Дар Афродиты

8

Константин нервно грыз перо. Увы, но он был напрочь лишен литературных данных, и письма, которые скорее были похожи на записки, давались ему с трудом.

На листе бумаги виднелось:

«Дорогой дядюшка, Павел Юрьевич!

Пишет вам племянник Константин Корнеев. Мне стыдно за то, что не писал вам почти год, но тому были причины. Во-первых, я был переведен из Санкт-Петербурга в Калугу. Спросите: за что? Да, милый дядюшка, — за ДУЭЛЬ! Будь она неладна!

Видать, по злому року судьбы попал я в нынешний полк. Неприятности следовали одна за другой.

Во-вторых: я, видите ли, влюбился. Причем страстно и без памяти. Уверяю вас, девушка из достойной семьи. Но… Оказывается у нее был жених, некий старик, вроде как граф или князь, точно не помню… Она смерть как не хочет выходить за него. И вот тут-то все и началось…»

Далее Константин кратко описал все свои приключения и амурные переживания, умоляя дядюшку о помощи.

Почти три дня поручик ждал ответа, томимый ожиданием, и, наконец, оно пришло, так как на обратном адресе он указал дом Елизаветы.

«Милостивый государь! Имею честь сообщить вам, что письмо ваше переправлено его сиятельству в новое имение Астафьево-Хлынское, что в Калужской губернии, которое он приобрел этой весной.

Честь имею кланяться, Григорий Владимирович Петровский, управляющий».

Наташа сидела в своей комнате, Глашу к ней не допускали, как не оправдавшую доверие, приставив ключницу Пелагею, бабу тупую и противную. Всю еду, которую приносили в спальню, Наталья, превозмогая голод и соблазн, выбрасывала в окно. Так она сидела день, второй, третий… Причем пила только воду. Наконец Наташа почувствовала, что сильно ослабла, голова постоянно кружилась, а желудок издавал неприличные звуки.

На третий день голодовки Мария Ивановна решила держать совет с супругом.

Опухоль на подбитом глазу начала спадать, и он немного приоткрылся, и теперь Дмитрий Федорович созерцал свою жену, как и положено, двумя глазами.

— Дмитрий, я хочу с вами серьезно поговорить, — начала Мария Ивановна.

— Что опять случилось? — Дмитрий Федорович схватился за сердце.

— Ваша дочь не ест три дня!

— Ну и что. Значит, не голодна. Как говорится: голод — не тетка.

— Это вы к чему? — не поняла супруга. — Причем здесь, вообще, тетка? Я говорю, что ваша дочь ничего не ест по причине нежелания выходить замуж!

— И что, позвольте спросить, я должен сделать? Кормить ее с ложки? И так нас опозорила. Хорошо хоть о последнем случае граф ничего не знает. Кстати, он сегодня приедет…

— Как? Зачем? — всполошилась барыня.

— Сударыня, вы меня удивляете! Подготовка к свадьбе идет полным ходом. Венчальное платье заказано. Кстати, а когда его привезут?

Мария Ивановна вздохнула.

— Через два дня. Но я хотела сказать вам, Дмитрий: Наташа не будет счастлива в этом браке.

— Что, и вы туда же? Это дочь на вас дурно влияет?

— Никто на меня не влияет. Вы посмотрите, какой переполох с этой свадьбой. Все идет наперекосяк, не к добру это…

— Мария, вы, право, как старая бабка: не к добру, не к добру! А что прикажете делать? Отменить все?

— Может, и отменить…

Дмитрий Федорович вскочил с кресла, его здоровый глаз задергался на нервной почве.

— Вы с ума сошли! Свадьба состоится! Я ничего не желаю слушать! А если она не ест, то я сам ее буду кормить!

Отец семейства встал и решительно направился в гостиную, приказав подать обед для Натальи Дмитриевны.

Наташа лежала на кровати, бессмысленно уставившись в одну точку. В комнату вошел папенька, за ним прислуга вкатила сервировочный столик с подносом, полным еды.

— Душа моя, ну что ты задумала — голодом себя уморить! Ну зачем же? Скушай что-нибудь. Вот твои любимые биточки…

Наташа демонстративно отвернулась от папеньки. Запах пищи, доводил ее до исступления. Девушка почувствовала, что более не может сопротивляться голоду.

— Скоро приедет его сиятельство, Павел Юрьевич. Захочет тебя видеть. А что я ему скажу, что ты голодаешь?

— Мне все равно. Говорите что хотите… — еле-еле вымолвила Наташа.

— Тогда давай договоримся: если ты поешь, хоть чуть-чуть, я велю вернуть тебе Глашу.

Наташа от удивления села на кровати.

— Так что там на обед?

Прислуга подкатила сервировочный столик с подносом.

— Вот, откушайте…

— Шарман! — воскликнула голодная Наташа и начала уплетать все подряд за обе щеки.

Немного насытившись, она сказала:

— Папенька, а где же Глаша? Велите ей прийти.

Дмитрий Федорович был настолько рад, что дочь изволила отобедать, что тотчас же послал за горничной, которая, кстати, уже томилась на скотном дворе. Глашу привели в порядок, переодели и отправили к Наталье Дмитриевне.

Наташа настолько привыкла к своей горничной, что тяжело пережила три дня разлуки. Как только дверь за Глашей закрылась, Наташа бросилась к ней.

— Глаша! Наконец-то ты со мной!

— Ах, Наталья Дмитриевна, душа вы моя! А я как рада. Не привыкла я в коровьем навозе сидеть. Ох уж этих трех дней мне хватило сполна!

Девушки обнялись, словно не была одна — дворянкой, а другая — ее горничной и крепостной.

— Что я вам расскажу, Наталья Дмитриевна! Три дня назад, ну, когда все это произошло, меня отправили в Калугу, в полицию. Короче, я должна была смотреть на гусаров и говорить, кого я знаю, а кого — нет.

У Наташи чуть сердце не остановилось.

— И кого ты видела? Что сказала?

— Поручика я не видела. Его ищут… И не сказала я ничего. Но главное — меня до Погремцовки провожал корнет, красавец…

— Глаша, умоляю, говори быстрее!

— Ох, Наталья Дмитриевна, какая ж вы нетерпеливая. Словом, корнет знает о том дубе, что стоит рядом с дорогой, ну куда я носила ваши письма…

— И что? — девушка сгорала от нетерпения.

— Константин будет просить защиты у своего дяди, говорит, тот очень влиятельный человек, аж в самом Санкт-Петербурге служил.

— Хорошо бы… Но как этот дядюшка вмешается, если свадьба должна вот-вот состояться?

— Корнет велел мне бросить ваше письмецо в дупло, ежели вас повезут под венец, ведь венчание — в Астафьево-Хлынское…

— Да, и что? — опять не поняла Наташа, и неожиданно ее осенило. — Да, он украсть меня задумал!!!

Глаша вздрогнула.

— Тише, Наталья Дмитриевна, а то, не ровен час, барин услышит.

В это время Константин написал еще одно письмо своему дяде, по содержанию почти то же, что и первое, лишь с одной разницей: он просил приютить его и «невесту», которую задумал украсть из-под венца.

Граф, прочитав письмо от единственного любимого племянника, только посмеялся:

— Узнаю бравого Константина, ну весь в своего отца, мужа моей покойной сестрицы — Он перекрестился. — Упокой Господь ее душу, ведь тоже венчалась увозом. Видать, это в крови…

Мария Ивановна и Дмитрий Федорович не выполнили своего обещания: отправить дочь в Астафьево-Хлынское под надзор графа, его людей и полицейских. Немного успокоившись и поразмыслив, супруги решили, что получается полный конфуз, а невеста же выглядит и вовсе в дурном свете, как особа крайне неуравновешенная и взбалмошная. Так и до отмены свадьбы недалеко.

Хотя Мария Ивановна в душе была готова к любому повороту событий, понимая, что судьба и Господь явно против союза Натальи Дмитриевны и графа Астафьева, все же поднялась в спальню дочери со свадебным платьем и всеми принадлежностями.

Наташа читала книгу, когда маменька вошла в комнату в сопровождении двух девок, несущих платье.

— Душа моя, примерь.

Наташа отложила книгу и нехотя поднялась с кресла.

— Ах, маменька, ну отчего такая спешка? До свадьбы еще неделя.

— Примеряй. Вдруг что надо подшить, словом, подогнать по фигуре.

Наташа поморщилась, но решила не нагнетать и так непростую обстановку, смилостивилась:

— Хорошо. Глаша! Помоги мне одеться.

Верная горничная была тут как тут.

— Как изволите-с, Наталья Дмитриевна, — и тотчас начала расстегивать крючки на домашнем льняном платье.

Девушка осталась в одной тонкой батистовой рубашке. Маменька оглядела дочь со всех сторон.

— Хороша фигурой вышла, ничего не скажешь. Прямо как я в молодости.

— Только вы, маменька, сей фигурой осчастливили папеньку, которого любили, — ехидно заметила Наташа.

Мария Ивановна хотела прикрикнуть на дочь, но осеклась: в сущности, та была права. Действительно, Мария Ивановна любила своего жениха, вот уже двадцать лет как мужа. Дмитрий по молодости лет был статен, красив, не глуп и, что немаловажно, владел приличным имением, да и у нее приданое насчитывало почти шесть тысяч рублей. Так что брак Марии Ивановны, урожденной Назаровой, был счастливым или почти таковым, если не считать последние события, лишившие ее сна и покоя.

Мария Ивановна все чаще в последнее время ощущала смутную тревогу и, как ни странно, угрызения совести. Она прекрасно понимала, что предстоящим браком, прежде всего, руководит их с супругом желание обосноваться в Санкт-Петербурге или Москве, иметь достойный выезд и, наконец, путешествовать по заграницам. Да и чего греха таить, она сама желала подняться по социальной лестнице и быть в родстве с графом Астафьевым.

Наташа подняла руки, Глаша сняла с нее нижнюю сорочку, та и вовсе осталась почти обнаженной, в одних кружевных панталонах. Мария Ивановна опять взглянула на дочь и, увидев ее молодую упругую грудь, покатые бедра и стройные ноги, почувствовала, как ком подступил к горлу: ведь всей этой красотой и молодостью будет обладать мужчина, которому минуло шестьдесят лет.

Она постаралась подавить в себе эти мысли: слово Дмитрия Федоровича — закон, а он желал предстоящего брака и всячески ему способствовал.

«Ах, если бы Дмитрий и граф не были связаны давней дружбой, — подумала барыня, — тогда я бы возможно… Что? — И сама ответила на свой вопрос: — Помогла бы дочери… Нет, это безумие! Да кто, этот гусар! Мот, пьяница, бабник! Все они таковы! Промотает все нами нажитое и, чего доброго, бросит Наташу! Нет, свадьба состоится!» — решила она.

Глаша зашнуровывала новый корсаж на Наталье Дмитриевне, стягивая его все туже и туже.

— Глаша, помилуй! — возмутилась девушка. — Я в нем задохнусь.

Горничная ослабила шнуровку, через пять минут сия «экзекуция» была благополучно завершена.

Теперь предстояло надеть платье. Наташа подошла к наряду, который лежал на кровати, раскинувшись во всей красе. На миг ей показалось, что платье — не белого цвета, а черного…

Она в нерешительности замерла, а затем резко отвернулась к окну. Мария Ивановна, приказала:

— Глаша, надевай юбку на Наталью Дмитриевну. Вы обе, — она обернулась к девкам, — помогите.

Девки подняли юбку с кровати, складки тончайшего белого шелка ниспадали, словно водопад.

— Матушка-барыня, красота-то какая! — воскликнула одна из девок. — Ничего краше я и не видывала…

Что и говорить, свадебный наряд Натальи был роскошным, его привезли аж из самой Москвы, модного дома Самсона фон Штеймана, который выписывал последние модели только из Парижа.

Юбка была настолько пышной, что стояла на полу. Под шелковой верхней насчитывалось пять нижних юбок, Наташа буквально залезла в них сверху.

Глаша застегнула многочисленные крючки. Теперь настал черед лифа.

Наташа выставила руки вперед, девки осторожно, дабы не попортить кружевные рукава, облачили молодую барыню.

Мария Ивановна любовалась дочерью, держа в руках фату, крепившуюся к изящной диадеме.

— Вот, Наташенька, а эту диадему тебе прислал его сиятельство…

Наташа села на стул перед зеркалом, стараясь не смотреться в него. Глаша прибрала ее растрепавшиеся волосы, а Мария Ивановна с особой торжественностью водрузила фату на прелестную голову дочери. Последним штрихом наряда были перчатки.

Глаша держала специальную длинную коробку, Мария Ивановна открыла ее и извлекла длинные, по локоть, кружевные перчатки. Девушка послушно надела их и посмотрелась в зеркало. Перед ее взором предстала молодая прекрасная невеста…

«Вот бы Константин увидел меня такой… Неужели мне так и придется выйти за старика? Я не переживу этого…»

От грустных мыслей ее отвлек всеобщий возглас одобрения и восхищения.

— Да, все прекрасно сидит! Ничего не стоит подшивать. Платье словно по тебе сшито, Наташенька! — воскликнула довольная маменька.

Девушка смотрелась в зеркало, не отрывая взгляда от своего отражения.

— Да, и последнее… Глаша, пойди в мою спальню, там, у зеркала, стоит бархатная коробочка, принеси ее.

Когда Мария Ивановна открыла бархатную коробку, Глаша и девки ахнули разом: перед ними переливалось драгоценным сиянием ожерелье невиданной красоты.

Мария Ивановна подошла к дочери и накинула ей на шею украшение. Наташе показалось, что вокруг нее обвивается холодная змея.

— Вот, это твой папенька подарил мне на свадьбу двадцать лет назад. Существует придание, якобы это ожерелье принадлежало графине де Монлюк.

Наташа потрогала камни ожерелья, они были холодны, как лед, и это показалось символичным. Чрезмерно затянутый корсет мешал дышать, девушка почувствовала, что ей не хватает воздуха.

— Маменька, умоляю, снимите с меня все это… — пролепетала она и лишилась чувств.

Глаша и прислуга перекрестились: дурная примета, когда невеста, облаченная в свадебный наряд, теряет сознание.