Дитя каприза

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вращающаяся дверь вместе со струей морозного воздуха пропустила в помещение Тома О'Нила, и он окунулся в блаженную теплоту. В это январское утро Лондон мог сколько угодно дрожать от пронизывающего холода, но здесь, в вестибюле здания страховой компании «Бритиш энд космополитн иншуренс», воздух из калорифера непрерывно поступал через незаметные для глаза вентиляционные отверстия, и в любом уголке было по-летнему тепло.

Расстегнув пальто, Том порылся в кармане темного костюма, который он иронически именовал своей «выходной униформой», и, выудив удостоверение личности, небрежно сунул его охраннику. Том не любил костюмов, не говоря уже о крахмальных рубашках и галстуках. Лучше всего он чувствовал себя в джинсах и свитере или в потертой летной куртке, доставшейся ему в наследство от отца, военного пилота. Том носил эту куртку почти всегда. Работа частного детектива в сфере страхования позволяла расслабиться, но порой случалось, что ему требовалась более строгая одежда. Срочный вызов в главное управление одной из компаний, прибегавших к его услугам, был именно таким случаем.

Не дожидаясь кивка охранника или разрешающего взмаха руки, он прошел к расположенным за спиной служащего лифтам. Один из них только что пришел. Том пропустил в лифт двух девушек из канцелярии и нажал кнопку пятнадцатого этажа. Он скорее почувствовал, чем увидел лестные для него взгляды девушек, но не обратил на них внимания. Ростом чуть выше шести футов, с копной вьющихся каштановых волос и с глазами поразительной синевы, которые достались ему от ирландских предков, Том привык быть объектом женского внимания, хотя оно и удивляло его. Свое отражение в зеркале по утрам, во время бритья, он никогда не считал особенно красивым. Нос у него был крупноват и немного свернут на сторону после сокрушительного прямого удара левой, полученного в возрасте пятнадцати лет на боксерском ринге, да и подбородок имел довольно неправильную форму. Но женщинам все это определенно нравилось, и он, разумеется, не мог запретить им любоваться собой. Том, которому уже стукнуло двадцать девять лет, был вполне зрелым мужчиной, и, конечно, он не раз использовал свой успех у женского пола.

На двенадцатом этаже девушки вышли, и лифт пошел выше. На пятнадцатом дверцы открылись, и Том ступил на толстый серый ковер коридора. Как и на двенадцатом этаже, где вышли девушки, стены здесь были лимонного цвета, но тут их украшали картины – конечно, не старых мастеров, но и не каких-нибудь современных мазил. Картины изображали сцены охоты, корабли, а также прекрасный мягкий закат над заливом. Эту живопись сочли достойной украшать этаж, где размещалось правление крупной международной компании.

Не удостоив картины взглядом, Том направился к двери в глубине коридора. Он постучал, но не стал дожидаться разрешения и вошел. Секретарша, сидевшая в приемной за письменным столом, взглянула на него осуждающе, но выражение ее лица сразу смягчилось, а щеки чуть порозовели.

– Том!

– Доброе утро, Люси. Великий Белый Хозяин желает видеть меня, я правильно понял?

– Да, все правильно. Я сообщу ему о вас. – Она нажала кнопку. – Господин Суонсборо, пришел господин О'Нил. – Она взглянула на Тома с сожалением.

– Он сказал, чтобы вы сразу же шли к нему, Том.

Том кивнул.

– Спасибо.

Провожая его взглядом до двери кабинета, Люси вздохнула. Почему-то всегда так бывает, что самые привлекательные посетители проходят, не задерживаясь, тогда как другие, вроде этого толстяка с влажными ладонями – Вика Тейтума из отдела морского страхования, вечно умудряются задержаться у нее в приемной, похотливо поглядывают, изображая любовное томление, и отпускают такие двусмысленные шуточки, что, стоит ей только захотеть, она могла бы, без сомнения, привлечь их к суду за сексуальное домогательство.

– Входи, Том, входи! – произнес Роджер Суонсборо, привстав со своего начальнического места и протягивая Тому руку. Это был крупный грубовато-добродушный мужчина с обозначившимися залысинами и энергичным тройным подбородком. «Удивительно, что из-за этого подбородка он выглядит мощным, как защитник в регби, а не жирным», – подумал Том. В офисе было слишком тепло, и Роджер сидел без пиджака, в чистой белой сорочке и, когда он протянул через стол руку Тому, тот заметил, что на жестко накрахмаленных манжетах блеснули золотые запонки.

– Мне передали, что я вам зачем-то срочно понадобился, – сказал Том.

– Точно. Снимай пальто, Том. В кабинете с каждым днем становится все жарче. Я открыл бы окно, но… – он указал жестом на две стены из цельного стекла. Низкое серое небо висело над крышами домов и отбрасывало холодный тусклый свет на улицы и видневшуюся вдали реку. С высоты пятнадцатого этажа открывалась чудесная панорама, но, к сожалению, в то утро даже она производила удручающее впечатление.

Том последовал предложению Роджера и повесил свое пальто на тяжелую вешалку резного дерева, стоявшую за дверью.

– Так что происходит, Роджер? Кто пытается надуть тебя в этот раз? – спросил он, криво усмехаясь – работа сделала его циником.

Его собеседник скорчил гримасу.

– Не пытается, Том, а надул. Нас одурачили так, что хоть плачь. Взгляни-ка. – На его столе, обтянутом тисненой кожей, лежала утренняя газета, которую он пододвинул к Тому, ткнув в заметку указательным пальцем с наманикюренным ногтем. – Ты помнишь историю с Мартином? Где тебе помнить! Это случилось двадцать лет назад, когда ты еще бегал в коротких штанишках. Представь себе: роскошная прогулочная яхта взрывается у побережья Италии. На ее борту двое Грег Мартин, владелец яхты, финансист, у которого рыльце бывало в пушку столько раз, что и не счесть, и женщина, Пола Варна, жена модельера Хьюго Варны. Взрыв был такой силы, что от яхты нашли лишь несколько обломков, а оба пассажира, по всей видимости, отправились к праотцам.

– Полагаю, что они были застрахованы в «Бритиш энд космополитн»?

– Ты совершенно прав. Причем не только яхта, но и жизни Мартина и Полы Варны – да не на какую-нибудь мизерную сумму, как тебе может показаться. Она была известной манекенщицей – одни ее ноги были застрахованы на сумму, выражавшуюся пятизначной цифрой, а после него осталось столько долгов что, будь наша компания послабее, она бы обанкротилась. Да уж, 1970 год, когда случалось то одно, то другое, нельзя было назвать благоприятным для «Бритиш энд космополита» Но таково уж наше страховое дело – мы рискуем, и все обходится довольно благополучно, при условии, что каждый играет по правилам.

– А на этот раз кто-то играл не по правилам? – спросил Том. Он безуспешно пытался прочесть заметку в перевернутой вверх ногами газете.

Рука Роджера Суонсборо сжалась в кулак, и он стукнул им по столу с такой силой, что в большой хрустальной пепельнице так и подскочили канцелярские скрепки.

– Вот именно. Они играли не по правилам. Мы выплатили страховку за жизнь Грега Мартина – и вдруг оказывается, что этот сукин сын вовсе не погиб, а живет себе в роскоши в Австралии и в ус не дует.

Том тихо присвистнул.

– Целых двадцать лет? Ты уверен, что это он?

– Уверен. Он жил в Сиднее под именем Майкла Трэффорда с одной богачкой итальянкой, Марией Винсента. Сам он, правда, был только наполовину итальянцем, по-моему, его фамилия первоначально писалась «Мартино», но потом он решил «о» опустить, чтобы она звучала по-американски – «Мартин». Но у него было американское гражданство, да и родился он в Штатах, насколько мне известно.

– Тогда почему же он был застрахован в «Бритиш энд космополитн»? – спросил Том.

Суонсборо пожал плечами.

– Ты меня об этом спрашиваешь? По-моему, у этого скользкого субъекта были веские основания так поступить. Кстати, после исчезновения Мартина обнаружилось, что его дела страшно запутаны. Долгие годы он балансировал на грани нарушения закона, и крах был неминуем.

Повернув к себе газету, Том быстро пробежал глазами сообщение и убедился, что оно более или менее точно соответствует истории, которую ему только что поведал Суонсборо. Затем он внимательно изучил фотографию, сопровождавшую заметку, – три человека в одежде для уик-энда: лысеющий мужчина с худощавым лицом в рубашке с расстегнутым воротом, открывающим золотые цепочки на шее, женщина с перехваченными шарфом а-ля принцесса Грейс волосами, красоту которой не могло скрыть не лучшее качество фотографии, и еще один мужчина с типичной внешностью жителя Средиземноморья. Его лицо было наполовину скрыто под солнцезащитными очками.

– Это и есть Грег Мартин? – спросил Том, указывая на третьего человека на снимке.

– Да. С Хьюго Варной и Полой – на другой прогулке, которая, судя по всему, не закончилась катастрофой, – сдержанно сказал Суонсборо. – В те времена, как я установил, эта троица имела мировую известность. Правда, сколотив состояние, Варна начал вести жизнь отшельника. Некоторые даже утверждают, что он так и не пришел в себя после смерти жены, хотя снова женился, причем на Салли, младшей сестре Полы.

– Гм-м, – хмыкнул Том, пристально рассматривая фотографию. – А ведь госпожа Варна действительно была очень привлекательной. И когда произошел несчастный случай, находилась на яхте одна с господином Мартином. Между ними что-нибудь было?

– В то время Варна настойчиво отрицал это. Говорил, что его жена нуждалась в отдыхе, а его дела не отпускали. Мартин был близким другом семьи и вместе с тем партнером Варны по бизнесу, и тот был просто счастлив, что она смогла поехать с Грегом. Но ты волен делать свои выводы. Кстати, Пола была англичанкой, и этим можно объяснить то, что они предпочли застраховаться у нас.

– Если учесть, как все обернулось, это весьма сомнительная честь, – сдержанно заметил Том. – Итак, «Бритиш энд космополитн» обобрали на целое состояние и при этом еще сочли за полных идиотов. Каким образом, черт возьми, это случилось? Было ли предпринято тогда расследование обстоятельств катастрофы?

– Разумеется, расследование проводилось, причем весьма тщательное, можешь сам убедиться, – сказал Суонсборо, постукивая пальцами по лежавшей перед ним папке, и Том заметил высовывающуюся из нее толстую пачку документов. – Но нам не за что было уцепиться. Яхта взлетела на воздух, в этом никто не сомневался. Рыбаки сообщили о том, что слышали взрыв, и в течение нескольких месяцев после происшествия море выбрасывало обломки судна. По всей видимости, никто из пассажиров не спасся, и масса свидетелей готовы были под присягой подтвердить, что в момент отплытия на борту яхты находились Грег Мартин и Пола Варна – Мартина хорошо знали на побережье, где его яхта стояла на приколе, а Полу Варну едва ли можно было с кем-то спутать. – Он скупо улыбнулся. – Газеты писали об этом как 6 большой трагедии, в чем ты сам убедишься, когда прочтешь их. «Финансовый магнат и бывшая супермодель погибли в результате загадочного взрыва» – вот какими заголовками пестрели газеты в то время, – и уж конечно, особый упор делался на бывшей супермодели. Красавица с мировой известностью, жена талантливого модельера. Сам Бог послал такой материал падкой до сенсаций прессе. К тому же Пола была матерью – у них с Варной был ребенок, маленькая дочка лет четырех. Можешь себе представить, какая из этого получилась душещипательная история?

Том кивнул.

– Конечно, могу. Так, значит, в этом деле копались не только детективы страховой компании, но и мировая печать. Но, несмотря ни на что, Мартин инсценировал собственную гибель и чрезвычайно успешно. А как насчет этой женщины, Полы Варны? «Бритиш энд космополитн» тоже раскошелилась, возместив ущерб членам ее семейства, на что они не имели права? Полагаю, что именно члены ее семьи были облагодетельствованы? Она вправду погибла или тоже живет где-нибудь под вымышленным именем?

Суонсборо резко захлопнул папку и подтолкнул ее через весь стол по направлению к Тому.

– Именно это тебе и предстоит выяснить, Том.

В уголке салона «Империал» парижского отеля «Интерконтиненталь» Гарриет Варна, опершись спиной о величественную колонну, не отрываясь смотрела в видоискатель фотокамеры и так напряженно вглядывалась в объект съемки, что почти не замечала ни окружавшей ее наэлектризованной атмосферы, ни венских орнаментов и великолепного потолка в стиле рококо, ни жары и освещения. По подиуму длиной в сотню ярдов дефилировали грациозные манекенщицы из Дома моды Сен-Лорана, демонстрируя коллекцию одежды нового сезона.

В тот январский вечер тишина замершего в ожидании зала нарушалась только непрерывным щелканьем затворов целой армии фотографов да взрывами восторженных аплодисментов, потому что Ив Сен-Лоран принадлежит к тем немногим знаменитым творцам моды, которые демонстрируют свои модели в старой манере, обходясь без создающей настроение музыки. В конце 60-х годов он заявил, что высокая мода умерла, и целиком отдался моделированию готового платья, но двадцать лет спустя вернулся к прежнему занятию, и возрожденная им высокая мода поражала великолепием с привкусом ностальгии. К Сен-Лорану ринулись толпы известных богачей и нуворишей, жаждущих роскоши и триумфа, рвущихся к престижу, который создается с помощью фирменного туалета, особенно изготовленного по индивидуальному заказу после многочасовых примерок на грани самоистязания.

Сейчас они сидели в предвкушении предстоящего шоу на изящных позолоченных стульях с сиденьями из красного бархата и старательно пытались сохранить полную бесстрастность на своих лицах с искусно наложенным макияжем. Делали краткие пометки на программках и притворялись, что не замечают, как время от времени объективы фотокамер направлялись на них, а не на манекенщиц, двигающихся по подиуму – за день до этого каждая модель уже позировала перед фотографами. Здесь бывали светские дамы из Америки и со всего мира, утомленные делами благотворительности жены крупных бизнесменов, известные актрисы кино и театра, иногда появлялись даже коронованные особы. Само собой разумеется, актрисам Дом моды нередко одалживал туалеты бесплатно, ради рекламы, которая достигала своей цели, если их фотографировали в этих нарядах, а светские дамы считали ниже своего достоинства присутствовать на модных ревю и делали заказы с видеокассет, в наши дни заменивших длившиеся по нескольку недель просмотры, причем их отказ присутствовать на демонстрациях моделей становился еще более категоричным по мере того, как парижские дома моды, соперничая друг с другом, старались уговорить их почтить своим "присутствием очередное мероприятие. Было здесь множество красивых и узнаваемых лиц из числа издателей модных журналов, пусть анонимных, но тем не менее всесильных; покупательная способность присутствующих в этом помещении была достаточно высока, чтобы расшатать основы империй, хотя ни один Дом моды не получал прибыли от эксклюзивных моделей, а скорее использовал их в целях разорительной рекламы и из соображений престижа.

Гарриет не интересовали все эти личности. Объектив ее фотокамеры был направлен вглубь салона, где небольшими возбужденными группками собрались швеи и девушки из рекламных агентств, наблюдавшие, как по подиуму проплывают под взрывы восторженных аплодисментов модели, над которыми они трудились или которые рекламировали.

В этой толпе стояла девушка, особенно заинтересовавшая Гарриет: миниатюрная, с короткой мальчишеской стрижкой и настолько выразительным лицом, что оно, казалось, отражало все эмоции, которые испытывала каждая из этих молоденьких девушек, подшивавших подолы, прилаживавших на место крючки и петельки, располагавших отделку и приметывавших ее такими мелкими стежками, что их было почти невозможно рассмотреть невооруженным глазом. Наблюдая за ней в видоискатель, Гарриет даже моргнуть боялась, опасаясь, что может пропустить момент, которого так ждала. Когда на подиуме появилась манекенщица в смелом, но романтичном платье из темно-синего шелка, этот момент настал. Лицо девушки оживилось, глаза засверкали, рот приоткрылся, и она в восторге поднесла к губам руки, чуть не плача от радости, а потом начала неистово аплодировать. Гарриет торопливо нажала кнопку, еще и еще раз. Превосходно… просто превосходно! Именно этого момента она ждала: этой неподдельной, непосредственной, совершенно естественной реакции безвестной молоденькой швеи, присутствующей при рождении волшебной сказки. В мире, где так часты тщательно срежиссированные ситуации, это было подобно глотку свежего воздуха, и Гарриет пережила волнующий миг собственного триумфа.

Будучи опытным профессионалом, она не могла позволить себе, испытывая удовлетворение от удачи, пропустить еще какой-нибудь интересный кадр, а поэтому еще несколько минут держала камеру наготове. Но интуиция подсказывала ей, что у нее уже есть то, за чем она охотилась, – кадры, которые придадут необходимую широту и глубину задуманному ею фоторепортажу о модных шоу. Она выпустила из рук фотокамеру, висевшую у нее на шее на ремешке, потерла кулачком утомленные глаза и запустила пальцы в свою густую челку.

По подиуму все еще дефилировали бесстрастные манекенщицы, профессионально скрывающие растущее с каждой минутой напряжение, все еще раздавались взрывы аплодисментов, заглушающие непрерывное щелканье затворов фотокамер, но Гарриет почти не замечала их.

Наряды, какими бы великолепными они ни были, совсем не интересовали ее. Она выросла среди красивой одежды, ее с детства одевали в наряды, придуманные именно для нее, ее заставляли стоять смирно во время примерок платья для выпускного бала, первого взрослого бального платья, и она все это терпеть не могла. Гарриет не имела ничего против платьев, так как они составляли смысл жизни ее отца, и она знала, что всеми своими привилегиями обязана платьям и тому головокружительному успеху, который они принесли отцу, но была к ним равнодушна, кроме тех случаев, когда они хорошо получались на фотографии. Фотография – вот единственное, что имело для нее значение. А в ее фотокамере была целая катушка превосходных кадров.

Гарриет оглянулась по сторонам, надеясь незаметно ускользнуть. Конечно, это было кощунством, но показ моделей, вероятно, продлится еще не менее часа – Сен-Лоран славился продолжительностью своих ревю, – а после этого начнется ужасная давка. Гарриет помедлила, но ее природная нетерпеливость взяла верх, и она тихонько проскользнула к выходу. Все взгляды были устремлены на подиум, и никто, по-видимому, не обратил на нее внимания, кроме высокой седой женщины в платье с эмблемой фирмы, которая с неодобрительным видом двинулась к ней.

Театральным жестом Гарриет немедленно прижала руку ко рту.

– Я плохо чувствую себя, – прошептала она на не очень правильном французском, и женщина поспешно посторонилась.

«Какие свиньи эти фотографы! – подумала она с отвращением. – Эта девица, по всему видать, перебрала за обедом.»

Когда Гарриет выбралась на улицу, холодный ветер ударил ее по лицу, словно пощечина, и она, приподняв фотокамеру, застегнула до подбородка молнию на своей небесно-голубой спортивной куртке и подняла вверх воротник, чтобы прикрыть уши. Несколько прядей волос попали внутрь, и она освободила их – небрежную гриву темно-русых волос, обрамлявших лицо с правильными чертами. «Тебе следует время от времени делать хорошую стрижку, чтобы приручить эту гриву», – не раз советовала ей Салли, жена отца, но у Гарриет не хватало времени ни на парикмахеров, ни на наряды. К тому же она была вполне довольна своей прической. С такими волосами она могла каждое утро просто мыть волосы, и они высыхали сами по себе. Стоит только начать пробовать разные стили – и на прическу придется тратить драгоценное время.

«Я должна найти телефон», – думала Гарриет. Наклонив голову под напором пронизывающего ветра, она торопливо шла по парижской улице. «Как не терпится сказать Нику, что у меня в сумочке лежит материал для него. А уж потом решу, послать ли ему последние катушки пленки авиапочтой или самой доставить их самолетом в Лондон».

Эта мысль вызвала у нее новый прилив радостного возбуждения: ведь это ее первая работа для нового фотожурнала «Фокус нау», который издавал Ник, и она нутром чуяла, что снимки удались на славу. Она уже представляла себе, как это будет выглядеть… Когда они обсуждали задуманное с Ником, она предложила озаглавить репортаж «Изнанка моды». Он сказал тогда, что Гарриет, хорошо зная этот мир изнутри, сможет лучше, чем кто-либо, сделать фоторассказ на эту тему.

– Все журналы мод и колонки для женщин в газетах пишут о моде в традиционном стиле, – говорил Ник, задумчиво пощипывая рыжую бородку, украшавшую его острый подбородок. – Я же хочу чего-нибудь необычного. На том и порешим: «Фокус нау» будет принципиально другим журналом.

Гарриет кивнула. Они были знакомы с Ником уже несколько лет и встречались всякий раз, когда она приезжала в Лондон навестить своего кузена Марка Бристоу, сына Салли. Тогда она только начинала карьеру свободного фотографа, имея за душой лишь капельку таланта, огромную целеустремленность и самую лучшую фотокамеру, какую можно было купить за деньги. Он же в те дни был младшим сотрудником в одной огромной журнальной корпорации. Между ними сразу же установились хорошие деловые взаимоотношения, а когда он стал первым заместителем, а потом и редактором, то, поддерживая связь со многими журналами, при малейшей возможности подыскивал ей работу. Одно время они даже были любовниками, и Гарриет подозревала, что Ник все еще влюблен в нее. Но она никогда не принимала его всерьез. Она не могла принимать всерьез ни одного мужчину – по крайней мере из тех, что ей до сих пор попадались.

– Мне кажется, что ты меня используешь, Гарриет, – сказал он однажды полушутя-полусерьезно.

– Конечно! А как же иначе? – поддразнивала она. – Разве не для этого существуют друзья?

– Друзья! – отозвался он, и его мягкий шотландский выговор придал этому слову несколько печальное звучание. На какое-то мгновение Гарриет испытала острое чувство вины.

Но каковы бы ни были его недостатки как возможного любовника, Ник был хорошим работником – даже отличным, – и его талант в сочетании с трудолюбием были вознаграждены, когда Пол Лиман, магнат издательского дела, решил выпускать новый журнал под названием «Фокус нау». Ник получил место редактора. Он рассказал об этом Гарриет, и она заразилась его энтузиазмом.

– Ты помнишь «Пикчер пост», Гарриет? Да где тебе помнить! Ты слишком молода. Тебя еще на свете не было, когда он прекратил свое существование… К тому же это был английский журнал.

– Ну конечно, мне известно, что был такой журнал, – возразила она. – Не забудь, что моя мать была англичанкой, а этот журнал – сама классика, не так ли? Какой фотограф не слышал о «Пикчер пост»? Хотя как американка я убеждена, что все подобные журналы подражали «Лайф».

– Ты права. Ну так вот, Пол считает, что сейчас самое время начать выпускать новый журнал подобного плана. Фоторассказы, но не на заимствованном материале, как в воскресных приложениях, а истории, рассказанные самими фотографами с помощью фотографий. Возможно, даже с некоторой социальной направленностью. Как бы там ни было, но у журнала должен быть иной имидж и совершенно новый взгляд на вещи. Вот тут-то и пригодится твой талант.

– Звучит заманчиво. Но это больше похоже на фотожурналистику, чем на фотографию. Ты думаешь, я справлюсь?

Несмотря на самоуверенность, на свои двадцать четыре года, несмотря на то, что с самого раннего детства у нее было все самое лучшее, что только можно купить за деньги, была у Гарриет какая-то прямолинейность, острая потребность самовыражения. Ей хотелось проявить себя – перед отцом, перед своими друзьями, перед целым миром. Иногда то, что человек с самого рождения пользуется всеми мыслимыми преимуществами в жизни, порождает глубокую потребность создать что-нибудь исключительно собственными силами, чтобы сказать: «Это мне не преподнесли на тарелочке, а я сам, сам всего добился, своими силами!»

– Я уверен, ты справишься, – сказал Ник. – Ты чертовски талантлива, твои работы за последние пять лет подтверждают это. Необходим лишь удобный случай, чтобы ты по-настоящему проявила себя – и «Фокус нау» даст тебе такую возможность. Я уверен, что ты выдашь массу собственных идей, но для начала почему бы тебе не заняться тем, что ты действительно хорошо знаешь – миром моды?

– Мода! – воскликнула она язвительным тоном, – Богачки, гардеробы которых ломятся от нарядов, а они даже не успевают все их надеть! Мода – это когда глупая, как пробка, баба старается перещеголять остальных, потому что она бесится от скуки и не интересуется ничем, кроме своей внешности.

– Не надо недооценивать моду. Мы оба знаем, что это чрезвычайно мощная индустрия, и многие ее стороны никогда еще не освещались в печати. Остановись на них, Гарриет, представь в романтическом свете и посмотри, что получится. Материала будет более чем достаточно для одного репортажа, уверяю тебя. Возможно, наберется на целую серию. Но начни с Парижа. Как-никак, для большинства людей Париж все еще остается центром всемирной моды, солнцем, вокруг которого вращаются все другие планеты.

– Я абсолютно уверена, что мне совсем не захочется заниматься модой Седьмой авеню, – заявила Гарриет, не скрывая раздражения.

– И не надо… по крайней мере, начни с другого: Как насчет лавок сладостей в Корее или же богатых кувейтских дам, которые покупают изысканные туалеты исключительно для собственного удовольствия, а затем прячут их под своими хламидами, потому что Коран запрещает им показывать свое тело? Конечно, между этим и миром моды, как его обычно описывают, дистанция огромного размера, но материал может получиться отличный. Поезжай и сделай его для меня!

Она согласилась. Конечно же, она сделает материал с показа моделей, покорно щелкая затвором вместе с другими своими коллегами из журналов мод. Но изюминкой ее фоторассказа будут неожиданные кадры, вроде тех, которые она только что отсняла, подловив момент, когда незаметная молоденькая швея в восторге наблюдала, как платье, которое она, может быть, и не придумала, но над которым трудилась в поте лица, под гром аплодисментов появляется на подиуме.

Гарриет взглянула на часы – мужские часы с четким циферблатом, на кожаном ремешке, которые она носила всегда, предпочитая их элегантным часикам от Картье, подаренным отцом, если только какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства не вынуждали ее надеть вечернее платье. «Может быть, – подумала она, – лучше вернуться в гостиницу и оттуда позвонить Нику? Потом позвонить в аэропорт, справиться о рейсах и лично отвезти снимки в Лондон?» Ей хотелось бы присутствовать там тогда, когда пленки проявят и вынесут из темной лаборатории. К тому же будет приятно вновь увидеться с Ником. Она подняла руку в надежде поймать такси, но парижские машины проносились мимо с обычной головокружительной скоростью. Затем она заметила телефон-автомат и решила немедленно позвонить Нику, чтобы сообщить, что работа выполнена. Гарриет бросилась к телефону, опасаясь, что кто-нибудь другой опередит ее, и начнется один из тех нескончаемых разговоров, которые, по-видимому, могут вести только французы. Она на ходу рылась в карманах в поисках мелочи и пыталась вспомнить международный код и номер телефона, по которому можно было позвонить непосредственно в кабинет Ника, минуя вечно занятый коммутатор.

«Ты так и не избавилась от детской привычки делать несколько дел одновременно», – однажды сказала ей Салли. Салли, такая невозмутимая, такая сдержанная и деловая, иногда заставляла Гарриет чувствовать себя ребенком, хотя, конечно, она никогда бы не призналась в этом.

Ее соединили со второй попытки, и она услышала звонок на другом конце линии. Затем в трубке раздался голос Ника с характерной для него мягкой, явно шотландской картавостью.

– Алло? Ник Холмс у телефона.

– Ник… это Гарриет. Работа закончена. Получились изумительные снимки. Я сейчас возвращаюсь в гостиницу и, если повезет, успею на ночной рейс. Так что буду у тебя рано утром, а возможно, даже сегодня вечером, если не возражаешь.

Последовала едва заметная неловкая пауза, и Гарриет почувствовала укол самолюбия. Обычно Ник так радовался, что ей приходилось сдерживать его пыл. А теперь, когда она горит желанием поскорее рассказать ему о работе, в его голосе что-то не слышно особого восторга.

– Если, конечно, у тебя не намечено чего-нибудь другого, – добавила она торопливо.

– Нет. И я очень рад, что ты закончила работу. Что означает эта странная нотка в голосе Ника? Совсем на него не похоже.

– Я тоже рада. Ты был прав. Знание моды изнутри очень мне помогло. Во всяком случае…

– Гарриет… ты видела сегодняшние газеты? – прервал он ее.

Она засмеялась.

– Ты, должно быть, шутишь? Да я по уши увязла в манекенщицах и в высокой моде.

– Ну так вот, мне кажется, тебе следовало бы их почитать.

Она нахмурилась, почувствовав всей кожей неловкость, которая звучала в его голосе.

– Что произошло? Кто-нибудь перебежал мне дорогу? Или… нет, только не это! Неужели Пол решил закрыть «Фокус нау», не дав ему даже расправить крылья?

– Нет… совсем другое.

– Тогда что? Ник… у меня монеты кончаются. – Она поискала в кармане мелочь, но не успела сунуть монетку в отверстие – раздался щелчок.

– Ник! – настойчиво звала она, но было уже поздно. Телефон молчал.

Она выругалась, швырнула трубку и некоторое время стояла, уставившись на нее невидящими глазами. Что, черт возьми, он имел в виду? Может, ей следует позвонить ему снова? Или лучше сначала купить газету и попытаться выяснить, о чем это он говорил? Откуда-то сзади на нее наплыло облако сигаретного дыма – стоявший у нее за спиной мужчина притоптывал ногой, не скрывая нетерпения, в ожидании, когда наконец освободится телефон. Это помогло решить мучивший ее вопрос. Она повернулась, проскользнула мимо мужчины и направилась к дрожавшему от холода продавцу газет, сидевшему у ближайшего входа в метро.

Все верхние газеты на стенде были на французском языке, и Гарриет выругала себя за то, что не знает его как следует. Возможностей было предостаточно, а вот желания… Она никогда не прилагала особых усилий, чтобы выучить французский, а теперь вовсе не хотела продираться сквозь дебри иностранных слов в поисках неизвестно чего. Однако под кипами французских на стенде оказались английские и американские газеты. Вчерашние? Нет, слава Богу, сегодняшние… по крайней мере, английские. Она указала на одну из них и расплатилась последней мелочью. Потом, укрывшись от пронизывающего ветра в вестибюле метро, раскрыла газету.

Гарриет сразу же увидела статью. Фотография словно прыгнула на нее со страницы, чтобы нанести удар.

Папа, мама. И… этот мужчина… Неожиданно ее охватила дрожь.

ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ! ПО УТВЕРЖДЕНИЮ НЕКОЙ ЖЕНЩИНЫ, ФИНАНСОВЫЙ МАГНАТ ИНСЦЕНИРОВАЛ СОБСТВЕННУЮ ГИБЕЛЬ!

Гарриет прислонилась к стене. Ей очень хотелось найти местечко поукромнее, но она знала, что не сможет двинуться с места, пока не прочтет статью до конца.

Дочитав сообщение, она стояла, тяжело дыша, и переводила невидящий взгляд с газеты на толкавших ее людей, которые пробегали мимо нее. На улице по-прежнему шумел поток городского транспорта, и его грохот то и дело прерывался звуковыми сигналами автомобилей, но она ничего не слышала. Даже бесценные катушки отснятой пленки в фотокамере, висевшей у нее на шее, и рассованные по карманам куртки, были забыты. Все это словно принадлежало другому миру, было из другой жизни.

Грег Мартин, бывший партнер ее отца, жив!

Она, конечно, едва помнила его. Он был тенью прошлого, его имя почти никогда не упоминалось, кроме тех редких случаев, когда разговор заходил о том происшествии, ужасном происшествии, унесшем его жизнь и жизнь ее матери, когда Гарриет едва исполнилось четыре года. Что касается финансового кризиса, через который им пришлось пройти, и главным виновником которого, как она подозревала, был Грег, то о нем они вообще никогда не говорили. Все случившееся было так ужасно и оставило такую глубокую травму, что ее отец предпочел начисто вычеркнуть его из памяти, по крайней мере так это выглядело внешне.

Гарриет прижала руку к губам и закрыла глаза. Ей казалось, что пронизывающий ветер у входа в метро доносит до нее запах, который всегда напоминал ей о матери, – запах, который невозможно забыть, – нежный, дразнящий и сладкий, как аромат летнего сада на исходе дня, запах, воспоминание о котором вызывало у нее слезы даже много лет спустя, когда она уже забыла, как выглядело лицо матери.

«Мама… Мама… почему ты ушла?» По ночам она плакала, уткнувшись в подушку, по-детски надеясь, что слезы обладают магической способностью все поставить на свои места, что утром мама снова будет рядом с ней.

Но мама, конечно, не вернулась. Она погибла во время взрыва на роскошной яхте, как ей объяснили. Постепенно она с этим смирилась, приняла это как факт, хотя, подобно эху в ночи, печаль продолжала жить в ней и иногда заявляла о себе.

Но сейчас…

Если был жив Грег Мартин, то, возможно… может быть, есть хоть какой-то шанс надеяться, что и ее мать жива?

Чудовищность этого предположения потрясла ее. Она простояла у входа в метро довольно долго, неотступные мысли хаотически напирали друг на друга. Они были лишены здравого смысла… Однако это газетное сообщение было доказательством того, что все связанное с тем трагическим происшествием было не таким уж понятным. Впервые за долгие годы Гарриет охватила тоска по дому, но не по Нью-Йорку, а по тихому раю ее лондонской квартирки, убежища, устроенного ею для себя. Она кое-как сложила газету, сунула ее в сумку и, словно под гипнозом, вошла в метро. Как можно скорее оказаться дома – только это теперь было для нее важно. Добраться до дому. А потом, возможно, она сумеет все обдумать и решит, что делать.

Салли Варна, неохотно расставшись с нежно пахнущей пеной, вышла из ванны и завернулась в огромную розовую купальную простыню, приготовленную для нее горничной. Усевшись на низкую скамеечку, она внимательно посмотрела на свое отражение в зеркалах, с двух сторон обрамлявших ее ванную комнату.

Смотревшее на нее лицо было гладким, чуть раскрасневшимся после теплой ванны, и уж, конечно, не выглядело на свои сорок шесть лет. Даже использование наилучших косметических средств, которые только можно достать за деньги, не могло сделать его красивым, однако… «И такое лицо было не так уж плохо для гадкого утенка», – подумала Салли с кривой улыбкой. Она подняла руку и откинула в сторону закрывавшие уши белокурые пряди волос. Да, тоненькие шрамы уже почти исчезли, как и обещал ей хирург. Совсем не обязательно, чтобы кто-нибудь узнал о том, что она делала подтяжку лица. Она решила никому не говорить об этом. Было разумно сделать операцию заблаговременно, пока еще не появились заметные морщины и одутловатости. Что бы там ни было, а своим благоразумием Салли всегда могла гордиться.

Рассудительная Салли. «Салли – это та из них, которая благоразумна», – так говорили о Салли в детстве, сравнивая ее с сестрой Полой. «Салли умница, у нее такая светлая головка», – говорили о ней, а на самом деле это означало, что Пола красавица, а она, Салли, настоящая дурнушка, поэтому приходится в утешение найти в ней хоть что-нибудь хорошее. Она знала, что это делалось по доброте душевной, но ей все равно было очень обидно. Ей не хотелось быть ни рассудительной, ни благоразумной. Ей хотелось быть красивой, как Пола, она отдала бы все, чтобы хоть немного походить на сестру, изумительная внешность которой привлекала и очаровывала людей повсюду, где бы она ни появлялась. Но если волосы Полы были упругими и блестели, словно отражая лучи утреннего солнца, то волосы Салли были прямыми и тусклыми; если глаза Полы были яркого изумрудного цвета, то ее глаза были самыми заурядными – карими, черты ее лица были такими же, как у Полы, но казались смазанными, и выглядела Салли более приземистой – пока еще не толстой, но более крупной. Поэтому рядом с Полой она всегда чувствовала себя громоздкой, хотя была на целых четыре дюйма ниже ее ростом и почти на два года моложе.

– Мамочка, почему я не выгляжу так, как Пола? – спрашивала она, с самым несчастным видом разглядывая свое отражение в зеркале в пятилетнем возрасте, но ее мать, сама в недоумении от того, что произвела на свет такую красавицу – старшую дочь, не могла дать Салли вразумительного ответа.

Девочки подрастали, но ситуация не менялась. Что бы ни делала Салли, чтобы улучшить свою внешность, она всегда знала, что у нее нет ни малейшей надежды сравниться с Полой, и эта мысль настолько лишала ее уверенности в себе, что ей всегда казалось, будто окружающие, встречаясь с ней впервые, восклицают за ее спиной: «И это сестра Полы? Эта дурнушка? Боже мой, когда раздавали красоту, она, наверное, была где-нибудь в заднем ряду!» То, что лишь немногие из знакомых девочек могли соперничать с Полой, совсем не утешало. Ведь им не приходилось жить рядом с богиней, не надо было соперничать с общепризнанной красавицей.

Несмотря на все это, Салли обожала Полу. Когда другие девочки, завидовавшие ее внешности и тому, что красота открывает перед Полой многие двери, а особенно тому, что вокруг нее всегда увивалась целая толпа молодых людей, отпускали ехидные замечания, Салли выступала в роли самой рьяной заступницы сестры. Кто бы мог подумать – и меньше всего сама Салли, – что красота Полы ее погубит! Ведь Пола для нее была не только сестрой, но и сверкающим золотым идолом, и Салли испытала настоящее потрясение, когда наконец была вынуждена признать, по крайней мере наедине с собой, что другие девочки, возможно, и правы, осуждая Полу.

Салли встала, уронив купальную простыню, и накинула шелковый халатик. Он слегка прилип к ее все еще влажной коже, и она снова внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале, на сей раз в полный рост. Долгие годы диеты и упражнений навсегда устранили некоторую грузность фигуры; теперь ее тело выглядело гибким и упругим, но все-таки было более округлым, чем когда-то тело Полы. Как и лицо, тело опровергало возраст Салли. Иногда те дни, когда она жила в тени Полы, казались далеким прошлым, а иногда – будто это было только вчера. Салли понимала, что ей никогда не сравниться с непревзойденной красотой сестры, но она, по крайней мере, являла миру неплохую ее имитацию. У нее было все, о чем она когда-либо мечтала, и даже больше. Этот дом на Сентрал Парк Саут, ранчо в Колорадо, дом в Монтего-Бей, собственный реактивный самолет, возможность покупать все что душе угодно. Неплохо для девушки, выросшей в микрорайоне, застроенном муниципальными домами!

Но важнее всего то, что она вышла замуж за человека, который был мужем Полы. Это окончательно убеждало, что она все-таки была не настолько хуже сестры, как ей казалось.

…Только эта тень прошлого, глубоко запрятанная в тайниках сердца, омрачала жизнь Салли, и изгнать ее не мог даже призрачный блеск окружавшей ее роскоши. На мгновение преследующая ее тень омрачила мысли Салли, но она с привычной уже легкостью отогнала ее от себя и направилась в гардеробную. Сегодня вечером они с Хьюго ужинали с важным сенатором, который обычно включал в число своих гостей деятелей шоу-бизнеса, а Салли еще не решила, что надеть. Ступая по палевому ковру, она подошла к одной из вешалок, расположенных вдоль каждой из обитых муаровым шелком стен, и, выбрав черное платье, приложила его к себе. У платья был скромный круглый вырез, красивые длинные рукава до запястья, на спине – разрез от ворота до талии, а короткая юбка придавала наряду задорный вид. Если надеть к нему бриллиантовые серьги и браслет, оно будет выглядеть очаровательно. «Да, – подумала Салли, – надену-ка я черное… а может, все-таки бархатное, цвета клубники…»

Ей показалось, что кто-то вошел в ее спальню, примыкающую к гардеробной, и Салли обернулась, все еще прижимая к себе платье и недовольно хмуря брови. Она приказала слугам не беспокоить ее, потому что очень дорожила возможностью побыть в одиночестве. Было нелегко привыкнуть к тому, что ее жизнь проходит на глазах. Очень приятно сбросить нижнее белье и знать, что оно будет выстирано и возвратится на свое место в ящик комода выглаженным и надушенным, еще приятнее было не беспокоиться о том, что нужно убрать со стола и вымыть посуду, но ее все-таки слегка смущало, когда молчаливые горничные подобострастно выполняли при ней свои обязанности.

– Кто там? – спросила она несколько раздраженно.

Дверь гардеробной отворилась, и, к своему удивлению, она увидела Хьюго. Брови, которые она слегка подкрашивала, чтобы они больше выделялись на лице, удивленно приподнялись. Салли ожидала, что он возвратится домой, по крайней мере, через час. В это время дня он обычно находился в своем офисе на Седьмой авеню.

– Хьюго! – воскликнула она. – Почему ты вернулся так рано?

Хьюго вошел в гардеробную и закрыл за собой дверь. Это был мужчина средних лет и среднего роста в сером костюме и белой водолазке. Когда он повернулся и верхний свет, который Салли включила, чтобы осмотреть свои туалеты, упал прямо на его лицо, она заметила, что он бледен. Лицо его осунулось, резко обозначились обычно незаметные морщины, пролегшие от крыльев носа к уголкам рта, глаза лихорадочно блестели.

– С тобой все в порядке? – спросила она. – Ты не заболел?

Муж не ответил. Просто стоял и смотрел на нее, словно не решаясь начать разговор.

– Хьюго! – Она шагнула к нему.

– Грег Мартин жив, – сказал он. Она остановилась, не расслышав.

– Что ты сказал?

– Грег Мартин жив. Он в Австралии. Он не погиб на «Лорелее». Вся эта проклятая история была обманом.

– О Боже! – воскликнула Салли, не веря его словам.

– Я понимаю тебя. Я тоже сначала не поверил. Но я все проверил, Салли. Нет сомнения, что это правда. Я должен был прийти домой и все рассказать тебе немедленно. Ты понимаешь, что это значит? Если Грег жив, то есть шанс, что Пола тоже жива.

– О Боже! – снова вырвалось у нее.

У Салли потемнело в глазах, будто кто-то выключил свет, и она почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Она застыла на месте, все еще прижимая к себе черное платье и глядя на мужа, но ей казалось, что у нее на глазах рушится весь ее мир.

Салли всегда знала, что этот момент когда-нибудь наступит. Теперь он настал, и все-таки она понимала, что так же не готова к нему, как и раньше.

В Лондоне шел снег. Первые крупные снежинки растаяли на тротуарах, а теперь снег повалил плотной стеной. Он скапливался на подоконниках, в углублениях и трещинах, превращался в слякоть на дорогах, где его месили колеса уличного транспорта.

В маленьком ателье на верхнем этаже старого ветхого склада в Уайтчепеле. Тереза Арнолд, дрожа от холода, зажгла еще одну конфорку портативной газовой плиты. По правде говоря, она не могла позволить себе такую роскошь, потому что, когда ей требовался новый баллон, его приходилось втаскивать наверх по трем пролетам лестницы, а это всегда создавало сложности, поскольку нужно было звать на помощь кого-нибудь из приятелей. Но когда Тереза мерзла, у нее немели пальцы и превращались в белые бескровные обрубки, казалось, не имеющие никакого отношения к ее рукам. Тогда она не могла работать в полную силу, а работать ей было совершенно необходимо, в противном случае ее новая коллекция ни за что не будет готова вовремя.

Тереза потерла руки, чтобы хоть немного вернуть их к жизни, и наклонилась над разложенными на рабочем столе листами бумаги, пытаясь забыть о холоде и сосредоточиться на эскизах. Она обязана придумать хорошие модели – не просто хорошие, а блестящие, – не то она предаст всех, всех тех, кто верил в нее – ее крошечную армию рабочей силы, состоящую из закройщиц, швей-надомниц, друзей из художественного училища, которые заглядывали к ней, чтобы предложить помощь и поддержку, а прежде всего предаст свою мать, которой пришлось заложить в банке собственный дом, чтобы помочь дочери основать собственное дело.

Тереза вздохнула: холод действовал на нее угнетающе и лишал ее обычного неукротимого оптимизма. Когда-то все казалось простым и волнующим. По окончании школы модельеров ей удалось продать всю дипломную коллекцию в маленький дорогой бутик в Уэст-Энде, где ее модели были приняты на «ура», и она поверила, что способна завоевать мир и что успех не за горами. Размечтавшись, она решила стать независимым модельером. Но в действительности все оказалось значительно труднее. Возможно, думала она, сначала все выглядело легко и просто, потому они строили планы вместе с Марком… Марк Бристоу был молодым, энергичным служащим рекламного агентства, с которым она познакомилась и в которого влюбилась в те дни, когда охотилась за заказами в Сомерсете. Марк, хотя и был англичанином, прожил в Соединенных Штатах достаточно долго, чтобы заразиться типично американским энтузиазмом и энергией, которыми он, в свою очередь, заражал окружающих. Он вдохновлял ее и хвалил, поругивал, когда она того заслуживала. Его любовь и поддержка даже в самые мрачные минуты, когда ее одолевали сомнения в собственных силах, вселяли уверенность, что она справится со всеми трудностями. Это Марк убедил ее обратиться в банк за кредитом. Марк посоветовал ей объединиться с ее старинной приятельницей Линдой Джордж, окончившей школу бизнеса в то самое время, когда Тереза получила диплом модельера, чтобы та занималась коммерческими делами ее предприятия. Именно Марк внушил ей такую уверенность в своих силах, что она позволила матери заложить дом в обеспечение кредита, правда, Тереза противилась этому, даже сознавая, что другой возможности получить необходимый заем у нее нет. Но важнее всего было то, что Марк заставил ее почувствовать себя любимой и единственной. «Я очень горжусь тобой, леди», – говорил он, и она сияла от счастья, опьяненная своей уверенностью в том, что благодаря своему таланту завоюет мир.

Но Марка уже давно не было рядом. Он исчез из ее жизни внезапно, без объяснений, и Тереза, как она ни старалась, не Могла примириться с этой потерей. «Почему… почему… почему? – спрашивала она себя снова и снова. – Почему все так кончилось? Мы были так близки. Мы любили друг друга… Что же произошло? Разве я могла предположить, что такое случится?» Искать ответы на эти вопросы было бессмысленно. Оставалось лишь смириться и признать, что, как бы ни хотелось ей думать иначе, Марк просто бросил ее и не собирается возвращаться. Она уже почти свыклась с этой мыслью, но в глубине души все еще тосковала по Марку. Его отсутствие вызывало у нее ноющую боль в сердце. Казалось, даже ее предпринимательская деятельность пострадала, потому что с уходом Марка Тереза утратила и веру в свою удачу, словно она стекла по ее щекам вместе со слезами.

Когда рядом был Марк, любое дело было ей нипочем. Без него жизнь почти утратила для нее свою прелесть. Работа наводила скуку, хотя она пыталась не смешивать эмоции с работой. Несколько магазинов и модных бутиков заинтересовались ее моделями, но их еще предстояло создать, учитывая новейшие модные веяния, в надежде на то, что на них найдется покупатель, если одежда будет не слишком дорогой и хорошего качества. Во многом это напоминало заколдованный круг: если сшить уникальные модели, это обойдется значительно дороже, а для серийного производства требовался капитал и оптовые покупатели. К тому же ей не давала покоя мысль о том, что в случае неудачи ее мать останется без крова.

Разумеется, ей был совершенно необходим спонсор, который вложил бы в ее дело достаточно денег, обеспечил бы ей финансовую основу и позволил посвятить себя исключительно творчеству. Но пока такой джинн почему-то не появлялся, как бы усердно она, так сказать, ни терла волшебную лампу. Линда тоже старалась изо всех сил. «Будем надеяться, что ей что-нибудь удастся сделать в ближайшее время, – Думала Тереза. – А если ничего не выйдет, не знаю, сколько еще времени я смогу продержаться».

Звук шагов по хлипкой лестнице, которая вела в ее ателье, заставил Терезу оторваться от эскизов – в ней вспыхнул крошечный лучик надежды, не желавшей угаснуть окончательно. Так или иначе, при звуке шагов на лестнице у нее всегда мелькала мысль, не Марк ли это возвращается – так же неожиданно, как и ушел. Надежда умерла, как только мгновение спустя на пороге появился высокий молодой человек в старенькой куртке и коричневой кожаной фуражке.

– Уэсл! Привет! – сказала она с приветливой улыбкой, надеясь скрыть свое разочарование. – Что ты здесь делаешь?

Вопрос не требовал ответа: Уэсл был ее приятелем по художественному училищу и частенько забегал к ней без предупреждения.

– Черт побери, как здесь холодно, Терри, – сказал он, притопывая ногами. Его дыхание вырывалось в виде облачка белого пара.

– Тоже мне открытие! – фыркнула Тереза. – Если хочешь кофе, поставь чайник на огонь.

– Я, конечно, хочу кофе, да и ты, думаю, не откажешься, только не здесь. Собирайся, я приглашаю тебя в то маленькое кафе у дороги… как оно теперь называется?

– По-моему, теперь оно называется «У Марио». Его название то и дело меняют. Но я не могу уйти ради кофе: так много еще нужно сделать. Мы не вольны распоряжаться своим временем, не то, что вы, свободные художники: вы же живете за счет общественных заказов.

– А нельзя ли без ехидства? Со временем кто-нибудь оценит мои скульптуры, вот увидишь. А пока я берегу здоровье, чтобы насладиться успехом, когда он придет, и ты будешь умничкой, если последуешь моему примеру.

– Но мне необходимо это закончить.

– Тебе это не удастся, если схватишь воспаление легких. Поторапливайся, надевай пальто… или оно уже на тебе? Я тебя приглашаю и не принимаю никаких отказов.

– Хорошо, хватит меня ругать. – Тереза накинула на плечи толстую шерстяную шаль, завязала ее узлом. Как заметит Уэсл, пальто она надела еще раньше, пытаясь согреться. Она выключила газ и свет – надо экономить! – и, заперев дверь, вышла вслед за ним на лестничную площадку.

– Вижу, дела идут по-прежнему не блестяще, – сказал Уэсл, когда они спускались по лестнице, ловко избегая подгнившие ступени.

– Боюсь, похвастать нечем.

– Осторожно, здесь скользко, – предупредил Уэсл, когда они пересекали площадку, на которую через разбитое слуховое окно намело снегу.

– Да знаю я, знаю. Надеюсь, здесь не заколотят окна, не то на лестнице станет совсем темно.

Уэсл спустился вниз и распахнул дверь на улицу.

– Что вам действительно необходимо, мисс супермодельер-1991, так это приличное помещение для работы.

– Что мне действительно необходимо, так это чудо, – ответила она, скорчив гримасу.

В сточной канаве валялась брошенная кем-то утренняя газета. Она размокла от снега и слякоти, так что можно было прочитать лишь часть заголовка: ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ!

Проходя мимо, Уэсл пнул газету носком своих «луноходов». А Тереза вообще ее не заметила.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Когда такси, высвечивая фарами путь в густом мраке, свернуло на Кенсингтон-стрит, Гарриет наклонилась и через приподнятое стекло, отделявшее ее от водителя, попросила:

– Остановитесь здесь, пожалуйста.

Взвизгнув тормозами, такси остановилось. Гарриет посмотрела на счетчик, достала из сумочки банкноту и протянула ее шоферу.

– Спасибо. Сдачи не надо. – Она выскочила на мокрый от растаявшего снега тротуар и вытащила свои сумки. Слава Богу! Наконец-то она дома!

По дорожке, ведущей к дому, она почти бежала. Здесь, на первом этаже высокого старого здания, знававшего лучшие времена, она снимала квартиру. К общей входной двери вели три каменные ступени. Гарриет поднялась по ним и едва успела вставить ключ в замочную скважину, как услышала шаги по дорожке у себя за спиной и мужской голос, произнесший:

– Извините!

Она обернулась удивленно и несколько настороженно.

– Что вам угодно?

– Мисс Варна?

В голосе мужчины слышались властные, но не угрожающие нотки, а его пальто с поднятым воротником выглядело вполне респектабельно, однако Гарриет почему-то охватило чувство тревоги.

– Кто вы такой? – спросила она резко.

– Я Том О'Нил. Беспокою вас по поручению страховой компании «Бритиш энд космополита иншуренс». Я заходил к вам, но мне никто не открыл и в квартире не было света. Я уже собрался уходить, как вдруг подъехало ваше такси.

– Благодарю, но я не нуждаюсь ни в каком страховании, – Гарриет распахнула дверь и вынула ключ из замочной скважины, – Извините.

– Я не продаю страховые полисы. Я хочу поговорить с вами совсем о другом. Речь идет о Поле Варне. Это ваша мать, не так ли?

Гарриет застыла от неожиданности и разозлилась на себя за то, что не поняла сразу же, как только он упомянул о страховой компании, причины его визита. Ей просто не пришло в голову. Конечно, если поразмыслить, можно было бы догадаться, что без обязательного расследования никак не обойтись, но весь долгий перелет она думала только о последствиях этой газетной заметки лично для нее. Она не предполагала, что, возможно, эта новость затрагивает чьи-то финансовые интересы.

– Пола Варна действительно моя мать, – сказала она, словно защищаясь. – Но, по правде говоря, мне не хотелось бы сейчас ни с кем разговаривать. Я только что прилетела из Парижа и очень устала.

– Это не займет много времени, – настаивал он, даже и не подумав извиниться. – Всего несколько вопросов, и я оставлю вас в покое.

– Господин О'Нил…

– Нам было бы удобнее поговорить в помещении. – В его голосе опять послышались прежние властные нотки. Гарриет разозлилась.

– У меня нет привычки впускать незнакомцев в свою квартиру… особенно в такое время. Откуда мне знать, что вы тот, за кого себя выдаете?

– Вот мое удостоверение, – Она взглянула на протянутый им документ.

По правде говоря, Гарриет ничуть не сомневалась, что это действительно господин Том О'Нил. Но ей очень хотелось, чтобы он оказался не тем, за кого себя выдает.

– Что ж, войдите.

Показывая дорогу, она прошла впереди него в общий холл, который собственноручно украсила вазой с букетом сухих цветов и парой старых, но хорошо сохранившихся ковриков, купленных за бесценок на аукционе. К своему удивлению, при хорошем освещении она разглядела, что он значительно моложе, чем можно было предположить по его громоздкой, закутанной в пальто фигуре, и намного красивее. Нет, он не был красавцем. К Тому О'Нилу это определение, пожалуй, не подходило. Но, несомненно, он интересный мужчина, с волевыми неправильными чертами лица, полной, чуть выпяченной нижней губой и ярко-синими глазами. Повернувшись к нему спиной, она отперла свою дверь и, ощутив нахлынувшую на них волну теплого воздуха, поблагодарила Бога за то, что предусмотрительно оставила включенным отопление… Кажется, она ни разу как следует не согрелась с тех пор, как прочитала газету… даже в самолете. Ей очень хотелось выпить – на всякий непредвиденный случай у нее имелось немного виски, – но она не была уверена, что сможет налить стаканчик себе, не предложив своему посетителю, а угощать его она не собиралась.

Гарриет включила свет, бросила сумку на стол и резко повернулась к Тому.

– Итак, чем могу быть полезна?

– Как я уже сказал, я хотел бы поговорить с вами о вашей матери. – Он посмотрел ей прямо в лицо. Внимательный взгляд его ярко-синих глаз почему-то смущал ее. – Как представитель компании, застраховавшей ее жизнь и жизнь господина Мартина, не говоря уже о яхте, я намерен докопаться до правды о случившемся.

– Боюсь, что мне нечего вам сказать. Мне было всего четыре года, когда погибла мама.

Что-то недосказанное висело в воздухе, она явственно ощущала это, видела по едва заметно поднятой брови, по складочке в уголке его рта. Неожиданно он задал вопрос.

– Когда вы в последний раз видели свою мать, мисс Варна?

– Я же говорила вам… когда мне было четыре года. Вечером накануне ее отъезда. Она пришла ко мне в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи…

Гарриет замолчала, вспомнив кое-что еще… Как в тот самый вечер, немного позднее, она услышала громкие голоса в комнате матери, прошлепала босыми ножками по лестничной площадке и заглянула в щелку приоткрытой двери. При этом воспоминании ее глаза потемнели, и острый взгляд детектива заметил это.

– И что? – настаивал он. – Что было потом?

– Говорю вам, что я никогда не видела ее после этого вечера.

– Но ведь что-то произошло…

– Ничего не произошло. Ради Бога…

– Что она сказала, когда заглянула к вам, чтобы пожелать спокойной ночи? Она выглядела как обычно?

– Не знаю. Не помню. Мама всегда была… мамой. И, по-моему, то, что она сказала мне, вас не касается.

– Боюсь, что касается, если учесть, что за жизнь вашей матери страховая компания выплатила четверть миллиона фунтов стерлингов.

Он пересек комнату и, подойдя к угловому столику, взял в руки портрет в серебряной рамке. – Когда был сделан этот снимок?

Неожиданно Гарриет не выдержала:

– Поставьте портрет на место! – резко сказала она.

– Это ваша мать, не так ли?

– Да, она. Снимок был сделан до моего рождения, когда она еще работала. А как вам известно, она была знаменитой манекенщицей. Но вы не имеете никакого права приходить сюда и трогать мои вещи. Даже полицейский не осмелился бы совать повсюду свой нос без ордера на обыск, а вы не полицейский. Вы частный детектив. И я не обязана с вами разговаривать.

Оторвав взгляд от портрета, он спокойно посмотрел на нее.

– Я заметил, что людям, которые теряют самообладание, когда я начинаю задавать вопросы, обычно есть что скрывать, – сказал он неторопливо.

– Что, черт возьми, вы имеете в виду?

– Уверен, что вы сами можете догадаться, мисс Варна.

– Нет, не могу. Растолкуйте мне, пожалуйста. Вы обвиняете меня в обмане, не так ли?

– Четырехлетнего ребенка? Боже сохрани! Но оказалось, что Грег Мартин, который вместе с вашей матерью был на взорвавшейся яхте, обманывал нас в течение целых двадцати лет. Ведь он объявился в Австралии.

– Я уверена, что вы знаете об этом значительно больше, чем я. Мне известно только то, что я прочитала в газетах.

Он снова приподнял бровь с выражением вежливого недоверия.

– Да ну? В таком случае это, видимо, причинило вам большие страдания.

Она оставила без внимания его несколько покровительственный тон.

– Насколько я понимаю, пока еще никто с полной уверенностью не сказал, что этот человек и Грег Мартин – одно и то же лицо, – возразила она.

– Верно. Это еще предстоит доказать. Но если предположить, что это уже доказано, нам придется очень тщательно расследовать, что произошло с вашей матерью. А что если она тоже осталась жива?

Его слова потрясли Гарриет, и она сглотнула, потому что нервный спазм сжал ей горло. То, что он сказал, отчасти совпадало с ее собственными мыслями, но было ужасно неприятно, когда их высказал вслух этот не вызывающий симпатии незнакомец.

– Но если она не погибла, то где, черт побери, она находится? – спросила она.

– Мне платят именно за то, чтобы я это выяснил. Я надеялся, что вы сможете мне помочь, но, если вы отказываетесь, мне придется прибегнуть к другим способам. Возможно, я затрачу больше времени, но… – он улыбнулся, и его уверенность вызвала у нее еще большую неприязнь к нему, – обещаю, что в конце концов докопаюсь до правды.

– В таком случае я предлагаю вам начать, не откладывая, – сказала Гарриет. Она подошла к двери и распахнула ее.

– Доброй ночи, господин О'Нил.

– Доброй ночи, мисс Варна. Извините, что отнял у вас время.

Она не ответила, а просто стояла, придерживая дверь, пока он не ушел. Потом закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и только тут почувствовала, что, хотя она все еще была в куртке в теплой квартире, ее снова бьет дрожь. Она оторвалась от двери, подошла к громоздкому старому буфету и достала бутылку виски и стакан. Не разведенное водой виски обожгло горло. Уставившись в пространство, Гарриет продолжала крепко сжимать стакан обеими руками.

Возможно ли, что Пола все еще жива… и хотелось ли ей, чтобы она была жива? Естественно, она ответила бы на этот вопрос «Да! Да!». Но, по правде говоря, все было не так просто. Какая женщина может по доброй воле, без колебаний оставить мужа и ребенка, позволить им горевать о себе и считать себя погибшей? Нет, та придуманная ею мама, образ которой осиротевший ребенок представлял в мечтах, так поступить не могла. Гарриет потрясла мысль о том, что за последние несколько часов Пола стала для нее более чужой, чем за те двадцать лет, в течение которых она считала ее погибшей. Красивое лицо на фотографии, несколько смутных воспоминаний, навязчивый запах ее духов – и вот она, Пола, такая, какой хотела ее помнить Гарриет. Теперь же ее отрывочные воспоминания рождали образ женщины, – возможно, искаженный, как искажается луч солнца в воде, – весьма отличающейся от той принцессы из волшебной сказки, на которую, как считала малышка Гарриет, как две капли воды была похожа ее мать.

«Неужели ты могла так поступить, мама?» – мысленно спросила Гарриет и, как всегда, не получила ответа. Кроме этого образа, у нее ничего не было. О той реальной женщине она ничего не знала.

Перспектива предстоящей бессонной ночи заставила Гарриет остро почувствовать свое одиночество. Презирая себя за слабость, она подняла телефонную трубку и набрала номер Ника. Телефон долго не отвечал, и чувство одиночества у Гарриет еще более усилилось. Ник не отвечал. Она уже собиралась положить трубку, как вдруг услышала его голос, такой знакомый, с мягким шотландским выговором.

– Ник! – сказала она, и у нее вдруг перехватило дыхание.

– Гарриет… это ты? Ты вернулась?

– Да. Только что. Я уже было подумала, что тебя нет дома.

– Я слушал музыку. Звук был слишком громким. Я не сразу услышал звонок.

В трубке раздавался приглушенный хор из «Трубадура».

– Ник… как ты думаешь… – начала она нерешительно.

– Ты хочешь, чтобы я приехал? – спросил он, словно читая ее мысли.

– А ты сможешь? Я знаю, что уже поздно, но…

– Буду у тебя через… двадцать минут.

– О Ник… спасибо!

– Это тебе спасибо, – сказал он сухо. – Ты так редко приглашаешь меня к себе, Гарриет.

– Пожалуйста, – сказала она, глядя на почти пустую бутылку из-под шотландского виски, – захвати с собой чего-нибудь хорошего и крепкого, чтобы мы с тобой выпили.

За то время, которое потребовалось Нику, чтобы добраться до ее дома, Гарриет заставила себя принять душ и надеть чистый пуловер, хотя самые обычные повседневные дела стоили ей огромных усилий. Ко времени, когда она услышала, как его машина втискивается на стоянку перед домом, Гарриет несколько успокоилась, по крайней мере внешне, и открыла Нику дверь, как она надеялась, с вполне беззаботным видом.

– Привет! Извини, что вытащила тебя из дома в такую погоду.

– Даже не думай об этом, – он поцеловал ее в губы и прошел в комнату. Это был светловолосый худощавый мужчина, лет тридцати пяти, в тяжелом черном пальто. Из вместительного кармана он извлек и поставил на стол бутылку шотландского виски.

– Выпивка – как было велено. Как я понял, ты в этом нуждаешься?

– Еще как! Ну и денек! Спасибо тебе, Ник. – Она протянула ему свой стакан. – Налей мне, только сначала сними пальто. А ты выпьешь?

– Поддержу компанию. Но совсем немножко – вдруг мне придется вести машину. – В его словах прозвучал невнятный вопрос. Она сделала вид, что не заметила этого, по привычке не проявляя эмоций даже тогда, когда сама нуждалась в Нике.

– Я сделала снимки, Ник. По-моему, просто чудесные. – Она с досадой отметила, что голос у нее слегка дрожит.

– Молодец.

Кинув пальто на спинку стула, он налил виски и протянул ей стакан, глядя прямо в глаза. – Ведь ты пригласила меня сюда не для того, чтобы обсуждать снимки, Гарриет… признайся. Совсем по другой причине, а? Как я понимаю, ты последовала моему совету и раздобыла газету?

– Да. – Она отхлебнула виски, потом вдруг вспомнила, что не принесла льда.

Когда она вернулась из кухни, Ник уже удобно устроился на диване. Гарриет подошла. К нему и присела рядом на пуфик.

– У меня уже побывал детектив из страховой компании, – сказала она.

Он приподнял бровь.

– Да? Они не теряют времени.

– Это верно. Думаю, они просто не могут себе позволить терять время, когда речь идет, как сказал этот человек, по крайней мере, о четверти миллиона, но все равно, это было не очень-то приятно. Особенно когда я только что вернулась из Парижа.

Она рассказала ему о состоявшемся разговоре, ничего не скрывая, не упомянув лишь о том, как это подействовало на нее, но Ник слишком хорошо ее знал, чтобы его можно было провести.

– Наверное, было довольно неприятно, – сказал он.

– Еще бы… такой наглец! Сначала высказывает предположение, что я участвовала в мошенничестве со страховкой, а потом чуть ли не утверждает, что мама нас бросила! Я поняла, что, с его точки зрения, компания станет богаче на четверть миллиона, если им удастся доказать, что их вообще не следовало выплачивать, но, черт его побери, ведь он говорил о моей матери!

– О Гарри, милая Гарри… – он притянул ее к себе, усадил рядом и обнял одной рукой. – А ты что думаешь по этому поводу?

– Что я думаю? Конечно, она погибла. Она бы никогда так не поступила с нами… – Гарриет немного помолчала. – Нет, по правде говоря, это я ему так сказала, а на самом деле я не знаю. Я просто не знаю, что думать. – Она глотнула виски.

– Разве это имеет значение? – спросил он. Она высвободилась из-под его руки.

– Конечно, имеет и еще какое!

– Почему? Как бы то ни было, а последние двадцать лет ты прожила без нее.

– Это неважно.

– Ты действительно хочешь узнать правду? Она может оказаться весьма неприятной.

– Да я уже места себе не нахожу, – призналась она – В любом случае, рано или поздно мне придется посмотреть правде в глаза. Этот О'Нил взялся за дело и не намерен останавливаться на полпути. Он будет копать и копать. Боже, что за работа! Представь, что тебе пришлось бы вот так копаться в дерьме!

– По правде говоря, эта работа немногим отличается от журналистской, – сухо заметил Ник, – Ну, Гарри, у тебя есть две возможности: или ты будешь сидеть сложа руки и предоставишь ему вести раскопки, или ты предпримешь собственное небольшое расследование.

– Не знаю. Я не уверена, что хочу этого.

– А я-то надеялся, что ты заодно сделаешь для меня еще один комплект отличных снимков.

– На какую тему?

– Сама решай. Ты же еще не снимала в Кувейте, не побывала в Гонконге, не так ли? А как же лавки сладостей в Корее? Возможно, поездка на Восток – это именно то, что тебе сейчас необходимо.

– Может быть, – в ее голосе совсем не было уверенности.

Они немного посидели молча, затем он многозначительно посмотрел на бутылку виски.

– Можно я выпью еще? Или мне придется все же вести машину?

У нее вырвался смешок, скорее похожий на рыдание.

– О Ник, что бы я без тебя делала?

– Я впервые слышу, что ты это признаешь, – сказал он печально. – Обычно ты прекрасно справляешься со всем сама.

Она не ответила.

– Ну так как же? – настаивал он. – Выпить мне еще или нет?

Гарриет взяла со стола бутылку и до половины наполнила его стакан.

– Выпей, если уж ты так настаиваешь, Ник. И пожалуйста… я хотела бы, чтобы ты остался.

Сначала она, вконец измученная, забылась под воздействием виски тяжелым сном. Потом неожиданно проснулась – сна ни в одном глазу, нервы взвинчены, мысли вразброд.

Гарриет высвободилась из объятий Ника, и он даже не пошевелился. Она терпеть не могла спать в его объятиях! Заниматься любовью, даже если она при этом не испытывала бурного восторга, было приятно, это действовало как наркотик, но потом… потом ей хотелось остаться одной.

«Я просто негодяйка, – размышляла она иногда. – Я бессовестно использую Ника и сама себя за это презираю. Но он сам во всем виноват. Он позволяет мне делать это. Если бы я была мужчиной, я бы послала себя подальше… да поживее!»

Однако той ночью ей было не до самокопания. Голова была занята совсем другими мыслями.

Выбравшись из-под пухового одеяла, она достала толстый шерстяной мужской халат и, плотно закутавшись, подошла к окну. Снегопад прекратился. На ясном и черном небе виднелось несколько звезд. Под окном стояли цветочные горшки с белыми шапками снега, летом она высаживала в них герань и петуньи, чтобы создать цветовое пятно, нарушающее серое однообразие, а за ними виднелась окружавшая дворик стена, тоже запорошенная снегом. Знакомая картина, но и она изменилась со вчерашнего дня, как изменилось все остальное после появления этой газетной заметки, как изменилась и вся ее жизнь. Теперь она чувствовала, что все в ее жизни на самом деле было не совсем таким, каким казалось прежде.

С одной стороны, Ник, конечно, совершенно прав, когда говорит, что, какова бы ни была правда, это теперь не имеет значения. Пути назад уже нет, нельзя переписать заново прожитые годы. К тому же это было совсем неплохое время. С присущей детям способностью адаптироваться она быстро свыклась с утратой матери, которая всегда была не более чем волшебным видением, существующим где-то на краю ее мира, и опустевшее место с успехом заняла Салли.

Теперь, оглядываясь назад с мудростью взрослого человека, Гарриет смогла оценить то, что принимала тогда как само собой разумеющееся. Когда ей сообщили печальную новость, с ней была Салли. Она утешала ее, смягчая боль, прижимала к себе, когда Гарриет плакала. В Салли было столько тепла, что за это ей можно было простить смешные маленькие слабости и колкие замечания, которые она имела обыкновение отпускать – ведь все это было лишь средством самозащиты. У Салли был огромный запас любви и здравого смысла, который, как предполагала Гарриет, был заложен в ней с детства, но несколько поубавился, пройдя испытание огнем, когда она родила и вырастила незаконнорожденного сына – в те дни, когда произвести на свет внебрачное дитя считалось позором. Салли заменила Гарриет мать, а, выйдя замуж за Хьюго, еще более укрепила свое положение, и Гарриет, чувствуя себя защищенной и любимой, никогда не сомневалась в искренней привязанности тех людей, которые имели значение для нее. Хотя вокруг Гарриет широко раскинулся волшебный мир моды и богатства, ее семейный круг был весьма узок – отец, Салли, а также внебрачный сын Салли – Марк Бристоу.

Марк получил образование в Англии, а впоследствии решил там поселиться, и именно из-за него Гарриет поехала в Лондон, хотя в последнее время редко виделась с ним. Марк занимался рекламой. У него с его партнером Тоби Роджером было собственное агентство, но, как ни парадоксально, большую часть прошлого года Марк провел в Штатах. Он и сейчас находился там по каким-то важным делам. Если бы он был здесь, Гарриет, отчаянно нуждаясь в ком-нибудь рядом с собой, возможно, позвонила бы ему, а не Нику. А может быть, и нет. В некотором смысле Марк был слишком близок к семье, являясь почти неотъемлемой частью того мира, основы которого вдруг зашатались, но в то же время он был как бы аутсайдером. Какая бы правда ни открылась, она не отразилась бы на Марке. Фундамент, на котором зиждился его мир, остался бы в целости. Какие бы ветры перемен ни дули вокруг него, основополагающим принципам его существования они не угрожали.

Ник шевельнулся под одеялом, протянув руки к пустому месту, где должна была находиться Гарриет. Она застыла на месте в надежде, что, не заметив ее отсутствия, он снова заснет. Но через мгновение Ник снова повернулся, пробормотав хриплым спросонья голосом:

– Гарри! Ты где?

– Здесь, – прошептала она. – Спи.

– Почему ты встала? Простудишься!

– Не простужусь. – Ее раздражала его забота. Но разве не этого ей хотелось – чтобы кто-нибудь был рядом и заботился о ней? Так почему же теперь даже то, что он проснулся и разговаривает с ней, казалось ей вторжением в ее личную жизнь?

– Иди ко мне, милая.

– Со мной все в порядке.

– Нет, не в порядке, черт побери! – Он встал с постели, вскрикнув от холода.

– Боже, да здесь стужа, как в холодильнике! Ты выключила обогреватель?

– У меня нет обогревателя в спальне, Ник. Холод полезен для здоровья.

– Полезен для здоровья! Да ведь можно воспаление легких схватить! – Он сгреб ее в охапку, закутав вместе с халатом в одеяло, подтолкнул к кровати. Она позволила ему проделать все это, хотя ее раздражение усилилось. Не могла же она сначала попросить его остаться, а потом накричать за то, что он о ней заботится. Когда он придвинулся ближе, чтобы согреть ее теплом своего тела, она лежала в оцепенении.

– Я думала, – сказала она, уткнувшись носом ему в плечо.

– Не сейчас, – запротестовал он. – Для этого будет достаточно времени завтра.

– Не будет, – ответила она. – Я приняла решение, Ник. Мне нужно попытаться узнать правду. Если мама еще жива, я должна найти ее. Ну а если она погибла, то…

Он не ответил.

– Я еду домой, – сказала она. – Извини, но улечу первым же рейсом, на который попаду.

– Не извиняйся. К чему извинения? Думаю, ты знаешь, что тебе нужно.

– Об одном прошу – не забудь взять с собой фотокамеру.

Она усмехнулась.

– Узнаю Ника – всегда и прежде всего он остается редактором.

– Всегда, – в его сонном голосе слышалось сожаление.

Согревшись, она задремала. Решение принято, и она почувствовала что-то вроде временного успокоения.

– Хорошо, Ник, – пробормотала она. – Я захвачу с собой фотокамеру.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Откуда ей было знать, что Ник думал совсем не о ее следующем фоторепортаже, а о том, что поездка может стать для нее шоком. Путешествие в прошлое, когда на каждом темном повороте в шкафах будут греметь костями скелеты, не может не вывести из душевного равновесия. Ник с никогда не подводившим его журналистским чутьем предвидел, что это путешествие может обернуться для Гарриет психической встряской.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В своем офисе, расположенном на двадцать пятом этаже дома на Седьмой авеню, средоточии всей нью-йоркской индустрии моды, сидел за письменным столом Хьюго Варна и вертел в руках игрушку для больших боссов, которую Салли подарила ему на прошлое Рождество. Глупая штучка, думал он, – три золотых шарика на пружинках, которые, постоянно двигаясь, наталкивались друг на друга, – но он держал игрушку на своем столе, чтобы сделать приятное жене. Но сегодня, когда его голова была занята другим и он не мог работать, руки, казалось, не могли от нее оторваться. Игрушка надоедливо щелкала, и Хьюго, отодвинув ее в сторону, развернул свое кресло и оказался лицом к окну с видом на Манхаттан.

Салон моды Хьюго Варны занимал целый этаж дома, и как только клиентка выходила из цельнометаллического лифта, она тут же попадала в атмосферу ошеломляющей роскоши. Просторное фойе было застлано ковром самого нежного, какой только можно вообразить, салатного оттенка, еще более светлые стены на первый взгляд казались белыми, а венецианские жалюзи цвета мха безукоризненно сочетались со всем остальным. Мебели почти не было – кое-где стояли лишь небольшие супермодные столики с огромными пепельницами дымчатого стекла да несколько низких кресел, – и это подчеркивало впечатляющие размеры фойе. Огромная композиция из сухих папоротников и листьев всех оттенков – от коричневого до золотого – украшала это просторное помещение. Из искусно скрытых репродукторов лилась музыка, но она так тихо звучала, что человеческое ухо едва улавливало нежнейшую дразнящую мелодию, которая умиротворяла душу и неназойливо создавала атмосферу покоя.

Этот нежно-зеленый Эдем представлял собой истинный оазис покоя в беспорядочной сумятице Авеню Моды. Снаружи мог сколько угодно грохотать транспорт, здесь же тишину нарушала лишь ненавязчивая, чуть слышная мелодия; снаружи воздух был насыщен смесью выхлопных газов, кухни Макдональдса, мусоросборочных контейнеров и пота, здесь же разносился едва уловимый, как и музыка, аромат хвои.

Суетливая атмосфера самого дома, казалось, не распространялась на этаж Хьюго Варны. Даже торговый персонал двигался с томной грацией, больше напоминающей Париж, нежели Нью-Йорк, а манекенщицы Дома моды умудрялись выглядеть как элегантная реклама Варны. Во время длительных примерок, когда приходилось стоять, не двигаясь, пока ткань накалывали, драпировали и подгоняли, даже когда вешалку с образчиками одежды приходилось перевозить через зеленый простор фойе, тщательно укутав модели в серые и черные мешки, чтобы обезопасить их от шпионского фотоглаза, пытающегося выведать секреты, даже тогда все проделывалось с «шиком», как любил говорить Хьюго.

Самую простую работу нужно делать с шиком – поучал он, когда кому-нибудь из его персонала не удавалось достичь установленного им уровня совершенства, за соблюдение которого его в равной степени ценили и клиенты из высших кругов, и его персонал.

Сам Хьюго был гибким, элегантным и привлекательным мужчиной с некоторым налетом обворожительной чужеземности, которая передалась ему от отца, выходца из Болгарии. Однако как личность Хьюго состоялся только благодаря собственному поразительному таланту.

Он уже привык принимать как должное все блага, которыми он был обязан своему таланту. Двадцать лет профессионального успеха щедро вознаградили его, и он относился к почестям и деньгам всего лишь как к воздаянию по заслугам. Но время от времени Хьюго как бы останавливался на своем пути к славе, словно удивляясь тому, что он оказался среди всего этого великолепия и роскоши, и перебирал в памяти своих самых богатых, знаменитых и могущественных клиентов и друзей. «Неплохо для сына бедного нелегального иммигранта, – думал он в таких случаях, – совсем неплохо для парнишки, выросшего в бедном городском квартале.»

– Откуда ты взялся, Хьюго? – спросила его однажды Марджи Ллеуэллин, королева телевизионных шоу со знаменитостями, непринужденно беседуя с ним в студии, и он очаровал миллионы телезрителей, поведав свою историю. Его отец, моряк, уплыл из Болгарии в поисках лучшей жизни в 20-е годы, когда страна оказалась на грани гражданской войны. Он стал называть себя Варна по имени порта, из которого отплыл, но всю жизнь дрожал от страха перед возможной депортацией, а поэтому так и не смог порадоваться успеху своего сына, видя в этом лишь нечто, привлекающее нежелательное внимание к семейству Варны.

Хьюго был просто счастлив подробно рассказать в передаче Марджи Ллеуэллин о тех днях, когда он ребенком играл на улицах Бронкса, о том, как в столь неблагополучном месте его способности к рисованию переросли в интерес к моделированию одежды. Кроме отца, в семье Хьюго были одни женщины – мать, три сестры, бабушка по материнской линии и множество тетушек и кузин, каждая из которых (за исключением матери) изо всех сил старалась одеваться, несмотря на скудные средства, «с шиком», как впоследствии стал называть это Хьюго. Он проявлял к их усилиям гораздо больший интерес, чем, по мнению отца, следовало мальчику, а когда его старшая сестра Леони поступила ученицей к портнихе, увлечение Хьюго модной одеждой еще более возросло. От изготовления эскизов платьев, которые шила сестра, до создания собственных моделей оставался всего лишь шаг, и к моменту окончания высшей школы он твердо знал, чем ему хочется заниматься. Сестры, которые тогда уже работали, поддерживали его материально, пока он учился в Нью-йоркском институте технологии моделирования. Они безмерно гордились им, хотя и были несколько удивлены тем, что у них такой необычайно талантливый брат.

После института Хьюго сменил несколько низкооплачиваемых работ на Седьмой авеню, и оптимизм, с которым он начал свою карьеру, несколько поубавился от убийственной обыденности того, чем ему приходилось заниматься – он кроил образцы одежды из дешевых тканей, на которых наживались алчные грабители-фабриканты. Однако все это время он накапливал опыт, и вскоре его перестала удовлетворять работа, из которой извлекали выгоду другие. Он начал создавать собственные модели, раскраивая ткани на кухонном столе в материнском доме, а изготовлением одежды занялись его сестры со своими подружками из швейной мастерской, где они работали.

Конечно, это не могло продолжаться долго. Хозяйка мастерской, проведав о происходящем, уволила Леони и позвонила Виктору Никлсону, на которого в то время Хьюго работал по контракту. Расстроенная Леони пыталась разыскать Хьюго, чтобы предупредить его, но безуспешно, и он узнал о катастрофе только тогда, когда его вызвали в неопрятный и прокуренный офис господина Никлсона. Едва переступив порог, Хьюго понял, что произошло нечто ужасное. Никлсон, которого в это время нередко можно было застать за чтением комиксов, сейчас, словно лев в клетке, мерил шагами свой неприбранный кабинет. Его лицо и толстая шея безобразными складками нависали над не слишком чистым воротником сорочки.

Услыхав шаги Хьюго, он круто развернулся, налетел на хлипкий стул и чуть не опрокинул его.

– Что, черт возьми, происходит? Отвечай, кретин! Ты пытаешься пустить меня по миру, а?

Совершенно ошеломленный, Хьюго только хлопал глазами. Никлсон, протянув руки через стол, сгреб его за лацканы и подтянул к себе.

– Что застыл, как истукан? Ты знаешь, о чем я говорю! Ты меня обкрадывал, сукин сын, заставлял платить тебе за второсортные модели, а сам продавал те, что получше.

И тут Хьюго все понял. Его била дрожь, но не потому, что он физически боялся Никлсона, хотя тот был вдвое крупнее его, а потому, что он вдруг увидел, как рушится его мир. Он рискнул – и его поймали.

– Насколько я понимаю, вы хотите меня уволить, – сказал он с той степенью достоинства, которую мог себе позволить, будучи наполовину распластанным на столе, чуть не утыкаясь подбородком в недоеденную пиццу, принесенную из соседнего кафе, и картонный стаканчик с остатками кофе.

– Вот именно! Но это еще не все, – Никлсон отпустил его, так сильно оттолкнув, что Хьюго едва не упал. – Теперь слушай хорошенько и заруби себе на носу. Я по суду получу с тебя, Варна, каждый цент, который ты заработал на своих грязных махинациях, и эскизы всех моделей. Они мои – не забудь, что ты работаешь у меня по контракту.

Хьюго насмешливо фыркнул. Хотя при одной мысли о судебном преследовании его прошиб холодный пот, на выручку пришла та самая отвага, что привела его отца на борт судна, на котором тот отплыл навстречу новой жизни.

– Можете тратить свои деньги на адвокатов, если вам их девать некуда, – ответил Хьюго. – Все равно останетесь в дураках. Эти модели принадлежат мне, сделаны в свободное от работы время и изготовлены моими собственными надомницами. Вам они все равно ни к чему.

Для женщин, которые одеваются в сшитое вами барахло, они слишком шикарны.

Лицо Никлсона налилось кровью, и Хьюго показалось, что его вот-вот хватит удар.

– Убирайся! – взревел он. – И больше никогда не показывайся мне на глаза, понял? Вон!

Хьюго вышел. В тот вечер он покинул убогий крошечный кабинет, чтобы уже никогда туда не вернуться. Это был самый значительный поступок в его жизни, сказал он Марджи Ллеуэллин, и по всей стране клиентки Хьюго, богачки и знаменитости, элегантные и блестящие светские женщины искренне разделяли его чувство.

Никлсон так и не возбудил против него дела, а Хьюго провел несколько тревожных недель в ожидании судебной повестки. После этого случая он твердо решил никогда больше не работать на таких людей, как Никлсон.

Его первые попытки стать свободным модельером оказались более или менее успешными. По совету Леони он довольно долго проработал швейцаром в ресторане, чтобы заработать деньги на покупку пары старых промышленных швейных машин. Он установил их в углу гостиной в доме своей матери. Вскоре Леони и одна из ее подружек начали шить образцы, и помещение ожило от деловитого жужжания машин. Под этот аккомпанемент Хьюго разрабатывал новые модели.

Хьюго никогда не уставал рассказывать историю далеко не блестящего начала своей карьеры, потому что он имел все основания гордиться ею, ведь сначала у него не было ничего, кроме природного таланта да яростного упорства. Но о том, что случилось дальше, он не очень-то любил вспоминать. Когда Марджи упомянула о его связи с Грегом Мартином, финансистом, который предоставил ему заем для аренды небольшого салона и устройства швейной мастерской, Хьюго не только уклонился от разговора, но и ни словом не обмолвился об этом. Без сомнения, именно финансовая поддержка Грега позволила ему попасть в высшую лигу модельеров; без Грега при всем своем таланте Хьюго, возможно, навсегда остался бы заурядным модельером и предпринимателем. Но даже упоминание имени Грега Мартина было для Хьюго тягостным. Он искусно уходил от вопроса Марджи, начав рассказывать о Курте Эклунде, финансовом гении, которого он нанял после гибели Грега, чтобы тот помог ему избежать казавшегося одно время почти неизбежным краха. Именно Курт основал десятки предприятий, изготовлявших по лицензиям мужскую одежду и аксессуары, постельное белье и пляжные костюмы, мягкую мебель и бижутерию – все с эмблемой Хьюго Варны, что не только спасло его от банкротства, но и позволило заработать его первый миллион. Со временем Курт превратился из консультанта по бизнесу в верного друга. Хьюго вознаградил его 15-процентной долей участия в своем бизнесе и не пожалел об этом.

Марджи не настаивала на том, чтобы Хьюго рассказывал о Греге Мартине, хотя профессиональное чутье подсказывало: если ей удастся проникнуть в глубину их отношений, может получиться захватывающая телепередача. Но она не могла не чувствовать, как мучительны эти воспоминания для Хьюго, и, поскольку гибель его первой жены была также связана с именем этого человека, Марджи сказала себе, что акцентировать на этом внимание было бы дурным тоном. Правда же, разумеется, заключалась в том, что, какой бы дотошной журналисткой ни слыла Марджи, она попала под обаяние Хьюго, как почти любая женщина, встретившаяся с ним, и ей очень захотелось ему понравиться.

Минутная слабость не давала Марджи покоя еще несколько недель, временами ей даже казалось, что она поступила непрофессионально, упустив удобный момент выпытать у Хьюго Варны правду об отношениях – его и Полы – с тем человеком, гибель которого, как и жизнь, привлекла к себе всеобщее внимание. Но как бы там ни было, а она позволила Хьюго сорваться с крючка – он умолчал о Греге Мартине.

Хьюго старался по мере сил не думать о Греге Мартине. Когда он покинул студию после беседы с журналисткой, включился и начал действовать его хорошо отлаженный механизм самозащиты, который и оттеснил мучительные воспоминания в самый дальний уголок его мозга, где сознание не могло до них добраться.

Однако теперь, к своему огромному неудовольствию, Хьюго не видел возможности избежать мыслей о Греге Мартине. С того момента, как ему стало известно, что тот вовсе не погиб, а жив-здоров и находится в Австралии, Хьюго был не в состоянии думать ни о чем другом. Теперь отказали все привычные способы, позволявшие прогнать воспоминания, – что бы он ни делал, как бы ни отвлекал свое внимание, воспоминания неизбежно возвращались, как заблудившийся в лабиринте человек, который снова и снова оказывается на том же самом месте. Он начинал думать, что сходит с ума. Его мысли, тяжелые и мрачные, как серое январское небо над небоскребами Манхэттена, сталкивались друг с другом, словно шарики настольной игры, и разлетались, не успев облечься в какую-либо вразумительную форму.

Его внимание привлек шум в приемной. Послышался возмущенный голос секретарши:

– Извините, но господин Варна просил его не беспокоить. Туда нельзя!

Другой голос он узнал сразу же:

– Как бы не так!

Дверь распахнулась, и в кабинет влетела Гарриет. Позади нее виднелась беспомощно разводившая руками секретарша.

– Извините, господин Варна. Я не могла ее остановить!

– Все в порядке, Нэнси. Это моя дочь.

– О, господин Варна. Прошу прощения… – заикаясь, бормотала секретарша, которая пришла от своей оплошности в еще больший ужас, чем за минуту до этого, когда позволила посторонней женщине прорваться в святая святых. Нэнси Болл была секретаршей Хьюго всего несколько месяцев, а Гарриет последний раз заходила в офис отца задолго до се появления. Нэнси просто не могло прийти в голову, что молодая женщина в спортивной куртке и выгоревших джинсах, заправленных в сапоги, – дочь Хьюго Варны!

– Успокойся, Нэнси, – сказал он в утешение. – Ты не могла этого знать.

Секретарша ретировалась, бросив напоследок растерянный взгляд на Гарриет. Салли, жена Хьюго, всегда выглядела, как на картинке, тогда как эта девушка… откровенно говоря, она просто неряха! Подобных женщин, да еще и почти без макияжа, немыслимо увидеть в демонстрационных залах одного из ведущих модельеров Америки! И это дочь Хьюго! Ну и дела!

– Папа… я не могла не прийти, – сказала Гарриет, едва за секретаршей закрылась дверь. – Ты, конечно, слышал новость.

– Да. – Даже без этого односложного подтверждения она получила ответ, взглянув на его лицо, бледное и осунувшееся, как будто он спал еще меньше, чем она.

– Я пытался позвонить тебе, но телефон в твоей квартире не отвечал.

– Я была по делам в Париже. Там же прочла газету. Потом помчалась в Лондон, поменяла кое-что из одежды, оттуда – прямо сюда.

– Гарриет… мне очень жаль…

– Почему ты меня жалеешь?

– Представляю, каким это было для тебя ужасным потрясением…

– А для тебя? – спросила она взволнованно. – Столько лет прошло… это почти невероятно. Ты думаешь, в этом есть хоть доля правды?

Он беспомощно развел руками.

– Хотелось бы верить. Но я не могу представить, что кому-то понадобилось сочинить подобную историю.

– Может быть, та женщина не в себе?

– Все может быть. Но ведь, как ты сказала, это было давным-давно. Большинство людей уже забыли о Греге Мартине. Не понимаю, что могло заставить ту женщину вытащить на свет Божий старую историю, если все в ней сплошной вымысел. Если же у нее просто блажь сочинять подобные россказни, то я могу припомнить с десяток мужчин с дурной славой из недавнего прошлого. Но…

На мгновение он замолчал, уставившись на поблескивающие золотые шарики, а затем взглянул Гарриет прямо в лицо. – … Если заглянуть в прошлое, то вполне может оказаться, что эта женщина была знакома с Грегом. Была кое-какая связь между ними.

– Ты ее знал? – удивленно спросила Гарриет.

– Ее нет, а вот ее семью немного знал.

– Кто она такая? В газете написано, что, кажется, итальянка?

– Так оно и есть. Она из семьи текстильных фабрикантов, владевших заводами и фабриками на берегах озера Комо. Незадолго до своей… незадолго до несчастного случая Грег был в Италии – проворачивал какую-то аферу. Вполне возможно, что ее семья тоже была в ней замешана. И так он встретил Марию. Я не удивился бы, если бы она увлеклась им. – Его губы искривила горькая улыбка. – Он очень нравился женщинам, этот Грег.

Гарриет не обратила внимания на скрытый смысл сказанного.

– Но, папа, прошло двадцать лет! Если он и вправду жив, то где же он был все это время? И почему, черт возьми, ему понадобилось притворяться мертвым, если он был жив?

– Думаю, так ему было удобнее. – Хьюго оттянул пальцами ворот своей водолазки, которая вдруг показалась ему тесной и жаркой, хотя была из чистого хлопка. – Все его дела оказались страшно запущены, Гарриет.

– Ты имеешь в виду денежные трудности?

– Еще какие! Да, он явно вышел за рамки своих возможностей. Поговаривали даже о мошенничестве. Потребовались месяцы и помощь лучших финансовых умов Нью-Йорка, чтобы распутать его хитроумные аферы. В результате обнаружились громадные долги и кое-что похуже. Страшное то было время! – При воспоминании об этом глаза Хьюго потемнели. – Одно время мне казалось, что нам уже не встать на ноги. Если бы не Курт, я бы погиб. Только он спас меня, и я благодарю Господа за это. Что же касается Грега, то можешь считать меня последним дураком за то, что я ему доверился, но я же модельер, а не бухгалтер. На его удочку попался не только я, но и многие другие. Он обманул множество людей, обладающих значительно большим, чем я, опытом в подобных делах. Будь Грег в живых, когда грянул гром, он потерпел бы полное фиаско. Да вдобавок мог бы в тюрьму угодить. Ему повезло – он вовремя исчез со сцены.

Гарриет молчала, кусая ноготь большого пальца. Итак… Грег в делах был ничуть не лучше обычного мошенника. Он чуть было не потянул за собой в омут ее талантливого, но непрактичного отца. Она подозревала нечто подобное, хотя ей никогда не приходило в голову, что гибель Грега наступила не просто из-за несчастного случая. Когда-то все это, возможно, имело значение, однако теперь это ее не касалось. С помощью и поддержкой Курта Хьюго удалось тогда выстоять. Если его в чем-то и обвиняли, то только в доверчивости. Теперь же он был одним из самых преуспевающих модельеров Нью-Йорка. К тому же деловые операции не очень-то интересовали Гарриет. Но в данном случае речь шла о куда более важных сторонах жизни и смерти.

– Но все-таки с Грегом связана лишь половина этой истории, не так ли, папа? – тихо спросила она.

Хьюго прищурился и мелкие морщинки вокруг его глаз стали еще резче.

– Что ты имеешь в виду?

– Папа, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, – заявила она. – Я говорю о маме.

Он отвел глаза.

– О маме?

– Папа, не прячься, как улитка в раковину. Ты это делаешь всякий раз, когда пытаешься убежать от проблем, которые ставит перед тобой жизнь. Но проблемы возникли и не исчезнут сами по себе.

– Твоя мать погибла, – сказал он безжизненным голосом.

– Так ли это? – Гарриет медленно покачала головой. – Теперь мы не можем с уверенностью ответить на этот вопрос. Нас все время заставляли думать, что после взрыва на «Лорелее» не осталось никого в живых. А теперь оказывается, что это не совсем так. Если верить этой Марии Винсенти, Грег жив. Поэтому я опять спрашиваю у тебя: что с мамой?

– Гарриет… – он устало облокотился на стол, не глядя на нее. – Все это было так давно.

– Какая разница? Двадцать недель, двадцать месяцев, двадцать лет… Но вопросы все те же и все так же требуют ответа. Если не мы, то кто-нибудь другой задаст их. Люди из страховой компании уже что-то пронюхали. Один из них приходил ко мне вчера вечером, когда я прилетела из Парижа. Интересовался, когда я в последний раз видела маму.

Хьюго побледнел.

– Подонки! Я боялся именно этого. Так они думают… Ну конечно, а как же иначе? Что ты ему ответила?

– Разумеется, я сказала, что с того дня никогда больше ее не видела. Но теперь этого, видимо, недостаточно? Ради Бога, скажи, что произошло, когда взорвалась «Лорелея»? Что было потом? Неужели тебе не хочется знать? Папа… перестань же вертеть в руках эту чертову игрушку, выслушай меня!

Он вдруг выпрямился, круто повернулся к ней и стал очень похож на прежнего Хьюго, который много Лет назад одержал победу в схватке с Виктором Никлсоном: куда-то подевалась его нерешительность и сдержанность. Глаза были полны любви и боли.

– Нет, Гарриет, это ты послушай. Есть вещи, которых лучше не касаться и о которых лучше не знать.

– Но тот взрыв, возможно, был не случаен, – настаивала она на своем. – Ты об этом подумал? Это, может быть, объясняет, почему Грегу удалось уцелеть, когда от «Лорелеи» осталась куча обломков. А если то, что ты рассказывал о его финансовом положении, правда, то у него были веские основания инсценировать собственную гибель, чтобы избежать банкротства. Но это не дает ответа на мой вопрос. Что произошло с мамой?

– Твоя мать погибла.

– Ты твердишь одно и то же, словно хочешь уверить в этом себя самого.

– Может быть, и так, – сказал он устало. – Может быть, лучше это, чем думать, что она просто решила исчезнуть, чтобы мы считали ее умершей.

– Но, папа…

– Как бы ты чувствовала себя, если бы оказалось, что дело обстояло именно так? Что она решилась бросить тебя, четырехлетнюю кроху, решилась никогда в жизни не увидеть тебя снова? Ты это хочешь услышать?

– Нет, конечно, нет!

– Я надеялся, что о некоторых вещах ты никогда не узнаешь, Гарриет, – сказал он. – Но теперь уже ни к чему скрывать их. Теперь ты взрослая, правда может выйти наружу независимо от того, скажу я тебе об этом или нет. У твоей матери была любовная связь с Грегом Мартином. Он вскружил ей голову. Думаю, что она последовала за ним в Италию, уже решив бросить нас и уйти к нему навсегда. Вот почему то, что случилось на яхте, в сущности ничего для меня не меняло. Погибла она или нет – не имело значения. Для меня она умерла тогда, когда за ней хлопнула дверь нашего дома.

Гарриет подошла к окну. Башни Манхаттана, казалось, вонзались в холодное серое небо. Далеко внизу, на противоположной стороне улицы виднелась высокая статуя Портного, пропорции которой были странно искажены при взгляде с такой высоты. Вокруг статуи, на постаменте, сидели, невзирая на холод, похожие сверху на муравьев фигурки бродяг и бездельников. Гарриет долго смотрела вниз невидящими глазами.

Ее удивило не то, что отец рассказал ей о любовной связи матери. Хотя для посторонних Грег был просто близким другом семьи, даже ребенку было ясно, что так говорилось для отвода глаз, а она уже очень давно была не ребенком, возможно, с той самой далекой ночи, когда она, четырехлетняя, стояла, никем не замеченная, у двери, ведущей в спальню… Слова отца потрясли ее. «Для меня она умерла», – сказал он, и она поняла, что так оно и есть. Она привыкла к его манере вести себя, как страус, к его способности зарывать голову в песок и отгораживаться от всего, что ему не нравилось или было неприятно. Но как же так… Гарриет тряхнула головой, не в состоянии поверить, что отец так хладнокровно отказывался узнать правду.

– Хочется чего-нибудь выпить, – попросила она.

– Кофе? Я сейчас позвоню Нэнси.

– Нет, только не кофе. А спиртное у тебя есть? – Усмехнувшись, она замолчала. – Не смотри на меня так, папа. Возможно, для тебя сейчас только полдень, а для меня уже вечер… и конец очень долгого дня.

– Виски? Бурбон? – спросил он, отпирая элегантный, отделанный черным лаком бар.

– Если можно, виски. Шотландское, если у тебя такое водится… или ты размахиваешь зеленым ирландским флагом, чтобы ублажить какого-нибудь подающего надежды ирландского политика?

– У меня есть и то, и другое. – Он налил немного в стакан и протянул ей. – Не скрою, мне неприятно видеть, как ты пьешь, Гарриет. Да, да, ты взрослая, но взрослыми были и те другие, которые скатились вниз по отнюдь не усыпанной розами дорожке в клинику Бетти Форд.[1]

– Папа! – Она подняла вверх руки, пытаясь заставить его замолчать.

– Знаю, знаю, что я ворчун. Но я знавал многих, которые не удержались на наклонной плоскости, – среди них были светские дамы, звезды, вдовы вашингтонских политиков.

– Дурачье!

– Ты слишком уверена в себе. Алкоголь завладевает человеком, Гарриет.

– Хорошо, хорошо, папа, ты высказался. Я уже жалею, что попросила выпить. Но я ведь сказала, что мой организм еще не приспособился к разнице во времени. Обещаю тебе, что до ужина не возьму в рот ни капли спиртного. Впрочем… – Она замолчала, допивая остатки виски, и поставила стаканчик на стол Хьюго, – впрочем, я не предполагаю пробыть здесь так долго, чтобы успеть приспособиться.

Он не смог скрыть огорчения.

– Возвращаешься в Лондон?

– Нет. Собираюсь в Австралию.

– В Австралию?! Она кивнула.

– Да. Поеду туда, чтобы попытаться разыскать Грега Мартина. Извини, папа, но я не могу оставаться равнодушной. Не могу сидеть сложа руки и делать вид, что ничего не случилось. Для меня это очень важно… и, как мне кажется, для тебя тоже. Ведь речь идет о маме, а не о какой-то незнакомке, которую удостоили двух строчек в криминальной хронике. Слишком много неясного и запутанного в истории ее исчезновения или гибели, на многие вопросы до сих пор нет ответа. Если жив Грег Мартин, то он, возможно, является единственным человеком в мире, который мог бы что-то прояснить.

– Но, Гарриет, похоже, он снова бесследно исчез. Его не может разыскать полиция, а ты уверена, что тебе это удастся? Как только его разыщут, то арестуют, и тебе не разрешат с ним увидеться.

Губы девушки сжались в такую знакомую отцу упрямую линию.

– Возможно, ты прав. Но я должна попытаться. Может быть, ты просто не хочешь узнать правду – по крайней мере, мне так кажется. Но я хочу ее узнать.

Хочу выяснить, что же случилось. И я, черт возьми, сумею до всего докопаться. Он покачал головой.

– К чему это может привести, Гарриет? Ты подумала об этом? Если мама жива, и ты найдешь ее, неужели ты думаешь, что это будет та, прежняя мама? Конечно же, нет. Поверь, я действительно убежден, что ее нет в живых. Я уже давно смирился с этим.

– Если это так, то тем более важно узнать правду, – сказала она спокойно.

– Зачем? Что это даст?

– Похоже, что Грег все подстроил для того, чтобы инсценировать собственную гибель. Об этом заявила та женщина, а твой рассказ подтверждает, что это вполне вероятно. Но на борту яхты с ним была мама, это не вызывает сомнения, не так ли? Значит, если он жив, а мама погибла – неужели непонятно? – значит, он убил ее.

– Гарриет… ради Бога!

– Извини, папа, но это так. Признайся, что это не исключено. Именно поэтому я должна увидеться с Грегом Мартином, чего бы это мне ни стоило.

Взгляд Хьюго стал отрешенным. Он вдруг показался дочери стариком, и она поняла, как сдал отец со времени их последней встречи. А может быть, постарел со вчерашнего дня? Он никогда не был полным, но за последние сутки его тело стало каким-то болезненно хрупким, а круглый ворот водолазки не скрывал ставшую вдруг жилистой шею. Она обняла отца.

– Не хотелось расстраивать тебя, папа, но я должна тебе сказать… Ты должен понять, что… – Ее речь прервал сигнал зуммера. Высвободившись из рук дочери, Хьюго нажал кнопку.

– Да?

– Извините за беспокойство, господин Варна, но пришел некий господин О'Нил. Говорит, что он из страховой компании «Бритиш энд космополитн». Настаивает на встрече с вами.

– Это тот самый человек, который вчера вечером чуть ли не силой ворвался в мою квартиру, – мрачно сказала Гарриет. – Что он делает в Нью-Йорке?

– Очевидно, он приехал, чтобы встретиться со мной, – сухо ответил Хьюго и улыбнулся так напряженно, что Гарриет встревожилась: отец показался ей вдруг очень измученным и постаревшим.

– Позволь мне с ним поговорить, папа. Я от него отделаюсь.

Том О'Нил стоял в приемной, разглядывая одну из висевших на стенах фотографий: Рина, любимая манекенщица Хьюго, стояла в свободном плаще, накинутом поверх блузки мужского покроя и замшевых брюк.

– Господин О'Нил, прошу вас, постарайтесь не слишком беспокоить моего отца. Он ничего не сможет добавить к моему рассказу: мы убеждены, что моя мать погибла более двадцати лет назад.

– Возможно.

При смешанном освещении – наполовину естественном, наполовину неоновом – его глаза казались еще более синими, напоминая ледяную воду залитого солнцем залива.

– Тем не менее я вынужден настаивать на встрече с ним, мисс Варна.

– Послушайте, он не совсем здоров… – возразила Гарриет. – Почему бы вам не поехать в Австралию и не поговорить сначала с этой Винсенти, а уж потом беспокоить нас?

– Сидней – следующий порт моего захода, – охотно ответил он. – Но сейчас я здесь. Поэтому не будете ли вы любезны сказать своему отцу…

– Господин О'Нил, прошу вас…

– Перестань защищать меня, Гарриет, – сказал Хьюго, появляясь в дверях своего кабинета. – Понимаю, ты пытаешься помочь мне, но чем скорее мы покончим с этим делом, тем лучше. Я готов к разговору с господином О'Нилом. Мне нечего скрывать.

– Папа!

– Отправляйся домой, Гарриет. Увидимся за ужином. Будь добра, предупреди Салли, что я могу немного задержаться!

– Папа!

– Прошу вас, господин О'Нил.

Дверь за ними закрылась. Гарриет беспомощно смотрела им вслед. Черт бы побрал этого О'Нила! Он дождется, что на него пожалуются в какую-нибудь вышестоящую инстанцию, курирующую детективов по делам страхования. Если он расстроит отца, то она позаботится о том, чтобы насолить ему.

Не переставая возмущаться этим бесчувственным и самонадеянным типом, Гарриет повернулась и вышла из офиса.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В своей комнате в обширных апартаментах Хьюго на Сентрал Парк Гарриет переоделась к ужину. У себя дома в Лондоне она редко беспокоилась о таких пустяках, но здесь, она знала, без этого не обойтись. Поэтому девушка приняла душ, засунула свои утратившие в дороге вид джинсы в корзину для грязного белья. Горничная извлечет их оттуда, и они, чистые и отглаженные, возвратятся к ней завтра. Гарриет надела брючный костюм из трикотажа со свободным жакетом, достаточно простой и удобный для того, чтобы и ей самой было приятно и чтобы своим преображением доставить удовольствие отцу и Салли.

Гарриет чувствовала себя усталой. От недосыпания и перелета побаливали глаза. Она с вожделением взглянула на огромную кровать, на отороченные кружевом шелковые простыни персикового цвета. Хорошо бы завалиться спать и обо всем забыть! Но ей придется потерпеть еще несколько часов.

«Вернулся ли отец», – подумала Гарриет. Ей не терпелось поскорее увидеть его, чтобы убедиться, что он в порядке, хотя разговор с детективом не мог не расстроить его. Но, взглянув вниз с лестничной площадки, она увидела, что дверь отцовского кабинета распахнута, в доме тихо. Гарриет вернулась к себе в комнату. Отец же предупреждал, что может задержаться. Она решила воспользоваться несколькими свободными минутами, чтобы перезарядить фотоаппарат. Как славно, что в этом роскошном доме есть местечко, где она может расслабиться и побыть сама с собой.

Порой Гарриет спрашивала себя, почему эта роскошь вызывала у нее чувство дискомфорта? Множество людей были бы счастливы жить в такой обстановке. Когда Хьюго два года назад купил эту громадную, состоящую из обычных трех, квартиру, первоклассному декоратору была предоставлена полная свобода действий. С расходами здесь не считались: на стенах висели картины старых мастеров из коллекции Хьюго, красиво выделявшиеся на стенах, обтянутых шелковым муаром, на полках выстроились редкие старинные книги в кожаных переплетах, которые ни Хьюго, ни Салли никогда даже не листали, не говоря уже о том, чтобы прочесть. Каждый подходящий уголок украшали бесценные произведения искусства, выставленные на всеобщее обозрение на изящных постаментах. Диваны и кресла были такими мягкими и глубокими, что в них клонило ко сну. Изящную каминную доску Хьюго привез из Англии. Повсюду были свежесрезанные цветы – оранжерейные розы на длинных стеблях, орхидеи, доставленные прямым самолетом из Сингапура, желтые и белые нарциссы и сладко пахнущие гиацинты.

Однако все это великолепие и изысканный комфорт казались Гарриет нарочитыми: атмосфера в доме напоминала ей, скорее, роскошный отель. Возможно, думала она, это объяснялось тем, что она никогда не жила в этом доме. Ничто здесь не вызывало у нее воспоминаний детства.

Только в комнате, которую Салли отвела специально для нее, Гарриет оказывалась среди привычных с детства вещей. В этой комнате она всегда испытывала прилив благодарности к тетке. Салли постаралась сохранить и собрать здесь немало вещей, дорогих для Гарриет с детских и юношеских лет: розочки, которые она выигрывала на соревнованиях на своем пони, ее выпускное платье, старые пластинки, первые, сделанные самостоятельно фотографии, с гордостью заключенные в рамки, засушенный цветок, напоминавший о ее первом настоящем свидании.

Разумеется, все это были мелочи, но мелочи важные. И то, что Салли сохранила все эти мелочи, заставляло Гарриет относиться к ней со снисхождением и любовью даже тогда, когда она ворчала или делала замечания, или попросту раздражалась, как, например, сегодня, когда Гарриет без предупреждения свалилась как снег на голову.

– Почему ты не предупредила нас о своем приезде? – упрекнула ее Салли, когда Гарриет, выскочив из такси, бесцеремонно вторглась в дом. – Тебе следовало бы позвонить, дорогая, и предупредить нас. Меня могло не оказаться дома или еще что-нибудь.

– Времени не было, – сказала Гарриет, целуя ее. – И ты ведь дома.

– Сегодня да, но завтра меня не будет. Я должна присутствовать на благотворительном ленче и…

– Меня тоже завтра наверняка здесь не будет, я прилетела ненадолго.

– Если бы я только знала! Я пригласила бы Марка на ужин. Ты ведь знаешь, он сейчас в Нью-Йорке, но настоял на своем и остановился у какого-то приятеля в его ужасной квартире на Уэстсайд. Он с радостью встретился бы с тобой.

– И я была бы рада его видеть. Но меня привело сюда совсем другое, Салли.

– Ради бога, ни слова об этом. – Салли подняла вверх руку с наманикюренными ноготками. – Я ничего не хочу знать. Вчера вечером мы с твоим отцом только об этом и говорили. Извини, Гарриет, но я не в состоянии снова обсуждать это… по крайней мере, сейчас. Думаю, что все же следует попробовать связаться с Марком. Может быть, еще не поздно пригласить его на ужин, если у него не намечено ничего другого. Я предупрежу Джейн, чтобы поставили еще один, нет, два прибора…

– Салли, помолчи минутку. – Гарриет наконец удалось прервать этот словесный поток. – Мне понятно твое нежелание говорить о случившемся, но нельзя же делать вид, что ничего не произошло. Это папина черта, а не твоя.

– Я всего лишь не люблю растрачивать попусту силы и беспокоиться о вещах, которые от меня не зависят, – заявила Салли безапелляционным тоном. – Прошу тебя, Гарриет. Я уже сыта всем этим по горло. – Она провела пальцем по шее воображаемую линию, задев при этом двойную нитку жемчуга. – Неужели нельзя не касаться больше этой темы?

Гарриет вздохнула.

– Я думаю, нельзя. Перед приездом сюда я побывала у папы. При мне к нему пришел детектив из страховой компании по имени Том О'Нил. Этот человек уже побывал и у меня в Лондоне вчера вечером и задавал вопросы. Насколько мне известно, свой следующий визит он нанесет тебе, а потому… – Она смолкла, увидев, как рука сильно побледневшей под слоем косметики Салли ухватилась за жемчужное колье. – Салли, с тобой все в порядке? – быстро спросила она.

– Детектив из страховой компании? – повторила Салли сдавленным голосом.

– Да. Ведь по маминому страховому полису была выплачена крупная сумма, не так ли? По-видимому, тем, из страховой компании, пришло в голову, что если остался в живых Грег Мартин, то, может быть, жива и мама. Похоже, они подозревают нас в надувательстве.

– Боже мой! – произнесла Салли.

– Ну, это еще не конец света, – воскликнула Гарриет, которую раздражало непривычное поведение Салли. – Папа сказал, что нам нечего скрывать. Будем надеяться, что следователь скоро это поймет и оставит нас в покое Конечно, мало радости, особенно папе, когда тебя пытаются опорочить. Нервы у него напряжены до предела.

– Как у всех нас, – слабым голосом отозвалась Салли.

– Возможно, но мы все-таки другое дело, – сказала Гарриет, вспоминая о том, что рассказал ей отец. – Ведь она была его женой.

– А твоей матерью. И моей сестрой.

– Знаю. Но все равно… мне кажется, мы должны поддержать его, постараться помочь. Салли, ты меня слушаешь?

Салли уставилась невидящим взглядом в пространство, все еще теребя в волнении свое жемчужное колье, у ее рта билась крошечная жилка, отчего губы дрожали.

– Я так и знала, что когда-нибудь случится нечто подобное, – прошептала она. – Именно этого я и боялась.

Гарриет внимательно посмотрела на нее.

– Думаю, это неизбежно, – согласилась Гарриет – Но незачем так нервничать. Я просто хотела предупредить тебя, вот и все. Прошу тебя, позаботься о папе.

– Понимаю, – сказала Салли, взяв себя в руки, – наверное, тебе хочется принять ванну и переодеться, Гарриет. Ты, должно быть, страшно устала. А я все-таки попытаюсь связаться с Марком. Пусть Денни отнесет твои вещи наверх.

– Не беспокойся. Сама справлюсь. Незачем утруждать Денни.

Денни был шофером. Гарриет подхватила дорожную сумку и поднялась к себе. Ее озадачила реакция Салли. Если бы та рассердилась, это было бы понятно. Но Салли, видимо, была по-настоящему расстроена что никак не вязалось с ее обычным самообладанием. Все это пришло в голову Гарриет, когда она, глядя на свое отражение в зеркале, аккуратно поправляла жакет брючного костюма и затягивала на талии мягкий пояс с красивой пряжкой, концы которого свободно падали вниз. Она очень надеялась, что Салли удастся связаться с Марком. Гарриет с удовольствием увидится с ним, его присутствие разрядит обстановку. Как бы ни накалялись страсти, Марку всегда удавалось сохранять нейтралитет. В этом, по ее мнению, конечно, сказывалось его английское происхождение, позволявшее ему настойчиво отказываться принимать всерьез себя или кого бы то ни было.

Где-то в доме зазвонил телефон. Гарриет не обратила внимания на звонок, но спустя несколько минут к ней постучали. У дверей стояла горничная с переносным телефоном, так как в комнате Гарриет не было аппарата.

– Меня? – с удивлением спросила Гарриет. Горничная кивнула и ушла. Гарриет нажала на кнопку, испытывая странное волнение. За последние тридцать шесть часов произошло слишком много неприятного, чтобы она чувствовала себя спокойно. – Алло!

– Гарриет, это я.

– Ник!

– Привет. Я уже собирался лечь, но решил позвонить и узнать, как ты там.

– У меня все в порядке.

– Значит, ты добралась благополучно?

Его голос звучал так близко, словно он был в соседней комнате, а не по другую сторону Атлантического океана.

– Да. Я уже виделась с папой, мы собираемся ужинать.

– Прекрасно. Ты, наверное, устала?

– Еще как.

– Но в остальном все в порядке?

– Да.

Последовала пауза. И в самом деле, больше говорить было не о чем.

– Ну что ж, не буду задерживать. Мне просто захотелось напомнить тебе, что я всегда о тебе думаю.

– Спасибо, Ник, это очень мило с твоей стороны.

– Хорошо. Береги себя, Гарриет. И не исчезай надолго. В ней шевельнулось чувство клаустрофобии, которое он всегда у нее вызывал.

– Договорились. Спокойной ночи, Ник. Спасибо, что позвонил.

Потом их разъединили, но она продолжала держать телефонную трубку, неожиданно почувствовав себя покинутой. Он так хорошо к ней относится. Заботится о ней. Почему же она не может впустить его в святая святых своей души, которая иногда требовала… чего? Нет, это невозможно. Ник всегда был рядом, и она была ему благодарна за это, и только. «Что со мной?» – промелькнуло у Гарриет.

Она взглянула на часы. До ужина оставалось минут тридцать. Можно было спуститься в столовую, выпить аперитив с Салли и узнать, дома ли отец.

Спустившись до половины лестницы, она услышала голоса и в приоткрытую дверь гостиной увидела Салли в кашемировом костюме цвета павлиньих перьев и высокого белокурого молодого человека в коричневом замшевом пиджаке. Сердце у нее радостно забилось, и она как девочка бросилась вниз.

– Марк! Как я рада тебя видеть!

– Эй, осторожнее! – Он поставил стакан и обнял девушку. – Подумать только, ты тоже в Нью-Йорке! Какая приятная неожиданность!

– Я не могла не приехать. Ты, конечно, слышал новость?

– Да. Я вчера разговаривал с Салли по телефону. Для тебя это, наверное, было настоящим потрясением, Мошка. – Это прозвище придумал для нее он: Марк называл ее так, когда она была совсем крошечной, но оно к ней прилипло, хотя сейчас в ней было почти пять футов и семь дюймов роста.

– Не только для меня. – Она взглянула на Салли, но тетка, по-видимому, уже овладела собой. – Папа еще не вернулся?

– Нет. Надеюсь, он скоро придет.

– Я оставила его с детективом из страховой компании, – объяснила Гарриет Марку.

– Марк, пожалуйста, налей Гарриет чего-нибудь выпить, – сказала Салли. – Я попрошу Джейн не спешить с ужином. – Она торопливо вышла, но Гарриет успела заметить, что в ее глазах снова появилась обреченность.

Чего тебе налить, Мошка? – спросил Марк.

– Пожалуй, мартини. Я уже получила сегодня выговор от папы за то, что пью шотландское виски. И если он меня снова на этом застукает, то уж не усомнится в том, что я качусь по наклонной плоскости.

– Понятно! – Он налил ей виски и, вздернув бровь, наблюдал, как она пьет. – Насколько я понимаю, разговор был не из приятных.

– Еще бы! – и она подробно рассказала ему обо всем – Твоя мать, кажется, очень расстроилась, – закончила она.

– Да, вид у нее что-то невеселый. Насколько мне известно, она была очень привязана к Поле. Ну да ладно, давай о чем-нибудь другом. Что у тебя новенького?

Она рассказала ему о Париже и о своей новой работе для «Фокус нау»

– А ты как? – спросила она. – Как поживает твой рекламный бизнес?

– Процветает. Я только что заключил, по-моему, очень выгодную сделку.

– Рада за тебя! – Она взглянула на него поверх бокала – Ты теперь много времени проводишь в Нью-Йорке, Марк. А раньше мне казалось, что ты по уши влюблен в Лондон.

– Я влюблен в тот город, где хорошо идет мой бизнес. На сегодняшний день это Нью-Йорк.

– Ты уверен, что в этом настоящая причина? А может, ты умышленно избегаешь бывать в Лондоне?

Марк выпил залпом остатки виски.

– Почему ты так думаешь?

– О, я думаю, что причин тут несколько. – Она посмотрела на него проницательным взглядом. – Но, вероятнее всего, тут замешана девушка.

Гарриет сразу же поняла, что попала в точку. Это было видно по выражению лица юноши, хотя он и пытался сделать вид, что тема ему наскучила.

– Ты что это выдумала?

Женская интуиция подсказывает. Так кто эта девушка, Марк? Что произошло между вами? Ты, должно быть, очень любил ее, если из-за нее сторонишься Лондона. Погоди, уж не та ли это молоденькая модельерша, у которой ателье в Уайтчепеле?

Марк резко поставил на стол стакан.

– Откуда ты о ней знаешь?

– Я почти ничего не знаю, Просто кто-то сказал мне, что ты с ней встречаешься. Так это и впрямь она? Ну же, Марк, мне-то ты мог бы и рассказать.

– А тебе не пришло в голову, Мошка, что я просто не хочу ничего рассказывать? То, что ты моя двоюродная сестра, еще не дает тебе никакого права совать нос в мои дела.

Он разговаривал внешне спокойно, но в его голосе послышались насторожившие ее нотки. Марк, если его выводили из себя, мог наговорить колкостей, и был, разумеется, абсолютно прав: ей не следовало совать нос не в свое дело.

– Извини, – сказала она.

– Все в порядке.

Но он все еще был рассержен. «Та девушка, по-видимому, ушла от него», – решила Гарриет. Но вряд ли это было так, ибо в случае с Марком, как правило, все происходило наоборот.

– Может быть, выпьем еще? – предложил Марк. Помедлив, она все же подвинула к нему свой стакан.

– Почему бы и нет? Если папа намерен приклеить мне ярлык алкоголички, то я могу хотя бы получить от этого удовольствие!

Наконец пришел Хьюго, и как только он переоделся, подали ужин. Несмотря на присутствие Марка настроение у всех было весьма унылое. Хьюго показался Гарриет еще более усталым и напряженным, чем во время ее визита в офис, а Салли была раздражена и чем-то озабочена, хотя с явным облегчением выслушала рассказ Хьюго о том, что детектив Том О'Нил, кажется, был удовлетворен беседой с ним и не выразил желания продолжить разговор или встретиться с Салли.

– Он сказал, что отправляется прямо в Австралию, чтобы увидеть Грега, – сказал Хьюго. – Будем надеяться, что на том и закончится эта история. Но, по правде сказать, я сильно сомневаюсь в этом.

– Почему? Почему ты сомневаешься? – спросила Салли. Гарриет заметила, что у нее дрожат руки.

– Потому что этот сукин сын не остановится, пока, по его мнению, есть хотя бы малейший шанс вернуть компании четверть миллиона долларов, – ответил Хьюго.

– В таком случае почему бы тебе просто не заплатить ему эту сумму? – предложила Салли. – По крайней мере, он перестал бы нам докучать.

– Если бы все было так просто, я заплатил бы ему – и дело с концом. Но это похоже на признание вины, и будь я проклят, если сделаю это. Мне скрывать нечего.

– Сидней. Новый Южный Уэльс, – неожиданно произнесла Гарриет. Все вопросительно посмотрели на нее, и она объяснила, что просто подумала вслух.

– Надеюсь, ты выбросила из головы дурацкую мысль о том, чтобы поехать в Австралию и попытаться самой встретиться с Грегом Мартином? – резко сказал Хьюго.

– Отнюдь нет, – ответила Гарриет. – Извини, папа, но я отношусь ко всей этой истории совсем не так, как ты. Я не собираюсь делать вид, что ничего не произошло, не буду притворяться. Мне хочется докопаться до правды.

– Ради Бога, Гарриет, не делай глупости… – Салли снова побледнела. – Неужели тебе хочется увидеться с Грегом?

– Эта поездка – пустая затея. Если он арестован, а теперь наверняка это так, то тебе ни за что не позволят с ним увидеться, – сказал Хьюго.

– И все-таки я попытаюсь.

– Надеюсь, ты не слишком грубо обошлась с этим парнем из страховой компании, – сухо заметил Марк. – Если ты хочешь увидеться с Грегом, то лучше всего это сделать с его помощью. Упроси его представить тебя в качестве своей секретарши или что-нибудь в этом роде.

– Ради Бога, перестань, Марк, неужели тебе обязательно нужно превращать все в шутку? – взмолилась Гарриет.

– Я вовсе не шучу – я абсолютно серьезен. Думаю, что ему-то разрешат увидеться с Мартином. Как-никак он профессиональный детектив.

– Я не попросила бы у него помощи, даже если бы находилась на тонущем корабле, а спасательный пояс имелся бы только у него! – решительно выпалила Гарриет.

В эту секунду Салли опрокинула бокал с вином. Красный ручеек побежал по полированной поверхности стола и пролился на ее кашемировое платье. Салли вскочила, пытаясь промокнуть платье салфеткой.

– О Боже! Платье будет испорчено! Его надо немедленно снять и отдать Донне застирать…

Салли поспешно вышла из комнаты.

– Никогда не видел Салли в таком состоянии, – заметит Марк. – Эта история здорово подействовала ей на нервы. Она сама не своя.

– Тебя это удивляет? – раздраженно заметил Хьюго. – Мне кажется, что каждому, у кого есть хоть капля чуткости, понятно, как больно всем нам ворошить старое. Словно недостаточно того, что мы уже когда-то пережили…

Гарриет встала.

– Пойду посмотрю, как она там. Я больше не хочу есть. Я действительно не голодна.

– Думаю, ни у кого из нас нет аппетита, – заметил Хьюго.

В своей комнате Салли наконец удалось снять платье, хотя руки дрожали так сильно, что она с трудом расстегнула молнию. Отшвырнув платье, она бросилась на постель и закрыла лицо руками.

Боже милосердный, когда же кончится весь этот кошмар? Неужели еще только позавчера жизнь казалась ей приятной и размеренной? Она устраивала благотворительные ленчи и ужины, ездила за покупками, сплетничала с приятельницами и, трезво оценивая свою жизнь, понимала, что добилась всего, чего хотела, хотя иногда ей становилось немного не по себе от одиночества и пустоты вокруг. А теперь со всех сторон се словно обступали тени минувшего, которые мучили ее, и ей начинало казаться, что она сходит с ума.

Раздался стук и, не дожидаясь ее ответа, кто-то немного приоткрыл дверь.

– Салли? – послышался голос Гарриет, и в дверях появилось ее озабоченное лицо. – С тобой все в порядке?

– Да. – Ей удалось овладеть собой, и она встала, чтобы поднять с пола платье. – И как это меня угораздило?

– Ты расстроена. Позволь, я отнесу платье Донне, а ты пока надень что-нибудь другое.

Салли отдала ей платье. Затем, так и не пересилив себя, спросила:

– Неужели ты действительно собираешься ехать в Австралию, Гарриет?

– Да.

Салли схватила ее за руку.

– Прошу тебя, дорогая, не езди. А вдруг ты обнаружишь что-нибудь такое, о чем тебе лучше было бы не знать?

Гарриет озадаченно нахмурила брови.

– И папа говорит почти то же самое. Вы с ним оба боитесь, как бы я не узнала, что мама и не думала погибать, правда? – Салли ничего не ответила, и Гарриет продолжала: – Неужели вы и вправду думаете, что она была способна на такое? Исчезнуть, чтобы все поверили в ее смерть?

Салли ответила не сразу.

– Когда твоя мама хотела чего-нибудь, она действовала без колебаний, – сказала Салли, избегая встретиться глазами с Гарриет. – И всегда добивалась своего.

– Ты хочешь сказать, что на самом деле думаешь… Салли, она же была твоей сестрой, черт возьми!

– Да, – тихо сказала Салли. – Вот именно – она была моей сестрой.

Салли пересекла комнату и, стоя перед шкафом, перебирала платья, висевшие на скользящих плечиках.

– Возвращайся к остальным, Гарриет. Со мной все в порядке. Я спущусь через минуту.

Чуть помедлив, Гарриет кивнула головой.

– Если ты уверена, что с тобой все в порядке…

– Да, да. Иди.

Дверь за Гарриет закрылась, и Салли, покопавшись в гардеробе, отыскала платье из легкого белого крепа с сиреневым узором, слегка пожелтевшее от времени, которое казалось нелепым на фоне изысканных авторских моделей. Ей следовало бы выбросить его много лет назад, но рука не поднималась. Девочкой она так любила это платье, чувствуя себя в нем совсем взрослой! Салли сняла платье с плечиков и приложила к себе перед зеркалом. Отразившееся в зеркале лицо выглядело так, словно ей снова было всего четырнадцать лет. Прижимая к себе платье, она замерла, охваченная нахлынувшими воспоминаниями, многие из которых были безрадостными. Именно это платье было на ней в тот вечер, когда она впервые узнала немного правды о своей сестре – правды, которая была так же неприятна сейчас, как и тогда.

– О Пола! – прошептала она. Неожиданно по ее щекам потекли слезы, оставляя следы на безупречном макияже. – Что с тобой стало? И, Господи, что стало со мной?

Салли стояла неподвижно, придерживая руками платье на талии, вся во власти воспоминаний.