Дорога в ад

Глава 27

Парадиз был основан в глубокой древности как колония талианской Ромы. В период господства религий Смирения Франция превратилась из провинции в самостоятельную страну, и Парадиз, словно россыпь жемчуга, разросся по болотистым берегам реки, которая теперь протекает глубоко под землей. Шли века, слои накладывались на слои, и каждая улица, каждый дом, каждая башня здесь дышали историей.

В ходе Пробуждения правительство старой Франции, в то время еще не включенной в состав Гегемонии, сделало город центром формирующегося сообщества псионов, получивших здесь защиту от убийственного фанатизма Гилеада. Кохба бар Гилеад провозгласил псионов отверженными, и первые годы Пробуждения были отмечены лагерями смерти, преследованиями, травлей и массовым кровопролитием. В итоге по территории Вегас был нанесен тактический ядерный удар, единственный в ходе Семидесятидневной войны.

Парадиз, однако, служил надежным убежищем для всех псионов, кому удавалось до него добраться, и Пробуждение давало здесь свои всходы, пока «Евангелисты» захлебывались от злобы. Их ксенофобская ненависть к псионам и паранормалам не умерла вместе с ними, а была унаследована партией луддеров. У луддеров это часть социальной концепции, не говоря уж об извечной неприязни большинства нормалов ко всему псионскому и паранормальному.

Если Квебек мерцает и переливается, то Парадиз сияет. Город буквально залит светом. Сверкающие спирали органично вплетены в ткань движущихся тротуаров и висячих садов. Бесчисленные кафе под открытым небом окружены светящимися полями климатического контроля. Каждый самолет, каждый сликборд оставляет трассирующий след в искрящемся воздухе.

Образ Парадиза складывался веками, и хотя старая Франция вошла в состав Европы, присоединившейся к Гегемонии, все здесь по-прежнему неповторимо, отмечено особой эстетикой и полно державного великолепия. Такой Парадиз, туристический и картинный, давно стал штампом, он воспроизводился в бесчисленных голографических картинах, не говоря уже о творениях художников, запечатлевших на века каждый его уголок. Но это не весь Парадиз, а лишь его надземная, открытая часть, Светлый город.

Есть и другой Парадиз - подпольный, подземный, далекий от парадного, но имеющий многовековую историю.

В отличие от низов Джерси и даже от Тэнка Сент-Сити, Темный Парадиз находится под землей, на месте древних катакомб, но в нем тоже правят бал насилие, грабежи и убийства. Правда, некоторые кварталы Темного города относительно безопасны для любителей трущоб: в этих местах бордели и наркопритоны действуют под бдительным контролем полиции Гегемонии, службы федеральных приставов и особого контингента вольных наемников - отрядов городской стражи, называемых на франже Garde Parisen.

Но на другие улицы Темного города лучше не соваться никому, даже наемнику, преследующему добычу. Возможно, теперь, когда найдено средство против хлормена-13, или чилла, самого страшного наркотика, ставшего причиной множества смертей и преступлений, городские язвы начнут заживляться. Это было бы здорово, но история учит нас, что люди всегда стремятся к наслаждениям. Спрос рождает предложение - значит, фармакологи будут разрабатывать все более забористые зелья, а семьи будут сбывать их. Как говорили в старой Франции, plus се change… [3] Все возвращается на круги своя.

Увы, изучение истории способно превратить самого жизнерадостного оптимиста в законченного циника. А прирожденного пессимиста вроде меня и вовсе вгоняет в депрессию.

Спустя два дня после того, как мы на закате оставили Каракас - безбилетниками отправились в полет на трансокеанском грузовом самолете, - я с мечом на коленях неподвижно сидела на стуле посреди маленькой темной комнатушки. Раздобыть ножны я так и не смогла, хотя разгуливать с обнаженным клинком - верный способ привлечь к себе внимание.

По ту сторону занавешенного окна бурлил Темный город.

Маккинли осторожно сдвинул в сторону край занавески и выглянул наружу, на узкую улочку, освещенную лишь натриевыми дуговыми лампами. Здесь, внизу, под землей, царила вечная ночь, а чудовищное давление земли и столетий грозило приступом клаустрофобии.

Я закрыла глаза и вздохнула. Защитные поля, установленные мною на стенах и окне, слабенькие, пригодные лишь на то, чтобы предупредить меня, если кто-то вздумает сунуться в комнату, нервно замерцали. Конечно, хорошо было бы оградить комнату так, как это делал Джафримель, но это значило бы объявить о нашем прибытии по всем местным каналам.

Метка на плече так и не ожила. Это означало, что Джафримель находится в аду, далеко от нормального мира. Если, конечно, в наше время какой-то мир имеет право называться нормальным. Запрет на практику маги ничуть не умерил брожение, тем более что псионам очень не нравилось, когда их лишали возможности использовать свои таланты. Маги все равно продолжали свои занятия, но уже нелегально, то есть их деятельность ускользала из-под контроля Гегемонии. Но Гегемония в полной мере вкушала последствия такого вмешательства: воровство и экономический шпионаж достигли небывалого расцвета. Выпуски новостей рисовали картины полнейшего хаоса и развала.

Кроме того, расползались слухи о загадочных существах и явлениях, наблюдавшихся уже не под покровом ночи, а среди бела дня. Такого не видели с самого Пробуждения, времени расцвета псионических и колдовских талантов, когда человечество, вновь обретшее способность к сверхчувственному восприятию, совершало коллективный прыжок в будущее, избавляясь от оков эры Смирения.

Подпольный мир наемников, шпионов и убийц был взбудоражен известиями о том, что меня ищут, что я где-то скрываюсь и за меня, живую или мертвую, обещана фантастическая сумма. Немалые деньги сулили и за информацию о моих перемещениях или любых контактах.

По этой причине с самого прибытия в Парадиз я не покидала убежища и могла лишь догадываться о том, что творится вокруг на самом деле. Маккинли совершил вылазку за припасами. Ножен он не достал и вернулся бледный, дрожащий, пахнущий демоном и адреналином. Он притащил еды, несколько бутылей дистиллированной воды и две аптечки. И вовсе не обиделся на то, что я встретила его с пистолетом в одной руке, держа палец на спусковом крючке, и с ножом в другой.

Теперь он нравился мне больше, чем раньше, хотя все равно не слишком. Нож я вложила в чехол и спрятала в сумку. Эту штуковину лучше держать подальше из-за ее обыкновения нашептывать кровожадные мысли. Мне не требовались дополнительные причины для приступов гнева.

Их и так хватало. Например, у меня не было ножен. Ютились мы в обшарпанном домишке, в самой отмороженной части Темного города, пропитанной болью и отчаянием, не говоря об извращенном продажном сексе, насилии и перевозбужденном фоне психических шумов и внешней энергии, на фоне которого моя аура становилась почти незаметной.

Обставлена комната была скудно: кушетка, стул да ветхий стол из клееных шершавых досок. Маккинли спал на полу, держа одну руку на рукояти ножа, и открывал глаза при малейшем шуме.

Я не спала.

Не спала, но размеренно и глубоко дышала с закрытыми глазами, сосредоточившись на успокаивающем свечении раскаленной красной нити, извивавшейся в глубине моего сознания. Ощущение было того же рода, какое я испытывала, созерцая голубое свечение смерти, возвышенный кристаллический свет внимания моего бога. Тихонько звенел мой меч, нож басовито гудел в чехле, откликаясь на каждый изгиб и завиток ярости. Пальцы мои то и дело хватались за эфес катаны, и теплый металл отзывался, словно мурлычущий кот. В работе воина или наемника нет ничего хуже ожидания. Бесконечные размышления об одном и том же сводят с ума, а если добавить к этому Маккинли, то расхаживавшего по комнате, то торчавшего у окна, то дремавшего, приоткрыв один глаз, получится идеальный рецепт того, как можно полностью истрепать нервы.

Хотя там и трепать-то было почти нечего.

Я устроилась на полу, скрестив ноги. Рядом, у ножки стула, жалким комком парусины лежала моя сумка. Отложив меч в сторонку, так чтобы он находился в пределах досягаемости, я открыла верхний клапан и извлекла знакомый тугой узелок из голубого шелка.

Ткань пропахла кифией, оружейным маслом и неистребимым пряным демонским духом. С узлами мне пришлось повозиться, но они поддались. На развернутом голубом платке лежала видавшая виды колода карт Таро с гладкими черно-синими рубашками.

Я подняла колоду, разгладила под ней шелковую ткань и быстро перетасовала карты. Звук привлек внимание Маккинли, он встрепенулся и повернул голову - посмотреть, что происходит. В профиль он выглядел почти уродом: узкий нос, синяки под глазами и губы, скривившиеся так, будто он только что попробовал какую-то гадость.

К картам я не прикасалась уже давно. В Тоскано в этом не возникало надобности, а после того, как Джафримель передал мне призыв Люцифера, у меня просто не было времени на разного рода рефлексию, не говоря уж о гадании.

Я снова перетасовала колоду. В пустой комнате шелест карт казался особенно громким, отдавался эхом от стен. Маккинли молчал.

Карты легли сами. Два клинка. Смерть в виде оскаленного черепа, имевшего, как мне показалось, обиженный вид вместо привычной дерзкой усмешки. Башня с расшатанными камнями и искаженными в крике лицами. Карта с дьяволом упала и задрожала, несмотря на неподвижность воздуха и твердую поверхность.

Последняя карта оказалась пустой.

«Видишь, Дэнни, это бесполезно. Открывается лишь то, что ты сама знаешь».

Перстни заискрились, отзываясь на напряжение энергии в воздухе, словно что-то назревало.

- Что это?

Мягкий шепот Маккинли почти заглушил тихий звон вынимаемого из ножен клинка.

«А ведь я уже видела такой расклад».

Глаза мои метнулись в сторону двери, и в этот момент в нее постучались. Трижды. Так сильно, что дверь задрожала.

Я застыла. Воспоминания вихрем закружились в голове, прошлое сливалось с настоящим.

Маккинли занял позицию между дверью и мной. Его левая рука вдруг засветилась фиолетовым светом. Я взялась за рукоять меча, но подняться с пола даже не попыталась.

Запах мускуса и свежего хлеба подсказал мне, с кем я имею дело. Я и не подумала потянуться к сумке, хотя пульсация ножа усилилась так, что я почти слышала эти удары.

Нетерпеливый стук повторился. Маккинли оглянулся на меня, прищурил темные глаза.

«Гость стучится запоздалый в двери дома моего. Гость, и больше ничего…»

Я тяжело сглотнула. Нож гудел, я бедром ощущала его возбужденную дрожь.

- Тебе лучше ответить.

«Если стучат, значит, еще не атакуют».

Маккинли с кошачьей легкостью скользнул вперед.

- Будь готова.

«К чему?»

Но я лишь кивнула. Волосы упали мне на глаза, и я сдула их резким раздраженным выдохом.

Маккинли уже находился в четырех шагах от двери, когда ручка повернулась, запоры со скрежетом подались один за другим. Дверь театрально заскрипела и медленно отворилась, открыв взору участок грязного холла, тускло освещенного желтыми лучами единственного неповрежденного коридорного светильника.

И там, в проеме, стояла Ева.