Девушка в белом кимоно

ГЛАВА 28

Япония, 1957

Хатсу, Джин и я сидим на террасе родильного дома, наслаждаясь вечерней прохладой. Лето уже начало оборачивать свои травы и цветы в тона хаки, высушенной травы, готовясь к скорому уходу.

Как и мы.

Когда рядом нет досужих ушей, мы говорим только об этом. Но у меня уже заканчивается терпение.

Прошло уже два дня с тех пор, как мы заключили соглашение и стали хранителями потерянных душ младенцев, делая для них импровизированные статуи Дзизо, чтобы они могли обрести покой. Два дня, как мы поклялись разыскать брата Дайгана, если не сумеем оставить у себя детей или обеспечить им безопасность. Два дня с тех пор, как начали проверять замок на воротах и искать способы бежать отсюда.

Мы пробыли здесь уже два лишних дня.

Пока все наши поиски шли кругами. Я сдержанно вздыхаю. С этим ничего нельзя было поделать, потому что у меня было тяжело на сердце.

— Что такое? — спрашивает Хатсу, подтолкнув меня.

Я бросаю быстрый взгляд через плечо, чтобы убедиться, что Чийо и Айко нас не услышат, и наклоняюсь к ней.

Просто мы обыскиваем территорию по нескольку раз в день и каждый раз находим то же самое. Мы знаем, что есть тропинка между роддомом и запертыми воротами и между роддомом и усыпальницей малышей. А все остальное — бесконечный лес с бесконечным забором.

— Поэтому мы не прекращаем поисков, — говорит Хатсу, опуская голову.

— Но тут слишком много земли, а у нас слишком мало времени. Матушка уходит совсем ненадолго, поэтому нам не удается уйти далеко, и мы топчемся на одном месте.

Я сижу, выпрямив спину и пытаясь собраться с мыслями.

— Мы подобны трем слепым монахам, которых попросили описать слона. Каждый из нас видит только часть целого.

Джин и Хатсу обмениваются взглядами. Хатсу складывает руки на груди.

— Ну а что еще мы можем сделать? Мы же не можем выйти из запертых ворот?

Мои глаза распахиваются шире, а сердце начинает лихорадочно биться. А почему нет?

Мне вдруг показалось, что я забралась на спину слону и мне открылась очевидная истина.

— А вдруг у нас получится? — спрашиваю я, переводя взгляд с одной подруги на другую. Самый верный выход чаще всего находится там, где был вход, ведь так? — и я делаю глубокий вдох, чтобы унять восторг от этого откровения. — Нам не нужно искать другой выход, достаточно будет найти ключ от этого! Мы же знаем, что она хранит ключи в своей комнате, да?

У Хатсу глаза сначала округлились от удивления, затем затуманились волнением.

Но как мы это сделаем? Если ключ будет здесь, значит, и Матушка тоже. Как же мы тогда сбежим?

— А мы организуем себе возможность, — я взбудоражена этой идеей. — Когда все будут в доме, нам надо будет выманить их на поляну. Вы с Джин устроите там что-нибудь шумное.

Что, например? — спрашивает Джин, нервно глядя то на меня, то на Хатсу.

— Не знаю, — пожимаю я плечами. — Ну изобразите, что вам больно или вы устроили драку. Да что угодно. Какая разница? Главное, чтобы на вас все прибежали поглазеть. И тогда я побегу к дому с криками о помощи, — я почти смеюсь, представляя это. А ведь моя идея может сработать. — Когда все побегут на поляну, я останусь тут и отыщу ключ. Все просто.

— Рискованно, — Хатсу качает головой.

— Еще более рискованно оставаться тут, не пытаясь сбежать, — теперь я спокойна и уверена и всеми силами стараюсь развеять их сомнения. — Я знаю точно, что смогу его найти. И тогда мы сбежим. Я не могу здесь оставаться.

— Оставаться тут? Это что еще за перешептывания, а?

Мы все в испуге оборачиваемся. Матушка стоит в дверях и сверлит нас своим подозрительным взглядом из-под очков. С ее морщинистых губ свисает незажженная сигарета.

Я тут же изображаю улыбку.

— Да мы разговаривали о друзьях и родных, правда, девочки? — я поворачиваюсь к Хатсу и Джин и делаю вид, что продолжаю прерванный разговор. — Как я и сказала, Кико может даже не знать, что я могла попасть сюда и тем более остаться здесь, — и я приподняла брови, чтобы намекнуть девочкам, как надо отреагировать.

— Так Кико же твоя сестра, — подыграла мне Хатсу.

— Почти как сестра. Она моя подруга с самого детства.

Удовлетворенная моим ответом, Матушка давит пальцем на медную зажигалку, прикуривает и глубоко затягивается.

— Во всяком случае, она была такой, — я опускаю подбородок. Мне уже не надо ничего изображать. — На похоронах она была все еще так зла на меня, что даже не посмотрела в мою сторону. Моя бабушка все время говорит, что богатство притягивает друзей, а невзгоды их проверяют.

Хатсу, сидящая между нами, толкает плечом сначала меня, потом Джин.

— Ну тогда мы самые настоящие друзья. Три обезьянки.

Мы улыбаемся друг другу. Теперь мы так себя и называем. Хатсу — та обезьянка, что закрывает свои грустные глаза, которые слишком много видели. Я — та, что прикрывает уши, преследуемая криками душ маленьких детей. А Джин — наша молчунья, которая если и говорит, то едва слышно.

Матушка прочищает горло, по-прежнему стоя возле дверей.

— Вы три глупые обезьяны, которые пытаются поймать отражение луны в воде, если вы верите в подобную чушь. Вы прибыли сюда поодиночке и уйдете так же, — и она довольно смеется, выдыхая дым.

Я прикрываю уши.

— Вы что-то сказали? Простите, но я вас не слышу.

— Кто это говорит? — Хатсу закрывает глаза. А Джин просто прикрывает рот и хихикает.

Матушка закатывает глаза и снова набирает полные легкие дыма.

Так мы и терпим с помощью разговоров ее ежедневное присутствие.

— Скучаешь по школе? — спрашиваю я Хатсу.

— Только не по математическому клубу, — со смехом отвечает она. — И почему только родители сами выбирают, в какой клуб мы будем ходить? Ведь мы вынуждены ходить в него все годы обучения в школе, — потом она добавляет едва слышным голосом: — Если мой ребенок захочет сменить клуб, то я буду биться с учителями до последнего, пока они ему не разрешат это сделать.

— А что бы ты сама выбрала? — спрашивает Джин.

— Ну... — Хатсу морщит нос. — Каллиграфию. Нет, танец! А вы?

Джин не отвечает, просто пожимает плечами, глядя на травинку, которую сжимает в пальцах. Она неважно себя чувствует, и я уверена, что токсичные клубы дыма, которые источает Матушка, ей точно не идут на пользу.

— А я как раз занимаюсь танцем, — говорю я, обмахиваясь рукой, как веером. — Может быть, моя маленькая птичка тоже будет танцовщицей.

А вы разучивали нихон-буе?37 — спросила Хатсу, выпрямившись.

Мы разучивали много традиционных стилей, но мне больше всего нравился но-маи. Ты с ним знакома? Маски май вообще волшебны. Резной кипарисовик хиноки позволяет свету играть тенями и менять ее выражение.

Снаружи доносятся крики и спор Айко и Чийо.

— Уймитесь! — кричит им Матушка, потом цокает языком и выдыхает долгое облако дыма.

— Маи и обозначает танец, но его можно исполнять, только хорошенько разобравшись в движениях, — продолжаю я.

— Вот я возьму и посажу всех под замок, — Матушка разозлилась, услышав, как внутри что-то бьется. — Дня на три, всех накажу! — она развернулась, чтобы грозно глянуть на девушек, разбушевавшихся внутри.

У меня екает сердце.

— Мы должны устроить свое представление до того, как она выполнит свою угрозу. Пожалуйста. Мы же три мудрые обезьянки, правильно? Так давайте не будем вести себя как три слепых монаха.

Сердце колотится в бешеном ритме. Я киваю, они кивают в ответ.

— Отлично. Вперед! Пока мы не потеряли свой шанс, — говорю я, толкая Хатсу в плечо. Она хватает Джин за руку, и они бегут на середину поляны.

Оттуда она смотрит на меня, а я на нее.

— Ты сказала, что Джин упала? — кричу я, надеясь натолкнуть их на мысль.

— Да! И с ней что-то случилось! — отвечает мне Хатсу, сложив ладони у рта рупором. Потом она чуть касается руки Джин, но та стоит и молча куда-то смотрит. Когда Джин не реагирует, Хатсу касается ее снова.

Мы обе знаками показываем ей, чтобы она легла. Когда она наконец подчиняется, Хатсу почти смеется, но тут Джин издает жуткий крик. Мы с Хатсу с удивлением переглядываемся.

Джин улыбается.

— Я побегу за помощью! — кричу я, стараясь не упустить эту возможность и не рассмеяться. Взмахами руки я показываю им, чтобы они не молчали, и Хатсу начинает что-то кричать про кровь и поломанные кости. В это время Джин корчится на траве и изображает приступы боли, сопровождая их криками. Вместе они создают великолепную сцену.

— Матушка, идемте скорее! — вскрикиваю я, влетая в дом. Все его обитатели оказываются на кухне. — Там Джин плохо!

— Что там еще такое! — Матушка всплескивает руками.

Айко усмехается, вытирая тарелку, которую ее заставили вымыть. Чийо смеется и протягивает ей еще одну.

Я показываю на дверь.

— Ей плохо, и...

В это время Джин издает еще один пронзительный крик. На этот раз он у нее получается еще громче. Надо же, какая из нее вышла хорошая актриса! Может быть, ей стоит заняться театром?

— Поспешите, Хатсу кричала что-то про кровь и кости! Ей так больно, что у нее из глаз искры летят! — тороплю их я, не желая отставать от Джин в актерском мастерстве.

Раздается еще один крик, на этот раз Хатсу. И он заставляет всех троих в доме быстро кинуться к выходу. Айко, Чийо и Матушка бросаются к двери.

Я же остаюсь на месте.

Мое сердце колотится так громко, что почти заглушает царящий вокруг шум. Как только они исчезают из виду, я бросаюсь к комнате заведующей, чтобы найти ключ. К дальней стене примыкают два футона, бок о бок. По обеим сторонам от футонов стоят низкие столики. На противоположной стене висит единственная картина суми-э.

Я отодвигаю в сторону дверь в отсек кладовой и заглядываю внутрь. Белье, одежда, ящики с личными вещами. Все сложено аккуратно и тщательно. Я ощупываю ее вещи, но ключа не нахожу.

С лихорадочно бьющимся сердцем я выглядываю наружу и прислушиваюсь. Голос заведующей звучит с той же громкостью, что и все остальные.

Вот только теперь они все приближаются к дому!

Я смотрю налево и направо и замечаю декоративную коробочку на маленьком столике. Я открываю ее, но ключа там не нахожу.

Раздается еще один крик и одергивающее восклицание заведующей. Она велит Чийо помочь, чтобы ускорить передвижение. Я встаю на колени между футоном и циновкой татами. Ничего. Голоса звучат еще ближе. Сердце вот-вот разобьется о ребра. Где же, где, где?

Я поворачиваюсь, оглядывая комнату.

Что-то блестит из-под коробочки, которую я только что осматривала. В пространстве, образованном ее ножками. Я поднимаю коробочку и нахожу его. Один-единственный ключ.

— Наоко! — кричит Джин.

Я вскакиваю на ноги и вылетаю из комнаты заведующей в то же мгновение, как они входят в дверь.

Увидев их, я хмурю брови. Одной рукой Джин обхватывает плечи Чийо, другой — Хатсу. Айко и Матушка подталкивают их вперед со спины.

— Что стряслось?

Неужели она и правда пострадала?

Джин вся скорчилась, плачет и...

Она мокрая.

—Что случилось? — мой голос дрожит, когда я шагаю вперед, чтобы им помочь. Неужели Матушка узнала о нашем плане? Она что, ударила нашу бедную Джин?

— Чийо, отведи Джин в заднюю комнату, — рявкает Матушка. — Айко, помоги мне с этими двумя, чтобы они не мешали, — и она хватает Хатсу за руку и дергает, лишая ее равновесия.

Айко хватает меня за руку, но я отталкиваю ее и кричу:

— Да что случилось? Скажите!

Айко сжимает пальцы вокруг моего запястья и тянет меня за собой. Я бросаюсь вперед, но натыкаюсь на Хатсу, и Айко вместе с заведующей заталкивают нас в мою комнату. Двери тут же задвигаются и запираются, хоть мы и стараемся их открыть.

— Матушка! — кричу я и колочу по дверям, дергая за ручку. Затем я замечаю Хатсу, которая опускается на пол, держась за свой живот.

— Хатсу?

По дому разносится звук торопливых шагов. Матушка раздает приказы. Происходящее очень напоминает мою первую ночь в этом месте. В груди все сжимается. Я слышу, как в соседней комнате плачет Джин. Потом снова раздается ее крик.

— Хатсу, пожалуйста, скажи, что случилось? — умоляю я, опускаясь рядом с ней на корточки.

Она приподнимает лицо, и я вижу, как по ее щекам катятся слезы.

— Мы изображали несчастный случай, как и договаривались, а потом Джин перестала изображать, — грустные глаза Хатсу заглянули в мои. — У нее отошли воды, Наоко.

И у меня екнуло в груди.

— Мы слишком долго ждали, — лицо Хатсу морщится, и она прикрывает его руками.

Я опускаюсь на пол рядом с ней и обнимаю ее за плечи, пока она плачет, прикрывая свой рот, чтобы не рыдать. Что нам теперь делать? Что мы можем сделать?

Я подползаю к стене и кричу:

— Джин, мы тут, рядом с тобой! Ты смелая, и у тебя все будет в порядке!

— Ты молодец, Джин! — присоединяется ко мне Хатсу.

— Позвольте нам помочь! — молим мы сквозь слезы. — Пожалуйста, позвольте нам...

— А ну замолчали там! — рявкает Матушка Сато и велит Айко принести еще полотенец.

Крики Джин бьются внутри стен и смешиваются с приказами заведующей не тужиться. Что-то идет не так. Мы слушаем плач и крики Джин и молчим, замерев в ожидании.

Крики становятся громче. Я прислушиваюсь с широко раскрытыми глазами и понимаю, что я, как и в прошлый раз, снова смотрю в потолок. Бамбуковые балки сложно переплетаются друг с другом, и я пересчитываю их дюжину раз. Двадцать два, двадцать три... Крики и плач приходят волнами, и все чаще раз от разу я не успеваю закончить пересчет балок, как они начинаются снова.

Приходит ночь, и мы сидим в полной темноте, наблюдая за движением теней за рисовой бумагой стен. И то, что мы видим, пугает нас сильнее, чем демоны в знаменитых постановках Но38. Даже зажмурившись, мы понимаем, что эти силуэты никуда не денутся.

Когда Матушка велит Джин тужиться, мы благодарим небеса и присоединяемся с нашими собственными призывами.

— Ты справишься, Джин! — кричим мы. — Все будет хорошо!

Спустя короткое время, когда настает черед последней потуги, наши слова поддержки превращаются в мольбы:

— Пожалуйста, Матушка Сато! Умоляем вас, оставьте жизнь ее ребенку! Смилуйтесь! Мы сами отнесем ребенка в приют!

Джин кричит еще раз. Пришли последние потуги.

Скрипит пол. Шаги, сначала громкие, потом затихающие. Снова скрип пола и тихий плач. Не матери и не ребенка. Это наши слезы.

Мы плачем потому, что ребенок Джин так и не издал ни звука.

«Луна крадется по ночному небу, и постепенно молчание иссушает наши слезы. Затихают шаги в доме, и в музыку ночи вплетаются ночные насекомые.

Дом погружается в сои.

Этот ночной кошмар будет преследовать меня всю жизнь.

— Джин, — шепчу я, все еще сидя возле тонкой стены из рисовой бумаги. — Ты меня слышишь?

Она не отвечает.

— Джин!

Заговорит ли она еще когда-нибудь?

Я прижимаю раскрытую ладонь к разделяющей нас стене.

— Джин, твой ребенок пересечет реку вечности, согретый нашей любовью. Хатсу и я используем лучшую свою одежду, чтобы нарядить статую Дзизо твоего малыша.

— Мы обещаем. Мы его не забудем, — присоединяется Хатсу.

Слезы струятся по моим щекам.

— И тебя мы тоже никогда не забудем. Мы друзья навсегда. Три обезьянки, помнишь?

И тут по другую сторону стены появляется маленькая ладонь и касается того места, где к ней приложена моя. Так мы и сидим — вместе, молча, так и не сказав тысячу слов. Потом ее пальцы ускользнули в свет. И в моей памяти навсегда поселился еще один образ.

Слезы продолжают падать, но, как и Джин, я отказываюсь давать им голос. Вместо этого я храню лицо неподвижным, как заколдованную маску Маи-Но. У нашего представления не вышло счастливого конца, но оно закончилось. Я оглядываю комнату, задыхаясь от невыносимых эмоции. Маленький столик. Рисунок тушью. Мой чемодан в углу. Я все еще нахожусь в Бамбуковом родильном доме. Где родился еще один ребенок.

Где еще один ребенок умер.

События прошли полный цикл, и он замкнулся и закружил мои мысли так, что у меня закружилась голова. С глубоким вздохом и обновленной решимостью я поворачиваюсь к Хатсу и достаю из кармана ключ.

Наши взгляды встречаются.

Мы уходим.