Дар любви

Глава ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Мир на какое-то мгновение перестал существовать. Потом, не помня себя, Джесси обнаружила, что лежит, уткнувшись лицом в степную пыль. Дышать было невозможно.

Первые минуты она не двигалась, но, осознав, что стрельбы больше не слышно, с часто бьющимся сердцем поднялась и села. Ее лошадь в судорогах билась неподалеку: стрела пробила ей шею.

Риммер лежал мертвый. Трое индейцев с криками пронзали его копьями, украшенными перьями. В нескольких метрах от нее растянулось тело Бишопа. Его поза говорила о том, что он тоже мертв. Она отвернулась, подавляя тошноту, увидев, что индеец с ножом склонился над головой Риммера.

«Где же Крид?»

Беспокоясь за него, она встала, позабыв о страхе за себя саму. И тут увидела его лежащим в пыли, как только что лежала и она, лицом вниз, с рубашкой, мокрой от крови. Вокруг него стояло несколько устрашающе раскрашенных индейцев.

— Оставьте его в покое! — крикнула она пронзительно и побежала к Криду.

Воин с тремя орлиными перьями в волосах успел схватить ее за руку, прежде чем она успела дотронуться до мужа.

— Отпустите меня! — Она ударила того, кто, держал, по лицу и лягнула ногой по голени. Но не тут-то было. — Пустите меня к нему!

— Инила, виньян, — спокойно проговорил индеец, но по его голосу она безошибочно поняла, что он привык повелевать и предупреждал ее вести себя тихо

— Пожалуйста, — умоляла Джесси, — пожалуйста, дайте мне подойти к нему.

Воин с удивлением смотрел то на ее лицо, то на чокер на ее шее.

— Где ты взяла это? — спросил он резким тоном

— Его дал мне он, — она указала на Крида. Джесси слишком волновалась за него, чтобы обратить внимание на то, что индеец говорит по-английски.

Воин так скептически глядел на нее, будто не верил, что Крид мог кому-то отдать свою индейскую безделушку.

Джесси с трудом удерживала слезы.

— Он умер?

— Пока нет.

Джесси снова взглянула на Крида. Двое индейцев стояли возле него на коленях. Наконец до нее дошло, что они не собираются причинять ему вред. Они ему помогали: перевязали раны, завернули в одеяла и подали безжизненное тело крепкому индейцу, сидевшему на пегом мерине.

Воин, державший Джесси за руку, отпустил ее и сказал:

— Поезжай домой, виньян.

— Я поеду с вами, — нервно ответила Джесси.

— Нет.

— Но он мой муж!

Воин издал низкий гортанный звук недоверия.

— Это правда! — воскликнула Джесси. Мысль о том, что ее могут бросить здесь, в диком и незнакомом месте, была для нее такой же немыслимой, как и расставание с Кридом.

Она вздрогнула, когда один из воинов выстрелил в голову умиравшей лошади, на которой она только что ехала, чтобы та больше не мучилась. Другой посадил ее на лошадь Риммера.

Тошнота подкатила к ее горлу, когда, проезжая мимо тела Бишопа, она увидела на его затылке свежий, сочащийся сукровицей квадрат от вырезанного скальпа. Проезжая мимо тела Риммера, она не удержалась, и, взглянув, убедилась, что его постигла та же участь. Ода посмотрела на скакавшего рядом с нею воина. Неужели они оставят трупы лежать в пыли?

— Вы не собираетесь их похоронить?

— Похоронить?

— Вы понимаете, закопать, положить в землю?

Воин отрицательно покачал головой. Выражение его лица красноречивее любых слов говорило, что он считал такой вопрос просто глупым. Белые были врагами племени лакота и не заслуживали похорон по их обычаям. Их кровь должна удобрить землю, а плоть — накормить животных, питающихся падалью.

— Где вы научились говорить по-английски? — спросила у него Джесси, когда, немного успокоившись, дала волю своей природной любознательности.

Воин посмотрел на нее так, будто она была не в своем уме.

— У васичу. — Он подождал с минуту и добавил. — У белых, конечно. В резервации.

— Это куда мы сейчас и едем? — спросила Джесси с надеждой. — В резервацию. Воин помолчал и ответил:

— Ты задаешь слишком много вопросов, белая женщина.

Кивком головы Джесси согласилась с ним и стала смотреть вперед, снова задумавшись о Криде: «Насколько серьезна его рана? Что с ним станется у этих индейцев?»

Они ехали весь день, остановившись только раз — отдохнуть и напоить лошадей. Крид все еще оставался без сознания, а лицо его было смертельно бледным.

В деревню племени лакота они приехали затемно. Несколько мужчин и женщин собрались встречать вернувшийся отряд. Джесси заметила, как одна из женщин с тревогой посмотрела на Крида, которого пронесли мимо нее в один из больших вигвамов, стоявший в центре деревни. Какое-то время Джесси постояла воз своей лошади, а потом нырнула за полог вигвама, в который внесли Крида. На нее никто не обратил никакого внимания, так что она могла стоять у входа и молча наблюдать за происходящим. В вигваме остались только трое индейцев. Один из них, плотный мужчина, с седыми заплетенными в две длинные косички волосами, сел у большого костра и тихонько запел монотонную песнь, время от времени подбрасывая в огонь листья и травы. Когда острый аромат наполнил весь вигвам, он потянулся за большим пером орла и несколько раз провел им в воздухе над струёй дыма, восходящей к небу через отверстие в верхнем своде жилища.

Сделав это, он взял нож и опустился на колени возле Крида. Сначала она думала, что Крид без сознания. Но теперь слышала его голос, низкий и наполненный болью, когда он заговорил с индейцами на их родном языке.

Сердце Джесси ушло в пятки, когда она в первый раз увидела развороченную пулей грудь Крида. Ей показалось, что рана огромна. Ее края были рваными и красно-бурыми от запекшейся крови. Кровь лилась из раны и стекала по его груди, где ее вытирал один из индейцев. Плотный индеец с косичками, которого Джесси приняла за шамана племени, снова начал свои протяжные песнопения, проводя лезвием ножа над дымом. Потом внезапно он повернулся к Криду, и стал ковырять лезвием в его груди, стараясь нащупать застрявшую пулю.

Крид сдавленно ругался, когда нож проникал в его кровоточащую грудь. Один из индейцев крепко держал Крида, чтобы тот не мог пошевелиться.

Не в силах смотреть, как извлекают пулю из груди любимого, Джесси отвернулась.

И снова протяжное пение наполнило вигвам.

Только раз Джесси услышала болезненный вскрик мужа. За ним последовало удовлетворенное хмыканье, и подумала, что врачеватель сумел-таки извлечь пулю. Она повернулась и взглянула на Крида. Он лежал с закрытыми глазами, крупные капли пота обильно покрывали бледное лицо. Джесси пыталась догадаться, в каком он состоянии, и искренне надеялась, что все самое страшное уже позади.

Джесси отступила от двери, когда двое воинов, помогавших при операции, оставили вигвам. Только теперь врачеватель обратил внимание на нее. Пока он вглядывался в ее лицо и глаза, она затаила дыхание, со страхом ожидала, что он велит ей уйти. Вместо этого он подал ей знак подойти поближе.

— Пеханска, — сказал он, — твоя женщина здесь. Веки Крида задрожали и с трудом открылись.

— Джесси?

— Я здесь, — торопливо подбежав, она рухнула на колени и взяла его руку в свои ладони. — С тобой все будет хорошо, — сказала она. Но даже произнося эти слова, Джесси не переставала думать, как тяжело ему будет выжить. Его глаза лихорадочно блестели, а рука, которую она держала, была болезненно горячей.

Она со страхом и надеждой взглянула на его грудь. Рана была обложена припарками.

— Тебе чего-нибудь хочется? — спросила она.

— Воды.

Джесси вопросительно поглядела на лекаря. Он молча протянул ей флягу. Внимание Джесси привлекли выдавленные на ней буквы «U. S.». Приподняв голову Крида, она приложила флягу к его губам.

Индеец немного понаблюдал за ними, поднялся с земли и вышел из вигвама, сказав:

— Ты оставайся.

— Джесси… не бойся, — шепотом сказал Крид. — Если со мной что-нибудь случится…

— Ничего с тобой не случится, — воскликнула Джесси. — С тобой все будет в порядке, и ты поправишься.

— Они тебе не сделают ничего плохого. Если со мной что-нибудь произойдет, то Тасунке Хинзи, это тот воин с тремя перьями, доставит тебя обратно в Рок-спрингз.

Крид прикрыл глаза, когда очередной приступ боли волной пронзил все его тело. Рана оказалась тяжелой. И он знал это, как знал и то, что шансы выжить были невелики. Но о Джесси позаботятся. Она бы его женой, а потому племя лакота будет относиться к ней с уважением.

— Крид?

Он услышал тревогу в ее голосе и открыл глаза

— Я постараюсь поправиться, — сказал он. Она улыбнулась, но в ее глазах стояли слезы.

— Конечно, ты поправишься.

Она просидела у его постели всю ночь напролет обтирая горячее тело влажной тканью, надеясь сбить лихорадку, давая ему бульон с ложечки, укутывая теплым одеялом, когда его бил озноб.

Время тянулось очень медленно, пока она пыталась бороться с мучившей его лихорадкой. Несколько раз приходил врачеватель с бульоном и чаем для Крида и горячей отварной олениной для Джесси. Каждые несколько часов он менял на груди у Крида свои припарки, каждый раз подкидывая в огонь ароматные травы, пахнувшие полынью и душистым горошком. Один раз он просидел возле Крида больше двадцати минут, напевая свои мелодии и помахивая орлиным пером над костром, направляя дым на больного.

Наступил рассвет, но заметного улучшения не произошло. Крид лежал без сознания, с осунувшимся лицом серовато-пепельного оттенка. Его тяжелое дыхание оставалось неглубоким и частым. «Он умирает», — с тоской думала Джесси, тупо глядя в огонь.

Чувствуя, что ей надо побыть одной, она вышла из вигвама и побрела прочь, не разбирая дороги, пока не вышла к извилистой речке. Опустившись на колени в сырую от росы траву, она сложила руки и, вглядываясь в розовеющее небо, стала молиться словами, поднимавшимися из глубин ее сердце навстречу восходящему солнцу.

— Пожалуйста… — шептала она, — пожалуйста, не забирай его у меня. Я так сильно люблю его. Пожалуйста, оставь его со мною. Он — все, что у меня есть в жизни.

Она смотрела на сверкающие бриллиантовой россыпью разноцветные полосы, растекавшиеся по всему водоему, и ей казалось, что нет ничего более прекрасного.

— Пожалуйста… — шептала она, зная, что тот, кто способен создать такую красоту, обладает наивысшей силой исцеления и милосердия.

— Пожалуйста, я буду самой кроткой и доброй, если Ты оставишь его в живых…

Звуки женского плача вывели его из состояния оцепенения и вернули с края вечности в мир живых. Прилагая неимоверные усилия, он поднял отяжелевшие веки. Сначала была темнота, потом, как сквозь туман, он начал различать понуро сидящую Джесси с опущенной головой и сложенными на коленях руками. Он смотрел на ее мокрые от слез щеки, недоумевая, почему она плачет. Ему нужно было прилагать усилия, чтобы снова не впасть в забытье, чтобы дышать и думать.

Джесси плакала. Ему страстно хотелось обнять и успокоить ее, но у него совсем не было сил. Темнота забытья нашептывала ему что-то, обещала избавить от давящей боли, пронизывающей его при каждом вздохе. Это было так соблазнительно, так заманчиво. В минуту слабости ему хотелось сдаться и уйти в эту темноту. Ведь все, что от него требовалось — это закрыть глаза, провалиться в бездну и дать ей унести себя прочь.

Но тогда до него снова доносился голос Джесси, Она молилась за него словами, в которых он слышал тоску и слезы. «Она плачет обо мне, — подумал он. — Она плачет из-за того, что я ранен, что я могу умереть».

Собрав все силы, он стал рваться из объятий бархатного покрова темноты.

— Джесси?

— Крид! — Его имя было криком радости и облегчения. Криком любви. — Как ты себя чувствуешь?

— Так себе.

Ее улыбка была настолько ослепительной, что могла бы осветить целый город.

— Я так боялась за тебя, — бормотала она. — Так сильно боялась.

Ее руки блуждали по его телу, поправляя одеяло, временами покоились на его лбу, стараясь принять на себя мучивший его жар, словом делали то, что делают руки женщин всего мира.

— Никак не могу понять, зачем индейцы сначала стреляли в тебя, хотели убить, а потом вдруг передумали и привезли сюда?

— Индейцы не стреляли в меня, любимая. Это был Риммер.

— Риммер? Зачем?

— Не знаю. А с тобой все в порядке?

— Я чувствую себя хорошо. Ты голоден? — спросила она. — Может, хочешь пить?

— Хочу.

— Тебе бы надо поесть.

— Потом.

Он выпил всю принесенную ею воду, потом упал на подушку и опять закрыл глаза. «Я и раньше бывал на краю, а теперь совсем приблизился к грани жизни и смерти, — думал он. — Так близко, как никогда».

— Крид?

— Я в полном порядке, Джесси. Только немного устал. — Он почувствовал, как она взяла его руку. — Не волнуйся, любимая. Я выдюжу. Почему бы тебе не вздремнуть?

Он потянул ее за руку, как бы предлагая прилечь рядом, а другой рукой тем временем обнял за плечи, прижимая к себе.

Через несколько минут Крид уже спал. Лежа рядом и положив голову ему на плечо, Джесси молча молилась, вознося свою благодарность всем богам — белым и краснокожим— за то, что они сохранили жизнь ее любимому.

Он так и не смог стать хорошим и послушным пациентом. Сначала казалось, что он слишком слаб даже для того, чтобы хотя бы сидеть по нескольку минут. Он знал, что так надо, но ему это не нравилось. Вынужденное безделье угнетало и раздражало его. Ему не нравилось, что Джесси старалась услужить ему во всем. Ему не нравилось, что он прикован к постели. Наконец, ему совершенно не нравилось, что он даже не мог самостоятельно оправиться.

Он огрызался на Джесси, грубил врачевателю Ма-то Вакува. И это продолжалось до тех пор, пока оба не пригрозили, что оставят его одного.

Тасунке Хинзи навещал его каждый день. От него Джесси узнала, что они с Кридом друзья с детства. Иногда она сидела с ними и слушала воспоминания мужчин о прежних днях, еще до того, как солдаты напали на их поселок и увели с собой уцелевших соплеменников в резервацию.

Теперь наступил следующий период.

Джесси слушала рассказы Тасунке Хинзи о жизни в резервации и не могла поверить, что индейцы, силой изгнанные из родных мест, к тому же подвергались бесчеловечному обращению и всяким унижениям. Все это не увязывалось с тем, чему ее учили в школе, что индейцев направляли в резервации для их же собственного блага, что там для них строили дома, что их снабжают пищей и одеждой.

Тасунке Хинзи рассказывал совсем другое. Дни, которые они провели в резервации Стэндинг Рок, были самыми трудными, говорил он. Им всегда чего-нибудь не хватало — то еды, то одеял… Стариков тянуло в родные места, от тоски они заболевали и очень быстро умирали. Дети постоянно голодали. Женщины горевали, мужчины озлоблялись. Через несколько месяцев воины стали покидать резервацию. Один за другим они втайне уходили вместе со своими женщинами и детьми.

— Мой народ никогда не вернется обратно в резервацию по доброй воле, — сказал Тасунке Хинзи убе денно. — Мы будем жить и умирать здесь, но больше не станем подчиняться белым.

Тасунке Хинзи взглянул на Джесси. Она уже давно сменила свою городскую одежду на мягкое индейское платье из тонкой оленьей кожи и мокасины. Ее единственным украшением был бисерный чокер. Тасунке хорошо его помнил. И теперь, глядя на него, он вспоминал, как гордился Пеханска, когда его бабушка Окока сделала этот чокер для него. «Это было уже так давно, — подумал он с горечью. — Так давно». Неожиданно Тасунке поднялся.

— Аке вансиньянкин ктело, кола, — сказал он, кивая Криду, а потом и Джесси.

— Таньян яхи цело, — ответил Крид. — И я рад был тебя повидать.

Джесси взглядом проводила нырнувшего под полог вигвама гостя. Он, в общем-то, относился к ней с уважением, но она не могла отделаться от ощущения, что где-то в глубине души он сохранял к ней тайную неприязнь. Может быть, потому, что она была белой, а может, из-за того, что ее соотечественники отобрали у них родную землю и убили многих индейцев.

К концу дня проведать Крида и осмотреть его раны пришел Мато Вакува. Мато Вакува не очень хорошо говорил по-английски, но для Джесси у него всегда находилась теплая улыбка. С каждым днем она все больше привязывалась к старику.

Иногда, когда Крид спал, она выходила посидеть на солнце. Она часто видела Мато Вакува сидящим у своего вигвама в окружении детей и даже взрослых.

Тот день не был исключением. Джесси сидела, прислонившись спиной к своему жилищу, и наблюдала за лицами детей, улыбаясь внезапным переменам в выражении их лиц — от благоговейного страха до искрящегося веселья.

Она взглянула на подходившего к вигваму Тасуше Хинзи.

— Хау, — произнес он, опускаясь рядом с ней.

— Привет.

— Как чувствует себя Пеханска?

— Гораздо лучше, спасибо. Он только что уснул.

Тасунке Хинзи кивнул:

— Да, отдых полезен.

— А что Мато Вакува рассказывает детям?

Тасунке Хинзи прислушался и улыбнулся.

— Он рассказывает им притчу о том, откуда у людей взялось по пять пальцев.

— И откуда же?

— Он рассказывает, что, когда мир еще только начинался, в нем жили одни животные. Но однажды — я никто не знает почему — животные собрались на совет и решили сделать людей. Всё шло хорошо до тех пор, пока дело не коснулось сотворения рук.

Ящерица и Койот заспорили. Ящерица сказала, что руки у людей должны быть такими же, как и ее лапы, ибо она может хватать и крепко держать разные вещи.

Койот не согласился и сказал, что руки у людей должны напоминать его лапы, ибо он может рыть ими землю и очень быстро бегать.

Тогда не согласилась Ящерица и сказала, что она более совершенна. От этого Койот разозлился и погнался за Ящерицей, которая, спасаясь от него, забралась в скалы. Чтобы выкурить ее оттуда. Койот разжег большой костер. Но Ящерица поднялась на скалы еще выше, где огонь не мог ее достать, и помахала всем, кто был внизу, лапой:

— Я здесь, спасите меня.

Другие животные увидели Ящерицу, махавшую лапой, и решили, что Ящерица выиграла спор. И вот поэтому у всех людей по пять пальцев на каждой руке.

Джесси захлопала в ладоши, услышав такую милую сказку. Ей и в голову не приходило, что индейцы тоже рассказывают своим детям сказки.

— Наверное, он знает много таких сказок? — cnpoсила она.

— Конечно. В нашем народе почитают рассказчиков и сказителей.

Наша история и легенды о героях передаются из поколения в поколение, от старших к младшим. Разве У васичу, у белых, это не так?

— Да, но мы еще и записываем наши истории в книгах.

— В книгах?

— Ну да, на бумаге. — Наклонившись вперед, она пальцем написала свое имя на земле. — Это письмо. Люди моего народа могут передавать свои сообщения таким способом. Мы записываем свои слова в книгах… — Джесси задумчиво наморщила лоб. — Вы же знаете, как ваши люди ведут счет зимам на шкурах. Ну, а книги очень похожи на шкуры, только они сделаны из бумаги.

Тасунке Хинзи кивнул:

— Похоже, что письмо — хорошее дело.

— Да.

Он посидел рядом с нею еще немного, потом легко поднялся и сказал:

— Передай моему кола, что я скоро приду.

— Обязательно.

Джесси посмотрела ему вслед. Индейцы, оказывается, совсем не такие, как ей рассказывали. Ее страшно напугали люди из племени кроу, но к ней они отнеслись совсем неплохо. Лакота тоже оказались справедливыми людьми. Конечно, они верили в других богов, их язык и образ жизни совсем не такие, к каким привыкла она. Но люди остаются людьми, где бы они ни жили. Они любят и смеются, воюют и плачут, волнуются за своих детей и заботятся о своих стариках. Некоторых легко полюбить, других легко возненавидеть. Но все равно люди остаются людьми, они стараются извлекать и получать большее из того, что у них есть.

Поняв это, она больше не чувствовала себя среди них чужой.