Данияр. Не буду твоей невестой

Глава 1. Как все началось

– Мадина, ты идёшь? – Алина тянет меня за рукав, пока я отвлекаюсь на экран своего смартфона.

– Иду-у, – протягиваю, вздыхая, и блокирую экран.

Натан прислал сообщение. В груди сразу тепло становится. Пишет, что скучает, а знал бы он, как скучаю я! Сердце трещинами.

– Давай скорее, – моя новая подруга поправляет свой красивый небесно-голубой платок и тянет меня за руку в сторону лестницы на второй этаж.

Я тороплюсь, внимательно глядя под ноги, потому что в таком потоке людей недолго споткнуться. Лестница забита народом. Перемена. Телефон в руке вздрагивает, и в груди снова разливается солнечными лучами теплота. Натан ответил.

Я пробираюсь сквозь толпу, стараясь не наступить никому на ноги. Алина впереди – тоненькая, быстрая, уверенная. Удивительно, как она всегда знает, куда идти. Я пока ориентируюсь здесь хуже, чем первокурсница, хотя уже вторая неделя учёбы пошла.

Для меня – всё новое.

Новый город.

Новый университет.

Новая жизнь.

Всё с чистого листа.

Мне двадцать лет, и вообще-то, я учусь на третьем курсе главного медицинского университета республики, но в этом университете – я новичок. Перевелась.

До этого был МГМУ. Москва. Высотки, метро, пробки, кофе на вынос, свобода и снег, который вечно превращался в грязь.

Там остались подруги. Места. Воспоминания. И там остался Натан – мой парень, с которым мы начали встречаться всего месяц назад, и с которым мечтали пожениться после того, как закончим учёбу.

А здесь – солнце, горы, шум базара, акцент, который до сих пор немного режет слух, и взгляды. Очень много взглядов.

Здесь я не «одна из», здесь я «вот та, которая из Москвы». Слишком прямая. Слишком открытая. Слишком, как будто, «не такая».

А ведь я родилась здесь!

Правда, пробыла ровно год, пока родители не забрали меня в столицу. Тогда мой отец, молодой хирург, только начинал свой путь в медицине. Теперь у него за спиной сотни спасённых жизней, репутация, хороший заработок – он крепко стоит на ногах.

И всё было хорошо.

Налаженная жизнь, квартира, планы…

Мы даже собирались летом на море. Но внезапно с родины пришла ужасная новость. Дедушка слёг. Серьёзно. Без предупреждения.

Надежды на его выздоровление были мизерными.

И отец решил, что нам пора домой.

Мама согласилась. Она никогда мужу не перечила, у нас так не принято. Да и рада была даже, наверно.

В Москве, шумной, огромной, маме было не очень комфортно.

А здесь…

Она вообще здесь выросла – у неё до сих пор тут полшколы живёт, и все друг друга помнят. А ещё ей предложили место заведующей отделением недоношенных и патологии новорожденных в республиканской клинической детской больнице.

А я? Я – как чемодан с колёсиками.

Где родители, там и я.

По крайней мере, пока не закончу университет и не стану врачом-педиатром, как мама. И не выйду замуж за любимого человека.

Несмотря на мои двадцать лет и возможности семьи, остаться одной в столице мне никто не позволил.

И вот теперь я снова здесь. На родине. На той самой, которую я знаю по рассказам и старым фото, но чувствую себя в ней туристкой. Потому что так ни разу и не побывала тут после нашего отъезда.

И теперь словно в новом мире оказалась, настолько далеком от моего, что даже страшновато становится временами.

Меня заставили пересмотреть свой гардероб. Вплоть до головных уборов.

Открытые плечи, короткие юбки я и без того не носила, даже в Москве, соблюдая приличия, прочно вбиваемые родителями с самого детства, но как-то теперь все строже стало.

Конечно, мои родители всегда были верующими, да. Но в меру.

Мама надевала платок только в мечеть, папа соблюдал пост в Рамадан, но, скажем так, наша семья была светская. У нас дома не запрещали носить джинсы, слушать музыку или встречаться с друзьями на концертах.

Я спокойно могла загорать на пляже, в слитном закрытом купальнике, конечно, но без нареканий.

И ходить в кафе с подружками, главное, не задерживаться надолго.

И вообще… Свободной себя чувствовала.

А тут… Тут все совсем иначе. Даже в универе. Особенно в универе.

Многие девочки здесь носят платки каждый день. Скромно одеты, не красятся почти. Взгляды – внимательные, изучающие. Парни стараются не садиться рядом, а если садятся – будто извиняются за это. И не то чтобы мне это мешало. Просто я всё время чувствую, будто не туда попала. Будто действую немного не по инструкции.

– Ты опять задумалась, – Алина говорит мягко, с улыбкой. Она уже привыкла к моим внутренним отключениям. – Не переживай. Тут всё скоро станет привычным.

– Ага. Как мозоли от новых ботинок, – бормочу в ответ, но улыбаюсь.

Она правда хорошая. Мы быстро нашли общий язык – возможно, потому что Алина не смотрит на меня как на инопланетянку. Она просто принимает. Без лишних вопросов. Или потому что у неё в глазах постоянное спокойствие. Как у человека, который уже понял, чего хочет от жизни.

Мы поднимаемся к нужной аудитории. Поток студентов расходится, кто куда. В группе меня уже запомнили и, пожалуй, приняли. Не то чтобы с восторгом, но и без враждебности. Просто как факт: Мадина. Перевелась из Москвы.

Отец настоял, чтобы я продолжила учиться. Пусть и не в таком престижном месте, зато рядом с семьёй. В случае чего – могу помочь. А может, наоборот: родители смогут подхватить меня, если я совсем растеряюсь.

Хотя… теряться я не привыкла. Я – из тех, кто сначала идёт, а потом уже смотрит, куда.

Мы заходим в аудиторию – просторную, с высокими потолками и почти вытертым паркетом. Воздух пахнет чем-то сухим и немного затхлым, как в любой старой аудитории.

Студенты рассаживаются: кто ближе к выходу, кто у окна. Я, как обычно, выбираю середину – так можно и слышать, и остаться незаметной.

Алина садится рядом. Достаёт тетрадь с идеально выведенными заголовками – у неё даже конспекты какие-то очень эстетичные. Я на её фоне чувствую себя машей-растеряшей, потому что уже три минуты ищу в рюкзаке ручку.

Преподаватель входит в аудиторию с ворохом бумаг, пара человек ещё заскакивают с запыхавшимися лицами, пока не хлопает дверь и не наступает то самое утреннее полубессознательное ожидание лекции.

Я почти залипаю – от жары, от недосыпа, от внутреннего беспокойства. Телефон в сумке, но мысли всё равно крутятся вокруг Натана.

Что он сейчас делает? Думает ли обо мне? Или… уже в своей новой жизни?

Внезапно сзади поднимается легкий шорох. Как будто ветер прошёлся по комнате, хотя окна закрыты. И тишина. Та самая, настораживающая. Та, которая наступает не просто так.

Я поднимаю голову и сразу чувствую: что-то изменилось. Просто ощущаю кожей. В воздухе стало тесно, как будто кто-то вытянул из него кислород.

В дверях я вижу силуэт.

Парень.

Высокий. Тёмная рубашка, широкие крепкие плечи, уверенная, лениво-хищная походка.

Он входит не спеша, и… толпа расступается. Да-да, буквально. Люди на амфитеатре лекционного зала двигаются в стороны, освобождая проход.

Я замираю. Даже не моргаю. Внутри всё становится странно тихо. Тишина – абсолютная. Даже сердце, кажется, решает замереть.

Он идёт мимо рядов, вообще не глядя по сторонам. Но когда подходит ближе – вдруг останавливается. И поворачивает голову.

Наши взгляды встречаются.

Он смотрит на меня. Прямо. Долго. Без стеснения.

Не как на человека. А как на… цель?

– Это кто? – шепчу, не отрывая взгляда, когда эта здоровенная машина всё же отводит взгляд и спускается ниже, на самый первый ряд, к столу преподавателя.

– Данияр Байматов, – отвечает Алина таким же шёпотом, почти не шевеля губами. – Старшекурсник. Он учится на стоматологическом, у его отца целая сеть клиник, и Данияр заведует одной из самых крупных. И…

– Что? – смотрю на Алину, которая, кажется, побледнела.

– Он… опасный, Мадина. Очень. Только не смотри на него так.

Я же, наоборот, не могу не смотреть. Он будто магнитом притягивает.

Байматов стоит, о чем-то разговаривает с преподавателем, что-то внимательно слушает, склонившись к невысокому профессору, словно огромный медведь к случайно забредшему в его владения леснику.

У Байматова невероятно широкие плечи, мощный загривок, рукава темной рубашки подвернуты к локтям, и всем видно, что его жилистые предплечья забиты вязью затейливых татуировок.

Он вообще смотрится очень… взросло.

Конечно, я знаю, что мои соотечественники взрослеют быстро, и, бывает, уже в пятнадцать выглядят на все двадцать или двадцать пять. Но тут что-то такое… Если старший курс, то ему сейчас года двадцать три – двадцать четыре, получается? А выглядит на все двадцать восемь…

И, главное, что, помимо этой взрослости, он еще и очень такой… Брутальный. Да. Вот оно, правильное слово.

И дело не только во внешности, но и в моторике, в спокойном тягучем нечитаемом взгляде, в лениво-плавных, хищных каких-то движениях, развороте головы…

И глаза у него – темные. И такие…

Ой, мама!

Смотрит!

Прямо на меня смотрит!

Пойманная с поличным, я краснею, кажется, всей кожей!

И почему-то не могу отвести взгляда.

Смотрю на него, словно завороженная медленным плавным змеиным танцем. Или кружением дервишей на восточном базаре.

В голове пусто-пусто. Дышать тяжело становится, а внутри что-то щелкает. Словно невидимый замок на пока еще невидимой клетке.

Зачем он так?.. Смотрит…

Байматов первый отводит глаза.

Я выдыхаю, ощущая, словно меня только отпустили. С линии огня убрали.

Торопливо отворачиваюсь, делая вид, что очень сильно занята копошением в сумочке, а сама пытаюсь привести эмоции в порядок.

Байматов еще что-то минуты две выясняет с преподавателем, а затем покидает аудиторию, даже не глянув ни на кого больше. И на меня, в том числе.

Наверно, можно выдыхать и радоваться?

Но почему тяжёлое, гнетущее ощущение, будто… меня отметили?