Дракон проснулся

Глава 5. Первая встреча

1

— Такое будущее просто не должно существовать!

Я стоял у здания банка, некогда принадлежащего моему поверенному банкиру Цетхему, о чём и гласила новенькая вывеска, но всем существом, обострённым обонянием чуял, что весенний ветер, накрывший столицу, принёс дурные вести.

Это было здание на первом этаже огромного дома, упирающегося тонким шпилем в хмурое небо. Через стёкла, натёртые до блеска, я смотрел на мир суетящихся людей, одетый фривольнее и двигающихся быстрее, чем в моём прошлом. Вдруг смертные решили, что их дела стоят того, чтобы отринуть страх смерти, и принялись сновать с такими сосредоточенными лицами, как если бы вдруг обрели бессмертие.

Раньше в банки ходили только те, у кого уже не хватало места для драгоценностей в собственном особняке. Избранные, принадлежащие к высшему кругу, хотя я и тогда не понимал, зачем людям камни, которые переживут их смертные тела? Дамы даже не надевали некоторые драгоценности при жизни.

А нынче люди поклонялись не только золоту, но раскрашенным бумажкам, которые легко спрятать в карман. Привычки торгашей захватили мир.

Я ворчал, смотрел на новенькие часы на цепочке, подаренные лордом Лаветт, и всё ждал, когда иллюзия развеется.

Но она стойко возвращала меня к мысли, что всё изменилось, кроме меня. Я почтенный осколок прошлого.

Я тот, кто помнит мир иным, каким он никогда больше не будет, и я один страдаю по ушедшему покою и простору.

На чистых улицах, по которым теперь редко стучали копыта лошадей, но всё чаще оставляли следы колёса фыркающих самоходных экипажей, стало столь тесно, будто все муравьи вылезли из дома и принялись мельтешить туда-сюда безо всякой понятной даже им цели. Огромные витрины магазинов привлекали мотыльков, у которых не хватит денег, чтобы купить выставленное в них.

Люди заполонили мир, от их обилия и громкого говора, сливающегося в гул, кружилась голова. Захотелось снова заснуть, чтобы проснуться в своём прошлом, где всё непросто и одновременно весьма однозначно.

— Это богатые кварталы, нищие ютятся южнее, там всё, как вы привыкли: грязь, серость и отчаяние.

Лаветт был в превосходном настроении. Он отомстил мне за всё разом, но хотя частично я признал его правоту, не мог поверить в главное: Геранта мертва так давно, что уже и кости истлели в семейном склепе, куда мы наведались сразу по прибытии.

Оливия вызвалась сопровождать меня. Её ноздри затрепетали от предвкушения, даже лицо заострилось, стоило очутиться в местах упокоения.

Я не был на этом кладбище так давно, что сразу почувствовал, что время повернулось вспять. Вспомнил, как мы сидели на этой скамейке с Герантой, как предавались мечтам, что когда-то она сбросит оковы чужой фамилии и примет мою.

— Или будем жить открыто, во грехе, — смеялась она, обращаясь не то ко мне, не то к статуе гипсового ангела, простирающего руки над низкими оградками.

И вот теперь я спускался по каменным ступеням в семейный склеп Морихен, чтобы убедиться в самом главном.

Впрочем, в сердце я уже понимал правду, но никак не мог смириться. В склепе пахло пылью, забытой смертью, не злобной старухой, забирающей молодых во цвете лет, а доброй Богиней, уводящих детей в подземное вечнозелёное царство.

«Ни боли, ни страха, ни желания», — было написано на табличке, за которой спала Геранта. Я прикоснулся к холодному камню, мысленно взывая к ответу. Если ты жива, то отзовись! Если существуешь где-то на земле, я найду тебя и причиню страдания, но ответом мне была могильная тишина.

Геранта вне моей досягаемости, она ушла, и эта правда вдруг обрушилась на меня со всей своей жестокой окончательностью. Я ослеп и потерял всё, ради чего жил. Ну в самом деле, не ради же мнимого величия Драконов!

— Я последний в своём роде? В Сангратосе есть ещё Драконы?

Ответ я знал и без неё.

— Нет, господин, — тихо ответила Оливия, застывшая сцепив руки впереди, на последней ступеньке. Она не смела войти в склеп, я чувствовал, что здесь ей вдруг сделалос не по себе, как всякому подлинному живому.

— А за Смирным морем? В других сторонах?

Я не оборачивался, всё ещё держа руку на табличке с её именем, но думал уже о другом.

— Один или два, это глубокие старики, не оставившие потомства. Драконы почти мертвы. Сейчас по небу летают птицы и дирижабли, — вздохнула Оливия, и в её голосе я уловил сдержанное желание выйти на свежий воздух.

Я позволил ей эту малость, потому что в склепе, где хранились только кости, но не души, мне было мало отрады. Я хотел заставить Геранту страдать, но ведь не только её! Если есть подземное царство мёртвых, во что лично я не верил, то пусть посмотрит на этот мир и поймёт, что бессильна что-то изменить. А я в силе!

— Прощай, маленькая юркая ящерица! — прошептал я и отринул руку, чтобы тут же подать её живой спутнице. В голубых глазах промелькнул испуг, но она не отступила. Исиндора, помнится, в подобной ситуации сбежала от меня.

— Дирижабли. Что это такое? Что за летающие гады? — приступил я к расспросам сразу после того, как сторож со страшным скрипом затворил кладбищенские ворота. Уверен, этот жуткий звук оставлен специально, наводить ужас на живущих, будто мёртвые кричат им вслед: «Вы ещё вернётесь и уже не уйдёте».

— Простите, господин, думаю, вы видели один. И даже уничтожили, — Оливия держалась бойко, но в глаза смотреть избегала. Помнила, чем закончилась наша с её дядей схватка в экипаже по пути в столицу.

— И всё же я не знаю, что это.

— Я не сильна в инженерном деле, но достану книжку, где описывается принцип их действия.

Я кивнул и замолчал, позволяя Оливии и дальше цепляться за мой локоть, прибавил шаг, снова забавляясь тем, что девушка едва поспевает за мной. Возвращение к прошлому придавали сил, я словно вспоминал, кто я и зачем.

— А мои документы, когда они будут готовы?

Я был нетерпелив и засыпал своих поклонников вопросами, потому что пока они были единственные, кто мог на них ответить. Разумеется, сначала я попытался найти ответы сам, ездил по столице, даже пешком ходил и не заблудился только благодаря своему звериному чутью: те улицы, проспекты, площади, которые я помнил, больше не существовали или изменились так, что я начал чувствовать себя крысой в лабиринте.

Все, кого я знал, кого ненавидел и даже хуже того, кого желал видеть в числе своих соратников, исчезли, вместо них по незабытым адресам я находил только тени прошлого в виде старых фонтанов, побитой временем изгороди или еле заметных следов, выдолбленных ногами на парадном кольце мраморных ступеней.

Вскоре я прекратил попытки догнать прошлое и перестал наносить визиты, вызывающие у ныне живущих лишь недоумение. У меня не было визиток, чтобы быть представленным по форме, у меня больше не было имени, Геранта забрала даже его.

И я выжидал, читая множество газет, которыми меня снабжали слуги дома Лаветт. Через эти забавные передовицы на меня выливалась все ложь и блеск столичных новостей. Особенно я зачитывался «Королевским глашатаем», пафосно рассказывающим о королевской семье.

Вскоре я не только знал по имени и титулу всех, кто составлял королевскую фамилию, но и изучал их лица с помощью современного изобретения — дагерротипических снимков.

Люди на них казались неестественными, даже уродливыми, фотокарточки не чета царственным и величественным портретам, в которые хотелось вглядываться до исступления, чтобы уловить настроение главного персонажа.

Но зато снимки были до мерзости беспристрастными, недосягаемыми, избавленными от лести портретиста.

Больше всего мне нравился её снимок. Её высочества Ниары Морихен. Будучи обездвиженной перед глазком деревянного ящичка, она умудрилась сохранить живость взгляда. Остальные же виделись мне рыбами, давно выброшенными на берег.

И я хотел получить новые документы в том числе и для того, чтобы обрести плоть и кровь. Перестать быть призраком, почившим под развалинами старого замка. Потому что тот, кто имеет имя, имеет право причинить боль.

— Ваши документы, милорд Рикон, — однажды после завтрака произнёс лорд Лаветт и дал знак слуге преподнести мне метрику и право на титул на серебряном подносе.

Я быстро развернул бумаги и бросил её на стол, едва ознакомившись.

— Забавное у вас чувство юмора, — сухо произнёс я. — Из всех фамилий вы выбрали эту. Вы же в курсе, кем был второй советник короля? Нуворишем, купившем дворянство на деньги своего отца. Купца в первом поколении и мясника во втором.

— Вы не будете вызывать подозрений, — начал было Лаветт. — И не мог же я причислить вас к своей фамилии или иной знатной в Сангратосе! Всех отпрысков древних родов здесь знают наперечёт.

Он оправдывался. То и дело брался за салфетку, смотрел на меня пристальнее обычного и старался выглядеть естественным, промакивая губы, хотя ещё не дотронулся до еды. Оливия же застыла статуей, сидя напротив и сжав приборы в руках, будто собралась защищаться.

У меня одного мелькнула мысль, что сейчас происходит что-то важное?

Впрочем, я и без того понимал, в чём дело: если бы лорд причислил меня к своей фамилии, не было бы никакой возможности женить безымянного пленника на племяннице. Это я уже проходил.

— На будущей неделе в «Шипастой розе» вдовствующая королева Клотильда даёт приём. И мы все приглашены, — пролепетала Оливия с молчаливого согласия своего дяди и посмотрела на меня так испуганно, будто оскорбила.

— Разумеется, мы будем там, — улыбнулся я ей вполне искренне.

Пора познакомиться с королевской семьёй поближе.

2

Ниара

Прошло уже несколько недель после того, как я приступила к работе в третьем зале сокровищницы. Прошлая жизнь, где я недолго слыла невестой, теперь казалась дурным сном, кошмаром, от которого я очнулась, но настоящее тоже не было безоблачным.

Вне стен сокровищницы согласно этикету я появлялась только в траурном платье, не имела права посещать салоны или бывать в театре, разве что домой могла наведываться не чаще раза в две недели. Визиты были краткими, почти формальными, обычно мама с натужной улыбкой расспрашивала меня о житьё в сокровищнице, а отец повторял, чтобы я служила Двуликому как истинный представитель семейства Морихен.

Что это означало, никто не знал. Я стала чувствовать себя нежеланной в том доме, где провела много лет, и из которого с отрочества старалась вырваться в большой мир.

Теперь здесь меня никто не держал, но и столица не желала принимать. Я должна была следовать заведённому порядку: невеста, похоронившая жениха, должна быть безупречного поведения, это ещё хуже, чем вдова. К той хотя бы люди испытывали сочувствие.

— Всё изменится, — твердила Берта, видя, как я вздыхаю и хмурюсь после посещения дома.

— Всё уже изменилось, — ответствовала я.

И тем сильнее было моё удивление, когда из «Шипастой розы» поступило приглашение на приём, ежегодно устраиваемый королевой-матерью в честь весеннего солнцестояния.

— Тебе выпала честь за верную службу, — щебетала и сияла мама, когда сообщала радостную новость. Она была первой вестницей и старалась придать лицу строгое выражение, словно это событие являлось рядовым, и мне просто отдавали дань почтения, но на самом деле еле сдерживалась, чтобы не засиять от восторга и не захлопать в ладоши.

Отец кивал и радости своей не прятал.

— Да, но помни о приличиях. Все ждут от тебя уважения традициям, — напомнил он и снова посмотрел так, что мы поняли друг друга без лишних пояснений.

От несостоявшейся невесты ожидали, что она будет мирно сидеть в сторонке с великовозрастными сплетницами, чьи суставы поражены подагрой, но язык по-прежнему востёр.

И всё же в предвкушении бала, которым закончится приём, я испытывала такой душевный подъём, будто на нём непременно должно произойти что-то приятное.

Я любила танцы, прохладительные напитки и маленькие тортики в кружевных салфетках на чистейшем белом фарфоре с крохотным золотым вензелем королевского дома с одной стороны тарелки и чашки. Тягучую атмосферу праздника, когда кажется, что весь мир — бесконечный танец. Пары кружат, расходятся, чтобы через мгновение сойтись вновь, и всё повторится:

— Вам так идёт этот палевый цвет.

— Благодарю, милорд, — ответит она, потупив взор, а про себя отметит, что отныне станет носить только его.

Через пару дней меня вызвала к себе мать-настоятельница. Сдержанно похвалила за усердие, а потом вздохнула:

— Вы приглашены на приём в честь весеннего равноденствия. Я не одобряю подобных увеселений, но мне стоит помнить, из какого вы рода.

— Я ничем не запятнаю вас.

Настоятельница будто и не расслышала.

— Мне велено прикрепить к вашей диадеме, которую вы, как член правящей семьи наденете на праздник, алмаз Катринии. Я вынуждена уступить настоятельной просьбе её вдовствующего величества.

Настало время удивляться мне. Чтобы именные драгоценные камни позволяли носить кому-либо! Сам король не отказался бы прикрепить один из них к своей мантии или закрепить в корону, если бы не проклятия, которые тёмным шлейфом вились за сокровищами.

И вот я должна буду носить один из них целый вечер! Что ж, я оценила иронию вдовствующей королевы: легко быть ведьмой рядом с обычным смертным, а вот попробуй справиться с магией, древнее и мощнее твоей!

— Я понимаю, что теряю столь прилежную и талантливую послушницу, алмаз Катринии подтвердил дурную славу. Удачи, дитя!

Ещё секунду, и мне показалось, что настоятельница, эта безупречно-холодная и чопорная дама расплачется, но видеть её слёзы мне помешали свои собственные, затуманившие взор.

— Разрешите идти? — промолвила я, и сама не поняла, как оказалась в собственной комнатке. К счастью, Берта была занята на кухне или ещё где, я бросилась на кровать и закусила край покрывала, чтобы не разрыдаться.

Я чувствовала, как болят плечи и руки, потому что я пытаюсь удержать прежний покой изо всех сил, но он как натянутый канат, царапая ладони до крови, ускользает из моих пальцев.

До бала осталось не больше недели. Ровно семь дней есть у меня, чтобы придумать выход. Я не могла ослушаться прямого указания королевы-матери, но носить алмаз можно по-разному. Ах, если бы сломать диадему, пусть и фамильную, только бы остаться в живых! Избежать проклятия именного камня! Но и это не спасёт, уверена, королева Клотильда самолично приколет этот алмаз на моё платье, если понадобится.

Она не простила. Я поступила с нею слишком жестоко и вот теперь расплачиваюсь.

— Что с вами, ваше высочество? — ахнула Берта с порога, едва увидела как я, обняв себя руками за плечи, мечусь по комнате, будто раненый зверь.

От неожиданности даже назвала меня по громкому титулу, который ровным счётом ничего не значил. Королевская кровь давно не считается священной, иначе бы «хромая Клод», как её называли за глаза, не посмела убить меня. Может, муж-король не так уже был и неправ, когда избегал её привязанности?

— Вы переживаете, что платье будет вдовье? — Берта истолковала всё по-своему. — Я пришью к нему такое тонкое кружево, что вам все столичные госпожи позавидуют.

— О, не надо, пожалуйста — улыбнулась я, остановившись и растерянно посмотрев на молочную сестру. Мне вдруг захотелось подбежать и обнять её, как я делала в далёком детстве, когда магия крови ещё не сковало ледяной бронёй девичье сердце. — Ты ведь не хочешь сделать меня посмешищем! Шитьё оставь швеям.

— Вот, вы улыбнулись! А мне того и надо! — Берта залилась заразительным смехом, даже вечно плаксивый голос изменился.

В такие моменты мы могли дурачиться или кидаться подушками, а я забывала, что должна «нести в осанке и выражении лица королевское достоинство, перед которым всякий захочет склонить голову». Так говорила мама, потому что понятие не имела о королевском достоинстве, но прочитала немало любовных романов, где те, кто никогда не бывал в «Шипастой розе», пыталась представить, каково это — быть принцессой.

— А почему вы плакали? — Берта снова погрустнела, заметив мои слёзы.

— Потому что я хочу танцевать на балу и растапливать ледяные сердца! — ответила я, гордо вскинув подбородок. Пусть никто не узнает моих страхов, ледяные принцессы ничего не боятся! Если бы меня сейчас видел отец, он бы мной гордился!

У меня будет неделя, чтобы придумать, как остаться в живых даже с алмазом Катринии в диадеме.

Когда время истекло, решение я нашла. Не идеальное, но его мне подсказал сам Двуликий.

3

Подготовка к званому приёму напоминала подготовку к смотринам невест, проводимых при первом тридцатилетии моего отца.

Он часто рассказывал, как к ним подводили благородных дочерей: дева постилась, проводила дни с учителем танцев, оттачивающим каждое движение и поворот головы под звуки спокойной или ретивой музыки, а также с учителем этикета и госпожой-воспитательницей, в чьи обязанности входило подготовить к ответам на каверзные светские вопросы соперниц и светских кумушек.

Примерка платья, туфель, даже выбор чулок считался священнодействием, ритуалом, в котором недопустима малейшая оплошность. Что уж говорить об украшении причёски и подборе драгоценностей!

Тут нельзя перестараться, чтобы не показаться вульгарной, но и негоже ограничиться скромной брошкой. Развязать языки светским сплетницам, которые разнесут по всей столице вести, что такая-то семья совсем обнищала, беда велика, тут потенциальный жених и смотреть не станет в твою сторону.

И вот теперь я был в роли этой девы. Не то чтобы собирался покорять даму, за эти дни даже мысли о таинственной Ниаре Морихен оставили мою голову.

Геранта умерла, что мне толку в той, кто была ей лишь дальней родственницей! Как бы ни был заманчив её портрет, её снимок, я сомневался, что вживую она сможет привлечь моё внимание дольше, чем на пару минут.

И всё же нет-нет, а считал дни, оставшиеся до нашей с ней встречи. В том что она состоится, не было никакого сомнения.

И всё же захочу ли я посмотреть в её сторону во второй раз?

Даже Оливия, несомненно приятная и не лишённая женских чар, а ещё довольно бойкая и независимая, если можно так сказать о незамужней даме, перестала вызывать интерес, когда я познакомился с нею в приватной обстановке гостиной за чашкой чая и светской болтовнёй, больше меня не интересовала.

— Вы так хотите замуж? — внезапно спросил я, потирая переносицу и пользуясь образовавшейся паузой в разговоре. К счастью, Оливия не была болтливой, если дело не касалось её картин.

Каждый день после обеда она пару часов посвящала себя живописанию и даже приглашала меня полюбоваться на результат, которым несомненно гордилась. Я неизменно отказывал себе в удовольствии сказать ей правду.

Лгать Дракону незачем. Сильный может позволить себе правду, а я пока набирал мощь: вскоре после переезда в столицу ко мне потянулись высокопоставленные визитёры.

Огнепоклонники больше не были лишь кучкой фанатов, объединённых идеей о мировом грядущем господстве Драконов. Теперь в их ряды влились люди, обличённые властью и закованные в прагматичный цинизм.

И как лорд Лаветт не пытался помешать мне сблизиться с некоторыми из них, мешаясь под ногами, я своей цели достиг. И на предстоящем званном вечере закреплю связи и обрету больше свободы.

И возможно, даже выслушаю их соображения касательно моего господства в Сангратосе. Будет чему улыбнуться после окончания всей истории.

Я находился в прекрасном расположении духа, деньги потекли в карманы рекой. Через тщедушного вертлявого наследника банковской империи господина Цетхема я получил доступ к вкладу, сделанному несколько сотен лет назад. Моим отцом, например.

И вот теперь я мог поговорить с Оливией наедине, как когда-то объяснился с Исиндорой, её бабкой.

— С чего вы решили?

В голубых глазах леди вспыхнула злость. Эта дама не была розой без шипов.

— С того, что ваш дядя планирует наш союз, но мне вы не по нраву.

Глаза «Розы» сузились ещё больше, а щёки вспыхнули.

— Разве союзы заключаются лишь по любви? Это непрочная основа, — Оливия покусывала губы, и мне было любопытно услышать её умозаключения. — Мой дядя хочет, чтобы наша семья стала так близко к трону, насколько это было возможным.

— Однажды ваш предок уже слушал предсказания астрологов, но они не сбылись. Вам лучше обратить внимание на молодого короля. Королевой, конечно, он вас не сделает, вы не той масти, но в фаворитки сгодитесь. Может, даже родите бастарда.

На мои откровенные речи она реагировала вполне предсказуемо: то бледнела, то старалась скрыть гнев за чашкой чая, делая глоток, а потом застыв с прибором в руке, смотрела на блюдце на столе. Сжимала губы в тонкую линию, словно так я не замечу, как они дрожат. Старалась не расплакаться, это уже вызывало во мне уважение.

Но не жалость. Если она хочет стать моей спутницей, должна понимать, что Драконы безжалостно-правдивы. Я давал ей возможность избежать оков брака, о котором она будет жалеть всю жизнь.

— Так хотя бы вы сможете уклониться от остывшей страсти короля, а со мной всё будет иначе. Я не хочу вас, но буду посещать вашу спальню с завидной регулярностью, чтобы обеспечить себя потомством, которые вы не принесёте. А если, да простят меня Боги, всё же сможете выносить дитя Дракона, то оно разорвёт ваше чрево, когда наберёт силу, чтобы жить вне его.

Я говорил и улыбался, но моя жестокость не была бессмысленной. Мучить слабого, не имея на то прямой выгоды, удел трусов. Я защищался. Как тогда, в случае с Исиндорой.

— Все пророчества — просто пыль, которую бросают в глаза доверчивым простакам. Или тем, кому застилает глаза жажда власти.

Веснушки на лице Оливии сделались яркими на фоне бледной кожи, но она по-прежнему смотрела мне в глаза, храня в глубине их выражение детской обиды, смешанной со злостью: «Как ты посмел?» Её взгляд напомнил мне о той, кого я потерял раньше, чем сам того захотел.

— А если нет? Если всё это то единственное, ради чего стоит жить? — задыхаясь, наконец, проговорила она, сжимая ручки подлокотника кресла с такой силой, что аж костяшки пальцев побелели. — Мы ждали вас, господин, вам-то оно всё равно, но вы поймёте, не сейчас, так со временем, что лучше меня, соратницы и готовой ради вас на всё, вам не сыскать! Вы не любите меня? Так и я вас презираю. Быть великим существом, равным которому нет в целом свете, и не иметь ни капли гордости или жажды власти, не хотеть править миром, сжигать дотла города вместе с непокорёнными, это быть ящерицей. Не Драконом!

Она вскочила на ноги и бросилась из комнаты прочь, но, остановившись на пороге, держась за ручки распахивающихся дверей, обернулась и бросила через плечо:

— Вы уверены, что вы тот, за кого мы вас принимаем? Вот и докажите мне!

Я склонил голову набок, медленно очерчивая в воздухе невидимые прочим знаки, словно слушал музыку, доступную лишь мне, и почти не смотрел на Оливию. Она фыркнула и громко хлопнула дверьми.

Забавно: меня сравнили с ящерицей! Что бы сказала на это Геранта?

4

Ниара

Я явилась на приём одной из первых, дождавшись, пока моя семья засвидетельствует почтение королеве-матери. И только тогда дала знак герольду назвать громко моё имя.

Так было положено: послушница сокровищницы не могла ехать в одном экипаже вместе с остальными, не имеющими входа в залы драгоценных слёз Двуликого. Я явилась в замок «Шипастой розы» с гордо поднятой головой, на которой плотно, будто обруч, сидела диадема с прикреплённым к ней алмазом Катринии.

Едва войдя в зал, почувствовала, как на меня смотрят все присутствующие. Кто с жалостью, но всё больше с любопытством и холодной брезгливостью. Невенчанная вдова повсюду несла печать своего невольного греха, ибо без греха наказания не бывает.

— Ваше величество, — склонила я голову и присела в глубоком реверансе, ожидая, пока мне позволят встать. Тогда она увидит, не может не увидеть, как я обошла её «подарок». — Благодарю за приглашение, это отрада для меня быть среди счастливых людей.

— Встаньте, Ниара, — в голосе королевы Клотильды я слышала еле сдерживаемое злорадство. — Я вижу, вы вняли моей просьбе. Алмаз Катринии вернулся в сокровищницу благодаря вашей склонности к драгоценным камням, я не могла лишить вас заслуженного триумфа.

Я подчинилась и распрямилась с лёгкой улыбкой на губах.

— Вы можете весь вечер сидеть подле меня, бедняжка. Я понимаю, каково это — быть вдовой во цвете лет! Синий траурный цвет так идёт вам, Ниара!

И тут же осеклась, увидев брошь на моей груди, закреплённую так, чтобы не сразу бросаться в глаза.

Я выбрала для приёма скромное синее платье, на котором отсутствовал даже намёк на вырез. Застёгнутое на все пуговицы до самой шеи оно как нельзя лучше подходило под траур. Портниха обрамила рукава и ворот чёрными кружевами, не оставляющими сомнений в том, что хозяйка платья скорбит по недавно ушедшему.

И всё же оно было излишне пышным, с тремя подъюбниками и кокетливыми защипками ткани по подолу, привлекающими внимания при вальсировании. Это было платье-вызов, но скрытый, тут не придерёшься по форме, а по сути не каждому захочется обсуждать белые подъюбники, выглядывающие при кружении в танце. Вдове танцевать и не положено.

— Благодарю, ваше величество, за вашу безмерную доброту ко мне, — продолжила я, усевшись на место подле королевы. Стул, разумеется, находился на уровне гораздо ниже, чем королевское кресло, и я могла разговаривать с хозяйкой зала, опустив глаза и склонив голову, как бы в почтении.

И тогда королева не увидит иронии в моём взгляде. Я никогда не могла, да и не считала нужным её скрывать.

— Вы надели «вечерний изумруд»? Странный выбор для девы вашего положения, — теперь голос её вдовствующего величества звенел от ярости. Наверное, не будь она столь терпеливой, не чувствуя на себе сотни пар глаз, то надавала бы мне по щекам.

— Из сокровищницы Двуликого, ваше величество. Сам великий Бог указал мне на эту брошь во сне, я не посмела ослушаться, — спокойно ответила я, не поднимая глаз.

Вот так, она теперь бессильна!

— Боги часто играют нашими судьбами, но такова уж участь смертных, — вздохнула одна из фрейлин королевы, немолодая дама с вечно опущенными уголками тонких губ, ей королева доверяла больше прочих.

— Посмотрим за сегодняшней игрой, — королева подала знак позвать следующего гостя и совсем перестала обращать на меня внимание, но и от себя не отпускала. И пусть мне не грезилось сегодня веселиться, я была рада вырваться из душной кельи сокровищницы, не утруждаясь визитом в родной дом или к многочисленной родне.

Будучи королевской крови, принцессой дома Биливингов, я не имела права даже думать самостоятельно. Моими суждениями никто не интересовался, кроме отца и Берты, да и они могли только выслушать, но не изменить того, что выбрал для меня король или его мать.

Я не могла нарушить этикет, хотя честно пыталась много раз, за что нещадно получала по носу, разбивая его в кровь. Я не выбирала своей судьбы, и всё же меня решили выдать замуж, а потом, когда жених погиб по нелепой трагической случайности, вздумали избавиться. Как от нарыва, портящего кровь и внешний вид.

Ведьма, потомок ведьмы, чуть не наложившей на себя руки от безумия, поразившего её в середине жизни, бесполезная принцесса, старшая дочь, из-за которой не выдать замуж младших. Я никогда не жалела себя, мне было чем гордиться, я почти добилась того, что могла жить вне каменной стены из правил, придуманных не для таких, как я, и вот птица, не успев взлететь, снова очутилась в клетке.

— Странный выбор броши, Ниара! Вам не душно, вы бледны? — королева заговорила со мной, покончив с приветствиями моей семьи, явившейся на приём в полном составе. Они кланялись королеве так низко, даже мой отец вёл себя столь подобострастно, будто имел намерение загладить вину.

— Есть немного, ваше величество, но я понимаю свой долг и не оставлю вас, — пролепетала я, на этот раз осмелившись посмотреть «хромоножке Клод» в глаза. — А насчёт выбора, так Боги не раскрывают замыслы смертным. Но мне с этой брошью очень спокойно.

Да простит Двуликий за мелкую ложь, но я и сама была не уверена, что говорю неправду. Конечно, не во сне, но наяву, разбирая сундук с разбитыми и поломанными драгоценностями, ничего не стоящими побрякушками, я вдруг наткнулась на совершенно целую брошь и вспомнила о том, что болтали послушницы и служительницы за долгой нудной работой.

— Один камень из сокровищницы рядом с другим укрощают друг друга. Конечно, золотисто-зелёные бериллы не стоят и рядом с мощной магией старого алмаза, говорящего с теми, кто имеет дар их услышать, но другого варианта у меня не было. Не воровать же из сокровищницы!

За такое ни Боги, ни люди не простят, а полудрагоценная брошь слишком малозначима, чтобы за неё карать. И если это не так, она придавала мне уверенности в благоприятном исходе. Алмаз Катринии, закреплённый на диадеме так искусно, что никто бы не догадался, насколько он чужероден ей, не спешил губить меня. Я не чувствовала его силы.

Но вдруг всё изменилось. Герольд провозгласил о прибытии семейства Лаветт, на что я не обратила бы внимания, настолько незначительны были эти персоны, угодливо расстилающиеся перед троном, если бы не взгляд одного из них.

Высокий мужчина средних лет не сводил с меня глаз, таких тёмных, что хотелось приблизиться и попробовать разглядеть себя в них. И одновременно встать, громко скрипнув стулом по паркету, притвориться больной и выйти, отгородиться от него за двойными дверьми. И чтобы никто никогда обо мне не вспомнил.

Но я осталась недвижима и безмолвна.

— Милорд Дэниел Рикон, — объявил герольд таким тоном, словно в этом человеке, выглядящим так молодо и так старомодно даже в новеньком дорогом костюме «с иголочки», не было ничего необычного. Я больше не смотрела на него, да и он отвёл глаза, но мне хотелось забыть обо всём и тронуть королеву-мать за рукав.

«Разве вы не замечаете, что он вошёл сюда не как гость, а как хозяин?» — спросила бы я её, но горло сдавил спазм, а голова закружилась. Я осталась безгласной. Живой куклой, сопротивляющейся нитям, привязанным к её рукам и голове, нитям, повинующимся твёрдой руке.