3 МИЛЫЙ РЫЦАРЬ

Состояние здоровья сестры Элизабет начало улучшаться. Она могла уже подниматься, но ей еще не разрешали покидать больничное отделение. Почувствовав себя лучше, она стала беспокоиться о своих обязанностях, которые оставила без внимания из-за своей болезни – о сестрах, иногда наносивших ей короткие визиты, так как у них было много работы, и, кроме того, им нужно было заменять больную, и особенно о своих стариках, от которых ей передавали пожелания выздоровления.

С утра до вечера она находилась в состоянии почти полной бездеятельности, хотя она и вызвалась чинить белье – одно из привычных ей занятий.

Обычно ее дни были очень загружены: после раннего подъема и молитвы, предназначенной лишь для монашек, она должна была, как и все ее подруги, быть готовой посвятить последующие двенадцать часов уходу за стариками.

В приюте у каждой из сестер были определенные обязанности. Элизабет занималась в основном «постоянными» и «несносными» стариками, которые достаточно бодро переносили тяжесть своих лет. Как они чувствуют себя сейчас, когда ее нет рядом с ними?

Все «постоянные» и «несносные» Элизабет были мужчинами. С момента ее поступления в приют ей не приходилось ухаживать за женщинами, но это ее не расстраивало.

– Я предпочитаю, – говорила она, – заниматься сотней стариков, чем десятью старухами.

Не было ни одной сестрицы, которая бы думала по-другому, но милосердие запрещало им оказывать кому-либо предпочтение. Для стариков сестра Элизабет была последней девушкой их жизни: этот белый головной убор, это черное платье, кожаный пояс которого напоминал пояс братьев Ордена Святого Жана, а широкая накидка воскрешала в памяти монашек из Канкаля, – все это для мужчин, вынужденных жить вместе, составляло тем не менее неоценимое женское присутствие, одновременно материнское, так как она оказывала им поддержку, и дочернее, из-за ее юного возраста.

Устав монастыря был категоричным: старики должны были жить в одном помещении, а старухи – в другом. Исключения допускались очень редко, в том случае, когда принимали престарелую супружескую пару и не могли предоставить ей отдельную комнату. Муж и жена имели право встречаться в определенное время дня в комнатах отдыха, в библиотеке и, чаще всего, в саду. Из окна больничного отделения Элизабет часто наблюдала с волнением за этими старыми супругами, сидящими рядом на скамейке.

Все приюты были построены по одному образцу: с одной стороны здание для женщин, с другой – для мужчин. Между ними находились широкие аллеи для прогулок, сад, часовня – единственное место, где могли собраться все, чтобы помолиться – но разделение продолжалось и здесь: скамейки слева были предназначены для женщин, а скамейки справа – для мужчин, – условие, необходимое для того, чтобы поддержать полное согласие среди сотен стариков и старух, у которых далеко не всегда был спокойный характер. С возрастом характер портится…

Особенно тяжелым был характер у старух. Почти все недолюбливали друг друга и никогда не были довольны постоянным уходом и добротой, которая их окружала. Их спальни, столовые, комнаты отдыха и внутренний двор были идеальной площадкой, где расцветали сплетни, злословие, зависть и скаредность. И каждый раз, когда это было необходимо, улыбка, а иногда и окрик сестры, восстанавливали мир, бывший на самом деле лишь перемирием.

Из всех сестер сестра Кэт, ирландка по происхождению, пользовалась самым большим авторитетом у старух, которые ее побаивались: никто в приюте не умел говорить таким грозным голосом.

– Если вы не прекратите, Мелани, я пожалуюсь матушке-настоятельнице, чтобы она лишила вас десерта сегодня вечером.

Иногда старухи были нарочно злы по отношению к тем, кто добровольно согласился быть их служанками. Если бы Жанне Жюган, основательнице ордена, пришло в голову учредить награды, чтобы оценить заслуги самых скромных сестриц, то все те, чье существование было посвящено уходу за старухами, все без исключения, заслужили бы орден Большого Креста за терпение.

Старики же вели себя намного послушнее. Вспоминая о них, Элизабет повторяла: «Это всего лишь дети, которые слишком быстро состарились».

Было семь часов утра. Услышав, что месса подошла к концу, она подумала: «Вот и время обхода». Под этим ласковым названием в приюте подразумевались самые грудные заботы, а иногда и самые непривлекательные в больничном отделении, где многие старики не могли подняться с постели. Некоторые, полностью парализованные, были прикованы к постели даже в течение нескольких лет, что не мешало им иметь всегда свежее белье, которое меняли ежедневно.

Для таких больных Элизабет была способна на все: она их умывала, кормила с ложечки, как маленьких детей, пыталась заставить их произнести несколько слов молитвы, рассказывала им сказки, читала газеты, стараясь их развлечь, выслушивала их жалобы и сетования. Нужно было, чтобы ни один из этих несчастных не чувствовал себя покинутым… Разве не сестра милосердия, похожая на Элизабет, увиденная Чарльзом Диккенсом на войне в 1846 году, вдохновила его на такие строки: «От этой женщины веет таким спокойствием и святостью, что, увидя ее, я почувствовал себя в присутствии высшего существа, а ее слова так проникали в мое сердце, что глаза мои наполнились слезами».

Среди «постоянных» больничного отделения было несколько таких, кто полностью потерял рассудок и не мог больше говорить. С ними Элизабет была еще терпеливее. Ее ясные глаза, точно такие же, как и у Аньес, смотрели с любовью на эту молчаливую скорбь, ловя малейший признак того, что несчастный готов покориться своей судьбе при условии, что лицо сестрички будет склоняться над ним.

Покончив с этими длительными и трудными заботами, Элизабет шла заниматься теми стариками, которых она называла «мои несносные», находя в этом утешение. Почему она называла их «несносными»? Потому, что эти обитатели приюта составляли деятельное, динамичное, ворчливое и немного беспокойное ядро монастыря.

В остальном у «несносных» были самые добрые сердца, всегда готовые оказать услугу, особенно Элизабет, которая была для них маленькой феей.

Это были люди самых различных профессий. Тот, которого звали Ипполит Дюко, носил кличку Кавалерист. Когда-то он работал сапожником в кавалерийской школе города Сомюр, по которой теперь очень скучал. Для Ипполита Дюко французская кавалерия перестала существовать с тех пор, как ее преобразовали в моторизованные части. Он не переставал повторять:

– Как можно испытывать радость, когда шьешь сапоги, если люди больше не знают, что такое лошадь? – Кавалерист был отчаянно влюблен в свою профессию, почти исчезавшую.

Элизабет тем не менее смогла использовать его навыки, сделав из него мастера по починке многочисленных башмаков для жильцов приюта. Случалось, она давала ему особую работу, состоящую в том, что нужно было сшить обувь для больных с деформированными и искалеченными ногами. Старому Ипполиту это льстило, он больше не чувствовал себя бесполезным. Наградой за эту работу были пачки крепкого табака для его трубки, которую он постоянно держал во рту.

Другой личностью среди этих «несносных» стариков был финансист, который не возражал, если его называли месье Раймон. Он был настоящим банкиром, но, к сожалению, его банк потерпел банкротство. Ему пришлось влачить жалкое существование забытого всеми, покинутого родственниками до того дня, как его подобрали сестры. Следуя своему принципу использовать опыт больных, Элизабет возложила на него ведение учета так называемых «чрезмерных» расходов. На самом деле они были очень скромны и сводились к улучшению обычной жизни обитателей приюта: дополнительный десерт, подписка на газеты, закупка карточных колод, чтобы было им чем заняться долгими зимними вечерами. Месье Раймон справлялся со своими обязанностями со скрупулезной честностью и сознанием, достойным всяческих похвал: он наилучшим образом вел книгу приходов и расходов. Назначенный на этот пост почти официально, он пользовался в приюте особым уважением.

Бывшего мастера золотых и серебряных дел Арсена звали здесь ювелиром. Польза, которую он приносил, была очевидной: он чинил кольца, ничего не стоившие, но составлявшие единственную ценность старух, ремонтировал часы, такие же старые, как и их владельцы… Его шедевром была чеканка для часовни, представлявшая ковчег.

Наконец, был Певец, настоящее имя которого было довольно обычным, но псевдоним звучным: «Серебряный Голос из Сен-Помье». Несмотря на свои семьдесят семь лет, он еще хорошо выглядел и умел движением, только ему свойственным, откидывать назад свои седые роскошные волосы, как будто он все еще властвовал со сцены над восхищенной толпой. Он был певцом в кабаре во времена расцвета этого жанра. По его словам, он исполнял любые песни в заведениях, давно исчезнувших или переоборудованных под кинотеатры. «Когда я работал в Эдеме…», «Я вспоминаю об Алькадаре…», «Одно из моих триумфальных выступлений с песней «Когда вновь расцветут белые лилии», имевшей огромный успех…» Для него Майоль, Морис Шевалье были всего лишь недоучками. Что же касается современных певцов, он даже не хотел о них слышат «Настоящих артистов больше нет!» – повторял он.

Элизабет удалось найти чувствительную струну в сердце этого притворщика, доверив ему управление хором, который выступал в дни больших праздников, – удивительным артистическим ансамблем, состоявшим из дрожащих и надтреснутых голосов, но общая душа которого горела желанием. Тот, кто не видел импозантного Серебряного Голоса из Сен-Помье на репетициях в столовой, надсаживающегося от крика и отбивающего такт широким жестом, ничего не понимает в удивительной красоте бель канто.

Таким образом, среди так называемых «несносных» были самые разные люди.

Элизабет, как и другие сестры, никогда не забывала, что первостепенной задачей Ордена Святого Жана было милосердное гостеприимство по отношению к этим старикам, возраст которых перевалил за шестьдесят, без всякого различия, невзирая ни на вероисповедание, ни на происхождение. В этом заключалось истинное милосердие.

Элизабет думала не только о том, чтобы посвятить себя добродетели и религиозным обетам, она также помогала душам этих стариков обрести Господа Бога, а Богу – их души… Ее призвание, вдохновленное любовью к Богу и бедным, освященное призывом к милосердию, не становилось ли оно бесконечно кротким, благословенное словом господним? «То малейшее, что вы делаете для этих несчастных, вы делаете для меня», – эту заповедь Иисуса, ее Небесного Супруга, Элизабет воплощала, неся бремя повседневных забот, на самом же деле доставляя большую радость несчастным старикам.

Часто ей приходилось повторять самой себе в глубине души один из заветов основательницы Ордена Святого Жана: «Мы являемся всего лишь простым орудием в милостивых руках Господа Бога».

И, так как в пяти частях света было триста двадцать приютов, восемьсот тысяч стариков были пригреты и окружены заботой, как и те, что жили здесь, на авеню дю Мэн – жили в мире с Господом Богом, окруженные постоянными заботами монахинь.


Аньес была одновременно удивлена и счастлива слышать слова сестры-привратницы:

– Вы можете быть довольны: наша дорогая сестра Элизабет наконец-то поднялась с постели. Она еще не совсем здорова, но чувствует себя намного лучше. Она спустится сейчас в приемную.

Некоторое время спустя сестра подошла к Аньес; Элизабет была очень бледная, но с более оживленным выражением лица. Аньес бросилась ее целовать.

– Дорогая. Я так счастлива, что ты вновь можешь ходить!

Они долго смотрели друг на друга, держась за руки и пытаясь понять подлинное состояние друг друга.

Аньес спрашивала себя, является ли это улучшение началом выздоровления сестры. Элизабет думала о том, что сестре стало бы легче на душе, если бы она открыла ей свою тайну. С виду Аньес была спокойна, и хотя лицо ее светилось счастьем и надеждой, на нем можно было заметить следы беспокойства. В жестах ее и улыбке была какая-то нервозность и тревога.

– Итак, о чем это мы? – спросила Элизабет покровительственным тоном, каким она иногда разговаривала со стариками. – У тебя тоже дела сейчас лучше?

– Намного лучше, почти отлично.

– Почти? – переспросила сестра. – Чего же тебе еще не хватает, чтобы ты чувствовала себя по-настоящему спокойной?

– Чудо на полпути, – ответила Аньес. – Теперь нужна помощь Неба.

– Оно поможет, Господь справедлив. Можешь ли ты хоть теперь рассказать мне, как у тебя дела, и что это за тайна, которая так тебя мучает?

Аньес покраснела, как это бывало с ней в присутствии Джеймса. Она опустила голову, одновременно смущенная и счастливая.

– Я влюблена, – сказала она.

– Ты влюбилась? И это тебя так мучает? Вот что значит человеческая любовь – мучение? Я знаю только одну любовь, которую ничто не омрачает, которая само блаженство. Видишь, я в лучшем положении. А почему ты страдаешь? Мужчина, которого ты любишь, тебя не любит?

– Все прошлое не имеет значения, а все остальное неважно, – ответила Аньес, склонив голову на плечо сестре. – Теперь я знаю, что меня действительно любят.

– Итак, все складывается наилучшим образом? Кто же этот человек?

– Американский морской офицер.

– Морской офицер и американец? Да рассказывай же быстрее!

Аньес говорила долго, вполголоса, полузакрыв глаза, даже не обращая внимания на статую святого Жозефа. Между тем добрый святой знал о многих вещах, о которых не ведала Элизабет; если ему и было приятно слышать иные слова, кроме призывов на помощь, и не бояться на этот раз быть наказанным, то он также знал, что с его ролью заступника еще не покончено.

Когда Аньес замолчала, сестра, еще не совсем успокоенная, спросила:

– И ты уверена в этой взаимной любви?

– О да, – ответила Аньес, – убеждена. Он хочет на мне жениться, и как можно скорее.

– К чему такая спешка?

– Его можно понять: он должен вернуться через месяц в Сан-Франциско и увезти меня с собой.

Элизабет помолчала в раздумье.

Аньес продолжала:

– Ты знаешь, я ему часто о тебе рассказывала. Он знает о приюте.

– Он, вероятно, протестант?

– Нет, католик из Бостона.

– Там ведь тоже есть наш приют. Он его посещал?

– Ты сама спросишь его об этом. Могу я прийти завтра, в два часа, чтобы познакомить тебя с ним?

– Я еще не совсем здорова, – с неуверенностью сказала Элизабет.

– Увидишь, Джеймс будет для тебя самым лучшим лекарством.

– Только для меня?

– Для нас двоих, – признала Аньес. – Ты видишь, я не страдаю больше. Наконец-то я счастлива!

– Но что же все-таки тебя мучило?

– Я тебе расскажу об этом позже, – ответила Аньес. – Давай сейчас думать только о хорошем.

– Тогда приходи скорее с твоим чудесным знакомым. Только я буду смущаться… Он будет в форме?

– Конечно. Ты знаешь, что он тебя уже любит.

– И мне хотелось бы полюбить его.

– До завтра, дорогая.

Аньес убежала, но на этот раз не для того, чтобы скрыть свое смущение или слезы. Она спешила вернуться к делу, которое она только начала, и за которое ей предстояло еще столько бороться! Во что бы то ни стало, ей нужно отвоевать свое счастье. Чувствуя поддержку, выражавшуюся в любви Джеймса и в нежности Элизабет, на какие только жертвы и усилия не была она способна?

В этот вечер Аньес вернулась домой поздно. Ей совсем не хотелось возвращаться в квартиру на улице Фезандери, где ее ждал человек, который был ей отвратителен.

– Как заработки? – спросил Боб.

– Отлично, – холодно ответила Аньес.

– Сколько?

– Десять тысяч.

– Это ты называешь «отлично»? Ты надо мной издеваешься?

– Знаешь, давай без упреков. Я очень устала, хочу лечь и уснуть.

– Хотя это и не блестяще, моя крошка, дай мне эти деньги.

Она ему протянула их привычным жестом. Положив их в карман, он сказал:

– Надеюсь, что завтра дела у тебя пойдут получше.

Он направился в ванную, выключив свет. Вскоре он вернулся, лег и сразу уснул. Его присутствие становилось невыносимым для Аньес, она не смогла уснуть всю ночь, думая об одном: как добиться своей цели, обманув недоверие сутенера? Месяц ожиданий и уловок! Каким долгим будет этот месяц! Аньес принялась перебирать в памяти подробности своего знакомства с Джеймсом. Она вновь переживала их первое романтическое свидание в кафе, которое она выбрала потому, что оно находилось вне поля зрения Боба, она вспоминала учтивость и обходительность офицера. Ей казалось, что она вновь слышит его рассказы о себе, о своей семье и даже о своей службе.

Они расстались через два часа, и она дала ему номер своего домашнего телефона. Аньес вспомнила тоскливое ожидание его звонка: тем утром она его так и не дождалась. Поскольку Боб мог оказаться дома, когда позвонит Джеймс, нужно было рассказать ему о своем знакомстве и придумать для него версию, в которую он смог бы поверить. Боб все время ныл, что дела идут плохо.

– Я все думаю, – повторял он, – не повредило ли нам то, что ты подстригла волосы и стала меньше краситься?

– Я думаю, это просто такой период: пришли сроки уплаты налогов, других платежей, все это усложняет жизнь. Вчера у меня был только один клиент, и такой хам! Он мне так опротивел, что я пошла в кино.

– И правильно сделала. Хороший хотя бы фильм посмотрела?

– Какая-то история о гангстерах… Но там я познакомилась с… американским офицером.

– Я бы на твоем месте остерегался таких знакомств. Оставь эту клиентуру тем, кто работал с ними раньше.

– Он шикарно выглядит, этот морской офицер.

– Ничего себе!

– Он очень скромен, вел себя сдержанно. Он спросил, можно ли со мной встретиться. И, следуя твоему совету, я дала ему наш номер телефона. Я тебя предупреждаю, на случай, если он позвонит. Он показался мне клиентом, которого можно принимать здесь, дома. Я сказала ему, что работаю манекенщицей.

– Превосходно.

– Но если он позвонит, я смогу назначить ему свидание только после шести или семи вечера.

– Почему?

– Нужно, чтобы он думал, что я работаю во второй половине дня.

– Это верно… Ты думаешь, что он позвонит тебе сегодня вечером?

– Надеюсь.

– В таком случае я постараюсь вернуться только на рассвете. Как ты думаешь, прием в квартире, виски, это будет стоить не меньше пятидесяти тысяч?

– Хорошо, – сказала она. – Доверься мне.

– Ты умная девочка.

– Только если он позвонит после моего ухода, и ты будешь еще здесь, будет не совсем хорошо, если он услышит мужской голос. Он поймет, что я живу не одна, как я ему сказала… Как ты ему объяснишь?

– Да как угодно! Что я твой брат, например.

– Это не подойдет.

– Он хорошо говорит по-французски?

– Как ты и я. Скажи ему лучше, что ты консьерж и убираешь квартиру.

– Консьерж? А почему не твой слуга? Твой американец начинает меня раздражать.

Американец не звонил. Аньес не решалась уйти, она прождала в напряжении до пяти часов. С тяжелым сердцем она отправилась «на работу».

Она колесила по улицам на своей «Аронд», не обращая ни на кого внимания, забыв даже, зачем она вновь и вновь проделывает свой обычный путь. Перед ее глазами все время стояло открытое лицо, голубые глаза и светлые волосы того, кого звали Джеймс. Имя его музыкой звучало в ее душе. Продолжать «работать» в то время, когда она поняла, что любовь может быть чем-то иным, кроме чувственности, казалось ей кощунством. При виде каждого американского офицера она замедляла шаг, надеясь встретить того, о ком были все ее мысли.

К сожалению, это был не Джеймс, всегда кто-то другой.

Она вернулась домой рано, совсем не заботясь о том, что не подцепила ни одного клиента, не принесла никакой выручки, надеясь, что Джеймс, возможно, позвонит к ужину. О, эта бессонная ночь, когда она думала о том, что Джеймса могли внезапно отправить на задание в другую страну, если только он не узнал… Нет, это невозможно! По крайней мере, так быстро.

В соответствии со своим обещанием Боб вернулся только на рассвете. По настроению Аньес он сразу же понял, что американец не звонил.

– Да ты влюбилась! Как ты могла влюбиться в человека, с которым едва знакома? Это его форма произвела на тебя такое впечатление?

Так как она не ответила, он перешел к главному:

– Выручка хорошая?

– Никакой.

– Что ты сказала?

– Ни одного клиента.

– А почему?

– Представь себе, потому, что у меня не было желания.

– Бунт?

– Возможно…

– Это очень опасно – бунтовать, малышка! И все это из-за американца, который тебе не позвонил? Ты его любишь? Да или нет?

Она подумала перед тем, как ответить.

– Не знаю…

– Мне нравится этот ответ. Не ври: сколько раз ты его видела?

– Я же тебе сказала – один раз.

– Ты с ним спала?

– Нет.

– Тогда это любовь. У мадам роман… И к тому же меланхолия! Хочешь, я скажу тебе правду? Он тебя забыл, твой американец! Навсегда с ним распрощайся. Но, если тебе так нравятся моряки из Штатов, то их сейчас предостаточно в Париже. Забудь об этих фантазиях, займись работой.

– Как ты мне противен!

– Даже в пять часов утра я здраво мыслю – я отправляюсь спать. А у тебя все еще бессонница?

– Нет.

– Это плохо для здоровья – бесконечная меланхолия, особенно любовная.

Хоть раз в жизни предсказание Боба оказалось ложным: Джеймс позвонил четыре часа спустя.

– Вы? Наконец-то! – не смогла удержаться Аньес. На другом конце провода, казалось, удивились возгласу, и она услышала:

– Простите меня, дорогая Аньес, но я подумал, что это будет не очень удобно – звонить вам в тот же день. В котором часу мы встретимся сегодня?

– Вас устроит сегодня вечером, в семь?

– Прекрасно.

– Я буду вас ждать дома, вчера я вам дала мой адрес… Насладившись этим ожиданием в предвкушении встречи, она принялась обдумывать, как решить мучившие ее вопросы. Необходимо было добыть денег, чтобы сохранить расположение Боба. Пятьдесят тысяч! Он установил определенную цену этому визиту американца, который как раз не должен был знать о постыдной профессии Аньес. Ее вновь охватило волнение: она должна была найти эти пятьдесят тысяч франков, чтобы Боб позволил ей и в дальнейшем встречаться с Джеймсом дома, который был домом Боба.

Нельзя было терять ни минуты. Она перелистала свою записную книжку и отыскала сразу пять или шесть имен, способных удовлетворить денежные запросы месье Боба. Она назначит свидание сразу же после полудня и отправит клиента как можно быстрее, чтобы вернуться пораньше домой, где она сможет как следует подготовиться к приходу Джеймса. Настойчивая потребность его видеть мешала ей почувствовать всю низость средств, которые нужно было применить.

Она бесшумно выскользнула из квартиры (Боб еще спал), чтобы пойти в соседнее кафе и позвонить клиенту, которого она выбрала.

Когда она вернулась, Боб, казалось, так же безмятежно спал. Он вышел в гостиную только к полудню.

– Дорогая, ты уже на ногах? Ты хоть немного поспала?

– Вполне достаточно, хотя и не надеялась с вечера.

– Браво! Я же говорил, что ты быстро забудешь своего американца.

– А, кстати, он мне позвонил.

– Что? Это невероятно! В котором часу?

– Около девяти.

– Это говорит о том, что есть последовательные американцы. Когда он придет?

– Сегодня вечером, в семь.

– Значит, мне нужно снова исчезнуть?

– Ну разумеется, если ты хочешь, чтобы все прошло успешно.

– Будь спокойна, я найду себе занятие вне дома. После скачек я отправлюсь в клуб, который открылся совсем недавно. Досадно лишь одно: ты вчера ничего не заработала, и у меня нет достаточной суммы, чтобы начать хорошую партию.

– Я тебе обещаю, что ты их получишь завтра утром.

– Пятьдесят тысяч?

– Пятьдесят тысяч.

– Конечно, если ты сможешь сделать так, что он будет выкладывать такую сумму при каждом визите, игра будет стоить свеч.

Перед тем, как уйти, он спросил:

– А что ты будешь делать сегодня после обеда?

– Я пойду в парикмахерскую.

– О-ля-ля! Ты что, хочешь быть красивой для месье?

Через пятнадцать минут после того, как отъехал «Шевроле», и «Аронд», в свою очередь, выехала из гаража, чтобы стремительно направиться к месту жительства клиента, который согласился на послеобеденное свидание.

Она вернулась к шести. У Аньес были пятьдесят тысяч, которые будто бы дал ей Джеймс. Она была как в лихорадке, впрочем, у нее не было ни секунды на размышления – времени оставалось только на то, чтобы спрятать личные веши Боба, чтобы Джеймс не заметил, что здесь живет мужчина.

Она оделась с кокетством молодой девушки, не накрасилась: разве Джеймс не сказал ей, что удивлен вкусом француженок? К тому же она считала, что так лучше выглядит и больше похожа на свою сестру. Бессознательно она старалась походить на чудесный образец, и, возможно, наступит день, когда жить она станет совсем по-другому. Только такой ценой она заслужит великую любовь, которую послало ей Небо.

Когда появился Джеймс, со своей очаровательной и немножко смешной улыбкой, с букетом, который он неловко держал в руке, Аньес подумала, что нет ничего забавнее, чем офицер в форме, с розами в руках…

Аньес вспоминала о том вечере, как о чудесной мечте, такой удивительной, что в ее памяти сохранились только обрывки разговора, самые простые слова.

– Вы сказали, что свободны, не так ли, Аньес?

– Вы мне доверяете, Джеймс?

И, наконец, эти слова, произнесенные очень серьезно и торжественно, с подлинным волнением в голосе:

– Аньес, согласитесь ли вы стать моей женой?

У Аньес закружилась голова. Разве это возможно, чтобы такое предложение относилось к ней и исходило от желанного человека? Неужели он говорит серьезно, ведь они встретились только во второй раз? Знал ли он ее?

– Я вас знаю уже давно, моя милая француженка. Вы такая же, как и ваша сестра, которая без колебаний полностью посвятила себя бедным, и с которой я всегда хотел познакомиться. Я знаю, что, если вы полюбите, то будете всецело принадлежать своему мужу.

Она слушала его с восхищением: впервые в жизни посторонний человек говорил ей, что она может поступать так же хорошо, как и Элизабет, и что их сходство может быть и духовным. У нее появилось чувство бесконечной благодарности к этому человеку, который не говорил лишних слов, присоединившееся к чувству любви.

Затем она произнесла едва слышно:

– Джеймс, уверены ли вы, что впоследствии не будете сожалеть о том, что предложили мне стать вашей женой?

– Я вас люблю.

Она прильнула к нему. Поцелуй, который последовал за этим, нежность которого она еще ощущала, не был похож ни на один из тех, которые она знала раньше. Фальшивые объятия были начисто вытеснены из ее памяти искренней любовью этого человека.

Аньес также понимала, что подлинные чувства: чистосердечная любовь, желание ее оберегать и защищать, повседневная необходимость нравиться ей проявились в жесте того, кто вчера еще был незнаком ей, и вдруг стал основой ее существования. Казалось, прошла целая вечность, пока они были вместе.

Она все еще вспоминала об их ужине на вершине Монмартра, на площади Тертр – месте, как будто специально созданном для влюбленных. После того интимного ужина за столом, освещенным только невысокой лампой, они направились на площадь у собора, чтобы полюбоваться панорамой вечернего Парижа. Она отвезла его ко входу в военный городок в Сен-Жермене, где он жил.

Таким был первый вечер их любви: любви честной и чистой, воспоминание о котором все еще согревало ее.

Потом пришлось выкручиваться. Как вырваться из этого адского круга? Ей пришлось сказать ему, отчасти по привычке, отчасти от того, что трудно было придумать что-то другое, лучше, что она работала в доме моделей – снова ей пришлось обратиться к своей легенде о манекенщице.

– Что, если я зайду за вами к концу рабочего дня? – спросил он.

Она попросила его не делать этого, чтобы не вызвать зависть подруг.

– Но мне хотелось бы полюбоваться вами на показе моделей. Я смог бы увидеть платья, которые идут вам больше всего, и подарить их вам к нашему свадебному путешествию в Сан-Франциско.

– Вы уже думаете о свадебном путешествии? – спросила она с восхищением.

– Не хотите же вы, чтобы я вернулся домой без своей жены?

– А что потом?

– Может быть, мы останемся в Соединенных Штатах? Возможно также, что меня отправят на Филиппины или в Японию, мы поедем вместе.

Она думала только о том, какое это счастье – покинуть Францию и убежать навсегда от своего прошлого и от месье Боба.


– Довольна вчерашним вечером? – спросил ее сутенер на следующий день.

Она бросила ему пачку денег:

– Как договорились.

– Мои поздравления. Как видишь, я был прав.

А затем были другие свидания, другие вечера, которые они проводили, глядя друг на друга, разговаривая, любя целомудренно, несмотря на влечение, которое испытывали друг к другу.

Потом был ужин на борту плавучего ресторана – одно из многочисленных желаний Аньес, которые она раньше не могла осуществить.

Чтобы полностью насладиться такой прогулкой по Сене, в центре Парижа, нужно было испытывать романтическую любовь, какой и была любовь Аньес и Джеймса, без единой пошлой мысли.

Тем не менее, она оказалась перед выбором: или ей придется обслуживать клиентов и приносить деньги, которые будто бы давал ей американец каждый раз, когда она с ним виделась, или же потерять Джеймса. И вновь Аньес вынуждена была вести двойную игру. Она в отчаянии спрашивала себя, сможет ли она когда-нибудь сказать правду, настоящую правду.

Не раз, находясь рядом с ним и ощущая его доверие, верность и надежду, она хотела признаться во всем, несмотря на то, что могла потерять его любовь. Она считала, что не имеет права обманывать такого честного и открытого человека. Но в последнюю секунду она чувствовала себя словно парализованной, не в силах произнести ни единого слова. Аньес продолжала находиться в этом счастливом и мучительном состоянии, надеясь, что чудо будет длиться долго, и скоро наступит конец ее мучениям.

Хотя бы быстрее он женился на ней и увез подальше из этого Парижа, где она не могла больше находиться. Поддерживаемая этой надеждой, она сможет до дня отъезда (чтобы месье Боб ничего не заподозрил о ее планах на бегство), подчиниться его денежным требованиями: ведь речь шла о таком коротком периоде времени!

Все это продолжалось уже две недели, когда Аньес, горя желанием осуществить план, идея которого была подсказана Джеймсом, вечером в пятницу сказала Бобу:

– Мой американец предлагает поехать завтра на уикенд. Вернемся вечером в воскресенье.

– Если тебе это доставит удовольствие… И куда вы поедете?

– Он говорил о Барбизоне.

– Край соблазнов. Там чудесно в это время года. Но такая прогулка будет дорого стоить. Уехав в субботу, ты будешь отсутствовать два дня. Это уже сто тысяч. Прибавим, кроме того, доплату за выходные плюс мое хорошее отношение. Получается сто пятьдесят тысяч. Идет?

– Как видно, ты ничего не хочешь упустить.

– Разве у меня на это нет прав, разве ты не моя жена? Я не прочь одолжить тебя твоим поклонникам, но я должен получать хоть какую-то компенсацию.

– Хорошо, – сказала она. – Ты получишь свои сто пятьдесят тысяч.

Он продолжал вкрадчиво:

– Я был в этом уверен – такой клиент… Я мог бы посоветовать тебе держаться за него подольше. Но, видишь ли, несмотря на выгоду, у меня на этот счет свое мнение, и я вынужден рекомендовать тебе расстаться с этим типом.

– Почему? – спросила она, побледнев. – Тебе ведь это выгодно.

– Я знаю. Только я боюсь, что ты сделаешь глупость и влюбишься в него, а это заведет тебя в тупик: ты принадлежишь только мне. Разрыв, конечно, причинит тебе боль. Я не хотел бы, чтобы ты понапрасну страдала. Знаешь, что ты должна сделать, чтобы покончить с этим, не причиняя боль и ему? Воспользуйся этой поездкой, чтобы сказать ему, что это конец, что ты не сможешь больше его видеть, потому что выходишь замуж.

– Замуж?

– Да, что мы поженимся, ты и я.

– Ты сошел с ума?

– Это ты так обращаешься со мной в тот момент, когда мы собираемся осуществить мечту нашей жизни. Да, сознаюсь тебе в этом, уже давно я принял твердое решение жениться на тебе.

– А если я не хочу?

– Вот ты и попалась. Ты влюбилась в своего американца.

Испугавшись, она поняла, что нужно лгать:

– Влюбилась! Ничего другого ты не мог придумать?

– В любом случае, моя девочка, я тебя предупреждаю, что все будет по-другому с понедельника: больше никакого американца! После обеда ты будешь работать, как прежде, а вечером будешь ужинать здесь, со мной. Ясно?

Она вновь почувствовала себя обреченной. Ну что ж, если нет больше надежды на спасение, она, по крайней мере, насладится счастьем, отдавшись Джеймсу во время этой поездки. Затем она скажет ему все, и это будет конец. Но ей не хотелось думать о печальном исходе. Она жаждала вначале полностью насладиться предстоящими двумя днями счастья.

Они провели выходные не в Барбизоне, а около Шантильи, в гостинице. Это была еще одна предосторожность Аньес. Боб мог сколько угодно искать их возле Фонтенбло, здесь он не сможет их найти.

Аньес охватила надежда, что чудесная поездка, во время которой она забыла о том, что должно произойти, не может закончиться кошмаром.

Часы проходили, полные взаимной нежности и планов на будущее. Джеймс заказал две отдельные комнаты. Он был предупредителен и внимателен, и она естественно почувствовала себя невестой, сохранившей целомудрие. Эта сдержанность ничего ей не стоила, так как все казалось ей справедливым и естественным. Как она была счастлива! Были моменты в эти дни, когда ее охватывало сумасшедшее желание кричать о своем счастье во весь голос, деревьям в лесу, небу над головой.

Однажды она заплакала от волнения. Джеймс спросил с беспокойством:

– Что с вами, дорогая?

– Мне хотелось бы уже быть вашей женой.

– Вы скоро ею будете. Остались некоторые формальности. Я уже получил от командования разрешение жениться во Франции. Только не нужно обижаться: когда кто-то из нас женится на иностранке, наша служба проводит небольшое расследование.

– Расследование? – переспросила она с тревогой. Он рассмеялся.

– Да, о нравственном облике дамы. Простая формальность, что касается вас.

– Но что это за расследование?

– Во-первых, о семье невесты, если она у нее есть.

– Я же вам сказала, у меня есть только одна сестра – монахиня.

– Это будет самой лучшей рекомендацией! Нужно также, чтобы вы как можно скорее дали мне свидетельство, выданное домом моделей, где вы работаете. Кстати, я совсем забыл, как он называется.

Она ответила с поспешностью:

– Клод Верман.

– Он известен?

– Приобретает известность. У них есть хорошие модели.

– Должно быть, они вам очень идут. Я уже говорил, что хочу подарить те, которые вам нравятся. Давайте пойдем туда вместе на следующей неделе и сразу возьмем свидетельство, которое я отдам в наше управление.

Перспектива снова обманывать испугала ее лишь частично: счастье придавало ей оптимизма.

– Хорошо, я это устрою. Что еще нужно для анкеты?

– Конечно, медицинское свидетельство, как и для меня. И официальные документы, которые необходимы и по французским законам, так как мы будем регистрировать наш брак здесь. Я уже навел справки: во Франции это мэрия по месту жительства невесты. Для нас это должна быть мэрия шестнадцатого округа.

– Да…

– У нас там будет официальная церемония. Я передам туда свои документы, после чего нужно будет опубликовать то, что вы называете «оглашение».

– Вы удивительный человек, так все продумали.

– Я не хочу тянуть с этим. Если все будет хорошо, мы сможем пожениться максимум через три недели, как раз к отъезду в Соединенные Штаты. А как насчет религиозного обряда? Знаете ли вы, что здесь есть одна красивая часовня? Недавно я был там вместе с моими друзьями из НАТО на бракосочетании немецкого офицера и француженки. Это великолепное зрелище. Офицеры в форме всех союзных стран образовали торжественный эскорт у выхода из часовни. Приятно видеть, что союз двух людей – это лучший способ объединить разные народы. Вы не против такой свадьбы?

Аньес позволила себя убаюкать этой чудесной мечтой.

– У меня есть идея, – сказала она. – Вы знаете, как я люблю свою сестру, для которой я – единственное звено, связывающее ее с окружающим миром. Она будет очень рада, если мы поженимся в часовне приюта для этих бедных стариков.

– Замечательная идея! Хорошо, мы так и сделаем. Но как вы думаете, в этой часовне уже проходили бракосочетания?

– Может, и были, чтобы узаконить положение старых супружеских пар, которые не совершали церковного обряда, но я не думаю, что там когда-нибудь сочеталась молодая пара.

– Тем более это будет прекрасно, моя милая.


Когда она отвезла его в Сен-Жермен, он сказал ей:

– Дайте мне вашу руку, дорогая. – Он надел ей кольцо, поцеловал руку и, выйдя из машины, быстро направился домой.

Какое-то время Аньес не могла нажать на стартер, глядя на свою дрожащую руку, на которой сверкал при свете луны символ их союза – изумруд.

Однако ей пришлось снять кольцо и спрятать его в сумочку. Если бы его увидел Боб, он тотчас отобрал бы его, чтобы продать и бросить на игровой стол доход от этой неожиданной выручки.

Месье Боб был дома, спокойно курил в своем любимом кресле в гостиной.

– Я ждал тебя, – сказал он. – Хорошо, что ты вернулась не слишком поздно. Все в порядке, американец заплатил?

– Вот, держи. Ты можешь проверить: все, как договорились.

– Дорогая, я всегда тебе доверял. – Он с обычным спокойствием положил деньги в карман и добавил:

– В эту пору в Барбизоне было великолепно? – Очень мило, – ответила она рассеянно.

Она вспомнила о том, как ей удалось собрать эти сто пятьдесят тысяч франков. Накануне поездки, в пятницу после обеда она получила от клиента пятьдесят тысяч. Но, понимая, что позже не сможет найти другого, который заплатил бы ей недостающую сумму, отправилась в два часа в бар на улице Марбеф, где Жанин почти бросилась ей на шею.

– Наконец-то! Я уж беспокоилась о тебе. Одновременно беспокоилась и радовалась. Беспокоилась, что твой Андре сделает тебе что-нибудь плохое, и радовалась, надеясь, что ты потихоньку уехала со своим американцем, чтобы нежно любить друг друга.

– Так почти оно и было…

– Все в порядке с американцем?

– Я его люблю все больше и больше. Но не все так гладко, к сожалению. Я хотела бы провести с ним уикенд, но это возможно только в том случае, если я принесу Андре большую сумму. Ты понимаешь?

– Еще как! Фред потребовал столько же. Я тебя уверяю: такая жизнь больше не для нас.

– Но нам не остается ничего другого, как продолжать приносить им деньги. Ты не могла бы одолжить мне сто тысяч? Обещаю, что я их заработаю на следующей неделе и верну тебе самое позднее дней через пять. У меня есть хорошие клиенты с деньгами, но они все уезжают на выходные.

– Я знаю, по воскресеньям и в праздничные дни у меня бывают только бедняки. Ты сказала «сто»?

– Да.

– Когда они есть, это не такие уж большие деньги, но когда их нужно найти, это совсем другое дело… Я не смогу это сделать сама. Послушай, я отложила сорок тысяч франков, скрыв это от Фреда, чтобы купить два симпатичных платьица. Мне обещали продать их со скидкой. Если это тебя устроит, я подожду до следующей недели, чтобы их оплатить, а дам тебе эти сорок тысяч. Это будет начало!

– Ты – ангел!

– Что же касается еще шестидесяти тысяч, я спрошу у своих подруг, которые свободны и зарабатывают довольно хорошо. Поскольку им не перед кем отчитываться, это их не слишком стеснит. Попрошу у каждой по двадцать тысяч, ничего не объясняя. Придумаю что-нибудь. Что их растрогает, например, что это для подруги, которая лежит в больнице и должна родить… Эти небылицы всегда проходят.

– Если это получится, ты окажешь мне большую услугу.

– В котором часу ты уезжаешь завтра со своим офицером?

– Около одиннадцати.

– Я достану деньги. В таком случае, встретимся здесь, завтра. В половине одиннадцатого.

– Спасибо.

– Послушай, я знаю, что ты счастлива, но надеюсь, что в твоем сердце найдется место и для меня.


На следующий день в условленное время малышка Жанин принесла деньги своей подруге, которая с благодарностью приняла их, думая о том, какие сокровища могут быть скрыты в девичьем сердце.

Все это промелькнуло в памяти Аньес, пока месье Боб с любопытством наблюдал за ней.

– Мечтаешь?

Она не ответила.

– Я понимаю, возвращаться с длительной прогулки всегда немного грустно.

– На мой взгляд, она была слишком короткой.

– Не нужно жаловаться, малышка. У многих девушек их совсем не бывает.

– Я хочу спать.

– Ложись. Это лучшее, что можешь сделать – завтра ты об этом и не вспомнишь. Что же касается меня, то я пойду попытаю счастья в рулетку. За время, проведенное там, ты должна была понять, что лучшие партии – это те, которые заканчиваются на рассвете.

Она посмотрела на него с отвращением, но он, казалось, не заметил этого. Перед тем, как уйти, он, дождавшись, пока она ляжет в постель, наклонился и тихо спросил, как внимательный и заботливый друг:

– Ты все сказала ему?

– О чем? – переспросила она, широко открывая глаза.

– Что это было в последний раз.

– Да, как ты того хотел!

– Что же он ответил?

– Что ему будет меня не хватать.

– Как я его понимаю… Спокойной ночи.

Как только хлопнула дверь внизу, она вскочила с постели и бросилась к окну, чтобы увидеть, как отъедет «Шевроле».

Затем она взяла свою сумку, небрежно брошенную в стенной шкаф. Пока Боб находился в комнате, она дрожала при мысли, что он обыщет ее, как это делал, не стесняясь, сотни раз.

Снова и снова Аньес с любовью рассматривала драгоценное кольцо. Глупы и невежественны те, кто считает, что изумруд приносит несчастье. Этот обещал принести ей радость. Она спрятала его в платяном шкафу, где лежали ее личные вещи. Вернувшись в гостиную, Аньес набрала номер телефона, который дал ей Джеймс.

– Алло, это вы, Джеймс? Еще не спите? Я тоже… Не могу, все это так прекрасно! Спасибо за кольцо, это самый лучший подарок в мире! Я хотела еще раз вам это сказать. Кстати, не могли бы мы встретиться завтра немного раньше? Например, в пять часов вместо семи. Дома я обнаружила срочное письмо из дома моделей – меня приглашают на вечерний показ новой коллекции.

Любимый голос ответил:

– Я согласен, дорогая. Воспользуйтесь случаем, чтобы предупредить о расчете.

– Клод Верман отпустит меня, когда это будет нужно. Но вы правы, я завтра же предупрежу ее. Спокойной ночи, моя любовь.

– Спокойной ночи, моя невеста…

Месье Боб вернулся только к девяти утра. Аньес, которая давно встала и оделась, по его раздраженному выражению лица поняла, что ему не повезло в игре. Она ждала, что он скажет ей, как прежде: «Мне не повезло!», но он промолчал и ограничился лишь словами:

– Ты рано встала.

– У любви нет расписания.

– Черт возьми, ты права! Успехов! Я пойду спать, но не забывай, что мы ужинаем дома, вместе.

Аньес вновь представила себя у Клод Верман, их тайное шушуканье. Хозяйка была то осторожной, то растроганной, и все закончилось новым соглашением. Модельерша поняла, что на этот раз в ее интересах ни в чем не отказывать невесте американца.

На следующий день в четыре часа Джеймс вошел в салон Клод Верман. Присутствие красивого офицера в военной форме, который сидел среди клиентов, ожидавших показа коллекции, было всеми замечено.

Началась демонстрация моделей. Три манекенщицы демонстрировали платья с вызывающими названиями до того, как появилась Аньес в элегантном дорожном костюме. Она появлялась еще семь раз, поочередно сменяя шикарные платья, костюмы, вечерние туалеты, представляя их с неподражаемым шиком. Глядя на нее, Джеймс понял, что профессия манекенщицы одна из самых сложных. Последний раз она появилась в подвенечном платье. Джеймсу показалось, что он видит девушку своей мечты.

Когда она подошла к нему через несколько минут в сопровождении Клод Верман, он сказал:

– Вам очень идут эти платья, я думаю, что их все нужно купить. Вы не против?

Она улыбнулась.

– И я настаиваю, чтобы на вас было это подвенечное платье. Когда ваша сестра и все, кто живет в монастыре, увидят вас в нем, они будут гордиться тем, что вы в таком красивом платье появились в их часовне. Сколько все это стоит? – спросил он у Клод Верман.

С любезной улыбкой она ответила:

– Для вас будет особая цена, так как ваша невеста здесь работала. Кстати, я должна передать вам эти бумаги – свидетельство вашей невесты. «Свадебный подарок», – шепнула она Аньес.

Когда они вышли, у нее в запасе оставался всего один час.

– Джеймс, – сказала она, – мне очень жаль, но я не могу провести этот вечер с вами. Мне трудно было отказать моим подругам, с которыми я проработала три года, в прощальном ужине.

– Короче говоря, – сказал он, улыбнувшись, – прощание с жизнью манекенщицы. Этот день не прошел даром – вот вы и свободны и, надеюсь, хорошо одеты. Но дело не только в платьях, ведь этого мало для приданого моей жены. Вам нужно сделать еще много покупок до того, как мы поженимся. Будет не очень хорошо, если вы уедете из Парижа, города элегантности, без всего того, в чем нуждается такая красивая женщина. Правда, все это стоит очень дорого. – Теперь покраснел он, затронув тему, которая казалась ему деликатной.

– Дорогая, – добавил он с волнением, опустив глаза, – я думаю, что жалованье манекенщицы, какими бы ни были ваши профессиональные качества, не позволит сделать дорогие покупки. Жалованье морского офицера намного больше. Разрешите мне немного помочь своей будущей супруге. Я хочу, чтобы у вас был очень элегантный вид. Дорогая, возьмите, пожалуйста, вот это. – Он протянул ей туго набитый белый кожаный бумажник.

Аньес взяла его тем, столько раз повторенным привычным жестом, которым принимала деньги от клиентов, протягивавших ей деньги совсем по-другому, без особых церемоний, именно так, как она приняла деньги от Жоржа Вернье, предложенные ей почти с такой же деликатностью. Могла ли она не брать эти деньги, в которых так нуждалась?

Она спрятала бумажник в свою сумочку с чувством облегчения, более сильным, чем чувство стыда.

Оставшись одна, она посмотрела на часы. Было еще достаточно времени, чтобы успеть отдать долг. Она была недалеко от улицы Марбёф и дошла туда за несколько минут.

Жанин сидела на своем любимом табурете за чашкой кофе.

– Я обещала тебе сегодня вернуть деньги. Вот они. Аньес положила деньги в сумочку своей подруги, добавив:

– Еще раз спасибо. Я в долгу перед тобой. Ты замечательная подруга.

– Это как раз кстати: кто знает, что еще может устроить ©ред.

– В самом деле?

– Не знаю, с ним что-то творится уже второй день, не знаешь с какой стороны к нему подойти… Послушать его, так я должна приносить пятьдесят тысяч в день. Вот загнул.

– Они все одинаковы.

– Поговорим лучше о тебе, – сказала Жанин. – Как съездила?

– Прекрасно, благодаря тебе!

– Рада слышать это.

Глаза брюнетки светились радостью, когда Аньес рассказывала о часах, проведенных в Шантильи. И та, тронутая такой преданностью, дала себе слово, что, став свободной, сделает все возможное, чтобы помочь своей подруге, такой простой и искренней.

Когда она вернулась домой, Боб уже ждал ее:

– Сколько сегодня?

– Вот, – сказала она, – тридцать тысяч.

– С тех пор, как ты перестала встречаться с американцем, доходы уменьшились. Но меня это устраивает. А теперь влюбленным пора и поужинать.

– Я не голодна, – сказала Аньес. – К тому же у меня болит голова.

– Это пройдет, моя красавица. Для тебя есть хорошая новость: на днях мы поедем на Лазурный берег. А пока что отдохни…


Визит морского офицера был неожиданным для монастыря. Никогда на памяти сестер ни один американский офицер в форме не переступал порог приюта. Как только они с Джеймсом пришли, Аньес поняла, что Элизабет не смогла удержаться и рассказала всем о радостной новости. Не было ни одного окна, выходящего во двор, в котором не виднелось бы сморщенное лицо старухи, а со стороны сада – лысины стариков. Даже на пятом этаже, где находилось больничное отделение, любопытство придало сил больным, еще немного передвигавшимся, подняться с постели. За каждой полуоткрытой дверью первого этажа виднелся белый чепчик.

Сестра Агата, привратница, прокомментировала событие, проводя посетителей в приемную:

– За это можно благодарить Небо, мадемуазель Аньес. К тому же сегодня чудесный день. Если бы вы знали, как довольна сестра Элизабет! Мы все вместе молились вчера за ваше счастье.

Несмотря на отсутствие каких-либо изменений в большом здании, явно чувствовалась праздничная атмосфера. Как будто вся мирская любовь, воплощенная в этой молодой паре, внезапно вторглась в храм милосердия, чтобы еще более укрепить любовь к Богу, царившую там всегда.

Центром всех взглядов, всех перешептываний, всех маленьких сплетен была не Аньес, которую все знали и любили уже давно, а, конечно, высокий блондин с голубыми глазами, проходящий через двор рядом со своей невестой уверенной и небрежной походкой моряка, сошедшего на берег. Для стариков и старух это было дыханием молодости, воспоминанием юности.

Они с Джеймсом остались одни в приемной, выкрашенной светлой эмалью, и она с благодарностью взглянула на статую святого Жозефа.

Ни Аньес, ни Джеймс не слышали, как подошла Элизабет – так легко и бесшумно она приблизилась к ним. Джеймс обернулся и застыл, пораженный сходством сестер. Машинально переводил он взгляд с Элизабет на Аньес и обратно: одна и та же милая улыбка на их лицах. Наконец он также улыбнулся, смущенно воскликнув:

– Изумительно! Господь Бог поступил щедро, два раза сотворив такое прекрасное создание.

– Он также неплохо потрудился над вами, – ответила монахиня, отступив, чтобы рассмотреть их вместе. – Джеймс очень нравится твоей семье, Аньес, ведь твоя семья – это я! Обними меня, мой будущий зять. Клянусь, для меня это первые в жизни объятия не только моряка, но и мужчины вообще!

– Что касается меня, то и я впервые обнимаю монахиню, – сказал офицер.

– Ну вот, – заключила Элизабет, – должно быть так суждено, чтобы платье монахини и форма офицера однажды соприкоснулись. А теперь отправимся вместе в часовню, чтобы поблагодарить Бога за ниспосланную нам истинную радость.

Они вновь пересекли двор. На этот раз Джеймс шел в окружении сестер. Во всех окнах снова появились любопытные. Но ни Элизабет, ни Джеймс, ни Аньес не обратили на это внимания: они направились к алтарю.

Когда они вышли из часовни, Аньес сказала сестре:

– Мы с Джеймсом подумали, что будет прекрасно, если мы обвенчаемся в этой часовне. Как ты думаешь, это возможно?

– Возможно ли это? – воскликнула Элизабет. – Да это просто необходимо. За последнее время у нас здесь было слишком много отпеваний. Свадебная церемония просто необходима, чтобы хоть немного восстановить справедливость. Я очень благодарна вам за эту мысль, ничто другое не могло бы доставить мне большего удовольствия. Я поговорю об этом с нашей матушкой игуменьей и со священником. Конечно, нужно будет получить специальное разрешение архиепископа… Святой Жозеф поможет нам в этом!

– Дорогая, – сказала Аньес, – Джеймс хотел бы осмотреть монастырь.

– Но мы так и думали! Везде вас только и ждут. Экскурсию начали с корпуса для старух, где сестрице Кэт удалось, правда, не без труда, собрать их в столовой, строго пригрозив:

– Если хоть одна из вас начнет ссору до прихода наших молодоженов, я пожалуюсь американскому генералу, – для сестры Кэт Джеймс мог быть только генералом.

Угроза возымела действие: все разговоры прекратились как по мановению волшебной палочки, когда светловолосый офицер вошел в комнату в сопровождении сестер. На какое-то мгновение Джеймс застыл, смущенный, под взглядами трехсот сидящих старух.

Как военачальник, представляющий свою часть главнокомандующему, сестра Кэт приветствовала гостя:

– Приветствую вас, генерал!

– Всего лишь капитан, – уточнил, улыбаясь, Джеймс. – Вы англичанка?

– Нет, – ответила сестра Кэт и глаза ее метнули молнии. – Я ирландка, и горжусь этим.

– Извините, сестра.

Странное знакомство началось в столовой. Офицер ходил от стола к столу, пожимая одну за другой морщинистые руки, пока сестра Кэт представляла их.

– Берта, Жанна, Люси, Блана, Фелиция, а это наша Мелани, – нелюдимая, невыносимая Мелани вознаграждала красавца-офицера беззубой улыбкой.

Это был настоящий триумф. Аньес вслед за Джеймсом также пожимала руки старухам, а они словно вспоминали о своей прошедшей любви. Женская солидарность… «Мы с тобой, дорогая»… «Спасибо за то, что поделилась с нами своим счастьем»…

Выходя из столовой, офицер повернулся и стал навытяжку, чтобы отдать честь старым женщинам. И тут произошло событие, глубоко взволновавшее сестру Кэт, потому что это не было запланировано: старухи все вместе стали аплодировать и кричать «ура». Джеймс был признан своим.

Затем последовало посещение больничного отделения постоянных больных, в котором работала Элизабет. Американец сумел сохранить свою сияющую улыбку и для стариков, невыразительные лица и неподвижный взгляд которых говорили о том, что они не в здравом уме. С теми, натруженные ноги которых отказывались им служить, но кто был в состоянии разговаривать, Джеймс завязывал разговор. Дольше всего его удержал возле себя чемпион по игре в домино – отец Константин, которому он вынужден был пообещать вернуться специально для того, чтобы сыграть с ним партию.

– Вы хорошо играете? – спросил старик.

– Я бы сказал, что лучше умею играть в покер.

– Карты? Фу! В крайнем случае, поговорим о шашках, но не о картах. Ничто не приносит такого удовлетворения, как «дубль-восемь», не так ли, сестра?

– Дело в том, что… – начала Элизабет, но чемпион не дал ей договорить. Он уже наклонился к Аньес и Джеймсу, прижал палец к губам, чтобы сделать это признание более таинственным, но которое он на самом деле прокричал, из-за своей глухоты:

– Мне бы не хотелось огорчать сестрицу, но она никогда не научится хорошо играть. Она просто сама доброта… А к игре в домино нужно иметь склонность, как в бильярде, нужно иметь дар…

После посещения больничного отделения все двинулись на кухню, где тучная и величественная сестра Дозита, канадка французского происхождения, царила среди плит и огромных кастрюль.

– Пахнет очень вкусно, – заметила Аньес.

– Сегодня вечером, – сказала сестра Дозита, – в честь вашего визита будет наш излюбленный десерт: крем с карамельками. – Затем она прибавила, вздохнув:

– Его легче всего есть тем, у кого почти нет зубов.

Сестре Дозите помогали три монахини, итальянки, болтовня которых и загорелый цвет лица напоминали о жителях Апеннинского полуострова. Джеймс не смог удержаться от замечания:

– Великолепно! Это напоминает мне нашу высадку в Неаполе. Жители приветствовали нас с радостью, несмотря на нищету и ужас, которые обрушились на этот прекрасный город. Как это хорошо с вашей стороны, что вы хоть немного скрашиваете жизнь в этом монастыре, где так много людей нуждается в заботе!

Услышав эти слова, сестры Паола, Марселина и Катарина одарили его своими милыми улыбками.

После посещения кухни они перешли в прачечную, где две сестры, имевшие возможность разговаривать на одном языке – жительница Мадрида и чилийка, присматривали за стиральными машинами. С сестрой Беатрис – голландкой никто не мог сравниться в складывании стопок белья и полотенец, большое потребление которых было одной из самых серьезных проблем монастыря.

– Так как у нас шестьсот стариков и старух, – призналась Элизабет, – нам еженедельно нужно расходовать полторы тысячи пар простыней и две тысячи полотенец. Мы никогда не сможем выйти из этого положения, если не будем сами все это стирать.

Стопы белья сестры Беатрис, лежащие на полках огромных этажерок, пахли чистотой и лавандой.

– Короче говоря, – сделал вывод Джеймс, выходя из прачечной, – ваш монастырь – это настоящий крейсер милосердия. В вашем штабе, Элизабет, говорят на всех языках. Здесь среди ваших подруг можно встретить представительниц всех национальностей.

– Одно из основных правил нашего Ордена Святого Жана – это использование наилучшим образом способностей каждой из нас. Я бы выглядела плачевно на кухне.

– Ты не любила этим заниматься, когда была еще ребенком, – заметила Аньес.

– Я считаю, чтобы достичь чего-нибудь в этой области, нужно быть хоть немного лакомкой, как ты. Да, мой дорогой Джеймс, когда ваша невеста была моложе, это был ее маленький грешок. С тех пор, как она решила стать манекенщицей, она очень изменилась, чтобы сохранить фигуру. Но я сожалею об этом: она мне больше нравилась, когда была лакомкой. Возможно, это одно из необходимых качеств хорошей хозяйки.

– Вот потому я и женюсь на француженке, – сказал Джеймс, рассмеявшись. – Я тоже люблю все вкусное.

Посещение закончилось визитом к «несносным», и именно там его ждал самый большой успех. Присутствовали все: Ювелир, Кавалерист, Финансист, Певец и другие обитатели… И каждый хотел поговорить о своей бывшей профессии, задавая Джеймсу самые несуразные вопросы: «Какое существует в США мнение о французской ювелирной промышленности?»

Офицер понял, что он должен отвечать, даже если этот вопрос его никогда не интересовал. Он смог ответить таким образом, что полностью удовлетворил своего собеседника и рассмешил Элизабет:

– Франция всегда славилась великими художниками и такими замечательными мастерами, как вы, чему и завидуют Соединенные Штаты. Вы творцы, а мы ремесленники и созданы для того, чтобы дополнять друг друга.

И Кавалерист, в свою очередь, решился на атаку. А так как он жил только воспоминаниями о кавалерийской школе в Сомюре, то сделал выпад, «по-французски»:

– Ваши ковбои не знают даже элементарных правил верховой езды. Они держатся в седле только благодаря акробатическим уловкам.

– У наших ковбоев ваши предшественники – погонщики скота из Комарга. Не забывайте, что мы молодая нация. Нам очень нравятся те, кого вы называете «человек в седле», у них развито чувство самообладания и элегантность, достойная восхищения. Признаю, что это необычно звучит в устах моряка, но думаю, что морякам всего мира нравятся лошади. В этом парадокс их жизни. Кто занимается в вашей стране в школе верховой езды? Женщины, мой дорогой. У всех женщин сердце амазонок, и они понимают, что мужчина в их жизни – как упряжная лошадь.

– Тягловая лошадь?

– А почему бы и кет? Гордитесь же вы своими лошадьми першеронской породы. Я был на ваших конных заводах в Пине. Это интересно.

– Вы были на этих заводах? Для моряка, к тому же американца, это замечательно. Капитан, мне бы очень хотелось отдать вам честь. И меня впечатляют не ваши погоны, а ваша личность. Кто этот глупец который говорил здесь вчера вечером за ужином, что сестра нашей Элизабет выходит замуж за американца, а они все похожи друг на друга? Где этот кретин?

– Это я! – объявил не без гордости Серебряный Голос из Сен-Помье. – Не буду этого скрывать и надеюсь, что ваша очаровательная невеста, которую мы все очень любим и считаем своей, потому что она как две капли воды похожа на нашу сестрицу Элизабет, не будет сердиться на меня за мою откровенность. Я сознаюсь, что совсем не люблю американцев!

– Дорогая, вот мнение, которое я уважаю, – сказал Джеймс, улыбнувшись Аньес. – Они просто замечательны, подопечные вашей сестры.

– А могу я спросить, почему вы нас не любите?

– Сначала, капитан, я хочу уточнить, – ответил с излишней самоуверенностью псевдознаменитый артист, – что я не имею в виду ни Бенжамина Франклина, ни генерала Лафайета, ни Буффало Билла. Я имею в виду американское искусство. Факт налицо: знаменитых артистов Соединенные Штаты не дали миру!

– У нас их больше, чем нужно – все они приезжают к нам, потому что предпочитают доллар любой другой монете.

– Это не артисты! Настоящий артист работает из любви к искусству. Когда он с успехом выступает на подмостках, то он царствует, как вы на капитанском мостике.

– Вы драматический актер?

– Разве по мне этого не видно? – свысока спросил Серебряный Голос из Сен-Помье, откинув назад свою пышную шевелюру привычным жестом. – Да, капитан, я артист, имевший честь принадлежать к той категории, которая сейчас на пути к исчезновению. Нас с уважением называли «звезды кафе-шантана». Конечно, вам это ни о чем не говорит: в такой стране, как ваша, не было ни концертного зала Пакра, ни «Маленького казино», ни Фоли-Бельвиль…

В то время, как голос Певца звучал все громче и громче, перечисляя все места, где он когда-то работал, Джеймс, улыбаясь, начал тихонько насвистывать старый мотив.

– Капитан, вам знакома эта песня? – воскликнул Певец.

– Я даже могу вам сказать, что ее сочинил американец.

– По правде говоря, это так. Я ее исполнял в 1918 году.

– Розы Пикарди…

– Это была одна из моих любимых песен, она пользовалась большим успехом.

– В одном из этих кафе-шантанов, по которым вы так скучаете? Во всех наших городах есть точно такие же, где впервые звучат песни, которые затем подхватывают здесь.

– У вас также были кафе-шантаны? – переспросил Певец, восхищенный и удивленный одновременно. – Мне остается только извиниться за то, что я вам только что сказал. Простите меня, капитан. У вас тоже были настоящие артисты.

Джеймсу удалось одержать эту скромную победу, но за ней последовал штурм месье Раймона, Финансиста, который спросил:

– Капитан, вот вы только что говорили о долларах, не кажется ли вам, что придет день и наступит повышение курса франка. Франция тогда будет давать займы Соединенным Штатам?

– Мы будем этому только рады, потому что нам бы очень хотелось, чтобы в вашей стране, самой красивой в мире, была и достойная ее валюта. Если этот день наступит, то уже вы будете приезжать к нам как туристы – у нас тоже есть что показать.

– Мы с большим удовольствием приедем к вам.

Победа следовала за победой, капитан завоевывал симпатию обитателей монастыря, которую «несносные» редко к кому проявляли.

Уже давно они признали Аньес, единственную сестру той, которой удалось не только приучить их к дисциплине монастыря, но и заставить полюбить себя так, как они еще не любили ни одну монашку. Для них всех Элизабет была безупречна. Так же было со всеми, кто имел к ней хоть какое-то отношение. Но когда сестра Элизабет сказала им о предстоящем визите Аньес и ее жениха, офицера американской армии, наступила тишина. Ни один из этих упрямцев ничего не спросил. Элизабет же хорошо понимала причины этой сдержанности. Поэтому она с большой радостью для себя отметила тот факт, что ее будущий зять сумел показать себя более изворотливым и остроумным, чем все старики, вместе взятые.

Аньес не переставала наблюдать за Джеймсом во время этого визита. Он нравился ей все больше и больше, так как, будучи мужчиной в самом лучшем смысле этого слова, он показал себя еще и человечным. К тому же она понимала, что он решил пройти через все это только для того, чтобы косвенно и ненавязчиво выразить Элизабет свое глубокое восхищение ею и Орденом Святого Жана, к которому она принадлежала.

В приемной они увидели преподобнейшую мать-настоятельницу, которая поздравила их. Она охотно дала свое согласие на венчание в монастыре. Джеймс вручил ей банкноту, говоря:

– Аньес и я, мы решили, что подготовка к церемонии требует расходов.

– Тысяча долларов! – воскликнула настоятельница. – Но это слишком много. Сколько это франков?

– Я не знаю точно, – улыбаясь, ответил офицер. – То, что останется, позволит вам сделать небольшие подарки друзьям сестры Элизабет.

Элизабет с благодарностью посмотрела на статую святого Жозефа:

– Это он делает нам такой подарок…

– Я вам обещаю, что часовня будет украшена наилучшим образом, – уходя, пообещала настоятельница. – Она будет вся утопать в цветах.

– А ты подумала о подвенечном платье? – спросила Элизабет.

– Мы его уже купили.

– Все это напоминает мне день моего посвящения в монахини, – продолжала Элизабет. – С тех пор я считаюсь Христовой невестой, Джеймс. Я первая подала пример в нашей семье! К тому же, должна заметить, мой избранник такого сана, что я полна к нему благоговения.

Она достала из кармана своей черной юбки предмет, который с таинственным видом спрятала за спину, говоря:

– Теперь моя очередь сделать вам подарок. Надеюсь, что он вам понравится, – и показала фотографию, где сестры были вместе. – Это ваша невеста и я, когда нам было по пятнадцать лет. Я всегда хранила эту фотографию, единственную, сделанную в нашей юности, говоря себе: «В тот день, когда Аньес скажет о своей помолвке, я вручу ее будущему мужу».

– Дорогая Элизабет, – сказал офицер, беря подарок, – вы в самом деле доставляете мне большую радость. Но мне, не совсем удобно лишать вас этой фотографии.

– Это уже не имеет никакого значения, потому что в день свадьбы нужно будет делать новые фотографии, во время венчания. Мы сфотографируемся втроем: вы, Джеймс, в центре, а мы – по обеим сторонам от вас. На этот раз Аньес будет в самом красивом платье и будет символизировать самую счастливую минуту надежды человеческой!

– К сожалению, сестрица, я должен оставить вас: мне пора возвращаться на корабль.

– А мне нужно вернуться к своим обязанностям в больнице. У каждого своя работа.

Уходя, Джеймс сказал Элизабет:

– Я говорю «до свидания» еще одному облику Аньес! Высадив Джеймса у входа в порт, озабоченная Аньес вернулась в Париж. Она почти достигла своей цели: было сделано оглашение предстоящей свадьбы, которая должна состояться через десять дней. Отныне был известен день ее избавления. Бракосочетание состоится в три часа в мэрии, венчание на следующий день, в десять утра, в часовне приюта. Будет очень много цветов, хор, которым будет дирижировать Серебряный Голос из Сен-Помье. С одной стороны часовни будут старухи, с другой – старики. Прозвучат церковные песнопения, будут сестры-монахини из всех стран: Ирландии, Канады, Италии, Испании, Чили, Голландии, Франции. Будет и Элизабет.

В тот же вечер молодожены улетят в Соединенные Штаты: Джеймс уже заказал билеты. Из аэропорта Аньес отправит письмо, которое на следующий день получит прокурор – он поможет освободить Жанин. Это будет для нее прощальным подарком ее подруги Коры.

Письмо, красноречивое в своей правдивости, она уже написала:


«Господин прокурор!

Я считаю своим долгом поставить вас в известность, что, будучи в течение трех лет рабыней сутенера, мне удалось избавиться от его власти. Сегодня утром я стала женой капитана Джеймса X., офицера американского флота. Находясь в безопасности, я подаю в суд на Робера Н., прозванного «Месье Боб», который живет также под вымышленными именами «Жорж Вернье» и «Месье Фред». Под этим последним именем он продолжает «покровительствовать» несчастной, которая обеспечивает его средствами к существованию, как это делала я на протяжении нескольких лет, – Жанин…

Я знаю, господин прокурор, что вы можете начать дело только в том случае, если у вас будет официальное заявление, которое вы получаете крайне редко от бедных девушек, запуганных законами преступного мира. Что я сейчас и делаю. Но я вас прошу в интересах человека, который решил на мне жениться, не упоминать ни его, ни моего имени. Если бы я была не замужем, я бы, не колеблясь, придала бы этому делу публичную огласку с тем, чтобы попытаться помочь избавиться тем, для кого жизнь является жестоким нравственным страданием. Но я не имею права так поступить из любви к двум людям: моему мужу и моей сестре-монахине, которая посвятила свою жизнь бедным старикам.

Я уверена, господин прокурор, что, работая на этой высокой должности, вы столкнулись с таким количеством несчастий, что это сделало вас особенно человечным. С другой стороны, я вас умоляю помешать негодяю продолжать его чудовищное занятие. Его адрес: улица Фезандери… Если вам будут необходимы другие сведения, пишите мне до востребования по адресу: Сан-Франциско, Соединенные Штаты, где отныне я буду жить с мужем.»


Письмо будет подписано «Мадам X.» – именем, которое она будет носить по закону.

Тщательно спрятав письмо в коробку для шляп, Аньес почувствовала облегчение. Возможно, она ошибалась, полагая, что этого будет достаточно, чтобы начать дело против месье Боба. Но что еще она могла сделать, не опасаясь, что Джеймс узнает о ее настоящей профессии. Она и не собиралась долго скрывать свое прошлое: наступит день, когда она скажет ему правду. Она выберет момент, когда их любовь будет особенно сильна, или их союз будет особенно прочным, тогда ничто в мире, даже это опасное признание, не сможет ее скомпрометировать. Джеймс уже проявил душевное благородство и умение прощать.

Чтобы не вызвать ни малейшего подозрения месье Боба, Аньес встречалась с Джеймсом только после обеда и вовремя возвращалась на улицу Фезандери под предлогом, что у нее было очень много работы в связи с предстоящим отъездом.

– Что вы сделаете со своей квартирой, дорогая? – спросил Джеймс.

– Я уже предупредила хозяина, что скоро уеду.

– А ваша машина?

– Я уже ее продала, но могу пользоваться до отъезда.

Конечно, она солгала в отношении квартиры. Что касается машины, то она сказала правду: деньги, которые она получила, и те, что ей дал Джеймс, шли на то, чтобы сутенер продолжал думать, что она зарабатывает в день от двадцати пяти до тридцати тысяч франков, – она высчитала, что ей хватит этой суммы до отъезда.

Она не собиралась обманывать того, кто должен был стать ее супругом перед Богом и людьми.

Чем ближе был назначенный день, тем более нервной становилась Аньес. Двадцать, сто раз в день она говорила себе: «Это невозможно, это неправда! Этого не может быть, чтобы я стала женой Джеймса меньше чем через неделю!» Она вновь и вновь перебирала в памяти все детали секретного плана своего освобождения, чтобы ничто не смогло помешать стремительно приближающемуся счастью. Чем больше она думала, тем более убеждалась, что она ничего не забыла. Месье Боб узнает обо всем тогда, когда будет уже поздно что-либо сделать.

Сколько раз она хотела рассказать о предстоящей свадьбе Жанин! Но она решила этого не делать, опасаясь, что маленькая брюнетка, зная о счастье Аньес, растрезвонит об этом тому, кого она называла «Месье Фред».

«Если бы ты знал, как я довольна! Моя лучшая ближайшая подруга выходит замуж… Это секрет, но тебе я могу сказать: она выходит замуж за офицера американского флота!» Не следовало подвергать себя такому риску. Нужно было оставаться осторожной до конца.

Так как это вынужденное молчание тревожило ее все больше, ей было все труднее и труднее держать себя в руках, когда они оставались вечером одни. Как нарочно, Боб уже четыре дня никуда не уходил после ужина, как это делал раньше, чтобы проиграть ее ежедневный заработок. Опасаясь вызвать его недоверие, Аньес остерегалась спросить его, почему он не выходит. А как хотелось ей избавиться от его присутствия в эти последние дни! И какой невыносимой казалась ей эта комедия повседневных супружеских вечеров!

Через сорок восемь часов она станет законной супругой Джеймса, а через три дня женой и перед Богом.

Наступил еще один вечер на улице Фезандери. Аньес курила сигарету за сигаретой, переходя из гостиной в спальню, из спальни в ванную, из ванной в кухню, из кухни снова в гостиную, без особой цели. Ей трудно было усидеть на месте, она старалась избежать любого разговора с человеком, сидящим в своем любимом кресле и спокойно просматривающим газетные сообщения о бегах. Никогда раньше месье Боб не казался таким спокойным и уверенным в прочности их совместного будущего. Его спокойствие вызывало у Аньес раздражение. Иногда она спрашивала себя, не делает ли он это нарочно, чтобы досадить ей?

Когда она в четвертый раз вышла из кухни, он спросил, не отрываясь от чтения результатов прогноза завтрашних бегов в Ятей:

– Что с тобой, отчего ты все время ходишь?

– Ничего.

– Ты не скучаешь?

– Вовсе нет.

– Давай поедем в Булонский лес.

– Нет, спасибо. Мне и дома хорошо.

– Тогда веди себя нормально. Тебе что, недостаточно послеобеденной зарядки?

– Ты, как всегда, любезен!

Она вышла подышать свежим воздухом на балкон и оттуда спросила, чуть выждав, не оборачиваясь и не осмеливаясь взглянуть на него:

– А ты больше не ходишь играть?

– Нет, я хочу побыть с женой. А она?

Аньес ничего не ответила. Он продолжал спокойным голосом, складывая газету:

– Она совсем этого не хочет!

– Почему ты так считаешь?

– Вот почему, – и он протянул ей рекламный проспект, прибавив:

– Прочти! Это очень поучительно.

Она посмотрела на заглавие: «Организация свадеб и банкетов». Фирма «Доверие», и побледнела.

– Да, – сказал Боб, улыбаясь. – Это пришло утром, когда ты уже ушла, в красивом конверте, на твое имя… Со всей этой рекламой, которую никто не читает и выбрасывает в корзину! Я чуть не сделал так же, но это заглавие привлекло мое внимание. Я спросил себя: «Какого черта этот проспект прислали моей обожаемой Аньес? Может, она втайне от своего Боба приготовила ему сюрприз – свадьбу? Слово «свадьба» вызывает ассоциацию со словом «мэрия», и я подумал, что эти организаторы «свадеб и банкетов» находят адреса своих будущих клиентов на стендах, висящих в коридорах мэрии, где вывешивают объявления о предстоящих бракосочетаниях. Подстрекаемый любопытством, я отправился в мэрию шестнадцатого округа, к которому мы относимся, и там меня ждал сюрприз. Это было не то, что я думал, но все же сюрприз. Я узнал, что моя очаровательная Аньес вскоре сочетается законным браком с великолепным капитаном, только и всего! С благородным офицером военно-морских сил Соединенных Штатов. Мне не трудно было узнать здесь же в мэрии день и час будущей свадьбы. Если ты об этом ничего не знаешь, я имею честь сообщить тебе, что она назначена на послезавтра, на три часа дня. Что ты думаешь об этой истории, ангел моего сердца?

– Это не история, – ответила она, вновь обретая спокойствие. – Это правда.

– Правда! Я так и думал. Но публикация извещения – это еще не свадьба. Это предварительное извещение, приглашение любому объявить о причине, если она есть, из-за которой свадьба не может состояться. Итак, моя дорогая, я могу помешать церемонии; свадьба состоится только в том случае, если я на нее соглашусь.

– В самом деле? Но это не будет двоемужеством. Ведь, насколько мне известно, ты мне не муж. Ты для меня – ничто, месье Боб.

– Напротив. Я для тебя все, и ты это поймешь. Признаюсь, узнав об этом, я потерял всякое желание отправиться после обеда на бега. Я спокойно вернулся домой, имея достаточно времени, чтобы поразмыслить, ожидая его любезного возвращения. И вот итог моих размышлений. Конечно, у меня множество решений. Первое, самое простое – это убрать тебя…

– Как ты поступил с Сюзанн?

Он не ответил, тогда она повторила громче:

– Я знаю, что ты ее убил, Боб.

– Если это и правда, то об этом будем знать только мы с тобой. Тебе понятно?

– Я понимаю, но не боюсь. Если ты помешаешь моей свадьбе, я донесу на тебя за это убийство и за сутенерство. Что значит смерть для меня, если я потеряла всякую надежду в жизни!

– Ты ничего не сделаешь по двум причинам: дело Сюзанн закрыто уже давно, полиция не любит пересматривать дела, не представляющие для нее интереса. Какая им разница, одной Сюзанн больше или меньше на земле? И какие у них доказательства, чтобы выдвинуть против меня обвинения? Никаких. Никаких! Во-вторых, если ты донесешь на меня насчет Сюзанн или сутенерства, нужно, чтобы ты сделала это до своей свадьбы. А времени у меня не так много. И твой американец узнает, с твоих же слов, о твоей настоящей профессии, которую ты от него так тщательно скрывала. Ты этого хочешь?.. Итак, давай без трагедий. Я предлагаю тебе третий вариант, который кажется мне приемлемым… Помнишь, ты как-то спросила меня, во сколько я оценю тебя, если соглашусь освободить. Так вот, я согласен. Осталось определить только одно: сколько стоит твое тело?

Она вздрогнула:

– Ты думаешь, что находишься в мясной лавке?

– Отнюдь. Меня интересует только живой товар. Как бы то ни было, ты стоишь денег. А поскольку ты принадлежишь мне, то должна догадаться, что нужно платить! Твой американец богат – когда такой человек хочет жениться на такой женщине, как ты, он не думает о расходах. Скажем, пятьдесят тысяч долларов…

– Ты сошел с ума?

– Напротив, я мыслю достаточно трезво. По нынешнему курсу это составляет примерно двадцать пять миллионов франков. И это не потому, что меня так привлекают эти деньги: ты знаешь мое пренебрежительное отношение к ним и ты догадываешься, что я с ними сделаю. Все дело как раз в том, что я уже давно мечтаю сорвать банк в казино! Благодаря твоему замужеству моя мечта может наконец осуществиться. Прими к сведению, что ты в самом деле стоишь этих денег – двадцать пять кусков, это то, что ты заработала бы за два года, если бы я время от времени «учил» тебя. Ты видишь, что я теряю?

– Если только ты не принял меры, чтобы меня заменить.

– От тебя решительно ничего нельзя скрыть.

– И свидание, несомненно, состоялось на улице Понтье?

– На улице Понтье. Я человек привычки… Девица неплоха: она даже чем-то похожа на тебя: блондинка, высокого роста, видная, правда, немного вздорная. Но это пройдет.

– Манекенщица?

– Я же тебе сказал, я верен своим принципам. Вот только нужно бы ее немного подучить, эту крошку. Чтобы она приносила такой же доход, как и ты, понадобится два года. Как видишь, мои расчеты правильны.

– И ты воображаешь, что сможешь так прожить всю жизнь?

– А почему бы и нет? Я прекрасно знаю свое дело. Уверяю тебя, ты не подарок… Ну, так что? Согласна на эти пятьдесят тысяч долларов? Теперь, если это устроит твоего жениха, я согласен и на франки – они вновь в цене. Только всю сумму наличными! У меня давнее недоверие к чекам. Из рук в руки, конечно, без всяких банков.

– Где я могу найти такую сумму за сутки?

– В карманах Джеймса. Он не сможет ни в чем тебе отказать.

– Даже если бы он этого хотел, он не смог бы собрать такую сумму так быстро.

– Тем не менее это нужно сделать.

– Но почему?

– Ты еще спрашиваешь? Если я не получу деньги завтра, в три часа последний срок, ты не сможешь выйти замуж послезавтра, в это же время. Вот и все.

– Я не понимаю, что же этому помешает?

– Я. Это будет очень легко. Ты, наверное, догадываешься, что у меня есть кое-какие связи? Я принял необходимые меры. Если ты не вручишь мне деньга в назначенное время, двое из моих друзей, слова которых не подлежат сомнению, так как они работают в полиции нравов, отправятся на корабль, чтобы обо всем рассказать командиру твоего жениха – я даже могу сказать, что это вице-адмирал – о твоей истинной деятельности за эти четыре года.

– Несомненно, они также расскажут и о твоей?

– Не обо мне речь. Я простой обыватель, у которого есть неплохая квартира, за которую он уплатил свои деньги и согласился приютить тебя из милости, чтобы ты не жила на улице и не была проституткой.

– Бог тебя накажет, Боб!

– Бог! Если он существует, то, в первую очередь, он должен любить умных. И ты напрасно вмешиваешь его в наши дела. У него столько дел поважнее! В одном ты должна быть уверена: что все будет так, как я сказал, даже если к тому времени у меня будут неприятности. Я представляю, как произойдет эта сцена в штабе эскадры. Твоего Джеймса вызовут к вице-адмиралу, который скажет ему, в то время как бедный влюбленный будет стоять по стойке «смирно»: «Капитан, вы не можете жениться на этой особе. Это всего лишь «девка»! Это произведет большой эффект. Я плохо представляю себе, что твой капитан решится поступить по-другому, подав в отставку из-за проститутки!

– А если я тебя убью?

– Это тебе ничего не даст. Сначала ты отправишься в тюрьму на долгое время, что явно отсрочит твое замужество… Возможно, тебя в конце концов оправдают, но это наделает много шума, что у меня есть все основания полагать, что влюбленный капитан передумает жениться на тебе. Поверь мне, самое лучшее, если ты сама принесешь деньги в назначенное время. Я ясно сказал – сама? Не может быть и речи о моей встрече с твоим будущим мужем. Ему это так же нужно, как и мне. Подобные семейные сцены не приняты в обществе. Вот так, милая Аньес, ты еще хорошо отделаешься.

– Допустим, что мне удастся найти деньги, но где гарантия того, что ты оставишь меня в покое и не будешь продолжать меня шантажировать?

– Мне кажется, ты плохо знаешь, что значит слово в нашем кругу. Видишь ли, малышка, это слово – закон. Однако, если это тебя успокоит, и в том случае, если ты принесешь деньги, я согласен дать тебе отпускную под мое слово чести.

– Твоей чести?

– Вот именно, моей чести. Я засвидетельствую, что ты всего лишь моя подруга, и я считал своим долгом предоставить тебе жилье на какое-то время, так как ты не могла найти квартиру, и что ты ничего мне не должна, уплатив половину за жилье. Такова формулировка. Согласись, я неплохой малый.

– Мне нужно подумать, – медленно проговорила Аньес.

– Ты права, размышления – вещь полезная. Ожидая тебя, я как раз этим и занимался. Если бы я поступил иначе: кричал, угрожал, даже избил бы тебя, к чему бы это привело? Лучше разойтись полюбовно.

– Ты считаешь себя очень умным. Хорошо! Я с этим согласна. Но есть человек, которого ты боишься: Джеймс.

– Это было бы странно. Видишь ли, эти американцы…

– Ты боишься его, потому что Джеймс – человек честный, огромной силы воли, если он сочтет необходимым, он убьет тебя, как собаку!

– Он этого не сделает по двум причинам… Во-первых, ты ему никогда не скажешь, кем ты была в действительности. Во-вторых, ты слишком его уважаешь, чтобы позволить ему торговаться – скажем так! – снизойдя до разборов с человеком моего круга… Красавица моя, нам больше нечего сказать друг другу, предоставляю тебе свободу действий до завтра. Я вернусь ровно в три часа, чтобы забрать деньги. Конечно, рассчитавшись, ты сможешь забрать и свои вещи – я имею в виду твою одежду и белье. Тебе останется только бросить все в машину, которую я тебе оставляю.

– Ты так щедр!

– Я всегда говорил, что она принадлежит тебе. А затем ты уберешься отсюда, чтобы больше никогда не возвращаться.

– А когда же придет сюда «новенькая»?

– В тот же вечер, дорогая. Я не хочу терять времени, а ей не терпится перейти сюда жить. До завтра!

В очередной раз Аньес наблюдала за тем, как отъехала машина Боба. Вопреки тому, что происходило с ней после каждой угрозы месье Боба, она оставалась спокойной. Однако она понимала, что ни в чем не сможет признаться Джеймсу, а тем более собрать нужную сумму, У нее был один выход, к которому она должна была прибегнуть еще несколько месяцев тому назад: покончить с собой. Она сделает это сегодня вечером, написав прощальное письмо своему жениху.

Сохраняя спокойствие, она села за стол. Письмо она начала словами: «Моя любовь…» Но, написав эти два слова, в которых было все, рука ее перестала повиноваться. Она отказывалась писать дальше, потому что нежный голос, который она так часто слышала в своей душе в самые трудные минуты, шептал ей: «Почему ты снова забываешь обо мне? Сейчас, как никогда раньше, я ближе к тебе в молитвах. Приди! Расскажи мне о том, что ты смогла доверить мне утром, я так беспокоюсь за тебя. Я жду».

Аньес скомкала ненужный лист и поднялась. Через несколько минут она уже направлялась в сторону монастыря с намерением рассказать все сестре. Она одна могла помочь ей спасти ее любовь.


Элизабет слушала Аньес более двух часов. Когда они вышли из приемной, сестра сказала:

– Сейчас пойдем в часовню просить прощения у Бога.

В который раз они молились вместе.

Аньес, раскаявшись, молила Всевышнего: «Господи, я сознаю, что до конца жизни не смогу искупить свою вину за те годы, когда я жила, попирая небесную и даже земную мораль. Я также понимаю, что недостойна такого человека, как Джеймс… Но ты, Господи, который есть сама любовь, неужели ты откажешь мне в искуплении любовью же?»

Молитва Элизабет выражала одну покорность: «Господи, я не имею права упрекать свою сестру, потому что ты единственный мог позволить мне помочь ей вынести все это, как это сделал Соломон во время твоего восхождения на Голгофу, помогая нести твой крест… Но за те годы, что я являюсь слугой твоей, я познала твое всепрощение; если я и простила сестру, то это лишь потому, что ты это сделал прежде меня… Господи, я тебя слушаю, подскажи, что я должна сделать, чтобы помочь ей вернуться на путь истины? Я всегда готова, если это необходимо, пожертвовать собой ради нее. Укажи мне путь, помоги мне, Господи! Да сбудется воля твоя, Господи!..»

Не сразу в своем усердии они заметили оживление, которое царило в часовне. Несколько стариков устанавливали подмостки за алтарем под присмотром Кавалериста, который рад был припомнить дисциплину своей кавалерийской школы.

– Чем они заняты? – негромко спросила Аньес.

– Они начали украшать часовню к предстоящей свадьбе.

– Они и не догадываются, что свадьба не состоится.

– Ничто еще не говорит об этом, моя дорогая! Господь совершал и не такие чудеса. Я верую в это.

Из-за возвышения, которое находилось в глубине часовни, доносились дрожащие жалобные звуки фисгармонии.

– Наш руководитель хора считает, что такая великолепная свадьба не может проходить в сопровождении такой астматический фисгармонии. Он попросил настроить ее одного из наших обитателей, слепого, в прошлом настройщика. Успокойся: через три дня она будет звучать как положено… Все будет в порядке!

– Все эти усилия напрасны! Почему бы им об этом не сказать?

– Для всех этих стариков, которые тебя любят и с первого раза приняли твоего жениха, будет трагедией, если свадьба, которую они так ждут, не состоится…

Когда они вышли во двор, их догнал Певец, заметив их, молящихся, с высоты пристройки, откуда он собирался обрушить на присутствующих шквал музыки:

– Я поспешил спуститься с лестницы, чтобы узнать у мадемуазель, – он поклонился Аньес, – ее мнение по очень важному вопросу. Капитан, ваш будущий супруг, был таким сердечным, что мы хотим преподнести ему сюрприз… Мадемуазель Аньес, обещаете ли вы, что ничего ему не скажете?

– Клянусь, – сказала Аньес, пытаясь улыбнуться.

– Так вот: когда вы выйдете из часовни уже мужем и женой, хор будет здесь, перед дверью, чтобы приветствовать вас, исполнив единственный американский гимн, который хоть в какой-то степени может соперничать с нашей Марсельезой, – гимн Сузы! Что вы об этом думаете?

Аньес, очень взволнованная, не могла ответить. Элизабет поспешила прийти ей на помощь:

– Отличная идея! Меня не удивляет, что это придумали вы, маэстро!

– Я долго думал, какое же произведение выбрать, затем я сказал себе, что для офицера этот гимн будет как раз то, что нужно. Его преимущество еще и в том, что его можно исполнять во весь голос и не будет слышно тех, кто поет фальшиво. К сожалению, таких много. И это в основном женщины. Мы репетировали уже несколько раз, дело потихоньку продвигается! Самая большая трудность в том, как заставить их выучить наизусть слова на английском языке…

– Вы будете петь по-английски? – спросила изумленная Аньес.

– Не думаете же вы, что мы собираемся оскорбить капитана американского флота, исполнив этот гимн по-французски?

И, поправив волосы жестом, привлекающим, как ему казалось, внимание тех, кого он называл «невежественной толпой», Певец добавил:

– Если бы нас принимали в его стране, мы были бы очень польщены, если бы для нас исполнили гимн на французском языке.

– Но как вам удалось достать слова на английском? – спросила заинтересованная Элизабет.

– Это что-то да значит – быть известным артистом! Меня еще помнят в так называемом «музыкальном квартале». Мне достаточно было появиться, и они расшиблись в лепешку, чтобы исполнить мое желание! Я нашел только единственный экземпляр марша на английском, изданный в Лондоне в 1919 году, он был в таком состоянии! Месье Реймон переписал его в тридцати экземплярах: по одному для каждого участника хора.

– Я поблагодарю и месье Реймона, – сказала Аньес.

– Я не знала, что вы говорите по-английски, – сказала Элизабет.

– Я, сестрица? Ни единого слова! К тому же, никто не говорит по-английски в моем хоре. Не забывайте, что мы принадлежим к поколению, на глазах у которого французский язык получил распространение во всем мире. К сожалению, сегодня он уступил место английскому. Очень жаль!

– Ну, а как с произношением? Как вы можете научить ваших певцов, если сами не говорите?

– Сестричка, произношение не имеет никакого значения, когда вы поете. Самое важное – это мелодия! Я даю вам честное слово, что мелодия этого старого марша замечательна. Однако сестра Кэт любезно согласилась дать нам несколько уроков.

– В таком случае, – заключила Элизабет, – я спокойна за уши Джеймса. Это будет чудесно!

– Не знаю, чудесно ли, – ответил Певец. – Но это будет прекрасно.

Он удалился, считая, что его последнее утверждение не нуждается в комментариях.

Элизабет помолчала, затем спросила сестру:

– Ты примирилась с Господом Богом?

– Я думаю, что да…

– Я в этом уверена. Он не так строг, как думают те, кто его не знает. Ты здесь останешься на ночь.

– Мне бы этого так хотелось! А это возможно?

– Наша настоятельница, несомненно, согласится. Я ей скажу, что ты хочешь до своего замужества провести с нами немного времени. И, я думаю, это действительно так. Она скажет, что это прекрасная мысль. Только я тебя предупреждаю: у нас нет отдельной спальни, тебе придется спать в общей спальне. Наверняка мы проведем эту ночь вместе, в одной и той же комнате, в последний раз. Как когда-то, помнишь? Нам никогда не удавалось уснуть, если мы не были рядом.

– Спасибо за все то, что ты для меня сделала, Элизабет!

– Я еще ничего не сделала… Но этой ночью я буду просить святого Жозефа. Я уверена, что завтра утром он найдет возможность передать мне волю Господа… Он, как наш Певец, великолепный дипломат. Ты не ужинаешь сегодня вечером с Джеймсом?

– Нет.

– Меня это устраивает.

– Мне ужасно не хотелось бы возвращаться на улицу Фезандери…

– Ты права. Несмотря на то, что этот жалкий субъект сказал тебе, что вернется только к утру, чтобы получить то, что он называет «выкуп», я бы остереглась это делать. Я предпочитаю оставить тебя под нашей защитой. Никто не придет сюда, чтобы досаждать тебе, а если кто-то позволит себе это, то мы станем настоящей маленькой армией, чтобы тебя защитить. Ты еще не знаешь наших стариков: если сказать им вечером, что их большому другу Аньес, которая баловала их в каждый свой приход, грозит большая опасность, они вновь обретут силы, чтобы тебя защитить. И если действительно дело будет плохо, я бы, не колеблясь, подключила ударную бригаду «несчастных» под руководством Кавалериста.

Прозвенел колокол.

– Время ужина, – сказала Элизабет. – Все ужинают здесь рано: старики чем-то похожи на детей. Они нуждаются в длительном отдыхе.


Подъем был также ранним. По окончании утренней мессы Элизабет спросила у сестры:

– Как давно ты не причащалась?

– С того дня, как познакомилась с этим негодяем.

– Господь поступил справедливо, вырвав тебя из его когтей. Теперь я могу тебе сказать, что святой Жозеф отлично справился со своей ролью посредника: его сегодня не накажут. Именно сегодня, в три часа дня, истекает срок, назначенный негодяем?

– Да.

– Тогда послушай меня…

Они долго прогуливались по саду. В противоположность тому, что было накануне в приемной, на этот раз говорила Элизабет. Наконец она сказала:

– Твоя машина перед входом?

– Да.

– Тогда мы поедем вместе в два часа. Ты хорошо меня поняла?

– Меня пугает то, что ты хочешь сделать!

– Мне кажется, что это воля Божья. До самого отъезда ты останешься со мной и поможешь мне в повседневной работе. Я ничего не могу изменить из-за тебя в моем распорядке. Начнем с отделения мужчин. Это даст тебе возможность лучше узнать мои повседневные обязанности. Таким образом, когда ты будешь в Сан-Франциско, ты сможешь в любой момент сказать: «Я знаю, что в это время делает Элизабет: она ухаживает за «постоянными», пытаясь время от времени обрадовать отца Константина игрой в домино и восхитить его великолепным «дубль-восемь»… Ты же, как только устроишься, напишешь мне большое письмо, в котором не упустишь ни одной подробности, опишешь час за часом. Таким образом, занимаясь стариками, я смогу сказать себе: «В этот момент Аньес готовит завтрак. Затем она идет за покупками…» Возможно, даже я смогу сказать себе однажды: «Она, наверное, читает молитву своему ребенку». Не думаешь ли ты, что этот двойной обмен мыслями, для которого расстояние ничто, будет для нас самым лучшим способом постоянного контакта? Твои заботы станут моими, мои молитвы станут твоими. Мы останемся близнецами. Пойдем в больницу.

Устроившись в большом кресле в гостиной, месье Боб испытывал некоторое волнение, несмотря на внешнее спокойствие. С самого утра он спрашивал себя, должен ли он позволить Аньес прийти на условленную встречу первой, тогда как он придет с небольшим опозданием, что было для него несвойственно. Затем он подумал, что такую большую сумму, которую он потребовал, будет найти не просто, в любом случае, никому не хотелось бы с ней безропотно расстаться. Как же будет действовать в данном случае американец? Вояка, морячок, наверное понимает что-то в бизнесе, так как он выкладывает деньги. Но способен ли он применить силу, полагая, что одних лишь угроз будет недостаточно?

Месье Боб не очень в это верил. Он считал, что американец побоится скандала. А Аньес будет скрывать до последнего, что она всего-навсего уличная девка. Тем не менее, он не исключил возможности появления Джеймса. Он представил его, входящего с Аньес: правая рука в кармане куртки, сжимающая рукоятку револьвера, левая – об руку его повергнутой в трепет невесты. Боб подумывал прийти с приятелями, но тогда нужно будет отдать каждому кругленькую сумму, и к тому же Боб любил все делать сам.

Все хорошо взвесив, он решил, что ему нечего бояться скандала. Но все же, если он и разразится, лучше быть на месте первым: так не рискуешь попасть в ловушку. И будет достаточно времени, чтобы подготовиться и быть начеку…

Таким образом, за час до назначенного времени Боб устроился в своем любимом кресле с заряженным пистолетом в кармане. Он сел так, чтобы видеть входящих и в случае неожиданного нападения разрядить в незваных гостей пистолет. Если даже дело дойдет до суда, то он ничем не рискует, действуя в пределах самозащиты.

Этот час ожидания показался очень долгим для месье Боба, привыкшего видеть своих женщин, да и всех остальных, подчиняющимися его желаниям. Поэтому он ощущал досаду, которая, вместе с легким беспокойством, вызывала в нем чувство злости.

Он выпил подряд два стакана виски. Это напомнило ему тот вечер, когда погибла Сюзанн: разве они не пили вместе, чтобы она умерла, ничего не почувствовав? Сегодня ситуация была совсем другой. Он собирался освободить Аньес другим способом. В то же время ему самому хотелось побыстрее избавиться от нее, так как ему достаточно надоела эта кокетка, которая была недостаточно умна, чтобы продолжать любить своего «покровителя».

Без десяти три. Боб налил себе последнюю рюмку. Сегодня вечером в казино, какой разгул! Весь зал, все казино соберется вокруг него!..

Без пяти три. Боб погасил сигару. Пистолет рядом. Нервы Боба – как натянутая струна.

Часы пробили три. Повернулся ключ в замке, и дверь тихо отворилась. Вошла сестра Элизабет без робости, но и без дерзости, смиренная, но спокойная и уверенная в себе, как будто она собиралась просить для обездоленных. Она окинула беглым безразличным взглядом элегантную обстановку, но ничто не задержало ее внимания. Наконец она увидела мужчину, застывшего в ожидании, которого сразу не заметила. Она смотрела на него ясными глазами, неподвижная и спокойная, со сложенными на груди руками.

Боб вытаращил глаза, стараясь понять… Монахиня, здесь? И эта монахиня… Аньес? Не американец, не полиция: монахиня! И эта монахиня… да, точно, она – эта шлюха Аньес!

Гнев вернул ему рассудок и дар речи.

– Что это такое? – прорычал он. – Что это за маскарад?

– Это не маскарад, – спокойно ответила Элизабет. Он хотел подойти поближе, но был словно парализован одеждой, которую видел перед собой. Затем он спросил дрожащим голосом:

– Ты сошла с ума?

– Я в здравом уме, как никогда.

– По какому праву ты так вырядилась?

– Отныне я не буду ничего носить, кроме этого платья!

– Ты задумала издеваться надо мной!

– Неужели у меня такой вид? Я отреклась от мирской жизни, и мирские заботы больше меня не трогают.

Подлинная или мнимая, эта монахиня произвела впечатление на месье Боба. От нее исходила какая-то чистота, обескураживающая сутенера. Конечно, это была Аньес, но как она была непохожа на ту Аньес, которую он оставил двадцать четыре часа назад. Была ли это белизна чепчика, которая делала кожу лица более тонкой и прозрачной?

Боб почувствовал что-то вроде страха, иногда охватывающего богохульников перед чем-то святым и чистым. Но он мгновенно отреагировал:

– Послушай, Аньес, хватит! Снимай этот монастырский хлам – ты смешна!

– Это одежда служанки приюта, которую она надевает, становясь невестой Христа.

– Так ты больше не выходишь замуж за американца, ты выходишь замуж за Христа?

– Да, – ответила она с победной улыбкой.

– За Христа? А почему не за Господа Бога, раз уж так?

– Я всецело принадлежу Богу. И вы ничего не можете мне сделать! Эту одежду носят все сестры нашей общины.

– А их много, тебе подобных сестер?

– Нас несколько тысяч.

– Только и всего? Раскаявшиеся, несомненно! И все замужем за Богом? Честное слово, да у него гарем, у твоего удивительного супруга, нет ни одного парня из нашего круга, который мог бы с ним тягаться!

– Не богохульствуй!

– Это мастер своего дела!

– Вы верно заметили: мастер…

– И он находит время, чтобы следить за всеми вами?

– В этом нет необходимости, наше послушание добровольно: мы его любим.

– Он так же вам «покровительствует»?

– Он в самом деле нам покровительствует.

– И как называется эта твоя удивительная «Община»?

– Община обездоленных. Даже люди, не принадлежавшие ни к одной религии, которые ни во что не верят, ожесточенные жизнью, с уважением относятся к монахиням!

– Монахини… Вот что я тебе скажу, моя девочка: ты достаточно посмеялась над монашками, вырядившись в их одежду! Если ты шлюха, ты ею и останешься! Вот почему я окажу им услугу, настоящим сестрам, избавив их от новоиспеченной монашки! Это все равно, если бы я переоделся в кюре и отправился в казино. Все можно допустить, но только не это.

К стальному блеску его жесткого взгляда добавились искры безумия. Он вытянул руки, чтобы схватить это черное платье, но оно выскользнуло.

Элизабет сложила руки в молитве: он увидел четки, обвивавшие их как цепи.

– Господи, сжалься над этим несчастным! – прошептала она.

– Сжалиться? – прорычал сутенер. – Дура, я не нуждаюсь в жалости. Это слово выводит меня из себя. Ты знаешь, что я могу тебя сломать, уничтожить, если захочу.

– Один Бог может располагать жизнью людей: Господь – наш создатель.

– Долго еще будет продолжаться эта комедия? – завопил выведенный из себя Боб. – Я не дам себя этим пронести. Я даю тебе тридцать секунд, чтобы ты сняла эту одежду и побыстрее, в противном случае ее сниму я.

Перед этим одержимым, глаза которого метали молнии, Элизабет стояла спокойно, подняв руку:

– Вы останетесь на месте и не дотронетесь до меня.

– Я достаточно тебя трогал и щупал за три года, и множество клиентов проделывали то же самое. А теперь она прикидывается монашкой, чтобы вновь обрести невинность! А может, ты святая мученица?

Этот поток непристойной пошлости заставил Элизабет пошатнуться.

– Это было бы самое лучшее, что может произойти со мной.

Разъяренный сутенер продолжал вульгарно зубоскалить:

– Ты ничего не теряешь с такой жизнью, которую вела. Ты собираешься и дальше обслуживать клиентов, как обычно?

Элизабет, побледнев, принимала эти удары.

– Вы богохульствуете, – произнесла она скорбным голосом.

– Да, это, наверно, понравится развратникам. Мадам уже отрезала волосы. Она уже не красится – это порок! Так вот, меня ты тоже возбуждаешь в этой одежде. На этот раз, поскольку у меня нет комплексов, мне захотелось отведать неземных удовольствий. – Он бросился к ней со зверской улыбкой на лице.

– Не прикасайтесь ко мне! – воскликнула Элизабет сдавленным от ужаса голосом.

– Мадам это не нравится? Мадам позабыла ласки своего Боба? Ну? Хватит ужимок, в постель, моя красавица. Ты прекрасно знаешь, что никто не доставлял тебе сколько удовольствия, как я. Вы понимаете только это, девки… Иди, ложись!.. – Он схватил сложенные руки монахини, вырвал четки и, бросив их на пол, потащил ее в спальню.

– Так вот, моя красавица. Ты сейчас успокоишься. Ты еще просить меня будешь. И я хочу сказать, что ты меня все больше и больше возбуждаешь в этой одежде!


Аньес ожидала в кафе Сюлли, возле портала Дофин. Она все сделала так, как ее просила Элизабет, когда рассказывала о своем плане в монастырском саду. План этот, на первый взгляд, показался ей бессмысленным, но она с ним в конце концов согласилась, уступая доводам сестры.

– Единственный способ окончательно избавиться от этого человека – это пойти вместо тебя. Ты сказала, что он ровно ничего не знает о моем существовании?

– Да. Часто, когда мне казалось, что я люблю его, мне хотелось рассказать ему о тебе, но каждый раз внутренний голос запрещал мне это делать.

– Голос Господа Бога… Это единственный свет твоего здравого смысла, который был у тебя посреди всего того безумия. Кроме Джеймса, говорила ли ты кому-нибудь о моем существовании?

– Нет, даже малышке Жанин.

– Это та девушка, которая доказала, что у нее есть сердце?

– Да.

– Таким образом, сегодня после обеда мы отправимся вместе. Есть ли возле твоего дома кафе или бар, куда месье Боб не имеет привычки заглядывать, и где ты могла бы меня подождать полчаса?

– Есть, кафе Сюлли возле портала Дофин, где я никогда не была, у него хорошая репутация.

– Ты поставишь машину, чтобы он не смог ее заметить и догадаться, что ты там. У тебя, конечно, есть ключи от квартиры?

– Да.

– Мы поедем за полчаса до назначенного времени. Как ты думаешь, он уже может быть там?

– Конечно же нет. Если он сказал «в три часа», он придет ровно в три, не раньше.

– Как только ты увидишь, что я открыла дверь и вошла в квартиру, ты отправишься ждать меня в Сюлли.

– А ты что будешь делать?

– Я приму месье Боба в назначенное время. Так как он не знает, что у тебя есть сестра, он примет меня за тебя… Не беспокойся, я использую в какой-то мере эффект неожиданности: он удивится, увидев «тебя» в одежде монашки. И я ему спокойно объявлю, что отказываюсь от мира и его забот, чтобы посвятить остаток своих дней бедным. Если это ложь, да простит меня Бог… Но, – добавила она вдохновенно, – я не считаю, что я лгу…

Аньес в тревоге сложила руки, как это делала Элизабет:

– Тебе придется сразиться с сатаной.

– С помощью Бога…

Они спали рядом, вместе молились. И вместе подошли, чтобы причаститься. Как ни боялась Аньес за Элизабет, она продолжала сохранять уверенность, что монастырь помогает тем, кто решил остаться здесь навсегда: она сама полагалась на Бога, к которому обратилась, и на Элизабет, святость которой могла сделать чудо. Этот поступок, который еще два дня назад показался бы ей наивным или бессмысленным, теперь не пугал ее. Она подчинялась высшей воле. Сейчас она думала о Джеймсе, как о чем-то далеком, главное было – победить зло. И она уступила сестре и согласилась на благую комедию, которую та решила сыграть.

– Я уверена, – сказала Элизабет, – что вернусь в Сюлли через полчаса. Затем вдвоем мы пойдем к Джеймсу.


Как только Элизабет ушла, Аньес охватил страх. В какую пропасть вовлекла она свою сестру! Она закрыла глаза и стала горячо молиться. Она старалась ни о чем не думать и довериться воле Иисуса. Элизабет… И больше ничего в мире. Иисус… Элизабет… Полчаса прошло, сестра не появлялась. Каждая минута доставляла Аньес новые мучения. Прошло еще пятнадцать минут, предчувствие несчастья охватило ее. Аньес почувствовала всю глубину их неосторожности, она горько ругала себя за то, что согласилась на эту авантюру. Чем больше она об этом размышляла, тем более отдавала себе отчет, что это была не глупость, а трагическое заблуждение. Поверить в то, что такого негодяя, как месье Боб, может тронуть скромная одежда служанки приюта для обездоленных!

Прошел час.

Аньес вышла из Сюлли и побежала на улицу Фезандери. Она чувствовала, что ее появление будет более чем кстати, что она должна мчаться на помощь…

Подойдя к лестничной площадке своей квартиры, она прислушалась. Ничего, никаких звуков! Аньес бесшумно открыла дверь. В гостиной никого не было, но внимание Аньес привлек предмет на ковре – четки Элизабет. Едва держась на ногах, она подняла их, как реликвию.

Дверь, ведущая в спальню, была закрыта. Аньес вновь прислушалась. Тишина… Охваченная дрожью, она открыла дверь и застыла, потрясенная, не веря своим глазам.

Поперек кровати, с широко открытыми глазами, устремленными вверх, лежала Элизабет. Аньес прикоснулась к ее лицу, сняла белый чепец, черную шаль… Она упала на колени, охваченная ужасом. Она нашла в себе еще достаточно сил, чтобы склониться к груди Элизабет: сердце не билось. Платье, вся одежда казались нетронутыми.

– Этого не может быть, – прошептала она, рухнув на пол. Ее слезы капали на скромное платье мертвой, в то время как руки ее судорожно сжимали уже холодные руки сестры.

– Этого не может быть, – повторила она, всхлипывая, не находя других слов. Она не сомневалась, что это было делом рук Боба. Но отнять у нее ее чистоту он так и не смог. Невеста Иисуса так и осталась невестой Иисуса, и ее душа обрела славу…

Аньес долго молилась. Ею овладело странное спокойствие. Придя в себя, она собрала все силы, чтобы осмотреться и подумать о том, что произошло здесь.

Беспорядок, царивший в комнате, говорил о том, что Боб испугался и сбежал, даже не пытаясь замести следы. Преступление было налицо – Элизабет была задушена. Человек, все просчитывающий, умевший из всего извлечь выгоду, в подобной ситуации растерялся. Все указывало на то, что он убийца, а бегство его доказывало это больше чем что-либо другое.

Аньес вновь стала на колени возле кровати, чтобы попросить у Господа помощи и благословения. Сейчас она думала не столько о смерти своей сестры, сколько обо всем, что составляло ее жизнь. Она сравнивала человеческую драму с общественным скандалом в связи с убийством монахини приюта обездоленных, которая менее всего старалась быть замеченной в течение всей своей короткой жизни и держалась в тени обитателей приюта. Что будет с этими стариками, для которых сестра Элизабет была одновременно последним солнечным лучом в этом мире и надеждой в ином!

Но из-за этой смерти пострадают не только старики, а вся община. Пресса, всегда падкая на сенсацию, не напечатает ли она в ужасном, искаженном виде эти факты, выставив на обозрение толпе броский газетный заголовок: «Монахиня, задушенная в доме сутенера…»? Какая сенсация! Люди будут смаковать подробности, погрузившись в скандал. Это не сможет не отразиться и на приюте, который обольют грязью. Противники церкви будут ухмыляться и зубоскалить. Аньес, казалось, уже слышала их враждебные голоса: «Вы прекрасно видите, что они не святые, эти монахини… Под их лицемерной одеждой иногда скрываются блудницы и похуже других! Только не надо говорить, что эту сестру Элизабет задушил сутенер просто так. Что она у него делала? Если он ее и убил, то это простое сведение счетов… Должно быть, он был ее любовником! Это ему она приносила деньги со сборов от пожертвований…»

Нет, нельзя допустить, чтобы разразился подобный скандал. Аньес поняла, что его нужно избежать любой ценой – это было ее первостепенной задачей, а чтобы все удалось, нужно действовать немедленно.

Ощутив внезапный прилив энергии, она принялась за дело. Как если бы внутренний тайный голос, сколько раз помогавший ей в беде, продолжал ее вдохновлять: «Ты не ошибаешься, Аньес… Все, что ты собираешься сделать, необходимо. Ты у меня в долгу: я спасла тебя, принеся себя в жертву. Теперь твоя очередь…»

Аньес принялась за необычную работу. Она начала с того, что открыла ящик и достала пару очень тонких перчаток, чтобы не оставлять своих следов. Затем она хладнокровно стала раздевать свою сестру. Раздев ее полностью, она опустилась на колени перед телом и произнесла:

– Прости меня, сестричка, за то, что я сейчас сделаю.

Сняв чепец, она с волнением посмотрела на коротко подстриженные волосы Элизабет и вдруг поняла, что в тот день, когда и сама подстригла свои золотые локоны, она совершила первый шаг, приблизивший ее к сестре и Ордену Святого Жана, которому теперь оказывала помощь. В том и другом случае ее волей руководила какая-то высшая сила. Она поняла, что путь к физическому сходству был лишь первым шагом к моральному. И она поняла к тому же, что Бог никогда полностью не лишал ее своего милосердия.

Она выбрала один из своих костюмов и надела на Элизабет. Костюм, в который она была одета в день посещения приюта, и о котором ее сестра сказала: «Из всей твоей одежды я больше всего предпочитаю этот черный костюм». Кто знает, не думала ли сестра в тот момент, какой монахиней могла бы быть Аньес, если бы Бог выбрал и ее?

Этот костюм был очень к лицу Элизабет, так как фигуры у сестер были одинаковы. Все, что было у Аньес, могла носить Элизабет, и наоборот. Словно подтверждая это, Аньес переоделась в скромную одежду своей сестры. Теперь в безмолвной комнате была только монахиня, находившаяся при умершей.

Сколько времени длилась эта «работа»? Четверть часа или больше? Время теперь не имело никакого значения.

В последний раз она посмотрела в зеркало и поняла, что распрощалась с миром навсегда. Больше никогда она не наденет другую одежду. Жертва Элизабет не будет напрасной, ее сестра готова занять ее место.

Так же спокойно «поддельная» Элизабет достала из шляпной коробки письмо генеральному прокурору и сожгла его. Больше не было необходимости жаловаться на месье Боба.

Она вернулась в гостиную и набрала номер.

– Полиция? Приезжайте побыстрее! Совершено преступление на улице Фезандери…

Аньес, присев у постели, стала ждать, перебирая разорванные четки, которые подняла с ковра. После каждого десятка она повторяла:

– Сестричка, стань посредником между мной и Богом, чтобы я во всем походила на тебя.

Полицейская машина приехала быстро. Вслед за ней подъехала машина с группой криминалистов. Не было ни одного инспектора, ни одного полицейского, который бы не удивился, увидев монахиню, сидящую возле своей убитой сестры. Удивление сменилось уважением.

Аньес представилась:

– Сестра Элизабет. Я служу в приюте на авеню дю Мэн…

Проверка длилась недолго. Новость о смерти Аньес быстро разнеслась по приюту обездоленных. Все были потрясены. Возможно ли, чтобы та, чью свадьбу собирались праздновать через два дня, ушла из жизни накануне свадьбы. Все, кроме преподобнейшей настоятельницы, ничего не знали об обстоятельствах трагедии. Нельзя сказать, что они совсем не читали газет, но убийства с целью ограбления никогда не привлекали внимания ни монахинь, ни обитателей приюта.

Расследование шло своим чередом.

– Не могли бы вы сказать, сестра, как это произошло?

– Я ничего не видела, инспектор. Когда я пришла, то застала сестру в том виде, в каком нашли вы ее.

– У вас с ней была встреча?

– Да, чтобы уточнить детали церемонии, которая должна была состояться послезавтра в нашей часовне.

Она рассказала все, что могла, и больше ничего. Таким образом полицейские узнали о помолвке и предстоящей свадьбе с американским офицером.

– У вас есть ключ от этой квартиры?

– Нет. Я даже никогда раньше здесь не была, но, учитывая предстоящую свадьбу…

– Кто вам открыл, когда вы позвонили?

– Никто… И мне не нужно было звонить: дверь была приоткрыта. Сначала меня это очень удивило. Я всего лишь чуть-чуть ее толкнула. В квартире была только Аньес.

– В спешке убийца даже не закрыл дверь… Кого-нибудь вы подозреваете?

– Да.

За этим категорическим признанием последовала тишина.

– Говорите же, сестра. Расскажите обо всем, что вам известно.

И мнимая Элизабет рассказала о визите, который нанесла ей умершая «Аньес» накануне вечером, чтобы наконец-то рассказать о существовании некоего месье Боба, о котором она до недавнего времени ничего не знала.

По мере того, как она говорила, инспектор делал заметки. Когда она закончила, тот сделал вывод:

– Все это похоже на сведение счетов…

Затем он обратился к одному из своих подчиненных:

– Из судебно-медицинской экспертизы еще не звонили по поводу идентификации отпечатков пальцев?

– Еще нет.

– Сейчас же соедини меня с управлением.

Он взял трубку:

– Алло, это ты, Дюврай? Проверь по картотеке, нет ли чего на некоего Роберта, прозванного «Месье Боб», который выдавал себя также за Жоржа Вернье, занимающегося импортом-экспортом… Перезвони мне, я буду здесь.

– Что это за специальная картотека? – невинно переспросила монахиня.

– Конечно, сестра, это не ваше поле деятельности. «Специальная» картотека занимается в основном преступным миром: кого там только нет… Но давайте вернемся к преступлению. Короче говоря, вы считаете, что Боб задушил вашу сестру, так как был вне себя, узнав, что она ускользает от него и выходит замуж за американца?

– Да…

– Это допустимо, но у нас нет доказательств. Этот человек не новичок в своем деле. У меня есть все основания так считать, и мне не очень верится, что он мог так поступить. Зачем ему подвергать себя такому риску? Эти люди предпочитают действовать исподтишка… И они не оставляют следов. Если только его не охватил приступ неудержимой ярости – это было бы единственным объяснением… Как вы считаете, ваша сестра была очень влюблена в своего жениха?

– Прежде всего, ее терроризировал этот Боб, она только и мечтала, как бы избавиться от него. Ей почти бы это удалось, выйди она замуж за американского офицера.

– Я понимаю, месье Боб мог попытаться шантажировать вашу сестру. Если только он не хотел наказать ее… Но он избрал не самый лучший способ. Есть у вас фотография сестры, здесь или в приюте?

– Нет.

– Конечно, нет и фотографии ее любовника?

– Это отвратительное слово, месье инспектор.

– Знаю, сестра. Однако, исходя из того, что вы мне только что рассказали, им-то и был для вашей сестры месье Боб. Я понимаю, что вам нелегко вдруг обнаружить, что ваша сестра, которой вы с детства доверяли, обманула вас.

– Аньес никогда меня не обманывала… Если она и не рассказала мне об этом раньше, то только потому, что боялась причинить мне боль.

– Ну разумеется. Нужно представить себя на ее месте: нелегко признаться в подобном образе жизни единственной родственнице, которая к тому же монахиня! Тот факт, что она наконец-то решилась на это вчера вечером, всего за двое суток до своей свадьбы, доказывает, что ее «покровитель» ей угрожал. Очень жаль, что она не нашла в себе мужества рассказать вам об этом раньше, сестра! Это помогло бы избежать многих неприятностей, особенно в отношении вас.

– Что касается меня, то это не имеет никакого значения. В моем сердце Аньес всегда останется всего лишь жертвой.

– Вам повезло, сестра, что вы находите утешение в религии! Она помогает все вынести. Правда, вы достаточно повидали горя среди ваших стариков…

Служанка обездоленных опустила глаза.

Раздался телефонный звонок. Инспектор взял трубку:

– Алло! Это я. Слушаю… – На том конце провода говорили долго. Перед тем, как положить трубку, инспектор сказал:

– Это во многом проясняет дело… Спасибо.

Он повернулся к монахине:

– Не называла ли вам сестра настоящее имя сутенера?

– Я думаю, она знала его только под именем Робер и двумя псевдонимами, которые я назвала.

– Она была не слишком любопытна, бедняжка! Его действительно звали Робер, Робер Мирель. Он действительно сутенер, на него есть данные в картотеке. Но у него не было судимостей, он чист, хотя это и не значит, что он ангел, вовсе нет. Я думаю, сестра, что вы правы…

– Что вы имеете в виду?

– Очень похоже, что этот человек в припадке ярости задушил вашу сестру. Это рецидивист.

– Я не совсем вас понимаю.

– Мы подозревали, что он поступил так однажды с другой девушкой, некоей Сюзанн, которую нашли утром, отравленную газом, в меблированных комнатах. Анализы показали, что она была совершенно пьяна, когда задохнулась. Должно быть, он напоил ее, а потом открыл кран.

– Почему вы не арестовали его тогда?

– По двум причинам. Во-первых, он хорошо подготовился к этому делу: единственные отпечатки, найденные на газовой колонке в ванной, принадлежали девушке. Во-вторых… Я могу вам об этом сказать – монахиня все равно, что священник, вы умеете хранить тайну. Этот месье Боб оказал нам немало услуг, как осведомитель. Мы нуждаемся в таких типах… Наше начальство, должно быть, поразмыслило и решило, что лучше считать смерть девушки самоубийством, чем потерять, арестовав так называемого «Боба», осуществлявшего контроль над одной политической организацией, которая могла бы быть в тягость правительству. Да, сестра! Такого нет в монастыре, но это тем не менее случается.

– Следуя вашей морали, инспектор, человек может убить, если он является доносчиком?

– Простите, сестра, если мои слова вас шокировали.

– Как вы только что сказали, инспектор, я повидала слишком много человеческого горя, чтобы что-то могло меня шокировать.

– Успокойтесь, сестра! Если этот Боб отделался подозрением после первого преступления, теперь у него это не получится. Я вам клянусь, что ваша сестра будет отмщена.

– Моя одежда запрещает мне думать о мщении. Любой преступник – всего лишь несчастный, который должен отвечать за свои поступки перед Создателем. Но я также считаю, что должна восторжествовать справедливость, иначе дурные наклонности будут управлять людьми…

– В ваших словах истинная правда, сестра. Сейчас необходимо отыскать месье Боба. Он не мог уйти далеко. Прошло не слишком много времени, чтобы он успел убежать за границу. Как только данные на него были обнаружены в нашей картотеке, его приметы сразу же передали полиции, на вокзалы, в морские и воздушные порты, пограничные пункты. В настоящее время он, скорее всего, скрывается в Париже и выжидает момент, чтобы сбежать, когда о нем забудут. Это излюбленная тактика таких господ. Все зависит от количества денег, которые он смог отложить. Если они у него есть, он может скрываться в течение нескольких месяцев. Если их у него нет, он выйдет из своего убежища.

– У него их не должно быть много, – заметила мнимая Элизабет. – Иначе он не потребовал бы от моей несчастной Аньес такую сумму, чтобы разрешить ей спокойно выйти замуж.

– Сестра, это ни о чем не говорит! Такая сумма могла быть лишь выкупом, он потребовал ее из принципа. И вы можете быть уверены, что он уже нашел сообщников. Они помогают друг другу!

При слове «сообщники» во взгляде монахини блеснул странный свет, который не мог не заметить инспектор.

– У вас есть какие-то подозрения?

– Я только что вспомнила еще об одном признании Аньес. Мне не хотелось бы никого обвинять…

– Когда речь идет о том, чтобы найти преступника, сестра, нужно говорить все!

– Так вот, господин инспектор, Аньес дала мне понять, что этот месье Боб заставлял… Как же она выразилась… Заставлял «работать»… Да, именно так она и сказала! Это чудовищно, не так ли? Заставлял работать на него другую женщину.

– Это меня не удивляет, и это очень интересно! Если мы отыщем девушку, мы найдем и его.

Мне кажется, я вспомнила. Моя бедная сестра сказала мне, что ее зовут Жанин, и что она брюнетка…

– Она даже об этом рассказывала?

– Да, она была привязана к Аньес. Она также была одной из жертв месье Боба. Аньес рассказала мне, что совсем случайно встретила эту Жанин, когда та ехала на Елисейские поля.

– Так у нее есть машина?

– Да, Аньес даже сказала, что она красного цвета.

– Простите за вопрос, сестра, но не показалось ли вам, что Аньес дружила с этой девушкой?

– Она говорила, что это неплохая девчонка.

– Ну, вы скажете, сестра, – «неплохая девчонка»!

– Я не думаю, месье, что, если женщина опустилась так низко, то она обязательно плохая.

– Вы правы: среди них есть всякие. Вернемся к этой Жанин… Если они были подругами, то, должно быть, встречались не только на улице. Здесь, например.

– Конечно, нет! Аньес объяснила мне, и это поразило меня, что эта девушка полностью игнорировала, что ее… как она сказала?..

– «Покровитель»?

– Именно так! Эти ужасные слова… Словом, что это человек был месье Боб. Она называла его «Месье Фред».

– И ваша сестра ничего не сказала ей… Это еще одно слово из жаргона преступного мира, сестра… чтобы «ввести ее в курс дела»?

– Нет.

– Странно! Почему ваша сестра так поступила?

– Я полагаю, она боялась, что Жанин проболтается. Аньес находила ее не очень умной.

– Короче говоря, если я вас хорошо понял, Аньес знала, что месье Боб живет на деньги еще одной женщины? И что ей удалось подружиться с ней, но она так и не открыла ей правду?

– Наверное, так оно и было.

– Это очень важно.

Он обратился к одному из своих помощников:

– Отправляйся! Ты все слышал? Предупреди вначале полицию нравов, в частности тех, кто занимается восьмым, шестнадцатым и семнадцатым округами: это именно те места, где работают эти дамочки в машинах. Как только найдете девушку, привезите ее сюда. Мы ждем тебя, поспеши!

После его ухода инспектор сказал монахине:

– Такая память, как у вас, – настоящий клад!

Мнимая Элизабет скромно ответила:

– Нам она просто необходима, чтобы восполнить ее недостаток у наших стариков.

– Вы делаете прекрасное доброе дело, сестра!

– Вот почему, месье инспектор, я в ужасе от мысли, что пресса, ухватившись за это преступление, может связать его с нашим приютом, сообщив не только о том, что у жертвы была сестра-монахиня, а также и о том, что она должна была послезавтра обвенчаться в монастырской часовне!

– Вы же видите, что здесь нет прессы. А если и появится кто-нибудь из журналистов, я попрошу его вернуться туда, откуда он пришел. Я также считаю, что в этом деле нужно проявить наибольшую сдержанность. Люди так злы, особенно эти глупцы. Они способны написать все, что угодно, что может плохо отразиться на вашем Ордене Святого Жана, который во всем мире пользуется уважением. В полиции работают не ангелы, но мы все же и не богохульники.

– Я уверена, что вы намного сердечнее, чем хотите казаться.

– Спасибо, сестрица… Мне нравится вас так называть. Это можно сказать только служанке обездоленных!

Он посмотрел на покойницу!

– Вам, наверное, странно видеть своего двойника в таком состоянии? Бесспорно, сестра, вы точно знаете, как будете выглядеть, когда придет ваш черед…

– Да.

– Сходство просто поразительное! Позвольте спросить: как вашей сестре удалось скрыть ваше существование от любовника? Вы действительно уверены, что это так?

– Месье инспектор, вам, наверное, не приходилось общаться с близнецами, иначе вы знали бы, что они способны хранить секреты, настоящие секреты. К тому же она с должным уважением относилась к одежде, которую я ношу, чтобы не рассказывать о ней месье Бобу.

Он продолжал смотреть на покойницу:

– У нее тоже были короткие волосы…

– Она говорила, что хотела следовать моде.

– Но вы ведь, сестра, добровольно остригли волосы не для того, чтобы следовать моде, а от самоотречения… Я прошу прощения, что напоминаю о некоторых тягостных деталях, но нужно подумать о похоронах.

Монахиня задумалась на минуту и ответила:

– Я попрошу нашу мать-настоятельницу, чтобы они состоялись в часовне приюта. Не думаю, что она откажет мне в этом, так как уже давала согласие на венчание там послезавтра.

– На послезавтра? Думаю, что вы можете оставить эту дату…

– Это ужасно.

– А ее жених? Его нужно предупредить.

– Бедный Джеймс! Я возьму на себя эту трудную миссию.

– Вам не стоит тянуть с этим. Не знаете ли, где он может быть сейчас?

– Должно быть, на корабле.

– В Марли? Хотите, я дам вам одну из наших машин?

– Я буду вам за это очень признательна. Вновь раздался телефонный звонок.

– Да, это я, – сказал инспектор, поднимая трубку. Его лицо осветилось улыбкой, когда он переспросил:

– Уже?.. Браво! Вот что я называю «хорошей работой»! Вези ее сюда, только смотри, ничего не говори! Она недовольна? Это не имеет никакого значения. Скажи ей, что это обычная проверка личности, и ее отпустят через полчаса.

Положив трубку, он сказал монахине:

– Браво! Они нашли брюнетку.

– Они не сделают ей ничего плохого?

– Все будет в порядке, сестра.

– Где они ее обнаружили?

– На улице Марбёф, когда она выходила из кафе. Бармен – наш осведомитель… Вы были правы, у нее красная спортивная машина. Они будут здесь через несколько минут. Как вы считаете, ваша сестра, сумев сохранить в тайне от любовника ваше существование, поступила так же и с этой девушкой?

– Я в этом уверена, Аньес сказала мне вчера вечером, что о моем существовании знал только ее жених.

– Значит, Жанин неизвестно, что у вашей сестры была сестра, как две капли воды похожая на нее?

– Вы можете быть в этом уверены.

– Тогда, сестра, я попрошу вас пойти на кухню и не выходить, пока я вас не позову.

– Зачем такая предосторожность?

– Чтобы сделать двойной тактический ход. Первый – когда она увидит свою подругу на постели…

– А разве ваши люди не рассказали ей обо всем?

– Мои люди говорят мало. Другим будет ваше появление. Девушка подумает, что сходит с ума, и во всем сознается.

– Но в чем может сознаться эта несчастная?

– Где прячется ее покровитель. Это все, что мы хотим узнать от нее.

– Вы считаете, она знает об этом?

– Если в тот момент, когда он сбежал, совершив преступление, у него было мало денег, первое, что он должен был сделать, – это пойти за деньгами к другой женщине, которая на него работает. А поскольку к этому времени она не могла много заработать, он, должно быть, приказал ей «обделать хорошенькое дельце» – это такое выражение, сестра, – чтобы принести ему как можно быстрее необходимую сумму. Наверняка он назначил ей место, где она должна этой ночью отдать ему деньги. Когда мои люди ее обнаружили, она была вся в работе и собиралась уехать с клиентом, которого подцепила в баре. Возможно также, что Боб попросил об этом и своих дружков, но меня это удивило бы: он должен их остерегаться, понимая, что они также могут быть осведомителями…

Он посмотрел в окно:

– Внимание! Молодая особа выходит из машины в сопровождении наших ребят. Я еще раз прошу прощения, сестра, что отправляю вас на кухню.

– Подчиняюсь вам, господин инспектор, так как вы должны делать свое дело. Но не находятся ли методы запугивания, к которым вы собираетесь прибегнуть, чтобы заставить говорить эту несчастную, в противоречии с христианской моралью?

– Увы, сестра! Я признаю это: так поступают только в полиции. Но, к сожалению, с некоторыми божьими созданиями только это может дать результат.

В гостиную ввели совершенно ошеломленную Жанин. В считанные секунды инспектор оценил ее, понимая, что она совсем из другого теста, чем умершая, и сказал ей без церемоний, указав на кресло, поставленное так, чтобы сидящему не была видна дверь в спальню:

– Садись…

– Я запрещаю вам говорить мне ты! Кто вы такой?

– Тебе показать мою визитную карточку? Разве недостаточно тех документов, которые предъявили тебе, задержав за работой?

Девушка не ответила.

– Так это тебя зовут Жанин?

– А вам что до этого?

– Абсолютно ничего! И давно ты работаешь на Фреда?

Жанин снова не ответила.

– Ты будешь отвечать, да или нет?

– По какому праву вы меня здесь допрашиваете? Мы не в полиции.

– Послушай, малышка, не говори таким тоном, а то мы быстро отучим тебя так разговаривать! Лучше отвечай на мой вопрос.

– Я работаю только на себя, и только когда мне этого хочется.

– Артистка! Хорошо же… Раз уж ты любишь сюрпризы, я подготовил тебе один, который приведет тебя в восторг.

Он схватил ее за руку и потащил к закрытой двери спальни. Резко открыв ее, он спросил, указав на кровать:

– А ее, ее ты тоже не знаешь?

Глаза Жанин округлились от ужаса. Она взмахнула руками, словно хотела оттолкнуть страшное видение, и упала, потеряв сознание.

– Теперь она падает в обморок! Я знал, что это подействует на нее, но не думал, что до такой степени. Принесите побыстрее воды!

Помощники принесли из ванной единственную посуду, которая там нашлась: два стакана для полоскания рта. Комиссар плеснул водой ей в лицо.

Девушка открыла глаза.

– Уже лучше? – нарочито участливо спросил инспектор, склонившись над ней. – Ты в самом деле любила свою подружку. И ты права: это была замечательная девушка. Ты тоже не совсем пропащая, малышка! Вы всего лишь жертвы. Когда ты видела ее в последний раз?

– Несколько дней тому назад.

– Где?

– В том баре, где я только что была.

– Это ваш наблюдательный пункт?

– Нет. Мы там встречались, чтобы поболтать.

– Жаль, что ей так и не хватило времени, чтобы рассказать тебе по секрету о своей близкой кончине. Не знаешь ли ты, кто мог это сделать?

Девушка промолчала.

– Понимаю: если тебе и известно что-либо, ты не собираешься нам рассказывать. Болтовня дорого обходится девушкам твоей профессии. Все дело в том, что твою подругу задушили. И есть все основания полагать, что это может случиться и с тобой.

– Почему именно со мной?

– Бог троицу любит, крошка! Знаешь, кто это сделал? Ты догадываешься, но не хочешь признаться, не так ли? Но тебя об этом и не спрашивают, потому что мы знаем, кто это сделал. Это покровитель твоей подруги, некто Жорж. Ты, наверное, слышала о нем?

– Она рассказывала мне только о каком-то Андре.

– Она говорила тебе только то, что могла сказать. Андре или Жорж, какая разница. Это вымышленные имена. Так ты его знаешь?

– Клянусь, что никогда его не видела.

– Да нет, ты его видела! Он твой знакомый! Заметь, его также зовут Фред. Это тебе ни о чем не говорит?

Жанин побледнела, пробормотав:

– Фред? Этого не может быть!

– Зачем мне это придумывать? Жорж или Андре твоей подруги, твой Фред или некто Роберт, называемый «Месье Боб» – это один и тот же человек! И это он задушил твою подругу. Ты удивлена? Не хочешь ли отправиться в полицию, чтобы посмотреть его дело? Этого негодяя там давно знают.

– Вы лжете! – воскликнула Жанин. – Вы все это выдумали, чтобы я неизвестно в чем созналась! Это ложь, Фред не может быть Андре.

– Но Андре и есть Фред! К тому же Аньес знала об этом.

– Если бы она знала, она сказала бы мне.

– Повторяю, она не рассказала тебе о многом, крошка. Например, она не сказала, что девушка, которую ты заменила, не покончила с собой. Андре, называемый Фредом, потихоньку с ней расправился. Девицу звали Сюзанн. Она была первой. Теперь пришла очередь и второй, а вскоре, если ты не поможешь его отыскать, наступит и твоя очередь. Такая перспектива тебя устраивает?

– Нет, я этого не хочу.

– Это я понимаю. А раз ты этого не хочешь, ты скажешь, где сейчас скрывается Фред.

– Я не знаю, я его не видела.

– Ты его видела не более двух часов назад. Он приходил за деньгами, – не так ли? А поскольку ты к этому времени еще недостаточно заработала, он дал тебе адрес, куда ты должна их ему принести этой ночью. Поэтому ты так торопилась обслужить клиента, которого подцепила в баре на улице Марбёф, где ты обычно не работаешь. По-твоему, это тоже сказки?

Подавленная Жанин не отвечала.

– Тебе больше нечего сказать? Теперь, если ты мне не веришь, я познакомлю тебя кое с кем, в чьих словах ты не сможешь сомневаться, и кому твоя подруга обо всем рассказала вчера вечером. Она даже рассказала ей о тебе! Поэтому мы тебя и нашли. – Он направился к кухне, открыл дверь и сказал почтительно:

– Пожалуйста, сестра, входите.

Поддельной монахине пришлось сделать нечеловеческое усилие, чтобы подойти с выражением боли и спокойствия на лице к той, которая еще несколько дней назад считала ее самой близкой подругой. Брюнетка сначала посмотрела на нее с изумлением, затем как бы с ужасом и пробормотала:

– Невозможно!

– Да нет, возможно! – сказал инспектор.

Кто… Кто вы? – спросила обескураженная девушка.

– Сестра Элизабет, – ответила тихим голосом монахиня. – Ваша подруга была моей сестрой. Вы ничего обо мне не знаете, но она мне очень много о вас рассказывала. Она вас очень любила.

Жанин переводила обезумевший взгляд с живой на мертвую, и с мертвой на живую, не в силах произнести ни слова. Полицейский заговорил первым:

– Признаюсь, что подобное сходство поражает… Она никогда не говорила тебе о своей сестре? Как видишь, она не все тебе рассказывала. Сестрица, повторите этой женщине то, что ваша сестра рассказала вам вчера вечером.

Выслушав мнимую Элизабет, пораженная Жанин проговорила:

– Хорошо, я все расскажу!

– Еще воды? – спросил инспектор.

– Нет.

Она заговорила монотонным голосом, тяжело переводя дыхание:

– «Он» нашел меня на Елисейских полях и сделал знак, чтобы я остановилась в начале авеню Монтень. Он был в такси. Затем, пересев ко мне в машину, приказал: «Двигай!» Пока мы ехали в сторону Алма, он рассказал мне: «У меня большие неприятности, я должен какое-то время скрываться, а затем уехать за границу. Устроившись, я дам тебе знать. Ты приедешь ко мне, и мы заживем счастливо. Только мне срочно нужны деньги! Постарайся их достать. У тебя сейчас сколько?» Мне только что заплатили десять тысяч, он забрал их и приказал найти его только в том случае, если «заработаю» еще пятьдесят. Я сказала ему, что не знаю, получится ли это. Он ответил, что я могу занять деньги у подруг. И принести их ему до полуночи.

– Куда ты должна принести ему деньги?

– В маленькое кафе рядом с Бастилией…

– Покажи адрес.

Она протянула клочок бумаги, на котором был нацарапан адрес. Прочтя, инспектор проворчал:

– «У Жюля»! Я знаю, где это! Он сам будет тебя там ждать?

– Да, во втором зале.

– В котором часу?

– С одиннадцати…

– Вот он и попался, «твой Фред»! Никуда теперь он не денется! Глупец, с шестьюдесятью кусками далеко не уедешь. Теперь он должен сожалеть о том, что столько промотал на скачках и проиграл в рулетку! Если бы он мог предвидеть, что ссора с одной из его «подопечных» закончится таким образом, он копил бы деньги. Это еще раз подтверждает мое предположение, что он убил ее в приступе ярости. Гнев – плохой советчик, особенно тогда, когда нужно спрятать концы в воду.

Он вновь посмотрел на брюнетку, выглядевшую совершенно измученной:

– Ну что, такие дела заставляют призадуматься, не так ли? Ты всего лишь несчастная девушка… Ответь мне еще на несколько вопросов, и я оставлю тебя в покое. Он вышел на площади Алма?

– Да…

– А он признался тебе, что задушил девушку?

– Да.

– Сказал ли он тебе по какой причине?

– Он сказал, что она была шлюха, которая на него донесла…

– Всего-навсего? А он не сказал, как ее звали? И что он заставлял ее работать уже в течение трех лет? Признайся, ты была бы потрясена, если бы он сказал, что ее зовут Аньес?

– Аньес? – переспросила девушка, подняв голову. – Ее звали Кора.

– Кора? Это что-то новенькое. Сестра, говорила ли вам ваша сестричка, что: она изменила имя?

– Да… Я забыла вам об этом сказать, месье инспектор. Аньес даже дала мне понять, что этого потребовал сутенер: ему казалось, что имя Аньес не подходит для ее профессии.

Прежде чем ответить, инспектор посмотрел на умершую:

– Он ошибался, месье Боб! Аньес подходит ей намного больше!

Затем он обратился к Жанин:

– Мы тебя не арестуем, нет никаких оснований. Ты останешься под нашим наблюдением, пока мы не арестуем сутенера. Спокойнее всего будет в участке: сейчас тебя туда отведут, а к часу ночи отпустят. Но я хочу дать тебе хороший совет: остерегайся хвастаться своим будущим клиентам, что ты могла быть третьей жертвой месье Боба! Пресса ухватится за эту историю, возможно, тебя даже попросят дать интервью. Ты не можешь этого делать из уважения к памяти твоей подруги. Сестра, а вы как считаете?

– Я уверена, месье инспектор, что эта девушка будет молчать.

– Да, сестра. Я вам это обещаю. Мнимая Элизабет обратилась к инспектору:

– Не разрешите ли вы мне остаться с ней с глазу на глаз на несколько минут?

– Конечно же… Полицейские вышли в гостиную.

– Жанин, я уже говорила вам, что Аньес вас очень любила.

– О! У вас точно такой же голос, как у нее, и мне кажется, что это ее я слышу, – воскликнула девушка. – Я ее тоже любила, – сказала она в порыве. – Но почему она не назвала настоящего имени? Она ведь могла мне доверять, я ей это доказала.

– Она мне говорила об этом. И была вам очень признательна. Я уверена, что когда-нибудь она вам сказала бы, что ее зовут Аньес, и кем в действительности был тот, который вас обманывал. Но, к сожалению, Господь не оставил ей времени на это!

– Господь? – переспросила Жанин с недоверием. – Скорее уж Боб.

– Нет. Всеми нашими поступками управляет высшая сила. Это Бог решил, что моя бедная сестра уже достаточно пожила…

– Не хотите ли вы заставить меня поверить, что именно Господь направляет убийц?

– Я думаю, что он использует их, как орудие своей божьей воли.

Так как Жанин смотрела на нее, не понимая, мнимая Элизабет продолжала:

– Не кажется ли вам, что Господь именно таким образом хотел вас предостеречь? Вы должны благодарить его, что он пощадил вас, и молиться за вечный покой той, что была вашей подругой… Вы знаете молитвы?

– Я молилась, когда была маленькой.

– Их нельзя забыть! Мы станем на колени у этой постели и помолимся Божьей Матери, чтобы душа нашей умершей покоилась в мире…

Они опустились на колени. Мягкий голос монахини начал: «Я обращаюсь к тебе, всепрощающая Дева Мария…»

Более грубый голос девушки продолжил: «Молись за нас, бедных грешников…»

Когда они закончили молиться, большие глаза Жанин, эти огромные черные глаза, которые показались Аньес такими красивыми в день их знакомства, наполнились слезами. В полном смятении она спросила:

– Сестра, что со мной теперь будет?

– Вы станете той, какой всегда хотели быть: порядочной девушкой… До свидания, Жанин.

– Спасибо, сестра.

Когда девушка вышла в сопровождении двух полицейских, инспектор сказал мнимой Элизабет:

– Очень жаль, что они не могут стать монахинями. Это был бы самый лучший способ их перевоспитания с тем, чтобы они приносили, наконец, пользу!

– Необходимо еще и призвание, – сказала монахиня. – Инспектор, могу ли я воспользоваться вашим предложением и взять одну из машин, чтобы поехать к Джеймсу?

– Вас уже ждут внизу.

– Затем я возвращусь сюда, чтобы посидеть у постели умершей.

– Она не будет в одиночестве. Во время вашего отсутствия в квартире останутся двое полицейских.

– Бедняжка Аньес! Думала ли она, что у ее постели будут дежурить полицейские?

– Полиции приходится всем заниматься, сестра! Мне кажется, что вы считаете нас бессердечными.

– Я вас уважаю – вас и вам подобных, но я глубоко убеждена, что самая эффективная полиция – это та, которая черпает вдохновение в милосердии.

– Это спорная точка зрения, сестра. Тем не менее разрешите выразить вам наши самые искренние соболезнования.

– Благодарю вас, месье инспектор.

В то время, когда полицейская машина увозила ее в сторону Марли, мнимая Элизабет пребывала в задумчивости…

Сначала она от всей души поблагодарила свою сестру-мученицу за то, что она не переставала вдохновлять ее во время допроса, так что она смогла ввести в заблуждение полицейских и сыграть самую трудную роль в своей жизни. Роль? Была бы это всего лишь роль? Инстинктивно, но, чтобы шофер не заметил странных жестов монахини, сидевшей одиноко на заднем сидении, она прикоснулась к скромному белому чепчику, обрамляющему ее голову, к повязке, которая обрамляла ее лоб, к скромной накидке монахини из Канкаля… Пальцы ее продолжали скользить по черному платью, по талии, перехваченной кожаным поясом. Дотронулись до разорванных четок, которые ей все же удалось прикрепить к поясу, как это делала Элизабет и все монахини. Затем она сложила руки в молитве. Не являлся ли этот жест самым таинственным из всех жестов?

Ее руки, не знавшие тяжелого повседневного труда, были руками грешницы, которых Аньес стыдилась. Ей хотелось получить очищение трудом на благо Господа и обездоленных этого мира…

Аньес не нужно было смотреться в зеркало, чтобы увидеть, что она совсем не та, что была прежде. К физическому сходству с сестрой присоединилось духовное. Как будто мысли, сердце и особенно душа Элизабет перенеслись в Аньес. И это было самым большим чудом той, что была уже на небесах. Сверхъестественное вмешательство Элизабет не заставило себя ждать: оно было таким же молниеносным и эффективным, как и принятое ею накануне земное решение освободить свою сестру от сомнительного прошлого. Аньес также понимала, что ни разу за время мучительного допроса она не солгала, ее ответы были искренними, так как она в самом деле стала «сестрой Элизабет». Умерла Аньес-Ирма, а не Элизабет.

Через несколько минут ей предстоит в присутствии того, кого она любила всем сердцем, самое мучительное испытание. Добровольно, потому что этого требовала память умершей, Аньес принесет в жертву свою любовь. Элизабет не побоялась пожертвовать своей жизнью, чтобы ее сестра смогла, наконец, освободиться от своего прошлого, теперь наступила очередь Аньес исполнить свой долг и занять место сестры. Таким образом, ни одна сестра не предаст другую…

Загрузка...