Чужие дети

Глава 2

Элизабет Браун стояла у окна на втором этаже дома, который недавно купила. Она смотрела на сад внизу. Перед ней раскинулась картина рукотворного мира. Сад так круто спускался вниз к маленькой улочке, что прежние хозяева разбили его террасами в виде гигантских ступеней, а между ними пустили змейкой дорожку. Поэтому можно было подойти к входной двери, избежав утомительного подъема в гору. Если бы Элизабет покинула спальню и прошла в соседнюю маленькую комнату, которую намеревалась переделать в ванную, то увидела бы, что склон поднимался почти так же круто позади дома, как и уходил вниз перед фасадом. «Горка» упиралась наверху в переулок и вторые ворота с гаражом. А еще были здания, расположенные выше ее дома. Все в целом, как сказал ее отец, когда пришел навестить Элизабет, похоже на остановку на полпути при подъеме по лестнице жизни.

— Я знаю, — сказала она. Элизабет любила своего отца и считалась с его мнением. — Я сошла с ума?

— Нет, раз тебе такое нравится.

Ей нравилось. Было весьма неразумно делать такой выбор, потому что дом оказался совершенно не тем, который она хотела купить прежде. Элизабет собиралась приобрести коттедж — дом, который стал бы абсолютной противоположностью той безупречной, но лишенной будущего лондонской квартире в многоэтажном доме, где она жила в течение рабочей недели. Когда умерла мать Элизабет, а ее отец решил продать свой магазинчик антикварных книг в Бате и переехать в квартиру, достаточно просторную, чтобы разместить там свои книги, бутылки виски и суповые консервы (это все, что ему требовалось для существования), он передал Элизабет деньги. Сумма оказалась достаточной, чтобы принять решение сменить образ жизни, отказаться от деятельной, упорядоченной, но скучной профессии. На ее средства можно было купить коттедж — дом и сад среди холмов, окружающих Бат.

— Тебе следует заняться садом, — сказал отец. — Кажется, это подходит женщинам: за чем-нибудь ухаживать и что-нибудь созидать. Поищи коттедж и сад.

Элизабет пересмотрела дюжину садов и коттеджей в придачу. Она даже пару раз делала попытку купить дом и чрезвычайно огорчалась, когда кто-то еще предлагал большую сумму и получал здание. Пришлось целое лето смотреть коттеджи и сады. Уезжая в пятницу вечером в Бат, она останавливалась у отца. Там ничто не создавало особого комфорта, кроме стопок книг. Она осматривала окрестности всю субботу, а иногда и все утро воскресенья, возвращаясь в Лондон под вечер, чтобы привести себя в порядок перед началом недели.

— Здесь нет идиллии, — говорил отец, глядя на нее. — Ты должна создать идиллию. Тебе дается шанс, Лиз. Следует рискнуть. Поставь на кон…

— Ты никогда…

— Нет, но это не значит, что я прав. Купи башню. Купи ветряную мельницу. Просто купи что-нибудь.

Так она и сделала. Теплым воскресным утром в сентябре она отменила просмотр коттеджа во Фрешфорде, а вместо этого отправилась гулять — вверх по крутым улочкам и аллеям, расположенным над домом ее отца. Все вокруг было очень привлекательным и приятным. Холмистые террасы наполнялись шумом жизни воскресного утра: семьи и парочки громко включили радио, звуки которого доносились через открытые окна. Элизабет смотрела на беспорядочные садовые участки, собак, пару детских колясок, белье на веревках… То тут, то там на всякий случай на заборах были вывешены таблички с надписью «Продается». Но Лиз не интересовал городской дом, потому не стоило присматриваться к табличкам. Правда, она думала про себя с тоской, что теперь все ее повседневные мысли связаны с покупкой дома. Едва ли можно осознать, как чудесно купить дом в городе возле школы и поселиться в нем со своей семьей. Как замечательно, когда тебе надо что-то делать, а не гулять с легким чувством растерянности. Это ощущение ее друзья громогласно и с завистью называют свободой, правом выбирать, что и как тебе делать.

Она остановилась перед воротами. Это были низкие железные ворота, и на них неуверенная рука вывела объявление, гласившее: «Осторожно, злая собака». А за забором к стволу молодой липы была прислонена табличка «Продается», — поблекшая, словно она провисела здесь какое-то время. Элизабет поглядела наверх. Сад казался разросшимся и запутанным, но хранил следы былой планировки, выполненной чьими-то заботливыми руками. Он поднимался до самого фасада маленького двухэтажного простого каменного дома в ряду десятка других. На подъезде дома красовалась черная решетка в стиле эпохи Регентства, а на крыше виднелась кирпичная труба. В саду сидела и что-то напевала маленькая девочка, забравшаяся в большую картонную коробку. Одета девочка была в розовые штанишки, ее головку венчала ведьмовская остроконечная шляпа.

Элизабет открыла калитку и поднялась по извилистой дорожке…

Теперь, три месяца спустя, дом принадлежал ей. На липе не осталось листьев, а сад впал в рыжевато-коричневое небытие. Но липа принадлежала Элизабет, а эти непривычные, «полуестественные» террасы, как сказал Том Карвер, скрывали большие перспективы.

Том Карвер был архитектором. Ее отец хорошо знал Карвера, потому что книги по архитектуре были ведущим направлением его книжной торговли. Как раз отец и предположил, что Том может быть полезен Элизабет:

— Милый человек. Хороший архитектор…

— Отлично, я специализируюсь как раз в этой области, — сказал Том, стоя в крошечной гостиной. — У меня большой опыт в создании пространств.

Элизабет признательно кивнула. Но кое-что привело ее в замешательство. Она посвящала все свое рабочее время искусному подведению людей к принятию решения, либо подчиняла их своей воле. А теперь Лиз чувствовала полную беспомощность в этом доме. Как будто бы он давал ей все возможности, а она сомневалась, что осилит их.

— Знаете, я не уверена, нужен ли мне вообще дом, — сказала Элизабет Тому Карверу.

— Вам нужен именно он.

— Похоже, нужен…

Вероятно, ему было около пятидесяти или немного за пятьдесят — плотный мужчина с копной прямых седеющих волос, подкупающей простотой общения и легкостью движений. Насколько Элизабет заметила, он носил любую одежду совершенно естественно. Лиз редко чувствовала что-то подобное. Если все сшито великолепно, то носить вещи — одно удовольствие. Одежда должна смотреться безукоризненно, надо хорошо выдержать цвет. Но умение держаться — вот в чем вся соль.

А Элизабет никогда за всю свою жизнь не могла просто и элегантно одеваться.

— Полагаю, нам следует расширить помещение справа, — сказал Том Карвер. — Мы дадим вам действительно много пространства для удобной жизни. Потом у вас появится в комнате свет — как с севера, так и с юга. А там вы заведете целую кучу кошек, — он постучал костяшками пальцев по стене другой комнаты. — Чем вы занимаетесь?

— Я — госслужащая.

— Министерство финансов?

Она смутилась и отрицательно покачала головой:

— Дела о наследстве. В основном — библиотеки.

— Почему вы смущаетесь? Библиотеки — это превосходно.

— В этом — вся проблема.

Том улыбнулся.

— Нам надо сделать этот дом богемным?

Элизабет рассмеялась и проговорила:

— От такого я бы пришла в ужас.

— Шучу, шучу — сказал мистер Карвер, — однако не повредит засучить рукава. Если мы развернем кухню на северную сторону от этой комнаты, то у вас появится возможность отдыхать на южной стороне.

— Мне не нужен отдых, — ответила она. — Нет, мне необходим сад.

«Я должна научиться работать в саду», — подумала она про себя, взглянув вниз. В безупречной квартире на Дрейкотт-авеню было не больше одного балконного ящика. Комнатные растения, подаренные друзьями, убедили Элизабет: она относится к тому типу женщин, которым друзья дарят комнатные растения, а не букеты цветов — охапки лилий или сирени. И эти растения почти всегда погибают — из-за ее же беспокойства по их поводу. Но сад — совсем другое дело. Сады сохраняет природа, а не какие-то инструкции на пластиковых мешочках. Природа щедро и неизменно делится с растениями своей чудотворной энергией, сменяя времена года. А значит, есть какие-то иные основы для ведения садоводства, чем простое следование готовому рецепту. «Полагаю, я достигла возраста для садоводства, — подумала Лиз. — Разве не на пороге сорока люди начинают этим заниматься? Как раз тогда они понимают, что это единственный шанс сделать свою жизнь созидательной и счастливой».

Машина остановилась внизу возле ворот, и Том Карвер вышел из нее. У него под мышкой оказался длинный рулон — чертежи. Он обещал преобразовать ее новое жилое пространство, новую ванную. Оригинальную спальню для гостей мистер Карвер планировал создать из старой ванной комнаты, а патио позади дома подлежал расширению за счет холма и украшению мебелью. Там, как пообещал ей архитектор, она будет завтракать в ранних лучах солнца.

Элизабет постучала по стеклу, когда он поднимался по тропинке, и мистер Карвер, взглянув наверх, помахал рукой. Она спустилась вниз в узкий холл, которому предстояло вскоре быть переделанным в жилое помещение, и впустила его внутрь.

— Страшно холодно, — сказал Том.

— Разве?

— Здесь наверху гораздо холоднее, чем внизу, где я живу. Как ваши дела?

— Чудесно, — ответила она.

— Когда я проходил процедуру развода, — сказал Том, — люди спрашивали, как у меня дела, а я обычно говорил: «Хуже некуда, благодарю вас». И они чувствовали себя после моих слов действительно обиженными. Это общепринято — быть приятным. В противном случае ты нарушаешь общественные устои.

— Но у меня действительно все замечательно, — сказала Элизабет.

Карвер окинул ее быстрым взглядом.

— Ну, коли вы так говорите…

Он прошел мимо нее в гостиную и раскатал на полу чертежи.

— Этот дом ни в коей мере не относится к обычным. Мы всегда считаем георгианский стиль симметричным, но большинство домов в Бате построены на глазок. Мне это нравится. Почему-то это придает им больше человечности. Те архитекторы восемнадцатого века говорили друг другу: «Делай, как тебе удобно, Уилли, а заказчики никогда ничего не заметят».

Элизабет опустилась на пол на колени. Чертежи привлекали ее внимание — все эти прямые линии и затемненные участки цвета поблекшего индиго, подписанные ровным почерком архитектора.

— Вы всегда хотели стать архитектором?

— Нет. Я мечтал стать врачом. Как мой отец, как дед. Но отказался от этой затеи из-за досады, когда мой старший брат выиграл грант — стипендию медицинского факультета в Кембридже.

Элизабет провела пальцем по затемненному прямоугольнику, который обозначал ее уголок возле южного окна.

— Вы сожалеете об этом?

— Да.

— И полагаете, что сожаления делают вас хорошим архитектором?

Карвер присел на корточки возле нее:

— Что за милый вопрос, мисс Браун!

— Элизабет.

— Благодарю вас. Правдивый ответ будет звучать так: это уже сделало из меня почти успешного архитектора.

— В таком случае, я, — сказала Элизабет, — почти успешный госслужащий.

— Это выговор?

Она поднялась.

— Просто маленькое предупреждение. Почему вы не расположили сточную трубу под северным окном?

— Потому что я разместил здесь дверь в сад.

— Но я не хочу две наружных двери в этой комнате.

Том тоже поднялся.

— Тогда мы подумаем снова.

— Мне понадобится место для резиновых сапог, не так ли? А еще — для хранения плащей. И какое-нибудь укрытие от дождя, где я могла бы снять плащ.

Архитектор наклонился и указал пальцем на чертеже:

— Вот здесь.

— О, — произнесла она, — извините.

— И вот дверь наружу для всего этого. Эта дверь была для лета, чтобы выносить через нее подносы и тому подобное — например, в субботу, когда друзья приходят на коктейль, — Том замолчал. Он расправил плечи и посмотрел на нее, а затем сказал уже другим тоном:

— Вы действительно не можете представить свою жизнь здесь? Ведь это так?

— Да, — ответила Элизабет, засунув руки в карманы пальто. — Прежде я думала, что могла бы, когда впервые увидела этот дом. Но, возможно, всему виной та жизнь, которая бурлила вокруг. Хотя уверена, я здесь уживусь. Правда, воображение никогда не было моей сильной чертой.

Том слегка подтолкнул чертежи на полу, отчего они сами свернулись в рулон.

— Я вам вот что скажу. Я собираюсь отвезти вас вниз, в свой дом, в котором к тому же и тепло. Я угощу вас кофе, и мы поболтаем…

— Я не собираюсь менять свое решение…

— Я бы хотел быть уверенным в этом до того, как скажу, в какую сумму вам уже обошлись мои услуги.

Элизабет сказала с некоторым нажимом:

— Я хочу жить в этом доме.

Том скрутил и перевязал рулон с чертежами. Он взглянул на нее и в этот момент улыбнулся.

— Я верю первым словам фразы, — сказал он. — Это — как минимум.

Элизабет сидела за кухонным столом у Тома Карвера. Это был длинный старинный стол из светлого дерева, и на нем находилось много разрозненных вещей: стопка газет, фруктовая миска с лежащими ключами и вскрытыми письмами, а заодно — и с яблоками, пара подсвечников, откупоренные бутылки вина, кофейная кружка, паяльный прибор. Но все это странным образом смотрелось совершенно гармонично, — как одежда Тома.

Сама кухня оказалась светлым помещением справа в глубине дома. Через французские окна Элизабет могла видеть внизу узорную решетку перил лестницы, ведущей в сад.

Эта кухня походила на то, что видишь в выставочных залах или в дорогих магазинах: там обнаруживаешь бесчисленное количество безделушек, в высшей степени изысканных. Здесь же изысканность не могла скрыть того, что каждый сантиметр тщательно продуман, что ручка каждого буфета, каждая лампа внимательно изучены, а уж потом отобраны.

Том Карвер поставил перед Лиз кружку с кофе:

— Ваш отзыв — не очень-то восторженный.

— Я не привыкла бывать в домах, куда вложено столько души, — ответила на это Элизабет.

— Как бы там ни было, но вкладывать душу — моя профессия.

— Да-да, конечно. Я не хотела показаться невежливой.

— Я и не считаю вас невежливой, — он присел напротив нее. — Первоначальные обитатели этого дома вложили большую долю души, не так ли? Особенно — в общих комнатах. Подумайте, каким роскошным был Бат, — Карвер замолчал и придвинул к Элизабет мисочку с коричневым сахаром. — Почему вы непременно хотите жить в Бате?

— Мой отец живет здесь. Мне знакомы эти места. После Лондона тут спокойнее.

— Так почему вы не купили в Лондоне дом с садом, и не навещаете своего отца в свободные выходные?

Элизабет опустила ложку с сахаром в кружку, медленно помешивая.

— Не знаю, я не думала о таком. Мне пришла в голову идея купить коттедж с садом.

— Англо-саксонская сельская идиллия.

— Возможно.

— Это очень романтично, — сказал Том, — очень достоверно. Саксы танцуют вокруг майского древа…

— Но разве они танцевали? — спросила Элизабет. — Они еле пробирались в грязи, одетые в отрепья и умирали до тридцати.

— Идиллия непохожа на реальность. Она зависит от отсутствия грязи и наличия всех зубов. Вот у вас есть идиллия?

Элизабет сделала глоток кофе.

— Нет.

— Благоразумная девушка, — сказал Том.

— Я не уверена, что могу считаться таковой, — ответила она. — Но после смерти матери я очень хорошо поняла, что хочу что-то изменить, сделать что-то новое, разнообразить свою жизнь. Я не желала менять работу, потому что у меня уже через год-другой будет перспектива занять ведущую должность. Но интуитивно почувствовала, что превращаюсь в одну из тех женщин, которые преподавали нам в школе и кого мы обычно жалели с превосходством юности. Вероятно, мы совершенно неверно толковали жизнь — в четырнадцать-то лет! Но мы не видели в их жизни хоть что-то, кроме школы, кроме нас…

Том обхватил обеими ладонями кружку.

— Вы были когда-нибудь замужем?

На долю секунды возникла напряженность.

— Нет, — ответила Элизабет.

— А хотели этого когда-нибудь?

Лиз взглянула на свою чашку с кофе. С одной стороны, она хотела прямо сказать Тому: он недостаточно хорошо ее знает, чтобы задавать подобные вопросы. С другой же стороны, ей было нужно, пользуясь случаем мимолетной откровенности, рассказать, что она как никогда желает выйти замуж. Но только подходящие мужчины уже благополучно женаты. Она чувствовала, что сможет реализоваться только в любви, даже если ей и не представится такая возможность. Это беспокоило Лиз. Переносить одиночество, эту постоянно усиливающуюся боль, оказывалось с каждым днем все труднее. Одиночество затеняло все. Оно заставляло Элизабет думать (и это однажды заметил ее отец), что любой наполненный наполовину стакан чаще всего наполовину пуст.

Когда Лиз стояла в то утро в маленьком домике на Лэнсбери-Крисчент, то была способна мысленно представить себя там в одиночестве. И эти образы отличались от той картины, которую нарисовал Том — от летнего вечера, когда двери в сад открыты, когда на столе во внутреннем дворике стоит поднос с напитками, когда рядом — компания друзей. У нее были друзья, да, конечно. С ними она ходила в театры и кино. Друзья приглашали Элизабет на воскресный ленч и не скрывали в ее присутствии переполнявшую их гордость и радость от воспитания детей. Можно, конечно, воспринимать друзей как членов своей семьи. У нее были неженатые приятели, которые так и поступали. Но в итоге обособленность поджидала Лиз не в пустой квартире, а в ее сердце. Она осознала это, как беспощадную правду, лишь неделю назад, когда заполняла карточку донора почек у своего лечащего хирурга. Кого известить в случае ее смерти? «Моего отца», — написала Элизабет. А потом задумалась: кого бы она назвала, если бы ее отец умер?

— Я полагала, — сказала Лиз Тому Карверу, — что мы собирались поговорить о моем доме.

— Да.

— Но…

— Я стараюсь заставить вас сказать: действительно ли вы хотите потратить примерно пятнадцать тысяч фунтов на нечто, от чего ваше сердце не будет ликовать.

— Почему это должно интересовать вас? — резко спросила Элизабет. — Почему это беспокоит вас? Вы получите свое вознаграждение в любом случае, понравится мне дом или нет.

Том Карвер поднялся и прошел через кухню к столу, где он оставил кофейник. Он спокойно ответил:

— Вы совершенно правы. В большинстве случаев я действительно не принимаю близко к сердцу дела своих клиентов. Они — те, кто совершает в итоге выбор, этот выбор — их обязанность. Но… — он замолчал.

— Но что?

— …Вы прелестная женщина, — просто ответил Том. Он держал кофейник над ее кружкой. — Еще кофе?

Лиз отрицательно помотала головой. Он наполнил свою кружку, а потом сказал:

— Могу я вам кое-то показать?

— Конечно.

Карвер поставил кофейник и ушел в другой конец кухни, которая была оборудована, словно гостиная — с диваном, креслами и телевизором. Потом вернулся обратно, неся фотографию в рамке, и поставил ее перед Элизабет.

— Вот.

Мистер Карвер принес фотографию маленького мальчика, вероятно (Элизабет никогда не была уверена в определении детского возраста) лет семи. Он казался на удивление симпатичным, с густыми волосами, ясными глазами и усыпанным веснушками лицом. На мальчике были клетчатая рубашка и джинсы. Он сидел верхом на воротах или заборе, глядя прямо в объектив так, словно ему нечего было скрывать.

— Мой сынок, — сказал Том. — Его зовут Руфус. Ему восемь.

— Выглядит, как ангелочек, — проговорила Элизабет.

— Я даже думаю, что он таков и есть, — улыбнулся Том. — В его отсутствие я полагаю так.

Элизабет отодвинула фотографию на несколько сантиметров.

— Сейчас он в школе?

— Нет. Он живет со своей матерью.

— Вот как, — протянула Лиз.

— Его мать оставила меня, — сказал Том. — Почти год назад. Она оставила меня ради заместителя директора школы, учителя в местечке под названием Седжбери. Это в Мидленде.

Элизабет снова взглянула на фотографию.

— Мне очень жаль.

— Она тоже учительница, — пояснил мистер Карвер. — Они встретились на конференции по обучению в сельских школах. У него трое детей. Свадьба была на прошлой неделе.

— Мне очень жаль, — повторила Элизабет.

— Возможно, мне и следовало этого ждать. Многие говорили мне, что так и будет. Она на пятнадцать лет моложе меня.

В голове Элизабет мелькнула мысль, что эта сбежавшая жена должна быть примерно ее возраста.

Она осторожно спросила:

— Может, все дело не в возрасте, а в характере? У моих родителей разница в двенадцать лет, но они были очень счастливы.

Том улыбнулся ей:

— В нашем случае было и то и другое.

Зазвонил телефон.

— Прошу меня извинить, — сказал мистер Карвер. Он прошел через кухню туда, где на стене висел телефон, и стал спиной к Элизабет.

— Алло? Алло, моя хорошая. Нет, нет, у меня гости. Нет, клиент. Да, конечно, ты можешь. В воскресенье утром. У тебя все в порядке? Неделя прошла хорошо? Хочу, чтобы они дали тебе с собой телефон в машину на время этой поездки. О-кей, родная. Чудесно. Отлично. Увидимся завтра.

Он повесил телефонную трубку.

— Моя дочь.

Элизабет взглянула на него:

— Ваша дочь?!

Он вернулся с улыбкой обратно к столу.

— Моя дочь, Дейл. Моя комната превращается почти что в исповедальню. Вам не следует так удивляться. Да, у меня есть дочь двадцати пяти лет, а еще сын двадцати восьми лет.

— Как? — с недоумением спросила Элизабет.

— Обыкновенно. Моя первая жена умерла двадцать лет назад от какого-то вируса во время отпуска на Греческих островах. Она сгорела за десять дней.

Лиз встала.

— Говорят, несчастье всегда кажется непомерным.

Том взглянул на нее.

— Но все так и было. В какой-то момент я думал, что просто умру от горя, но даже в самой глубокой депрессии знал, что винить некого. Это трагическая случайность, рок, перст судьбы, перед которым так преклонялся древний мир.

— Вы сами воспитали своих детей?

— Да, до того момента, когда Руфус девять лет назад находился в утробе матери, и я женился на Джози.

— Но ваши старшие дети были тогда почти взрослыми…

— Почти. Но все равно пришлось нелегко. На самом деле, это было просто ужасно. Дейл и Лукас — особенно, Дейл — привыкли, что я нахожусь в их полном распоряжении.

Элизабет обернулась в поисках своего пальто.

— У меня никогда не было трудностей с отцом. Возможно, я счастливая…

— О, простите, мне так неудобно, — проговорил Том. — Действительно, очень неудобно. Я и мысли не держал обременять вас своими проблемами. Просто хотел выяснить, что вы действительно желаете делать со своим домом, — только и всего.

Она потянулась к пальто на спинке соседнего стула. Том подошел, взял у нее из рук пальто и подал его.

— Да я и сама теперь не знаю.

— Теперь?

— Вы заставили меня задуматься. Или, может быть, это утро.

На долю секунды он задержал свои руки у нее на плечах, уже надев пальто.

— Это доставило вам удовольствие?

— Да, — ответила она.

— Даже несмотря на то, что я упрекнул вас?

— Я не то имела в виду. Иногда… — Лиз замолчала. — Иногда люди даже не упрекают, а просто понять не хотят.

Том встал перед ней и внимательно посмотрел в лицо.

— Я буду рад пригласить вас на ленч.

— Сейчас?

— Прямо сейчас, — ответил архитектор.

— Отлично, — сказал отец Элизабет. — Все в порядке?

— Нет, — проговорила она, оглядев комнату. — По крайней мере, не в случае с домом. Ты говорил, что нашел кого-то для уборки?

— Да, — ответил Дункан Браун. — Два раза в неделю, по утрам.

— Она уже была здесь?

— Это он. Буфетчик на неполном рабочем дне из кабачка «Лиса и виноград». Нет, он здесь еще не был.

— Это ужасно, папа. Здесь действительно грязно.

— Неужели?

— Да.

— Мне кажется, я и не заметил.

— Или не имеешь ничего против…

— В принципе, да.

— Думаю, — сказала Лиз, — я должна сделать что-нибудь — по крайней мере, с ванной.

— Почему бы тебе лучше не рассказать мне о своих делах?

— Я немного смущаюсь…

— Почему?

— Потому что я так много узнала о Томе Карвере за короткое время.

— Отчего же это должно смущать тебя? — спросил Дункан, снимая очки для чтения.

Элизабет прислонилась к косяку двери, ведущей в крошечный холл.

— Он рассказал мне очень многое. Я не привыкла к таким поворотам событий. Я не представляла, чтобы люди говорили мне такие вещи, если только они не хотят предстать передо мной в выгодном свете. А он — не хотел. Похоже, мистер Карвер намеревался познакомиться со мной поближе.

— А, — проговорил Дункан.

— Не изображай из себя такого уж знатока.

— Я изображаю не знатока, это всего лишь проблеск прозрения.

— Тут нечего прозревать. Мы пообедали в баре, и он говорил гораздо больше, чем я.

— Что не удивляет. Ты никогда не была болтуньей.

— Папа, — сказала Элизабет, — я начинаю удивляться, зачем купила этот дом.

Дункан снова надел очки и посмотрел на дочь поверх них.

— Том спросил меня, могу ли я представить себе свою жизнь там, — продолжала она. — А я не уверена, что смогу.

— Дорогая, — сказал Дункан, — когда тебе было пять, и мы собирались путешествовать с палаткой по Британии, ты очень вежливо сказала своей матери и мне: мол, я не думаю, что присоединюсь к вам, потому что не представляю, на что это будет похоже.

— А что я думала о том, когда отправилась в путешествие?

— Тебе, похоже, там понравилось. Я научил тебя, как покупать хлеб, и ты каждое утро, семеня ножками, ходила к булочнику, выглядела страшно серьезной, и возвращалась обратно всякий раз с нужной буханкой хлеба.

— Но на этот раз все по-другому…

— Разве?

— Все гораздо больше.

— Только в пропорциях. Ты тоже выросла.

— Я не хочу, — вдруг сказала Элизабет, — покупать новую порцию одиночества. Не желаю обманываться, что поменяю свою жизнь, когда на самом деле опять все будет по-старому, — но только в другом месте.

Дункан поднялся. Крошки печенья, которое он ел вместе с супом, посыпались, как перхоть, из складок его кардигана. Он стал похож на пожилую цаплю. Так мистер Браун выглядел всегда, когда сочувственно смотрел на кого-нибудь, вытянув вперед тонкую шею на длинном худом туловище.

— Да ты вправду старый потрепанный конь, который борозды не испортит… — ласково сказала Элизабет.

Он улыбнулся ей в ответ:

— А ты — прелестная женщина.

— Том Карвер так и сказал.

— Отлично, — проговорил Дункан. — По крайней мере, в этом он разбирается.

Вернувший домой, Том Карвер открыл для кота банку с крольчатиной в желе. Он не очень-то жаловал котов. Но этот зверь принадлежал Джози, и она бросила его здесь, когда уехала. Так что животное стало для Тома своего рода союзником, собратом по несчастью.

Это был огромный, почти квадратный добродушный кастрированный кот по имени Бейзил. Он целый день лежал клубочком на солнышке и перебирался за лучом с одного места возле дома на другое. Недавно у него обнаружилось воспаление уха. Когда Том отвез животное к ветеринару, то доктор заявил, что у Бейзила чрезвычайный избыток веса, и его сердце подвергается огромной нагрузке. Ветеринар предписал коту диету, которая включала в себя крохотные банки для гурманов — с превосходным постным мясом в пикантном желе. Бейзил посчитал, что они являются деликатесом, если порции так ничтожно малы, и приспособил их как дополнение к тому, что Том оставлял возле них: к маслу, бекону или пакетикам корма, способствующего пищеварению. Вероятно, теперь он стал еще толще и жирнее, чем прежде, — подумал Том, поглаживая широкий мягкий загривок кота.

Когда Бейзил был накормлен, Том спустился вниз, в полуподвальный этаж. Если Элизабет Браун нашла его кухню затейливой, то вряд ли она подумает подобное о нижнем этаже, — предположил он. Это было своего рода машинное отделение, разве что здесь стояла тишина. Помещение, светлое и спокойное, Том обставил безразмерными чертежными досками и длинными низкими шкафами. Внутри находилось нечто вроде ящиков для карт, куда архитектор складывал свои чертежи и планы. Освещение смотрелось безукоризненно. Единственным неприятным предметом в комнате был гигантский аппарат для печатания фотографий, да и он ютился за японской ширмой из вишневого дерева под прозрачной пленкой.

В комнате стояло спокойствие, не имелось ничего лишнего. Хотя, на взгляд Тома, после субботнего обеда в баре с Элизабет, комната выглядела довольно блекло.

Архитектор повернулся к ближайшей чертежной доске и осторожно включил раздвижную лампу над ней. На доске лежали чертежи для перестройки амбара. Это был симпатичный амбар девятнадцатого века, большой и добротный. У Тома возникли проблемы, когда он уговаривал хозяев не застеклять огромные фронтоны на востоке и западе, через которые когда-то проезжали повозки.

Он опустился на скамеечку перед доской и посмотрел на чертежи. Они были хороши, но не прекрасны. Им не хватало оригинальности. Том подумал об Элизабет, стоявшей на коленях на полу гостиной в Лэнсбери-Крисчент и рассматривавшей другие чертежи. Карвер вспомнил ее, сидящую напротив него за столом в баре, слушающую его, очень аккуратно поедая салат. Он решил, что было бы чудесно пойти туда снова поужинать, — возможно, после концерта или похода в кино. Может быть, следует позвонить на квартиру ее отца и пригласить ее на ленч завтра, в воскресенье, прежде чем мисс Браун сядет на поезд, чтобы вернуться в Лондон. Но потом он вспомнил, что не сможет этого сделать.

Том поднялся со скамеечки и обошел весь полуподвальный этаж. Дейл собирается прийти завтра. Сейчас у дочери наступили трудные времена, ее бросил парень.

Карвер подошел к окнам и выглянул в сад в сумерках. Наверное, не стоит говорить Дейл об Элизабет, — решил он.