Девушки для утехи

2 ПАТРОН

Месье Боб снова ушел, оставив Аньес наедине с ее унижением. У нее не было больше сил плакать после нанесенного ей нового удара. Утратив силу воли, она была слишком переполнена своим горем, чтобы собраться с мыслями. Но чем больше к ней возвращался рассудок, тем больше она понимала, что ее зависимость от него исчезала, как только жажда ее чувственных наслаждений была удовлетворена. Тогда месье Боб вызывал в ней отвращение. Но разве должна ее жизнь, пусть даже не жизнь, а существование заблудшей женщины, состоять из постоянно чередующихся угрызений совести и вновь пробуждающегося желания? Теперь, когда ее сознание снова обретало ясность, она вернулась к мысли о бегстве, как о единственном способе вырваться из заколдованного круга. По крайней мере, в этом Сюзанн не обманула ее. Когда она будет далеко от мужчины, которого поочередно терпела и ненавидела, может быть ей удастся вернуть подлинное душевное равновесие. Но хватит ли у нее на это мужества? Не придется ли ей стать, как предсказала Сюзанн, тем, кем была она сама: одной из этих женщин, которые, осознав всю низость своего любовника, безоговорочно ему подчинились? Могла ли она поступить иначе? И могла ли она совладать со своей тайной физической потребностью, даже проникнувшись отвращением… Она начинала отдавать себе отчет в том, что даже ненавидя партнера, все равно можно испытывать в нем необходимость. Она сознавала, что бессильна освободиться от него без посторонней помощи. А поскольку Аньес не осмелилась прибегнуть к помощи Элизабет, единственным средством, на которое она могла рассчитывать, был совет Сюзанн. Это могло показаться странным. Но именно потому, что Сюзанн не хотела больше ни с кем делить «своего Боба», она сделала бы все, как она сама предлагала накануне, чтобы позволить той, к которой его ревновала, немедленно скрыться…

Но как связаться с Сюзанн? Отправиться к ней на авеню Карно? Это было очень опасно: месье Боб мог находиться там… Позвонить? Это было бы самым надежным средством. К несчастью, Аньес не помнила ни номера ее дома не авеню Карно, где она никогда не была, ни номера телефона, который Сюзанн успела дать ей в день, когда они отмечали новоселье. У нее оставалась только одна надежда: бармен или один из служащих бара на улице Марбеф, куда Сюзанн заводила ее два раза подряд и где рыжая девушка, казалось, была завсегдатаем, мог дать о ней сведения. Сюзанн должна была оставить там свой адрес и телефон на тот случай, если бы один из ее «клиентов» искал с ней встречи. Разве не был этот бар ее постоянной точкой, местом, откуда она отправлялась за рулем «Эм-Жи» на ежедневные и эфемерные завоевания новой добычи?

Входя в бар, Аньес была уверена, что бармен, у которого было предостаточно времени запомнить ее во время длительного разговора с Сюзанн накануне, узнает ее. Но она была очень удивлена, когда увидела, что у человека в белом пиджаке вместо присущей людям его профессии неопределенной улыбки было соболезнующее выражение лица, которое ей крайне не понравилось. Несмотря на это она направилась к нему и сказала:

– Добрый день… У меня свидание с моей подругой Сюзанн… Я была здесь вчера с ней… Вы ее знаете?

– Да, мадемуазель…

В ответе чувствовалось замешательство.

– Что-нибудь случилось? – спросила Аньес.

– Мадемуазель не читала эту газету?

– Какую газету?

Он молча протянул ей свежий номер «Франс Суар». Газета была открыта на третьей странице, и Аньес увидела репортаж в рубрике «происшествия». Под растянувшимся на две колонки жирным заголовком «Загадочное самоубийство на авеню Карно», была помещена фотография женщины: это была Сюзанн.

Аньес содрогнулась. Когда она закончила читать, ее бил озноб. Опираясь о стойку бара, чтобы не упасть, она пробормотала:

– Это невозможно… Неужели это правда?

– Я не думаю, – ответил бармен, внимательно наблюдавший за ней, – что газеты стали бы сочинять подобные вещи! По фотографии я сразу узнал вашу подругу. Она долгое время была нашей клиенткой… Признаюсь, меня это огорчило: такая красивая молодая женщина, всегда веселая, улыбающаяся, полная жизни… Еще вчера я видел, как вы вместе, выйдя из нашего бара, уехали в ее маленьком английском автомобиле. Она так любила свою машину!

– Но… зачем ей было убивать себя?

– И все-таки она это сделала, мадемуазель!.. Когда я увидел вас, я подумал, что может быть вы сможете нам это объяснить.

– Я?.. Почему я?

– Вы последняя, с кем мы ее видели.

Аньес поняла, что этот человек, лицо которого снова приняло бесстрастное выражение, старался разгадать: не связана ли она в некоторой степени с драмой, разыгравшейся на авеню Карно?

– Мадемуазель что-нибудь закажет?

– На ваше усмотрение, – ответила она, снова возвращаясь к статье.

– Я думаю, коньяк будет в самый раз, мадемуазель… Перечитав статью, Аньес машинально выпила и повторила, ставя стакан на стойку:

– Зачем она сделала это?

– Мы тоже ломаем над этим голову! Может быть, сердечная драма?

– Сердечная драма…

Аньес задумалась. А между тем, ее собеседник продолжал:

– Если бы однажды подобная идея пришла мне в голову, я бы, наверное, поступил так же. Газ – это безболезненный и чистый способ. К тому же, это самый приятный конец. Затыкаешь все щели, поворачиваешь кран газовой колонки, пошире открываешь дверь в комнату, растягиваешься на кровати, как это сделала она, и ждешь, когда наступит забытье под убаюкивающее шипение вытекающего газа…

– Замолчите! Это ужасно!

Она поспешно вышла из бара, бросив на стойку деньги. Бармен взял их, сказав кассирше:

– Странная девчонка! Она наверняка знает намного больше. Как Вы считаете, не поставить ли в известность полицию?

– Не стоит, – ответила кассирша. – Подождем немного… У этой девчонки был слишком изумленный вид, чтобы можно было предположить, что она замешана в эту историю.

– Какую историю? Это же самоубийство!

– Когда речь заходит о женщинах такого сорта, все можно ожидать. Если мы позвоним в полицию, инспектор мигом примчится сюда. Подобная реклама нам ни к чему. Она отпугнет всех наших клиентов. Вы же не хотите этого?

– Вы правы, мадам Жанна… В конце концов, пусть эти девки разбираются между собой сами. Вы думаете, она из тех?

– Трудно сказать. Она производит приятное впечатление, совсем не то, что эта покойница!

– Да… Однако вчера они часа два о чем-то разговаривали вон за тем столиком в глубине зала. Я еще не встречал ни одной нормальной женщины, которая тратила бы свое время на разговоры с проститутками вроде той рыжей… Я хорошо помню: рыжая почти все время говорила, а блондинка ее слушала. Когда они выходили, она казалась совершенно подавленной… хорошо же кончаются разговоры между клиентами, когда они потом узнают вчерашних собеседников мертвыми на фотографии!

– Клиенты? Да им самим плевать… На смену одной придут десятки таких же. Вы думаете, они будут носить по ней траур? Таких никто не жалеет, разве что те, которые живут за их счет…

Второй раз выходила Аньес из этого бара, как пьяная. Ее почти шатало, когда она наткнулась на газетный киоск. Купив «Франс Суар», она спрятала его в сумочку. Ей не нужно было перечитывать статью, она знала ее наизусть. Но инстинкт подсказывал ей, что она должна сохранить экземпляр газеты. Едва развернув ее снова, она увидела, как на страницу наплыла, заслоняя текст и фотографию, зловещая черная фигура «Месье Боба»…

Месье Боб, и никто иной, был подлинным виновником драмы. Сюзанн могла покончить с собой только по двум причинам: от страха, что слишком много рассказала, или потому, что слишком любила. В последнем случае это означало, что она не чувствовала себя больше способной бороться с соперницей.

Ее слова: «Одна из нас должна исчезнуть»… болезненно отзывались в сердце Аньес, которая оказалась победительницей в печальном турнире: Сюзанн больше не было.

Ужасная мысль пронеслась внезапно в мозгу Аньес, охваченной безмерной жалостью к погибшей. Сначала она гнала эту мысль прочь как абсурдную и слишком противоестественную… Но она снова возвращалась к ней: что если месье Боб был не просто винтиком в механизме, который привел к смерти Сюзанн, а был его истинным автором? Что если месье Боб убил Сюзанн, а затем замаскировал убийство под самоубийство? Разве он, Боб, не был способен на все? Но зачем ему понадобилось убивать ее? Чтобы покарать слишком болтливую девчонку или чтобы заставить ее замолчать навсегда? В припадке отчаяния Сюзанн вполне могла рассказать другим все то, что она уже открыла Аньес… А разве мог он смириться с этим? Что значила для него смерть несчастной девушки? Он не любил Сюзанн так же, как не любил ее, Аньес.

И все же такое предположение показалось ей чудовищным. Мог ли месье Боб пойти на такое преступление? Бесчувственность его делала такое предположение весьма возможным. Аньес начинала склоняться к мысли, что месье Боб не отступил бы и перед немотивированным преступлением, если оно могло принести удовлетворение его извращенному честолюбию. Но более веской причиной убить ее, могло быть все-таки желание заставить замолчать слишком болтливую девчонку… По отношению к своему покровителю, с которым ее связывала тайна, Сюзанн совершила непростительную ошибку: она должна была поплатиться!

Могло ли подобное преступление остаться безнаказанным? Мысль о необходимости правосудия пробудила в хрупкой девушке пока еще слабое желание бороться. Почему бы не предупредить полицию? Последствия для нее мало значили. Законы преступного мира, в который входили и сутенеры, не внушали ей страха. Однако, она знала их неумолимую силу, без которой месье Боб и его собратья никогда не смогли бы спокойно заниматься своим ремеслом: как бы они продолжали эксплуатировать женщин, если бы у них не было средства их терроризировать в тех случаях, когда те перестают повиноваться?

Даже если ее попытаются убить приятели месье Боба за то, что она выдала его правосудию, Аньес примет это как справедливую кару за ее собственное малодушие последних лет. Вопреки тому, что могли подумать эти убийцы, ее смерть была бы не сведением счетов, а уплатой долгов обществу, за жизнь вне его моральных законов и особенно за то, что она обманывала ту, которая вкладывала в нее всю свою любовь и веру: Элизабет.

Увлеченная этим порывом, Аньес, преодолев свое отвращение, снова вернулась на улицу Фезандери. Ей очень хотелось встретиться с месье Бобом, чтобы тут же прояснить тайну смерти Сюзанн.

Ее желание было услышано: месье Боб был там; он спокойно курил, развалившись в кресле гостиной.

Она направилась прямо к нему и, достав из сумочки «Франс Суар», протянула ему.

– Читай! – сказала она.

– Я уже читал, – ответил он равнодушно. Он сделал несколько затяжек сигаретой.

– Бедная девочка! Это должно было с ней случиться… Он смотрел на Аньес из-под полуопущенных век на застывшем лице.

– Вспомни, что я говорил: она не подходила тебе в подруги…

Аньес посмотрела с изумлением на этого бессердечного и хладнокровного человека.

– А тебе уже лучше? – поинтересовался он. – Утренний урок заставил тебя поразмыслить?

Она снова почувствовала себя порабощенной под этим холодным, ледяным взглядом.

– Дурочка, – усмехнулся он. – В один прекрасный день, рано или поздно, наши отношения должны были проясниться. Я не спешил открывать тебе глаза. И все-таки я не жалею, что это произошло. Сейчас ты свободна. Итак, хватит историй. Не будем скандалить. Это ни к чему не приведет, потому что мы уже не можем друг без друга… Ты прекрасно знаешь, что мы связаны навсегда, как говорят: в радости и в горести!

Он обнял ее за талию и притянул к себе. У нее возникло привычное головокружение:

– Да, – пробормотала она.

– Ты должна сказать: да, мой Боб.

Аньес сжалась и отступила назад. Но, чувствуя рядом тело своего любовника, стыдливо пробормотала:

– Да, мой Боб…

– Тебе нравится так меня называть? Она ничего не ответила.

Он прижал ее к себе, и Аньес охватила слабость.

– Отныне ты «моя» женщина… Отныне только ты будешь иметь право называть меня «Боб».

Он отпустил ее, успокоенную, покоренную.

– Может выпьем виски, чтобы отметить это? – предложил он улыбнувшись. Наполняя бокалы, он мягко спросил ее:

– Скажи… Назвав тебе мое настоящее имя, что она рассказала еще?

– Все!

Он отпил глоток.

– И какое впечатление это произвело на тебя?

– Я тебя возненавидела.

– Это и есть любовь, – сказал он.

– Я почувствовала к тебе отвращение!

– Но это же любовь!

– Я хотела убежать от тебя, чтобы никогда больше тебя не видеть…

– Но ты осталась! Это тоже любовь, малышка! Невозможно все время только целоваться и говорить друг другу нежности. Иногда нужно немного ненависти, чтобы внести разнообразие в любовные чувства. А когда эта капля внесена, согласие достигается в постели. Законным супругам хорошо понятны эти высоты и падения. Но это не мешает им жить в согласии. Впрочем, в браке нет мелочей. А самое главное в нем – бизнес…

Он, не спеша, закурил сигару.

– Большое преимущество нашего положения сейчас в том, – продолжал он, – что оно прояснилось. Это значит, что у нас не будет больше необходимости взаимно лгать: я знаю, что ты работаешь с клиентурой, а ты поняла, что это лучшее средство сделать меня счастливым!

Все должно быть упрощено: вместо того, чтобы отправляться на дом к клиентам, что не всегда безопасно, ты могла бы в будущем приглашать своих приятелей сюда. Поверь моему давнему опыту: такая шикарная обстановка оправдывает высокие тарифы. Хорошенький маленький автомобиль, как твоя белая «Аронд», чтобы снимать клиентов, шикарные апартаменты, чтобы их принимать; ты мне доставишь огромное удовольствие, подняв свои расценки.

Обывательски-серьезная направленность разговора отвлекла Аньес от ее переживаний. Профессионалка, которой она волей-неволей стала, хотя сама осуждала это ремесло, на короткое мгновение одержала над ней верх. Она оценивала и взвешивала эти веские доводы.

– Кстати, – продолжал Боб, – теперь, когда мы все знаем, нет необходимости приносить деньги в конце каждого месяца, якобы от Клод Верман. Отныне будет проще: ты будешь отдавать мне деньги по мере поступления… Как ты находишь мое предложение?

– Почему бы и нет?

– Это позволит облегчить нашу бухгалтерию и каждый день мы будем знать свое финансовое положение.

– Ты позволишь мне задать тебе один вопрос?

– Сейчас, когда ты усвоила мелодию, все, что тебе угодно!

– Сюзанн…

– Снова она! Ну, хорошо, я слушаю…

– Скажи: ты не боишься неприятностей в связи с ее смертью?

– Каких неприятностей?

– Не знаю… Даже, когда речь идет о самоубийстве, полиция ведь все равно должна вмешаться?

– Само собой разумеется, она обязана разобраться в этом; но в данном случае все очень просто, здесь нет никаких сомнений: Сюзанн открыла газовый кран и адью!

– Значит, полиция…

– Что полиция? Ты снова об этом? Это тебя беспокоит?

– Меня это беспокоит только из-за тебя… Тебя наверняка заставят дать показания…

– Я уже дал их сегодня утром в одиннадцать часов…

– Они действуют быстро!

– Они выполняют свою работу…

– Они тебя вызывали?

– Да нет же! Когда я узнал, что она отравилась газом…

– Как ты об этом узнал?

– Но, честное слово, ты устраиваешь мне допрос! Я не очень люблю это, малышка!… И все-таки я должен сказать тебе всю правду, чтобы успокоить твои волнения на мой счет. Этим утром я хотел кое-что сказать Сюзанн и позвонил ей в десять часов…

– Так ты не видел ее вчера вечером, когда ушел отсюда, немного рассерженный?

– Ты заходишь далековато, малышка…

– Не сердись… Итак, ты позвонил ей этим утром в десять часов.

– Да… Так как она не отвечала, я через некоторое время перезвонил еще, не это ничего не дало. У меня появилось предчувствие… Я сказал себе: «что-то с ней случилось!» Я сел в «Шевроле» и проехал к ней. Когда я вошел в дом, консьержка сказала мне: «О! Месье… Случилось большое несчастье… На лестнице чувствовался запах газа, жильцы стали жаловаться… Я вызвала слесаря, и он открыл… Бедная девушка! Я тотчас вызвала полицию, и они спросили меня, часто ли принимала она гостей у себя. Я ответила, что она принимала только одного человека, очень приличного месье, наверное, ее друга. Я имела в виду Вас! Я правильно сделала, сказав это?» Я поднялся наверх: вся полицейская команда была в сборе: судебномедицинский эксперт, люди, которые снимали отпечатки повсюду, фотографы… Классическая команда, а как же! Если бы ты ее видела, вытянувшуюся на своей кровати, бедная Сюзанн. Ее лицо было фиолетовым. Она даже не разделась! И там так воняло газом! Я могу тебя заверить: хоть я человек и крепкий, но думал, что меня стошнит… Вот и все!

– А потом?

– Потом? Они попросили меня назваться, что я и сделал… Я сказал, что живу с тобой здесь, и что покойная, действительно, одна из наших знакомых…

– Из «наших» знакомых?

– Разве это не правда? Ты познакомилась с ней до меня, когда вы были манекенщицами! Никогда не нужно лгать полиции: рано или поздно это обернется против тебя… Само собой разумеется, я рассказал не слишком много, подробности опустил… Это бесполезно! Возможно, они допросят и тебя, чтобы сравнить с моими показаниями. Ты должна будешь отвечать в точности то же самое…

– Хорошо.

– Инспектор, который руководил расследованием, не был удивлен: он даже заверил меня, что для него это заурядное самоубийство… Через двадцать четыре часа они выдадут разрешение на погребение и дело будет прекращено.

– Они не задавали тебе других вопросов?

– Да… Они меня спросили, что я думаю о ее характере и источнике доходов, и не знаю ли я других ее друзей, кроме нас.

– И что ты ответил?

– Правду. Что она имела много друзей, потому что никогда не была образцом добродетели! Что касается источников ее доходов, сказал, что ничего не знаю… Тут нужно было приврать, чтобы не оскорбить ее память…

– Ты хорошо поступил.

– Я был бы не на высоте, если бы стал давать дальнейшие показания… Они все узнают без моей помощи. Они не идиоты, эти типы из полиции… Теперь ты успокоилась?

– Еще не совсем… А за квартиру платила она?

– Ну не думаешь же ты, что платил я?

– А «Эм-Жи»?

– Документы выданы на мое имя… Ты права! Это улика, которая могла бы их заинтересовать, если бы я не принял мер предосторожности, дав им объяснение до того, как они меня об этом спросили.

– И как ты выкрутился?

– Нет ничего проще! Я сказал, что Сюзанн попросила меня одолжить ей одну из моих машин, что я и сделал, не видя в этом ничего плохого. Я даже добавил, что предпочел бы ее забрать. Они обследовали документы, которые нашли в сумочке Сюзанн, и объявили мне, что я могу забрать машину…

– Где сейчас «Эм-Жи»?

– Я поставил ее в гараж… Во всяком случае, это возместит остальное…

– Что остальное?

– Все эти ее платья, все эти манто, которые можно было бы продать, чтобы оплатить похоронные расходы!.. Так как у нее не нашли денег, и ничего не известно о ее семье, я сказал этим месье, что мы с тобой готовы оплатить эти расходы в память о давней дружбе, которая связывала нас с ней. Мы очень обязаны ей. Как ты прекрасно сказала позавчера, разве не она виновница нашего счастья?

Наступило долгое молчание. Что скажешь после таких благородных слов? Месье Боб продолжал рассматривать свою подругу, которая снова погрузилась в мрачные размышления.

– Я знаю, – сказал он, – у тебя доброе сердце, малышка. Но постарайся не терять голову. Тебя не очень расстроила участь твоей давней приятельницы? Раз она это сделала, значит она так хотела!

– Поскольку мы оплачиваем похороны, мы должны будем на них присутствовать?

– Мы пойдем. Впрочем, это будет очень быстро. Самоубийцы не имеют права на церковную церемонию и ее отвезут с квартиры прямо на кладбище.

– Это ужасно! С квартиры на кладбище…

– Что поделаешь, таков итог ее жизни.

– Это все, что ты можешь сказать напоследок в память о ней?

Так как он не отвечал, она настаивала:

– Ведь она «помогала» тебе столько лет! Она «работала» только на тебя!

На этот раз он лениво пробурчал:

– Я в этом не совсем уверен…

– Что дает тебе повод для сомнений?

– У меня есть одна идея… Послушай! Давай на этом остановимся и сменим тему разговора! Это невеселая история!

– Я клянусь тебе, что больше никогда не буду говорить об этой девушке, если ты откровенно ответишь на последний вопрос…

– Слушаю, – ответил он с досадой.

– Почему ты так безразличен к ее смерти? Ты не любил ее?

– Добавь, никогда не любил…

– Однако, перед тем, как познакомиться со мной…

– Перед тем? Но если я велел ей найти мне другую девушку, которой стала ты, то именно потому, что не мог больше жить с ней…

– А не случится ли однажды, что ты и меня попросишь найти самой себе замену?

Он посмотрел на нее удивленно и ответил:

– Ты говоришь глупости, малышка Аньес… Перейдем к вещам серьезным. Вернемся к бизнесу! Кстати, кое о чем я не мог сказать тебе раньше, потому что притворялся, что не знаю о твоей настоящей «работе»… Сегодня я могу, наконец, об этом с тобой поговорить. Аньес, ты представить себе не можешь, до какой степени мне всегда нравилось твое имя: Аньес! Оно одновременно нежно и изысканно. Правда! Так и хочется добавить частицу к этому имени: Аньес де… И действительно – оно аристократично и я хотел бы сохранить его для нас двоих, а применительно к работе я хочу заменить его другим… Это имя не стоит опошлять! Возьми себе псевдоним, боевую кличку, которая будет менее изысканной и более вызывающей для клиентуры… Что бы ты сказала об имени «Ирма»?

– Оно вульгарно!

– Но оно запоминается…

– Хорошо! Пусть будет Ирма… Начиная с этой минуты, больше не существует имени Аньес!

– Пардон! Оно будет, но только для одного мужчины – Робера.

– Это твое настоящее имя, «Робер»?

– Да, настоящее… «Месье Боб» и «Прекрасная Ирма» – это исключительно для работы! Ты знаешь: большинство великих артистов берет псевдонимы…

Их сожительство продолжалось…

Каждый день повторялось одно и то же: она уходила сразу же после полудня и возвращалась только утром. Изнуренная, она ложилась рядом с мужчиной, который давно уже спал глубоким сном. Ни она, ни он никогда не просыпались раньше полудня. Затем следовал торопливый двойной туалет: он приводил себя в порядок для таинственных занятий, где игра занимала первое место; она становилась обворожительной для новых знакомств…

Это был единственный момент за день, когда они говорили друг с другом. Разговор почти всегда начинался традиционным вопросом, который задавал Боб:

– Сколько ты заработала вчера?

– Сорок…

Теперь Аньес-Ирма прекрасно усвоила свое ремесло. Она «работала» в регулярном ритме, отдавая ему все, что удавалось заработать в течение дня и ночи.

Иногда, положив в карман выручку, он демонстрировал нежность к ней. Но это происходило все реже и реже, потому что действия его никогда не совпадали с его желаниями. Он был одержим одной целью: утвердить и поддерживать свою власть. В таких случаях он говорил:

– Прекрасно, малышка. Ты заслуживаешь вознаграждения…

Эти «вознаграждения», так долго бывшие единственной радостью в ее жизни, теперь превратились в настоящий кошмар. Со времени смерти Сюзанн, несмотря на оправдания Боба, она не переставала думать, что он единственный виновник ее смерти, а может быть убийца. Боб стал ей безразличен, она возненавидела его. Она вынуждена была его обманывать. Часто ей это не удавалось. Однако ее тело в течение слишком долгого времени было порабощено этим мужчиной, чтобы она не находила в некоторые моменты прежнее удовольствие в его объятиях. После очередной уступки, она еще больше презирала себя и ненавидела месье Боба.

Он, казалось, примирился с этими, как он выражался, капризами своей подруги. Она продолжала регулярно приносить деньги, и это было главным. Он не собирался создавать из их совместной жизни иллюзию жизни супружеской четы с присущими ей церемониями и привычкой задавать друг другу вопросы.

Аньес, вопреки расчетам Боба, все-таки надеялась на освобождение, но пути к нему она пока не видела. Мысленно она не переставала повторять, что он – убийца. К сожалению, никаких доказательств у нее не было. Если бы против Боба была хотя бы какая-нибудь улика, полиции не составило бы большого труда задержать преступника и засадить его за решетку. К несчастью, Боб оказался прав, заверив ее с обычным спокойствием, что дело будет закрыто через двадцать четыре часа. Так оно и произошло на самом деле. Больше никто не вспоминал о Сюзанн, но… Именно за это «но» отчаянно цеплялась Аньес, которую все еще не покидало ощущение, что какая-нибудь улика должна непременно всплыть…

Когда Боба не было дома, она тщательно осматривала его личные вещи и документы, скрупулезно обшаривала одежду, но не находила ничего, что могло бы свидетельствовать против него. Аньес хотела даже пойти в полицию с жалобой на своего «покровителя», но его обвинили бы только в сутенерстве, и приговор не был бы суровым. Больше она ничего не могла доказать. Месье Боб не имел судимости и неоднократно хвастался перед Аньес своей безупречной репутацией. Он наверняка воспользовался бы отсрочкой, а Аньес поплатилась бы за донос, который в преступном мире расценивается как предательство и карается смертью. Таким образом, у Аньес оставался последний шанс, о котором она не смела и мечтать. На него ее случайно натолкнул сам Боб; прочитав однажды вечером в газете сообщение об осуждении какого-то сутенера за убийство своей подопечной, он сказал тогда:

– Всего бы этого не произошло, если бы она заплатила ему назначенный за освобождение выкуп. Глупая девчонка! Что значит два миллиона в наше время! А она была бы сейчас жива и свободна…

– А во сколько бы ты оценил меня, – вкрадчивым голосом спросила Аньес, – если бы я захотела «освободиться», заплатив тебе выкуп?

Он, окинув ее пристальным взглядом, ответил:

– Тебя? Что за вопрос! Ты прекрасно знаешь, что мы неразлучны…

– Ну, все-таки ответь мне: во сколько, по-твоему, можно меня оценить?

– Принимая во внимание твой золотой вес, – сказал он иронично, – по-моему, ты стоишь слишком дорого. Тебе не хватит всей жизни, чтобы собрать такую сумму.

Услышав это, она поняла, что он не отпустит ее никогда. Значит, ей оставалось надеяться только на чудо и этим чудом была Элизабет.

Всегда, когда Аньес приходила на авеню дю Мэн, Элизабет приветливо встречала ее, рассказывала о жизни общины, не забывая при этом спросить, как идут дела у Аньес. При этом она всегда старалась не касаться одного-единственного вопроса, терзавшего ее с того самого утра, когда Аньес пришла к ней, сильно взволнованная. Что тревожит сестру, что терзает ее сердце? С тех пор Элизабет больше не предлагала ей посетить часовню, решив, что сестра должна пойти туда сама, повинуясь собственному душевному порыву. В тот день перед алтарем она освободится от своих пут и, не стыдясь, расскажет ей обо всем. Она считала, что до этого решающего момента они должны встречаться в приемной.

Но после каждого такого визита, попрощавшись с Аньес, Элизабет сама шла в часовню, чтобы помолиться.

Элизабет, которую все любили в приюте, сильно изменилась. Само собой разумеется, она старалась выглядеть прежней. Но все вокруг понимали, что она очень страдает. Никто не осмеливался расспрашивать ее. Но нельзя было не заметить, что она налагала на себя дополнительные посты и молилась долгими вечерами и ночами вместо того, чтобы дать себе необходимый отдых после тяжелого дня. Постепенно лицо ее приобрело нездоровый вид. Последствия добровольных лишений и душевных мук не заставили себя долго ждать. Трижды уже Элизабет теряла сознание. Однажды это произошло во время утренней мессы у Святого Престола. В другой раз, когда она подметала мужскую спальню. Еще раз она упала в обморок в столовой, и сестре-санитарке пришлось сделать ей укол, чтобы привести в чувство.

Настоятельница монастыря, мать Мари-Мадлен, не на шутку обеспокоилась и, как только Элизабет почувствовала себя лучше, велела зайти ей в свой кабинет.

– Что с Вами происходит, сестра?

– Ничего, Преподобная мать.

– Я не люблю всех этих церемоний! Это ненормально. Вы еще так молоды… Может быть правила нашей общины кажутся Вам слишком строгими?

– Нет, Преподобная мать.

– Я приняла решение обследовать Вас у нашего доктора.

– Я уверяю Вас, со мною все в порядке.

– Я так не думаю: Вам необходимо восстановить силы. Может быть мы отправим Вас на несколько месяцев в наш дом отдыха.

При этих словах невыразимая тоска появилась на лице Элизабет.

– О! Умоляю Вас, не делайте этого. Я хочу быть здесь, среди стариков, которые так нуждаются во мне, в кругу которых я так счастлива!

Как могла, она старалась убедить настоятельницу, что ей необходимо остаться на авеню дю Мэн. Она так ждала визитов Аньес. Элизабет со страхом представляла себе, что могло быть, если бы сестра-привратница однажды объявила Аньес:

– Сестра Элизабет уехала. Ее отправили в дом отдыха в провинцию.

Аньес растерялась бы. Именно теперь ее визиты становились регулярными, как никогда ранее. Элизабет знала, почему Аньес искала здесь душевного покоя, не отваживаясь в этом признаться.

Видя ее замешательство, мать Мари-Мадлен начала, насколько это было возможно, издалека:

– Этот упадок сил – от тех дополнительных постов, которые Вы наложили на себя и которых устав нашего Ордена Святого Жана вовсе не требует. Так бывает со всеми, кто поступает подобно Вам. Зачем эти ограничения? Я считаю их пагубными для исполнения Вашей миссии в общине! Разве Вы не понимаете, что в тот день, когда Вас оставят силы, Вы должны будете прекратить всякую деятельность, и мы от этого пострадаем? Мне нужны все наши сестры. Вас не так уж много.

Элизабет, опустившись на колени перед настоятельницей, сказала с мольбой в голосе:

– Я прошу прощения у Господа, если нарушила устав нашего Ордена Святого Жана. Я также прошу прощения за это у Вас, Преподобнейшая мать-настоятельница.

– Хорошо, сестра моя, что Вы вернулись к самому правильному пониманию своей земной миссии. Вспомните слова нашей первой и главной настоятельницы, сестры Мари де ла Круа: «Главное в вашем труде, сестры мои, не бесполезное усердие! Заменяйте его терпением… И не пытайтесь действовать быстрее, чем сам Господь Бог».

– Я должна сознаться Вам, что совершила плохой поступок… Я должна искупить свою вину.

– Плохой поступок? Вы? По отношению к кому?

– По отношению к моей сестре Аньес. Я слишком долго оставляла ее без должного внимания.

– Разве Вы не помните, что отреклись от суетного мира и даже от своей семьи?

– Я не могу остаться безразличной к душе, которая страдает и, может быть, погибает…

– Что позволяет Вам сделать такое предположение?

– Все, что касается моей сестры, я ощущаю в себе, Преподобная мать. Она ни в чем мне не призналась, но я чувствую, что она в беде.

– Вы исповедались?

– Да, моя мать.

– И какой совет подал Вам Бог голосом священника?

– Молиться за мою сестру, продолжая служить обездоленным.

– Да будет так! Но не преувеличивайте свой долг перед ней в ущерб другому! Ступайте, сестра.

Элизабет смиренно вернулась к своим обязанностям. Но сколько бы усердия она не вкладывала в них, она не могла забыть о том, что называла своим «плохим поступком». Она проявила легкомыслие, полагая, что ей достаточно было молиться за свою сестру, чтобы душа ее оставалась защищенной от соблазнов света. Не она ли допустила, чтобы Аньес стала манекенщицей? Не она ли почти поощряла ее кокетство?

Таким образом, несмотря на суровое предупреждение матери-настоятельницы, несмотря на скромную заботу сестер-монахинь, сердце и душа Элизабет продолжали страдать. Эта мука усиливалась с каждым днем. Это было сильнее ее воли, ее горячей веры. Днем и ночью она думала только о жертве, которую должна принести Небу, чтобы Аньес освободилась от тяготевшей над ней тайны.

Однажды в полдень, когда Аньес пришла навестить Элизабет, сестра-привратница объявила ей:

– Вы пришли вовремя. Мать-настоятельница уже хотела Вам писать. Сестра Элизабет чувствует себя неважно…

– Что Вы говорите? – воскликнула Аньес встревоженно.

– Она переутомила себя работой за последнее время… Она не говорила Вам, что уже несколько раз теряла сознание?

– Я обращала внимание на ее болезненный вид, но она убеждала меня, что это пустяки… Так Вы говорите, она теряет сознание?

– Да… Позавчера у Элизабет был серьезный обморок; мы вызвали доктора. И знаете, что он обнаружил? Я, наверное, не должна Вам этого говорить, но в конце концов, Вы ее родная сестра. Так вот, обнаружилось, что она ежедневно носила власяницу,[4] которая ранила ее тело. Она это делала для покаяния… Сейчас она в монастырском госпитале. Я пойду предупрежу Преподобную мать-настоятельницу, что Вы здесь…

Кабинет настоятельницы Мари-Мадлен был так же строг, как и приемная, и отличался от нее только тем, что вместо статуи святого Жозефа на стене висело большое распятие.

– Дитя мое, – сказала Мари-Мадлен, встречая Аньес, – состояние Вашей сестры меня очень беспокоит. Сколько я ни предупреждала ее, она продолжала налагать на себя телесные наказания, и они привели ее к болезни. Я неустанно думаю о ней и молю Бога просветить меня. Я никак не могу понять истинной причины этих лишений. Наш священник тоже в недоумении. Кажется, это нечто большее, чем естественное желание ежедневно приближаться к Богу. Я думаю, что какая-то душевная боль терзает сестру Элизабет и заставляет ее поступать подобным образом. Я задала себе вопрос, не Вы ли являетесь причиной, может быть, косвенной, этого несчастья.

– Я? – воскликнула Аньес, и лицо ее залилось румянцем.

– Поймите меня… Речь не о том, чтобы обвинить Вас в болезни сестры Элизабет! Вы, конечно, знаете, до какой степени она дорожит Вами… Но Ваша судьба небезразлична и всем нам. Мы ценим Вас как друга нашей общины… И оттого что мы любим Вас, мы все задаемся одним вопросом: может быть какое-то событие, независимо от Вашей воли, вторглось в Ваше существование и резонансом потрясло сердце Вашей сестры? Если я позволяю себе сказать Вам это, то исключительно потому, что Вы единственная ее родственница. И кто, вне этих стен, мог стать причиной ее беспокойства, кроме Вас? Ее земная любовь всегда делилась между нашими стариками и Вами. Но я не думаю, что старики могли так опечалить ее; значит, остаетесь Вы…

Воцарилась тишина. Побледневшая Аньес, наконец, прервала ее вопросом:

– Могу я навестить Элизабет?

– Я сама провожу Вас к ней. Она в палате для больных сестер. Визиты туда, как правило, запрещены. Но для Вас мы сделаем исключение.

Перед тем, как войти в палату, мать Мари-Мадлен обернулась к Аньес, молча следовавшей за ней:

– Обещайте мне, что, если в моих словах было хоть немного правды, Вы будете достаточно чистосердечны сами с собой и признаете это. Сделайте же, чтобы Ваша и наша сестра снова обрела улыбку, которой нам так не хватает!

– Обещаю Вам это!

Мать Мари-Мадлен подошла к постели Элизабет и сказала, силясь придать своему голосу радостный оттенок:

– Сестра моя, пришла посетительница, которая доставит Вам удовольствие. Я оставляю вас наедине… Поболтайте друг с другом. Но будьте осторожны, дорогая Аньес! Не позволяйте слишком много говорить нашей больной: она еще слаба.

Настоятельница вышла. Аньес, с беспокойством взглянув на лицо сестры, поняла: таким она его еще никогда не видела.

На Элизабет не было теперь белого накрахмаленного чепца, в котором Аньес привыкла видеть ее с того времени, как она стала послушницей. Впервые за долгое время она снова увидела ее волосы, такие же светло-золотистые, как и ее собственные, но коротко остриженные и зачесанные назад, что еще больше подчеркивало впечатление юности. Это было одновременно странно и привлекательно. Лицо Элизабет было настолько бледно, тело настолько исхудало, что сердце Аньес горестно сжалось.

Аньес приблизилась к кровати и, взяв руки Элизабет в свои, нежно сказала:

– Не разговаривай, дорогая… Я знаю причину твоей болезни… Я во всем виновата… Мне так хочется видеть тебя здоровой… Скоро я снова тебя навещу. Я люблю тебя, сестричка…

Она замолчала, удерживая руки Элизабет в своих. Ее взгляд устремился в глаза сестры. Улыбка слегка тронула губы Элизабет, Казалось, что незримая, но прочная связь установилась между их сердцами, ничто в этот миг не могло разъединить их.

– Аньес чувствовала, как целительная влага из чистого и непорочного источника, каковым была Элизабет, переливалась в ее измученное тело, очищая и осветляя его…

Когда Аньес вышла из приюта и села в машину, ее движения были автоматическими. Перед ее глазами все еще стоял образ сестры, тонкие черты ее бледного лица, обрамленного коротко остриженными волосами. Неспособная различать ничего перед собой, кроме этого навязчивого видения, чувствуя, что в этом состоянии она рискует попасть в дорожное происшествие, она остановила свою «Аронд». Выйдя из машины, Аньес побрела вдоль улицы, даже не задавая себе вопрос, куда она направляется, и где сейчас находится. Внезапно она остановилась перед дверью салона парикмахерской. Восковые головы в витрине демонстрировали разнообразнейшие прически. Открыв дверь, Аньес вошла в салон.

– Обрежьте мне волосы, – пробормотала она. Парикмахер посмотрел на женщину изумленными глазами: не наркоманка ли?

– Если мадам изволит сесть в кресло… Какую стрижку желает мадам?

– Короткую, – ответила она голосом, лишенным всякой интонации, – очень короткую…

– Мадам хорошо подумала? Такими волосами не жертвуют сгоряча. Можно, например, оставить романтический ореол из локонов…

– Нет, – сказала она настойчиво, – сделайте совсем гладкую стрижку, повыше сзади и очень короткую.

Парикмахер расчесал ее волосы, провел по ним рукой, снова расчесал и собрал в пучок на затылке. Он никак не решался прикоснуться к ним ножницами.

– Жаль! – сказал он.

– Стригите, – ответила она решительно.

Золотые локоны падали из-под ножниц, и по мере того, как голова Аньес освободилась от густой гривы, женщина, казалось, приходила в себя. В зеркале перед ней было лицо Элизабет, с которой она как будто скова встретилась, и это ее очень воодушевило.

– Еще короче с боков, пожалуйста, и снимите больше на затылке.

Вместе с ясностью рассудка к ней вернулось прежнее спокойствие. Она улыбнулась, скорее своей сестре, чем самой себе.

И вот все было закончено. Парикмахер созерцал плоды этого акта вандализма.

– В конце концов, – сказал он, – это мода… Мадам довольна?

Он подождал ответа.

– Если Вы сожалеете, это можно поправить. Через две-три недели мы подберем для Вас прическу поинтереснее.

– О! Я нисколько не сожалею, – весело сказала Аньес. Эта жертва приблизила ее к Элизабет. Чувствуя себя еще далекой от нее морально, она инстинктивно приблизилась к ней через внешнее сходство.

– Думаю, Вы хотели бы сохранить обрезанные волосы? – сказал парикмахер. – Мы могли бы сделать из них шиньон или катоган,[5] который был бы очень кстати к Вашим вечерним туалетам.

– Сожгите эти волосы. Я никогда не буду носить другую прическу.

Когда ее увидел Боб, он закричал:

– Сумасшедшая! По какому праву ты позволила себе обрезать волосы?

– Разве я не вправе распоряжаться собой?

– Ты прекрасно знаешь, что нет! Зачем ты себя изуродовала? Кто тебя надоумил? Ты могла бы посоветоваться со мной, узнать мое мнение! Меня это касается в первую очередь, потому что от твоей привлекательности зависят наши доходы!

– Отныне мне нравится именно такая прическа, и я не собираюсь от нее отказываться. И если ты хочешь знать, по какой причине, я скажу: исключительно по моему желанию.

Он пожал плечами.

– В конце концов, – сказал он, – этот стиль может пойти тебе на пользу. Если среди твоих клиентов кто-то пожалеет о твоих золотых локонах, ты, наверняка, найдешь других, которые больше любят стиль «под Жанну д'Арк». Он немного убавляет в тебе женственности, но придает что-то неожиданное…

На следующий день, в полдень, Аньес тихо катила в своем белом автомобиле в поисках ежедневной добычи. Случайно она оказалась позади красной «Эм-Жи», за рулем которой сидела симпатичная брюнетка.

Не зная почему, Аньес замедлила ход. Она не только не хотела обгонять ее, но и попыталась увеличить дистанцию. Ей не хотелось, чтобы владелица английской машины заметила, что ее преследует конкурентка. Именно конкурентка, потому что не было никакого сомнения в том, что брюнетка занималась тем же, чем и она – искала клиентов. Аньес могла наблюдать за ее искусной тактикой в течение нескольких минут. Как только в поле зрения брюнетки показалась комфортабельная машина, одинокий водитель которой производил впечатление мужчины при деньгах, «Эм-Жи» приблизилась к ней и дала себя обогнать, чтобы мужчина мог полюбоваться ее водительницей. Затем, прибавив ходу, красный автомобиль в свою очередь обогнал машину одинокого мужчины. В тот момент, когда машины поравнялись, брюнетка метнула на мужчину быстрый зажигательный взгляд, в котором смешалось все: вызов, приглашение, авантюра.

Эту тактику Аньес знала столь же хорошо, как и ее соперница. Результат не заставил себя ждать: водитель «Крайслера» был взят «на крючок». И вот тяжелый американский автомобиль уже ехал, слепо повинуясь, за легкой спортивной «Эм-Жи». Аньес поняла, что брюнетка уже выиграла, и предоставила ей возможность удалиться вместе со своей добычей.

Наблюдая эту сцену, она не могла не вспомнить о Сюзанн, которая работала таким же образом и в такой же «Эм-Жи», только другого цвета. Машина Сюзанн была зеленой, брюнетки – красной: разные цвета… Разные? А не та ли это машина? В конце концов, нет ничего проще, чем перекрасить машину… Зеленая «Эм-Жи» была собственностью месье Боба, который заявил, что поставил ее в гараж, чтобы потом продать. Но собирался ли он продавать ее? Не счел ли он более выгодным снова пустить ее в дело вместе с новой девушкой? Ему не составляло труда найти замену Сюзанн: всегда найдутся женщины, желающие заняться легкой профессией…

Аньес не нужно было долго рассматривать брюнетку, чтобы понять, что она из этой породы. Для этого ей было достаточно одного взгляда. Девушка была красива, но вульгарна. Еще вульгарнее Сюзанн. Почему бы месье Бобу не придерживаться такого принципа: заставлять «работать» женщин разного типа, чтобы максимально расширить круг клиентов? Осторожности ради он должен был придерживаться одного золотого правила: «не класть все яйца в одну корзину».

Три года подряд, Аньес и Сюзанн работали на одного и того же человека, но их профессиональные дороги никогда не пересекались…

Аньес пообещала себе, что если она снова увидит брюнетку при таких же обстоятельствах, как сегодня, то она поговорит с ней и, что самое важное, попытается заставить говорить ее. Она хотела выведать у нее все: возможно, девушка вовсе не знала месье Боба, но если, напротив, она была «заменой» Сюзанн, это было бы великолепно! Тогда Аньес пустила бы в ход все средства, чтобы сделать ее союзницей.

Ей потребовалось немало времени, чтобы раскрыть секрет могущества сутенера, который руководствовался девизом: «разделяй и властвуй», не допуская контактов между своими подопечными. Он не допускал возможности встречи Аньес и Сюзанн; с того дня как девушки увиделись случайно, он вынашивал только одну идею: разъединить их. После смерти Сюзанн ему казалось, что он прекрасно в этом преуспел. Но он ошибался: с тех пор, как ее не стало, в душе Аньес она стала настоящей подругой… И Аньес хотела, чтобы «замена» Сюзанн, если она действительно была ею, также стала ее подругой. Может быть, союз жертв и будет той силой, которая позволит им освободиться?

Аньес была почти уверена в том, что скоро опять увидит брюнетку, которая, как и она, должна была ежедневно отправляться на охоту за клиентами: поле ее деятельности, по-видимому, ограничивалось теми же кварталами, в которых промышляла Аньес-Ирма. И, наконец, в Париже не было второй такой красной «Эм-Жи», за рулем которой сидела бы такая же брюнетка!

Прошло не больше сорока восьми часов, как она снова встретила красную «Эм-Жи» и ее владелицу на авеню Георга V. Доехав до перекрестка с улицей Франциска I, машина повернула вправо и, развернувшись, остановилась в нескольких метрах от бара «Калавадо». Брюнетка вышла из машины и скрылась в баре. Несколько мгновений спустя Аньес вошла следом за ней и теперь они обе сидели на соседних табуретах. В этот послеобеденный час бар, как всегда, был полупустым.

Когда Аньес заняла место перед стойкой, брюнетка нагло посмотрела на нее. Это была наглость юности: на вид ей было не больше двадцати двух лет, и для нее Аньес была уже «старухой». Ей досадно было видеть конкурентку, усевшуюся на табурет рядом с ней вместо того, чтобы оставить свободное место для возможного клиента… Аньес тут же поняла этот взгляд брюнетки, для которой любая женщина, каков бы ни был ее тип и внешность, автоматически становилась соперницей. Она, несомненно, обладала, как и все девицы этого рода, чутьем, позволяющим сразу определять женщин, которые под сдержанными манерами и элегантной одеждой скрывают свою настоящую профессию.

Аньес-Ирма и незнакомка, каждая перед своим джин-тоником, внимательно наблюдали друг за другом, стараясь не упустить ни одной детали внешности и поведения. Брюнетка, для которой понятия стыда, кажется, не существовало, совершенно не пыталась скрыть свою враждебность к благовоспитанной блондинке, которая расположилась рядом с ней, определенно, с целью помешать ей. Она и не подозревала, что у Аньес было только одно желание: поближе познакомиться с ней. Аньес лишь искала наиболее подходящий повод, чтобы завязать разговор. Девица начала его первой. Малоприветливым голосом, который не смягчала даже профессиональная улыбка, она спросила:

– Вы часто заходите сюда?

– Нет, нечасто! – ответила Аньес и улыбнулась, стараясь вызвать к себе расположение собеседницы.

– Я тоже… Мне говорили, что вечером здесь оживленнее, но я выхожу только днем… Мой друг считает, что работать ночью слишком рискованно…

– Это мудро, – сказала Аньес, удивившись наивности своей собеседницы.

– Если я говорю Вам о своем друге, – продолжила брюнетка, – то только потому, что не сомневаюсь, что и у Вас тоже есть друг. Это неизбежно в нашей профессии…

Аньес побледнела. Впервые ей открыто говорили в лицо, что не обманываются насчет ее истинной профессии… Она была убеждена, однако, что сделала все возможное, чтобы не выглядеть профессионалкой. Она нигде не афишировала себя. Принимая меры предосторожности, Аньес отправлялась на дом к своим клиентам или принимала их у себя, но лишь в крайних случаях. Часто она встречалась с ними в заведениях, не пользующихся дурной репутацией. По той же причине она работала всегда одна, избегая всяких приятельских отношений с другими женщинами, занимающимися тем же. Аньес знала, что многие зарегистрированные проститутки втягивали в этот порочный круг доверчивых девушек с одной-единственной целью: заставить их заниматься тем же ремеслом. Аньес, как огня, боялась быть приравненной к этому кругу. И вдруг вульгарная незнакомка отвесила ей пощечину, от которой ей стало не по себе.

Девица, пристально разглядывавшая соперницу, не могла не заметить смущения, отразившегося на лице Аньес. Чтобы окончательно насладиться одержанной победой, она сказала:

– Я, например, работаю только в машине… А Вы? Несколько минут Аньес колебалась: сказать или нет.

Если промолчать, тогда она так и не узнает, связана ли эта девица с Бобом. Будет лучше, если она открыто во всем признается. Аньес заговорила, стараясь казаться спокойнее:

– И я тоже… А какая у Вас машина?

– Английская, марки «Эм-Жи», – с детской гордостью ответила девушка.

– Поздравляю! У меня всего лишь «Аронд». Ваш автомобиль, наверное, дорого стоит?

– Не знаю, мне подарил его «мой друг»…

Ее явно тянуло поговорить о «своем друге»! Она придавала этому такое большое значение, что Аньес сделала вывод: эта дружба, должно быть, довольно свежа. Она сказала:

– Он щедр… А давно вы знакомы?

– Вы очень любопытны! Но я могу сказать Вам это. Я ничем не рискую: не родилась еще та женщина, которая бы у меня его отбила!

– Эта женщина – конечно не я! Знайте, что не только у Вас есть любящий друг…

– И у Вас тоже? Как Вас зовут?

– Кора.

Это имя пришло ей на ум само собой. Кем бы ни был друг девушки, о котором она рассказывала, разумней всего было не раскрывать имени «Ирма», а, тем более, «Аньес».

– Это Ваше настоящее имя? – спросила девушка немного подозрительно.

– Да, настоящее.

– Как элегантно – «Кора»! Я думаю, такое имя придает женщине что-то роковое. Вот я, например, мечтала об имени в таком же духе, но мой друг против! Он утверждает, что имя, которое мне дали при крещении, подходит мне больше: «Жанин».

– Милое имя – «Жанин».

– И Вы так думаете? Вам нравится? Мне все говорят то же самое. Но милое имя не подходит к моей профессии. Миловидность не в цене! Нужно быть жестокой!

– У Вас это не выйдет! Вы не настолько злы, какой стараетесь казаться.

– Как Вы угадали? Это видно по мне?

– Да, конечно.

Упрямое лицо девушки просияло. В первый раз она улыбнулась естественно. Она призналась:

– Это правда: я так сентиментальна, что должна скрывать это… Если бы Вы знали, как я привязываюсь!

– Это опасно в нашей работе!

– Сейчас мне нечего бояться: я полностью принадлежу своему Фреду. А с другими – это только притворство!

– Его зовут Фред?

– Да, а Вашего?

– Андре.

– Короче говоря, нам обеим повезло.

– Да, очень повезло…

– Будем на «ты»?

– Я как раз хотела тебе это предложить!

– Кора…

– Жанин… Дружба завязалась.

«К сожалению, – думала Аньес, – она будет бесполезной. Друга Жанин зовут Фредом… «Месье Фред» не был «месье Бобом»… Хотя для него не составило бы большого труда назваться Фредом. Ведь она тоже скрыла свое и настоящее и профессиональное имя. Не секрет, что месье Боб в совершенстве владел талантом перевоплощения: «Жорж Вернье – крупный специалист в области экспорта-импорта»… Разве не могла сентиментальная и чувственная девушка попасться в ту же ловушку, что и Аньес? Девушка была влюблена и хвасталась этим, как хвастались Аньес и Сюзанн в свое время… Она была уже готова всему поверить и все стерпеть… Когда же, наконец, ее глаза откроются, будет слишком поздно: она будет зажата в тисках, как теперь Аньес. И вот тогда она тоже задумается о своем освобождении…

Инстинкт, подтолкнувший владелицу белой «Аронд» следить за красной «Эм-Жи», продолжал подсказывать ей, что эта брюнетка – действительно «замена» Сюзанн. И тогда она задала ей главный вопрос, вполне безобидный внешне, но позволявший ей получить важные для нее сведения:

– Сейчас я уже спешу домой… Если мы захотим увидеться, как нам договориться? По телефону?

– Я, конечно, могу дать номер, но Фред не любит, чтобы я его давала… Обычно я держу связь через бар на улице Комартен. Там очень услужливый персонал. Ты только спросишь меня или попросишь передать несколько слов. Я захожу туда каждый вечер около восьми часов, перед тем, как возвратиться к себе… Но я все-таки назову тебе номер телефона. А твой, если я захочу с тобой связаться?

– У меня тоже есть телефон, но у меня тот же случай, что и у тебя: я живу с Андре.

– С ним? – переспросила восхищенно Жанин. – И давно?

– Три года.

Восхищение сменилось уважением раньше, чем девушка продолжила:

– Я, например, обладала своим Фредом почти каждый вечер в начале нашего романа. И он оставался у меня на ночь. Но сейчас он должен возвращаться к себе домой. Он женат.

– Женат?

– Да. Он сказал мне, что его жена очень ревнива… Потому я обычно вижу его после обеда, перед тем, как ехать работать с клиентурой.

– И ты работаешь на него, зная, что он женат?

– Конечно, я ведь люблю его, а он любит меня!

– Но на твои деньги он может содержать свою законную жену!

– Никогда в жизни! Фред очень порядочный человек! Его жена – настоящая ведьма. Она богата, но никогда не дает ему и одного су. Она все копит для себя. Я полагаю, Фред счастлив, имея рядом свою малышку Жанин! И потом, я ему очень обязана. Он так много сделал для меня! «Эм-Жи» – это его машина, единственный подарок, который ему когда-либо сделала его жена! А он, ты сама видишь, отдал ее в мое распоряжение! Правда, шикарно?

– Да, конечно. Но что говорит ему жена, зная, что он не ездит на ней?

– У них есть Другая… «Шевроле».

Аньес содрогнулась. Девушка продолжала:

– Впрочем, я не только этим обязана Фреду.

– А чем еще?

– Он подыскал для меня прекрасную меблированную квартиру на авеню Карно… Ты знаешь, где это?

– Да, приблизительно…

– Когда я буду уверена, что он останется у жены, я тебя приглашу в гости… Ты увидишь: квартирка прекрасная.

– И как давно ты живешь там?

– Почти три месяца…

– А где ты жила до этого?

– В дрянном отелишке, который я ненавидела, на улице Пигаль…

– Значит, ты знакома с ним уже больше трех месяцев?

– Нет, мы познакомились немного раньше, с полгода назад. Мы встретились случайно, в баре на улице Понтье.

– На улице Понтье? – переспросила пораженная Аньес.

– Да… Это почти на углу улицы Боэти… Как-то я зашла туда в расстроенных чувствах: денег у меня оставалось ровно столько, чтобы заказать напиток… И там был единственный клиент – Фред, и тоже одинокий… Он явно хандрил! Но он не нуждался в деньгах! Он грустил, потому что никто, начиная с его эгоистки-жены, не любил его! Он уплатил за меня и предложил второй напиток. Потом он меня пригласил… Я села в его чудесный голубой «Шевроле». Мы поужинали в плавучем ресторане на причале в Сен-Клу. Знаешь?

– Я там бывала раньше.

– Там он стал расспрашивать меня, и я рассказала ему правду. Я училась на закройщицу в доме моделей, который неожиданно обанкротился. Уволили весь персонал, а представитель муниципалитета собрал нас всех и сказал, что нам заплатят, только нужно подождать несколько дней… Для меня это была катастрофа! Фред был очень внимателен. Он пообещал позаботиться обо мне и проводил к отелю. Когда он увидел этот барак, то сказал, что это место не подходит для такой юной девушки, как я…

– Ты была еще невинной девушкой в то время?

– Почти! У меня, как и у всех, уже были маленькие приключения… Фред тогда добавил, что было бы неплохо переменить квартал, и сунул мне в руку пять тысяч франков… Мне никогда не забыть эти пять тысяч франков! Они были для меня одновременно избавлением, потому что я смогла расплатиться за неделю в отеле, и открытием, потому что дали мне понять, что можно зарабатывать деньги, обедая в шикарных ресторанах, и при этом не портить себе здоровье, торча восемь часов в ателье! Я всегда буду ему благодарна за это.

– Какого он возраста?

– Тебе очень хочется это знать, а?.. Его возраст для меня не проблема! Но я оставлю это при себе! Главное, что он мой! Понимаешь?

– Понимаю… А в тот вечер, когда он дал тебе эти деньги, он зашел к тебе?

– Фред не мог так поступить! Это не в его стиле! Он настоящий мужчина! Он откланялся, назначив мне свидание на следующий день в три часа в том же баре на улице Понтье… Можешь себе представить, как я туда летела!

– А потом?

– Потом? В тот же день я стала его женой… «настоящей», потому что он сто раз говорил мне, что его жена не идет в счет!

– А ты видела ее?

– Нет.

– Он тебе даже не показал ее фото?

– Неужели ты думаешь, что он любит ее до такой степени, что стал бы носить ее фотографию у себя на сердце! И потом, она меня совсем не интересует. Она намного старше меня и это все, что я о ней знаю… С меня этого достаточно!

– И когда ты стала «его женой», он стал заботиться о тебе?

– Он помогал мне держаться на плаву, пока не нашел для меня меблированную квартиру.

– Так ты не искала работу в другом доме моделей?

– Нет. Фред этого не хотел. Он сказал мне, что в этих домах моделей для женщины – никаких перспектив, все равно, манекенщица ты или швея… И был абсолютно прав!

Манекенщицы еще могут, в лучшем случае, позволить себе заказать обед в ресторане, или пойти в ночной бар… Но мы!..

– Он одевает тебя?

– Да… Особенно с тех пор, как я живу на авеню Карно… В прошлом месяце он подарил мне шикарное каракулевое манто с норковым воротником.

– Норковым воротником?

– Да. Я как-нибудь его одену, чтобы тебе показать.

– Значит, ты начала «работать» после того, как обосновалась в новой квартире?

– Сначала нужно было, чтобы он посвятил меня в курс дела, помог освободиться от предрассудков, а как же! Я ведь ничего не понимала в ремесле!

– И это тебе нравится?

– Что за вопрос! Как и тебе! Мы все одинаковы: нам надоело горбатиться, надрывать свое здоровье ради того, чтобы зарабатывать гроши! А сейчас у меня красивая жизнь: есть машина, квартира, любящий мужчина… Абсолютно все! А чем занималась ты до того, как встретила Андре?

– Ничем. Я просто жила с родителями…

– У тебя есть семья? А у меня никого нет: я из приюта… Чем же я рисковала? Но ты!.. Как ты могла бросить своих?

– Они умерли.

– А, тогда понимаю: и ты тоже чувствовала себя одинокой… Мне это так знакомо, это хуже всего! Если бы я не встретила Фреда, наверное, мне пришлось бы утопиться… Видишь ли, он для меня – все! Думаю, что у тебя с Андре то же самое?

– Да, правда…

– Знаешь, моя самая заветная мечта – выйти за него замуж! Но у него есть жена, которая вцепилась в него…

Аньес окинула ее долгим взглядом. В ней проснулась симпатия к этой девушке, симпатия, смешанная с жалостью. Такие же ответы, такие же планы могла бы выложить и она всего лишь несколько месяцев назад перед Сюзанн, если бы у той было время ее расспрашивать. Сомнений больше не могло быть: месье Фред, и месье Боб – одно и то же лицо. Тактика, примененная по отношению к юной ученице-закройщице, носила отпечаток его когтей. Аньес холодела при мысли о том, что сутенер, даже не дождавшись смерти Сюзанн, нашел ей замену. Осторожно, тайком он пополнял штат своих «подопечных», вылавливая очередную жертву на улице Понтье. И он нашел именно такую: красивую, с налетом вульгарности, в общем, достаточно похожую на Сюзанн, чтобы наследовать ее клиентуру. Придерживаясь своей традиции, он снова остановил выбор на девушке из мира моды, но в этот раз не нашлось манекенщицы. Он удовлетворился девушкой, взятой не из элитного слоя, но имевшую для него свою цену.

– Мы слишком заболтались, – сказала Аньес, – а время идет… Я счастлива, что познакомилась с тобой. И поскольку я старше тебя…

– Не намного!

– И все-таки! Эта привилегия дает мне право угостить тебя джин-тоником. Я сразу заметила, пока мы так глупо исподтишка разглядывали друг друга, что нам нравится одно и то же… Бармен, возьмите деньги!

Она бросила на стойку банкноту. Этот жест напомнил ей жест Сюзанн, платившей когда-то за такси на площади Трокадеро, когда, открыв дверцу своей «Эм-Жи», она сказала тоном, не терпящим возражений: «Садись»!

Теперь она, Аньес, повелевала, в свою очередь, той, которая была еще только неопытной ученицей. И это сравнение помогло ей окинуть мысленным взором весь пройденный путь. Правда, легковерная «ученица», верившая в любовь этого месье Фреда, была не похожа на нее…

– Ты остаешься здесь? – спросила Аньес.

– Бесполезно, – ответила Жанин. – Здесь и не пахнет клиентами! Когда ты позвонишь мне по тому номеру, который я тебе дала?

– Завтра вечером. А послезавтра можно встретиться.

– Идет!

Они вернулись, каждая к своей машине. Аньес не слишком торопилась, ожидая, когда отъедет «Эм-Жи» со своей новой владелицей. Брюнетка заменила рыжеволосую, и ярко-алая машина, которая выгодно подчеркивала внешность брюнетки, заменила зеленую, которая больше подходила рыжеволосой. Но тень одного и того же мужчины неизменно вырисовывалась позади «Эм-Жи»…

Когда Аньес снова увидела Боба, она, конечно, промолчала о своей встрече с брюнеткой. Он был в хорошем настроении. Подсчитав выручку, он соизволил высказать свое удовольствие.

– Что ты делаешь сегодня вечером? – спросил он, разыгрывая из себя доброго малого.

– Ничего особенного.

– У тебя нет свидания?

– Нет. Отдыхаю! Я собираюсь пойти в кино.

– В кино! Все вы женщины одинаковые: вы помешаны на экране! Раз уж ты свободна, то приглашаю тебя…

– Куда?

– В казино: мы там прекрасно поужинаем в ресторане, а затем я попытаю удачи… Ты увидишь: тебя это заинтересует! Это лучше всех фильмов на свете.

– И в честь чего это приглашение?

– Это необходимо для того, чтобы продолжить твое обучение, малышка! Ты скоро узнаешь.

Три часа спустя, месье Боб уже сидел за столом, покрытым зеленым сукном, рядом с соседками по игре, двумя далеко не юными дамами в драгоценностях. Аньес, вначале стоявшая позади него, перешла на другую сторону стола и села справа от крупье, откуда было удобнее наблюдать за действиями мужчины в его любимом занятии.

А вечер начался так. Во время ужина он сказал ей: «Ты увидишь, как я играю, и поймешь, на что я способен». Эти слова возбудили ее любопытство. С той же развязной уверенностью он направился к кассе. Небрежно бросив несколько пачек, он взял пятьдесят жетонов по пять тысяч франков. «Я никогда не ставлю на меньше», – объяснил он, когда они направились в игорный зал.

«Двести пятьдесят тысяч, – мысленно сказала себе Аньес. – Вот куда идут наши деньги: и те, которые приношу я, и те, что приносит Жанин… Но если он часто играет на такие суммы, то ни она, ни я никогда не сможем заполнить эту бездонную бочку. Откуда возьмется излишек? Загадка!»

Месье Бобу неслыханно везло. Жетоны скапливались перед ним под завистливые взгляды других игроков. Время от времени он бросал на Аньес торжествующий взгляд, который должен был означать: «Ты видишь, какой я мужчина!» Аньес прикинула, что перед ним больше миллиона. Удовлетворение, которое он пытался не проявлять слишком явно, тем не менее, сквозило в его широких непринужденных жестах, в его гримасах, выражающих превосходство, во взгляде из-под полуопущенных век, которые не могли погасить огонь этих глаз.

Сама того не желая, Аньес снова попала под гипноз этого человека. Мужчина, которого она увидела сейчас, внушал ей уважение. Она открыла в нем новое существо, которого раньше не знала. Он казался ей персонажем какой-то мистерии, который не принадлежал ни времени, ни пространству, а парил над всем: зеленым сукном, движением карт, объявлениями крупье, чтобы присоединиться к другому миру – миру поэтов, суперменов, канатоходцев или наркоманов. Впрочем, и другие сидящие вокруг стола, участвовали в том же действе, но месье Боб возвышался над всеми: он был ИГРОК.

Много раз у молодой женщины возникало желание крикнуть ему:

– Остановись! Разве ты не видишь, что твои ставки выросли вчетверо? Ворочая такими деньгами, ты мог бы оставить нас в покое навсегда!

Но она молчала, не смея вмешиваться в этот чужой для нее мир, чувствуя всю бесполезность этого вторжения: ведь здесь шла речь не о проигрыше или выигрыше… Весь смысл состоял в том, чтобы реагировать на малейшие колебания в игре, отдаваться во власть азарта, идти еще выше, еще дальше, стремясь к самой крайней грани. В этой игре, как чувствовала она, остановки не будет, судя по тому, сколько жетонов имел каждый перед собой. Она чувствовала также, что когда у него не будет больше денег, все средства будут для него хороши, чтобы выманить их у других: принуждение несчастных женщин к проституции, кражи, может быть, убийство… Карты горели у него в руках. Он был так же подвержен этому пороку, как другие – алкоголю. Чем больше она наблюдала за ним, тем больше чувствовала себя захмелевшей от зрелища игры, увлекаемой ощущением риска, с удовольствием подходя к той черте, за которой начиналось безумие. Но, испугавшись внезапно, она поняла, наконец, истинный смысл, ради которого этот ненасытный человек заставил ее так низко пасть. Она поняла и то, что он никогда не пожалеет ее, что он не способен вообще испытывать жалость. Его мозг, его сердце, душа были целиком поглощены игрой и ничем, кроме игры! Остальное не шло в счет.

От этого жестокого разоблачения, от этого бессмысленного спектакля молодая женщина едва не лишилась чувств; ей пришлось ухватиться за спинку кресла крупье, позади которого она сидела. Собрав все силы, она продолжала смотреть на танец карт в руках невозмутимого балетмейстера… В страхе она закрыла глаза.

Когда она их открыла, перед месье Бобом больше не было жетонов. Он смотрел на нее. Его глаза, несколько минут назад горевшие азартом, снова обрели свой холодный блеск – блеск стали. На его лице еще оставалась надменная маска, но рот сводила судорожная полуулыбка. Он вновь спустился на землю. И, хотя он делал над собой усилие, она чувствовала, что он еле держится на ногах.

Он оставил свое место, которое тотчас было занято другим игроком, горевшим, в свою очередь, желанием испытать те же чувства, то же опьянение… Поднимаясь, он сделал ей знак, и она, одурманенная атмосферой игорного зала, послушно направилась к нему. Единственными словами, которые у него нашлись для нее, были слова:

– Ты принесла мне неудачу. У тебя дурной глаз. Я не должен был приводить тебя сюда.

– Но, Боб…

– Молчи! У тебя есть деньги?

– Две или три тысячи франков, наверное…

– Нищета! – сказал он презрительно, даже с ненавистью.

Словно разряд тока прошел по ее телу.

– Ну ладно, что будем делать? – продолжал он. – Ты можешь себе представить, каким я буду посмешищем, если сяду играть с такой ничтожной суммой? Я должен поддерживать здесь свою репутацию. Мне непременно нужно достать деньги. Сейчас ты мне поможешь. У тебя осталось как раз столько, чтобы заказать два виски в баре. Пойдем!

Несколько минут спустя, когда они угрюмо сидели перед своими бокалами, он сказал ей:

– Видишь, идет мужчина? Это большой игрок, у него всегда полно денег! Очаруй его немного, он это обожает. Он даст тебе несколько жетонов, которые ты отдашь мне потом. Поняла? Я исчезаю…

Жизнерадостный «большой игрок» не заставил долго приглашать себя к разговору, и Аньес, пустив в ход свое искусство, принялась объяснять ему, что в продолжение всего вечера ее преследовала неудача…

– Можете не продолжать! – добродушно ответил игрок. – Я все понял: я Вас выручу. Попробуйте отыграться. Если игра пойдет, Вы даете мне половину выигрыша, а если нет – не упорствуйте и возвращайтесь домой. Бывают дни, как у Вас сегодня, когда игра не клеится! Но Вы можете особенно не волноваться: такая красивая девушка всегда может отыграться в любви! Держите: это в Ваше распоряжение!

Он высыпал перед ней на стойку бара пять жетонов по десять тысяч франков и вернулся в свой игорный зал. Она взяла жетоны и пошла искать Боба, чтобы отдать ему их. Он взял жетоны в руку и, небрежно подбросив, словно оценивая их вес, сказал недовольно:

– Это не золото инков, но все-таки…

Две минуты спустя он вновь сидел за столом, покрытым зеленым сукном, и в его руках снова танцевали карты. Аньес не отрывала глаз от принесенных ею жетонов. Ей казалось, что от них зависит вся ее судьба. Дьявольская лихорадка, с которой Боб манипулировал картами, передалась ей, как если бы она сама участвовала в игре… В тот миг, когда он открыл свои карты, она почувствовала, что ее сердце останавливается. Но когда крупье подвинул к нему лопаткой кучку жетонов, которые Боб выиграл, ее охватила неистовая радость. Боб действительно был сильным игроком! За каких-нибудь несколько секунд ему снова удалось собрать перед собой триста тысяч франков: триста тысяч, которые она считала потерянными… У нее не было даже желания крикнуть ему: «остановись!»: он все равно этого не сделал бы. Он продолжал… Скоро он имел вдвое больше, затем втрое! Недаром Боб сказал ей, что вернет свой миллион. В следующий заход он это сделал!

Взволнованная, она упрекала себя в том, что видела в Бобе только человека для плотских удовольствий: он был властелином всех удовольствий. И она прониклась к нему чувством, близким к поклонению… В каком-то смысле Сюзанн была права, когда сказала, что он удивительный мужчина! Чудо длилось не долго: несколько открытых карт – и оно снова исчезло. Перед Бобом больше ничего не было. Когда он взглянул на нее, его лицо было искажено. Выдержать это было выше ее сил. Она не закричала, не лишилась чувств, она затряслась в припадке нервного смеха. Игроки обернулись к ней с явным неодобрением, но она даже не обратила на это внимания: ее смех становился все истеричнее. Боб продолжал смотреть на нее с холодным бешенством. Вдруг, резко отойдя от стола, он подошел к ней. С неистовой силой он схватил ее за запястье и потянул к выходу, прошипев:

– Это тебя смешит? Ты что, издеваешься надо мной? Или тебя отхлестать, чтобы ты успокоилась?

Подумать только, в какой-то миг она могла принять Боба, это жалкое существо, этого позера, чуть ли не за всемогущего повелителя! Как он мог снова растрогать и почти очаровать ее? И ее смех перешел в молчаливые слезы.

Когда они ехали в машине через весь Париж обратно, он сказал ей:

– Надеюсь, ты усвоила?

– Что?

– Не думаешь же ты, что я возил тебя туда развлекаться? Нет? Значит, ты поняла, что могла бы вечерами, после твоей работы еще помогать мне?

– Разве тебе не достаточно того, чем я занимаюсь целый день?

– Те деньги, которые ты мне приносишь, слишком малы для твоей профессии. Я вижу, мое предложение не вызывает у тебя восторга? По крайней мере, ты увидела бы, что я нахожу деньгам благородное применение.

– Но Боб… А как же те сбережения, о которых ты мне как-то говорил?

– О нет, только не это слово! Это не к лицу ни тебе, ни мне! Ты что, считаешь меня буржуа? Боб со своими сбережениями в кубышке, ты можешь себе такое представить? Деньги ради денег, на остальное мне наплевать!

Она не отвечала, и он добавил уже тише:

– Впрочем, и тебе тоже: ты доказала это за три года, отдавая мне все.

Она тихо плакала.

– Эти грязные деньги, – сказала она, – ты пустишь на ветер, сколько бы их ни было. А я, по крайней мере, с сегодняшнего вечера вообще не уверена, что знаю им цену.

– Ну, хорошо, – усмехнулся он, – ты видишь: главное открытие этого вечера в том, что я не больше тебя заинтересован в деньгах!

– Это не спасет нас от ада, – пробормотала она.

– Значит, ты говоришь, что ничего не имеешь против такой работы? В тех случаях, когда игра не пойдет, как сегодня, мы будем применять тот же метод: ты идешь в бар; там всегда найдется добряк, готовый покровительствовать «красивым девушкам, которым не везет», и праздновать свою удачу или утешать свое поражение в их очаровательной компании.

Она пожала плечами… Что ответить на это?

И все же ответ у нее был. Личный, тайный, один и тот же на все раздиравшие ее вопросы. Он поднимался из глубины ее души, когда она чувствовала бессилие: Элизабет!

В то же утро Аньес снова пришла на авеню дю Мэн. Элизабет была еще слаба и не поднималась с постели. Перед тем, как Аньес появилась у ее изголовья, у нее состоялся короткий разговор с привратницей, сестрой Агат.

– Доктор приходил к ней? – спросила Аньес взволнованно.

– Да, вчера. Он сказал, что болезнь может затянуться надолго. Организм нашей дорогой сестры ослаблен, и он плохо сопротивляется. Но она так мужественна! Мы все бьемся над разгадкой ее болезни.

Аньес промолчала: она знала, что выздоровление наступит только тогда, когда Элизабет будет уверена, что ее сестра освободилась, наконец, от своей тревоги. Но что делать? Сказать ей сейчас всю правду? В том состоянии, в котором находилась Элизабет, это означало бы нанести ей новый удар, причинить новые страдания. Лучше промолчать. Единственное, что Аньес могла сделать для поддержания духа сестры, – это притвориться жизнерадостной, счастливой, словно этот тайный кошмар был полностью забыт ею. Пока Аньес поднималась по лестнице к комнате Элизабет, она прилагала все усилия, чтобы заставить себя улыбаться и выглядеть спокойной.

– Ну, вот и я! – сказала она, приближаясь к кровати. – Я решила почаще навещать тебя… А знаешь, ты намного лучше выглядишь!

Аньес лгала, но это было необходимо. На самом деле она была напугана бледностью лица сестры, ее обострившейся худобой. Воспаленные глаза Элизабет, казалось, стали еще больше. Они смотрели на нее с таким дружелюбием и преданностью, что ей стало тяжело выдерживать взгляд сестры. Этот взгляд, все более вопрошающий, потряс молодую женщину до такой степени, что все ее попытки выглядеть веселой потерпели крах в одно мгновение.

Аньес не смогла сыграть свою роль до конца. Они молчали. Наконец Элизабет спросила:

– Зачем ты обрезала свои чудесные волосы? На глазах Аньес выступили слезы.

– Не знаю, – тихо сказала она. – Так, просто, захотелось… И потом, это сейчас модно…

Она добавила с жалкой улыбкой:

– Эту моду, наверное, ввела ты. А парикмахер, в самом деле, преобразил мою голову! Смешно, правда?

Элизабет по-своему поняла этот поступок сестры, и ее лицо просветлело. Она взяла руку Аньес и поднесла к своим губам:

– Дорогая сестренка, – сказала она, – я никогда не сомневалась в тебе…

Чтобы не дать волю чувствам, Аньес, внезапно поменяв тему разговора, сказала:

– Мне так хотелось принести тебе цветы. Но я вспомнила, что вам этого не разрешают.

– Мы не имеем права на цветы даже на нашей могиле! – сказала Элизабет, слабо улыбнувшись. – Нам достаточно деревянного креста: это тоже неплохо… Но ты, кажется, загрустила!

Сделав над собой новое усилие, Аньес попыталась говорить о доме моделей, о подготовке новой коллекции. Но очень быстро она поняла, что больную не интересуют больше подобные вещи и она им, может быть, уже не верит. Боясь, что не сможет долго продолжать разговор на этой жизнерадостной ноте, Аньес решила сократить свой визит.

– Я буду приходить чаще, но ненадолго, – сказала она, – чтобы не слишком тебя утомлять… Но перед тем, как расстаться с тобой, я хочу, чтобы ты знала: я снова счастлива!

– Это прекрасно! В таком случае я счастлива тоже. Это было сказано едва слышно и было похоже скорее на пожелание, чем на правду. Аньес поняла, что ее сестра больше не поддавалась на обман, разве что немного доверия к ней вернулось.

На обратном пути домой, проезжая мимо собора Сен-Франсуа-Ксавье, она внезапно притормозила. Неведомая сила подтолкнула ее войти в церковь. Портьеры из тяжелой ткани сомкнулись за ее спиной, закрыв вход. Она остановилась в нерешительности: была ли она достойна войти в Храм Божий без приглашения? Мысль об Элизабет, о ее незримом присутствии рядом, придала ей смелости. Она прошла через притвор, не чувствуя в себе сил и не осмеливаясь молиться. Она обошла церковь и на одной из колонн, украшенной резьбой, узнала святого Жозефа, с которым успела уже подружиться. Пройдя главный алтарь, она остановилась перед Девой Марией с младенцем Иисусом и вспомнила, как с точно такого образа вытирали пыль ризничие в часовне монастыря. Опустившись на колени, она начала молиться.

Когда Аньес вышла из церкви, в ее душе царил покой и появилось немного надежды…

Беспросветное, тягостное существование, состоявшее из частых визитов к больной сестре и «работой», ставшей настоящей Голгофой, продолжалось. Постепенно, но неумолимо, духовное неприятие вытесняло привычку к ремеслу.

Так и не войдя во вкус этого ремесла, она должна была принуждать себя мириться с ним. Втянутая в чудовищную, хорошо отлаженную машину проституции, она стала одним из винтиков ее механизма, который не может больше выпасть из нее без посторонней помощи. Единственным в мире существом, которое могло бы помочь ей воплотить это чудо, была та, которой она не осмеливалась ни в чем признаться.

И она не видела вокруг себя ни одного человека, которого могла бы попросить о поддержке. Жанин, которую ей удалось привязать к себе, была всего лишь несчастной девушкой, а клиенты, даже те, что выдавали себя за «добрых Самаритян» или филантропов, не внушали ей никакого доверия. Она знала, что в одиночку ей никогда не освободиться. Мятеж, растущий в ее сознании, подогревался воспоминаниями о благонравном воспитании, которое она получила в юности вместе с Элизабет, и ностальгией по чистому, незапятнанному прошлому. Мучимая этими воспоминаниями, несчастная походила на одну из тех больших раненых птиц, которые не в состоянии больше взмахнуть крыльями, чтобы оторваться от земли и вновь стать свободными.

Потребность творить милосердие, которую Аньес все больше ощущала в себе, проявилась в довольно необычной дружбе, связывающей ее с другой «протеже» месье Боба – Жанин. Как Аньес и обещала, она позвонила в бар на улице Комартен на следующий день после их первой встречи, Она сама назначила место свидания: бар на улице Марбёф. Она ненавидела этот бар, но была уверена, что не встретит там Боба. Если бы он его посещал, Сюзанн не избрала бы это место для встречи.

Когда Жанин вошла в бар, где ее уже ждала Аньес-Ирма, на ней было каракулевое манто с норковым воротником, о котором она рассказывала.

– Видишь, я одела манто только ради того, чтобы показать тебе, хотя я умираю в нем от жары! Красивое, правда?

– Очень…

Аньес узнала это манто: Сюзанн была в нем в тот вечер, когда они праздновали новоселье. Это укрепило ее уверенность в истинной роли месье Боба, которую он сыграл в смерти несчастной девушки. «Посодействовав» ее самоубийству, он не забыл унести ее манто, несомненно представлявшее ценность, и «одолжил» его Жанин, как и «Эм-Жи»… Аньес понимала, что если не постарается изменить положение, то может наступить день, когда манто окажется уже не на плечах Жанин, а на другой девушке. Зная месье Боба, можно было предположить, что меха долговечнее тех, кто их носит.

– А знаешь, Кора, я так рада, что познакомилась с тобой! До тебя у меня не было ни одной подруги, это правда! Трудно подружиться девушкам нашей профессии, особенно, если тебе немного везет, потому что другие начинают завидовать! Их просто бесит, что я работаю на «Эм-Жи».

Ты, по крайней мере, не похожа на них. Тебе плевать у тебя есть своя машина! Я много думала о тебе вчера вечером…

– Ты сказала Фреду, что познакомилась со мной?

– Я хотела, но так и не сказала. Это его не касается. Разве я не имею права на свои маленькие секреты? Я отдаю ему все свои бабки; этого с него достаточно… А ты говорила обо мне своему Андре?

– Я тоже не дура! Он ревновал бы…

– Дружба между женщинами не касается мужчин.

– Тебе не кажется, что было бы неплохо встречаться здесь каждый день, разумеется, кроме воскресений и праздников? В такое же время, как сейчас, чтобы выпить кофе, согласна?

– Мысль превосходная.

– Это действительно удобно и тебе, и мне, потому что настоящая «работа» никогда не начинается раньше половины третьего, пока эти типы с бабками не пообедают. Наша клиентура не любит спешить за столом, иначе она не была бы серьезной! Сегодня за кофе плачу я, а завтра – ты, договорились?

– Идет!

– Давай заключим такой договор: никогда не отбивать клиента, если случится подцепить одного и того же…

– Клянусь!

Со времени этой странной клятвы дружба между ними крепла день ото дня. Жанин, как того и хотела Аньес, целиком прониклась уважением к «старшей» подруге. Через несколько недель она полностью стала доверять Аньес. Она рассказывала ей обо всем: о своих ежедневных приключениях, успехах и разочарованиях, своих надеждах и мечтах. Постепенно Аньес окончательно прониклась к ней симпатией, симпатией, смешанной с жалостью. Аньес дарила свою дружбу Жанин, как она подавала милостыню беднякам. Судьба малышки Жанин внушала ей глубокое сострадание.

Аньес не хотела думать, что девушка встала на скользкий путь только из лени, скорее всего она, как и Аньес, была побеждена своей чувственностью. Мог ли кто-нибудь упрекнуть ее в этом? Никто, тем более, Аньес. Разве быть чувственной – это порок? Разве чувственность не присуща природе женщины? Драма Жанин была той же, что драма Аньес. Она оказалась в руках того же человека – месье Боба.

У Жанин, в глазах Аньес, было второе оправдание: ее полное одиночество в жизни. Приют, в котором она росла, не стал для нее семьей, разве что злой мачехой. Аньес, обладая счастьем постоянно ощущать на себе заботу и любовь Элизабет, считала свою юную подругу менее виновной, чем она сама.

Всецело поглощенная заботами о судьбе Жанин, Аньес даже не думала о своей собственной участи. В глубине души она уже не была эгоисткой, и это еще больше сближало ее с сестрой. Элизабет заботилась о стариках, Аньес взяла под свою опеку Жанин. Доверие между ними стало обоюдным.

В начале их дружбы Аньес, не колеблясь, поставила ловушку в ответ на предполагаемую ловушку Жанин, о чем та и не догадывалась. Она сделала это, чтобы застраховать себя на случай, если бы Жанин проболталась о ней «своему обожаемому Фреду». Если бы девушка проявила наименьшую болтливость и сделала Фреду-Бобу даже самое маленькое признание о своей новой подруге, Аньес узнала бы об этом в тот же вечер от человека, который по-прежнему жил с ней на улице Фезандери, словно она была единственной женщиной в его жизни.

Аньес узнавала о закулисной жизни своего любовника каждый день из болтовни Жанин в то время, как месье Боб был убежден, что та, которую он продолжал называть с притворной лаской «моя малышка Аньес», ничего не знает о «замене» Сюзанн.

Потом, спустя много времени, Аньес. поняла, что заработка одной женщины, даже такого, какой приносила она, и даже с учетом прибыли, которую он мог дать, было мало месье Бобу. Эта удвоенная, а, может быть, удесятеренная, потребность свидетельствовала о его расчетливости. Он предусмотрел самое худшее: в случае, если бы одна из девушек неожиданно выбыла из его игры: вырвалась на свободу, заболела или даже умерла, у него «в запасе» нашлась бы еще одна, это позволило бы ему обеспечить непрерывность цепочки до того момента, как он «наберет пополнение» на улице Понтье.

И вот для Жанин наступил день, который был фатально неизбежен, и который Аньес предвидела уже давно… После эйфории первых месяцев, проведенных с «Фредом» в квартире на авеню Карно, Жанин начала понимать что «мужчина ее жизни» покидает ее. Все предлоги были для него хороши, чтобы их занятия любовью становились все реже. Бедная девушка все меньше и меньше видела «своего Фреда», и если он являлся на авеню Карно, то только для того, чтобы положить в карман ее выручку и как можно скорее удалиться.

Однажды вечером, когда он уже собирался уходить, пробыв ровно столько времени, сколько было нужно, чтобы взять деньги, девушка решительно встала перед дверью:

– Это нехорошо! – сказала она. – И несправедливо, Фред! Я охотно буду по-прежнему тебе помогать, но при условии, что ты останешься моим любовником…

– В самом деле? Но ты забываешь, что я женат, а каждый женатый мужчина должен прежде всего посвящать себя законной супруге. Подружкой он может заниматься во вторую очередь.

– Подружкой?

Оскорбление было настолько велико, что девушка внезапно вскипела от ярости и возмущения. Обозвать ее так небрежно «подружкой» в то время, как она делала все, абсолютно все, чтобы доставить удовольствие своему мужчине!

Побагровев, не контролируя себя больше, она подняла руку, будто желая ударить его. «Месье Боб» должен был призвать на помощь «весь опыт своего сорокалетнего возраста» и «углубленного знания поведения взбешенной женщины», чтобы «обуздать противника». Это было сделано быстро, ударом ноги в живот. Девушка упала; хрипя, она пыталась набрать воздух в легкие… «Покровитель» выбрал этот «психологический» момент, чтобы, наклонившись над ней, сказать безапелляционным тоном:

– Теперь ты хорошо поняла? Надеюсь, этого больше не повторится, потому что в следующий раз тебе не удастся так легко отделаться! Это уже слишком! Ты позволяешь себе не только иметь свои бредовые мыслишки, но и поднимать руку на своего Фреда! Чтобы ты научилась уважать меня, я назначаю тебе штраф: пятьдесят тысяч в день в течение пяти дней. Если ты себя неважно чувствуешь, прими душ!

На этом «мужчина ее мечты» с ней распрощался.

Даже в полубессознательном состоянии девушка слышала все, что он сказал. Она потратила много времени, прежде чем смогла подняться и дотащиться до ванной. Еще труднее ей было осознать: ее бил тот, кого она считала до сих пор своим богом. Откуда ей было знать, что сутенер никогда не смешивал «классы» своих «подопечных»? С Аньес он мог достичь нужного ему результата только убеждением и лаской; для Жанин у него был другой метод. После недолгого периода излияния чувств, необходимого для победы над девушкой, он мог бить, не колеблясь. Не низводил ли он этим ее положение до положения обычной скотины?

На этот раз «тонкий психолог» месье Боб просчитался: он не подозревал, что его бывшая ученица была готова на все, кроме побоев. В противоположность многим девицам, исполненным послушания и почтения к человеку, бьющему их, Жанин восстала против такого обращения с собой.

С этих пор месье Боб приобрел злейшего врага в ее лице. Инстинктивно, не видя поначалу в этом какого-то особого умысла, Жанин еще больше сблизилась с «Корой», встречаясь с ней каждый день на улице Марбёф.

Крах любви брюнетки к «своему другу» был слишком очевидным для Аньес, и все же она была достаточно осторожной, чтобы не задавать Жанин вопросов; девушка и сама ей во всем призналась однажды, когда была доведена до крайности. В тот день Жанин пришла на несколько минут раньше своей подруги и встретила ее странным вопросом:

– Скажи, Кора, тебе нравится наша профессия?

– Наверное, да, иначе я выбрала бы другую, – ответила Аньес удивленно.

– Сомневаюсь. Трудно поверить, чтобы такая девушка, как ты, с удовольствием занималась проституцией… Разве что, у тебя действительно непреодолимая страсть к Андре?

Аньес не ответила.

– Ты молчишь? Значит, страсть прошла! Как и моя… Напрасно мы создаем себе иллюзии: такие истории длятся недолго! У меня это произошло так: он был нежен со мной, а теперь я гожусь только для того, чтобы добывать ему бабки и сносить побои. Но дальше так дело не пойдет!

– Вы поссорились? – спросила Аньес. – Ничего, все уладится…

– Это не уладится! Фред – всего лишь скотина! А твой Андре, какой он?

– Такой же!

– Он тебя тоже бьет?

– Такого со мной не было, но у меня хуже: он притворяется, что любит меня, но в глубине души ненавидит!

– Нам обоим не повезло… А есть же девушки, которые живут с нормальными парнями!

– Ты думаешь?

Начиная с этого момента, дружба девушек укрепилась настолько, что переросла в настоящий тайный союз перед опасностью в лице их «покровителей»: «Фреда» и «Андре». Отныне Аньес узнала, что такое «союзница». Чем больше проходило времени, тем больше она осознавала, что ее юная подруга не только чистосердечна по отношению к ней, но и решительно настроена против ставшей ненавистной ей опеки… Много раз у Аньес возникало желание открыть Жанин, что их «покровители» – одно и то же лицо, но всегда предпочитала молчать, считая такое признание бесполезным и даже небезопасным. Она думала, что еще успеет сделать это. Когда час сведения счетов пробьет, она расскажет подруге все. Но в ожидании этого часа откровенности, она не удержалась, чтобы не сделать другого признания:

– Завтра я не смогу прийти сюда к двум часам…

– О! Так мы не увидимся? – спросила девушка, загрустив.

– Да нет же, увидимся, но позднее… Давай встретимся около восьми часов, когда ты закончишь работу.

– Ты идешь куда-то?

– Это секрет, но тебе я скажу. У меня свидание с замечательным парнем…

– Неужели такие бывают?

– По крайней мере, один такой существует…

– Ах! Как я рада за тебя! Расскажи мне о нем!

– Он чудесный, потому что я его люблю!

– Неужели? Как вы встретились?

– Случайно…

– И… тебе кажется, что он надежный?

– Как скала!

– Правда?

– Завтра я обедаю с ним… Это будет наша первая встреча тет-а-тет…

– Тебе нужно дать зарок.

– Я это уже сделала!

– Наверное, твой Андре ничего не знает?

– Конечно! И потом, он больше не «мой Андре»… Как и Фред – уже не «твой»! Мужчина моей жизни – это тот, кого люблю я и кто любит меня!

– Как его зовут?

– Позволь мне пока оставить это в секрете… Я скажу тебе позже.

– Он француз?

– Нет, иностранец. Он американец.

– Как?! Ты знаешь, мне не хотелось бы тебя огорчать, но будь осторожна! С этими иностранцами никогда толком не поймешь, куда они метят…

– Ему я доверяю…

– А чем он занимается?

– Он служит в армии.

– Военный? Тогда будь еще осторожнее! Особенно, если ты его полюбила. Этих американских солдат нужно остерегаться больше других: они всюду воображают себя оккупантами! Обещают доллары, а оставляют, в чем пришла! Мне это хорошо знакомо: до Фреда у меня была история с одним таким типом. Он обещал жениться на мне… Они все так говорят! Я была неопытной девчонкой и поверила ему… Какой ужас! Я была с ним помолвлена… Пятнадцать дней спустя, когда я поддалась на его уговоры, он исчез. Только потом я узнала, что у него уже было три невесты: он и с ними поступил точно так же. В довершение всего, он женился в Техасе, и его жена родила ему трех малышей! Представляешь себе! Вот мерзавец!

– Мой не такой…

– Охотно верю. Тогда желаю удачи!

Аньес, действительно, очень повезло; по крайней мере она была в этом уверена!

Но почему все-таки она доверила свою тайну Жанин? Наверное, просто потому, что Жанин была рядом. Как и все женщины, ослепленные своим новым открытием, на которое они уже не смели надеяться, Аньес испытала настоятельную потребность поделиться с кем-нибудь неожиданной радостью… Первая ее мысль была об Элизабет. Но было еще слишком рано говорить с ней об этом: она хотела убедиться в своих чувствах и в чувствах этого парня. Когда у нее исчезнут всякие сомнения, Она пойдет к сестре и признается во всем. «Так вот, что ты скрывала от меня, – сказала бы Элизабет. – В этом нет ничего постыдного. Скорее наоборот». И отрадная новость стала бы для нее началом ее выздоровления.

Событие, перевернувшее жизнь Аньес, произошло неожиданно и совсем обычно: как-то после обеда, когда Аньес высматривала клиентов, сидя за рулем своей «Аронд», ее внимание привлекла группа людей, образовавших большой круг на углу Елисейских полей и улицы Берри. Она замедлила ход машины и, увидев, что это уличный спектакль, затормозила. Хотя ей много раз приходилось видеть подобные представления в столице, это показалось ей более трогательным, чем обычно: в центре круга из любопытных, недоверчивых скептиков и даже насмешников стоял немного комичный салютист[6] и пел религиозный гимн под аккомпанемент убогого духового оркестра, состоявшего из нескольких человек, одетых, как и он, в униформу Армии спасения. Рядом, на раскладном стульчике, сидела женщина с подвесом, куда менее насмешливые прохожие клали пожертвования.

Аньес никогда ничего не делала для Армии спасения по той причине, что католическое сектантство, в духе которого она воспитывалась, внушило ей с юности, что это благотворительное учреждение – протестантская выдумка. И она вдруг упрекнула себя, что глупо верила этому. Почему бы не помочь Армии спасения? Настоящее милосердие не терпит различия в любви к ближнему. Во всяком случае, Элизабет ее поняла бы. Выйдя из машины, Аньес направилась к женщине, которая что-то говорила толпе. Эта женщина вовсе не была интеллектуалкой, и ее речь, немного заученная, выражала наивную веру. Она рассказывала о своем личном духовном опыте, о том, как божественный зов коснулся ее, о том, как внимателен должен быть каждый смертный к подобному зову, который Бог не преминет послать ему тем или иным способом. Выслушав эту наивную проповедь, Аньес положила на поднос банкноту и вышла из круга. Она почувствовала такое моральное удовлетворение от своего поступка, что решила регулярно выделять на пожертвование десятую часть из своего гнусного заработка. Пробираясь через толпу любопытствующих к своей машине, она, нечаянно задев какого-то парня, пробормотала:

– Простите…

Их взгляды встретились. Аньес так и застыла на месте, словно зачарованная. Ее губы дрогнули…

Она не верила своим глазам: этот офицер в бежевой военной форме и фуражке с золотым козырьком, украшенной эмблемой с якорем, этот голубоглазый светловолосый красавец показался ей вдруг архангелом. Во всех своих мечтах, во всех ожиданиях она не представляла себе избавителя в образе мужчины; все попытки найти его возвращали ее к одному и тому же лицу – лицу Элизабет. И вдруг она почувствовала, что ее спаситель мог быть именно таким – красивым, чистым юношей, удивительным образом возникшим перед ней. Едва ли она даже заметила, как он, козырнув по-военному, уступил ей дорогу, едва ли уловила смысл слов, сказанных им по-французски с легким англо-саксонским акцентом, скорее они прозвучали для нее как мелодия:

– Прошу Вас, мадемуазель…

У нее не было сил пробираться сквозь толпу к своей машине. Она стояла перед ним, чувствуя, как ее лицо заливается краской, но не краской стыда, а румянцем невинной девушки. В это мгновение она припомнила один эпизод ранней юности: как-то они гуляли вдвоем с Элизабет в их далеком провинциальном городке; тогда им едва исполнилось пятнадцать лет, и в то время они одевались одинаково. Взрослый парень, увидев их, воскликнул: «Мое сердце колеблется между вами двоими!» Элизабет непринужденно рассмеялась, а Аньес покраснела. С тех пор она не переживала вновь этого горячего прилива крови к лицу, когда не знаешь, приятно это или тягостно. И почему-то, когда Сюзанн представила ей в баре на улице Понтье мнимого Жоржа Вернье, Аньес не покраснела, а, наоборот, смертельно побледнела…

Видя ее смущение и странную неловкость, незнакомец проводил ее взглядом и, заметив, что она идет, спотыкаясь, догнал ее, желая помочь.

– Вам нехорошо, мадемуазель? Можете опереться на мою руку.

– Спасибо, – пробормотала она, кладя свою руку на манжет с золотыми пуговицами. – Я так взволнована этим представлением. Но сейчас мне уже лучше… Благодарю Вас, месье…

– Офицер американского флота Джеймс Хартвел, – сказал он.

Они подошли к машине Аньес. Он открыл дверцу. Аньес была в нерешительности, ей не хотелось расставаться с ним. Ах, как она была далека сейчас от того привычного кокетства, которым она завлекала клиентов.

– А Вы, мадемуазель? Могу я узнать Ваше имя в ответ на мое?

– Аньес…

Ее настоящее имя сорвалось с ее уст непроизвольно: она совсем забыла свою кличку «Ирма».

– Какое красивое имя, Аньес… Оно звучит так нежно.

– Вам нравится?

– Очень… Мне нравится и сделанный Вами только что благородный поступок…

– В нашей жизни, столь стремительной, – продолжал он, – не так уж много людей, готовых потратить свое время, чтобы вот так взять и остановить свою машину! Ну а теперь, когда мы знаем имена друг друга, я могу надеяться снова увидеть Вас?

– Где же?

Эта просьба, эта ситуация были так хорошо знакомы ей, но она не нашлась, что ответить.

Но, несмотря на беспорядочность мыслей, она сразу же поняла, наверное, благодаря тому, что в эту самую минуту ее сестра молилась за нее на своей больничной койке, что единственным средством освободиться от проклятой любви было пережить новую любовь, любовь настоящую, всеочищающую…