Чужие дети

Глава 9

— Я продам его, — сказала Элизабет. Она стояла под руку с Томом и смотрела на дом, который купила буквально несколько месяцев назад.

— Так ты же только что купила его!

— Верно.

— Тебе стоит повременить, привести его в порядок, а затем дом можно выгодно продать.

— Я не могу находиться в состоянии скуки, — проговорила Элизабет. — Дом меня больше не интересует. Я по-прежнему в восторге от него, но теперь он не станет моей жизнью.

Том прижал ее к себе.

— Хорошо.

— Я спрашивала отца, нравиться ли ему дом, и он ответил, что голова кружится только от мысли об этом.

— А что он сказал о твоей свадьбе со мной? — спросил Том.

— Думаю, считает, что ты — ненадежный партнер.

— В каком смысле?

— Ты миновал уже период мужской активности и достаточно стар, чтобы знать свой собственный вкус.

— Я знаю, что все в порядке.

Элизабет пинала сухие листья под ногами.

— На самом деле, думаю, он меньше удивлен, чем я. Тем, что я собралась замуж, я имею в виду. А вот я удивлена… — Элизабет посмотрела на Тома без улыбки. — Да, — проговорила она. Потом оглянулась на дом. — Полагаю, Дейл это не понравится?

— Дейл…

Дочь Тома была очень несдержанна по отношению к Элизабет. Они виделись несколько раз, всегда в его присутствии, и девушка вела себя подчеркнуто по-хозяйски, суетливо предлагала будущей жене отца чай и подушки, вела беседу. Она рассказывала Элизабет, как сильно любит свой родительский дом. «Я знаю его всю свою жизнь, вы понимаете? Меня принесли сюда из больницы после рождения, и я никогда по-настоящему отсюда не уходила. Ну, если не считать школы. Я ненавидела школу. А вы? И я не терплю квартиру, где живу сейчас. Она такая безликая…»

— Почему ты заговорила о Дейл? — спросил теперь Том.

— Потому что она сказала, что ненавидит свою квартиру. И не любит Бристоль — в отличие от своего дома. Так что, может быть…

— Я так не считаю.

— Слишком большой?

— Слишком тесный, — ответил Том.

— Для нас?

— Да.

— Продолжай, — сказала Лиз. — Мы все взрослые, а у Дейл своя собственная жизнь. В любом случае, она не высказывает в мой адрес абсолютного возмущения.

Том улыбнулся, обернувшись к Лиз. Он медленно повел ее обратно, вниз по склону.

— Тогда дом станет слишком тесен для меня, — проговорил он.

— Но ты любишь дочь…

— Дорогая…

— Тогда в чем дело?

— Она обладает подавляющим характером, если хочешь знать. Дейл нельзя ни о чем говорить, ни во что посвящать…

— Ну, значит, ее просто обмануть.

— По разным причинам. Без сомнения, это так, — ответил Том.

— Думаю, расспрошу ее как-нибудь…

— По поводу дома?

— Да.

— Не делай этого.

Элизабет остановилась.

— Что ты, в самом деле, пытаешься мне сказать?

Том замолчал, а потом произнес:

— То, что я хочу жить с тобой без постоянного присутствия кого-то еще.

— А она будет присутствовать постоянно?

— Да.

Лиз пожала плечами:

— Ну, коли ты так говоришь… Хотя я думаю, это будет немного жестко.

Он обнял ее.

— Родная, я думаю о тебе.

— Правда?

— Я помню, как Джози однажды сказала или прокричала (это больше похоже на истину), что ни одна женщина в здравом уме никогда не хотела быть мачехой. Я и не предполагаю, что ты желаешь стать таковой.

— Я не имела в виду…

— Потому что не знаешь. Пока не знаешь. Но я-то видел все это. Мы должны начать, как собирались — без коротких визитов Дейл. Руфус — совсем другое.

— Он очень милый, — с теплотой в голосе сказала Элизабет.

— И он — ребенок. Не взрослый со своими сложностями. Лукас — мужчина, с ним все в порядке, к тому же, он независим.

— Мой отец сказал… — она осеклась.

— Что?

— Что должны существовать курсы тренинга для мачех. Материнство приходит после девяти месяцев подготовки со всеми поддерживающими эмоциями. А положение мачехи больше похоже на взрыв бомбы в портфеле мужчины, за которого она вышла замуж.

— Откуда он знает об этом так много? — спросил Том.

Элизабет подняла воротник пальто.

— Отец читает истории, глядя на все с моей колокольни. Он говорит, они заставляют его думать.

Том засмеялся:

— Он замечательный…

— Я знаю.

Карвер покрепче обнял ее.

— Но ты беспокоишься?..

Элизабет посмотрела на Тома, чье лицо оказалось очень близко.

— По поводу того, что стану мачехой?

— Да.

Она рассмеялась:

— Нет, в последнее время — скорее, нет. Мы вряд ли окажемся в стране Белоснежки, верно?

Том поцеловал Лиз.

— Ты знаешь, почему я люблю тебя?

— Нет, конечно же, нет.

— Ну, на то есть сотня причин, но сто первая — потому что ты такая разумная.

Позже в этот же день он, извиняясь, сказал, что должен встретиться с клиентом.

— Я буду через пару часов. Но они работают не здесь и приезжают только на выходных, потому встречаться нам довольно трудно.

— Естественно.

— Почему бы тебе не посмотреть дом, — предложил Том, — без меня?

— Ради бога…

— В этом нет ничего страшного. Он станет и твоим домом, конце концов.

Элизабет передернуло.

— У тебя здесь уже было так много жен…

— Значит, наступило время все изменить, — сказал Карвер и улыбался ей. — Время изменить все для тебя и меня.

— О, — сказала она, смущенная и польщенная. — О…

Он поцеловал ее.

— Подумай об этом. Пройдись по дому и подумай, что тебе хотелось бы поменять. Что-нибудь обязательно найдется. В общем, как захочешь…

Когда он ушел, Элизабет сидела за кухонным столом, допив остававшийся в кружке чай. Сладкая удовлетворенность окутала ее, наполнила комнату, мирно растеклась над диваном и стульями у дальнего конца кухни — над столом, над бутылками, кувшинами, чашками и банками, над Бейзилом, растянувшимся на подоконнике и подставившим свой необъятный в крапинку живот зимнему солнцу. Трудно поверить, что покупка дома, о котором она на самом деле и не мечтала, — просто подсознательно желала сменить обстановку, — смогла все так круто перевернуть за последние несколько месяцев. Жизнь наполнилась смыслом, когда Элизабет уже потеряла всякую надежду на личное счастье. Дом трансформировался в Тома Карвера, а с появлением Тома весь новый необычный мир медленно проступал в реальности, представляясь не просто привлекательным, но именно таким, к какому она страстно стремилась годами.

Сидя на кухне Тома (вскоре это будет ее кухня), Элизабет могла признаться самой себе во всем с почти успокаивающей откровенностью. Это не просто желание обладать Томом, охватившее ее так сильно. Помимо страсти имелось еще и существование одинокой деловой женщины, отличное от сильного положения замужней особы, которая ведет дом, спокойно и уверенно решает вопросы с прачечной или проблемы приготовления рождественской индейки и приема гостей. Она сможет осознать, что решения принимаются самостоятельно, определяя весь ход вещей.

Лиз оглядела кухню, ее глаза скользили с одной вещи на другую: вот медный дуршлаг, бутылка оливкового масла, банка с деревянными ложками, а вот стопка газет, пара очков для чтения, связка ключей, подсвечник. Сна подумала с неожиданным обжигающим чувством счастья: «Я хотела бы устроить здесь свой очаг».

Элизабет поднялась, выплеснув остатки уже остывшего чая, поставила кружку в посудомоечную машину. Бейзил, услышав движение и надеясь, что оно означает открытую дверцу либо холодильника, либо буфета, перевернулся на живот, подобрал огромные когти и окинул кухню обманчиво сонным взглядом.

Она нагнулась, чтобы коснуться рукой кошачьего затылка. Кот заурчал, не шевеля усами.

— Ты будешь моим приемным котом…

Лиз выпрямилась.

«Погуляй по дому, — сказал Том. — Подумай, что хочешь поменять».

Элизабет открыла дверь в кухню и вышла в узкий холл с элегантным полом в черно-белой гамме. Оттуда лестница вела на второй этаж, где находилась гостиная с видом на улицу, позади нее располагалась спальня, где они с Томом были близки в первый раз, сразу после Рождества. А с тех пор такое происходило часто. На лестничную площадку выходила дверь ванной возле спальни. Ванну спроектировали в задней части дома над подсобным помещением первого этажа. Затем лестница поднималась наверх — там Том отвел место под детские комнаты: для Руфуса, для Дейл. Там же находилась комната, предназначенная Лукасу. Но теперь она была набита чемоданами, папками из архитектурного архива Тома. Там же лежали и детские игрушки младшего сына.

Элизабет поднялась по ступеням. «Это Джози, — сказал Том, — покрасила стены в желтый — цвет китайских императоров». Тон был более смелым, чем выбрала бы Лиз, но он даже понравился ей. В любом случае, бывшая жена Тома оставила после себя не самый ужасающий подарок. Она ушла, потому что сделала свой выбор, потому что предпочитала большее. А в ее отсутствие желтые стены впечатляли и выглядели радостно.

Лиз поднесла руку и похлопала по стене.

— Ты можешь остаться.

Гостиная была другой. Паулина, как сказал Том, обычно часто бывала здесь, она тщательно подбирала занавески и хрупкую мебель. Джози не нравилась гостиная, она почти никогда не входила туда. Вместо этого часть кухни была переделана под альтернативную гостиную. Казалось, здесь не было ничего, что говорило о второй жене. Зато сохранилось ощущение, что она никогда не приходила сюда добровольно, чтобы не сталкиваться с фотографиями Паулины, ее снимками рядом с Томом и с детьми. С портретов над камином Паулина неподвижно смотрела из-под челки, одета она была в платье по моде семидесятых. «Хорошо выглядела, — подумала Элизабет, глядя на нее. — Как Дейл — такая же ухоженная, с той же внешней уверенностью. Наверное, я не смогу убрать портрет, но одна-две фотографии уйдут, а заодно — занавески и покрывала с рюшечками. Может быть, тактично указать Тому на то, что в комнате царит аура усыпальницы. Все-таки, не мешает слегка изменить это закостеневшее постоянство».

Она посмотрела вниз на ближайший снимок Паулины. Покойная жена Тома была в платье или рубашке с длинными, театрально драпированными манжетами. Паулина обнимала дочку в сарафанчике, которая сидела у нее на коленях. Дейл выглядела очень маленькой — почти младенцем с пухлыми голыми детскими ножками. Над ее головой Паулина спокойно смотрела в объектив: темные волосы приглажены, а черные брови разлетались в стороны. Украдкой Элизабет протянула руку и потянула снимок, пока под ним не показалась стена. Тогда она издала невольный вздох облегчения.

В спальню Тома Лиз могла не заходить. Спальня удобная и ничем не примечательная. Джози повесила льняные цветные занавески, а потом потеряла всякий интерес к продолжению убранства комнаты. В год, когда Том остался один, он позволил себе перенести в комнату нужные для него вещи: одежду, ботинки, компакт-диски и книги. На комоде стояли фотографии его детей, там было три снимка Руфуса, а позади них — полустертая почтовая открытка с изображением мадонны Рафаэля. Репродукция поддерживала еще один снимок Паулины. Но здесь не было ни одной фотографии Джози. Лиз иногда даже хотела попросить дать ей посмотреть на фото матери Руфуса, но так и не собралась с духом. Том считал, что о Джози тяжело говорить со снисходительностью. Но Элизабет смутно чувствовала, что его бывшая жена стала ее странным союзником. Она была молчаливым противником в едва уловимой войне за независимость против неуязвимой безупречности духа Паулины.

Элизабет заходила наверх только один раз — по приглашению Руфуса, чтобы посмотреть его комнату. Мальчик был очень горд ею. Он показал ей управляемый аэроплан, который сделал сам, а модель эсминца решил не строить, пока ему не исполниться девять лет. Были здесь особенная прикроватная лампа, крепящаяся к изголовью, походная сумка сына Тома, комод, где он хранил свои коллекции — раковин и стикеров, изображений часов, вырезанных из журналов. Теперь, без него, она могла открыть комод и выдвинуть ящики, посмотреть на развешанную и сложенную одежду, на уложенные парами носки, скрученный пояс и короткий готовый галстук на петле из резинки. Они были очень притягательны, эти выдвижные ящики, благоухающие невинной надеждой, что всегда будут использоваться — неделями, годами непрерывного детства. Ничего менять здесь не следует, — поклялась себе Элизабет. Ничто не должно преднамеренно нарушить безмятежного состояния Руфуса.

Она открыла ящик и потрогала сложенные рубашки и пары джинсов — а потом, почти с благоговением, закрыла комод.

Лукас не жил в своей комнате уже лет шесть или семь. Он съехал, когда поступил в университет и теперь использовал свою комнату, как место складирования ненужных вещей: подушек, музыкального оборудования, лыжных ботинок, ламп, теннисных ракеток, плакатов в рулонах, которые он привозил сюда между семестрами и долгими пешеходными путешествиями за рубеж. Путешествовал он каждое лето. С первой работой пришла первая квартира, и Лукас перевез почти все свои пожитки, за исключением покрывал и постеров. С тех пор у него изменился вкус, Люк стал предпочитать однотонные цвета.

Комната выглядела заброшенной, сырое пятно образовалось над окном, из которого открывался вид на очаровательный маленький внутренний дворик и сад внизу. В стороне располагались такие же очаровательные соседские сады. Но это была приятная, светлая комната. Она подходила для того, чтобы со временем стать детской.

Элизабет вышла на галерею. Слабый звук снизу долетел до ее ушей. Она облокотилась на перила и посмотрела вниз.

— Том?

Тишина. На улице заревел мотор, и окна, как обычно, задребезжали в ответ на неожиданный и резкий звук. Лиз прошла по галерее и повернула ручку закрытой двери в комнату Дейл. Дверь оказалась заперта.

— Странно, — снова вслух сказала Элизабет.

Она снова повернула ручку и дернула ее. Потом повернула ее в другую сторону. Дверь закрыли, скорее всего, намеренно. Лиз рассмотрела ее. На дверях у Руфуса были стакеры, у Лукаса по какой-то причине висел латунный молоточек в виде маленькой головы барана. А тут ничего нет. Дверь, покрашенная ровной белой краской, стояла перед Элизабет, как бы отказываясь давать ей информацию о своей владелице. Она наклонилась и посмотрела в замочную скважину. Там было темно, словно комната закрыта и изнутри. Ничто не могло быть более обидным, чем восприятие Дейл, считавшей это помещение своей территорией, местом, которое всегда принадлежало ей и ее жизни. И это место она намеревалась сохранить за собой во что бы то ни стало.

Элизабет поднялась. Том рассказывал ей о Дейл, о том, как отразилась на девочке, уже тогда легко возбудимой и нуждающейся в одобрении, смерть ее матери, о сцене в темной спальне. Дейл тогда билась в истерике на кровати, а Лукас стоял с побледневшим от страха и горя лицом и молча смотрел на сестру. Лиз глубоко сочувствовала Дейл, Тому, Лукасу — всем, страдавшим от внезапной гибели их семейной жизни. Она слушала с вежливым пониманием. У нее самой такой трагедии не произошло. Было молчание, особенно, между ней и матерью, но никогда не случалось сцен. Элизабет никогда не чувствовала, как теперь, входя в мир прошлого и настоящего Тома, многих эмоций — ожесточенности, дикой, первобытной человеческой страсти. Все это раньше ассоциировалось только с греческой трагедией и Шекспиром.

Она посмотрела на запертую комнату Дейл и впервые испытала приступ дурных предчувствий. Ведь некоторые вещи эмоционального плана нельзя уладить с помощью спокойствия и благоразумия. Элизабет слегка приободрила себя, подумав, как обычно говорила ей мать, что не надо быть такой мелодраматичной. Дверь заперта, потому что Дейл не ладила со своей первой мачехой. Но Лиз другая, у них все будет хорошо.

Она прошла по галерее и начала медленно спускаться вниз. «Ты не станешь чрезмерно заботливой, — сказала ей на прошлой неделе коллега по работе, — да и слишком терпеливой быть не сможешь». Но я должна, — подумала теперь про себя Элизабет, — быть сама собой, чтобы жить в этом доме, как в своем.

Она остановилась перед гостиной. Нужно сделать эту комнату своей, а не принадлежащей Паулине. Даже если кто-то вспоминает с любовью об умершей, не следует жить так, будто она в действительности не умерла.

Элизабет расправила плечи. Сейчас она пойдет вниз на кухню и начнет делать наброски для своего камина, возможно, даже для менее бросающихся в глаза современных стульев, чем те, которые выбрала Джози. Потом надо спуститься в сад и вычистить неподметенные прошлой осенью листья, увидеть, что под ними скрывается, и начать тормошить здешнюю жизнь.

Она вышла в холл, а затем оказалась в кухню. Дейл в темно-синем блейзере и плотно облегающих джинсах стояла у стола и читала почту отца.

— Дейл!

Дочь Тома взглянула на нее с улыбкой. Она не положила письмо на стол, выглядя совершенно спокойной.

— Привет!

— Как вы сюда попали? Я не слышала звонка. Возможно, Том не запер дверь…

— При помощи ключей, конечно же, — сказала Дейл. Она опустила руку в карман блейзера и достала связку ключей на красной ленточке. — Моих ключей.

Элизабет набрала в легкие воздух.

— Вы… я хочу сказать, вы часто так делаете?

Дейл улыбалась, все еще держа письмо отца в другой руке.

— Что?

— Вторгаетесь сюда…

Девушка ответила со смехом:

— Когда мне это нужно. Прежде всего, это мой дом.

Элизабет подошла к чайнику, став спиной к Дейл.

— Хотите чаю?

— Так нет заварки. Я посмотрела.

Лиз спокойно ответила:

— Я купила заварку сегодня утром.

Ее собеседница удивленно подняла глаза:

— А где же она?

— Здесь.

— О, у нас чай лежит не здесь. Он лежит в буфете возле кофе.

— Это довольно далеко от чайника…

— Он всегда был здесь, — сказала Дейл. Она опустила письмо. — Я смотрю, у папы снова проблемы с парнями из землеустройства.

Элизабет было открыла свой рот, чтобы спросить: «Вы читаете корреспонденцию вашего отца?» — но не решилась. Она налила воду в чайник.

— Отец ушел?

— На строительную площадку.

— Проклятье. Моя машина барахлит.

— Вы хотите, чтобы он посмотрел ее?

— Нет, — ответила Дейл. Она усмехнулась. — Я хочу, чтобы он заплатил за нее.

— Но… — сказала Элизабет и остановилась. Она включила чайник и достала пакетик чая.

— Папа начал это делать, когда я была студенткой, и теперь просто продолжает. Послушайте, я сделаю чай. Садитесь.

— Я прекрасно…

— Вам не следует ничего делать, — проговорила Дейл. Она прошла мимо Лиз, открыла буфет, достала чайник, который Элизабет никогда не видела прежде, и вернулась обратно, снова пройдя мимо и взяв пачку чая.

— Вы уже осмотрели дом?

— Да…

— Гостиная чудесная, не правда ли? Это единственная комната, которую мама действительно успела закончить до того, как умерла. Портрет нарисовал один из ее друзей, который стал знаменитым, членом Королевской академии и все такое. А когда портрет был закончен, он погиб при восхождении в горах Швейцарии. Я всегда думала, что это выглядело очень пророчески, особенно если учесть, что художник был в нее влюблен.

— Он?

— О, да, — сказала Дейл беззаботно. — Каждый был в нее влюблен.

Элизабет подошла к окну и подтолкнула локтем Бейзила, чтобы освободить себе место.

— У вас хорошо прошла неделя?

Дочь Тома кивнула. Она начала греметь кружками и дверцами буфета, с шумом открыла дверцу холодильника в поисках молока.

— И так, и этак. Я просто немного волнуюсь из-за машины, все эти пройденные мили… Мне нужно было на Джерси и Гернси в среду, и все бы ничего, если бы не Южный Уэльс в конце. Я не знаю, что они читают в Южном Уэльсе, но, конечно, не то, что я пытаюсь продать.

Элизабет начала поглаживать теплый плюшевый бок Бейзила.

— Безусловно, ваша фирма починит машину.

Лицо Дейл передернулось.

— Я уже превысила свое денежное пособие на ремонт — использовала его в личных целях немного больше, чем ожидала. Я не думаю, что это серьезно, но что-то в машине стучит, можно получить небольшую, но неприятную поломку на трассе. Папа, благодаря своей доброте, дал мне телефон в машину, но только на прошлой неделе. И это очень меняет все дело. — Она положила заварку в чайник. («Слишком много», — отметила про себя Элизабет, но ничего не сказала). — Вы не знаете, отец ушел надолго?

— Думаю, на часок-другой.

— Дело вот в чем, — проговорила Дейл задушевным тоном. — Я хочу попросить его о кое о чем, кроме машины.

— Да?

— Я хочу переехать, — сказала дочь Тома. — Я хочу другую квартиру. — Она налила кипяток в чайник и опустилась на стул возле стола, так чтобы расположиться поближе к Лиз.

— На самом деле, я уже подыскала одну.

Элизабет взглянула на нее:

— Уже?

— Да. Там нужно кое-то переделать. Я имею в виду — все.

— Но ваш отец — архитектор…

— Очень удобно, не так ли? Но это снова деньги, и настоящие.

Элизабет подумала о своем доме. Хотя она больше не хотела жить там, но чувствовала абсурдную ответственность за это жилище, за то, что оно принесло ей. Лиз собралась с силами.

— У меня есть дом…

Дейл улыбнулась. Она наклонилась к руке Элизабет, потом встала, чтобы налить чай.

— Спасибо. Это крайне любезно с вашей стороны. Но, на самом деле, признаюсь, я пришла сюда и сую нос не в свои дела. А дом для меня — нечто постоянное, незыблемое. Вы знаете, что я имею в виду?

— Не хотите чувствовать постоянство?

— До тех пор, пока у меня нет того, кто будет постоянно со мной. Я думала, вы поняли…

— Знаю, мне жаль.

Дейл подошла с двумя кружками к подоконнику и протянула одну Элизабет.

— Отец всегда был такой опорой. И Люк. Вы знакомы с Лукасом?

— Еще нет. Мы собираемся завтра пообедать с ним и Эми.

Лицо Дейл изменилось.

— О, и вы? Я не знала…

Элизабет отхлебнула чай. Наступил момент для еще одного небольшого проявления благородства. Не глядя на будущую родственницу, она спросила:

— Почему вы не придете?

— Но отчего отец мне ничего не сказал?

— Не знаю.

— Я вчера разговаривала с ним. Почему он не сказал?

Элизабет посмотрела на нее. Приятное самообладание прошло.

— Моя дорогая, я не знаю. Но приходите, приходите и присоединяйтесь к нам.

Дейл уставилась на свой чай, ее лицо стало темным. Потом девушка изобразила подобие улыбки:

— Да, да, конечно, я приду. И теперь, если вы простите меня, я пойду наверх и немного покопаюсь там, надо забрать нужные мне вещи.

— О, конечно.

Дочь Тома прошла к двери. Возле нее она остановилась, оглянулась через плечо и приветливым голосом сказала:

— Чувствуйте себя как дома.

Наверху все выглядело так, как будто ничего не изменилось. Том и Элизабет спали иногда вместе, как предположила Дейл. Это было чисто умозрительное заключение, ведь о присутствии посторонней ничего не говорило, не оказалось даже зубной щетки. Когда Джози начала встречаться с Томом, Дейл помнила, что вместе с ней появилась целая куча вещей: одежда мачехи в его платяном шкафу, крема и пузырьки — в ванной, туфли валялись разбросанными на полу перед телевизором. Однажды даже обнаружился длинный рыжий волос в раковине на кухне. Дейл едва не стало дурно.

Но Элизабет оказалась другой. Поднимаясь по лестнице на верхний этаж и доставая из кармана ключи, Дейл твердила себе, что надо запомнить, насколько Элизабет иная. Она говорила себе подобное, когда уверяла себя в добрых намерениях по отношению к подруге Лукаса, Эми.

— Я могу не испытывать к ней симпатии, — говорила себе Дейл. — Можно не хотеть, чтобы отец снова женился, даже если он собирается это делать. Но она — в норме. Элизабет — другая.

— В каком смысле другая? — спросила Эми, которая любила Джози. Ведь та была добра к ней и позволяла подруге Лукаса практиковать на себе новые технологии макияжа. Женщины много смеялись вместе, сидя наверху в ванной. С. Джози было весело.

— Очень серьезная, — сказала Дейл. — Очень сдержанная. Не суетливая. Она не вертится все время вокруг отца.

Люк сказал, поддразнивая ее:

— Комната не будет для двоих.

Дейл проигнорировала его.

— Я чувствую себя теперь лучше, когда познакомилась с ней. Правда.

— По описанию, она должна быть страшной занудой, — говорила Эми.

— Такая она и есть. Но это хорошо для меня.

Лукас посмотрел на нее, долго и внимательно.

— Она — почти его жена, Дейл.

— Что ты имеешь в виду?

— Жены имеют приоритет.

— Нет.

— Да, это так.

— Не всегда. Совсем необязательно. Только, если настаивают на этом…

…Девушка вставила ключ в дверной замок своей спальни и повернула его. Дейл никогда не могла видеть свою спальню без эмоций, она никогда не входила туда без сильной бури пробуждающихся памяти. Это были годы воспоминаний — решающие годы, когда она так боролась с горем, со страстным желанием и с осознанием, что в один прекрасный день покинет дом, но испытывая ужас при этой мысли.

Когда Дейл встретила Нейла, она перерыла пол комнаты в необычайно радостном настроении и взяла с собой только одну фотографию своей матери и ничего — из своих детских и подростковых вещей. Она приободрилась, была горда собой, радуясь, что взяла только то, что важно на будущее, что не свяжет ее с негативом прошлого. Но даже потом, когда они уже жили с Нейлом, Дейл повесила ключи на ленточку и закрыла за собой дверь комнаты на ключ. Джози не совала свой нос в чужие дела, но все же не была на стороне дочери Тома. В любом случае, память о матери приходилось защищать от очень ревнивой Джози. Конечно, в том случае, если можно ревновать к женщине, умершей в тридцать два года, если ты сама — живешь.

Так Дейл сказала Нейлу.

Комната дочери Тома была полна воспоминаний о Паулине.

Она прошла мимо платяного шкафа к своему туалетному столику, украшенному розово-белыми воланами, как распорядилась мать, когда ей был тридцать один год. Дейл положила ключи на стеклянную поверхность и огляделась. Сдержанно, со многих ракурсов, на нее смотрела мама.

Элизабет Браун мила, Дейл, конечно же, понимала это. Будущая жена отца мила, порядочна и немного скучна, но выходит замуж за мистера Карвера. И, следовательно, комната Дейл будет заперта. Не для того, чтобы оградить свою территорию. Надо было сохранить прошлое, детство…