Дар судьбы

1

Когда Келли Слоун, директор детского приюта «Надежда», в спешке убегала по неотложному делу, вытащенная из шкафа искусственная елка, старая и запыленная, печально стояла, приткнувшись к оконной раме. Когда же Келли вернулась, то обнаружила в той же комнате пышную голубую ель. И была она такой нарядной, такой сверкающей, что даже случайный прохожий, заглянув в окно, остановился бы в недоумении: как это сиротскому дому удалось заполучить такую красавицу?

Келли не понимала, откуда взялась ель, но точно знала, у кого можно выяснить, что происходит. Она взбежала на крыльцо, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Тяжелая дверь большого, викторианской эпохи дома с громким хлопком закрылась за ней, и только что повешенные дверные колокольчики зазвенели в рождественском приветствии.

— Джон! Джон, где вы?!

В гостиной кто-то зажег свечи, множество свечей, если только Келли не обманывают глаза. Свечи в этом доме! Доме, где одну из воспитанниц выгнали приемные родители за то, что та подожгла матрац! Когда глаза свыклись с ярким освещением, Келли наконец увидела Джона.

— Это вы купили елку? — строго спросила она.

— Нет, не я.

Келли сбросила с ног сапожки на каблуке и сразу стала казаться рядом с Джоном гномом. Снимать обувь было правилом в этих стенах. Никому, даже такому важному лицу, как его директор, не разрешалось разносить снег и грязь по дому. Вслед за сапожками Келли скинула перчатки, шарф и шляпу. Когда же Джон сделал движение, чтобы помочь ей снять пальто, она отмахнулась:

— Ну хорошо, вы ее не покупали, просто вам ее кто-то подарил, не так ли? А у вас уже елка дома есть, вот вы и решили принести подарок сюда. Я правильно излагаю ход событий?

Келли заметила, как вздернулись в улыбке уголки его рта. Рот у Джона был замечательный: широкий, выразительный и всегда улыбающийся. Келли всегда хотелось знать, на что, кроме улыбки, способен этот рот.

— А может, вы украли ее? Взяли напрокат? Сами срубили? — сыпала догадками Келли.

Она увидела, как вспыхнули его зеленые глаза, точно такого же цвета, как гирлянды из веток сосны, которые украшали перила деревянной лестницы, ведущей на верхние этажи.

— А эти гирлянды откуда взялись? — допытывалась она.

— Джон! — донеслось из глубины комнаты. — Посмотри, что мы делаем.

Он повернулся и пошел на зов. Мягко ступая в шерстяных носках, Келли двинулась за ним. Гостиная представляла собой сцену с рождественской открытки: Санта-Клаус и эльфы распевали рождественские гимны. Правда, у подозрительно молодого Санта-Клауса не было бороды, голову его украшали золотистые кудри, а не традиционная алая шапка с белой опушкой и помпончиком. Эльф Кэти старательно выводила «Белое Рождество». От ее пения обычно хотелось убежать куда подальше, но сегодня оно никому не мешало. Как и то, что на этой рано развившейся одиннадцатилетней девочке были шорты и более чем легкая блузка, хотя за окном стоял трескучий мороз; эльф Сандра, привстав на цыпочки, пыталась повесить на приглянувшуюся ей ветку бумажного журавля, но у нее ничего не получалось. Девочка, несмотря на оптимистические заверения медиков, почти не росла: сказывались восемь лет недоедания до того, как она оказалась в этом приюте небольшого, типично английского городка Ридинг. Эльф Дайана сидела на полу и как зачарованная смотрела на мерцающие елочные огоньки. Эльф Морин развешивала одинаковые печенья на разные веточки, пытаясь достигнуть таким способом гармонии и совершенства.

Эльфами были четверо из двенадцати девочек, живших в приюте «Надежда». Четверо из длинной вереницы детей, переименовавших его из «Последнего убежища» в «Надежду», потому что для многих из них это заведение действительно было единственным в жизни, что вселяло хоть какой-то оптимизм. И потому девочек, воспитанниц приюта, всегда одолевало множество проблем, которые в преддверии Рождества размножались в геометрической прогрессии.

— Келли! — подбежала к ней Морин. — Не могу придумать, куда это повесить! — Она держала перед собой украшение, и руки ее дрожали.

Келли с улыбкой ответила:

— Куда бы ты его ни повесила, будет красиво. — Казалось, девочку это не убедило, и Келли снова повторила: — Попробуй и увидишь сама. Что бы ты ни сделала, будет хорошо. Я обещаю.

Обрадованная, Морин вернулась к елке. Келли подняла глаза и увидела, что Джон наблюдает за этой сценой. Взгляд его был добрым и теплым. Странный трепет пробежал по телу Келли.

— Так вы не хотите рассказать нам, как вам удалось достать эту ель, Джон Хопкинс?

— Он срубил ее возле дома своих родителей! — восторженно выкрикнула Кэти и спрыгнула с невысокой лестницы, не давая себе труда сойти по ступенькам. — Келли, у его родителей есть ферма! С овцами! С настоящими овцами.

— И с собаками, — добавил Джон. — Родители еще в прошлом году перестали разводить рогатый скот, теперь у них самые крупные животные — одна шотландская и две немецкие овчарки.

— Нет даже лошадей? — Негодование Кэти было таким же комичным, как и ее исполнение «Белого Рождества».

— Кэти очень хочется научиться ездить верхом, — объяснила Келли. — Правда, дорогая?

— Я умею ездить верхом. Но теперь это ни к чему. Вот когда я жила со своими родителями, мне всегда разрешали кататься на лошадях.

Так бедняжке хотелось думать. Хотя на самом деле родители Кэти были людьми пропащими, а дом жалкой лачугой. Кэти прожила первые десять лет жизни, находя убежище в своих фантазиях, но, по мнению Келли, время грез уже прошло, поэтому она строго сказала:

— Нет, все было иначе.

— Откуда вы знаете? Можно подумать, вам все про меня известно, — с вызовом сказала девочка.

— Я знаю, что ты мне нравишься, и потому мне безразлично, что у тебя было перед тем, как ты попала сюда.

— Вы всегда так говорите!

— Верно, — подтвердил Джон и улыбнулся, его улыбка будто окатила Келли теплой волной. — Мисс Слоун всегда говорит добрые слова.

Плечи Кэти опустились. Джон стал для всех девочек героем с того дня, как три месяца назад пришел в «Надежду» и заявил, что он и его братья берутся за реконструкцию дома. В жизни этих девочек встречались мужчины: адвокаты, учителя, редко — члены семьи, которые приходили их навестить, но никого из них нельзя было сравнить с Джоном. Ни у кого не было такой неповторимой мужской грации, добродушной многозначительной улыбки, таланта мгновенно прекращать споры и делать комплименты. Джон умел убедить самых упрямых. Правда, иногда девочки делали вид, будто его слова вовсе на них не действуют. Вот и сейчас Кэти гордо вскинула голову и заявила:

— Пойду лучше возьму себе какао.

Келли дружески похлопала ее по плечу. Выражение лица Кэти смягчилось.

— Кэти, ты возьмешь с собой Дайану? — мягко спросила Келли.

— Ни за что!

— Пожалуйста…

— Вечно вы заставляете меня делать то, что мне не хочется.

— Да, потому что ты умеешь это делать!

Кэти подошла к девочке, которая по-прежнему зачарованно смотрела на елку, и взяла ее за руку.

— Дайана, пойдем выпьем какао.

Дайана послушно зашагала вслед за подругой. Морин повесила еще три игрушки и тоже ушла: пытаясь разместить украшения как можно лучше, она истощила свои и без того отнюдь не геркулесовы силы.

Сандра, которая украшала нижние ветки, присоединилась к подружкам. Минуту спустя Келли и Джон остались одни.

— Скажите честно, Келли, вы рады, что я привез сюда эту елку? — спросил Джон.

— Перестаньте делать девочкам подарки, Джон. Они привыкнут к ним, а ведь в будущем им вряд ли удастся жить на всем готовом.

Он шагнул к ней, и Келли изо всех сил попыталась не поддаться исходившему от него мужскому обаянию. Его руки легко легли ей на плечи. Но это уверенное прикосновение не успокоило, а, наоборот, растревожило ее.

— А как насчет очаровательной девушки, которая живет в этом доме? — с улыбкой спросил Джон. — Мне разрешается подарить ей что-нибудь на Рождество?

— Она тоже ничего не ждет от Рождества. И ничего не хочет.

Джон изучающе посмотрел на собеседницу: за ее отказом он усмотрел многое, в том числе и то, что Келли не желала верить в чудеса и потому отвергала и Санта-Клауса, и возможность получить изысканно упакованный рождественский подарок, и пение гимнов в рождественскую ночь. Если поверить в сказку, то потом может быть очень больно. Легко представить горе ребенка, которому сказали, что Санта-Клаус не сможет сбросить для него через печную трубу желанного пони.

— Келли! — Ее имя прозвучало в его устах как ласка. — Разве вы не верите в Рождество?

Стараясь не поддаться его чарам, она ответила строгим, официальным тоном:

— Конечно, я верю, что Рождество — единственный день в году, когда люди стараются отбросить в сторону свои разногласия и любить друг друга. Но только когда все другие дни станут такими же, я буду ратовать за Рождество.

— Значит, вы не верите в Санта-Клауса, в чудеса?

Она пристально посмотрела на него.

— Рождество наступит только через четыре недели.

— Тем лучше. Еще четыре недели можно ждать чуда.

Взволнованная теплотой его взгляда, Келли отвернулась и сердито пробурчала:

— Не пытайтесь убедить меня, что эти свечи и гирлянды тоже произрастали на ферме ваших родителей. По соседству с колокольчиками, что висят сейчас у парадной двери.

— Разве девочки не заслуживают рождественского праздника, независимо от того, что вы об этом думаете?

— Конечно, они заслуживают всего того, что любой ребенок считает само собой разумеющимся. Но когда эти девочки уйдут отсюда, у них не будет возможности праздновать Рождество. Лишь двое-трое, если им повезет, поступят в колледж или получат хорошую работу. Они должны знать, что смогут добиться чего-то в жизни только упорным трудом.

— Без Санта-Клауса?

— Никто никогда не будет особо заботиться об этих детях, Джон. Поэтому я старательно внушаю им, что всего хорошего в жизни им придется добиваться самостоятельно.

— Так же, как и вам?

Келли внутренне напряглась. Но если Джон и понял, что пробил брешь в ее до этого непроницаемой броне, то сделал вид, что ничего не заметил, и погладил ее по плечу успокаивающим ласковым движением.

— Да, примерно так же, — сказала она наконец.

— Вы ведь знаете: каждая девочка составляет список рождественских пожеланий.

— Если бы Санта-Клаус действительно существовал, в их чулки все равно не попало бы ничего, кроме угля.

— Неправда, они хорошие дети.

Келли немного оттаяла, но не хотела, чтобы Джон это заметил. Девочки из «Надежды» и в самом деле были хорошими детьми. По крайней мере, именно такими Келли старалась воспитать их, в этом заключался смысл ее существования. Хорошо, что Джон понял это. Но она не собиралась откровенничать с ним.

— Можете думать и так, — снизошла она. — Хотя я уверена: если бы одна из них приставила ружье к вашей голове, вы бы сказали, что ружье подходит к ее глазам.

— Это всего лишь дети, которые составляют списки рождественских пожеланий, — повторил он.

— Вам не следует беспокоиться. У нас существует определенная система поощрения: те, кто того заслуживают, получат дополнительные деньга, чтобы купить себе что-нибудь особенное. Хорошие они или нет, персонал проследит за тем, чтобы все девочки получили рождественские подарки.

— Но какие? Носки, нижнее белье, спортивный свитер?

— Мы живем не во времена Оливера Твиста. Об этих детях заботятся. О них заботится каждый, кто работает в этом доме. И попечители.

— Ну и что получат дети, о которых заботится столько народу? Новые теннисные туфли?

— Нет. А вы что, уже приценивались к ним?

Джон не мог сдержать улыбки. Золотисто-карие глаза Келли смотрели на него так же вызывающе, как глаза Кэти, но этот взгляд не мог его обмануть.

— Девочки хотят иметь магнитофоны, электрогитары и лыжи, — сказал Джон. — Кэти бредит уроками верховой езды. Морин мечтает проколоть уши и получить от Санта-Клауса красивые сережки. Дайана спит и видит среди своих сокровищ голубой свитер из ангорской шерсти, коньки и пупса в коляске. Она уверяет, что все это было у ее сестры.

— Дайана говорила с вами о своей сестре?

— Только что.

— Ее сестра умерла, и Дайане до сих пор снятся кошмары.

Он не спросил, что произошло с Дайаной — этим златоволосым призраком с постоянно отсутствующим взглядом. Джон знал, что в стенах приюта на прошлое воспитанниц наложено табу. Но была, однако, и другая причина, почему он действительно не хотел интересоваться биографией этих девочек, хотя иногда угадывал ее по их глазам, читал в их тоскующих наболевших сердцах. Их боль стала его болью, слишком щемящей и глубокой, чтобы ее исследовать. Он предпочитал устранять эту боль. Джон полюбил всех обитательниц «Надежды» и теперь подвергался опасности влюбиться в его директора.

— Я могу дать им то, что они хотят, — сказал он. — Это не так уж много, Келли. Мои братья и я всегда откладывали деньги на помощь нуждающимся. Разрешите нам поиграть в Санта-Клауса, нам этого очень хочется. Чарли мог бы…

— Вы слишком сентиментальны. Вы знаете это?

— Я большой сильный мужчина без сердца.

— Вы — сама сердечность.

Джон предпочел сменить предмет разговора.

— Приходите в воскресенье на обед к моим родителям.

Келли с минуту колебалась. Она и Джон в своих разговорах довольно часто подбирались к этой теме. Но только подбирались, никогда не обговаривая определенной даты. Постоянно бывая в приюте, Джон изредка после работы водил Келли в кино, где каждый платил за себя, или приглашал посидеть в ресторане, чтобы никто не мешал им обсуждать проблемы ремонта дома, приносил иногда пригласительные билеты на симфонические концерты и сопровождал Келли, если она говорила, что не может найти компаньона. Но он никогда не приглашал ее заранее, никогда не просил познакомиться с его семьей.

Смутившись, она лихорадочно старалась что-нибудь придумать:

— Джон, я…

— Не бойтесь, я вас не укушу. Мои родители тоже не кусаются.

— Я не знаю, о чем с ними разговаривать.

— У вас с ними есть кое-что общее.

— И что же это?

— Вы тоже считаете, что я замечательный.

И, не дав собеседнице возможности ответить, он улыбнулся своей очаровывающей многозначительной улыбкой и наклонился к Келли. Ноги девушки предательски приросли к полу, глаза невольно закрылись. Она почувствовала прикосновение мягких губ к кончику носа. А к тому времени, как она очнулась, Джон Хопкинс уже исчез. Да, он воистину человек замечательный.

Несколько часов спустя Келли сидела перед туалетным столиком в своей квартирке, расположенной тут же, на третьем этаже «Надежды», и расчесывала волосы до тех пор, пока они не образовали черную шелковую накидку, закрывшую ее простую фланелевую ночную сорочку. Из зеркала на Келли смущенно смотрела недоверчивая ранимая девушка.

Есть в Джоне что-то такое, что отличает его от других мужчин, которые пытались, но не смогли произвести на нее впечатление. Что же именно? — размышляла она. Конечно, он очень привлекателен внешне. Но за свои двадцать семь лет она встречала других мужчин, почти таких же привлекательных, как он. Однако только Джон умел быть забавным и добрым, своевольным и нежным. К тому же он достаточно образован, чтобы соревноваться с ней в эрудиции, и достаточно скромен, чтобы не восхищаться собой. Но, самое главное, он не просто собрание всех этих замечательных качеств — он Джон. Просто Джон. И хотя Келли упиралась, избегала его, боролась с собой…

Она отбросила эту мысль и глубоко спрятала свою тоску, так же умело, как оборвала разговор о Санта-Клаусе. Келли привычно собрала волосы и заплела их в косу.

Келли не стригла волосы с того дня, когда ей исполнилось восемнадцать лет и она покинула дом своих приемных родителей, которых ей нашли власти графства Беркшир. Родная мать Келли очень гордилась волосами дочери и вплетала в них красивые ленты или придумывала всяческие прически, закрепляя их нарядными цветными заколками. Когда Келли исполнилось семь лет, ее мать и отец погибли во время пожара и не осталось никого, кто мог позаботиться о девочке. Первая же приемная мать, которая приютила Келли, ужаснулась, бросив взгляд на голову своей питомицы, и, усадив ее на стул в кухне, умело остригла волосы до плеч.

Келли стригли также и в четырех других домах, где ей довелось жить потом. Уход за длинными волосами требовал слишком много времени, горячей воды и шампуня. Никто из ее приемных родителей не хотел быть жестоким, просто все они были перегружены работой, им мало платили, а Келли не могла побороть застенчивость и поэтому послушно позволяла уродовать свои роскошные волосы.

Но как только она стала независимой, никто больше и близко не смел подойти к ней с ножницами. Она знала, что испытания, перенесенные ею в детстве, оставили в ее душе неизгладимый след. Ее чувства в отношении Рождества имели определенные корни.

Одиннадцать лет Келли встречала Рождество в семьях со скудным бюджетом. Одна из семей к тому же была религиозной до фанатизма, на Рождество там не было ни подарков, ни даже украшенной елки. Другая семья была чересчур многочисленна, и самое лучшее, на что Келли могла надеяться, это чтобы те джинсы, которые она ежегодно получала от Санта-Клауса, пришлись ей впору.

Став взрослой, Келли покончила с нищетой. Она обрела друзей, и до сих пор обменивалась рождественскими поздравительными письмами со своей второй приемной матерью. Когда она закончила колледж, приехала вся ее последняя семья, чтобы отпраздновать это грандиозное событие.

Келли научилась всему, что ей необходимо было знать, чтобы выжить, а дисциплина и давление, которое оказывали на нее приемные родители, научили девушку ценить упорный труд и самостоятельность суждений. Прожив всю свою жизнь в Англии, она чувствовала себя, однако, продуктом американской системы воспитания, твердо решив никогда больше не ставить себя в зависимость от чьей-либо милости. Эта решимость и привела ее в конечном счете на должность директора детского приюта «Надежда».

Келли понимала, что ее собственный опыт будет бесценным, когда ей придется иметь дело с такими же девочками, какой была она. Впрочем, не совсем такими. Девочки из «Надежды» мало напоминали Келли Слоун, тихую и благонравную. Травмированные своим несладким прошлым, они были причислены к категории «трудных детей», и от них отказались даже приемные родители.

Рождественские списки… Келли и без Джона знала, что у всех ее подопечных есть такие списки. Когда-то и у нее был подобный список, неизменный в течение многих лет. Одно Рождество сменялось другим, но первым в списке всегда оставался котенок, беспомощный маленький котенок — ее полная собственность.

Ей хотелось также иметь деревянный кукольный дом. В следующем пункте, даже зная, что это невозможно, она просила Санта-Клауса — хотя была уже слишком большой, чтобы верить в него, — дать ей настоящую маму, с которой можно было бы вместе печь печенье, ходить за покупками и мечтать. Плюс папу, который считал бы ее самой красивой девочкой в мире. Сестер и братьев, которые не менялись бы ежегодно. Самым последним — и также невозможным — было желание, чтобы кто-нибудь, Санта-Клаус или власти графства Беркшир, нашел в далекой Австралии семью ее папы, связь с которой была давно утеряна.

Вспомнив о рождественском списке, Келли улыбнулась: Санта-Клаус не подарил ей ни котенка, ни любящих родителей, ни сестер и братьев, ни давно потерянных родственников в Австралии. Постепенно на смену разочарованию пришло понимание, что ей придется самой осуществлять свои детские мечты. Она хотела, чтобы девочки из «Надежды» усвоили урок: став взрослыми, они должны будут сами заработать на то, чего больше всего желают. А значит, нельзя допустить, чтобы Джон послушно исполнял их прихоти, потому что, когда он уйдет, кто займет его место? Мифический Санта-Клаус?

Келли открыла ящик прикроватной тумбочки и достала чековую книжку. Когда-нибудь она расскажет девочкам о деньгах, которые копит вот уже три года. Их, к сожалению, не так много, как хотелось бы. Ее работа оплачивалась скромно, а она должна была еще выплачивать ссуду, полученную на учебу. И все же ее счет медленно, но ежемесячно увеличивался. Келли собиралась подарить себе на эти деньги самое важное из своего детского рождественского списка. Когда у нее будет достаточно средств, она наймет частного детектива и поручит найти семью ее отца. Она сделает это и потом скажет девочкам, что они тоже могут добиться того, чего захотят.

Келли положила чековую книжку на место и, погасив свет, легла в постель. Она лучше знает, что нужно ее воспитанницам. Неважно, что думает Джон, она будет следовать подсказкам собственной интуиции. Келли долго ворочалась, а когда наконец уснула, ей приснился маленький черный с белыми лапками котенок.