Чужие браки

18

В нишах магазина «Ля Кутюр» по-прежнему висели коротенькие шелковые и хлопчатобумажные платья, но казалось, что солнечный свет, попадая на ткань, как бы тускнел, терял свой блеск. Когда подруги собрались сегодня утром в магазине, Стелле показалось, что все эти шикарные, чуть легкомысленные платья, принадлежат как бы к другой, прошлой их жизни, они стали почти что историческими костюмами. Стелла бродила вдоль стен, слегка касаясь пальцами бархатных топов и шелковых юбок.

— Примерь вон то, золотое, — посоветовала Ханна, сидя за своим письменным столом. — Оно тебе пойдет.

— У меня нет денег, — сказала Стелла. И уж во всяком случае она не собирается тратить то, что у нее есть, на покупку подобных нарядов. У нее были совсем другие планы.

— Ни у кого нет денег. К сожалению, — откликнулась Ханна.

Вики и Дженис сидели на одном из заваленных всякой всячиной диванов и пили кофе. Это был их последний свободный день — завтра у детей начинались каникулы. Покупателей в магазине не было, и ничто не мешало подругам наболтаться вволю.

Дженис огляделась вокруг.

— С осени дела снова пойдут в гору. Так, по крайней мере, говорит Эндрю. Скоро ставки упадут настолько, что все опять начнет приходить в движение, возрождаться.

— Что ж, может быть.

За окнами магазина прогуливались туристы, дома были украшены корзинами с цветами, на которые каждый год по традиции разорялся муниципалитет Графтона. Погода была ветреной, переменчивой, и почти все гуляющие были в светлых, пастельных тонов легких куртках поверх ярких летних нарядов.

Раньше Ханне удавалось за лето продать одну-другую вещь кому-нибудь из туристов, но в принципе ее основными клиентами были жители Графтона и пригородов, которых Ханна всех хорошо знала, и покупала кое-что специально для них, прикидывая, что больше подойдет той или иной женщине. Но этим летом постоянные клиентки не торопились ни за деловыми повседневными костюмами, ни за вечерними платьями. Вещи так и висели на своих местах, в нишах уже почти не было места для новых товаров.

Ханна прекрасно понимала, что происходит.

Некоторые женщины экономили, покупая теперь новые шляпки лишь тогда, когда старые приходили в полную негодность, так же, как их мужья ездили теперь в «мерседесах» трехлетней давности, а не в новых машинах, как они привыкли раньше.

Но большая часть покупателей, конечно же, не приходила из-за Дарси. Когда новости о его аресте только что появились в газетах, к ней зачастили желающие посмотреть на жену крупного мошенника и пошептаться потом по углам, но они ничего не покупали, и никто из них не приходил в магазин во второй раз. Ни у кого, вроде бы, не было особых причин перестать покупать у нее одежду только потому, что ее мужа обвиняют в воровстве и мошенничестве, но Ханна прекрасно понимала, что если бы перед ней стоял в свое время подобный выбор, она скорее всего поступила бы так же, как большинство ее покупателей.

Возможно, «Ля Кутюр» смог бы пережить один из этих спадов покупательского спроса, но не оба сразу Оборот за последние недели упал почти до нуля.

— Но не думаю, — продолжала Ханна начатый разговор, — что я смогу следить за обещанным тобой подъемом, сидя на этом же самом месте. Если, конечно, он вообще произойдет.

Ханна встала из-за стола и подошла к одной из ниш, где висело красное с белым платье, которому, видимо, так и не дождаться момента, когда к нему оденут в цвет модную шляпку блюдечком, сетчатую вуаль и пойдут на какую-нибудь свадебную церемонию наслаждаться шампанским и выслушивать скучные поздравления новобрачным. Ханна молча сняла платье со стены, и оно безжизненно повисло на ее руке.

— Все действительно так плохо? — участливо спросила Дженис.

Ханна подняла платье над головой и швырнула его в кипу другой одежды, наваленной на диване.

— Да, — просто ответила она.

— О, Ханна, — лицо Дженис вспыхнуло.

Стелла смотрела в окно на прохожих. Картина была вполне обыденной, но в последнее время Стелла частенько ловила себя на том, что смотрит на Графтон совершенно другими глазами, как бы желая запечатлеть его в своем сознании.

— И что же ты будешь делать? — спросила она Ханну.

— Делать?

Все подошли поближе к Ханне. У подруг было такое чувство, как будто они все еще находятся под защитой своих дружеских связей, как в каком-то лабиринте, в то время как все кругом рушится, привычные ритуалы меняются, и они остаются как бы беззащитными перед этими переменами.

Дженис была напугана, как это уже случилось с ней на барбекю у Рэнсомов. Она не могла точно определить свой страх, когда она пыталась облечь свои опасения в словесную формулировку, они, вроде бы, улетучивались, но лишь для того, чтобы притаиться в тайном уголке ее сознания угрожающим облачком тревоги и неуверенности. Ей захотелось скорее броситься домой к мужу и детям, посмотреть внимательно, не коснулась ли уже и их та эрозия, которую видела она вокруг себя. И в глубине души она надеялась, что Эндрю сумеет успокоить ее, когда она поделится с ним своими страхами.

— Я закрою магазин, — решительно произнесла Ханна.

— Но это ведь не просто магазин, — возразила Вики, — это дело рук твоих, твое детище.

Все согласно закивали.

— Все равно я не могу его оставить. У нас нет сейчас денег содержать его.

Было странно слышать от Ханны, которая всегда была женой богатого человека, подобные признания.

— И что же ты собираешься предпринять? — на этот раз вопрос задала Вики.

Ханна поняла, что на этот раз ее спрашивают не только о магазине. Она представила себе Дарси там в Уилтон-Манор, неестественно оживленного приготовлениями к предстоящему процессу или же, что тоже часто случалось с ним в последнее время, угрюмо молчащего в своем кресле. И еще она подумала о Майкле, об их совместном походе в модный салон на просмотр осенней коллекции. Все туалеты были длиной до щиколоток. Ханна же всегда предпочитала короткие юбки. Она почти не смотрела на одежду, которую демонстрировали манекенщицы, а поглядывала, вместо этого, украдкой на Майкла, но постепенно то отстраненное равнодушие, которое она испытывала к тому, что видела на подиуме, распространилось, как ни странно, и на него.

— О, конечно же, я останусь с Дарси, — ответила она на вопрос Вики. — Буду ждать, что бы ни последовало.

Она имела в виду процесс и возможное тюремное заключение.

Дженис кивнула. Вики думала о том, что Дарси действительно очень нужна будет поддержка жены. Она вспомнила его инфантильность, которую обнаружила во время их недолгой близости, как сначала ей было неловко от сознания его слабости, но со временем она начала вызывать в Вики нежность, хотя и с примесью некоторой брезгливости. Глаза ее встретились с глазами Ханны, в которых Вики увидела что-то похожее на вызов. Ханна была слабой и уязвимой, как любая женщина, несмотря на надетую на себя броню в виде шикарного черного делового костюма, но одновременно в ней чувствовалась решимость отчаявшегося человека.

— Я восхищаюсь тобой, — мягко сказала Вики. — Дарси очень повезло с женой.

Они еще несколько секунд пристально смотрели друг другу в глаза. Вики первой отвела взгляд. Ей хотелось бы обнять Ханну в знак поддержки и понимания, но что-то подсказывало, что лучше этого не делать.

Стелла вновь обернулась к окну и принялась разглядывать толпу.

— Да, — сказала Ханна. — Конечно, ему повезло. Ну и как, подходит мне роль маленькой героини?

Вопрос явно не требовал ответа, поэтому все молчали. Затем Ханна произнесла все тем же спокойным голосом.

— Я полагаю, надо что-то придумать со всей этой одеждой.

Она подошла к следующей нише и сняла еще одно платье, на этот раз золотисто-желтое с большими черными пуговицами, напоминающими чьи-то сияющие глаза. Ханна протянула его Вики.

— Давай, примерь его. Посмотри, как оно выглядит.

Вики удивленно переводила глаза с Ханны на платье.

— Надеть это? С моими-то бедрами?

— Не будь занудой. Надевай, тебе пойдет этот цвет.

Лицо Ханны просветлело. Она подошла к витрине и вернулась с ворохом одежды в руках.

— Давайте, переодевайтесь. Надо же и нам когда-то позабавиться. Смотри, Дженис, вот это как раз твой размер.

— Ханна, но оно оранжевое…

— Цвета ноготков. Мадам любит ноготки?

Стелла отвернулась от окна. Она тоже улыбалась.

— А мне тогда дай вон то золотое. И вон тот пестренький костюмчик. Я давно положила на него глаз.

Вики исчезла в примерочной и вышла оттуда в желтом платье. Склонив голову набок, Ханна оценивающе оглядела ее.

— Сюда нужны украшения. Большие серьги. Примерь вот эти. — Ханна открыла небольшую стеклянную витрину и вынула оттуда пригорошню бижутерии. — Следующий, — скомандовала она.

Вперед неуверенно вышла Дженис.

— Длинные перчатки, — тоном судьи произнесла Ханна. — Из черной замши. Возьми вон там. Стелла? Ну, разве я не говорила, что в золотом ты будешь бесподобна?

Теперь все они смеялись. Вики взяла бальное платье из цветной тафты и, приложив его к себе, крутилась перед остальными.

— Я всегда мечтала о таком.

— Теперь тебе выпал счастливый случай.

— Вики, эти сережки — настоящий шедевр.

— Ты не могла бы застегнуть мне молнию?

— Попробуй вот это к тому платью.

Они сновали туда-сюда из примерочной в зал, груда одежды на диванах росла. Они хихикали, как дети, добравшиеся до маминого гардероба, а Ханна подзадоривала их, открывая все новые шкафы и витрины и, подобно сказочной фее, извлекая оттуда наряды и украшения.

— Я всегда мечтала устроить здесь что-нибудь в этом роде, — счастливо улыбаясь, сказала Стелла. — Это как в детстве — вдруг оказаться ночью в магазине игрушек.

Они позировали перед огромными зеркалами, забыв о ветреном непогожем дне за окнами.

— О, Господи, да мы все — настоящие фотомодели, — сказала Вики.

— Вы — мои манекенщицы, — объявила Ханна.

Самый приятный способ расстаться с магазином — устроить из этого веселую игру. Ханна почувствовала вдруг необъяснимую нежность ко всем этим женщинам, представших сейчас совсем другими, не такими, какими она уже много лет знала их всех — более хрупкими и в то же время более яркими, привлекательными, и все благодаря ее непроданной одежде.

Стелла медленно вальсировала, отливая золотом.

— Я хочу, чтобы ты купила это платье, — сказала ей Ханна. — Я отдам его тебе за свою цену. А вот это, смотри! — Ханна отколола от черной бархатной подушечки золотистые сережки с горным хрусталем. — А серьги к нему можешь взять бесплатно.

Стелла обняла Ханну за плечи голой рукой.

— Ты отличный продавец. Я сдаюсь. Беру и платье и сережки и начинаю новую жизнь, чтобы всему этому соответствовать.

— А почему бы и нет?

— А почему бы, черт возьми, и нет? — бормотала покорно Стелла, но Ханна уже не слушала ее.

— Подождите секунду, — она достала еще несколько бархатных подушечек. — Вот это для Дженис и Вики. Каждой по подарку к летним каникулам.

Это тоже были сережки — одна пара изображала маленькие ракушки, другая — морских звезд.

Рэнсомы и Фросты сняли на часть лета соседние дома на берегу моря. Клегги останутся в Уилтоне, вместо того, чтобы, как обычно делали, отправиться в Грецию. Дарси пришлось сдать паспорт в полицию.

Женщины улыбались своим отражениями в зеркалах. На этот раз Вики обняла все-таки Ханну.

— Мне так хотелось бы, — сказала она, — чтобы вы с Дарси тоже могли отправиться куда-нибудь на лето. И чтобы все было, как прежде.

— Я знаю, — ответила Ханна, понимая, что Вики говорит чистую правду и одновременно как бы извиняется перед ней.

Неожиданно годы их дружбы, все эти вечеринки, совместные летние уик-энды, поездки на лыжные курорты, показались всем четверым самым дорогим, что только было в их жизни. И все это ускользало теперь куда-то. А они-то считали, что все эти вещи незыблемы, неизменны, как и сами супружеские пары, и не ценили всего этого, пока не заметили, что могут лишиться этих маленьких радостей, что процесс уже начался — процесс разложения отношений.

Все опять сделались вдруг серьезными и перестали хорошо чувствовать себя в надетых несколько минут назад экзотических нарядах. Дженис медленно снимала длинные перчатки.

— Мне так жаль, Ханна, — сказала она. — Если бы я только могла…

Она сделала жест перчаткой, означавший полное бессилие перед судьбой.

— Ведь Эндрю и так выплатил половину залога, — сказала Ханна. — Разве мы вправе ожидать чего-то еще?

Ханне очень не хотелось сейчас расплакаться, но она уже чувствовала, как начинает щипать в носу. Она вспомнила вдруг завтрак у Дженис, когда она сморозила какую-то глупость и довела до слез Нину Корт, и как Нина сидела у стола и плакала. Ведь и ее слезы означали какие-то никому неведомые потери и необходимость скрывать их ото всех.

Зазвонил звонок, и открылась входная дверь. Все обернулись и увидели Дарси. Среди женщин он выглядел огромным и… каким-то неопрятным. Волосы его были длиннее, чем обычно, а одежда выглядела так, как будто он надел все это, не думая о том подходят ли отдельные детали гардероба друг другу.

— Я помешал? — спросил он.

— Вовсе нет. Заходи и смотри, — ответила Ханна. — И что ты думаешь?

Дарси присвистнул. Он ходил от одной женщины к другой, касаясь рукой то голого плеча, то обтянутого шелком или бархатом бедра. Вики он осмотрел точно так же, как и остальных.

Стелла вспомнила Дарси, каким он был всегда. Смотрел на всех на них чуть снисходительно, почти как на свою собственность, не только на женщин, на пары целиком. И вот теперь он пытается, делая те же движения, сделать вид, что сохранил и прежнюю власть.

— Это все для меня? Откуда вы знали, что я приду? — пошутил он, пожалуй, чересчур громко.

— Женская интуиция.

Они привычно отшучивались, приняв предложенный Дарси тон легкого флирта и впервые со дня его ареста сознавая, что не знают теперь, как им обращаться с Дарси.

Когда Стелла, Вики и Дженис удалились переодеваться, Дарси сказал Ханне:

— Я искал тебя.

— Ты же знаешь где, — мягко сказала Ханна, вешая одежду на плечики.

— Я хотел видеть тебя.

Это была правда. Натянутая тишина Уилтона с висящими в воздухе взаимными упреками сделалась в последнее время невыносимой, и Дарси вдруг обнаружил, сидя один в тишине кабинета, как сильно ему хочется, чтобы жена была сейчас рядом. Он немедленно вскочил в машину и поехал в Графтон.

— Все хорошо, — сказала Ханна, как говорила она обычно Лауре или Фредди.

Она отложила вешалки с одеждой и протянула руки к Дарси. Он подошел к жене. Теперь им обоим было видно смущение Дарси. Ханна похлопала мужа по плечу, глядя куда-то в даль, как будто надеясь увидеть там собственное будущее.

Мысли ее переключились вдруг на Майкла, а затем, как это ни странно, на Марсель. Ей очень хотелось бы, чтобы Марсель тоже пришла сегодня сюда, как это сделала Вики, и чтобы между ними установились те же, что и с Вики, отношения всепонимающего прощения. Она с грустью думала о том, чего же все-таки ждала от своих отношений с Майклом Уикхемом, что надеялась найти? Тот вечер, который провели они когда-то здесь, в магазине, был теперь далеко-далеко, их отражения в зеркалах, казалось, принадлежали тогда кому-то другому.

Подумав об этом, Ханна поймала себя на том, что Майкл, пожалуй, даже не нравился ей по-настоящему. Марсель была гораздо симпатичнее во всех отношениях.

Ханна положила руки на плечи мужа и быстро и резко встряхнула Дарси, как бы желая вернуть ему прежнюю энергию.

— Ну же, — прошептала она.

Дарси испытывал усталое восхищение силой жены, и в то же время послушно сделал то, о чем она просила его без слов — высоко поднял голову, чтобы остальные женщины, которые могли в любой момент появиться из примерочной, не видели его слабость.

Из-за занавески появилась Стелла Роуз. Золотистое платье мерцало в ее руках.

— Так ты берешь его? — спросила Ханна.

— Давай скорее заплачу, пока я не передумала.

Ханна подошла к письменному столу.

— Опять кому-то что-то всучила, — пошутил Дарси. — Ну прирожденная продавщица! Надо поручить ей поработать над моей репутацией, правда?

Ханна молча выписывала счет Стелле Роуз.

Когда платье было упаковано в фирменный синий пакет, Вики, Дженис и Стелла распрощались с Клеггами на пороге магазина — пора было ехать в школу за детьми. Учебный год закончился. Через несколько дней Фросты и Рэнсомы отправятся в Корнуол на каникулы.

Дарси расцеловался со всеми, напоминая при этом зануду-церемонимейстера, который распускает гостей в конце вечера, но не раньше чем они завершат все принятые в таких случаях ритуалы.

— Уезжаем-то всего на три недели, — протестовала Дженис. Она вдруг почувствовала, что все ее страхи возвращаются вновь.

— Джимми останется здесь, — сказала Стелла. — Мы ничего не планировали на лето.

— Джимми, мальчик мой, — закивал Дарси весьма добродушно, но безо всякого выражения на лице, так что, глядя на него, можно было усомниться, помнит ли он вообще, кто такой Джимми.

Женщины расцеловались, желая друг другу счастливого отдыха. Они оставили Дарси с Ханной перед дверьми магазина и отправились вниз по Саутгейт в толпе туристов и покупателей. На углу, где Стелла покидала их и поворачивала в другую сторону, они остановились, чтобы взглянуть через лужайку перед собором на западный портал. Рабочие разбирали часть лесов, обнажая бледные каменные стены.

— Так вы с Джимми не уезжаете? — спросила Вики у Стеллы.

В этот момент упала на землю одна из опор лесов.

Все еще глядя на собор, Стелла ответила:

— Не знаю. Ничего не знаю. Я не говорила тебе, что я оставила работу и уволилась? На следующий семестр уже не вернусь в школу. И все еще понятия не имею, чем буду заниматься. Так что не спрашивай меня ни о чем.

Дженис и Вики переглянулись. Все кругом меняло привычные очертания.

— Так будет лучше для тебя? — спросила Дженис.

Стелла ослепительно улыбнулась.

— Кто знает? Сейчас мне кажется, что да. Я чувствую, что я… как бы очистилась, вроде этих вот святых, — Стелла сделала неопределенный жест в сторону собора. — Как будто с меня сняли старый слой, грязный и облупившийся, и я готова опять стоять под дождем. Конечно, будет немножко холодно без привычной одежды. Но так или иначе я это сделала. И теперь осталось только решить, как жить дальше. Пожелайте мне удачи.

Они пожелали. Стелла поблагодарила их с налетом своей обычной иронии. Поправила на плече сумку и пошла своим путем.

Нине нравился Графтон в разгаре лета. Она наслаждалась своеобразным чувством, что Графтон принадлежит ей и только ей, благо все ее знакомые были сейчас на отдыхе, и ей нравилось делиться этим своим городом с туристами, прогуливающимися по соборной площади у нее под окнами.

Она работала у себя в студии, башенки собора парили у нее над головой, а днем Нина совершала долгие прогулки по зеленым аллеям и полям, окружавшим Графтон, как делала это в первые недели в Графтоне до того, как познакомилась с Гордоном Рэнсомом.

Сейчас ее единственным постоянным посетителем был Барни Клегг.

Однажды Нина вывезла юношу за город на своем красном «мерседесе». Это было в начале августа. День был теплый, но довольно облачный, воздух был тяжелым и неподвижным. Нина ехала по дороге в сторону холмов, пока они не увидели подходящего места для пикника с видом на зеленое поле и Графтон, маячивший вдалеке. Барни достал из машины корзину для пикника. Это была специальная корзина с отделениями для тарелок, приборов и бутылок внутри. Когда-то ее подарил Нине Патрик. Барни восхищенно смотрел, как она распаковывала шампанское, бриоши, малину.

— А я-то всегда думал, что пикник — это сэндвичи с бананами, теплая пепси-кола и песок.

— Непохоже, чтобы твой отец допускал такое.

— Нет, но отец никогда и не вывозил нас на пикники. Я всегда ездил с чужими родителями.

Нина протянула ему бокал шампанского. Они чокнулись и выпили.

— Теперь ты знаешь, что бывает по-другому. И я рада, что ты узнал это именно от меня.

— Ты действительно рада?

Волосы Нины были сегодня собраны на затылке, при ярком дневном свете видна была каждая морщинка на ее лице. Сегодня она выглядела на свой возраст, никак не меньше. Барни наклонился и поцеловал ее, ощущая на губах вкус шампанского. Затем Барни в нерешительности выпрямился, видя, как обострились черты лица Нины. Но она только сказала:

— Да. Я рада, что между нами произошло все то, что произошло. Ты голоден? Глупый вопрос, да?

Барни всегда был голоден. Количество поглощаемой им пищи стало одной из излюбленных тем для их шуток. Они начали есть, сидя бок о бок, как старые приятели и глядя на зеленую равнину, простиравшуюся перед ними. Нине всегда нравилось думать, что вот этот вид на Графтон с этого поля, пожалуй, остался неизменным со времен средневековья. Глаза ее были полузакрыты, так легче было не видеть труб и другие атрибуты индустриального пейзажа, зато по-прежнему хорошо был виден старый город, в центре которого царил собор.

Когда она смотрела вот так, свет кругом начинал пульсировать, приобретал красноватый оттенок. Нина чувствовала, как бежит по жилам приятное тепло и глаза начинают слипаться, видимо, это был результат действия шампанского. Нина позволила себе прилечь на бок и положить голову на плечо Барни. Он не двигался, не пытался ни отодвинуться, ни прижаться к ней крепче.

— Что случилось? — спросила Нина.

— Мне необходимо поговорить с тобой.

— Говори.

— Что ты хочешь, чтобы было дальше?

Нина чувствовала, что Барни неловко затевать этот разговор, создавая как бы невидимую преграду между ними. От этой его неловкости Нине тоже стало немного не по себе.

— Я хочу, чтобы у всех было достаточно еды, немного чувства собственного достоинства и возможность быть счастливыми, — ответила Нина.

— Не надо пытаться свести все к шутке.

— Это не шутка, Барни.

— Хорошо. Спасибо, что ты поделилась со мной своими взглядами на этот мир. А что ты хочешь, чтобы было дальше в наших отношениях?

Думая над ответом, Нина взяла в свои руки ладонь Барни. Рука его была серой от грязи, въевшейся в кожу за время летних садовых работ. Кисть была покрыта жесткими белыми волосками.

— Я хочу, чтобы все было так, как раньше — не больше, но и не меньше. Это тот самый честный серьезный ответ, которого ты ждал?

— Только отчасти. Ты сказала «так, как раньше». Значит ли это, что ты хочешь продолжения? Или нет?

Очень мягко Нина произнесла:

— Теперь я понимаю, что ты имеешь в виду. Скажем так: я не хочу, чтобы это кончалось, но прекрасно понимаю, что это не продлится долго.

Нина почувствовала на секунду, что ей стало грустно и одиноко, но чувство это тут же сменилось облегчением и признательностью к Барни, которому, в свою очередь, быстро пришла на смену чисто физическая реакция.

— Разве это так важно сегодня, сейчас? — спросила Нина, начиная опасаться, что серьезный разговор окончательно испортит очарование теплого летнего дня.

— Я завалил экзамены, — безо всякого выражения сказал Барни. — В общем, это, конечно, не бог весть какая неожиданность. На следующий год я не вернусь в колледж. Нет особого смысла, да и не очень хочется после того, что случилось с Дарси. Я чувствую, что должен остаться здесь, чтобы как-то поддержать сестер, Ханну, да и маленьких, если им потребуется моя помощь.

— Но?

— Да, есть одно «но». — Барни убрал руку, чтобы подпереть кулаком подбородок. — Но мне очень хочется побывать еще кое-где. Отец одного моего приятеля предложил мне работу. Что-то там связанное с озеленением. Точнее, с устройством сада. В Австралии. В Перте. Мне хотелось бы завербоваться на год, а на обратном пути попутешествовать еще где-нибудь. Так сейчас многие делают.

— Да, я знаю.

«Он ведь очень молод», — думала Нина. Сейчас она чувствовала себя по сравнению с Барни старухой, но она тут же вспомнила, как чисто юношеские заботы Барни о том, как приятно провести время, омрачались теперь свалившейся на его плечи ответственностью за семью. Бедный Барни!

— На твоем месте, я бы поехала. Ведь здесь ты на самом деле ничем не можешь помочь, разве не так? Ведь дело твоего отца не дойдет до суда еще года полтора.

— Все равно я чувствую, что отвечаю за них всех. Хотя мне и пришлось спихнуть проблемы Люси на тебя и Патрика.

Люси все еще жила в Лондоне, у Патрика. Их связывала самая что ни на есть искренняя дружба, каким бы невероятным это не казалось. Патрик пообещал помочь Люси найти работу. Нина погладила низко склоненную голову Барни. Волосы его были густыми и блестящими, было приятно ворошить их и вспоминать, как она делала то же самое, держа его в своих объятиях. На нее нахлынули воспоминания, сожаление о том, чего уже нельзя было вернуть, предчувствия будущих страданий, которые самым странным образом переплетались с сознанием того, что самым горячим ее желанием, как ни странно, было бы сейчас, чтобы они оба разделись и утонули в зеленой траве в объятиях друг друга. Жара становилась все сильнее, парило.

— И за меня ты тоже чувствуешь ответственность? — спросила Нина.

— Что-то вроде.

Нина выпрямилась и чуть отодвинулась от Барни.

— Пожалуйста, не надо. Я этого не хочу.

— Это правда? — Барни в упор смотрел на нее. Видимо, именно это ему и хотелось услышать.

— Что еще?

Барни встал. Засунув руки в карманы, он медленно обошел вокруг машины. Вернувшись к Нине, он поднял ее на ноги, положив свои большие сильные руки ей на бедра.

— Ты потрясающая женщина, тебе это известно?

Нина вздохнула. Все это было так забавно. Барни был таким огромным, добродушным, искренним, весь как на ладони. Она старалась не показать ему, что посмеивается про себя.

— Спасибо, — грустно сказала она. — Я думаю о тебе примерно то же самое.

— Ты действительно думаешь, что я поеду в Австралию?

— Да.

Барни усмехнулся.

— Что ж, возможно, я так и сделаю. Но не сейчас.

Барни, не отпуская Нину, сделал несколько шагов назад и уперся спиной в капот автомобиля.

— Ох уж эта машина, — пробормотал он.

— Она тебе не нравится? — спросила Нина. Ей было все равно, что думал Барни по поводу «мерседеса». Эта машина принадлежала Гордону Рэнсому, так же как и ветреный день, когда они отправились в автомобильный салон, и тот номер в мотеле на шоссе.

— А как насчет загрязнения окружающей среды? — усмехнувшись, спросил он.

— Ну хорошо, я продам его.

— Но не сейчас, — повторил Барни.

Он уселся на капот, широко раздвинув ноги, и притянул Нину поближе к себе, сжимая коленями ее бедра. Нина улыбнулась, и, как бы желая продолжить игру Барни, начала расстегивать ремень на его брюках. Расстегивая пуговицы его джинсов, Нина заметила, что первые капли дождя застучали по машине, расплющиваясь в форме звездочек.

— Ты не боишься промокнуть? — прошептал Барни, лаская губами ее шею.

— Давай попробуем.

Нине не хотелось, чтобы Барни говорил. Уж слишком явной стала в последнее время разница между Барни, молча делающим свое дело, и Барни, рассуждающим о жизни.

Они целовались, дождь становился все сильнее, но это был теплый, мягкий летний дождь, поливающий машину и их обращенные к небу лица. Нина слизала капельку дождя с уголка рта. Она расстегнула рубашку, которая начала уже прилипать к телу, и обнажила плечи. Барни встал на колени прямо в мокрую траву и начал снимать с нее туфли. Дождь ритмично барабанил по крыше машины.

Барни собрал их одежду и закинул ее в машину, чтобы не промокла. Они выпрямились и молча прижались друг к другу, чувствуя себя так, как будто на свете нет больше ничего, кроме них и этого дождя.

Нина пыталась напомнить себе, что она уже не так молода и не настолько пьяна сегодня, чтобы купаться голой под дождем с очаровательным белокурым юношей. Она пыталась сообразить, как бы обратить все это в шутку и немедленно прекратить, но потом подумала: «А почему, собственно, я слишком стара для этого или для чего-то другого, если внутри себя я чувствую, что все наоборот».

Вся ее прошлая жизнь промелькнула вдруг перед Ниной в одно мгновение, так что у нее закружилась голова.

Годы замужества казались теперь годами молчаливой жертвы, одностороннего преклонения перед Ричардом, перед работой Ричарда, перед мнением Ричарда по поводу всего на свете, в то время как ее собственные нужды и заботы оставались как бы в стороне. Даже ее недолгий роман с Гордоном в основном состоял из того, что нравилось Гордону, а ее роль заключалась лишь в том, что она покорно позволяла собой воспользоваться, а затем также покорно позволила от себя отказаться, как будто была обязана выполнять абсолютно все его желания.

Эта покорность, это терпение были как бы основой ее жизни, и она еще считала, что счастлива.

Но теперь видение мира как бы изменилось, и Нина спрашивала себя, было ли это действительно счастье или лишь бесцветное молчаливое спокойствие.

А если это было действительно так, а не казалось ей сквозь пелену дождя, искажающую размеры, расстояние и всю эту ситуацию, в которой находилась она в данный момент, если все это было так на самом деле, то Нине не хотелось, чтобы так в ее жизни продолжалось и дальше.

Нина почувствовала, как ломается и рушится что-то внутри нее. Как будто бы старая кожа отстает от тела и отваливается совершенно безболезненно, а под ней обнаруживается другая. Как у статуй в нишах собора, только ее возродили дождь и первозданная нагота. Нина чувствовала себя абсолютно свободной, без примеси страха и сожаления, и эта свобода пьянила ее. Нина откинулась на капот, спиной ощущая тепло, и раскинула руки и ноги, подобно жертве, предназначенной на заклание.

— Весьма и весьма возбуждает, — пробормотал Барни.

Нина на секунду открыла глаза.

— Хорошо, — просто сказала она, в глубине души сознавая, что хочет сейчас нравиться вовсе не Барни, а самой себе. Тела их слились наконец вместе, дождь ударял по закрытым векам Нины, по ее лбу и щекам, и она слышала, как тихонько поскрипывает металл в такт движениям ее тела.

Один раз над ними сверкнула молния. Пальцы Нины впились в твердые выпуклые мускулы на спине Барни, и она двигалась теперь как бы сама по себе, забыв о его присутствии и помня только свое новое прекрасное состояние. Барни почувствовал, как рот ее искривился в улыбке. Он удивленно взглянул на нее, но глаза Нины были закрыты и невозможно было понять, что все это значит.

В момент оргазма пальцы Нины сжались в кулаки, а бедра, будто сведенные судорогой, приподнялись под протестующий скрип красной жести.

Потом Нина лежала неподвижно, жадно впитывая все вокруг — дождь, запах краски, раскаты далекого грома, горячее дыхание Барни на своей щеке. И все это вместе окружало ее, было как бы своеобразной раковиной, внутри которой она жила, которая защищала ее теперь также надежно, как чрево матери плод ребенка.

Барни положил голову ей на плечо, и Нина нежно гладила его кончиками пальцев по спине, как тогда, в первый раз.

— Тебе не холодно? — спросил Барни.

— Нет. Очень тепло и очень понравилось.

— Да, пожалуй, неплохо, правда?

«Гораздо лучше, чем просто неплохо», — подумала про себя Нина.

Барни соскользнул на землю, достал из машины свою рубашку и безуспешно попытался вытереть их тела. Все еще шел дождь, но воздух становился легче, а небо над Графтоном становилось голубым.

Забравшись в машину, они с трудом натянули на мокрые тела одежду. Когда это более или менее удалось, Барни снова улыбнулся Нине.

— Со мной такое впервые.

— Что именно — дождь или капот машины?

— И то и другое.

— И со мной, как ни странно, тоже.

Этим признанием было сказано все.

Пока они ехали домой, выглянуло солнце. Барни искоса взглянул на Нину.

— Ты так красиво улыбаешься! Почему? — спросил он.

Нина сказала ему правду.

— Потому что я счастлива сегодня.

Майкл на десять дней взял детей с собой в Корнуолл. Они остановились неподалеку от Рэнсомов и Фростов, так как Майкл с Марсель договорились, что для детей будет полезно отдохнуть вместе с отцом, а присутствие рядом других детей сделает не таким заметным отсутствие матери.

Марсель осталась в Графтоне одна. Понд-скул в августе была закрыта, в этот раз не стали набирать даже на летние курсы молодых хозяек. Дни, полные одиночества, тянулись один за другим. Ей немного не хватало Вики и Дженис и их частых визитов, к которым она уже успела привыкнуть, но с другой стороны, полное одиночества помогало, как ничто другое, чувствовать себя личностью, а не придатком к собственному дому, мужу, детям и их друзьям.

Марсель попадались иногда в газетах сообщения о деле Дарси Клегга. Она знала, что Дарси и Ханна отшельничают в Уилтоне и несколько раз представляла себе, как едет знакомой дорогой навестить их. Это не казалось таким уж невозможным, поскольку Марсель почти уже не чувствовала никакой враждебности к Ханне. Злоба, горечь, отчаяние, память о которых сохранилась еще в ее душе, связывались в сознании Марсель только с Майклом.

Всю неделю, пока дети были с Майклом, Марсель никого не видела и практически не выходила из дому. Погода стояла облачная и прохладная, и даже соседские окна, выходившие в их сад, казались Марсель угрожающими черными дырами, за которыми прячутся враги, желающие подглядеть за ее жизнью, хотя Марсель знала, что почти все соседи уехали на лето — на Корфу, в Тоскану, на другие курорты. Марсель думала о семейных парах, которые проводят отдых друг с другом, в окружении детей, среди все той же повседневной кутерьмы, которую оставили дома, и вовсе не чувствовала себя обделенной. Хотя было немного необычно — непривычно именно из-за этой тишины, царившей в доме.

Марсель не чувствовала себя несчастной, хотя очарования ее второго одинокого воскресенья уже так и не удалось повторить.

Вечером седьмого дня после отъезда детей Марсель сидела в саду на бамбуковом кресле. Рядом стояли ровными рядами горшки, в которые она еще с утра высадила эдельвейсы и анютины глазки. Когда зазвенел звонок, Марсель поняла, что сидит и смотрит на зеленые листья вот уже несколько часов, забыв о книге, лежащей на коленях.

Сначала она, растерявшись, подумала, что это звонил телефон. Наверное, дети хотят сообщить ей последние новости или Майкл — спросить о чем-то. Потом она поняла, что звонят в дверь. Она покорно поплелась к двери.

На пороге стоял Джимми Роуз.

— Я очень некстати? Только, скажи, и я тут же удалюсь, не очень поспешно, но очень покорно.

Судя по витиеватым фразам и заплетающемуся языку, Джимми успел уже сегодня где-то выпить. Он не был пьян, но находился весьма близко к этому. Марсель смотрела на него безо всякого выражения, как будто видела в первый раз.

— Нет, ты не очень некстати, — голос Марсель звучал хрипло, она уже несколько дней ни с кем не разговаривала. — Заходи.

Они вошли в чисто убранную кухню.

— Хочешь выпить? — спросила Марсель.

Джимми обедал сегодня со своим банковским менеджером. Такие обеды давно вошли у них в традицию, от обсуждения состояния финансов Джимми они очень быстро переходили к обычной болтовне о политике, бизнесе, гольфе, а ближе к последней порции выпивки — на местные сплетни. Сегодня, однако, хотя банковский служащий держался не менее приветливо, чем обычно, он сообщил Джимми, что его расходы превысили лимит займа, установленный банком. Он понимал, что в наши дни это нелегко, но тем не менее выразил надежду, что Джимми в ближайшее время поправит дела, иначе банк, по своим правилам, должен будет отказать ему в кредите…

Джимми кивал, ковыряя вилкой в тарелке с каким-то безвкусным блюдом, которое ему вовсе не хотелось есть. Каждый кусок застревал в горле, и приходилось делать по огромному глотку вина, чтобы избавиться от неприятного вкуса во рту. Дела Джимми начали потихоньку идти в гору, и он был уверен, что к осени все наладится.

Менеджеру явно не очень понравилась реакция Джимми на его предостережения. Он не стал больше возвращаться к этому вопросу, но отказался остаться и распить еще бутылку бренди, которую заказал Джимми.

Они пожали друг другу руки, и Джимми остался за столиком один, наедине с бутылкой. Он довольно быстро покончил с выпивкой и отправился к себе в офис. Прозевав там часов до пяти, он пошел побродить по средневековым улочкам центра Графтона. Блуждая, он наткнулся на какой-то захудалый бар около старой ярмарочной площади. Бар был пуст, но казалось, что его населяют призраки торговцев скотом с провалившимися глазницами и в грязных старинных одеждах, а воздух пропитан запахами хлева и конюшни. Джимми выпил полторы пинты пива, стараясь не обращать внимания на телевизор, что-то бубнивший над его головой. Когда Джимми уже не мог смотреть на пиво, он встал, не зная точно, куда он сейчас отправится, но сознавая, что меньше всего ему хочется домой. И тут он вспомнил о Марсель.

И вот он сидел у нее в кухне.

— Я бы выпил «скотч». Спасибо. А ты составишь мне компанию?

— Выпью, пожалуй, немного вина.

Марсель поставила на стол бутылки и бокалы Джимми нетерпеливо потянулся за своей порцией виски. Алкоголь наполнил его приятным теплом, вселил надежду, что все будет хорошо.

— Ты голоден? — спросила Марсель.

— Не особенно. Обедал сегодня с банковским менеджером. Обычный дежурный ланч.

Сейчас Джимми почувствовал, что по-настоящему зол на этого парня из банка. Поглощенный сознанием собственного негодования, Джимми краем уха услышал, что Марсель что-то предлагает ему. Так и не поняв толком, что именно, Джимми последовал за ней, и они оказались в саду, в его небольшом уголке, отгороженном стеной. Земля под ногами была уставлена какими-то крошечными растениями в горшках. Было тихо, если не считать птиц, щебетавших на деревьях.

Марсель пристально смотрела на Джимми. Она была аккуратно причесана, темные волосы блестели. Джимми отметил про себя, что Марсель явно изменилась к лучшему, расставшись с Майклом. Впрочем, этого следовало ожидать.

Джимми откинулся на спинку кресла. Пожалуй, он слишком устал, чтобы злиться на кого-то. Ему приятно было нежиться в солнечных лучах, как будто лица касались ласковые женские пальцы.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал Джимми. — Гораздо лучше, чем раньше.

— Я и чувствую себя намного лучше. Забавно, правда?

Джимми не особенно хотелось обсуждать проблемы Марсель, у него достаточно было своих. Но ему приятно было находиться рядом с этой женщиной. Когда-то они сидели вот так же в чьем-то чужом саду, и Джимми пришлось разочаровать Марсель. Кажется, это было из-за Люси. Воспоминание о девушке отозвалось в нем жгучей болью. Он все еще не мог примириться с тем, что потерял ее. С решительным видом Джимми выпрямился. Бессмысленно было отдаваться во власть грустных мыслей.

Он протянул руку и коснулся голой ноги Марсель, ласково поглаживая ее пальцами. Кожа была гладкой и приятной на ощупь. Похоже, сегодняшний день все же не пропал даром. Приятные предчувствия начинали поднимать его настроение.

Марсель тоже подалась вперед. Джимми ощущал теперь сладковатый и терпкий запах ее волос, видел, как подрагивают ее веки. Джимми мысленно раздел ее, вспоминая, как выглядела Марсель в купальнике, когда они в последний раз были вместе на пляже. Джимми приготовился поцеловать Марсель, но в этот момент она сняла его руку со своей ноги.

Не понимая, что произошло, Джимми пробормотал:

— Ну же, Map! Всего лишь поцелуй. Ведь мы так давно знаем друг друга!

— Да, давно.

— Тогда почему же нет. Я думал, тебе этого хочется.

Виски после пива означало, что Джимми напился уже как следует. Он был возбужден, но не знал, как долго это продлится, если придется уговаривать Марсель. В нем снова поднималось раздражение.

— А вот тут-то ты и не прав. Я ничего не хочу, Джимми, во всяком случае с тобой. Не хочу ни капельки.

Джимми посмотрел вниз на стакан, который он аккуратно поставил у ножки кресла, на цветы в горшках, чувствуя, как улетучиваются надежды хорошо провести вечер, как покидает его очарование вечернего сада и возвращаются воспоминания о грубой реальности повседневной жизни.

— Почему? — все-таки спросил он. Его не очень интересовал ответ. — Ведь мы оба одиноки сегодня, не так ли? — Это было ясно и без слов, но Джимми почувствовал вдруг потребность произнести это вслух, признаться в этом кому-то. Он действительно чувствовал себя одиноким.

Марсель размышляла о чем-то своем. Она вспомнила, как на несколько секунд почувствовала себя неотразимой там, в саду Рэнсомов, прежде чем Джимми отверг ее, и как злоба потом пришла на смену унижению.

Марсель позволила себе насладиться моментом, а затем произнесла:

— Я целую неделю жила тут сама по себе. Одна в доме. Но мне вовсе не так уж одиноко. За неделю о многом успеваешь подумать, и одно из принятых мною решений состоит в том, чтобы делать впредь только то, что я захочу. Или хотя бы не так часто делать то, чего я не хочу. И сейчас, в этот самый момент, я поняла вдруг, что ты как раз относишься к длинному списку того, чего я не хочу. Решил, что можешь прийти сюда только потому, что нет Майкла, и я тут же улягусь под тебя, не сказав ни слова? Я не хочу с тобой целоваться, я не хочу ложиться с тобой в постель, хотя однажды, пожалуй, была не прочь это сделать.

Джимми увидел, что Марсель зло улыбается. Волна раздражения накатила на него.

— Я не хочу, чтобы ты щупал меня, как обычно делаешь это по углам на вечеринках со всеми по очереди. Уж слишком ты неразборчив, чтобы хоть кто-то при этом чувствовал себя польщенным. Мне не нравится, как ты обращаешься со Стеллой, как ты постоянно выбалтываешь чужие секреты. И мне не нравится, как воняет от тебя сегодня дешевым кабаком.

Марсель зажала себе рот ладонью, как будто та, старая Марсель испугалась, что она в своем новом воплощении выболтает что-нибудь еще, такое же злое и резкое.

Джимми встал. Его слегка покачивало. Виски ударило ему в голову.

— Безмозглая сука, — злобно прошипел он.

Джимми поднял руку и несколько секунд изучал свою открытую ладонь, затем медленно сжал кулак и оглянулся, как бы выбирая, на что бы обратить свой гнев. Он сильно ударил по стене. Боль пронзила руку от кисти до локтя. Поглядев еще раз на руку, Джимми увидел, что на костяшках пальцев выступает кровь. Марсель неподвижно застыла в своем кресле. По крайней мере, теперь она не улыбалась. Джимми отпихнул ногой стакан и услышал, как он разбился о камни мощеной дорожки. Едва держась на ногах, он прошел через дом и вышел, хлопнув входной дверью. Среди припаркованных на дороге машин, Джимми с трудом отыскал свою и поехал домой. Рука по-прежнему саднила.

Марсель сидела там, где оставил ее Джимми. Казалось, даже птицы замолчали. Тишина действовала угнетающе. Марсель вошла в дом, прошла по тихим комнатам, сознавая, какими стерильными, совершенно необитаемыми они выглядят.

Сцена с Джимми как бы пробила ее броню. Марсель хотелось увидеть детей, поговорить с Майклом, прижать их всех к себе и чувствовать, что они по-прежнему принадлежат ей. Как только Марсель сформулировала про себя это желание, оно стало еще сильней. Дом был лишь раковиной, из которой вынули устрицу, но сама Марсель не была и не хотела становиться пустой оболочкой. Марсель почти бегом кинулась к телефону. Оставалось еще три дня каникул. Если выехать прямо сейчас, Марсель приедет в Корнуолл до того, как дети лягут спать.

Майкл поднял трубку на другом конце провода.

— У тебя как-то странно изменился голос, — сказал он.

— Майкл, я хочу приехать к вам. Я не знаю, почему сижу здесь одна, без вас. Можно мне приехать?

— Да, — сказал Майкл после секундной паузы. — Да, приезжай. Мы ждем.

Стелла смотрела в окно, как Джимми ставит машину во дворе. Ремень безопасности попал в дверь, и она никак не захлопывалась, но Джимми не стал поправлять. Стелла почувствовала, как у нее похолодело все внутри.

Хлопнула входная дверь, Джимми вошел в дом. Стелла стояла у окна, ожидая, пока муж войдет в комнату. Джимми прошел мимо и уселся на потертый диван. Плечи его были опущены, руки безвольно висели между колен. Он поднял глаза на жену. От него как бы исходили волны агрессии, в зрачках глаз горели красные точки. Стелла знала, что сейчас произойдет.

— Почему у тебя такой вид? — спросил Джимми.

— Какой?

— Сама знаешь. Как у святой.

— Это тебе так кажется. Сколько же надо было выпить…

Джимми одной рукой сжал запястье другой. Лицо его перекосилось.

— Совсем недостаточно, мать твою. О Боже, прекрати на меня пялиться, ладно?

Стелла не двигалась. Джимми встал и направился к ней.

— Не смей больше трогать меня, — предупредила Стелла. Тут она заметила кровь на его руке. — Что ты натворил? Не прикасайся ко мне…

В голове Стеллы проносились картины одна ужаснее другой. Джимми не так уж часто бил ее, но сейчас каждый такой случай отчетливо вставал у нее перед глазами, уступая место следующему, как слайды в проекторе. До сих пор она старалась не вспоминать об этом. Хотя сцены были унизительными, сейчас они больше не казались Стелле позорными пятнами в ее воспоминаниях. Напротив, каждая была освещена яркой вспышкой гнева. Стеллу слепили эти вспышки и сосало под ложечкой от предвкушения нового акта насилия.

Джимми колебался. Он стоял посреди гостиной, где все было свидетельством их долгой совместной жизни. Стелла чувствовала себя среди всего этого гораздо свободнее, чем он, но сейчас у нее было такое чувство, как будто бы она постепенно отдаляется, освобождается от всего привычного, что окружало ее все эти годы.

— Я и не собираюсь трогать тебя, — пробормотал наконец Джимми, глядя на свой кулак. — Я ударил стену. У Марсель.

Теперь в глазах Джимми не было агрессии. Они были абсолютно пусты.

Не сводя с Джимми испуганных глаз, Стелла начала поспешно кивать. Ничто больше не связывало ее ни с этой комнатой, хотя она и казалась такой странно знакомой, ни с мужчиной на картинах, быстро пробегавших в ее голове. Она давно догадывалась об этом, и теперь понимала, что давно уже ждала именно этой самой минуты.

Она все еще продолжала кивать своим мыслям, не страшась конца и не жалуясь на судьбу. В полной тишине они с Джимми молча смотрели друг на друга, а мебель, книги, фотографии на стенах были как бы немыми свидетелями этой сцены.

— Я ухожу, — сказала наконец Стелла.

Джимми протянул руку, чтобы удержать ее, но они стояли слишком далеко друг от друга.

— Куда уходишь?

Стелла отметила про себя его смущение, но совершенно равнодушно — он больше не принадлежал ей.

— Никуда конкретно. Просто ухожу отсюда. Я возьму свои вещи. И позвоню тебе, когда… когда нам надо будет встретиться и уладить остальные формальности.

Стелла поднялась наверх. Она упаковала в пакет кое-какую, одежду, не глядя доставая из гардероба белье, блузки и юбки. Комната вызывала у нее не больше чувств, чем гостиничный номер, в котором останавливаешься проездом.

Когда Стелла спустилась, Джимми сидел на своем любимом кресле в гостиной, глядя в окно.

— Я позвоню, — сказала Стелла, но Джимми даже не обернулся. Стелла вышла из дома с огромным пакетом в руках и направилась через весь город к соборной площади, к дому Нины Корт на Аллее Декана.

Женщины сидели друг напротив друга в гостиной наверху. Стелла выпила два стакана вина, но отказалась от предложений Нины приготовить что-нибудь поесть.

— Как, должно быть, прекрасно жить с таким видом из окна, — говорила Стелла. Освобожденные от лесов, статуи парили в воздухе. Полупустая гостиная и общество Нины казались желанной точкой в конце наскучившего предложения. — Она была беременна? — спросила Стелла. — Эта девочка Дарси?

— Да.

— Как тяжело ей, должно быть, пришлось? С ней все в порядке?

— Думаю, да. Мой друг Патрик опекает ее.

— Я знала о ней и Джимми. И обо всех остальных. Все эти годы.

Нина рассказала Стелле все, что могла — не так уж много, и теперь приготовилась слушать.

— Я не собираюсь возвращаться домой, — сказала Стелла.

— А что ты будешь делать?

Стелла смотрела в бокал и улыбалась.

— У меня не такая уж плохая стартовая площадка. Спасибо, что приютила меня.

— Я рада, что ты здесь. В последнее время мне было очень одиноко.

Это была правда. Они с Барни не ссорились, но после пикника он перестал неожиданно появляться на пороге ее дома после работы в саду. Нина налила еще вина.

— Помнишь, тогда в феврале, когда мы познакомились поближе, пока все были на лыжном курорте, ну, когда мы ходили в школу. У меня было тогда такое чувство, словно мы остались одни во всем Графтоне.

— Да, — мягко сказала Стелла. — Мне тоже так казалось, и мне это нравилось. Примерно так же я чувствую себя сейчас.

Они сидели и смотрели на статуи, маячившие за окном, пока не выключили свет и они не погрузились во мрак. Теперь их связывало полное взаимопонимание.

— А что будет делать сегодня Джимми?

— Будет сидеть там, где я его оставила, с бутылкой и стаканом. Потом заснет, повалившись на софу.

Нине стало грустно. Мужья и жены так близко знают друг друга, все неприятные привычки, которые не показывают чужим людям.

— Тебе не хочется вернуться? — спросила Нина.

— Нет, я не вернусь. — В голосе Стеллы не было ни тени сомнения. — Да он и не заметит, ночевала я дома или нет.

Яркая вспышка осветила вдруг комнату. Стелла и Нина испуганно заморгали, ослепленные бьющим в комнату светом. Опомнившись, они вновь обернулись к окну. Фронтон собора светился золотистым светом, превращавшим зеленоватые летние сумерки в беспросветную мглу. Бледный, казавшийся голым камень статуй освещали теперь тысячи лучей.

— Я не знала, — удивленно бормотала Нина. — Гордон говорил, что их включат не раньше, чем через год.

Упоминание о Гордоне было как бы еще одним подтверждением установившегося между ними взаимопонимания. Нина никогда и ни с кем не говорила о нем.

Женщины поднялись со своих кресел и подошли к окну. Вновь, стоя бок о бок, любовались они возрожденными ангелами и святыми. Лица, руки, складки одежды были теперь видны очень четко, как будто со статуй стерли не только пыль веков, но как бы само время.

Стелла обняла Нину за плечи.

Огни погасли так же неожиданно, как и зажглись. После ослепительного света темнота казалась непереносимой.

— Наверное, они проверяли их, — сказала Нина.

— В нашу честь, — пошутила Стелла. — Я рада, что мы это видели.

Нина решила, что это надо отметить.

— Думаю, надо принести еще вина. Сейчас пойду, как только глаза привыкнут к темноте.

Она пили вино, разговаривали, но ни той, ни другой не хотелось есть. Поздно ночью они поднялись в комнату над спальней Нины с тем же самым видом на собор, только немного под другим углом. Здесь был дубовый паркет, маленькие окна и дюралевая кровать с белым покрывалом. Нина сняла с постели покрывало и стала открывать ставни, чтобы проветрить.

— Оставь их открытыми, — попросила Стелла. — Чтобы можно было ночью выглянуть в окно.

Стелла сидела на краю кровати, чувствуя себя неожиданно растерянной и неуверенной в чужой незнакомой комнате. Нина вспомнила вдруг, что Гордон тоже любил, когда она оставляла ставни открытыми. Сравнение показалось ей странным. Она присела рядом со Стеллой и взяла ее за руку.

— Тебе будет удобно? — спросила Нина.

Комната освещалась только небольшим ночником, стоявшим на тумбочке. На лицах Нины и Стеллы лежали грустные тени, делая их зловеще странными, абсолютно незнакомыми.

Стелла ничего не ответила. Вместо этого, она наклонилась вперед и коснулась губами губ Нины, вопросительно глядя ей в глаза.

Нина сидела неподвижно, прислушиваясь к своим ощущениям.

Затем, не зная точно, что означает дрожь, которая пронизала ее сейчас — облегчение или сожаление — Нина отодвинулась от Стеллы.

— Извини, — тихо проговорила она.

— Все в порядке. Но это позволяет лучше узнать друг друга, тебе не кажется?

— Мне ничего об этом неизвестно.

— Барни Клегг, да?

Все это напоминало фарс. Обе они неожиданно рассмеялись. Смех наполнял комнату, изгоняя смущение.

— Да, — сказала наконец Нина. — Но все совсем не так, как ты думаешь.

«И даже не так, как я думаю», — сказала себе Нина, первый раз признаваясь в своей неуверенности в будущем их отношений.

— Понимаю, — усмехнулась Стелла и добавила: — Ну что ж, давай, иди ложись.

Обернувшись в дверях, Нина сказала:

— Ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь. И делать все, что захочешь.

— Спасибо, — сказала Стелла. Темные тени вновь легли на ее лицо.