Дикарь из глубинки или курс выживания для мажорки

Глава 28. А ты меня...

Миша

– Ты надолго в столицу, сынок?

– Ничего определенного сказать не могу, мам.

– Ты по работе или… – хитро щурит глаз матушка.

– Или, – сдаюсь.

Мать расплывается в улыбке. Глаз загорается. Но тут же, встрепенувшись, она начинает суетливо собираться. Приговаривая:

– Ну и отлично! Может, я теперь хоть чаще тебя видеть стану.

– Может быть, – нехотя соглашаюсь.

Нет, побывать в гостях у матери я всегда рад. Там, как в детстве: всегда тебе рады, всегда тебя ждут. Стол накроют, теплом окутают, уютом окружат. И в тридцать с гаком себя ребенком почувствуешь. Просто о переезде в Москву пока даже думать тошно. Наелся я в свое время этой городской жизни. Опостылело. Но херня в том, что и Милку отпустить я теперь не могу.

– Слушай, Мишка, у меня кран в ванной начал подтекать. Заедешь перед отъездом в область? Глянешь? – уже в пороге спрашивает ма.

– Давно?

– Ну…

– И чего молчала?

– Да думала, оно само, как-нибудь…

– Мам, – вздыхаю.

Как же, ага, само.

– Заеду. А лучше отправлю Леху. Быстрее получится.

– Ну, а хотя бы на чай? Я пирогов с капустой напеку. Все, как ты любишь.

– А картошечку на сале пожаришь?

– Пожарю!

– Заеду, – расплываюсь в улыбке.

– Отлично. И Милу свою привози. Хорошая она девочка, – понижает голос до доверительного шепота моя Наталья Федоровна, – понравилась она мне, Мишка.

– Не обещаю, – киваю, – но попробую, – эта “хорошая девочка” с характером пантеры. Руку по локоть откусит, если что не по ее. Пережует и не подавится. Я, конечно, тоже знатно перед матерью приврал. Про ЗАГС ляпнул, не подумав. Милка меня взглядом пошинковала, как капусту, и закатала в банки. Но повернуло меня на ней. Переклинило. Долго мучиться неопределенностью мне уже не по годам. Девка понравилась – девку надо брать. Особенно такую, как Милка. С остальным будем по ходу пьесы разбираться.

Да уж, Михаил Русланович. Куда ты лезешь…

– Миш, – шепчет ма, – а сколько у вас разница в возрасте, а?

– Мам.

– Ладно, – отмахивается родительница, – поняла. Какая разница, правда? Главное, чтобы ты счастлив был, Мишань, – как ребенка треплет меня за бородатую щеку матушка. – Только смотри мне, – хмурится тут же, – девочку не обижай! Ты вон какой лоб здоровый и бородатый! А она у тебя маленькая и хрупкая. С такой, как со статуэточкой надо! Понял?

– Понял.

– Что понял?

– Не обижать, не портить, на руках носить, пылинки сдувать.

– Молодец, – удовлетворенно улыбается ма, хлопая меня по плечу.

– Я ведь могу и обидеться, – заламываю бровь. – Вообще-то я твой сын, мам.

– Поэтому и предупреждаю. Что знаю тебя уже тридцать пять лет. Не упусти!

– Понял, мам, – киваю. – Понял.

– Все, я ушла. Миленочка, деточка, до свидания!

– До свидания, Наталья Федоровна, – выплывает в коридор Милка. – Приятно было познакомиться, – улыбается смущенно. Краснеет миленько. Мои глаза сразу к ее фигурке приклеиваются. В моей огромной белой футболке она кажется еще меньше и тоньше. Тростинка. Стоит, голыми ступнями на холодном полу переминается… Блин, вот я олень! Надо было подогрев врубить! Отморозит свои пальчики аккуратные, а я их еще зацеловать не успел.

– Взаимно, деточка, – говорит ма и смотрит на меня выжидательно.

Я приобнимаю Милку за плечи. Притягиваю к себе под бок. Она улыбается подозрительно ярко. Льнет ближе, опасно послушно. Чмокаю принцессу в макушку. Мать, одарив нас улыбкой, полной умиления, машет на прощание и выходит из квартиры.

Только дверь с хлопком закрывается, мне тут же прилетает острым локотком по ребрам.

– Какого, блин, хрена?! – возмущенно шипит моя пантера, сбрасывая мою руку.

– Не выражайся. Тебе не идет сквернословить, принцесса.

– Я не принцесса! – упирает руки в бока Милка. – Что ты устроил за цирк? Какая женитьба, какие ручки, что за нафиг? Я не собираюсь за тебя замуж!

– Уверена?

– Да!

– Это пока.

– Миша!

– Что?

– То, что… – машет рукой, – между нами… ну… – идет пунцовыми пятнами Милка, – вот это вот все, что было ночью, ничего не значит, ясно?! – тараторит, смущается.

Я улыбаюсь.

Милка пыхтит, как ежик.

– Миша!

– Ясно, – пожимаю плечами, – все ясно.

Очень все ясно! Значит, она ничего не помнит? Занимательно. Милка и алкоголь – две вещи плохо совместимые. Пьяненькая она готова на все, а утром, трезвая, она не помнит ни черта. Хорохорится только. Хвост веером распушила и носится по квартире. Мечется из угла в угол. Вещи собирает.

Стоп.

На кой черт она их собирает?

– Ты куда собралась?

– Домой.

– Я тебя не отпускал.

– А ты мне не муж, чтобы куда-то меня не отпускать. Ты мне вообще никто!

– А мне сегодняшней ночью казалось, наоборот.

– Вот! Ключевое – тебе казалось, – хватает свои трусики из ванной, где она вчера их и оставила, и летит к тому безобразию, серебристой кучей валяющемуся у кровати. Правда, там ее точно ждет разочарование – оно разодрано на хрен. Да, я такой. Мужик пылкий и порывистый.

– Ты его порвал! – охает Милка, подцепляя блестящую майку, которую ей по ошибке впарили, как платье. – Оно же было совершенно новое!

– Это было недоразумение, а не платье.

– В чем я поеду домой, по-твоему?!

– Ты не поедешь домой.

– Поеду! – топает ножкой коза. – Если придется, в одних трусах поеду. Отвернись!

Я поджимаю губы. Хмыкаю, сдерживая рвущийся наружу хохот. Отворачиваюсь. А чего бы не отвернуться, когда передо мной шкаф с напольным зеркалом в полный рост. Малость меняешь угол обзора и вуаля…

– И вообще, между прочим, это было подло! – обиженно бурчит принцесса, натягивая свои ниточки-трусы по длинным стройным ножкам на идеальную жопку.

Что в них, что без них – разницы нет. Я всю жизнь не устану удивляться, как бабы в этом ходят? Стринги, кажется? Нет, смотрится это, конечно, убойно. О, а у нее на правой ягодице родинка.

– Ты вообще меня слушаешь, Миша?!

– Прости, что?

– Подло, говорю!

– Что?

– Ты воспользовался моей беспомощностью!

Я напрягаюсь:

– Чего?

– Я была пьяна!

– И? – не понимаю я.

– А ты… меня… я… уф, отвернись, Миша!

– А что я тебя? – рычу. – Ну? – и не думая отворачиваться.

Пусть скажет прямо, глядя мне в глаза, какой я подлец. Если духу хватит.

– Ты и сам знаешь, что! – упаковывается в халат принцесса по самые уши.

– Не знаю. Озвучь.

– Ты воспользовался моей беспомощностью!

– Это я уже слышал. Каким, прошу прощения, образом я воспользовался, если ты ни хера не помнишь?

Милка краснеет. Крылья ее вздернутого носика опасно раздуваются. Я складываю руки на груди и жду. Чего-чего, а обвинять меня в том, что я воспользовался невменяемым состоянием женщины... В жизни такого не делал, блть! А вот милой девочке Милене стоит быть осторожней с алкоголем, раз ее на раз-два уносит. Это хорошо, что вчера я оказался рядом. Такой терпеливый и правильный мудак. А будь один из тех быков, что к ней яйца на танцполе подкатывали – обесчестили бы девку и глазом не моргнув. И не факт, что как положено в кровати, а не в темном углу туалета. Коза!

– Я поехала домой, – говорит уже спокойней Мила.

Прямо встречая мой взгляд, просит:

– Вызови мне такси. Мой телефон сел.

– Никуда ты не поедешь, пока мы не поговорим. Тем более в таком виде.

– Я не хочу с тобой разговаривать, – прячет глаза принцесса. – Я хочу домой.

Рычу. Сжимаю ладони. Дыши, Миха, дыши. Собираю все свое терпение в кулак и говорю спокойно. По крайней мере стараюсь, чтобы голос звучал ровно:

– Мы сейчас позавтракаем. Выпьем кофе. Тебе привезут одежду. И только тогда ты поедешь домой. Сытая, довольная и, мать твою, одетая, Мила.

– Нет. Я поеду сейчас.

– Не зли меня, Милка. Мое терпение небезгранично.

– А ты не смей разговаривать со мной так, будто у тебя есть на меня какие-то права, ясно?! – вскрикивает девчонка, вскидывая взгляд. – То, что у нас был секс, не значит, что я теперь обязана тебя слушаться, понятно? Хватит мной командовать, мне не пять лет! Я не хочу с тобой завтракать! И кофе пить тоже не хочу! И… и вообще ничего с тобой не хочу! – топает ногой, в глазах застыли слезы. – Я… я не думала, что ты такой!

Я со свистом выпускаю воздух сквозь стиснутые зубы.

– Дура.

– Сам дурак!

– Надо же было так вляпаться.

– Вот именно! Зачем вообще ты приехал? Мужское достоинство защемило, что я не дала, да? – кричит, вся красная, губы дрожат. – Не понравилось, что такого неотразимого и продинамили, и решил закончить начатое? Получилось? Доволен? Понравилось? Мужлан!

У меня внутренности гребаными бантиками скручиваются. Сердце долбит, как отбойный молоток. Пришибу сейчас заразу, как вошь! Если немедленно не заткнется, то точно “закончу начатое”. Долго и со вкусом буду “заканчивать”, пока она мое имя стонать не устанет. Пигалица!

– Ты за языком следи, принцесса.

– А то что? Выпорешь?

– Рот с хлоркой прополоскаю, чтобы из него всякая херь не вылетала.

– Чья это квартира?

– Какая разница?

– Твоя?

– Допустим. Это что-то меняет?

– А нашел ты меня как?

– Не доросла еще, чтобы знать.

– Ты маньяк?

– Мил-лка! – гаркаю. – Заканчивай. Я терпеливый, но не настолько!

– Тогда какого лешего ты ко мне прицепился-то, а?! – взвизгивает. – Как банный лист к жопе! Что тебе от меня надо? Зачем ты сюда приехал? – подлетает и кулаком мне в грудь заряжает. – Зачем?!

Я не дрогнул. Ее удар для меня, как укус комара слону. Шкура толстая. Слова и то жалят больнее. А Милка все молотит и молотит кулачками своим детскими меня в грудь. Кричит, истерит, ругается, брыкается. Такую ересь несет, что даже у меня, здорового мужика, уши в трубочку сворачиваются.

Хватит!

Крутанув ее спиной к себе, обхватываю за плечи. Вжимаю в себя, буквально спеленав по рукам и ногам. Держу крепко, даже дернуться не даю. Мышцы каменные. Милка брыкается. Ужом извивается. Халат сползает с одного плеча, оголяя. Я стискиваю челюсти и не дышу. Стою, обнимаю, к себе прижимаю и жду, когда истерика у принцессы схлынет. Сейчас она, один хер, меня не услышит.

Только когда девчонка затихает, говорю тихо на ухо:

– Мы. Просто. Спали. Ясно?

Замирает. Только дышит часто-часто. Долгое мгновение спустя переспрашивает неуверенно:

– Спали?

– Спали. К моему величайшему сожалению. Я вышел из душа, а ты вырубилась.

– Почему без трусов?!

– Тебе лучше знать. В душ я с тобой не ходил.

Милка делает тяжелый вздох:

– Правда-правда ничего не было?

– Нет, я по-твоему, кто, Серебрякова?

– О, а откуда ты знаешь мою фамилию?

– Давай так, ты истерить закончила? Если нет, то я пошел за хлоркой. Если да, то пришло время перейти к конструктивному разговору. Без вот этого всего: Миша, ты негодяй. Миша, ты маньяк. Миша, я тебя боюсь.

Моя колючая зазноба начинает пыхтеть:

– Я тебя не б…

– Садись! – перебиваю, разжимая стальной захват.

Милка тушуется.

Я подталкиваю ее за жопку к стулу, ущипнув. Вздрагивает. Делает два шага и послушно плюхается пятой точкой на табуретку. Мой – здоровенный для нее – халат сполз. Волосы в соблазнительном беспорядке. Вся такая румяная, сладкая и хорошенькая. Что мне сейчас совсем не конструктива хочется с ней. Даже после всего того потока сквернословий и обвинений я бы скорее предпочел жесткий деструктив, но в горизонтальной плоскости!

– Миш… – поднимает на меня щенячий взгляд.

Я напрягаюсь, ожидая снова услышать что-нибудь в духе: я поеду домой, вызови мне такси, мне голой шастать по городу не привыкать и прочую херь. Но едва не взрываюсь хохотом, когда слышу:

– Я ужасно хочу кушать. Предложение о завтраке еще в силе?