До нас (ЛП)

ГЛАВА 36

В чем проблема, когда говоришь что-то со зла? Вернуть эти слова невозможно. «Прости» или «я не это имела в виду» недостаточно, чтобы стереть воспоминания. Прощение — это, в лучшем случае, повязка, прикрывающая раны. Слова оставляют эмоциональные шрамы. Моя мама оставила мне таких много, и я боюсь, что нанесла их и Заку.

Понимание очень простых фактов — причина, по которой я не прыгнула в самолет и не отправилась в Атланту пресмыкаться и умолять его о прощении. Крах того, чем мы есть или кем были, — дело рук не одного человека. Чего еще можно ожидать от двух людей с разницей в возрасте в несколько лет, состоящих в браке по расчету и эмоционально привязанных к нереалистичным ожиданиям и навязчивым воспоминаниям о женщине, которая неосознанно (а может, и не так уж неосознанно) свела нас вместе?

День Благодарения проходит, а от Зака ни слова.

Проходит Рождество, а от Зака ни слова.

Конечно, я могла бы приложить усилия и связаться с ним, но не знаю, осталось ли что еще сказать.

Новый год приносит длинный список целей и новое чувство независимости. Чувствуя себя полностью смирившейся с… судьбой, я свожу баланс своего текущего счета и пишу Заку.

Эм: Пришли мне документы о разводе.

Везде болит. Я злюсь, но не знаю, кто виноват.

Зак?

Я?

Сьюзи?

Я останавливаюсь на Сьюзи, потому что это она заложила идею о Заке мне в голову. Такое чувство, что начать отношения с Заком было в какой-то степени ее предсмертным желанием. Теоретически мы принадлежим друг другу. Но мы запутались. Имея все нужные ингредиенты, мы смешали их в неправильных пропорциях — решили математическое выражение без учета порядка действий.

Не то время.

Не то место.

Не тот порядок событий.

Не та… жизнь.

Сразу после того как часы бьют полночь, все кричат «С новым годом!» и притягивают буквально первого попавшегося для поцелуя, я получаю неожиданный звонок. Пробираясь через толпу людей в любимом баре Лии на Манхэттене, я ищу крошечный уголок, где будет лучше слышно, и мне удастся разглядеть дисплей телефона. Я отчаянно хочу, чтобы это был Зак, но, увы.

Прищурившись, смотрю на экран, не узнавая номер.

— Алло?

— Это Эмерсин? — спрашивает мужской голос.

— Да.

— Я… хм… меня зовут Брэд. Я… был… другом вашей мамы.

Другом? У мамы никогда не было друзей-мужчин. У нее были парни, которые использовали ее, обижали и бросали.

— Ладно… — протяжно говорю я. — Не знаю, почему вы мне звоните, но я не видела и не разговаривала с мамой много лет.

— Да… э-м… я знаю. Видите ли… — он прочищает горло. — Не знаю, как это сказать, но…

— Просто скажите. В данный момент я немного занята.

— Вчера ваша мама скончалась.

Тишина заполняет линию. Даже шум в баре исчезает, и я понимаю, что слышу только медленное биение своего сердца.

Я не двигаюсь.

С того дня, как я ушла из дома, я ни слезинки не проронила из-за мамы. И, полагаю, даже до этого плакала больше… из-за чувства полного отвержения. Я ощущала себя брошенной задолго до того, как угнала ее машину и уехала, ни разу не оглянувшись.

Все это время… она ни разу мне не позвонила. Ни разу. У нее был мой номер, но она не позвонила.

Вероятно, поэтому, получив сейчас известие о ее смерти, у меня нет слез. Не для нее. Не для себя.

— Поскольку вы ее ближайшая родственница, вам необходимо уладить здесь все дела.

Я качаю головой и открываю рот, чтобы ответить, но не могу найти нужных слов. Мне нечего улаживать. Я ее дочь только на словах, и у меня половина ее генов. Вот и все.

— Понятия не имею, откуда у вас мой номер, но я не тот человек, который вам нужен. Лучше свяжитесь с ее парнем. Уверена, он у нее был. Разве что… это вы?

— Нет, мэм. Мы посещали одну группу АА (прим.: анонимных алкоголиков). Я в завязке уже два года, а она только что отметила год. Насколько мне известно, она жила одна. Ваш номер я узнал от ее домовладельца. Я должен был заехать за ней и отвезти на встречу. Входная дверь была приоткрыта, и именно тогда я обнаружил ее в постели без сознания. Она… — он снова прочищает горло. — Рядом лежал пустой пузырек из-под фентанила и несколько пустых бутылок из-под водки. Я… я просто понятия не имел. Мне очень жаль. В последний раз, когда я ее видел, она, казалось, чувствовала себя очень хорошо. Понимаете?

Я потираю лоб и закрываю глаза.

— Нет. Извините… на самом деле, я не понимаю.

— Послушайте, я не знал, кому еще позвонить. Я не в курсе ваших отношений с мамой. Но она отзывалась о вас с большой гордостью. Я просто… мне очень жаль.

Я медленно киваю, прежде чем отложить телефон в сторону и закрыть глаза.

Афины, штат Джорджия, — это не Лос-Анджелес, где находится Лия, пока я улаживаю дела, как ближайшая родственница. Организация кремации моей матери — это не день на пляже. Сейчас я завидую Лии.

Домовладелец впускает меня в мамино жилье. Пахнет алкоголем, сигаретным дымом и кое-чем еще, о чем я не хочу думать. Одинокий зеленый диван будто явился из семидесятых. Это единственный диван, который у нее был с тех пор, как я себя помню. Грязная посуда горой громоздится в раковине, а мухи, воюющие за протухшую еду, вьются над разномастными мисками и тарелками.

— В спальне рвота, столешница прожжена сигаретами. Боюсь, я не смогу вернуть вам ее залог, — говорит домовладелец.

Я хмыкаю, но никак это не комментирую, и он оставляет меня одну в адской дыре с двумя спальнями. Здесь нечего собирать. Он хочет, чтобы я освободила это место, но я не трону ни единой чертовой вещи. Я ушла от нее не без причины. Проклятье, да я умчалась… в ее машине.

Вот несколько фото в пыльных рамах с треснувшим стеклом. Не задумываясь, беру одну из них и сую в сумочку. Прогулка по переулкам памяти состоится позже, потому что в данный момент мой завтрак готов вырваться наружу из-за окружающей меня вони. Быстро прохожу по каждой комнате, заглядывая в несколько ящиков и изо всех сил пытаясь не обращать внимания на пустые бутылки из-под водки, все еще валяющиеся на полу рядом с ее кроватью. Я ищу что-нибудь стоящее. Ничего нет.

Никаких реликвий.

Ничего, что принадлежало бы мне.

Никаких спрятанных денег или драгоценностей.

Ни капли сентиментальности в этом жилище.

По словам Брэда, она не пила целый год. Он сказал, что она отзывалась обо мне с гордостью. Я ему не верю. Думаю, он попал в неприятную ситуацию и просто сказал мне все, что, по его мнению, могло заманить меня сюда, чтобы разобраться с мертвым телом.

Тот факт, что словосочетание «мертвое тело» приходит на ум раньше, чем мама, или что-то более личное или милое, просто показывает, насколько она уничтожила нас еще задолго до своей смерти.

Не имея ничего, кроме фотографии в сумочке и предсказуемой картины в голове о последних днях ее жалкой жизни, выхожу из съемного жилья, запрыгиваю во взятую напрокат машину и удаляюсь от города Афины на максимально возможное расстояние.

Ужасная ли я дочь? Ужасный ли человек?

Я заплатила за ее кремацию, но не осталась забирать останки.

Я посетила ее квартиру, но не взяла ничего, кроме фотографии.

Прошло три дня с момента звонка о ее смерти, но я не пролила ни единой слезинки.

Да. Я определенно ужасный человек.

Когда доберусь до Атланты, то понятия не имею, что буду делать дальше. Билет я купила в один конец, потому что не знала, сколько времени потребуется, чтобы привести мамины дела в порядок… явно не так уж много, поскольку ее жизнь перед смертью была лишена порядка.

Покатавшись еще час, нахожу гостиницу и снимаю номер на ночь. В данный момент я просто оцепенела. Рухнув на кровать, смотрю в потолок и считаю капающие из крана в ванной капли.

Один.

Два.

Три.

Это то, что чувствовала мама? Одиночество? Считала ли она капли из протекающего крана? Интересно, как она дошла до такого момента в своей жизни и имела ли, в принципе, направление?

Скучала ли она когда-нибудь по моему отцу или по одному из тех отвратительных мужчин, которые годами то появлялись, то исчезали в ее жизни?

Скучала ли она по мне?

И буду ли я скучать по ней?

Остановив счет на двести пятидесятой капле, беру телефон и звоню Лии. Она не отвечает. Поэтому я пишу ей.

Эм: Позвони мне, когда будет возможность.

В Лос-Анджелесе сейчас на три часа меньше, так что я знаю, что она не спит. И у меня больше никого нет. Только Лия. На ней мой список заканчивается. Безумие думать, скольких людей я встретила, путешествуя по миру, но только один человек входит в список людей, которым я звоню после смерти своей мамы.

Сев, провожу руками по волосам, а затем достаю из сумочки фотографию. Не знаю, кто ее снял, но на ней изображена притворно счастливые мать и дочь на пляже, по пояс утопающие в песке, а волнистые линии делают насыпанный на нас песок похожим на хвосты русалок. Я засовываю фото обратно в сумочку и вздыхаю.

— Нахрен все.

В Атланте у меня есть муж. Муж, который за последнее время даже не пытался связаться со мной.

Не прислал документы о разводе.

Не нанес ни одного неожиданного визита.

Ничего.

В моем эмоциональном состоянии, я хватаю сумочку и мчусь на этой крошечной волне смелости до его дома. Следующие десять минут провожу в убеждениях, что идея эта не очень хорошая, но необходимая.

Спустя три стука в его входную дверь сцепляю перед собой руки и задерживаю дыхание. Убедившись, что дома его нет, разворачиваюсь и направляюсь обратно по подъездной дорожке — одновременно с облегчением и разочарованием.

— Да?

Я поворачиваюсь на голос.

Женщина подносит руку ко лбу, щурясь от заходящего солнца.

— Вы ищете Зака?

Искала. Но теперь уже не уверена.

— Он вернется домой через несколько часов, если хотите, заходите.

Я редко теряю дар речи, вообще-то, нервная, бессвязная болтовня — моя специальность. Но сейчас я понятия не имею, что сказать этой женщине. Мысли не дают мне дельного ответа; они слишком заняты, представляя, кем может быть эта женщина. Почему она в доме Зака в его отсутствие. А за мыслями следует натиск других деструктивных эмоций и образов.

Он не мой.

И никогда им не был.

Я это знаю. И ненавижу, что мне приходится так много раз повторять это мысленно. Ненавижу, что это никак не доходит до меня и не ощущается правдой.

— С вами все в порядке? — спрашивает она. Да и почему бы ей не задать этот вопрос?

Я не двигаюсь.

Молчу.

Должно быть, выгляжу безумной.

— Все в порядке, — удается мне выдавить три слова — одну большую ложь. На следующем вдохе мои ноги быстрыми шагами возвращают меня к арендованной машине.

В отеле я заказываю еду в номер и роюсь в мини-баре. У меня умерла мать. Я могу позволить себе вечер объедания и возлияния до комфортного состояния оцепенения. Наверняка можно хотя бы на один день отдохнуть от реальности, когда ты теряешь родителя.

После трех крошечных бутылочек виски — которые мне противны — и жирного картофеля фри с чизбургером (потрясающе вкусных, потому что я так давно не ела столько соли и жира), я включаю телевизор и погружаюсь в подушки, сложенные у изголовья. К мини-бару я вернусь чуть позже.

Во время бездумного просмотра кабельных каналов у меня звонит телефон. Наверное, долгожданный звонок от Лии.

— Дерьмо.

Я хмуро смотрю на экран. Это не Лия.

— Чао, — отвечаю я с наигранным энтузиазмом, который могут подарить только три крошечные бутылочки виски.

— Привет. Где ты? — спрашивает Зак.

Таинственная женщина, вероятно, слишком подробно рассказала ему о полуадекватной женщине, которая заходила этим вечером.

— Хм… — Я закрываю глаза, чувствуя странное примирение с событиями дня. Должна сказать, виски на вкус как лошадиная моча (говорю не по собственному опыту), но от него жизнь кажется менее дерьмовой. Сегодня я даю ему пять звезд и блестящую рекомендацию. — В гостиничном номере с протекающим краном, но хорошо укомплектованным мини-баром. А ты где?

— Что привело тебя в Атланту?

К чему все эти вопросы?

— О, знаешь… ну… отпуск… и смерть матери…

— Эмерсин… — говорит он с такой жалостью в голосе.

Разве он уже не понял, что я презираю жалость? Ради Христа, я жила в машине, потому что не позволяла никому жалеть меня. Я скорее задохнусь от своей гордости, чем буду чувствовать себя слабой.

— В любом случае… через день или два я улетаю в Лос-Анджелес. Я так понимаю, ты звонишь мне, потому что твоя девушка… — это слово на вкус хуже, чем виски, — … должно быть, упомянула, что я заходила. Я как раз была в твоем районе. Не беда.

— Где ты?

Я смеюсь.

— Я же сказала: в гостиничном номере с…

— Эмерсин, я не об этом. В каком ты отеле? Какой номер твоей комнаты?

— Не могу сказать. Знаешь… опасный незнакомец и все такое. Я давно не видела и не слышала о тебе, так что к этому моменту ты для меня почти незнакомец.

— Иисусе, Эмерсин… просто скажи мне, где ты.

Эмоции душат. Один только звук его голоса способен разорвать те части моего сердца, которые я пыталась исцелить эти несколько месяцев. Не уверена, что в мини-баре достаточно алкоголя, чтобы заглушить такую боль.

— Знаешь… — Я вытираю слезы. — Ты должен отправить мне документы. Ты получил мое сообщение? Я… я в порядке. Твоя страховка мне больше не нужна. Я справлюсь сама. Если они у тебя при себе, я могла бы их подписать перед отъездом домой. И тогда ты будешь свободен.

— Эмерсин…

— Просто подумай об этом. Хорошо? — завершаю разговор до того, как он успевает ответить.

Я пялюсь в телевизор еще час, не особо осознавая, что смотрю. Кажется, бейсбол. Эффект от виски начинает выветриваться, и я подумываю перейти на водку. Вместо этого пишу Заку адрес отеля и номер своей комнаты.

После инцидента на свадьбе я предоставил Эмерсин время разобраться в себе. Мне это время тоже было нужно.

Я так поступил, потому что люблю ее.

Делает ли это меня галантным, самоотверженным, упрямым или просто глупым? Присяжные пока еще не вынесли вердикт.

Я миллион раз думал о том, чтобы позвонить ей.

Написать.

Отправить сообщение на ее телефон в два часа ночи.

Даже по обычной почте — как угодно, лишь бы утолить свою потребность снова ощутить ее близость.

Обнаженные фотографии были тревожным звоночком. Ее ответ с не очень тонким напоминанием о том, что моя жена умерла, только укрепил то, что я уже знал: я — мудак, позволивший событиям выйти из-под контроля. Она вызывает во мне бурю эмоций.

Любовь.

Страсть.

Страх.

Надежду.

Я пытался отпустить ее, но не смог. Держался за бумажку, на которой написано, что она моя жена, а я ее муж. Но это всего лишь… бумажка.

Я не ее муж. Она не моя жена.

Каждая капля надежды, которую я давал ей, каждая капля надежды, которую я позволял себе чувствовать, — не что иное, как подсознательная попытка пустить под откос ее будущее.

Она слишком молода, чтобы забывать о своих мечтах, а я слишком стар, чтобы эгоистично просить ее выбрать меня.

Но, милостивый боже… ох, как же я хотел быть эгоистом.

Эмерсин открывает дверь номера. Мятая футболка, старые джинсы и лицо без макияжа дополняют ее поникшие плечи.

— Привет, — говорю я.

Мне требуется минута, чтобы пошевелиться, заговорить или даже вдохнуть, если на то пошло.

— Эм… — Я вхожу внутрь, и дверь за мной со щелчком захлопывается. Делаю еще два шага к ней, и тянусь к ее талии. — Я очень сожалею о твоей маме.

Эмерсин отпрыгивает назад, натыкаясь на телевизионную тумбочку, словно мое прикосновение может ее обжечь. Подняв руки, она качает головой.

— Не-а. Я в порядке. Мне не нужно плечо, чтобы поплакаться, или объятия, или что-то еще, в чем, по твоему мнению, я нуждаюсь. Только документы. Ты их принес?

Она убегает в другой конец комнаты, максимально удаляясь от меня.

— Времени не было. Ты спешишь? — Я засовываю руки в задние карманы. Это ложь. У меня была масса времени.

— Просто… — Она качает головой. — Это должно закончиться. Какое бы доброе дело ты ни обещал Сьюзи, или Богу, или кому еще… ты с лихвой выполнил его. И, должно быть, немного неловко встречаться с другой, когда ты формально женат.

— Я ни с кем не встречаюсь, — говорю я без особых эмоций. Мне нужны все силы, чтобы не позволить ей увидеть, как я истекаю кровью.

— Ну… — Она качает головой и отмахивается. — Встречаешься. Заводишь интрижку. Как угодно. Я просто хочу сказать… твоя благотворительность спасла меня. Привела туда, где я сегодня нахожусь. Я всегда буду чувствовать себя в долгу перед тобой. Но… необходимость в твоем великодушии отпала.

— Благотворительность. Великодушие.

Я медленно киваю.

— Понятно, — шепчу я, потирая губы. — И где ты сегодня находишься, так это в отеле, заказываешь еду в номер по завышенной цене и совершаешь набеги на мини-бар. Если это то, к чему тебя привели моя благотворительность и великодушие, то я не слишком горжусь собой.

— Зак, перестань.

— И к твоему сведению: женщина, которую ты видела в моем доме, — моя подруга, коллега-пилот. У нее в Атланте более длительная остановка, чем планировалось изначально, поэтому я предложил ей остаться со мной, а не в отеле.

Она натянуто мне улыбается.

— В этом ты весь — само великодушие. Может, ей тоже нужна хорошая страховка. А я в данный момент удерживаю статус твоей жены, что же, тем больше причин подписать бумаги.

— Эм… — Я опускаю голову и вздыхаю. — Я не знаю, чего ты хочешь от меня. Я не знаю, как любить тебя… справедливо.

— Я только что тебе сказала.

Я снова поднимаю голову.

— Ты хочешь развода?

— Я хочу, чтобы ты был свободен, — поправляет она.

— Кто сказал, что я не свободен?

— Ни одного звонка. Ни одного сообщения. Если женщина в твоем доме — просто друг, то есть ли кто-то еще?

— Нет. — Я качаю головой.

— Ты с кем-нибудь встречаешься?

— Нет.

Эмерсин на секунду стискивает зубы, прежде чем с трудом сглотнуть.

— Ты ждешь меня?

— Нет. — Мой голос дрожит от легкой нервозности. Я жду себя. Я жду… бл*дь, я не знаю, чего.

Времени.

Я жду времени. Разве это не самый простой ответ на вопрос?

Со временем она найдет кого-то другого, того, кто движется в том же направлении.

Со временем я почувствую, что она действительно не нуждается во мне, вместо того, чтобы слышать, как она говорит мне это, когда я знаю, что это не правда.

— Тогда что ты делаешь? — Она повышает голос и тут же вздрагивает в сожалении.

— Работаю. Провожу время с семьей и друзьями. Забочусь о своем доме и дворе. Хожу к парикмахеру. К дантисту. В магазин за продуктами. Смотрю телевизор. Живу. Вот, что я делаю.

И скучаю по ней. Боже… Я скучал по ней каждый божий день. Томатная паста и арахисовое масло больше не отвлекают меня от мыслей о Сюзанне. Это Эмерсин. Моя жена.

— Ну… — она пожимает плечами, — …вот. Ты только что подтвердил мою точку зрения.

— Какую?

— Что у тебя есть жизнь. Работа. Семья и друзья. И если в редких случаях у тебя находится время наедине, чтобы скучать по своей жене, я — не та жена, по которой ты скучаешь.

Я вздрагиваю. Ничего не могу с собой поделать. Это чертовски больно.

— Почему ты так говоришь?

— Э-э… — Она скрещивает руки на груди. — Может, потому, что ты не выходил на связь со мной несколько месяцев!

Я снова вздрагиваю.

— Если я был тебе нужен, ты могла бы мне позвонить. Я бы приехал к тебе, мы бы поговорили по телефону — все, что угодно.

— Итак… ты находишь время для своей семьи и друзей. То есть, когда им что-то нужно, они звонят тебе?

— Не обязательно.

Эмерсин осторожно кивает.

— Ты видишься с ними, потому что хочешь их видеть?

Мотая головой из стороны в сторону, я сужаю глаза.

— Это другое.

— Конечно, другое. Они явно тебе небезразличны. Ты хочешь поговорить с ними. Хочешь знать, как они поживают.

— Ты мне небезразлична.

— О, я вижу, — усмехается она.

— Эм… я даю тебе пространство и время. Я же говорил. Твои мечты для меня важнее всего. Потому что ты мне небезразлична… — Я щипаю себя за переносицу. — Я не требую твоего времени именно потому, что люблю тебя. Давай проясним это, хорошо?

Она судорожно вздыхает, в глазах стоят слезы, челюсти сжаты.

— Я. Люблю. Тебя, — продолжаю я. — Я понял это в Малайзии, просто понятия не имел, что делать с этой любовью. Я скучаю по всем моментам, которые мы разделили вместе, и по всем моментам, которые мы, возможно, никогда не разделим. Но любить тебя означает не позволять тебе отвлекаться на нас, когда ты так молода и у тебя впереди такое светлое будущее. И когда ты ушла, я знал, что мое присутствие в твоей жизни и наши необычные отношения отвлекают. Я отказываюсь быть препятствием или оправданием для тебя, чтобы ты отказалась от своей страсти. Ради чего? Чтобы быть женой? В этом цель твоей жизни? Возможно, я ободрял тебя и давал возможность следовать своим мечтам, но я больше не тот человек в твоей жизни. Я не что иное, как твое самое слабое звено, старый ржавый якорь, который удерживает тебя от познания страсти… страсти, которая у тебя внутри. Не позволяй никому удерживать тебя от этого.

Эмерсин закрывает глаза и кусает губы.

Я развожу руки в стороны.

— Вот он — я. Я прожил жизнь. Следовал за своей мечтой. Никто не вставал на моем пути. Никто не мешал мне оставаться сфокусированным на цели. Никто мне ничего не навязывал. Встретив Сюзанну, я сразу же ею заинтересовался. Потом узнал, что она с Тарой. Поэтому продолжил делать то, что делал. Я работал. Встречался с другими женщинами. Я жил. И я понятия не имел, что судьба сведет нас вместе, но это произошло. Вся жизнь зависит от времени.

Она медленно моргает, открывая глаза.

— Сейчас не наше время, — шепчет она.

— Сейчас не наше время, — эхом повторяю я.

— Дело в фотографиях.

Я качаю головой и сужаю глаза.

— Дело не в гребаных фотографиях. Мне на них плевать. — Это не совсем правда, но сейчас это не важно.

— Дело в том, что я сказала на свадьбе? Твоя семья ненавидит меня?

— Они не ненавидят тебя. Они понимают, почему я женился на тебе.

Эмерсин несколько раз кивает.

— Ни одного звонка… — повторяет она, снова задыхаясь.

Я чувствую ее. Чувствую все то, что она боится сказать, потому что я тоже боюсь это сказать. Хреново иметь иррациональные и импульсивные эмоции, когда дело доходит до любви.

— И что бы я сказал? — шепчу я.

Она всхлипывает и промокает уголки глаз.

— Что скучаешь по мне.

Я хмыкаю.

— Кажется, немного жестоко говорить такое. Словно я хочу вызвать у тебя чувство вины, когда ты так усердно работаешь ради осуществления своей мечты. Если бы ты позвонила и сказала, что скучаешь по мне, я бы вылетел к тебе первым же рейсом. Я бы ждал у твоей двери, пока ты не вернешься домой. И никогда бы не оставил тебя снова. Насколько это ненормально? Как мне выполнять свою работу? Отношения на расстоянии работают на всех словах, которые не сказаны.

— Чушь собачья! — Она сжимает кулаки. — Прошли месяцы. Это не отношения на расстоянии. Это отказ. Хорошо… не звони мне, чтобы сказать, что скучаешь. Позвони мне, чтобы сказать, что любишь меня. Позвони мне, чтобы пожелать счастливого Рождества или счастливого гребаного Нового года. Позвони мне и расскажи, как прошел твой день. Или какие у тебя планы на выходные. Присылай мне фотографии сада или фотографии своего улыбающегося лица. Ты подписан на меня в Instagram. Я знаю, что ты смотришь мои фотографии. Ты знаешь, что происходит в моей жизни. Но сам никогда ничего не публикуешь. Ты никогда не делишься своей жизнью.

Если я сдамся, если позволю себе поддаться чувствам, то сокрушу ее.

Ее мечты.

Ее будущее.

Ее независимость.

— Тогда почему ты не позвонила мне? Почему ты не спросила меня о моем дне? Почему ты не попросила, чтобы я прислал тебе фотографии? Ты все злишься, что я тебе не звонил, но и сама мне не звонила! — Я мгновенно сожалею. О. Каждом. Слове.

Она делает прерывистый вдох, от которого все ее тело дрожит.

— Как прошел твой день? — спрашивает она нежным голосом.

— Дерьмово. Моя любимая женщина не позволяет мне прикоснуться к ней. И это пи*дец как убивает меня.

Я делаю к ней шаг.

И другой.

Затем еще один.

— Я должен был позвонить, — шепчу я, потому что притворяться сильным больше не имеет смысла. Мы слишком многое пережили.

Когда наши взгляды снова встречаются, ее шлюзы открываются в неконтролируемых рыданиях.

— Моя м-мама у-умерла…

Я преодолеваю последние несколько дюймов между нами и заключаю ее в объятия. Если бы я мог выжать из нее каждую каплю боли и горя и впитать ее в свое сердце, я бы это сделал. Прикоснувшись губами к ее макушке, поглаживая ее волосы, я шепчу:

— Я знаю, Эм. И мне очень жаль.

Опустившись на кровать, притягиваю ее к себе на колени, прижимая к груди. Правильных слов не подобрать. Кажется, ни одно из них не подойдет.

Знает ли она это? Чувствует ли мою любовь к ней?

Любовь, которую не получила от своих родителей.

Любовь, которую никогда не получала от братьев и сестер.

Любовь, которую преследовала неудача во всех ее отношениях до меня.

Эта любовь, какой бы она ни была, — горько-сладкая. Она — это всё, но ее никогда не бывает достаточно.

Неправильное гребаное время.

Когда колодец слез иссякает, а усталые глаза отказываются открываться, ее тело не желает перемещаться из моих объятий. Мы ложимся, и сон уносит нас.

— Эм. — Я прижимаюсь губами к ее лбу, когда еще не взошло солнце.

Мне так не хватало этого чувства. Прикосновения к ней.

— Я должен идти. У меня сегодня рейс, — говорю я, лопая наш пузырь.

— Почему один из нас всегда уходит? — шепчет она, не сдвигаясь ни на дюйм. — Почему мы не можем вечно прятаться в коконе, забыв о целях, пересмотрев мечты, живя моментом и только друг ради друга? Почему это так тяжело? Так сложно?

Она утыкается носом в мою рубашку и вдыхает. Затем утыкается лицом в изгиб моей шеи и снова втягивает воздух.

Эти несколько вдохов поддерживают мою пробудившуюся надежду, прежде чем мое сердце снова оказывается в затруднительном положении. И легче никогда не станет.

Видеть ее.

Уходить от нее.

Скучать по ней.

Любить ее.

— Ненавижу, что мне нужно уходить. — Я снова целую ее в лоб.

Эмерсин цепляется пальцами за мою рубашку, касаясь губами моей шеи. Она не целует. Не захватывает игриво кожу. Просто чувствует.

У меня нет слов. Все было сказано не единожды.

Я люблю тебя, но…

Я хочу тебя, но…

Снова и снова мы сталкиваемся с реальностью, которую просто не хотим принимать.

Я ерошу ее волосы, откидывая ее голову назад. Удерживаю объятиями и глазами. Мои губы дразнят ее, и неминуемые чувства воспламеняются. Поцелуй становится более настойчивым.

Я хочу жить настоящим моментом, но сердце знает, что будет страдать от длительного похмелья и по ходу уничтожит ее.

— Зак… — Она отворачивает голову, оказываясь этим утром сильнее меня.

Я зарываюсь лицом в подушку над ее плечом.

— Я знаю.

Она здесь. Она везде.

Эмерсин. Не Сюзанна.

Биение ее сердца, которое я ощущаю грудью, прижатой к ее груди.

Ее раздвинутые ноги обхватывают мои бедра, пока я пытаюсь сдержать желание вжаться в нее.

Ее требовательные руки в моих волосах.

Остаточное тепло ее губ.

Цветочный аромат ее кожи.

— Мне нравится наш пузырь, — вздыхает она, проводя пальцами по моей спине. — Слишком нравится. Он ослепляет и полностью поглощает. Но всегда лопается, и я чувствую себя такой сдувшейся и опустошенной, что это изнуряет.

Я медленно слезаю с кровати.

Хлоп!

Пузырь мгновенно лопается. Наше время снова истекло. Мы в очередной раз идем разными путями в неопределенное будущее.

— Тебе помочь с бронированием рейса домой? — спрашиваю я.

Эмерсин медленно садится и поправляет футболку.

— Нет. Я сама.

— Тебя куда-нибудь подвезти?

— Я взяла машину напрокат.

Я чешу подбородок.

— Тебе что-нибудь нужно?

Сжав губы, она на несколько секунд отводит взгляд.

— Время, — шепчет она.

После нескольких медленных морганий я киваю.

Отвернувшись от нее, раздвигаю шторы еще на несколько дюймов, впуская первые лучи восходящего солнца.

— Попроси меня остаться. Пропустить полеты. Забраться с тобой в постель и забыть обо всем мире.

Это так импульсивно. И глупо. Но с Эмерсин я снова чувствую себя молодым и живым. Она властвует над моими мыслями, даже находясь на другом конце мира.

И я знаю… я знаю ответ на мою нелепую просьбу, но все равно произношу ее. Потому что, когда выйду за эту дверь, не хочу, чтобы у нее оставались хоть какие-то сомнения в том, с кем мое сердце.

Когда она не отвечает, я поворачиваюсь к ней. Чего я на самом деле жду от нее? Я чувствую себя стариком с усталыми глазами и горестными морщинами, залегшими у губ. В щетине проблескивает седина. Я уже не такой статный и подтянутый. Она может найти себе лучше.

— Попроси меня остаться, — шепчет она. — Бросить работу. Забраться с тобой в постель и забыть обо всем мире.

Это не смешно. Это грустно… так душераздирающе, но мои губы изгибаются в крошечной ухмылке. Она прощупывает почву. Черт, у нее может быть не одна мечта. Я не знаю. Да и откуда мне? Я — не пункт назначения. Не для нее. Я — препятствие. Отвлечение. Гребаная пара тренировочных колес, когда ей нужно ехать самостоятельно. Она готова, даже если я — нет.

После примерно минуты молчания, когда каждый из нас взвешивает свои следующие слова, лениво наблюдая, как наше совместное будущее ускользает все дальше и дальше, я обхватываю ладонью ее щеку.

Когда она льнет к моему прикосновению, я улыбаюсь ей в последний раз. Своей самой лучшей улыбкой.

— Благополучно добраться до дома, любовь моя.