Доминика и Бовалле

Глава 9

С документами на имя шевалье де Гиза он легко перебрался через границу. Из той части депеши к Филиппу, которую удалось прочесть, Бовалле узнал, что молодой француз состоит в родстве с герцогом де Гизом, и, судя по тому, что об этом упоминалось в письме, ему вряд ли доводилось раньше бывать с поручением в Испании. Бовалле прекрасно понимал, что его собственная жизнь у него в руках. Один неверный шаг, одна встреча в Мадриде с каким-нибудь французом, знавшим шевалье, — и он пропал. При этой мысли Бовалле заставил лошадь сделать караколь. Он никогда так остро не наслаждался жизнью, как теперь, когда ему угрожала опасность потерять ее. Подбросив шпагу в воздух, он ловко поймал ее. Солнце отражалось в сверкавшем лезвии. Между восемью коронами стояло имя Андреа Феррары, а под ними был девиз: «Я жалю наверняка!»

— Мои шпага и ум против всей Испании! — пропел Бовалле и стал насвистывать кэтч. Затем он задумался о той, на поиски которой отправился, и лье стали пролетать совсем незаметно.

В дороге у них было достаточно времени для размышлений, так как только через пару недель вдали показался Мадрид — белый город, расположенный на вершине, над огромным плато. К северу от него лежали горы Гвадаррама, а к югу — большая цепь, защищавшая Толедо.

Джошуа, который вел вьючную лошадь, проклинал все на свете. Много лет назад он путешествовал по Испании с Бовалле, но теперь заявлял, что забыл, какие тут ужасные дороги. Отъехав назад, он внимательно осмотрел местность.

— Одни овцы, — хмыкнул он. — Их достаточно, чтобы опустошить все вокруг. Черт побери, какой бедный край! Просто не на чем взгляд остановить. Ни хлебов, ни пахарей, ничего, кроме голых скал и пыли. Да, и еще овец — я забыл овец, хотя вам, хозяин, это покажется невероятным. Ну неужели вот это можно назвать дорогой? Да, как я посмотрю, этим испанцам есть чему поучиться у нас, англичан!

— Придержи язык, — резко сказал Бовалле. — Чтоб я больше не слышал об англичанах. Да, тут в самом деле голая земля. Интересно, как скоро смог бы отсюда добраться гонец, скажем, до границы?

— Да он бы не смог проехать по этим дорогам так, чтобы его лошадь не охромела. Это, можно сказать, средневековая земля. Вспомните о прекрасном особняке, который построил себе милорд в Элрестоне, и взгляните на эти мрачные крепости! — Он говорил об угрюмом замке, который виднелся в нескольких милях от них. Джошуа вздрогнул. — Нет, не нравится мне эта земля. Она хмурится, хозяин! Помяните мое слово — она хмурится!

Они взобрались на Гвадарраму и спустились на большое иссохшее плато. Усталые путники тащились миля за милей, пока наконец не увидели впереди Мадрид. Они въехали в город в вечерней прохладе. Джошуа дрожал на своей лошади и ругал этот сумасшедший климат:

— Днем ты поджариваешься, а когда наступает вечер, начинает дуть арктический ветер, от которого можно слечь в лихорадке.

Бовалле, помнивший прежний Мадрид, нашел, что город разросся с тех пор, как он тут был. Он проехал к гостинице «Восходящее солнце», которая располагалась в нескольких шагах от Пуэрта-дель-Соль. Не было нужды снова предупреждать Джошуа. Этот выносливый субъект перестал жаловаться, как только они стали пробираться по крутым улицам к сердцу города, и можно было не сомневаться, что он мужественно вынесет все. Бовалле не опасался, что Джошуа случайно выдаст его. Он бегло говорил на французском — правда, грубоватом — и прекрасно владел испанским. Ему не грозили оговорки из-за неспособности подобрать иностранное слово.

В гостинице сэр Николас спросил отдельную комнату и в тот вечер поужинал у себя. Прислуживал ему Джошуа.

— Поскольку французский посол наверняка не посвящен в депеши, которые я доставил, ты скажешь, Джошуа, что я путешествую для собственного удовольствия. Ты ничего не знаешь о секретных документах.

— Хозяин, что вы сделаете с этими бумагами? — с беспокойством спросил Джошуа.

Уголки рта сэра Николаса приподнялись под щегольскими усиками.

— Разумеется, передам их его католическому величеству! А как же иначе?

— Боже мой, неужели вы полезете в логово льва? — ужаснулся Джошуа.

— Мне известен только один лев, сэр, и он не в Испании! — ответил Бовалле. — Утром я отправляюсь в Алькасар. Приготовь мне пышный наряд французского покроя. — Он вынул из-за пазухи украденные документы и положил на стол. — И хорошенько зашей их в кусок шелка. — Его глаза блеснули. — Как, ты все еще трясешься? Перекрестись и помяни Иисуса. Это подойдет к твоей роли.

Оказалось, что в Алькасар не так легко проникнуть, как во дворец королевы Елизаветы. Были проволочки, множество вопросов, и у мнимого шевалье забрали документы, оставив дожидаться в мрачном зале.

Усевшись на резной стул из кипариса, он с любопытством огляделся. Вокруг было много темного мрамора и роскошной парчи, а стены украшали фламандские гобелены, изображавшие сцены мученичества разных святых. У подножия широкой лестницы стояла бронзовая статуя. На полу лежали турецкие ковры, представлявшие для англичанина странное зрелище и заглушавшие шаги. В Алькасаре царила мертвая тишина. По обе стороны огромной двери стояли лакеи с бесстрастными лицами. Время от времени по залу проходили какие-то люди, но они не произносили ни слова. Прошел придворный, разряженный в шелк и бархат; скромно одетый человек, которого Бовалле принял за секретаря; монах-доминиканец, чье лицо было скрыто капюшоном, а руки спрятаны в широких рукавах рясы; какой-то старик, с любопытством взглянувший на Бовалле; офицер караула; женщина, куда-то спешившая, — возможно, фрейлина.

В этом величественном зале была какая-то гнетущая атмосфера. Само безмолвие могло подействовать на слабые нервы, но не на Бовалле. Для англичанина это было местом мрачных предчувствий и тайного ужаса. Даже если бы в зале не появилась темная фигура монаха, воображение рисовало бы ужасные картины.

Но сэру Николасу не мерещились никакие кошмары, и пульс его бился так же ровно, как всегда. Один неверный шаг, и ему никогда не видать Англию. Но какая-то бесшабашная отвага подсказывала ему, что неверного шага не будет. Месяц назад в Париже маркиз де Бельреми в ужасе воскликнул: «Mon Dieu, quel sangfroid!»[9] Если бы он увидел своего родственника сейчас, то пришел бы в еще больший ужас и мог бы более убежденно повторить, что сэр Николас будет шутить даже на пороге ада.

После того как Бовалле прождал не менее получаса, вернулся лакей вместе с чисто выбритым секретарем в длинном одеянии, который пронзительно взглянул на англичанина.

— Вы шевалье де Гиз? — спросил он по-французски.

Сэр Николас играл золотым ароматическим шариком. Насколько он мог судить о Гизах, они не встали бы перед каким-то писцом. Он важно наклонил голову.

— У вас письма для его величества? — продолжал секретарь.

Бовалле снова кивнул, сознавая, что произвел хорошее впечатление. Про себя он подумал: «Однако наша королева окружает себя людьми лучшего происхождения!» Он сразу же учуял парвеню.

Секретарь в свою очередь поклонился и протянул руку:

— Сеньор, я передам их его величеству.

В ответ Бовалле слегка приподнял черные брови. Неизвестно, что тут сыграло роль — мысль, что так поступил бы Гиз, смелость сэра Николаса или, возможно, ему просто было любопытно взглянуть на знаменитого Филиппа, — но он мягко произнес:

— Мне приказано, сеньор, передать эти письма в собственные руки его величества.

Секретарь снова поклонился. «Все идет хорошо», — подумал Бовалле, который, несмотря на свой беззаботный вид, впился в лицо собеседника рысьим взглядом.

— Не угодно ли, сеньор, следовать за мной? — сказал секретарь и повел его по лестнице на длинную галерею.

Пройдя через целый лабиринт коридоров, они подошли к входу, завешенному занавесом. Бовалле ввели в комнату, обставленную с аскетической простотой, и снова оставили дожидаться.

И здесь на стенах висели гобелены со святыми мучениками. Сэр Николас поморщился, сожалея о вкусе его католического величества. Прошло еще полчаса. По-видимому, король Филипп не спешил. Сэр Николас созерцал через окно мощеный двор, время от времени зевая.

Наконец появился секретарь.

— Его величество примет вас, сеньор, — сообщил он и вернул документы шевалье. — Сюда, извольте.

Он придержал для Бовалле занавес и провел его по коридору к двойным дверям. Здесь он постучался, и ему открыли. Сэр Николас оказался в приемной, где два человека что-то писали за столом, а у дверей стояли двое часовых. Он последовал за секретарем через комнату к сводчатому проходу, скрытому занавесом. Часовой отдернул занавес, и секретарь вошел в комнату.

— Шевалье де Гиз, сир, — объявил он с низким поклоном и слегка отступил назад.

Сэр Николас хладнокровно шагнул вперед, помедлил минуту, пока за ним опустится занавес, и окинул быстрым взглядом пустую комнату, походившую на келью. У окна стоял священник. В кабинете почти ничего не было — сундук, секретер, посередине — стол. За столом, в кресле с высокой спинкой и с подлокотниками, сидел, поставив ногу на скамеечку, обитую бархатом, бледный человек с жидкими белокурыми локонами, подернутыми сединой. Его желтая борода была такой же редкой, как волосы, а глаза, полуприкрытые сморщенными веками, — мрачными и хищными.

Сэр Николас грациозно опустился на колено, и плюмаж его шляпы коснулся пола. «Боже праведный! — пришло вдруг ему в голову. — Мы вдвоем в этой маленькой комнате, а он ничего не знает!»

— Шевалье де Гиз, — медленно повторил Филипп неприятным голосом, — мы приветствуем вас, сеньор.

Но в его лишенном всякой выразительности тоне не было приветливости, а тусклые глаза оставались безжизненными. «Он был бы еще менее приветлив, если бы знал, что перед ним Ник Бовалле», — подумал сэр Николас, поднимаясь.

Филипп, неподвижно сидевший в кресле, казалось, изучал его. Это был напряженный момент, но сэр Николас спокойно стоял под пристальным взглядом. Они даже не догадываются, что его шпага готова в любую секунду покинуть ножны. Но вот опасность миновала.

— Вы привезли нам письма, — медленно произнес невыразительный голос.

Бовалле вынул из-за пазухи шелковый сверток, подошел к столу, вновь преклонил колени и подал его.

Принимая сверток, король коснулся его руки. Пальцы у него были холодные и слегка влажные. Он отдал пакет секретарю и сделал Бовалле знак подняться.

— Вы впервые в Испании?

— Впервые, сир.

Филипп наклонил голову. Секретарь разрезал шелк и теперь разворачивал шуршавшие бумаги перед своим государем. Филипп медленно прочел первую страницу, но выражение его лишенных блеска глаз осталось без изменения.

— Насколько я понял, вы — родственник герцога де Гиза, — заметил он и отодвинул от себя листы, — Мы рассмотрим эти вопросы и дадим вам ответ через неделю или несколько позже. — Слово «спешить» явно не входило в лексикон его величества. Он обратился к секретарю: — Васкес, если дон Диас де Лоса во дворце, пошлите за ним. — Он снова перевел взгляд на Бовалле: — Сеньор, дон Диас позаботится, чтобы вы не скучали. Где вы остановились?

Бовалле назвал гостиницу. Филипп задумался.

— Да, так лучше, — наконец сказал он. — Вы находитесь здесь неофициально.

— Я сказал, сир, что путешествую для собственного развлечения.

— Это хорошо, — одобрил Филипп. — Не сомневаюсь, что вы приятно проведете время. В Мадриде есть на что посмотреть.

— Сир, я обещал себе осмотреть великий Эскуриал, — благоговейным тоном поведал сэр Николас.

В глазах Филиппа заискрилась жизнь, а в голосе появилось оживление. Он заговорил о своем огромном дворце, который, по его словам, был близок к завершению. Видно было, что он страстно увлечен этой темой, и он все еще продолжал рассказывать, когда вернулся Маттео де Васкес. Вместе с ним в комнату вошел величественный гранд средних лет, который был так роскошно одет, что выглядел полной противоположностью королю, облаченному в черное.

Недолгое воодушевление Филиппа угасло. Он представил дона Диаса де Лосу и поручил шевалье его заботам. Бовалле откланялся и вышел вслед за этим господином.

По-видимому, дон Диас пользовался доверием короля, поэтому он задавал лишь самые тривиальные вопросы. Он отличался тяжеловесной кастильской учтивостью. Этот сеньор попросил шевалье обращаться к нему, если тому что-нибудь понадобится. Он провел его по коридорам в галерею, где собралось несколько дворян, и педантично представил всем присутствующим. Шевалье — французский придворный, который путешествует, чтобы посмотреть мир. Таким образом Бовалле был введен в общество. Дон Диас пригласил его к себе домой на прием, который был назначен на тот же вечер, и Бовалле не колеблясь принял приглашение. Он еще немного побыл в галерее, беседуя с испанскими грандами, и вскоре удалился. Дон Диас проводил его в зал, и там они расстались, обменявшись любезностями.

Джошуа с нетерпением ожидал возвращения своего господина и при виде его испустил вздох облегчения. Сэр Николас бросился в кресло.

— Бог ты мой, какой двор! — сказал он. — А какой король! Какой унылый король! Вот бы кто-нибудь прошептал ему в ухо: «Эль Бовалле», чтобы увидеть, как он встрепенется!

— Упаси Господи! — набожно произнес Джошуа. — Однако все это мне не нравится! — У него был встревоженный вид. — Сколько мы здесь пробудем, хозяин?

— Кто знает? Какой рассказ для Дрейка! Да поможет мне Бог победить, чтобы я смог ему все рассказать!

— Да, действительно, да поможет нам Бог! — мрачно согласился Джошуа.

— Приободрись, плут: всего через три недели «Отважный» отплывет из порта контрабандистов и каждую ночь будет подходить к берегу и ждать моего сигнала.

— А что толку, если вас упекут? — язвительно ответил Джошуа.

— Я освобожусь, не сомневайся. Выслушай-ка меня внимательно! Дело все больше запутывается, и меня подстерегают ловушки. Если я угожу в одну из них… — Он сделал паузу и понюхал шарик; глаза его сузились и стали задумчивыми. — Так вот, если меня схватят, Джошуа, немедленно уходи отсюда, захватив все мои вещи. Найди какую-нибудь неприметную гостиницу, и я буду знать, где тебя искать. Если ты услышишь о моей смерти или если я не вернусь в течение десяти дней, лети в порт и с наступлением темноты подай сигнал фонарем — ты знаешь как. Это на всякий случай. А пока что верь в удачу Бовалле. Теперь ступай и узнай, где находится дом дона Диаса де Лосы. Сегодня вечером я отправляюсь туда в гости. Если ты сможешь узнать новости о доне Мануэле де Рада и Сильва, считай меня своим должником.

— Чтоб всем бабам пусто было! — сказал Джошуа. Однако он произнес это по ту сторону двери.

Гости уже собрались в доме дона Диаса де Лосы, когда там появился Бовалле. В одной из комнат, где толпились молодые кабальеро, шла игра в кости, но в целом это был довольно чопорный прием. Великолепные гранды переходили от одной группы к другой. Тут были и дамы, причем, как заметил Бовалле, они были менее скованны, чем в былые времена. Лакеи в ливреях де Лосы, украшенных гербом их господина, предлагали гостям угощение на тяжелых серебряных подносах. Здесь были вина в графинах из венецианского стекла: вальдепеньяс из Морены, красное вино Винароса и Беникарло, мансанилья — самый легкий херес из Сан-Лукара, а кроме того, конфеты и фрукты — австрийские гранаты и виноград из Малаги, но больше ничего. Англичанам подобное угощение показалось бы скудным при такой вызывающей роскоши. В доме дона Диаса имелись богатые ковры на полу, кресла, обитые бархатом, серебряные канделябры, часы редкой красоты из Толедо, гобелены и шелковые портьеры, но, очевидно, в Испании не принято было устраивать гостям банкеты, как это делалось в более гостеприимной Англии.

На приеме царила атмосфера гнетущей торжественности — казалось, у собравшихся из головы не выходит их высокое положение и правила хорошего тона. Никто не повышал голоса, беседа была размеренной и степенной, так что здесь странно прозвучал смех Бовалле, и все повернули голову, чтобы посмотреть, откуда он доносится.

Этот веселый смех был вызван остроумием дворянина из Андалусии, которому дон Диас представил Бовалле. Южанин был жизнерадостен, в отличие от серьезных кастильцев и гордых арагонцев, и его шутка рассмешила шевалье. Они стояли, непринужденно болтая, — настолько непринужденно, что дон Хуан даже поздравил шевалье с его прекрасным испанским. Несомненно, сеньор бывал в Испании раньше или у него испанские друзья?

Бовалле сказал, что обязан этим испанскому другу, и добавил, что этот человек — знакомый дона Мануэля де Рада и Сильва. Правильно ли он произнес это имя?

— А, бывший губернатор Сантьяго! — сказал дон Хуан и покачал головой.

Шевалье поднес к носу ароматический шарик. Глаза его смотрели настороженно.

— Я собирался ему представиться, — сказал Бовалле.

— Так вы не слышали, сеньор, что дон Мануэль скончался три месяца назад? Странная история!

— Скончался! — повторил Бовалле. — От чего?

— Предательский климат Вест-Индии, сеньор. Но это не все: тут история, от которой дух захватывает!

— О, расскажите мне ее, сеньор, будьте так добры!

— Доводилось ли вам во Франции слышать об одном английском пирате по имени Бовалле?

— Несомненно. — В глазах сэра Николаса танцевали искорки. — Кто же о нем не знает? Бич Испании — так его называют, если я не ошибаюсь?

— Совершенно верно, сеньор. Увы! Говорят, он применяет черную магию. — Дон Хуан перекрестился, и собеседник немедленно последовал этому примеру.

Черные ресницы сэра Николаса скрыли насмешливый блеск его опущенных глаз. Когда он снова взглянул на южанина, глаза его были серьезны, хотя в глубине, как всегда, таился смех. Дон Хуан, поглощенный своим рассказом, ничего не заметил.

— Он разграбил и потопил судно, на котором дон Мануэль плыл домой, и — вы не поверите — взял дона Мануэля и его дочь на борт своего собственного корабля.

— Вот как? — Бовалле вежливо приподнял брови в знак удивления. — Но для чего?

— Кто знает, сеньор? Можно предположить, что это был безумный каприз — ведь у такого человека вряд ли могут быть рыцарские намерения. Те, кто с ним сталкивался, говорят, что он безумен. Но он имел наглость, сеньор, зайти в испанский порт и высадить там дона Мануэля на берег!

— Вы изумляете меня, сеньор, — сказал сэр Николас. — Я полагаю, этот знаменитый пират увез дочь в Англию?

— Этого можно было ожидать, но случилось иначе. Донья Доминика не пострадала, хотя вскоре после этого умер ее отец. Она находится под опекой своей доброй тетушки, доньи Беатрисы де Карвальо.

«Спасибо за сведения», — подумал сэр Николас, запоминая это имя. Вслух он промолвил:

— Но вы рассказываете чудеса, сеньор! Выбраться невредимым из когтей такого отчаянного негодяя, как этот Бовалле! — Его плечи слегка затряслись.

Какой-то мужчина, стоявший неподалеку, обернулся, бросил на них пристальный взгляд и поклонился сперва дону Хуану, затем сэру Николасу.

— Прошу прощения, сеньор, но вы произнесли одно имя. Этого пирата наконец-то схватили?

Дон Хуан представил их друг другу, но на вопрос ответил Бовалле:

— Нет-нет, сеньор! Его жизнь, конечно, заколдована. Я слышал, как об этом говорили.

— Ну, это мы еще посмотрим, сеньор, — сказал дворянин, заговоривший с ними. — Возможно, вы его видели?

— Да, видел, — ответил сэр Николас. Длинные пальцы, игравшие ароматическим шариком, не дрогнули. — В Париже, где он иногда бывает.

Дон Хуан проявил живейший интерес.

— В самом деле? И что, он действительно такой безумный, как о нем говорят? Те, кто встречался с ним, рассказывают, что это черноволосый человек, который смеется.

Сверкнули белые зубы.

— Да, сеньор, он часто смеется, — ответил сэр Николас. — Могу поклясться, что, если бы он стоял сейчас в этой комнате, окруженный врагами, он бы все равно смеялся. Такая у него привычка.

— В это трудно поверить, сеньор, — ответил важный господин и, слегка поклонившись, отошел.

В этот момент к ним приблизился дон Диас и тронул Бовалле за рукав.

— Я вас ищу, шевалье. Я хотел представить вас соотечественнику: вашему послу, мсье де Ловиньеру.

Бовалле ничем не выдал, насколько некстати подобная любезность, — ни один мускул на его лице не дрогнул. Улыбаясь, он пошел навстречу опасности: таков уж обычай у Бовалле!

Дон Диас повел его через зал, говоря вполголоса:

— Было решено, сеньор, что лучше не делать секрета из вашего пребывания в Мадриде, иначе мсье де Ловиньер мог бы что-нибудь заподозрить. Мне нет необходимости предупреждать вас о том, чтобы вы были с ним осторожны. Вот он стоит, возле дверей.

Француз оказался человеком с седыми волосами и крючковатым носом. У него были глубоко посаженные глаза и пронзительный взгляд. Когда дон Диас представил ему шевалье, он поклонился и посмотрел на последнего испытующе.

— Родственник герцога де Гиза? — спросил посол. — Я не думаю… — Он слегка нахмурился, и глаза его впились в лицо Бовалле. — Но я едва знаком с Гизами.

«Это сказано из осторожности, — подумал Бовалле. — Было бы странно, если бы член партии двора состоял в дружеских отношениях с могущественной семьей Гизов».

— Я дальний родственник герцога, мсье, — сказал сэр Николас.

— Ах вот как? — Де Ловиньер посмотрел на него еще пристальнее. — К какой ветви этого рода вы принадлежите, с вашего позволения?

Сейчас нельзя колебаться.

— К младшей ветви, мсье. Герцог — мой родственник во втором колене.

— Я слышал о вас, мсье, — сказал посол. — Мне казалось, что вы моложе. Вы надолго в Мадрид?

— О нет, мсье, не думаю. Я бы хотел еще съездить в Севилью и Толедо.

— Да, вам непременно нужно побывать на юге, — кивнул де Ловиньер.

Тут к ним приблизилась какая-то дама под руку со своим мужем, которая обратилась к послу, и Бовалле с облегчением отошел. Если бы он смог взглянуть на постскриптум к письму де Ловиньера, отправленному домой на следующее утро, у него бы поубавилось беспечности.

«Я был бы весьма признателен, — писал его превосходительство, — если бы вы узнали, какого возраста шевалье Клод де Гиз, родственник герцога. Дайте мне знать обо всем, что услышите о нем, особенно о том, как он выглядит, какого роста, какие у него приметы. Ваш преданный друг, Анри де Ловиньер».