Дикий горный тимьян

11. СУББОТА

Прогноз синоптиков сбылся лишь частично. День был солнечный, но время от времени небо заволакивали облака, гонимые западным ветром, и воздух казался напоенным влагой, будто все вокруг: и холмы, и вода, и небо были выписаны огромной влажной кистью художника.

Дом и сад укрывали от непогоды окружавшие их холмы, и только едва ощутимый ветерок покачивал здесь ветки деревьев, пока Родди и его гости переносили свой внушительный багаж и снаряжение в старую рыбацкую лодку. Но стоило им отплыть сорок ярдов, как ветер задул в полную силу. Поверхность темно-коричневой воды вспучилась и покрылась крупными волнами с пенистыми гребнями, ударявшими в борта лодки. Путешественники облачились в разномастные водонепроницаемые одежды, которые были найдены в охотничьей комнате Бенхойла и розданы всем участником перед отплытием. На Виктории была ветровка цвета хаки с огромными накладными карманами на застежках, Томаса укутали в видавшую виды охотничью куртку, обильно запятнанную кровью давным-давно распростившейся с жизнью птицы или зайца. Этот наряд сковывал его движения, что чрезвычайно радовало Викторию, поскольку проще стало сдерживать его поползновения непременно выпрыгнуть за борт.

Джон Данбит, по общему согласию, сел на весла, длинные и тяжелые. Все молчали, слышались лишь скрип уключин, посвистывание ветра и удары волн о борта лодки. На Джоне была черная штормовка, когда-то принадлежавшая дяде Джоку, и зеленые болотные сапоги; голова непокрыта, лицо мокрое от брызг. Он греб со знанием дела, мощно раскачиваясь взад и вперед, и, подчиняясь его напору, старая неповоротливая лодка рассекала носом волны. Один или два раза он поднимал весла и оборачивался, чтобы оценить, насколько ветер и течение снесли лодку в сторону от курса, и оглядеть окрестности. Во всех его движениях чувствовалась уверенность. Но это естественно — ему не раз приходилось проходить этот путь раньше.

На скамье в середине лодки сидели Родди и Оливер. Родди спиной к Виктории, зажав между колен Барни; Оливер, оседлав сиденье, спиной к борту, облокотившись об него обеими руками. Оба смотрели в сторону приближающегося берега, Родди изучал склоны холмов в бинокль. Со своего места Виктория видела только очертания лба и подбородка Оливера. Он был в куртке, выцветших джинсах и поношенных кроссовках. Ветер подхватил его волосы и закинул назад, натянутая на скулах кожа покраснела от холода.

На дне лодки плескались лужицы воды. Время от времени, вспоминая о них, Родди опускал бинокль, рассеянно брал старый оловянный черпак и выливал скапливавшуюся воду за борт. Правда, это мало помогало. Хорошо еще, что корзинки для пикника, ящик со щепками для растопки, брезент и свертки с подстилками были надежно защищены от соприкосновения с натекающей водой. Еды взяли с собой столько, что ею можно было накормить целую армию. Разнообразные термосы и бутылки, чтобы не бились друг о друга, были упакованы в специальную коробку с перегородками.

Вычерпав в очередной раз воду, Родди снова взялся за бинокль.

— Что ты там высматриваешь? — спросил Оливер.

— Оленей. Не поверишь, как трудно заметить их на фоне холма. На прошлой неделе, когда пошел снег, их можно было увидеть в бинокль из окна, а сегодня нет ни одного.

— Куда же они делись?

— Может быть, ушли на ту сторону.

— А много их здесь?

— Бывает, до пятисот. Оленей и ланей. В холодную погоду они спускаются и едят приготовленное для скота сено. Летом после захода солнца они приводят оленят попастись на лугу и попить воды из озера. Если подъехать к озеру вдоль берега по старой дороге для скота с выключенными фарами, можно застать их врасплох. А потом включишь фары и увидишь необыкновенную картину.

— Ты охотишься на них? — спросил Оливер.

— Нет. Но у нашего соседа есть разрешение на отстрел, которое дал ему Джок. Да и морозильник в Бенхойле забит оленьими ляжками. Обязательно попроси Эллен угостить вас перед отъездом. Хотя оленина бывает суховата и жестковата, но Эллен умеет ее готовить как никто.

Он перекинул через голову кожаный ремешок, на котором висел бинокль, и протянул его Оливеру.

— Посмотри сам, может, что и разглядишь молодыми-то глазами.

И вот, как в сказке, приближавшийся берег начал открывать свои секреты. Теперь из размытого расстоянием единого пейзажа вырисовывались обнаженные скалы, изумрудные поляны, пляжи с белой галькой. Подножие холма покрывал плотный ковер из папоротника, немного выше росли вереск и одиночные шотландские сосны. Далекую линию горизонта обрамляла неровная, выложенная из камня ограда, отделявшая владения Бенхойла от соседских. Местами она разрушилась и зияла дырками, похожими на дыры в челюсти от выпавших зубов.

Водопада пока не было видно. Держа Томаса в объятиях, Виктория наклонилась к Родди, чтобы спросить, где же он, и как раз в этот момент лодка обогнула большой каменистый мыс, и их взгляду открылся небольшой залив.

Она увидела перед собой пляж, покрытый белой галькой; сбегающий с холма ручей, который, извиваясь, прокладывал себе путь через заросли вереска и папоротника и с высоты двадцати футов низвергался с гранитного уступа вниз, в образовавшееся под ним озерцо. Белый, как перистые облака, искрящийся в солнечном свете, в окружении тростника, мха и папоротника — именно таким и представляла его себе Виктория.

Родди обернулся, с улыбкой наблюдая за выражением восторга на ее лице.

— А вот и он. Стоило ведь ради этого проделать такой путь, а?

Охваченный, как и Виктория, радостным волнением, Томас потянулся вперед и вырвался из ее объятий. Прежде чем она успела его схватить, он споткнулся, потерял равновесие и ударился о колено отца.

— Смотри! — Это было одно из немногих слов, которыми он пользовался. Он стал колотить отца по колену кулачком. — Смотри!

Но Оливер был поглощен созерцанием окрестностей в бинокль Родди и то ли не замечал Томаса, то ли не хотел его замечать. Томас повторил «смотри» и, пытаясь привлечь внимание отца, поскользнулся и упал, ударившись головой о скамейку, на дно лодки в лужу ледяной воды.

Естественно, он испугался и заревел. Виктория потянулась к нему на помощь. Вытаскивая его из воды, она обратила внимание на выражение лица Джона Данбита. Он не смотрел на нее, он смотрел на Оливера. И на лице его читалось: с каким удовольствием я дал бы тебе в нос.

Киль лодки врезался в береговую гальку. Джон вынул весла из воды и перелез через борт. Один за другим все последовали его примеру. Родди отнес на безопасную сушу Томаса, Оливер взял носовой фалинь и привязал его к большому, врытому в землю бетонному столбу, который, скорей всего, служил именно для этой цели. Виктория подала Джону корзинки для пикника и подстилки и спрыгнула на берег. Береговая галька шуршала под подошвами ее ботинок. Шум водопада перекрывал все другие звуки.

Пикники в Бенхойле, казалось, подчинялись строгому протоколу. Родди и Барни шли впереди, остальные следовали за ними груженные скарбом. На лужайке между водопадным озерцом и полуразрушенными стенами полевой времянки они и разбили лагерь. Здесь было традиционное место для костра: обуглившиеся головешки в кольце из почерневших камней, свидетелей былых пикников. Местечко было хорошо укрыто со всех сторон, и можно было видеть только, как над головой несутся облака. Полуденное солнце то выглядывало, то пряталось за тучку. Когда оно появлялось, от него веяло настоящим теплом, а темные воды озера впитывали в себя голубизну неба и играли солнечными зайчиками.

Путешественники скинули свои непромокаемые куртки. Томас отправился самостоятельно обследовать берег. Джон Данбит взял палку и стал сгребать золу в кострище. Родди вынул из корзины с напитками две бутылки вина и поставил их у края озерца, чтобы охладились. Оливер раскурил сигарету. Убедившись, что бутылки не опрокинутся, Родди остановился полюбоваться парой птичек, испуганно щебетавших, кружа над порогом водопада.

— Кто это? — спросила Виктория.

— Нырки. Водяные дрозды. Рановато им еще вить гнезда.

Родди начал взбираться по крутому склону, чтобы посмотреть поближе, есть ли там гнезда. Оливер с по-прежнему висящим на груди биноклем подумал-подумал и последовал за ним. Джон искал материал для растопки, собирая горстями пучки пожухлой травы и обуглившиеся веточки вереска. Только Виктория собралась помочь ему, как увидела Томаса, направляющегося к озеру. Она побежала за ним вдогонку и едва успела подхватить его на руки.

— Томас! — Она крепко прижала его к себе и рассмеялась, зарывшись лицом в его шейку. — Нельзя входить в воду.

Она пощекотала его, он сначала захихикал, а потом выгнул дугой спину в знак протеста и от обиды.

— Мокро! — прокричал он ей в лицо.

— Да, ты совсем промок. Пойдем поищем, чем еще можно заняться.

Она повернулась и понесла его назад, к ручейку, который сбегал по гальке от водопада к озеру. Усадив рядом с ним Томаса, она набрала горсть камушков и начала один за другим кидать их в воду. Томасу понравилось бульканье воды, он присел на корточки и тоже стал бросать камни. Виктория оставила его, пошла к кострищу, сняла с термоса пластмассовую крышку и вернулась назад.

— Смотри. — Она присела рядом, наполнила крышку галькой, а потом опрокинула ее в кучку. — Смотри, это замок. — Она дала крышку Томасу. — А теперь ты попробуй.

Осторожно по одному Томас стал складывать камушки в крышку. Это занятие полностью его захватило. Его неумелые растопыренные пальчики, покрасневшие от холода, его сосредоточенность были трогательны.

Наблюдая за Томасом и преисполнившись нежностью, которая становилась для нее с каждым днем все привычнее, Виктория размышляла о материнском инстинкте. Должен ли он присутствовать у человека, не имеющего своих детей? Если бы Томас не был таким очаровательным ребенком, может быть, она и не испытывала бы к нему этого необъяснимого, инстинктивного желания защитить его и заботиться о нем. Однако в ней это желание присутствовало. Подобно малышу из какого-то старого сентиментального фильма, Томас нашел путь к ее сердцу и поселился в нем навсегда.

Вся эта история, казалось ей, была, по меньшей мере, странной. Когда Оливер впервые сообщил ей о том, что украл Томаса у Арчеров, Виктория хоть и была шокирована, но одновременно и тронута. Что такой человек, как Оливер Доббс, под влиянием отцовских чувств решился на подобный поступок, само по себе было прекрасно.

Надо было видеть, с какой радостью он заботился о Томасе, покупал ему игрушки, носил на плечах, играл с ним вечерами перед сном. Но как ребенку быстро надоедает новая игрушка, так и Оливер скоро охладел к сыну и перестал его замечать.

Происшествие в лодке было типичным проявлением его отношения к Тому. Нехотя, но Виктория все-таки постепенно укреплялась в мысли, что неожиданная идея выкрасть Томаса была вызвана не чувством отцовской гордости и ответственности за судьбу сына, любви к нему, а, скорее, ненавистью, желанием отомстить тестю и теще.

Ей было больно думать об этом. Не только из-за тени, которую подобные размышления бросали на поступки и черты характера Оливера, но и потому, что заставляли задуматься о неопределенности будущего Томаса и, опосредованно, ее собственного.

Томас ударил ее кулачком и произнес: «Смотри!»

Виктория обернулась и увидела целую груду камушков и его светящуюся гордостью чумазую мордашку. Она посадила его на колени и обняла.

— До чего же я тебя люблю!

Он засмеялся, будто она сказала что-то очень смешное. Его смех подействовал на нее успокаивающе. Все будет хорошо. Она любит Томаса, она любит Оливера, Оливер любит ее и, — конечно, по-своему, не особенно обнаруживая это, — Томаса. В такой атмосфере, полной любви, ничто не сможет разрушить семью, которой они стали.

Она услышала за спиной шорох гравия — кто-то шел к ним. Повернувшись, она увидела Джона Данбита. За его спиной виден был синеватый дым разгоравшегося костра. Родди и Оливер куда-то исчезли. Она поискала их глазами и увидела вдали на полпути к пограничной стене две удалявшиеся фигуры.

— Боюсь, придется отложить обед еще на час. Они полезли высматривать оленей.

Он подошел к ней и постоял, глядя на воду, на освещенный солнцем полускрытый деревьями силуэт дома. Отсюда он казался таким желанным и почти сказочно-прекрасным. Из трубы поднимался дым, в открытом окне трепетала, словно флаг, белая занавеска.

— Ничего страшного. Подождем. Если Томас проголодается, я всегда могу дать ему что-то заморить червячка, это поможет дождаться обеда.

Он присел рядом с ней и откинулся назад, опираясь локтями о гальку.

— Ты еще не проголодался? — спросил он у Томаса.

Томас ничего не ответил. А потом слез с колен Виктории и снова пошел играть с пластиковой крышкой.

— А вы не хотите поискать оленей?

— Не сегодня. Да я видел их прежде. И потом, лезть на эту высоту… Никогда бы не подумал, что Оливер так живо заинтересуется жизнью дикой природы.

В его голосе не слышалось и намека на критику, но Виктория почему-то кинулась защищать Оливера.

— Его все интересует — новые места, люди, новые впечатления.

— Знаю-знаю. Вчера вечером, когда вы ушли спать, Родди наконец-то рассказал мне, что он тоже писатель. Забавно, ведь когда мы знакомились, я подумал — где-то я слышал это имя, но не мог вспомнить где. А после слов Родди до меня дошло, и я вспомнил, что прочитал пару его книг и видел телеспектакль по его пьесе. Он очень умен.

Сердце Виктории растаяло.

— Да, это правда. Сейчас в Бристоле как раз ставят его новую пьесу под названием «Гнутый пенс». Премьера прошла в понедельник. Продюсер говорит, она станет событием сезона. Как только они найдут театр, он, возможно, повезет ее в Уэст-Энд.

— Отлично.

Она продолжала расхваливать Оливера, как будто ее похвалы могли стереть воспоминание о выражении, мимолетно промелькнувшем на лице Джона Данбита, когда Томас упал в лодке.

— Ему не всегда так везло. В том смысле, что в этой сфере всегда чрезвычайно трудно выбиться в люди. Но он не хотел ничем другим заниматься и, по-моему, никогда не терял надежды и веры в себя. Родители практически отказались от него, потому что Оливер не захотел стать военным, или адвокатом, или кем-нибудь еще в этом роде. Вот почему он начинал практически на пустом месте.

— И как давно это было?

— Кажется, сразу после окончания школы.

— А вы давно его знаете?

Виктория наклонилась и набрала горсть камушков. Те, что у самой кромки воды, были мокрые, блестящие и холодные.

— Около трех лет.

— В тот момент он уже преуспевал?

— Нет. Ему приходилось браться за самую грязную, неблагодарную работу, чтобы заработать себе на еду и на жилье. Он таскал кирпичи, ремонтировал дороги, работал мойщиком посуды в дешевом ресторане. А потом им заинтересовался издатель, и его пьесу поставили на телевидении. С тех пор его дела резко пошли в гору, и он ни разу не оглянулся назад. Они с Родди познакомились на телевидении. Родди, наверное, вам рассказывал. Вот так мы и оказались в Бенхойле. Я прочла «Орлиные годы», когда училась в школе, и с тех пор время от времени перечитываю эту книгу. Когда Оливер сообщил мне, что знаком с Родди и мы едем к нему погостить, я просто не могла в это поверить.

— Ну, и как, ваши ожидания оправдались?

— Да-да. Если еще привыкнуть к тому, что здесь не всегда лето.

Джон рассмеялся.

— Это уж точно.

Ей подумалось, что он на глазах молодеет, когда смеется.

Солнце, которое последние несколько минут пряталось за облаком, сейчас показалось снова и щедро одарило их своим ярким блеском и теплом. Виктория легла на гальку и подставила лицо нежным лучам.

— Единственно, что омрачило наш приезд, это весть о кончине вашего дяди. Я настаивала на том, чтобы сразу уехать, но Родди и слышать об этом не хотел.

— Может быть, для него ваше появление стало подарком — вы ведь очень скрасили его одиночество.

— Эллен рассказывала, что вы часто приезжали сюда мальчиком. Ну, то есть, пока не переехали в Колорадо.

— Я приезжал сюда с отцом.

— Вам нравилось в Бенхойле?

— Да, но я никогда не чувствовал здесь себя как дома. Вот в Колорадо на ранчо — совсем другое дело.

— А что вы делали, когда сюда приезжали? Охотились на оленей и куропаток, как положено настоящему мужчине?

— Я любил рыбачить. Охота мне не по душе. Я никогда не охотился. Из-за этого у меня возникали некоторые сложности.

— Почему? — невозможно было представить себе, чтобы у Джона Данбита возникали какие-то сложности.

— Потому что я был не как все. Остальные охотились. Даже отец. Дядя Джок не мог этого понять. — Он ухмыльнулся. — Иногда мне казалось, что он меня недолюбливает.

— Ну, что вы. Он любил вас. Иначе не оставил бы вам в наследство Бенхойл.

— Он оставил его мне только потому, что больше некому было, — в его голосе не прозвучало никаких эмоций.

— А вы подозревали, что имение достанется вам?

— Мне это и в голову не приходило. Может быть, вам это кажется странным, но это так. Вернувшись из Бахрейна, я нашел на столе письмо от адвоката. — Он нагнулся, набрал горсть галечника и стал кидать камни с завидной меткостью в торчащий у кромки озера бетонный столб. — Было еще одно письмо. От Джока. Скорей всего, он написал его дня за два до смерти. Как-то не по себе было получить письмо от покойника.

— Вы переедете сюда?

— Не смог бы, даже если бы сильно захотел.

— Из-за работы?

— Да. И по другим причинам. Сейчас я работаю в Лондоне, но в любой момент меня могут снова перевести в Нью-Йорк. У меня есть свои обязательства, в том числе перед семьей.

— Перед семьей? — удивилась Виктория.

А с другой стороны, чему удивляться? Она познакомилась с Джоном в Лондоне на вечеринке, она думала, что он холостяк, на самом же деле он вполне мог оставить жену с детьми в Штатах. Все бизнесмены в мире вынуждены вести подобный образ жизни. В такой ситуации нет ничего необычного. Она попыталась представить себе его жену: симпатичную, элегантную, каковы, по ее мнению, все американские женщины, хозяйку огромной сверхсовременной кухни и просторной машины, на которой она ездит за детьми в школу.

— Под семьей я подразумевал мать и отца.

Виктория смущенно рассмеялась.

— А я подумала, вы женаты.

Тщательно прицелившись, Джон метнул последний камушек — он попал в столб, с шумом отскочил и упал в воду. Повернувшись к Виктории, Джон сказал:

— Я был женат. Теперь уже нет.

— Простите, — растерялась она.

— Ничего страшного. — Он ободряюще улыбнулся.

— Я не знала.

— А зачем вам знать?

— Действительно, незачем. Просто мне о вас тут рассказывали, и Родди, и Эллен. Но никто не упомянул о том, что вы были женаты.

— Моя семейная жизнь длилась всего пару лет; к тому же они не были знакомы с моей бывшей женой. Я хотел привезти ее сюда. До женитьбы я часто рассказывал ей о Бенхойле, и она с радостью соглашалась приехать. Она никогда не была в Шотландии, и в ее воображении рисовались самые романтичные картины: пронзительные звуки волынки, густые туманы, красавец принц Чарли с пледом на плечах. Но после женитьбы… Не знаю… Почему-то уже ни на что не хватало времени.

— Ваш переезд в Лондон связан с разводом?

— Частично. Чтобы начать все с начала, во всех отношениях.

— У вас есть дети?

— Нет. Пожалуй, и хорошо, что нет, учитывая, как все сложилось.

Теперь она поняла, что Джон совсем не такой, каким она его представляла. Когда они встретились впервые, он поразил ее своей сдержанностью, уверенностью и невозмутимостью. Видимо, под этой маской за внешним лоском скрывается обычный человек: ранимый, уязвимый, возможно, одинокий. Она вспомнила, что в тот вечер он должен был прийти на вечеринку со спутницей, которая по какой-то причине его подвела. Потому он и предложил Виктории поужинать с ним, а она отказалась. Размышляя об этом теперь, она смутно понимала, что, очевидно, подвела его тогда.

— Мои родители развелись, когда мне исполнилось восемнадцать. Казалось бы, я была достаточно взрослой, чтобы справиться. Но что-то при этом происходит в твоей жизни. Все меняется. Ты навсегда теряешь уверенность в будущем. — Она улыбнулась. — А это именно то, чего хоть отбавляй в атмосфере Бенхойла. Сами стены источают эту уверенность. Думаю, это отчасти зависит от людей, которые тут жили и живут сейчас, и от того, как они живут, ведь, пожалуй, за столетие здесь ничего не изменилось.

— Вы правы. Во всяком случае, на моей памяти здесь действительно ничего не изменилось. Даже запах сохранился.

— Что же теперь будет с Бенхойлом?

Джон ответил не сразу. Помолчав немного, он произнес:

— Я продам его.

Виктория взглянула на него в недоумении. Его темные глаза смотрели в ее глаза не мигая, и под этим неотрывным взглядом она поняла, что он уже все решил.

— Как же можно, Джон?

— А что еще делать?

— Оставить его себе.

— Я не фермер. Не охотник. Даже не чистокровный шотландец. Я американский банкир. Что я буду делать с Бенхойлом?

— Вы можете управлять им…

— С Уолл-стрит?

— Нанять управляющего.

— Кого именно?

Поразмыслив, она, естественно, пришла к мысли о Родди.

— Если я банкир, то Родди писатель, дилетант. И больше он ни на что не способен. Другое дело Джок. Неординарный человек, он всегда был опорой семьи. Он не только прогуливался по окрестностям с собакой, отдавая распоряжения. Он работал. Он поднимался с Дейви Гатри в горы, чтобы пригнать овец. Он помогал во время окота принимать и обмывать ягнят. Он ездил на рынок в Лэрг. Он же следил за лесными угодьями, за садом и сенокосом.

— Можно ведь нанять садовника?

— Есть тут пенсионер, который приезжает на велосипеде три раза в неделю из Кригана, но его сил и времени хватает лишь на уход за огородом и заготовку дров для дома.

Но Виктория не унималась.

— Родди столько обо всем знает. Вчера вечером…

— Он много знает, потому что прожил здесь всю свою жизнь, но значение имеет только то, что он может сделать. Боюсь, без Джока, который всегда его всем обеспечивал и время от времени подстегивал, Родди просто пропадет.

— Пусть хотя бы попробует.

Джон с сожалением покачал головой.

— Это же очень крупное поместье. Двенадцать тысяч акров пашни, которые надо обрабатывать, загороди, за которыми нужно следить, более тысячи овец, за которыми нужно ухаживать. Не говоря уже о рогатом скоте, об урожае, о дорогостоящей технике. Все это требует больших капиталовложений.

— То есть вы не хотите рисковать деньгами?

Он усмехнулся.

— Как и всякий банкир. Но дело не в этом. Я могу позволить себе потерять какую-то часть денег. Дело в том, что за собственность стоит держаться только тогда, когда она является жизнеспособным предприятием или, по крайней мере, может окупать себя.

Виктория отвернулась от него и, обняв руками колени, смотрела на старый дом. Какой он теплый, гостеприимный, этот дом, какие замечательные люди в нем живут. Ей совсем не хотелось думать о том, может ли он быть жизнеспособным предприятием.

— А как же Эллен?

— В этом-то и проблема. Не только Эллен, но и семейство Гатри.

— Они знают, что вы собираетесь продать Бенхойл?

— Пока нет.

— А Родди?

— Я сказал ему вчера вечером.

— И что он ответил?

— Он не удивился. Сказал, что так и думал. А потом налил себе неимоверную порцию коньяка и сменил тему.

— А как вы думаете, что станет с Родди?

— Не знаю, — признался Джон. Впервые за все время его голос звучал печально. Виктория обернулась к нему, и снова их глаза встретились. Его взгляд был хмурым и унылым, и ей стало жаль его: да, Джон оказался перед трудным выбором.

Она вдруг выпалила:

— Он слишком много пьет, я имею в виду Родди.

— Знаю.

— Мне он нравится.

— Я тоже люблю его. Всех их люблю. Вот почему все так не просто.

Она чувствовала, что должна подбодрить его.

— Может быть, все как-то разрешится.

— Чудес не бывает. Вы кто? Мистер Микобер?[3] Я продам его, у меня нет другого выхода. Сейчас Роберт Маккензи, адвокат из Инвернесса, составляет объявление. Оно будет опубликовано в центральных газетах в середине следующей недели. «Продается роскошное шотландское поместье для занятий спортом». Видите, уже ничего нельзя изменить.

— Если бы я смогла…

— Не сможете, поэтому не будем больше об этом говорить.

Томасу начинала надоедать игра. К тому же он проголодался. Он бросил пластиковую крышку и взобрался к Виктории на колени. Джон посмотрел на часы.

— Почти час дня. Пойдемте посмотрим, чем можно перекусить…

Они медленно поднялись. Виктория отряхнула от галечника джинсы.

— А как же Родди и Оливер? — спросила она и посмотрела в сторону холма. Родди и Оливер уже спускались, двигаясь гораздо резвее, чем при подъеме.

— Тоже проголодались и наверняка захотели пить. Пойдемте.

Он наклонился, взял Томаса на руки и повел их назад, к тлеющему костру.

— Посмотрим, что положила Эллен нам в корзинки.

Скорей всего, благодаря удавшемуся на славу пикнику, напомнившему былые времена, беседа за ужином шла не о литературной лондонской жизни и не о будущем Шотландии, а превратилась в праздник воспоминаний.

Насытившийся свежим воздухом, раскрасневшийся от вина и вкусной еды, Родди превзошел себя, подгоняемый к тому же племянником — он без остановки сыпал анекдотами и забавными историями из прошлого.

Они сидели за полированным, освещенным свечами столом. Все с удовольствием слушали Родди. В его рассказах возникали, как живые, старые соратники и соседи, чудаковатые, надменные вдовы. Вспомнили, как однажды на рождественском празднике загорелась елка; как некий нелюбимый всеми племянник на охоте влепил почетному гостю заряд дроби и был с позором отправлен домой; о давней зиме с метелями, отрезавшими дом от всего мира на целый месяц, когда его обитателям приходилось растапливать снег, чтобы сварить кашу, и играть в бесконечные шарады, чтобы скоротать время.

Всплыла история о перевернувшейся лодке, которую шериф Бентли забыл поставить на ручной тормоз, в результате чего она оказалась на дне; о даме благородного происхождения, находившейся в стесненных обстоятельствах, которая приехала погостить на субботу-воскресенье, а прожила два года в лучшей гостевой комнате.

Истории долго не кончались, но даже когда они вроде и закончились, Родди невозможно было остановить. Только Виктория хотела предложить разойтись спать, поскольку было уже заполночь, как Родди отодвинул стул и повел всех через холл в пустую и пыльную гостиную. Здесь стоял большой, накрытый старой простыней рояль. Родди откинул ее, пододвинул стул и начал играть.

В комнате царил жуткий холод. Шторы давным-давно были сняты, а ставни закрыты наглухо, так что старые мелодии отражались от пустых стен громом оркестра. Висевшая в центре высокого, роскошно декорированного потолка огромная хрустальная люстра сверкала, как гроздь сосулек, отбрасывая разноцветные блики, отражавшиеся в меди решетки перед камином из белого мрамора. Родди пел песни довоенных лет — самые сентиментальные из репертуара Ноэля Коварда, а также сочинения Коула Портера.

Остальные сгрудились вокруг рояля. Оливер, в котором с неожиданным поворотом вечера вновь ожил драматург, курил сигару, пристально глядя на Родди, будто боялся пропустить малейший нюанс в выражении его лица.

Джон прошел к камину, держа руки в карманах. Виктория нашла стоявшее посреди комнаты кресло, накрытое выцветшей синей клетчатой тканью, и присела на ручку. Она видела Родди со спины, над его головой в центре стены висело зеркало между двумя портретами — безусловно, Джока Данбита и его жены Люси.

Слушая старые добрые мелодии, она переводила взгляд с одного портрета на другой. Джок был изображен в парадном костюме своего полка, золотом блистали эполеты, на Люси же была юбка из шотландки и зеленоватый свитер. У нее были карие глаза, на губах играла улыбка. Виктория размышляла, сама ли Люси обставила гостиную, выбрала этот бледный ковер с рисунком из роз или унаследовала обстановку от свекрови и не стала ничего менять. А что бы сказали Джок и Люси, если бы узнали, что Бенхойл будет продан? Были бы они огорчены, рассержены или поняли бы Джона? Глядя на Люси, Виктория решила, что та, скорей всего, была бы на стороне Джона. Что касается Джока… на лице Джока застыло выражение торжественной непроницаемости. Светлые глубоко посаженные глаза не выражали ничего.

Виктория почувствовала, что все больше замерзает. Она надела в тот вечер, непонятно по какой причине, самое неподходящее платье, без рукавов, слишком легкое для зимнего шотландского вечера. Такое платье подходит к загорелым рукам и босоножкам.

Виктория поежилась и, пытаясь согреться, обняла себя за плечи. Джон Данбит тихо спросил ее, не замерзла ли она. Виктория, поняв, что он наблюдает за ней, почувствовала себя неуютно. Она опустила руки на колени и кивнула, давая понять, что не хочет мешать Родди.

Джон вынул руки из карманов и подошел к ней, сдернув покрывало с кресла во французском стиле из розового дерева. Он превратил покрывало в подобие шали и накинул его ей на плечи так, что она утонула в складках старой, мягкой, хлопковой ткани, уютной и приятной на ощупь.

Он не вернулся к камину, а устроился на другой ручке кресла, положив руку на спинку. Его близость успокаивала так же, как покрывало, которое он на нее накинул, и скоро Виктории уже было тепло.

Родди наконец остановился, чтобы перевести дух и отхлебнуть глоток из стоявшего перед ним на рояле стакана.

— Ну, наверное, довольно, — обратился он ко всем присутствующим.

Но Джон возразил:

— Нет, так не пойдет. Ты еще не спел «Не уезжай, моя милая».

Родди, нахмурившись, взглянул через плечо на племянника.

— Когда ты слышал, как я пою эту старую песню?

— По-моему, когда мне было лет пять. Отец тоже любил ее петь.

Родди улыбнулся.

— До чего же ты сентиментален, дружок.

Он повернулся к роялю, и неуютные стены пустой призрачной гостиной наполнились звуками старинного шотландского вальса.