Дикая любовь (М. Джеймс) читать бесплатно онлайн полную версию книги (ч. 5)

Блондинка, которая, как я помню, на свадьбе представилась Сашей, встает, машет нам рукой и мило улыбается.

— Я Саша. Не знаю, помнишь ли ты меня. Мы встречались на свадьбе.

— Ты — жена Макса? — Вспоминаю имя, и она кивает, приглашая меня сесть.

— Точно. — Она обводит взглядом комнату. — Ты знакома с Сиршей и Мэгги, ее лучшей подругой. Это София, она жена Луки Романо, и она близка с Катериной, с которой, как я знаю, ты тоже знакома, поскольку Левин работает на ее мужа. Ана — жена Лиама, спустится через несколько минут. — Она улыбается мне. — Много новых людей, я знаю. Когда я только приехала сюда, мне тоже пришлось многое принять. Но все очень дружелюбны, обещаю.

Я киваю, все еще не находя слов. Изабелла разговаривает с Мэгги, что-то о школах, а я пытаюсь сосредоточиться на том, что говорит мне Саша, особенно когда в комнату входит высокая худая блондинка, которая, как я знаю, должна быть Анной.

— Мы все знаем Левина, — говорит Саша, и я смотрю на нее, чувствуя, как мое сердце слегка подскакивает. — Думаю, мы все были очень рады узнать, что он нашел кого-то.

Он не нашел. Но я не говорю этого, чувствуя, как мгновенный толчок в груди снова опускается вниз.

— Откуда ты его знаешь?

Она слегка пожимает плечами.

— Он помог Максу найти меня. Это очень долгая история. Но у него есть склонность помогать людям, попавшим в беду, особенно, Максу и Лиаму. Он хороший человек, без него я не знаю, смогла бы я выкарабкаться. Ана сказала бы то же самое о том, как он помог Лиаму найти ее. Он действительно один из лучших.

У меня в груди все сжалось от этих слов, и я слабо улыбнулась.

— Я знаю.

Это самое сложное. Я знаю. Я лучше, чем кто-либо другой, знаю, какой он хороший, какой храбрый, благородный и добрый. Он настолько хорош, что нарушил данное самому себе обещание никогда больше не жениться, чтобы обеспечить мне и нашему ребенку наилучшее будущее. Интересно, сколько женщин здесь знают об этом? Думаю, все они что-то знают о его прошлом, исключение составляет Мэгги, поскольку она, похоже, не столько часть этого мира, сколько его задворки из-за тесной дружбы с Сиршей.

— Я учительница, — объясняет она мне, возвращая стакан газированной воды, чтобы компенсировать тот факт, что я не могу пить вино. — Мы с Сиршей близкие подруги еще с колледжа. Я не очень много знаю о том, что у них здесь происходит… — она махнула рукой в сторону других жен, пожимая плечами. — Но Сирша включила меня в совет своего фонда, чтобы я могла взглянуть на происходящее с другой стороны, немного ближе к сердцу. И я приобрела несколько хороших друзей, участвуя в этом.

Ана так же восторженно отзывается о Левине, как и Саша, повторяя то же самое, что и она. Никто не сказал о нем ни одного плохого слова, что меня нисколько не удивляет. А вот что меня удивляет, так это то, что именно Катерина загоняет меня в угол на кухне, когда я иду за добавкой, и улыбается мне, наполняя свой бокал вином.

— Как поживаешь после свадьбы? — Спрашивает она, и я смотрю на нее, немного удивляясь.

— Хорошо? — В конце слова звучит вопрос, которого я не хотела, но он все равно прозвучал, и Катерина бросает на меня сочувственный взгляд.

— Нежелательный брак — это нелегко. Поверь, я знаю.

Я смотрю на нее с минуту, едва не позволяя своему бокалу выскользнуть из пальцев.

— С чего ты взяла, что он нежеланный? — Мой голос звучит резче, чем я хотела бы, резче, чем должен быть, когда я разговариваю с женой босса Левина. Но мне неприятно слышать, как это слово срывается с ее губ.

Катерина поджимает губы, ставит бокал и оглядывается, не вошел ли кто-нибудь еще.

— Мы с Виктором Елена говорим обо всем. И Левина я тоже очень хорошо знаю. Я знаю, что он не женился бы снова, если бы не эти очень необычные обстоятельства. Нежелательный — это, конечно, сильно сказано, но это лучшее, что я могу придумать. Я пытаюсь сказать, что понимаю, что тебе сейчас должно быть нелегко.

Я не знаю, что сказать. Все, что приходит на ум, это послать ее нахуй, но я недостаточно хорошо знаю Катерину, чтобы сказать ей это вслух. Тишина длится несколько тактов, а затем она вздыхает.

— Насколько хорошо ты его знаешь, Елена?

Я моргаю.

— Я замужем за ним.

Катерина тихонько смеется.

— Мы с тобой обе знаем, что в нашем мире это не значит знать кого-то. Я была замужем за Виктором довольно долго, прежде чем узнала о нем как о человеке.

— Хочешь сказать знаешь Левина лучше, чем я? Я его жена.

Катерина наклоняет голову и смотрит на меня с таким терпением, что мне становится немного стыдно за свой тон, но я все равно хочу послать ее нахуй.

— Я не пытаюсь с тобой поссориться, Елена. Я пытаюсь успокоить тебя. Я знаю, что сейчас все непросто. Первые месяцы моего брака с Виктором были невероятно трудными, и он… и тогда он был, совсем другой человек, чем Левин. Я пытаюсь сказать тебе, что, надеюсь, со временем Левин поймет, как ему повезло, что у него есть ты.

Это останавливает меня на месте от того, чтобы послать ее нахуй. Я смотрю на нее, все еще не зная, что сказать.

— Что ты имеешь в виду?

— Я лично видела, на какую жестокость способен Левин, когда кому-то из его близких угрожает опасность. Я также знаю, что он потерял все и винит в этом себя, когда самые близкие люди нуждались в нем, он не смог их защитить, каким бы жестоким человеком он ни был в прошлом. Он боится повторения этого в будущем.

— Я знаю. — Я поджимаю губы, чувствуя, как слишком знакомая боль охватывает меня. — И я пока не могу убедить его, что этого не произойдет.

Слова удивляют меня сразу же, как только вырываются наружу. Я не собиралась произносить их вслух, особенно перед тем, кого не знаю так хорошо. Но по выражению лица Катерины я вижу, что она понимает, хотя бы немного, и это заставляет меня задуматься, может, и хорошо, что я это сказала, и не послала ее туда куда собиралась.

— Будь терпеливой, — говорит она мне. — Я знаю, что твоя сестра, вероятно, тоже говорила тебе об этом…

— Изабелла не самая большая его поклонница. Думаю, она предпочла бы, чтобы я просто сказала ему уйти.

— Меня это не удивляет. — На губах Катерины играет небольшая улыбка. — Изабелла очень заботится о тебе, я уверена.

Она отпивает глоток вина и снова смотрит на меня.

— Со временем все налаживается, Елена. Я знаю, что Левину кажется, что он не сможет выбраться из горя, в котором погряз так долго. Но у него не было никого, кто мог бы дать ему повод для этого. — Она улыбается мне, немного грустно. — Он заслуживает счастья, и ты тоже. Я думаю, вы двое могли бы найти его друг в друге, если бы ты была готова дать ему время и терпение.

— Надеюсь, это правда. — Я тяжело сглатываю, стараясь не выпустить наружу слишком много эмоций. Я не хочу плакать перед ней и не хочу, чтобы она видела, как мне трудно. Я еще не так хорошо ее знаю. Но в то же время сам разговор похож на протянутую руку дружбы. У меня никогда не было друзей, кроме моей сестры. Это похоже на начало шанса изменить ситуацию.

— Спасибо, — тихо говорю я ей. — Прости, что сначала я была не очень дружелюбна. Ты права, это трудно.

— Я знаю. — Катерина дарит мне еще одну из тех маленьких, ободряющих улыбок. — Пойдем найдем остальных. Она поднимает свой бокал. — Они подумают, что мы исчезли. — Она смотрит на меня: — Ты поймешь, что все здесь захотят помочь тебе, когда будет трудно. Мы все заботимся друг о друге, это мир, в котором мы живем.

Я следую за ней в гостиную. Я не совсем понимаю, что чувствую. Все оказались более гостеприимными, чем я ожидала, и я не думала, что Катерина, как никто другой, станет давать мне советы по поводу моего брака. Но в этом есть смысл, когда я думаю об этом. Она жена Виктора, а он знает Левина лучше всех. Господи, спасибо, что я сразу не послала ее!

Дать ему время. Это кажется таким простым советом.

Сделать это гораздо, гораздо сложнее. Все, что у меня есть сейчас с Левиным, это время. Но я не знаю, как лучше его использовать, чтобы сделать наше будущее таким, чтобы мы оба были счастливы.

ЕЛЕНА

Впервые с тех пор, как я приехала в Бостон, я еду домой, в новый дом, а не к Изабелле. Мы получили ключи сегодня утром, и я спросила Левина, стоит ли мне оставаться дома, ведь в дом перевезут все, мебель, которую мы выбрали, наши личные вещи. Он ответил, что нет, что мы наняли достаточно людей, чтобы справиться с этим, и что мне нужно завести друзей. У него были планы пойти потусоваться с Лиамом и Найлом, как только грузчики закончат.

Я понятия не имею, будет ли он дома или нет, когда я приеду. Я думала о том, чтобы отправить ему сообщение с полдюжины раз за то время, пока выезжала из поместья Макгрегоров, высаживала Изабеллу и подъезжала к дому, но не сделала этого. Я не была уверена, что надо так поступать. Приемлемо ли, между нами, давать понять, что кто-то из нас уже едет домой? Кажется, что так должна поступать семейная пара, но я до сих пор не знаю, что мы за семейная пара.

Думаю, никто из нас не знает.

Когда я выхожу из машины, в окнах горит свет. Я чувствую небольшой толчок в груди, как всегда, когда думаю о Левине, слышу его упоминания или говорю о нем. Проходя мимо охраны и вставляя ключ в замок, я задаюсь вопросом, исчезнет ли эта мысль когда-нибудь, либо по истечении времени, либо из-за того, что мне пришлось найти способ оставить ее в покое, чтобы не разбивать сердце снова и снова.

Я открываю дверь и ступаю внутрь. Это первый раз, когда я прихожу домой в этот дом, и, когда я снимаю обувь, гладкий деревянный пол прохладен под подошвами моих ног, я надеюсь, что мы останемся здесь. Мы сохраним все воспоминания, которые, я надеюсь, у нас появятся, если я дам нам время, как считает Катерина.

— Эй? — окликаю я, пробираясь по коридору и гадая, дома ли Левин или он просто оставил свет включенным, или это сделал кто-то из охраны.

— Елена? — Я слышу его голос из гостиной, немного размытый по краям, как будто он немного пьян. Я снова чувствую толчок в груди, вспоминая, как в последний раз видела его пьяным в гостиничном номере в Рио, и как прошла та ночь. Игра в "никогда и ни за что", которая переросла в нечто большее.

Я закрываю глаза от воспоминаний о его руках на моей маленькой неудобной кровати, о том, как мне было все равно, потому что все остальное было так хорошо, о том, как я пришла поговорить с ним на улицу, где вокруг нас витал запах дыма и шумел дождь, бьющий по мостовой, о том, как стена мотеля грубо ударялась о мою спину, когда он целовал меня.

Рио теперь кажется совершенно другим миром, местом, где мы были другими людьми. Я была кем-то более похожим на человека, которым, как мне кажется, я хотела бы быть, свободной, беззаботной и авантюрной, а теперь от меня ждут, что я снова стану той, кого знали все остальные.

Я знаю, что тогда я тоже была безрассудной. Я не задумывалась о последствиях своих поступков, во всяком случае, о возможных последствиях. Но впервые я жила моментом. Я не пыталась ничего делать, кроме как держаться за те краткие мгновения, которые я могла ухватить с Левином, и цепляться за слабую надежду, что, если мы проведем достаточно времени вместе, он поймет, как нам хорошо. Я и подумать не могла, что все обернется таким образом, желанием, чтобы он понял, как нам хорошо вместе, в то время как я ношу его ребенка и мы вместе живем в одном доме… живем… живем в браке. Я и представить себе не могла, что все так обернется.

Я медленно иду в гостиную, пытаясь подавить свои эмоции. Чтобы не думать о том, что сегодняшний вечер пройдет как та пьяная ночь в мотеле, хотя я знаю, насколько это маловероятно.

Левин сидит на диване, одетый так небрежно, как я его никогда не видела, в джоггеры и черную футболку, на его коже легкий румянец от выпитого. Он поднимает глаза, как только я вхожу в комнату, откладывает телефон и смотрит на меня, пока я иду к нему, останавливаясь на краю дивана.

— Я думала отправить тебе сообщение. Я не была уверена, стоит ли сообщать тебе, что я задержусь, или что я уже в пути…

— Ты не обязана. Но это не лишнее. Я не волновался, зная, что ты в поместье.

Не знаю, радует меня это или нет. Не то чтобы я хотела его беспокоить, но мне нравится, что он думает обо мне, гадает, когда я вернусь домой. Я надеялась, что, возможно, он как-то предвосхитит нашу первую ночь в новом доме, хотя догадывалась, что он заставил нас обоих выйти из дома, чтобы не придавать этому значения.

— Как прошел вечер?

Левин пожимает плечами.

— Все было хорошо. Приятно было провести время с Найлом и Лиамом.

— Это не было неловко с… — Я хмурюсь. — Все, что происходит? Ну Лиам возглавляет Королей, и…

Левин хихикает.

— Мы хорошо умеем разделять такие вещи. Мы с Лиамом никогда не будем так близки, как он и Найл, но мы хорошие друзья. Мы знаем, как разделить это и бизнес. Коннор — это другая история. Я понятия не имею, где он устроился, пока вы, дамы, наслаждались в поместье, но и мне как-то все равно.

— Я думала Лиам проводит время со своим братом.

— Особенно когда его брат — Коннор. — Левин снова хихикает, а затем качает головой. — А что насчет тебя? Как прошла ночь? Тебе понравилось?

Вопросы сыплются быстрой чередой, и я моргаю ему.

— Да, думаю, да. На свадьбе я ни с кем не успела так хорошо познакомиться, все произошло так быстро. Было приятно познакомиться со всеми без всего этого.

— Они были добры к тебе? Я знаю, что Сирша и Изабелла не всегда ладят.

— Они все были замечательными. — И у них у всех были замечательные слова о тебе. У меня на кончике языка вертится мысль сказать это Левину. Я не могу не задаться вопросом, понимает ли он, что никто больше не видит в нем неудачника, которым он себя считает, человека, постоянно нуждающегося в искуплении. Я еще не знаю ни одного человека, который знал бы его, который сказал бы что-то подобное. Даже Коннор, кажется, уважает его, хотя, судя по всему, они не очень-то ладят друг с другом в тот единственный раз, когда я видела их обоих в одной комнате.

— Это хорошо. — Левин сдвигается на диване и с любопытством смотрит на меня. — Как ты думаешь, тебе будет здесь хорошо? Сможешь завести друзей?

Медленно я подхожу и сажусь на диван рядом с ним, все еще на расстоянии вытянутой руки. Сейчас я чувствую себя слишком хрупкой, слишком уязвимой, чтобы быть ближе. Ночь была слишком тяжелой для меня, и я хочу от него того, что не уверена, что он готов мне дать.

— Думаю, да, — неуверенно говорю я ему. — Я не ожидала, что они примут меня так скоро, но меня это не огорчает. Это не так уж сильно отличается от того, что меня ожидало бы, останься я в Мексике и выйдя замуж за того, кого мне подобрали. Я бы познакомилась с женами других боссов и женами их сыновей, и у нас были бы похожие вечера, званые ужины, встречи и все такое.

— Вместо этого ты оказалась со мной. — Он улыбается, но в его тоне слышится презрение, и я понимаю, что он не имеет в виду ничего положительного. Я знаю, что должна забыть об этом, но не могу. Особенно сегодня, когда я так устала, и это наша первая ночь в новом доме, и я хотела бы, чтобы все было по-другому, вместо усталости, которая, кажется, поселилась во мне.

— Я бы не была счастливее в такой ситуации, — говорю я ему прямо, и Левин смотрит на меня, его взгляд острее, чем раньше, улыбка исчезла.

— Ты не можешь быть счастлива с мужем, который не может тебя любить. — Его слова все еще размыты по краям, и у меня такое чувство, что он говорит это только потому, что его защита немного ослабла.

Хотелось бы, чтобы это привело к чему-то другому, а не к этому разговору.

— Говори себе это почаще. Но в любом случае я всегда этого ожидала. — Слова застревают у меня в горле. — Я всегда собиралась быть замужем за человеком, которого не люблю, и должна была найти способ быть счастливой, несмотря на это. Чего я не ожидала…

Я смотрю на своего мужа, на его красивое, точеное лицо и голубые глаза, на мужчину, по которому я постоянно страдаю, и остальная часть предложения вырывается сама собой, без моего на то желания.

— Я не ожидала, что у меня будет муж, в которого я влюблюсь, но который не полюбит меня.

В тот момент, когда я это произношу, я чувствую, как вздрагиваю от испуга. Мне хочется выхватить слова из воздуха и вернуть их обратно, не произносить, потому что я никогда не хотела говорить ему так. Я вообще не хотела говорить ему об этом.

Тишина между нами кажется особенно густой и тяжелой. Я чувствую, как мои щеки краснеют, краснеют и нагреваются, и поднимаюсь с дивана, желая оказаться вне комнаты, где угодно. Как можно дальше от этого момента, потому что теперь я уже сказала это и знаю, что не услышу ничего в ответ.

Я уже наполовину поднялась с дивана, когда его рука сомкнулась вокруг моего запястья, притягивая меня обратно, гораздо ближе к нему, чем я была раньше. Меня охватывает жар, все мое тело напрягается от того, как близко он ко мне, и я немного ненавижу себя за это, за то, что, что бы ни случилось, я не могу не хотеть его.

— Мне жаль. — Слова звучат гуще, вырываясь из его рта, эмоции подернуты алкоголем, и я вижу извинения в его глазах. Его рука все еще обхватывает мое запястье, удерживая меня на месте, и я знаю, что, если я снова попытаюсь отстраниться, он отпустит меня.

А я этого не хочу.

— Прости, я не могу. — Его вторая рука тянется к моей талии, притягивая меня ближе. Я чувствую тепло, исходящее от него, напряжение, которое он испытывает, борясь с тем, чего, как я знаю, он хочет, особенно сейчас, когда его самоконтроль уже ослаблен. — Мне жаль. Мне так чертовски жаль, Елена, мне жаль…

Он повторяет это снова и снова, его рука крепко сжимает мое запястье, как литанию, как молитву, пока слова не начинают спотыкаться друг о друга, и я больше не могу этого выносить.

Я люблю его и хочу забрать то, что причиняет ему боль, но не могу.

Поэтому я наклоняюсь вперед и целую его, проглатывая извинения, льющиеся с его губ, потому что это все, что я могу сделать.

Я чувствую, как он напрягается, как пульсация потребности проходит через него, а затем, когда мои губы прижимаются к его губам, он опрокидывает меня назад на диван, его руки внезапно оказываются повсюду.

— Елена…

Его лоб прижимается к моему, и я чувствую вкус водки на его губах, ощущаю, как он уже не в состоянии сказать себе, что ему следует, а что нет. Его рука прижимает мою над головой, широкая ладонь и длинные пальцы обхватывают мои запястья и сжимают их, а его мускулистое тело вдавливает меня в диванные подушки. Он прижимается к моему бедру, жарко проникая сквозь слои ткани между нами, и прилив желания наполняет меня с такой силой, что у меня кружится голова.

— Скажи мне нет, — шепчет он, прижимаясь губами к моим. — Скажи, что я тебе не нужен, Елена. Скажи, что я не тот, кто тебе нужен.

Слезы застилают мне глаза.

— Зачем? — Шепчу я, впиваясь ногтями в ладони, сжимая руки, удерживаемые его хваткой на моих запястьях. — Почему ты хочешь, чтобы я сказала тебе нет?

Левин вдыхает глубокий, дрожащий вздох, его бедра двигаются навстречу мне, и я чувствую тяжесть его желания, как тяжело все это давит на него, как сильно он хочет этого. Так же сильно, как и я, и в этот момент, когда я чувствую, как он трепещет на мне, мне кажется, что он тоже чувствует то же, что и я.

Он просто не может признаться в этом, и это разрывает нас обоих на части.

— Тогда мне не пришлось бы бороться с этим, — пробормотал он. — Если бы ты не хотела меня, я бы оставил тебя в покое. Не было бы никаких сомнений. Но ты, блядь, хочешь, и каждый день мне приходится…

Я прерываю его еще одним поцелуем, приподнимаясь, и мои руки ни за что не хватаются, когда я накрываю его рот своим. — Я не могу тебе этого сказать, — шепчу я ему в губы, снова целуя его. — Я бы не стала тебе врать.

Он стонет, снова вжимаясь в меня бедрами.

— Я не могу остановиться, — бормочет он в поцелуе. — Черт, Елена, я чертовски хочу тебя…

— Я не хочу, чтобы ты останавливался. — Я провожу зубами по его нижней губе, проводя языком по тому же месту. — Но я хочу, чтобы ты отвел меня наверх, чтобы мы могли сделать это в нашей новой постели.

Он такой чертовски твердый, что я чувствую, как он пульсирует на моем внутреннем бедре, и его бедра снова подрагивают от этого.

— Сначала у меня есть идея получше, — бормочет он, а затем его руки отпускают мои запястья, и он скользит вниз по моему телу, его пальцы зацепляются за пояс моих леггинсов.

Я знаю, что он собирается делать, еще до того, как его губы коснутся моих бедер, но я все равно издаю резкий, испуганный крик удовольствия, когда его язык проводит по моему клитору. Каждый раз я удивляюсь тому, как это приятно, как жар его языка успокаивает и одновременно усиливает боль во мне. Его рука лежит на моей внутренней стороне бедра, разводя мои ноги в стороны, а щетина на его подбородке царапает мою нежную плоть, заставляя меня стонать, когда он кончиком языка вычерчивает круги вокруг моего клитора.

Он не так осторожен и не так практичен, как обычно. Я уже была с ним однажды вот так, пьяным и менее сдержанным, и забыла, как хорошо, когда он такой, края его контроля смягчены, а желание растекается по ним, заставляя его забыть о том, чтобы сосредоточиться только на мне. Он хочет поглотить меня, проводя языком по моему клитору и всасывая мою чувствительную плоть в рот, его пальцы обводят внешнюю сторону моего входа, когда он держит меня открытой для своих губ и языка, и мне это чертовски нравится. Я хочу, чтобы он делал со мной все, что хочет, и это именно то, что я чувствую.

Он стягивает с меня леггинсы, задирает футболку, положив руку на живот, пальцы впиваются в материал, а его язык скользит по мне снова и снова, заставляя меня дрожать и трепетать от удовольствия, наэлектризовывающего каждый сантиметр моей кожи. Это так приятно, это влажное желание, которое я чувствую в том, как он прижимается ко мне ртом, как будто я — все, что он хочет попробовать, почувствовать, сделать своим, и я могу забыть на мгновение, что это временно. Что эта сторона Левина, та, которая хочет меня без всяких оговорок, снова исчезнет.

— Кончи для меня, — бормочет он в мою разгоряченную плоть, и слова вибрируют на моей коже. — Я, блядь, хочу этого. Я хочу попробовать твой оргазм на вкус…

Его язык снова тянется ко мне, влажный, горячий и настойчивый, его пальцы впиваются в мое бедро, и он опускает язык ниже, проталкивая его в меня во время толчков, изгибая его так, словно хочет попробовать на вкус как можно больше меня.

— Левин! — Я выдыхаю его имя, бедра извиваются, мой внезапно запущенный клитор пульсирует от потребности в давлении, трении, удовольствии, и он снова вводит в меня свой язык, прежде чем освободить его и дать мне то, в чем я так отчаянно нуждаюсь.

Этого достаточно и недостаточно одновременно. Я чувствую, как оргазм разворачивается внутри меня, как дрожь начинается в ногах и распространяется по всему телу, когда мои мышцы напрягаются, я заливаю его язык своим возбуждением, и я крепко сжимаюсь, желая быть наполненной, желая большего, когда я кончаю для него, выгибаясь против его языка.

— Боже, да… — Левин стонет, а потом засасывает мой клитор в рот, проводя по нему языком, и это отправляет мой оргазм в новый каскад удовольствия, трение о сверхчувствительную плоть делает это так, что я чувствую, будто не могу говорить, не могу дышать, не могу думать ни о чем, кроме того, как это чертовски приятно. Мои пальцы выгибаются так сильно, что ноги сводит судорогой, я бьюсь бедрами о его рот, а он удерживает меня, его язык все еще скользит по мне, пока я лежу, задыхаясь и дергаясь, под его руками.

Он встает, немного неуверенно, и я вижу очертания его члена на мягком материале его джоггеров, торчащий твердый и толстый, готовый для меня. Я тянусь к нему, желая ощутить его в своей руке, во рту, где угодно, но Левин отстраняется, его руки скользят по моей талии, поднимая меня с дивана.

— Ты сказала, что хочешь в постель, — пробормотал он. — Так что мы так и сделаем.

Я полуобнажена, мне смешно и, как бы он ни был пьян, я не уверена, что он должен нести меня вверх по лестнице, но я не могу заставить себя думать об этом. Голова путается от удовольствия и желания, и пока Левин поднимает меня на руки и направляется к лестнице, я думаю только о нашей кровати и о том, что хочу сделать с ним на ней.

Я еще даже не видела ее вживую. У меня нет времени на то, чтобы осознать все это и разглядеть, когда он распахивает дверь в спальню, не обращая внимания на то, как выглядит наше постельное белье или как расставлена мебель, потому что он несет меня прямо к кровати, вываливает меня на нее и идет за мной, его все еще одетое тело склоняется над моим, когда он задирает мою рубашку через голову.

— На тебе… слишком много одежды… — Я задыхаюсь, вцепившись пальцами в подол его футболки и потянув ее вверх. Я хочу снять ее с него, чтобы увидеть всю эту гладкую, мускулистую, покрытую татуировками плоть, и Левин с радостью подчиняется. В этот раз он не спорит, не переспрашивает, уверена ли я, не борется с собой, что делать дальше. Он без раздумий сбрасывает футболку, отбрасывает ее в сторону, своими руками стягивает джоггеры с бедер, и я задыхаюсь, когда его член вырывается на свободу.

— Ты ведешь себя так, будто это сюрприз для тебя, — говорит он с полуулыбкой на лице, наклоняясь ко мне, когда я тянусь к нему. — Не похоже, что ты не видела его раньше…

Его слова обрываются, когда я провожу рукой по его длине, чувствуя, как он горячо и сильно пульсирует в моей ладони, как сперма стекает по моей коже, а его бедра подаются вперед, впиваясь в мою руку. Все в нем сейчас наполнено отчаянием, все эти дни самоконтроля тают вместе с помутнением алкоголя, и одна из его рук обхватывает подушку рядом с моей головой, его дыхание становится коротким и быстрым.

Его голова опускается вниз, его лоб прижимается к моему, когда он целует меня, бедра продолжают двигаться навстречу моей руке, пока я глажу его. Мне нравится чувствовать его таким, твердым и нужным, и я хочу, чтобы это длилось долго.

Он выкрикивает мое имя, когда я выгибаюсь, направляя его между своих ног, и я слышу его шипение удовольствия, когда его набухшая головка прижимается к моему влажному входу, проскальзывая внутрь. Я мгновенно сжимаюсь вокруг него, тугая и желанная, и чувствую дрожь, которая проходит через него, когда он пытается не входить до конца сразу.

— Не слишком быстро, — шепчу я, отпуская его и проводя руками по его спине, чувствуя, как под моими прикосновениями напрягаются его мышцы. — Я хочу…

У меня нет времени сказать, чего именно я хочу. Его рот снова накрывает мой, его язык властно скользит в мой рот, когда он проникает глубже в мое тело, заполняя меня дюйм за дюймом, пока он делает именно то, о чем я просила, отдавая мне каждый дюйм медленно, позволяя мне чувствовать его. Я обхватываю его ногами, и это чертовски приятно.

— Это идеально, — шепчу я, выгибаясь, чтобы принять последний кусочек его тела, когда он проникает в меня так глубоко, как только может, и Левин стонет.

— Нет, это ты идеальная. — Он шепчет эти слова мне в волосы, его бедра начинают двигаться. Я чувствую, как эмоции сжимают мою грудь, но я отталкиваю их, хватаясь за его руки, готовясь к волнам удовольствия, которые накатывают на меня с каждым восхитительным толчком.

Я впиваюсь пальцами в его плечи, притягивая его к себе, желая ощутить горячее скольжение его кожи по мне, блеск пота, собирающегося между нами, то, как его грудь подхватывает и вздымается от дыхания, когда он сильнее вонзается в меня. Я хочу этого все время, того, что он заставляет меня чувствовать, этих моментов, когда он полностью принадлежит только мне и ничему другому. Я слышу, как он выкрикивает мое имя, его бедра вздрагивают, когда он полностью входит в меня и задерживается на мгновение, а затем внезапно освобождается, руки перекатывают меня на бок, и я стону от разочарования из-за внезапной пустоты.

— Недолго, Малыш, — пробормотал он мне на ухо, его твердое мускулистое тело выгибается позади меня, и он притягивает меня к себе, одной рукой скользя по моему бедру и поднимая его, когда он снова вводит в меня свой член. Другая его рука скользит под мою голову, обхватывая мое тело и поглаживая пальцами мою грудь, и это положение становится очень интимным.

Я знаю, что он делает это только потому, что пьян, что если бы он был трезв, то дважды подумал бы об этом, о том, насколько это интимно. Я чувствую его руки повсюду, его мускулистая масса прижимается к моей спине, когда он прижимает меня к себе, член медленно движется внутри меня, а рука, не касающаяся моей груди, скользит между бедер и начинает играть с моим клитором. Он перекатывает мою чувствительную, набухшую плоть между пальцами, заставляя меня задыхаться и выгибать спину от толчков удовольствия, которые он посылает через меня. Я уже на грани того, чтобы кончить снова, когда он вводит себя в меня так глубоко, как только может, и скрежещет по мне, удерживая меня на месте.

— О Боже, я… — Я задыхаюсь, когда он прижимает свои пальцы ко мне чуть более грубо, толкаясь бедрами вверх. Моя спина выгибается, и я снова вжимаюсь в него, когда кульминация начинает наваливаться на меня, поглощая меня, когда я чувствую, как его рот прижимается к моему плечу, а зубы хватают мою кожу. Я не хочу, чтобы это когда-нибудь прекратилось. Я не хочу, чтобы он когда-нибудь останавливался, и я слышу свой стон, когда он переворачивает меня на живот, бедра двигаются быстрее, когда он вколачивается в меня сзади, его пальцы все еще перекатываются по моему клитору, пока я кончаю на него, чувствуя себя как бесконечная приливная волна удовольствия.

— Черт, я не хочу кончать, черт, я не могу… — Левин стонет надо мной, наклоняется ко мне, прижимается ртом к моей шее, и я чувствую, как он напрягается и вздрагивает, одной рукой хватаясь за подушку рядом с моей головой, а другой за бедро, когда он начинает кончать, и я чувствую, как горячая волна заполняет меня.

Он остается в таком положении надолго, вдавливая меня в матрас, бедра двигаются резкими, быстрыми движениями, и я не хочу, чтобы он двигался. Я хочу, чтобы он так и оставался, чтобы его горячее, твердое тело прижималось к моему, чтобы он быстро дышал мне в ухо, чтобы его жар заполнял меня. Но все заканчивается. Это всегда заканчивается. Он отползает от меня, тяжело дыша, и, перевернувшись лицом к нему, я готовлюсь к тому моменту, когда он отстранится и замолчит.

— Черт, Елена…, — выдыхает он мое имя, и когда я нерешительно двигаюсь к нему, желая окунуться в тепло его тела, я чувствую, как его рука обхватывает мои плечи.

Он прижимает меня к своей груди, и я вдыхаю его теплый сосновый аромат, закрывая глаза от нахлынувших на меня эмоций. Мы в нашей постели, в нашей спальне, в нашем доме, и я позволяю себе ненадолго погрузиться в этот момент, желая запомнить эту ночь, нашу первую ночь здесь.

— Тебе нравится дом? — Мягко спрашиваю я, перекидывая одну из своих ног через его, желая быть как можно ближе к нему.

Я чувствую, как он прижимается губами к моей макушке, а его пальцы перебирают мои волосы.

— Нравится, — мягко говорит он. — Ты сделала хороший выбор.

— Я тоже так думаю, — шепчу я, прижимаясь к нему щекой, но я больше не говорю о доме, и мне интересно, знает ли он, как много вещей я хочу ему сказать, но не могу.

Это ощущение горько-сладкого момента… лежать вот так в его объятиях. Это все, чего я хочу, и все, что, как я знаю, у меня будет только на некоторое время. Разве это не лучше, чем не иметь его вообще? Спрашиваю я себя, чувствуя, как его дыхание выравнивается под моей щекой, и понимаю, что он уснул. У меня может быть лишь часть его или вообще ничего. Разве это не лучше?

Было время, когда я невинно думала, что, конечно, лучше. Но теперь я уже не уверена.

Он знает, что я люблю его, понимаю я, лежа рядом. И я не думаю, что он был настолько пьян, что забудет об этом утром. Я чувствую, как по моим щекам снова разливается жар, хотя уверена, что он не станет об этом говорить.

Но он знает. Я не могу вернуть все назад, а жаль.

Я не хотела быть той, кто скажет это первой.

ЛЕВИН

Первые недели нашей с Еленой жизни в новом доме были совсем не такими, как я ожидал. Хотя я не уверен, чего именно я ожидал. В последний раз, когда я был женат, в последний раз, когда я жил с кем-то, я был совсем другим человеком.

Оставаться у Изабеллы и Найла было проще. После двенадцати долгих лет жизни в одиночестве я выработал привычный распорядок дня, мне было легко оставаться одному. Оставаясь с ними, я не чувствовал себя по-другому. Мы с Еленой существовали в неком подобии лимба, ложась спать вместе и просыпаясь вместе, но без всех остальных обязанностей и рутины, которые возникают при совместной жизни.

Теперь все изменилось. Мне снова пришлось учиться жить в чужом пространстве, делить его. И вместе с этим я узнал о ней то, что сблизило меня с ней без моей на то воли просто потому, что невозможно жить с человеком так, чтобы этого не происходило.

Я уже знал, как она выглядит, когда впервые просыпается утром, сонная, с волосами, спутавшимися вокруг лица, как зарывается в подушку и пытается притвориться, что еще не пора вставать. Я уже привык просыпаться, желая ее, с твердым и ноющим телом, и подавлять это желание, говоря себе, что чем чаще мы будем вместе, чем больше я буду поддаваться своим желаниям, тем тяжелее будет нам обоим. Я начинаю сомневаться, так ли это, потому что мне кажется, что это так же трудно, несмотря ни на что.

Прежде всего, я хочу сделать ее счастливой. Я никогда не умел готовить, но я стараюсь хотя бы на завтрак, единственное блюдо, которое я умею готовить… готовлю и сейчас для нее, потому что в первое утро, когда она вошла и увидела мою попытку приготовить блинчики и яичницу, она улыбнулась так, как я не видел ее уже несколько дней. Я приношу ей цветы, когда возвращаюсь со встреч. Я пытаюсь выяснить, что ей нравится, какой кофе она пьет по утрам или какие закуски ей хочется или захочется, и держу их в доме для нее. Все, что я могу придумать, чтобы увидеть ее улыбку или скрасить ее день.

О том, что она сказала мне, что любит меня, в ту первую ночь в новом доме, я не вспоминал. Она больше не упоминала об этом, и я, черт возьми, не собираюсь.

Не сейчас, когда я знаю, что не могу сказать ей это в ответ.

Но с каждым днем все больше и больше запутываюсь. Я говорил себе, что не могу любить ее, что никогда не смогу дать ей ту любовь, которую она заслуживает, но каждый раз, когда я делаю для нее какую-то мелочь… приношу мороженое или цветы, пытаюсь приготовить еду или убраться перед ее возвращением после посещения Изабеллы, каждый раз, когда я приглашаю ее на ужин, в кино, в музей или еще куда-нибудь, чтобы показать ей город, маленький ноющий голос в моей голове спрашивает, что именно это, если не любовь к кому-то?

Если бы кто-то спросил меня, почему мне нравится проводить с ней время, почему мне не в тягость быть женатым на ней или делить с ней жизнь, я мог бы перечислить причины, не пропуская ни одного удара. Она веселая, умная, добрая, милая, и у нее больше нервов, чем у некоторых мужчин, с которыми я сталкивался. Последнюю часть никто не поймет, если только не провел с нами время в Рио, и после того, что Елена там сделала, я предпочел бы, чтобы она прикрывала мне спину, чем некоторые парни, с которыми я работал, не то, чтобы я когда-либо говорил ей об этом. Я хочу, чтобы она смогла оставить все это позади. Я хочу, чтобы она смогла забыть об этом.

Каждый раз, когда эта мысль приходит в голову, я говорю себе, что делаю все это, чтобы сделать брак терпимым для нее, чтобы она не была несчастна из-за того, что мы оба оказались в этой ситуации. Что я изо всех сил стараюсь быть достойным мужем и что это не имеет никакого отношения к тому, как сжимается моя грудь каждый раз, когда я вижу ее улыбку, как я с нетерпением жду ее голоса, когда вхожу в дверь, как я испытываю чувство грохочущего облегчения каждый раз, когда убеждаю себя, что я ждал достаточно долго и что мне пора отнести ее в постель.

Я сказал ей, что буду держать ее довольной. Мы не определили, что это значит. Для Елены, я думаю, это гораздо больше, чем то, что я позволяю себе, потому что я знаю, что если бы я брал ее в постель каждый раз, когда хочу ее, мы бы оставались там дольше, чем я знаю, что должны… и я бы потерял способность сохранять дистанцию, которая, как я знаю, мне нужна.

Однако с каждым днем все труднее вспомнить, почему мне это нужно. Почему я так долго держал себя в руках, считая, что мне больше не дано найти счастье или покой ни в чем. И дело в том, что я заставляю себя не смотреть на это слишком пристально, но, похоже, ничего не могу с этим поделать. Когда я с Еленой, я счастлив. Без этого никак. Она заставляет меня чувствовать это в каждый момент, который я провожу с ней. Она мой свет. Моя светлая девочка.

Что касается покоя, то я знаю, что единственное, что меня от него удерживает, это я сам. И Макс с Лиамом не преминули указать мне на это в следующий раз, когда я выпиваю с ними, когда Макс снова появился в городе.

— Ты напрасно подвергаешь себя аду, чувак, — категорично говорит мне Лиам за пинтой пива в баре, который мы обычно посещаем вместе с Найлом. — Я не знаю, почему ты вообще не решался на ней жениться.

— Мы знаем, — предостерегает Макс, ставя перед собой стакан с виски. — Дай человеку передохнуть.

— Я сижу прямо здесь. — Я смотрю на них обоих. — И вы оба знаете. Я не могу… черт, вы знаете, что я не могу сделать ее счастливой.

— Ты же знаешь, что моя жена проводит с ней время? И с ее сестрой? — Лиам сужает глаза. — Я слышал, о чем они говорят, из вторых рук. Ты действительно делаешь ее счастливой, когда не живешь с такой головой в заднице, что не видишь того, что прямо перед тобой. Ты собираешься провести остаток жизни, живя наполовину в браке, а наполовину вне его, который, очевидно, хорошо подходит…

— Я старше ее почти на двадцать гребаных лет…

— Да какая на хрен разница? — Лиам делает глубокий глоток своего пива. — Ты уже женат, так что это не имеет значения. Ты не можешь изменить это сейчас. Время для этого пришло еще тогда, когда ты впервые затащил ее в постель. Блядь, Левин, ты дурак? Она же гребаная красавица. Все блядь шеи сворачивают и чуть ли ни в штаны спускают, когда она в помещении. Не проходит и дня, чтобы Коннор не вспомнил о ней, и о том, как она не должна была тебе достаться.

— Я, блядь, знаю это, — рычу я на него, и Макс машет рукой на нас обоих.

— Ты слишком строг к нему, — говорит он Лиаму. — Я прекрасно понимаю, что значит быть настолько преданным идее чего-то, что упускаешь то, что находится прямо перед тобой, или почти так. Но, — добавляет он, глядя на меня, — я также хочу сказать, в более доброй манере, что ты упускаешь то, что находится прямо перед тобой. — Он прочищает горло и делает глоток виски. — Возможно, ты не прожил жизнь священника так, как я, Левин. Но ты все равно совершаешь покаяние, и ты совершил его уже давно, и должен был положить этому конец.

— Я просто собираюсь причинить ей боль или сделать так, чтобы ей было больно. Она вообще не должна быть со мной. — Я отодвигаю свое пиво в сторону. Я потерял к нему вкус.

— Но она с тобой, — замечает Макс. — Этого не изменить. Ты женился на ней, и по праву. Все, что ты делаешь, это усложняешь жизнь вам обоим. И да, она действительно красавица, и я вижу, как у тебя раздуваются ноздри, когда тебе говорят об этом.

— Судя по тому, что я слышал, она вовсе не несчастна в браке с тобой, — вмешивается Лиам, пока я и правда пытаюсь дышать носом. — У тебя великолепная жена, которая хочет и обожает тебя, ребенок на подходе, ты должен наслаждаться этим, парень. А не постоянно бороться с этим, словно это гребаное наказание. — Его акцент усиливается по мере того, как он говорит, и он делает еще один глубокий глоток. — Держа ее на расстоянии, ты ничего не добьешься.

— Должен быть срок давности, когда ты наказываешь себя за что-то, — тихо говорит Макс. — Была ли в этом твоя вина или нет, я знаю, что ты считаешь, что была, и мы это не обсуждаем, но прошло уже много времени. Священник или не священник, но вечное наказание, это не то, во что я верю.

Я не могу удержаться, чтобы не фыркнуть.

— Ты цеплялся за свое безбрачие ногтями, когда Саша ясно дала понять, что хочет тебя, а ты хотел ее вернуть. И теперь ты говоришь мне не придерживаться того, что я решил для себя? Я сказал, что больше не буду влюбляться или жениться. Точно так же, как ты дал клятву не убивать и не трахаться. Ты не мог не убивать, а я не мог не жениться. Но я могу сделать все возможное, чтобы не влюбляться.

— И как, удается? — Спрашивает Лиам, выражая нетерпение. Макс бросает на него еще один взгляд.

— Я дал обет, — говорит Макс, и я сужаю глаза.

— Я тоже. Клятва, данная самому себе, не менее важна, чем клятва, данная в церкви.

Макс осушает остатки своего виски, и на его лице появляется выражение, которое говорит о том, что он борется за терпение.

— Я не говорю, что это не так. Я говорю о том, что понял: цепляться за эту клятву не в моих интересах. Она служила той версии меня, которой я больше не являлся. И ты повторяешь ту же ошибку. Ты причинишь Елене боль, как я чуть не причинил боль Саше, и сделаешь прямо противоположное тому, о чем ты так часто говорил, что пытаешься сделать… Защищать ее от боли.

Это убедительный аргумент, и он оседает в глубине моего сознания еще долго после того, как мы закончили в баре, и я отправляюсь домой. Он лишь заставляет меня еще сильнее задуматься над вопросом, который я задаю себе уже давно: стоит ли после столь долгого перерыва дать себе второй шанс на счастье.

Что сделано, то сделано. И Макс, и Лиам в этом правы. Я женился на Елене, и этого уже не исправить, и правда, в которой я с трудом признаюсь самому себе, заключается в том, что, если бы мне дали шанс, я бы не стал ничего исправлять. Я даже не хотел оставлять ее, когда привез в Бостон, и теперь, узнав, каково это, делить с ней начало жизни, я не хочу уходить от этого, даже если бы мог.

Я говорил себе, что делаю достаточно, стараясь быть достойным мужем. Стараюсь делать то, что может сделать ее счастливой, даже если я не могу дать ей все. Но в голову все время закрадывается вопрос: неужели я все еще несправедлив к ней, давая ей только это? Одно дело, если бы она была мне безразлична. Если бы я не хотел ее, не любил ее… Если бы я не…

Я обрываю мысль, не успев ее закончить, как въезжаю на подъездную дорожку. Я не могу позволить себе закончить ее. Одно дело, если бы все это было неправдой. Я бы не стал лгать ей и притворяться, что чувствую то, чего не чувствую. Но я все равно лгу ей, притворяясь, что не чувствую того, что чувствую. Того, что неуклонно растет, между нами, со времен Рио. Это даже не просто желание. Желание можно утолить, исполнить, пока оно не исчерпает себя. Но это нечто большее, и я это знаю.

Зайдя в дом, я бросаю ключи на тумбочку и направляюсь наверх, зная, что она, скорее всего, уже в постели. Я не вижу никакого решения. Ни одного, которое не заставило бы меня чувствовать себя так, будто я предал прошлое, за которое цеплялся годами, продолжая держать нас в этом чистилище, где я даю ей только столько ласки и заботы, сколько могу, не испытывая при этом чувства вины, которое меня переполняет. Я знаю, что буду хотеть ее сегодня вечером. И я не уверен, что мне стоит пытаться бороться с этим. Я говорю себе, что думаю об этом, потому что это сделает ее счастливой, но…

Открыв дверь в нашу спальню, я замираю на месте. Елена не спит, как я думал, и даже не лежит, читая или пролистывая телефон. Она сидит, обхватив себя руками, и в шоке смотрит куда-то через всю комнату. Через мгновение я понимаю, что она беззвучно плачет, ее лицо бледнее, чем я видел его за долгое время.

Она поднимает на меня глаза, и ее рот открывается, повторяя мое имя, но из него не вырывается ни звука. И тут я вижу это… нечто, что на мгновение кажется мне галлюцинацией, возвращая к другой женщине, другой кровати, другой ночи, когда мой мир рухнул в одно мгновение.

Кровать перед ней залита кровью.

ЕЛЕНА

Я поднимаю глаза и вижу, что Левин стоит там, вижу, как его взгляд переключается на кровь на кровати, и вижу мгновенную панику на его лице, и как оно становится белым, как кость.

— Елена, что случилось?

В его голосе нет гнева, которого я ожидала, никакого упрека, только страх и беспокойство, те же эмоции, что и во мне.

— Я… я не знаю, я проснулась…

— Как давно?

Его голос дрожит, когда он задает этот вопрос. Я оцепенело понимаю, что никогда не видела его таким испуганным. Я понимаю, что он сам близок к тому, чтобы развалиться на части, что он держится на волоске, чтобы быть единственным, кто справится с этой ситуацией, когда я так явно не в состоянии сделать это в этот раз.

— Недолго, — шепчу я. — Я только что проснулась. Была резкая боль, и…

— Нам нужно отвезти тебя в отделение неотложной помощи.

— Я хотела не спать, пока ты не вернешься домой. Я… — Я не закончила мысль о том, что какая-то часть меня, зная, что он выпивает с Максом и Лиамом, надеялась, что, когда он вернется домой, у нас повторится первая ночь в нашем доме, он придет домой подвыпившим и завалится ко мне в постель. Но я была слишком измотана и заснула.

Проснулась я в тихом доме, а в животе у меня запульсировала боль, от которой я проснулась, задыхаясь и чувствуя, что умираю. Я никогда не испытывала такой боли, даже после авиакатастрофы. Первой мыслью было, что надо встать и позвонить кому-нибудь. Кому угодно. Левину, Изабелле, в больницу. Но я застыла в шоке, мгновенный страх, который я почувствовала, парализовал меня.

Я обхватила себя руками за талию и уставилась на него, переводя взгляд с него на пропитанный кровью пододеяльник и простыни, все слова застряли у меня в горле, когда одна и та же мысль снова и снова проносилась в моей голове, я потеряю ребенка, и Левин возненавидит меня за это. Я потеряю все.

Левин делает шаг вперед, быстро подходит к кровати и достает свой телефон. Он нажимает на кнопку, и через секунду уже лает в трубку, приказывая одному из сотрудников нашей службы безопасности подогнать машину.

— Давай. Я помогу тебе спуститься.

— Я… — Я хочу сказать ему, что могу ходить, но не уверена, что это правда. Все мое тело онемело и дрожит. Я больше не протестую, когда он опускается и берет меня на руки, не обращая внимания на то, что я могу испачкать его кровью.

Мне кажется, что я могу потерять сознание, пока я цепляюсь за него на пути вниз по лестнице, мое зрение расплывается от слез и подкрадывающейся темноты по краям. Я пытаюсь удержать сознание, боясь, что я проснусь и это будет конец, если позволю себе потерять сознание.

— Все будет хорошо, — успокаивает меня Левин, помогая сесть в машину и продолжая держать меня на руках, пока мужчина, который нас везет, пересаживается на переднее сиденье и выезжает с проезжей части. — Мы отвезем тебя в больницу, и все будет хорошо. Все будет хорошо.

Он повторяет это снова, и я знаю, что он сам не до конца в это верит. Я знаю, что он говорит это, чтобы попытаться успокоить меня и, возможно, себя, и это в какой-то степени работает хотя бы потому, что звук его голоса, это то, за что я могу ухватиться, к чему могу прислушаться вместо кричащего страха в моей голове, который говорит мне, что все кончено.

Что я потеряю все за одну ночь.

Острая боль снова пронзает меня, заставляя задыхаться и прижимать руку к животу, и широкая ладонь Левина накрывает мою собственную.

— Мы недалеко, — говорит он мне, и я слышу, как он изо всех сил старается сохранить спокойный голос. — Просто держись, Малыш.

Я не уверена, за что я держусь, что я могу сделать, чтобы изменить ситуацию в ту или иную сторону, но я пытаюсь успокоить себя. Паника не поможет, говорю я себе, пытаясь дышать, моя вторая рука лежит поверх руки Левина между моими, и я прижимаюсь к нему, утешаясь единственным, что у меня есть сейчас, что заставляет меня чувствовать, что я не уплываю.

— Я позвоню Изабелле, — говорит Левин. — Я знаю, что ты тоже захочешь, чтобы она была здесь.

Я хочу сказать ему спасибо, что, конечно, я хочу свою сестру, но не могу говорить. Боль снова сжимает мой живот, и горячие слезы застилают глаза, пока я пытаюсь дышать, вцепившись обеими руками в руку Левина. Кажется, что машина движется невероятно медленно, как будто дорога занимает слишком много времени, и у меня возникает бессмысленная мысль, что я, должно быть, испачкала сиденья кровью, а я знаю, как трудно вытереть кровь с заднего сиденья автомобиля.

Это почти доводит меня до истерического смеха, потому что еще совсем недавно я и подумать не могла, что буду знать нечто подобное. Мысль о том, что Елена Сантьяго оттирает кровь своего умирающего любовника с заднего сиденья угнанной машины с помощью отбеливателя, была бы смехотворна.

Но я сделала это и многое другое. И теперь мне кажется, что все это произошло с кем-то другим.

Левин мгновенно выходит из машины, когда мы подъезжаем к входу в отделение неотложной помощи, открывает мою дверь, прежде чем водитель успевает выйти, и поднимает меня из машины.

— Я могу идти, — протестую я, но он качает головой.

— Ни хрена подобного, — резко говорит он мне, прижимая меня к своей груди и направляясь к вращающейся входной двери.

Следующие несколько минут проходят как в тумане. Левин несет меня прямо к администратору, которая говорит ему, что нужно подождать, и я слышу, как он говорит ей, что, блядь, не нужно ждать, что его жена истекает кровью, и наш ребенок, а потом я ничего не слышу, когда меня охватывает новая волна боли, и мир вокруг на секунду становится белым.

Думаю, я действительно теряю сознание, по крайней мере, на короткое время. Когда я прихожу в себя, я лежу на больничной койке, а рядом стоит Левин и разговаривает с медсестрой. Кажется, я слышу, как он называет ей имя врача, у которого я была на приеме, но комната словно плывет вокруг меня, и я издаю слабый стон боли. Я чувствую боль, слабость, и мне хочется домой.

— Скоро, — говорит Левин, поворачиваясь ко мне, и я понимаю, что, должно быть, произнесла последнюю фразу вслух. — Она сейчас звонит нашему врачу. Как только мы узнаем, что происходит, мы поедем домой. Я обещаю Малыш.

Он остается рядом со мной, пока медсестра проверяет мои показатели, его рука обхватывает мою, давая мне возможность держаться за нее. Он отвечает на вопросы, с которыми я не могу справиться, и я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него, и думаю про себя слова, которые не могу произнести вслух: как ты мог подумать, что ты плохой муж? Что ты не заслуживаешь всего?

— Кровотечение остановилось, — говорит нам медсестра, проводя быстрый осмотр, пока мы ждем врача. — Это хороший знак. Я поставлю тебе капельницу, а потом мы подождем, пока приедет твой врач.

Я и раньше знала, каково это, быть вымотанной до костей, но это совсем другой тип. Я словно парю, и я изо всех сил цепляюсь за руку Левина, потому что какая-то часть меня чувствует, что я могу уплыть.

Вскоре в комнату врывается Изабелла, она выглядит шокированной и бледной, ее взгляд сразу же падает на Левина, как только она видит меня.

— Что случилось? — Требует она, и я качаю головой, поднимая другую руку, чтобы привлечь ее внимание.

— Я заснула и проснулась от кровотечения, — оцепенело говорю я. — На самом деле ничего не произошло…

— Мы еще не знаем, что послужило причиной, — спокойно говорит Левин. — Мы ждем доктора.

Изабелла обходит кровать, прикладывает прохладную руку к моему лбу, зачесывает волосы назад и смотрит на меня сверху вниз.

— Все будет хорошо, — спокойно говорит она мне, поглаживая большим пальцем линию моих волос. — Такие вещи случаются. Это не обязательно что-то значит.

Я чувствую напряжение в Левине и смутно ощущаю, что он не в восторге от слов моей сестры. Он хочет утешить меня прямо сейчас, хотя и не совсем понимает, как это сделать, кроме как справиться с ситуацией и взять меня за руку, и мне хочется найти слова, чтобы сказать ему, что он утешает меня, что то, что он делает, помогает, и то, что они оба здесь, два человека, которых я люблю больше всего на свете, не дают мне впасть в полную и неконтролируемую панику.

Но мой разум слишком затуманен, чтобы связать слова, и я закрываю глаза, желая оказаться где-нибудь еще. Желая, чтобы все это оказалось дурным сном.

Когда врач приходит, она говорит то же самое, что и Изабелла: утешительные слова о том, что такое бывает, что это не обязательно означает худший сценарий. Она проводит тщательный осмотр, пока Левин держит меня за руку, а Изабелла задает острые вопросы, а когда заканчивает, задает мне еще несколько вопросов о том, как прошел мой день и что я делала.

— Ничего необычного, — слабо отвечаю я доктору. — Большую часть дня я провела с Изабеллой, мы выбрали несколько вещей для дома, я немного прибралась. Я прогулялась по тропинке за нашим домом. Ничего такого, что могло бы вызвать…

— Я не говорю, что это твоя вина, — мягко говорит она. — Просто пытаюсь определить, есть ли что-то, чего нам следует избегать в будущем. Но похоже, что это не было спровоцировано ничем. Это твоя первая беременность, ты молода, в этом нет ничего необычного. Но это рано, и я хочу принять меры предосторожности. Поэтому я хочу, чтобы ты некоторое время соблюдала постельный режим. Не полный постельный режим, ты можешь вставать и ходить, подниматься и спускаться по лестнице, но старайся не делать слишком много. Ничего чрезмерно напряженного. Ничего не поднимай, никаких сексуальных контактов… — она взглянула на Левина, и я почувствовала легкое замирание в животе. Что ж, это дает ему повод не прикасаться ко мне. Это не совсем справедливая мысль, но она есть.

— Надолго? — Слабо спрашиваю я, и она сочувственно улыбается мне.

— Мы проведем повторную оценку на следующем приеме. Если все будет хорошо, и я не увижу никаких признаков, что что-то ненормально, и не будет дальнейшего кровотечения, тогда мы снимем тебя с постельного режима и посмотрим, как пойдут дела. Как тебе это?

— С ребенком все в порядке? — Спрашиваю я, все еще чувствуя себя так, будто мне приходится тянуться вниз и выискивать каждое слово. — Он…

— Похоже, с твоим ребенком сейчас все в порядке, — успокаивающе говорит она мне. — Я не вижу ничего, что указывало бы на то, что у тебя кризис. Я понимаю, что количество крови было тревожным, но я не думаю, что есть необходимость в панике. Просто нужно проявить осторожность. Ты можешь отправиться домой, если хочешь, или остаться здесь на ночь…

— Лучше на ночь, чтобы они могли за тобой присмотреть… — начала говорить Изабелла, но я покачала головой.

— Я хочу домой, — твердо говорю я, глядя между доктором и Левином.

— Ты можешь вернуться ко мне, чтобы я могла помочь. Изабелла прикусывает губу. — Или я могу пойти с тобой…

— Я очень ценю это. — Я хватаю ее за руку, смотрю на нее и надеюсь, что она поймет. — Но я просто хочу быть в своей постели, с Левином.

— Я позвоню тебе, если нам что-нибудь понадобится. Обещаю. — Говорит ей Левин.

Изабелла слегка поджимает губы, но кивает. Я вижу в ней отблеск упрямства нашей матери, но она сдается, несомненно, вспоминая наш разговор на кухне после первого визита к врачу.

Когда мы возвращаемся домой, уже раннее утро. Левин настаивает на том, чтобы мы пошли в гостевую комнату на первом этаже, поскольку наша собственная кровать все еще окровавлена, и он не хочет, чтобы я поднималась по лестнице.

— Я знаю, доктор сказал, что с лестницей можно справиться, — говорит он мне, помогая войти в комнату, положив руку мне на поясницу. — Но я думаю, что лучше не рисковать.

Я хочу быть в нашей комнате, но я слишком измучена, чтобы ждать, пока уберут кровать, и я знаю, что Левин пытается помочь. Поэтому я сдаюсь, молча благодаря себя за то, что в прошлом я потратила силы на то, чтобы обставить и немного украсить комнату для гостей несмотря на то, что мы не ожидаем, что в ближайшее время в ней кто-то будет жить.

Я хочу попросить его остаться со мной, пока я усну, но, как оказалось, мне не нужно этого делать. Он помогает мне выбраться из больничного халата, в который меня переодели, сворачивает его и бросает на другую сторону корзины для белья, чтобы выбросить позже, с особой силой, которая говорит мне о том, как крепко он держится за нить собственного стресса и страха, чтобы сохранить спокойствие за меня.

— Хочешь принять душ? — Спрашивает он, и я прикусываю губу. Я так устала, но в то же время чувствую, что душ мне просто необходим, особенно перед тем, как лечь в чистую постель.

— Не знаю, справлюсь ли я с этим, — честно говорю я ему, и Левин кивает.

— Я помогу, — просто говорит он и осторожно выводит меня из спальни в ванную комнату в холле, где включает горячую воду и помогает мне зайти в душ. — Я пойду принесу тебе одежду, чтобы ты могла переодеться. Просто будь осторожна, пока я не вернусь.

Я не уверена, что именно может случиться со мной, пока я стою под душем, но его забота заставляет меня чувствовать мягкость и тепло, успокаивая страх, который, казалось, поселился в моих костях с тех пор, как я проснулась в окровавленной постели, и оставлял меня с постоянным ознобом. Я стою под струями горячей воды, обхватив себя руками и закрыв глаза от потока эмоций, которые грозят захлестнуть меня.

Я хочу нашего ребенка не только для того, чтобы Левин был со мной. Это никогда не было преднамеренным, и это никогда не было ловушкой. Но я не могу отрицать, что какая-то часть меня боится, что, если я потеряю нашего ребенка, у него больше не будет причин оставаться. Он разведется со мной или просто вернется в Нью-Йорк, и на этом все закончится. Не будет того времени, о котором говорила Катерина, не будет возможности проявить терпение и подождать, пока он постепенно придет к мысли, что снова может быть счастлив.

Я потеряю его во второй раз, и ничего не смогу с этим поделать. Я потеряю все.

Та же мысль билась в моей голове по дороге в больницу. Она повторяется снова, повторяется до тех пор, пока я не чувствую, что могу сойти с ума, до тех пор, пока не открывается дверь и не входит Левин.

Я слышу шорох, с которым он раздевается, и мгновение спустя он заходит в душ вместе со мной, на его красивом лице написано беспокойство.

— Я помогу тебе помыться, — твердо говорит он мне, пресекая все мои протесты. — Ты уже заботилась обо мне, теперь моя очередь сделать это для тебя.

Я так устала, что не могу спорить. Я позволяю ему смыть с меня кровь, стою в оцепенении, пока он моет мои волосы и осторожно скрабирует каждый сантиметр, удаляя больничный запах с волос и кожи, пока в теплом воздухе не остается ничего, кроме мягкого медово-миндального запаха геля для душа и тропического аромата моего шампуня. Затем он помогает мне выйти из душа и высушивает нас обоих.

Он помогает мне облачиться в мягкие пижамные штаны и майку, которые принес мне, а сам надевает чистую одежду, после чего мы возвращаемся в комнату. Он без лишних слов ложится рядом со мной в постель, и я закрываю глаза, зная, что засну через несколько мгновений. Усталость всепоглощающая, и мне хочется сказать ему, чтобы он разбудил меня, если что-то случится, но я и так знаю, что он это сделает.

К счастью, я сплю без сновидений.

***

Когда я просыпаюсь от яркого дневного света, кровать уже аккуратно застелена, одеяла подоткнуты вокруг меня, а завтрак ждет меня на подносе рядом с кроватью. Я делаю вдох, на мгновение задумываясь, не было ли все это дурным сном, но, осознав, что нахожусь в комнате для гостей, и почувствовав нежную боль в животе, понимаю, что это не так.

Левин уже проснулся и одет в темно-серые чиносы и приталенную рубашку с V-образным вырезом, что говорит о том, что ему нужно куда-то идти.

— Уходишь? — Спрашиваю я, слегка приподнимаясь на подушках. — Ты можешь остаться…

— У меня встреча с Королями. — В его голосе звучит четкость, от которой у меня замирает сердце, потому что я уже слышала это раньше и знаю, что это значит. Я вижу стену, воздвигнутую вокруг него, как будто это физическая вещь, проявление того, что, как я уже знаю, происходит.

Прошлой ночью я нуждалась в Левине. Он всегда мне нужен, но лучше всего он проявляет себя в кризисной ситуации, когда все вокруг на грани развала, а один человек должен сохранять спокойствие. Теперь, когда это уже в прошлом, я знаю, что он держит оборону, потому что то, что произошло прошлой ночью, слишком близко к тому, что было раньше. Тот прогресс, которого мы могли достичь, а он был невелик, возможно, его еще не было… ускользнул. Я почти уверена в этом, и я смаргиваю слезы в утреннем свете, глядя на ожидающий меня завтрак.

— Мне нужно идти. — Он прочищает горло. — Я хотел убедиться, что ты проснулась и в порядке, прежде чем уйти, но я уже опаздываю. Так что увидимся, когда я вернусь.

Он не целует меня на прощание. Он делает паузу, еще раз смотрит на меня с таким выражением, будто убеждается, что я все еще рядом, но не пересекает комнату и не идет к кровати. Он уходит, и слишком знакомая боль в моей груди прочно обосновывается на прежнем месте, пока я смотрю, как он уходит.

Я и понимаю, и не понимаю, все одновременно. Мне удается сдерживать слезы, пока я не слышу, как закрывается входная дверь, и тогда я закрываю рот рукой, а мои плечи сотрясаются, я начинаю плакать. Все, что я могу думать, это то, что он никогда не подпустит меня после этого, потому что это напоминание о том, что он может потерять, если подпустит меня слишком близко.

Я тоже боюсь потерять тебя, хочется крикнуть ему, если бы я могла заставить его вернуться в комнату в эту минуту. Но я не могу не любить тебя. Почему ты не можешь полюбить? У меня нет ответов, и я даже не знаю, нужны ли они мне. Я почти уверена, что они причинят слишком много боли. Но мне показалось, хоть и ненадолго, что он пытается.

Не знаю, как я выдержу, если он остановится.

ЛЕВИН

— Что мы делаем, чтобы остановить Диего? Мне нужно, чтобы Елена и наш ребенок были в безопасности, — резко говорю я им, и мой тон становится резким. — Что бы ни потребовалось сделать, скажите мне, что именно. Я не хочу, чтобы это затягивалось дольше, чем нужно.

— Он не отступит, — говорит Лиам, прикрывая рот рукой. — Мы надеялись, что он поймет всю бесполезность этого, но у него есть гордость, скажу я вам. И он считает ее серьезно уязвленной из-за того, что произошло с Изабеллой и Еленой. Он хочет, чтобы Сантьяго и все, кто с ними связан, были уничтожены. Похоже, он готов сделать все, что потребуется, рискнуть чем угодно и кем угодно, лишь бы это произошло.

— Так что же я могу сделать? — Я сжимаю челюсти так сильно, что становится больно. — Мне нужно, чтобы они были в безопасности. Мне нужно, чтобы с этой угрозой было покончено. Дай мне что-нибудь сделать.

Я вижу взгляд, которым обменялись Коннор и Лиам. Я не знаю, знают ли они о том, что Елена попала в больницу, о том, что произошло. Я не сомневаюсь, что рано или поздно они узнают, на их орбите не происходит ничего, о чем бы они не знали, и это правильно, но я не в настроении объяснять. Насколько я понимаю, это не имеет ни малейшего значения.

Моя жена и ребенок в опасности, и я отказываюсь сидеть в стороне и ждать, пока что-то произойдет. Я не собираюсь бросаться сломя голову, как это делал Найл, но и сидеть сложа руки тоже не собираюсь. Что бы ни задумали Коннор и Лиам, я намерен принять в этом участие.

— Елене будет лучше, если ты будешь с ней, — медленно произносит Лиам. — Если с тобой что-то случится, Левин…

— Тогда ее сестра и все вы проследите, чтобы о ней позаботились, — резко говорю я ему. — Я никогда не оставался в стороне перед лицом опасности и не собираюсь начинать это делать сейчас. Так что скажите мне, что нужно сделать. На этот раз я не намерен, чтобы мне говорили по-другому, и думаю, они оба это понимают. Они обмениваются еще одним взглядом, а затем Лиам кивает.

— Прибывает торговый груз от картеля Сантьяго, — наконец говорит Лиам. — Он прибудет сегодня вечером, и были угрозы перехватить или повредить его. У нас уже собраны люди, чтобы справиться с этим, но мы подключим и тебя. Джейкоб возглавит операцию, он в курсе всех тонкостей, но он сможет ввести тебя в курс дела, а ты будешь работать рядом с ним, командуя остальными. Как тебе это?

— Прекрасно. — Мой голос резкий, ровный. Коннор поднимает на меня бровь.

— Это не черновая работа, — холодно говорит он. — Если Диего увидит, что не может заставить людей повредить груз без нашего вмешательства, он отступит, прежде чем попытаться сделать что-то более масштабное. Во всяком случае, на это можно надеяться.

— А я и не говорил, что это так. И я прекрасно понимаю, почему такая работа имеет значение.

Мы с Коннором никогда не были противниками, но и не были близки. Я чувствую, как с него спадает напряжение, а Лиам, как всегда, выступает в роли посредника.

— Съезди ненадолго домой, проведай Елену, — говорит он успокаивающим тоном, который говорит мне, что он в курсе того, что произошло, несомненно, потому что Найл знает и что-то ему сказал. — Встретишься с Джейкобом за пару часов до этого, и он проинструктирует тебя, пока ты будешь готовиться к поездке. Для тебя это пустяк, я уверен. Старая шляпа. Ты вернешься в постель еще до восхода солнца.

Я уверен, что он прав. Какая-то часть меня не хочет возвращаться домой, не хочет встречаться с Еленой и всеми теми страхами, которые она в себе таит. Но я также хочу убедиться, что она в безопасности и что вчерашний вечер не повторится. Поэтому я поступаю так, как предложил Лиам, и ненадолго отправляюсь домой.

Когда я осторожно открываю дверь в гостевую комнату, Елена уже спит. Я стою в дверях и долго, как мне кажется, наблюдаю за ней. Она выглядит умиротворенной и прекрасной, и от этого весь страх прошлой ночи кажется дурным сном. Но я знаю, что это не так. Это был не сон. И, наблюдая за ней в таком состоянии, я чувствую, как отчаяние от желания сохранить ее в безопасности, ее и нашего ребенка, впивается в мое горло, словно гвозди, впивающиеся в кожу. Мне кажется, что все, чего я боялся, вернулось разом, и я стою, ненавидя нахлынувший на меня страх оказаться беспомощным, чтобы остановить это снова.

Я не могу снова потерпеть неудачу. Я не могу смотреть, как кто-то еще умирает из-за меня или, что еще хуже, если Диего заберет ее. Мысль об этом невозможна, и я знаю, что это будет тем, что сломает меня. То, от чего я не смогу оправиться.

Я был близок к тому, чтобы позволить себе обдумать то, что сказали мне Макс и Лиам: не заставляю ли я себя отрицать свои чувства к ней, это вредит нам обоим больше, чем помогает. Должен ли я наконец, после всего этого времени, дать себе второй шанс на счастье?

Я не верю ни в судьбу, ни в нечто большее, чем моя собственная воля, но если и бывало время, когда мне казалось, что что-то подсказывает мне, что делать, то это было вчера вечером. Я пошел выпить, поговорил, был так близок к тому, чтобы вернуться домой и позволить себе упасть в объятия Елены, не сопротивляясь этому, и вместо этого вернулся домой, а она смотрела на меня, потрясенная, в окровавленной постели. Это было очевидно тогда, и это очевидно сейчас. Я знаю, что происходит, когда я пытаюсь стать кем-то другим, а не тем, кем мне сказали быть, более двадцати лет назад. Я знаю, какую цену я плачу за то, что забираюсь дальше, чем следует, и что происходит с теми, кого я забираю с собой.

Мужчинам в нашем мире не суждено иметь любимые вещи. Их слишком легко у нас отнимают. Их используют против нас. У мужчин в нашем мире не должно быть слабостей. Все остальные слабости находятся внутри нас и могут быть преодолены. Страх и гордость можно победить. Навыки, которые нужны Синдикату, можно отточить. Мы — оружие. У оружия не должно быть ничего, что оно могло бы потерять, кроме собственной остроты, которую всегда можно вернуть.

Речь Владимира, обращенную ко мне, я никогда не забывал. Он повторил ее мне, когда я вернулся из Токио, когда я рассказал ему, что произошло с Лидией, когда я сказал ему, что женился на ней. Он предупредил меня о том, что произойдет, что неважно, что он определил мое наказание, и оно не включает ни изгнание, ни смерть, ни то, что будет сделано с ней. Он предупредил меня, что однажды кто-то придет за тем, что я люблю. Этот разговор я тоже никогда не забывал:

— Когда-нибудь кто-то придет за тем, кого ты любишь. Это часть той жизни, которую ты выбрал, Волков. Если у тебя нет ничего, что ты любишь, ничего, что ты ненавидишь, то нет ничего, что можно было бы использовать против тебя.

— Я никогда не выбирал эту жизнь. Меня в нее толкнули.

— Всегда есть выбор. Ты мог бы уйти. Уйти самостоятельно. Но ты решил остаться. И я был рад этому. Ты один из моих лучших, Волков. Но теперь у тебя есть слабость. Я мог бы воспользоваться ею, если бы захотел. Но не воспользуюсь. Но другие воспользуются.

Поэтому я попытался уйти. Я пытался уйти, чтобы жить той жизнью, о которой мы с Лидией мечтали. Небольшой участок земли и дом под Москвой, рядом с ее бабушкой. Место, где наши дети вырастут, а мы состаримся. Место, достаточно далекое от призраков моего прошлого, чтобы ничто не могло нас тронуть. Место, где нет насилия.

Владимир был готов отпустить меня. Не потому, что заботился обо мне, о моем или ее счастье, а потому, что понимал: человек, в чьем сердце больше нет сердца, это обуза. Если моя верность разделится, я убью себя или кого-нибудь еще или выдам Синдикат, и что я облажаюсь, по его словам. Он мог убить меня. Я боялся этого, и Лидия тоже. Но вместо этого он позволил мне уйти. Не без наказания, не без очередного предупреждения. Но он отпустил меня.

Кто-то из его людей, злой и обиженный на то, что я уехал, и Владимир не подверг меня высшей мере наказания, пришел за Лидией. Пришел, как и предупреждал Владимир, когда я думал, что мы в безопасности. Я подумал, не стоит ли за этим Владимир. Я знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что он сказал мне правду, когда заявил, что это не так. Он дал мне разрешение отомстить за Лидию, хотя я отомстил бы независимо от того, разрешил он мне это или нет. Я знал, что он дал мне это разрешение не из-за недовольства ее смертью, а из-за ярости на своих людей, что они действовали без приказа. Он все равно убил бы того, кто это сделал, просто позволил мне стать той рукой, которая это сделала. Он надеялся, что я вернусь в Синдикат. Когда я отказался вернуться в прежнем качестве, он отправил меня работать на семью Виктора. А дальше уже история.

Я стою и смотрю на спящую Елену, и все, что я могу думать, это то, что в тот момент, когда я ослабил бдительность, когда я позволил себе быть человеком, а не оружием, пострадали те, кого я люблю. Если я сделаю это снова, произойдет то же самое.

Прошлая ночь была случайностью. Все произошло естественным образом, никто ничего не сделал. Но это не меняет того, что, увидев залитую кровью постель, я снова увидел Лидию, почувствовал раздирающую боль в груди, воспоминания о ее холодной руке в моей были свежи, как будто это было вчера, а не двенадцать лет назад. Если нет ничего, что я люблю, то нет ничего, что можно было бы у меня отнять. Слова, которые я повторял себе снова и снова после ее потери, эхо того, что сказал мне Владимир, снова звучат в моей голове. Я не могу остановить то, что чувствую к Елене, не сейчас. Вполне возможно, что я никогда и не смогу. Но я могу остановить себя от того, чтобы позволить этому взять верх. Притупить мои чувства и сделать меня беспомощным, чтобы снова уберечь ее.

И если уж на то пошло, есть один простой факт, каким бы эгоистичным он ни был.

Я не могу снова почувствовать боль от такой потери. Я давно считаю, что в этом мире осталось очень мало сил, способных убить меня, такого опытного и хорошо обученного, каким я являюсь.

Но это положило бы конец мне, когда никто другой не смог этого сделать.

***

Джейкоб ждет меня, когда я возвращаюсь в арсенал королей, чтобы привести себя в порядок. Он смотрит на меня, чистя пистолет, и ухмыляется.

— Рад тебя видеть, парень, — дружелюбно предлагает он, кладя пистолет обратно на верстак перед собой. — Коннор и Лиам сказали, что ты придешь.

Я не очень хорошо знаю Джейкоба, но знаю его достаточно хорошо, чтобы он мне нравился. Он был правой рукой Коннора в Англии, когда Коннор носил другое имя и руководил другой организацией, а потом Сирша и ее коварный отец затащили его обратно, чтобы он принял мантию наследника Бостонских королей. Коннор привел с собой своих людей и оставил Джейкоба в той же роли, что и раньше, причем, судя по всему, без каких-либо аргументов с его стороны.

Того, что я знаю о нем, достаточно — он жесткий и благородный человек, которого хорошо иметь за спиной в бою. У меня нет сомнений, что я пойду на работу бок о бок с ним, и это все, что для меня важно.

— Мы должны быстро войти и выйти, — предлагает Джейкоб, откладывая пистолет. — Груз отправлен вовремя, все остальное, как положено. Если Гонсалес пошлет своих людей поиздеваться, как мы и предполагаем, то мы их уничтожим. Никаких разговоров, никаких переговоров, говорит босс. Хватит с нас и топ-парней. Гонсалес знает, к каким последствиям приведет продолжение давления. Если они нас надуют, то узнают об этом.

Я мрачно киваю, игнорируя юмор висельника Джейкоба. В другое время я, возможно, был бы не прочь пошутить, в этом нет ничего необычного. Я уже давно перестал бояться подобных ситуаций, и я знаю, что Джейкоб опытен, но всегда есть что-то, что может пойти не так, когда начинают летать пули. — Среди моих знакомых редко встречался человек, который не использовал бы немного мрачного юмора, чтобы отвлечься от этого. Но сейчас, когда все мои прошлые воспоминания нахлынули на меня, а вид окровавленной и бледной Елены слишком близок для комфорта, я не могу найти в себе ни капли юмора.