Дар юной княжны

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

— Господа, поздравьте с удачной охотой! Сегодня навеселимся от души. Прошу любить и жаловать: одинокий краснопузый волк!

Юнкер Быстров и подпоручик Вяземцев застыли в картинных позах, давая полюбоваться остальным "добровольцам" своей добычей — привязанным за руки и за ноги к толстой жерди, которую они несли на плече, красноармейцем Яном Поплавским.

"Какой там волк! Жалкая полевая мышь не попалась бы так глупо! И на что? На мальчишескую уловку: протянули поперек тропинки веревку, а он споткнулся, упал, получил по голове, а когда очнулся — висел, связанный по рукам и ногам".

— Что у нас сегодня за пьеса, Вяземцев? — капризно спросил один из юнкеров. — Надеюсь, не распятие Иисуса Христа? Прежний-то крест мы давеча сожгли, а сколачивать новый — была нужда!

"Охотники" приладили жердь с висящим Яном между деревьями и отошли.

"Хоть бы с палки сняли, гады, — ругнулся про себя Ян, — будто и вправду кабан дикий, а не человек!"

— Ну, я не знаю, — растирая плечо, пробурчал Вяземцев, — не хотите распятие — придумайте что-нибудь другое. Жаль, от моря далековато ушли, можно было бы утопление фанатика организовать.

— А если аттракцион открыть? — предложил юнкер Быстров. — Человек-мишень. Видели, у красных теперь форма новая? Оденем ему этот шлем и будем стрелять в звезду!

Он вытащил из-за пояса буденовку Яна.

— Штабс-капитан в прошлый раз ругался, — заметил доброволец в полевой форме и черной казацкой папахе. — Обещал пять суток ареста каждому, кто будет в спектакле участвовать. Мол, для пленных у нас штаб имеется.

— Вот именно, — хмыкнул Вяземцев, — штабные за языка и стопку не нальют, а если что ценное из него вытянут, все себе в заслугу припишут!

"У них рядовых нет, что ли?" — думал Ян, наблюдая за добровольцами под неудобным для себя углом, но это наблюдение хоть как-то отвлекало его от дурных предчувствий.

Со стороны лагерь этой деникинской части ничем не отличался от красноармейского: такая же поляна, такой же костер, только чувствовалось, что вояки здесь более опытные. Ян увидел окопы, хорошо замаскированные землянки. Красные спали в наспех сооруженных шалашах, а то и вовсе под открытым небом.

Какой-то офицер в наброшенной поверх кителя шинели читал книгу при свете костра, и по лицу его блуждала усмешка.

— Вы, господин прапорщик, конечно, наше занятие презираете? В вашей офицерской школе такое не преподавали, — нарочито любезно обратился к нему подпоручик Вяземцев.

— Никак нет, господин подпоручик, — прапорщик привстал, поклонился и опять сел. — В офицерской школе нас учили действия старших по зданию не обсуждать.

Говорил он внешне спокойно и бесстрастно, но чувствовалось, что эти два офицера не любят друг друга.

— Вяземцев, перестаньте цеплять Степуру, — вполне дружелюбно, но с приказной ноткой в голосе сказал офицер с погонами поручика. — А если кому что-то не нравится, всегда можно найти для отдыха другое место — лес большой. Вон и разведчики костер наладили. Небось, нашему улову завидуют. Им в рейде ничего, кроме трупов, не досталось. Давайте, друзья, "языка" нам во всей красе покажите, что это он у вас до сих пор мешком висит?

Яна сняли с жерди и поставили на ноги. Он покачнулся и упал.

— Ноги затекли, — буркнул прапорщик, глядя на подчеркнуто неуклюжие попытки двух юнкеров поставить пленного в вертикальное положение.

Остальные хохотали.

— Хорошо бы все наши враги были такими беспомощными, не правда ли? — заметил поручик.

Яну эти слова показались обидными, и он, как только смог упереться в землю, уперся и остался стоять, исподлобья глядя на пленивших его.

— Обождите! — прапорщик рывком вскочил с пня и подошел к Яну.

— Как твоя фамилия? — спросил он.

— Поплавский.

— Господа, — прапорщик обернулся к зрителям, — вы не поверите, одно лицо! Лет восемнадцать назад — меня всего полгода, как призвали на службу у нас в полку случилась невообразимая история. И фамилия новобранца тоже была Поплавский. Да, тесен мир!

— Расскажите, прапорщик, расскажите, — попросил тот же капризный юнкер, и Ян подивился тому, что мужчина кокетничает, точно девушка.

Прапорщик усмехнулся.

— Ну, какой из меня рассказчик? Да и у вас, судя по всему, совсем другой план действий.

— Вы уж нас совсем-то зверями не выставляйте! — нахмурился Вяземцев. А ля гэр ком а ля гэр! [38] Перед нами не беззащитный ребенок, а представитель воюющей стороны.

— Чего уж там, Степура, рассказывайте. — опять подал голос поручик, похоже, здесь, у костра, старший по званию. — Так что ж это была за история?

Степура вытащил из кармана кисет, трубку, не спеша набил её табаком и с удовольствием затянулся. Слушатели его не торопили.

— Той зимой на полигоне проводились учебные занятия. Метали гранаты. Боевые. Мороз стоял приличный. Рядовой Поплавский как на грех должен был метать последним. Он как будто призывался из крестьян, но на крестьянина был совсем не похож: лицом нежный, телом хрупкий; хотя и забитым вовсе не казался. Помнится, даже был грамотным. Нелюдимый. Нас, солдат, сторонился. Ну, и мы его не любили. Даже кличку дали "Барышня"… Видно, когда подошла очередь, он совсем замерз. А тут подающий чеку из гранаты выдернул, ему в руку вложил: "Бросай!" Граната из руки возьми и вывались: он от холода пальцы как следует сжать не смог.

— И что? — поторопил кто-то.

— Что… В клочья разнесло. Сзади майор стоял, из штабных, так того осколком ранило.

— А знаете, Степура, я ведь эту историю тоже слышал, — удивленно покачал головой поручик. — Думал, штабные, как всегда, привирают. У майора якобы за подкладкой кителя, осколком попорченного, нашли шифрованные секретные документы. Немецким агентом майор вроде оказался. Дело потому известным и стало, замять не удалось. Генштаб подключился… Думаете, наш красный — сын того рядового?

— Утверждать, конечно, не могу. Лицом очень похож, а телом — куда как здоровее. Да и документы мы его не видели. Того Поплавского, помню, Георгием звали. Солдаты ещё смеялись: хилый Победоносец!

— Поплавский, — крикнул поручик, — отчество твое как?

— Георгиевич, — сглотнул комок Ян.

— Обыщите-ка его, ребята!

Вяземцев с Быстровым бесцеремонно обшарили Яна, у которого, кроме метрики, никаких документов не было.

— Точно, Георгиевич, — подтвердил юнкер Быстров. — Не иначе, сынок в отца пошел — у него с собой ружье без патронов было!

— Кажется, господа, я знаю, что за представление мы сегодня устроим, — расхохотался Вяземцев, подходя к Яну.

Тот, вконец испуганный, приготовился к страшному концу, как вдруг все его естество запротестовало против такой вот жертвенной покорности. Ну и что с того, что он рос без отца?! Да, его отец оказался вовсе не героем, но это был его отец! Его, как и сына, заставили воевать, а теперь за это же собираются убить, будто бессловесную скотину!

Подпоручик встретил взгляд своей жертвы со смешком: краснопузый, видать, со страху в штаны наложил! Глаза, как у безумного, а взгляд… взгляд…

— На колени! — шепотом приказал ему Ян. — Проси прощения, ничтожный!

Голова у Вяземцева закружилась, образ Яна странным показался: вокруг него вдруг возник светящийся силуэт, а глаза лучились, и — подпоручик не мог отвести от них взор.

— Господи, прости неразумного раба твоего! Не разглядел, не понял, ослепление нашло! — И, обняв Яна за ноги, упал ничком. Деникинцы решили, что подпоручик "валяет Ваньку" и дружно заржали.

— Вот Вяземцев дает! — восхищенно присвистнул Быстров, не вполне понимая, что задумал его товарищ.

Прошла минута. Вяземцев не поднимался.

— Поднимите его, — почувствовав неладное, приказал поручик.

Кинулись поднимать. Подпоручик был в глубоком обмороке, и привести его в сознание никак не удавалось. Срочно послали за врачом.

А тем временем ум Яна метался в поисках выхода. Оказалось, он все же не потерял способности к тому, что Иван называл гипнозом. Но так можно справиться с одним, а их — вон сколько! Что делать?!

Для начала — успокоиться, говорил он сам себе. Пока они с офицером суетятся, надо подумать. Мама говорила — неужели это не выдумка? — что прабабушка — княгиня Елизавета была ведьмой. Прости, бабушка, люди так считали… Значит, в нем проявился бабушкин талант?

"Бабушка, — взмолился он, — помоги! Не дай сгинуть правнуку понапрасну. Научи, как от беды избавиться. Не к кому мне на этом свете обратиться, а меня ведь сейчас убивать будут!"

Так стоял Ян перед деникинцами и, подняв глаза к небу, шептал что-то. Люди думали, молится. Настала вдруг на поляне тишина, и была в ней какая-то жуть; что-то сверхъестественное, как ощутил каждый из присутствующих.

Более или менее верно оценил происходящее лишь один человек прапорщик Степура, сумевший почти за два десятилетия беспорочной службы пробиться из рядовых в младшие офицеры.

Его теперешние сослуживцы прошли через военные училища или кадетские корпуса и считали, что Степура своим крестьянским происхождением и ускоренной офицерской школой бросает тень на звание офицера, пусть даже и младшего.

Саму офицерскую школу Степура сумел закончить только со второго раза, потому что и там ему чинили всяческие препоны. Он не отличался остротой ума, но был настырен, усидчив и очень наблюдателен.

Прапорщик ни сном ни духом не слышал ни о каком гипнозе, но он заметил тяжелый, неподвижный взгляд красноармейца, под которым поник его главный притеснитель, и позлорадствовал тому, что и белая кость может валяться в ногах у черной… Он с сожалением чувствовал, что охладевает к военной службе, и погоны прапорщика — предмет его многолетних вожделений — уже не радуют сердце. Гражданскую войну он считал неправильной, ведь ему приходилось стрелять в тех, кто всего год назад сидел с ним в одном окопе и ел из одного котла.

Ему было неинтересно, какими чарами пленный кинул себе в ноги Вяземцева, но про себя решил: если парню удастся выкрутиться, он не станет чинить ему препятствий.

А Яну пришла в голову мысль, которая по дерзости своей превосходила его самые смелые прежние помыслы. Что, если загипнотизировать всех и бежать? Весь отряд! Пройти как бы незамеченным через патрули и заставы прежним путем на восток, в поисках более спокойного места для жизни и работы. Эта война вконец его утомила.

"Как думаешь, бабушка, стоит попробовать? В крайнем случае, опять поймают", — он обращался к прабабке так, как будто она действительно могла его услышать, и жадно вглядывался в ночное небо в надежде увидеть хоть какой-нибудь знак.

Огромный метеор, сгорая в атмосфере земли, огненной дугой прочертил небосвод.

"Спасибо, бабушка, понял! Я попробую".

Очевидцы потом рассказывали разное. Одни говорили, что пленный вдруг оторвался от земли, повис в воздухе, встрепенулся и медленно полетел над поляной, все выше и выше, пока не превратился в светящуюся точку.

Другие утверждали, что видели ангела в белом хитоне с большими крыльями. Он не летел, но шел, почти не касаясь земли, и фигура его излучала сияние, отчего многие добровольцы впали в молитвенный экстаз.

Единодушно отмечали очевидцы лишь странную неподвижность во всех членах, отчего они не могли пошевелиться и как-то повлиять на происходящее.

Часовые на вопрос, как они могли пропустить постороннего, объяснили, что посторонним его не считали, так как проходивший через посты человек называл пароль, и потому пропускался беспрепятственно…

Янек шел по дороге и чувствовал, что у него, по выражению Яшки, "в желудке цветут незабудки". Иными словами, до колик хочется есть. Казалось, все бы отдал за маленький кусочек хлеба. Он никак не мог поверить, что вырвался из плена без посторонней помощи, и продолжал поглядывать на небо в слабой надежде: не сбросят ли ему оттуда чего-нибудь съестного?

Но небо будто смеялось над его глупыми фантазиями. Чистые, ясные звезды равнодушно взирали на одиноко бредущего хлопца. И только одно ощущение было явственным: голове его без буденовки, оставшейся у юнкера Быстрова, было-таки холодно.

Вокруг на много верст окрест простирались поля. Лишь слева по краю темнел лес, откуда вышел Ян. Нигде не мелькало ни огня, не раздавалось ни звука. Он прошагал в темноте и тишине ещё с полчаса, как вдруг горизонт впереди осветился сполохами взрывов и трескотней пулеметов. Одинокий путник заметался в поисках укрытия.

Невдалеке у края поля виднелся стожок прошлогодней соломы. Ян подбежал к нему и, как дождевой червяк в землю, ввинтился в душное прелое нутро.

Через несколько минут по дороге проскакал небольшой отряд всадников. Одна из лошадей замедлила ход, остановилась, и вскоре на землю что-то тяжело упало.

Чуть поодаль сбавила шаг ещё одна лошадь, и кто-то истошно закричал:

— Сережку убило!

— Не останавливаться! — послышалось издалека. — Вернемся, похороним.

Только Ян собрался вылезти из своего укрытия, как с той же стороны опять послышался конский топот. Группа всадников, гораздо многочисленнее предыдущей, промчалась следом за первой, и все стихло.

Трудно сказать, сколько прошло времени — Ян решил не рисковать и остаться в своем убежище, когда мимо медленно проехали возвращающиеся всадники.

— Одного мы сразу зацепили, точно! — возбужденно рассказывал юношеской голос. — В грудь попало. Я видел, как он покачнулся. Может, где-то здесь валяется?

Ян боялся даже дышать; не хватало еще, чтобы начали искать убитого!

— Нужен тебе этот дохляк! — насмешливо отозвался голос постарше. — Мог бы ещё тех четверых, что мы зарубили, с собой прихватить.

— Да мне-то что, — стал оправдываться первый, — а если и вправду только ранили?

— Рассвета дождешься, съездишь — посмотришь… И все-таки как глупо они на нас нарвались! Видимо, разведка. Не учуяли засады. Я же говорил, место у нас удачное, сиди себе, как паук в паутине, и жди, когда залетит кто-нибудь!

Голоса становились все тише, тише, пока совсем не смолкли, и опять наступила тишина.

"Как хорошо, что я остался здесь, в не пошел по дороге, — тоже бы нарвался", — думал Ян, ворочаясь в своем убежище, и не заметил, как забылся тяжелым, полным кошмаров сном.

Разбудил его стон. Хлопец с трудом разлепил глаза. Казалось, он только что заснул. Скулы свело зевотой. "Кто стонал? Или это мне приснилось?"

Стон донесся снова и явно извне. Стонал будто ребенок или подросток: "Мамочка! Мамочка!" Потом этот же голос забормотал что-то на непонятном языке.

— Господи, уж не чудится ли мне?

Ян выглянул наружу. Светало. В предрассветном сумеречном тумане плыли какие-то тени, бесплотные, серые. Что-то тяжело дышало и шуршало стерней. Он переборол в себе страх и, ежась от холода, побрел на звук.

Одинокая лошадь, без всадника, но под седлом, вплотную подошла к стожку, бывшему Яну ночным пристанищем, и губами осторожно вытягивала из него солому.

Он так засмотрелся на лошадь, что споткнулся обо что-то, ответившее на толчок тем самым, по-детски жалобным стоном. Ян наклонился. Перед ним на земле, скорчившись и подтянув к груди ноги, лежал паренек лет шестнадцати. Его юное нежное лицо, даже без намека на растительность, казалось бледно-зеленым. Черная папаха, видимо, плотно нахлобученная, при падении с лошади осталась на голове, смягчив удар. Зауженный в талии полушубок из хорошей овчины сохранял столь необходимое раненому тепло. Хромовые сапожки ловко сидели на маленькой, совсем не мужской ноге. Паренек больше не стонал.

"Умер, что ли? — Ян поднял голову лежащего. — Жалко, если так, красивый парнишка. Ресницы-то какие длинные да пушистые, такие впору девице иметь!"

— Парень, ты меня слышишь? — он слегка потряс лежащего за плечо.

Ресницы раненого дрогнули, и невидящий, полный муки взгляд на секунду открылся ему.

— Жив, значит, — обрадовался Ян. — Тогда лежать тебе на сырой земле вовсе ни к чему!

Он хотел подтащить бесчувственное тело к стожку, взяв за плечи, но рука его стала мокрой от крови: парень был ранен в левое плечо. Ян взял его на руки. Тот оказался неожиданно легким, и донести его оставшиеся несколько шагов оказалось нетрудно.

Наскоро надергав из стожка соломы, Ян соорудил постель и положил на неё парнишку так, чтобы стожок прикрывал от ветра и не остудил вконец раненого, когда он станет его осматривать.

На поле становилось все светлее, и вместе с прибывающим светом рассеивался, клочьями уплывал туман. Парень был по-прежнему без сознания, и Яну больших усилий стоило снять с него тяжелый, мокрый от росы полушубок. За поясом у того висел странный граненый кинжал в золоченых ножнах. Ян такого никогда не видел. Осторожно попробовал лезвие — острый! — и, чтобы не мучить опять застонавшего парня, нижнюю рубашку ему просто вспорол найденным клинком.

То, что он увидел, заставило бы остолбенеть любого: у раненого, которого он считал парнем, была… девичья грудь!

Теперь все стало на свои места — и отсутствие растительности на лице, и маленькая нога, и длинные ресницы, и красивые, чуть пухловатые губы… Но ведь один из всадников кричал: "Сережка!" Значит, и от своих скрывалась? Кто же она?

Впрочем, размышлять об этом было некогда. Хорошо бы промыть рану, посмотреть, не сквозная ли?

Пуля засела в плече, и Ян подумал, что ему трудно придется. Однако, вспомнив, как вытащил пулю из головы Ивана, он приободрился. Одна надежда: авось эта "Сережка" потеряла не так много крови, чтобы сразу отправиться на тот свет. К счастью, полушубок так плотно сидел на ней, что, когда промок, сыграл роль тугой повязки.

Вот ещё что: надо поймать эту лошадь — может, у седла мешок или торба какая? Нам бы только фляжку — хоть со спиртом, хоть с водой.

К седлу действительно была приторочена торба, и первое, что Ян в ней нашел, была еда. ЕДА! Юноша секунду поколебался — чужое все-таки, он не привык брать без спроса, — но голод уничтожил все сомнения: И потом, не будет же он делать такое серьезное дело дрожащими руками! Ян взял немного: ломоть хлеба и кусочек вяленого мяса, которые без задержки проскочили в его изголодавшийся желудок.

Нашлась и фляжка. Благодаря урокам Юлии, он теперь знал: это коньяк. Странная девчонка: переодета в мужской костюм, а во фляжке — коньяк! Зато из тонкой нижней рубахи получатся отличные бинты. Ян вытащил из её галифе подол рубахи и оторвал широкую полосу.

Для начала он промыл рану. Крови действительно немного. А вот что делать дальше?

Сказалось-таки напряжение предыдущих дня и ночи — Ян никак не мог сосредоточиться. Он стал думать о том, что без его помощи раненая девушка умрет, и сразу успокоился; положил руку на рану, и в мозгу его возникла картина: пуля вошла в тело, прошла по прямой, но ударилась о кость и застряла в мякоти плеча.

Если выводить её наружу тем же путем, как в случае с Иваном, девушке придется тяжело, тем более что рана уже стала воспаляться. Он решил вывести пулю кратчайшим путем. Это тоже будет болезненно, но зато быстро.

Ян почувствовал, как клинок, который он держал перед собой на всякий случай — вдруг его способность притягивать железо в самый ответственный момент изменит ему? — прилип к руке. Опять запульсировала в ладонях сила, которой он пока не знал названия. Пуля с силой вырвалась из плеча и звякнула о клинок. Раненую подбросило на ложе, как от удара, и она с криком упала назад.

— Ничего, Сережка, потерпи, — Ян откинул окровавленный кусок свинца, осторожно промокнул рану и, как мог туго, перебинтовал.

Потом укутал её полушубком, влил в рот несколько капель коньяка: раненая глубоко вздохнула.

— Теперь поспи, — ласково сказал ей Ян, впрочем, не вполне уверенный, что его слышат, и отхлебнул из фляжки изрядный глоток. — Не бойся, заживет, как на кошке!

И решив, что ему самому не мешает отдохнуть, осторожно примостился рядом.