушить нашу идиллию «педагог-ученица», которая длилась уже второй год.
О, сколько времени прошло!
Только он один обращался к студентам на «вы». Первое время было жутко непривычно, но позже я перестала обращать внимание, и уважительное, слегка возвышенное обращение тешило мое самолюбие. По типу: свысока и шепотом. Нет, не так, я чувствовала себя в его глазах взрослой, а не шальной и глупой малолеткой.
– Позже перепишете. – Учитель бросил грозный взгляд на наручные часы и снова дернул воротник. – Я спешу.
– Иду, – сдалась я с невинной улыбкой. Придется потом на всех парах лететь через весь город на репетицию, а расписание перепишу в понедельник утром. Все равно домашнее задание мне не грозит: некогда будет за концертами.
Мы пошли узкими путаными проходами в подвал.
Это не простой подвал, с луком и картошкой, это настоящие катакомбы музыки, где скапливаются звуки необычайной вибрации и чистоты.
Но на лестнице я всегда чувствовала себя слегка неуютно: колючие мурашки ползли по плечам от пронизывающего холода и сырости, что источали каменные стены. Высокие кривые ступеньки нагоняли на меня страх сломать ноги, но все эти мелочи прощались, потому что в кабинетах подвала был замечательный резонанс, а для музыканта это неописуемая радость. Потому несколько секунд неудобства заканчивались наградой.
Отвлекшись на чей-то высокий голос в коридоре, я едва не полетела кубарем по кривым каменным ступенькам и чудом удержалась за широкие деревянные перила.
Николай Петрович ожидаемо не остановился, чтобы помочь, а гордо прошествовал вниз. Субординация и никакого вмешательства. Он и на уроках никогда не кромсал мой стиль пения и разрешал быть собой. Полная свобода, даже слишком полная. За это я его и обожала.
Но лежать трупиком со свернутой шеей внизу лестницы не очень хотелось: мог бы и подхватить за локоток.
Наша Академия – настоящее бомбоубежище. Старинное здание, широкие лестницы и темные коридоры, пропахшие облущенной побелкой и вековой пылью. Говорили, что лестница в подвал – это черный ход для слуг еще при царе. При каком именно, я не уточняла, не очень люблю историю. Успешно проспала ее на первом курсе, получила шесть баллов и ушла на каникулы довольная, как слон.
Когда мы подошли к классу, учитель неожиданно миновал нашу дверь и свернул в другую часть коридора. Я замерла и потянулась к затертой ручке класса. Ну, Кравцов часто был непредсказуем, может, надо что-то оркестровщикам сказать, не буду же я его допрашивать? Решила, что как раз успею распеться, пока он прогуляется к коллегам.
– Куда? – Он глянул через плечо и коротко махнул головой. – За мной.
– З-зачем? – Я подергала закрытую дверь. – А распеваться?
– Позже. Оставьте.
Я приблизилась к преподавателю. В эту часть коридора я ходила только тайком, так что сейчас почувствовала странный трепет и необъяснимое волнение. Будто что-то здесь случится.
Я остановилась рядом с Кравцовым и едва не рухнула от легкого запаха коньяка. Пришлось отодвинуться. Учитель был высокий, крепкий и довольно симпатичный – то ли цыган, то ли татарин. Казалось, в нем все складывалось безупречно: волевые решения, мужественность, конкретность, но вот была маленькая червоточина – любил выпивать. Не по-черному, но маленький саквояж, точно знаю, всегда прятал небольшую бутылочку горячительного напитка. Когда и как он пил, я не замечала, но вот специфический спиртной запах мой чуткий нос улавливал с первых секунд.
Кравцов прошагал дальше и распахнул передо мной дверь в оркестровую. Там стоял такой гам, что я невольно поморщилась. Трубы, тромбоны, саксофоны… И все это гудело, скрежетало и мучило мои нежные уши.
А еще плотный запах мужского пота и верхней одежды. Хотелось бежать, но музыка… звала.
Николай ткнул пальцем на свободный стул, предлагая мне сесть. Я? Могу послушать оркестр? Побыть в самом его сердце? А-а… Мечта всей жизни! Я неловко завалилась на сидение и прижала к себе рюкзак. Заулыбалась во весь рот и чуть не оглохла, когда над ухом замычал альт-саксофон.