Джентльмены женятся на брюнетках

Глава первая

Итак, я собираюсь снова начать вести свой дневник, потому что у меня почти не бывает такого времени, когда бы я ничего не делала. Ну, то есть я хочу сказать, что, во-первых, я очень честолюбива и думаю, что почти каждая замужняя девушка должна иметь какое-то занятие, если она достаточно богата, чтобы иметь слуг, которые освободили бы ее от домашних дел. И особенно, если девушка замужем за таким мужем, как Генри.

Потому что Генри — ужасный домосед, и если бы еще и девушка была такой же домоседкой, то стычки между ними были бы неизбежны. Вот почему я и пытаюсь что-то сделать в Жизни и не позволяю всему остановиться только из-за того, что я вышла замуж за одного из своих избранников. Но я всегда верила, что очень полезно общаться с людьми разных классов, и поскольку мой муж — из класса богатых, я предпочитаю общаться с умными джентльменами, которые имеют представление о мире. Так что я почти всегда узнаю от них что-то новое, и, когда я возвращаюсь домой и сталкиваюсь с Генри, у меня всегда найдется, что ему сказать. Так что, если бы мы с Генри проводили бы все время вместе, у нас не было бы ни одной яркой мысли. А это действительно блестящая идея — поддерживать огонь в семейном очаге и не допускать развода, сохраняя на семейной жизни налет романтизма.

После того как мы с Генри поженились, первое, чем я стала заниматься, это кино. И мы взялись за постановку суперфильма о сексуальной жизни общества времен Долли Мэдисон. Но, когда сценарий был написан, у нас возникла небольшая трудность, потому что сценарист хотел, чтобы фильм был наполнен до отказа только «психологией». А режиссер хотел, чтобы он был набит массовыми сценами. Ну а Генри хотел, чтобы в нем было достаточно морали и нравственных уроков.

Ну а мне было все равно, чем он наполнен, потому что в нем было достаточно прелестных сцен, в которых исполнитель главной роли гоняется за мной среди деревьев, а я выглядываю из-за стволов. Ну и тогда великий киномагнат мистер Голдмарк сказал: «А почему бы нам на всякий случай не сделать этот фильм набитым всем подряд?»

Ну и тогда сценарий стал просто очаровательным, потому что это была уже не просто милая любовная история, но очень «психологическая», дающая огромный нравственный урок, с массой прелестных пейзажей, на фоне которых сняты сцены армейского бунта. И фильм действительно был так наполнен всем, что временами три или четыре события снимались одновременно.

Ну, например, самая «психологическая» сцена, которая была у Долли Мэдисон, снималась в перламутровой ванне шикарного особняка, где Долли думала о своем любовнике, и тут же, в двойном изображении, шла сцена армейского бунта, который разворачивался под окнами ванной комнаты Долли Мэдисон.

Оказалось, что Долли Мэдисон была девушкой из Вашингтона, и потому нам пришлось поехать в Вашингтон, округ Колумбия, чтобы снять сцены с учетом исторической достоверности. Но это оказалось ужасно трудно — снимать кино в Вашингтоне, потому что, как только вы найдете там очаровательное место у Капитолия и все будет готово к съемкам, тут же появляется сенатор Боррер или другой великий человек и становится перед камерой. И я хочу сказать, что это просто невозможно — работать с камерой в Вашингтоне так, чтобы перед ней не торчали какие-нибудь выдающиеся люди. Так что в конце концов все эти сенаторы могут просто погубить фильм, потому что, даже если их костюмы и необычны, их все равно не отнесешь к эпохе Долли Мэдисон.

Так что в конце концов я попросила Дороти придумать несколько подходящих извинений, чтобы заставить всех сенаторов уйти от камеры. Ну и Дороти как-то сказала всем сенаторам, что лучше бы им всем исчезнуть, потому что мы снимаем психологическую картину, а их умственное развитие пока не достигло уровня эпохи Долли Мэдисон. Но я все же считаю, что я могла бы и сама напрячь свои мозги, чтобы придумать что-то более тактичное для обращения к сенаторам.

А когда наш фильм был закончен, то оказалось, что называться он будет «Сильнее, чем секс». Это название придумала одна довольно яркая девушка из свиты мистера Голдмарка. А великий моральный урок этого названия состоял в том, что девушка всегда может устоять, если остановится и подумает о Матери. И мой крупный план, где я останавливаюсь и думаю о Матери, сделанный со специальным световым эффектом — как неясная фотография сквозь дымчатую кисею, — был и в самом деле весьма лестным для меня. Так что мы могли бы сразу приступить к съемкам другого фильма, если бы не «кое-что».

Потому что я очень люблю «малышек», а когда девушка выходит замуж за такого богатого джентльмена, как Генри, материнство кажется еще более прекрасным, особенно если окажется, что малыш — вылитый «папочка». И даже Дороти говорит, что «малыш, похожий на богатого отца, это так же надежно, как деньги в банке». Ну, то есть я хочу сказать, что иногда Дороти бывает очень философской и говорит такое, что заставляет девушку удивляться, что человек, который делает такие философские замечания, может так попусту тратить время, как это делает Дороти.

А я всегда думала, что, чем скорее после брачной церемонии девушка становится матерью, тем выше вероятность, что малыш будет похож на «папочку». Ну, то есть я хочу сказать, что если это произойдет прежде, чем ум девушки сосредоточится на чем-нибудь еще. Но Дороти сказала, что, будь она на моем месте, она остановилась бы на одном малыше, потому что Дороти считает, что все, похожее на Генри, достаточно иметь в одном экземпляре. Нет, у Дороти нет почтения даже к материнству!

Ну и, конечно, мне пришлось бросить кино, потому что я не смогла бы быть такой нечестной, как одна замужняя кинозвезда, которую я знала, и которая подписала контракт на съемки довольно длинного сериала, не сообщив компании про свой «секрет». И уже на половине сериала снимать ее в полный рост стало довольно затруднительно, потому что по сценарию она должна быть худенькой, и стройной, и незамужней девушкой. Так что в конце концов пришлось снимать все сцены с нею, не показывая ничего, кроме головы, торчащей над кустарником или выглядывающей из окна. И в результате ее столько раз снимали крупным планом, сколько ни одну другую кинозвезду. Но я все же считаю, что это непорядочно — получать «крупный план» подобным способом.

Итак, после того как Генри услышал о моем «секрете», у него сразу появилась мысль поехать жить в их старый фамильный дом, где наша «маленькая мышка» и могла бы появиться на свет. Потому что «маленькая мышка» — это прозвище, которое мы придумали, чтобы называть нашего малыша, пока нам не известно, кем он собирается оказаться. Но я и в самом деле предпочитаю Нью-Йорк, и потому сказала Генри, что поскольку вся их семья родилась в пригороде Филадельфии, то почему бы не дать шанс нашей «маленькой мышке»? Потому что в одной научной медицинской книге под названием «В ожидании маленького незнакомца» я прочла, что следует быть там, где вы могли бы смотреть на искусство, и иметь приятные мысли, и не читать ничего, кроме прекрасных поэм и прелестных романов, пока не случится это событие. Но Дороти, конечно же, сказала, что лучше бы мне время от времени листать страницы «Ring Larduer», и тогда, если малыш будет мальчик, он может вырасти и стать миллионером. Но в любом случае, сказала я Генри, мы должны быть в Нью-Йорке, где собраны все искусства и вся литература.

Но Генри сказал, что их собственная гостиная в пригороде Филадельфии буквально набита искусством, потому что его отец годами коллекционировал только искусство — и больше ничего. И там действительно довольно много маленьких фаянсовых статуэток, изображающих девушек с кавалерами, готовыми пуститься в менуэт, и три корзины со старинными часами, не говоря уже о большой мраморной статуе ребенка в натуральную величину, принимающего ванну с настоящей губкой в руках, и семи светильниках для пианино. Ну и Генри сказал, что зачем нам ехать в Нью-Йорк, когда все это искусство находится у нас в собственном доме?

Но я сказала Генри, что искусство в нашей гостиной — мертвое, тогда как в Нью-Йорке оно идет вперед и дальше, так что вы даже можете на выставке встретить великого художника и спросить его, зачем он это сделал? Ну, и чему-нибудь там научиться.

Но Генри был уверен, что ему следует быть там, где был его отец. Потому что отцу Генри уже больше девяноста, и Генри пытается отучить его от очень плохой привычки переделывать завещание всякий раз, как у него появляется новая медсестра, которая за ним ухаживает. И как бы ни пыталась вся семья найти для него самую непривлекательную сиделку, похоже, это не имело для него никакого значения: отец Генри все равно ухитрялся в нее влюбиться.

И мать Генри так же романтична, как и его отец. Ну то есть я хочу сказать, что когда 72-летняя леди вобьет себе в голову, что ее дворецкий безумно влюблен в нее, то очень трудно бывает уговорить дворецкого остаться. И Дороти даже говорит, что если бы мне удалось заставить всех сочинителей песен увидеться с матерью Генри, то это был бы надежный способ избавить мир от Песен о Матери.

Ну а что касается сестры Генри, то у нас с ней практически нет ничего общего. Ну, то есть я хочу сказать, что я не против мужских моделей на девушках, если модели эти скопированы с красивых модных картинок типа «что будут носить молодые мужчины». Но Энн Споффард — это такого сорта тип людей, которые всю жизнь проводят между конюшней и собачьей конурой, причем без всякого принуждения. Ну, то есть я хочу сказать, что я всегда стараюсь думать хорошо о каждом, и я действительно могу поверить, что девушка может совершенно бескорыстно неделями купать чесоточную собаку и лечить ее, забыв при этом о себе. Но ведь, в конце концов, она и к людям могла бы быть добрее и выливать на себя побольше одеколона, прежде чем идти в гостиную. Так что в конце концов мне пришлось поработать мозгами, чтобы придумать, как заставить Генри переехать в Нью-Йорк.

И когда я хорошенько ими поработала, то обнаружила, что настоящая причина, почему Генри хотел бы остаться в пригороде Филадельфии, состоит в том, что он известен, пока он там. Но, когда он переедет в Нью-Йорк, он уже не будет казаться таким уж необыкновенным джентльменом. Потому что, чтобы стать известным в Нью-Йорке, надо стать таким, как Отто Кан, например, так много сделавший для Искусства. Ну или таким, как Реформаторы, которые давно уж борются против Искусства. Ну, то есть я хочу сказать, что мистер Кан всегда может стать знаменитым, решив поставить какую-нибудь драму, тогда как Реформаторы могут стать известными, просто запретив ее.

Но у Генри, похоже, никогда не было достаточно идей, чтобы чего-нибудь начать, и хотя не нужно никаких идей, чтобы что-то запретить, в Нью-Йорке так много людей такого сорта, что соревноваться с ними ужасно тяжело.

А единственное, что Генри в состоянии делать, — это клеймить безнравственность и выступать против низкой морали. Но он, похоже, не в состоянии заставить всех людей раскаяться, потому что те, кто слушает подобные беседы, имеют безупречную мораль, и они просто желают послушать о тех, у кого ее нет совсем. И те рискованные вещи, о которых говорит Генри, могут заинтриговать вас, когда вы живете в окрестностях Филадельфии, но перестают волновать, когда вы переезжаете в Нью-Йорк.

И, конечно, когда джентльмен из Канзас-сити или Сент-Луи приезжает в Нью-Йорк и чувствует, что он теряет здесь свою значительность, он может попытаться вернуть ее, швыряя деньги официантам, билетным спекулянтам и хозяйкам ночных клубов. Потому что любой может пойти в ночной клуб и за пару сотен долларов назвать его хозяйку по имени. Но мысль стать известным в ночном клубе совсем не привлекает Генри, ну разве что пойти туда и прочитать мораль всем веселящимся, и стать известным, добиваясь их закрытия.

Так что мне пришлось немало потрудиться, чтобы придумать, как заставить Генри почувствовать себя известным в Нью-Йорке, и я решила, что самый быстрый способ — это вступить в какое-нибудь общество. Ну и тогда я вспомнила о своем нью-йоркском друге-джентльмене, который очень, очень знаменит и который член почти всех обществ, и написала ему письмо, и попросила, если ему нетрудно, написать Генри, и пригласить его в Нью-Йорк, и предложить ему куда-нибудь вступить.

А сам этот джентльмен принадлежит к обществу «Друзья культуры», и к «Ассоциации любителей природы», и к «Чумной лиге Нью-Йорка», которая против чумы у собак, и к «Обществу Огайо». Он написал Генри и пригласил его вступить во все эти ассоциации, за исключением «Огайо», потому что это общество совершенно исключительное, потому что вам придется родиться в Огайо, чтобы вступить в него. Но он прислал Генри приглашение вступить в «Общество Пенсильвания», которое не такое исключительное, как «Огайо», потому что все, что вам нужно, чтобы вступить в него — это родиться в Пенсильвании.

Ну и когда Генри начал получать все эти приглашения, он почувствовал себя очень довольным, считая, что его известность достигла и Нью-Йорка. И он решил ехать прямо туда и вступить во все предложенные общества. Ну и, конечно, ему пришлось и меня взять с собой. И когда я вновь оказалась в «Ритце» после всей этой семейной жизни, через которую мне довелось пройти, я почти готова поверить, что могу наконец вздохнуть свободно.

В первый же вечер, как только Генри прибыл в Нью-Йорк, он отправился на грандиозный банкет и там сидел за одним столом с Эми Рэндом, который очень, очень интеллектуальный, потому что как-то раз он съездил в Китай и теперь едва мог выносить всех окружающих, после того как вернулся, и с П. Сандерсом, который знаменит тем, что сказал, что «как слышится, так и пишется», и с Честером Рибоди, который проводит все свое время, наблюдая за белками и описывая все их движения. И эта встреча с такими знаменитыми людьми, которых так много в Нью-Йорке, дала Генри много новых мыслей и открыла ему глаза на многое. Потому что после того, как он побеседовал с ними, он с удивлением узнал, что у него мозгов не меньше, чем у них. Именно это и происходит всякий раз с людьми, у которых был комплекс неполноценности перед поездкой в Нью-Йорк. Потому что независимо от того, насколько силен ваш комплекс, в Нью-Йорке полно людей, у которых мозгов не больше, чем у вас.

Ну а когда Генри вернулся с банкета, я спала в его спальне в своей новой розовой ночной рубашке, так что в конце концов я заставила его пообещать, что мы всегда будем жить в Нью-Йорке, где наша жизнь будет более интеллектуальной.

И еще я заставила Генри подписаться на бюллетень Клуба «Книга месяца», в котором вам рассказывают о книгах, которые вам следует прочесть, если вы хотите стать выдающейся личностью. И это в самом деле замечательно, когда пятьдесят тысяч человек каждый месяц читают одно и то же.

Ну а потом мы с Генри сняли квартиру в новейшем доме на Парк-авеню, и я не позволила обставить ее ничем другим, кроме итальянских древностей и старого Рембрандта. И тут я не могу сдержать улыбку, потому что я всегда считала, что всякий интерьер должен быть украшен розовым атласом с оборками. Но после того, как девушка изучит все Искусство, она с трудом может выносить что-либо другое, кроме старых итальянских мастеров. Так что вместо всех моих шифоновых пеньюаров с оборками из страусовых перьев, какие я всегда носила раньше, теперь на мне старинного покроя платье из старой итальянской парчи, с длинным шлейфом, которое пошито из средневековой рясы папы римского, все краски на которой, правда, давно поблекли.

А когда мы делали детскую для нашей «маленькой мышки», наш декоратор нашел нам подлинную итальянскую колыбель какого-то очень древнего века. Но Дороти сказала, что идея старого мастера была, похоже, в том, что если бэби вдруг умрет, то колыбель можно будет сразу приспособить и под похороны. И Дороти опасалась, что любой ребенок, которому придется спать в этой колыбели, будет расти со стойкой меланхолией.

Ну, то есть я хочу сказать, что иногда у Дороти бывают правильные мысли, потому что оказалось, что древняя итальянская квартира ужасно угнетает, особенно в дождливую погоду. Так что мне даже пришлось уговорить Дороти почти все время проводить у нас, чтобы я не впала в депрессию среди всей этой древней обстановки.

И наконец наступил день, когда наша «маленькая мышка» должна была появиться на свет, а мы с Дороти как раз были на ланче в «Ритце», после чего Дороти собиралась пойти по магазинам, а после — на чай без церемоний. Ну и она пригласила и меня пойти с ней вместе. И хотя ничто мне так не нравится, как магазины и чай без церемоний, но я все же решила отказаться и вместо этого отправилась домой. И когда после полудня мне положили на руки «маленькую мышку», я почувствовала себя вознагражденной за все, от чего мне пришлось отказаться.

Я позвонила Дороти на вечеринку, чтобы сообщить ей, что это оказался мальчик. Да, ничто не трогает сердца людей сильнее, чем когда девушка, с которой они вместе веселились, пройдет через Долину теней и выйдет из нее с ребенком на руках.

И поэтому всем на вечеринке ужасно захотелось меня поздравить. Ну и тогда я села в кровати в своей пастельной рубашке ранне-итальянского возрождения, и мы закатили такую вечеринку, приветствуя «маленькую мышку»! Ну, то есть я хочу сказать, что люди все прибывали и прибывали, и мне пришлось опять звонить в ресторан «Рубенс», чтобы прислали еще сэндвичей. Но медсестра позволила нам всем лишь краем глаза посмотреть на «маленькую мышку», потому что шум и сигаретный дым, конечно же, не самое полезное для маленьких детей в день их рождения.

Ну и в конце концов я была вознаграждена за все, что мне пришлось пережить, когда Генри открыл для меня грандиозный кредит. Потому что ничто не заставит мужа стать таким сентиментальным в деньгах, как день, когда мы можем назвать девушку «маленькая мама».

Ну и после того, как все это закончилось, Генри, конечно же, решил, что теперь я должна оставаться дома и быть только женой и матерью. И я действительно не возражала, пока мне приходилось быть в постели. Но, как только я встала, мои мозги вновь заработали, и я опять задумалась, чем мне заняться.

Однако фильмы я решила больше не снимать, поскольку «Сильнее, чем секс» оказался никем не понят и завершился финансовым провалом. Ну и взамен я решила стать девушкой литературной и проводить как можно больше времени вне дома, в какой-нибудь литературной обстановке.