Дракон с отрезанными крыльями

Глава тринадцатая: Урод и дикарь

Дождь стал именно тем, в чем сейчас нуждался Дарре. Холодный, хлесткий, отрезвляющий, возвращающий обратно на землю. К тому, что произошло два года назад и ни позабылось, ни сгладилось, как бы Дарре не пытался себя в этом убедить. «Урод и дикарь» из уст Айлин намертво впечатались в душу, оставив на ней точно такой же рубец, как отрезанные крылья — на теле. Он тоже не собирался заживать. А сегодня оказалось, что жить с ним Дарре так и не научился.

Он презирал себя за эту слабость — а как иначе можно было назвать одержимость рыжей девчонкой? Какие бы гадости она ни придумывала, чтобы его задеть, как бы ни пыталась указать ему на место; один взгляд — и Дарре переставал собой владеть. Как тогда, на ярмарке, превратившись из ящера в человека и получив от хозяина поперек разлинованной спины. Как при второй встрече, когда они с Вилхе завалили в дом со связками куропаток в руках и Дарре, меньше всего на свете ожидая увидеть за столом Айлин, уронил себе на ногу топорик — добро, не острым краем. Как потом, на малиновой поляне, поцеловав Айлин и огребя от нее за это по полной программе. Дарре с тех пор даже запаха малины не выносил, потому что вызывал он только тупую боль в груди и эхом отзывающиеся в голове слова: «урод», «дикарь».

Вряд ли, конечно, он мог рассчитывать на иную реакцию, учитывая, каким Айлин видела его на ярмарке и кем считала в последующие годы. Но на несколько секунд показалось, что все это было лишь притворством, скрывающим истинные чувства, что Айлин сама захотела этого поцелуя, и не отталкивала, и только прижималась все крепче, и даже пыталась его продлить; а у Дарре спина перестала болеть и в голове не осталось мыслей об уродстве и невозможности нелепых мечтаний…

Он чуял тогда, что Айлин пришла не одна, и предполагал, что это очередная гадость с ее стороны, и все равно поддался зову, сделав очередную ошибку. А их и так было слишком много, чтобы рассчитывать на какое-то чудо. И пусть однажды боги совершили для него невероятное, вырвав из лап хозяев и подарив лучшую на свете семью, верить в новую милость совсем не получалось. Даже когда плечи вдруг расправились, мышцы окрепли, росту прибавилось почти на целую голову за каких-то пару месяцев, и девицы, что посмелее, стали тайком на него заглядываться, Дарре не изменил отношения к самому себе. Какой бы ни стала оболочка, он-то знал, что там, внутри. И пусть проведенные в неволе годы потихоньку перекрывались заботой приемных родителей, пониманием названого брата и нежностью названой сестры, Дарре никогда не считал себя равным им. Слишком хорошо помнил, каким они взяли его в дом. И избавиться от этого ощущения никак не мог.

Может, если бы удалось сделать для них что-нибудь нужное, необыкновенное — такое, как подаренная ими ему новая жизнь, — Дарре было бы проще смириться с самим собой. Но благодарность давила иногда почти невыносимым грузом, особенно когда Дарре осознал, что именно из-за него Айлин стала лишней в доме Арианы и Лила. Их любовь и забота раньше принадлежали ей, и потому Дарре даже не злился на ее издевки. Сам был виноват, оттолкнув, когда она пыталась ему помочь. Но большего унижения, чем жалость рыжей девчонки, Дарре не испытывал никогда в жизни. Каждое указание, каждый совет будто втаптывал его в грязь, напоминая о том, кем он был на самом деле. Те же самые вещи от родителей и даже крошки Аны воспринимались совсем по-иному: с признательностью и теплотой. А с Айлин словно Энда душой овладевал, вынуждая дерзить, огрызаться, насмешничать и даже упрекнуть в том, что она купить себе дракона хотела. Разве не знал он тогда, что вовсе не для себя она старалась, отдавая Лилу последние деньги? Разве не понимал, сколь оскорбит ее подобное подозрение? Вряд ли меньше, чем Дарре оскорбили ее «урод и дикарь». Что ж тогда бесился так, и метался, как зверь в клетке, и даже ненавидеть пытался, да только все без толку? Увидел сегодня — и будто не было никакой грязи. Только удивительно белая нежная кожа, только золото пышных волос, только вздох из чуть приоткрытых уст и все тот же сводящий с ума взгляд теплых карих глаз. Дарре в секунду все вспомнил: пальцами, касавшимися шелковых прядей; губами, прочувствовавшими невозможную сладость поцелуя; всем своим сердцем, заколотившимся предательски, пока Дарре не осадил его и себя, причинив новую боль и окончательно все разрушив. Дернул же Энда вспомнить те слова: Айлин, может, и забыла про них давно, и про их вражду, и про тот поцелуй, который вряд ли хоть что-то для нее значил.

Вернулась…

А он так и не смог ни вытравить ее из души, ни почувствовать себя хоть сколько-нибудь ее достойным…

И что теперь? Будет приходить к родителям в госпиталь, встречаясь иногда и с ним, или забудет сюда дорогу, чтобы только его не видеть? Дарре даже не знал, что из этого хуже: ловить презрение в ее взгляде или знать, что из-за него она вовсе не желает здесь появляться.

Впрочем, велика честь для такого, как он. Это сегодня Айлин заметила, оторопела даже, не узнав с первого взгляда. Да и явно не ожидала увидеть его в госпитале. А потом просто перестанет замечать. Как, в общем-то, и никогда по-настоящему не замечала.

Дарре сжал кулаки, подставил лицо дождю. Он должен справиться с этим, чтобы хоть как-то себя уважать. Неожиданно выявившийся дар исцеления стал первым шагом на пути к возвращению чувства собственного достоинства. И бросить все сейчас было последним делом. Тем более что Эйнард обещал положить все силы на поиск способа залечить эти эндовы рубцы на спине. И Дарре дал слово другу своего отца, что не бросит его в трудной ситуации. Что изменилось теперь? Один взгляд рыжей девчонки — и он забыл о долге? Тогда правильно она его дикарем и уродом назвала, еще и не того заслуживал.

Дарре замотал головой, оперся на ближайшее дерево. Решить — решил, а что делать с не желающим подчиняться приказам телом? Может, два года разлуки так повлияли, что встопорщилась каждая клеточка, и дыхание сорвало, и в голове стало пусто и легко, словно мысли все разом исчезли? И только занывшая спина напомнила о прошлом опыте, сбросив на землю и вернув разум. Пожалуй, она не даст поддаться этой эйфории, если снова станет так реагировать на присутствие Айлин.

Объяснить эту связь Дарре не мог. Айлин не имела никакого отношения к издевательствам его хозяев, скорее всего, даже не зная о них. Но после достопамятного поцелуя и воспалившихся следом до гнойных нарывов шрамов спина отзывалась стреляющей болью на каждую новую встречу, вызывая у Дарре всякий раз острый приступ неприязни к самому себе из-за такой чувствительности. А еще мужчина! Сказать кому — засмеют, до конца жизни от глумления не отделаешься.

Отец вон хоть и был драконом, а подобными глупостями не страдал. По нему вообще не поймешь, что он испытывает в тот или иной момент. А ведь тоже жизнь помотала, да еще и не три года, а на десяток больше. Хватило, наверное, чтобы научиться держать себя в руках и скрывать истинные чувства, как и подобает настоящему главе семейства.

Дарре изо всех сил старался быть на него похожим, отгораживаясь, не рассказывая, запирая эмоции в самый дальний угол души, но физиономия выдавала все секреты. Родители читали по ней, как по открытой книге, — спасибо, хоть относились с пониманием, позволяя ему самому решать, что выносить на свет, а с чем справляться самостоятельно. Вот только справляться получалось так, что хоть волком вой. Почти шесть лет нормальной жизни среди людей, а все звереныш внутри сидит. То от ужаса сжимается, то подлость ждет, то очевидных вещей не замечает, выставляя Дарре на очередное посмешище. Как сегодня. Как два года назад с поцелуем. Что делать в таких ситуациях, Дарре не знал совершенно. Но поделиться пережитым — хоть с Вилхе, хоть с матерью — было невозможно: слишком личное, слишком глубокое и… словно связывающее с рыжей девчонкой. Вряд ли, конечно, ей было дело до него и его фантазий. Но пока не отняла окончательно последнюю надежду, которую даже «дикарь и урод» убить не смогли…

Дороги домой аккурат хватило на то, чтобы хоть как-то привести себя в порядок. Лишь бы за столом удалось не привлекать к себе внимания: мать в душу не полезет и даже не спросит ничего, зная, что жалоб от него не услышишь, но расстроится как пить дать. После четырнадцати лет мытарств Дарре достались совершенно необыкновенные родители: добрые, чуткие, невероятно терпеливые и любящие, вопреки всему. Дарре до встречи с ними знать не знал, что такое отцовская забота и материнская нежность, а теперь горло был готов за них перегрызть и, несмотря на скорое совершеннолетие, испытывал к родителям самое что ни на есть мальчишеское почтение и глубочайшее уважение. Они подарили ему жизнь, вернули самого себя и веру в будущее. Пусть больше не драконье — жалеть там стоило только о невозможности полетов и никак не об отношении бывших собратьев. Оказалось, что семья Дарре среди людей, несмотря на пережитые когда-то мучения и не всегда благожелательное отношение отдельных армелонцев. Все же большинство из них приняло дракона весьма приветливо, не стесняясь время от времени рассказывать ему о тех временах, когда и в их городе ненавидели «эндово отродье», и тех событиях, что навсегда изменили это отношение.

Дарре с интересом и некоторой иронией слушал эти истории, стараясь вычленить из них правдивые эпизоды и сложить истинную картину подвига Лила. Спросить у отца прямо наглости не хватало: коли тот сам не счел нужным поведать об этом приемному сыну, значит, не считал необходимостью. Впрочем, поводов для ревности у Дарре точно не было: он как-то пробовал распытать на этот счет Вилхе, но быстро понял, что названый брат знает не больше него самого.

— Отец, говорят, полнеба закрыл, когда в дракона оборотился, — только и заявил по большому секрету и с невероятной гордостью тот. — Жалко, что теперь разучился превращаться, — вот бы посмотреть.

— Взрослые драконы ненавидят людей, — тут же осадила его Ана, хмуря красивые брови, — пора бы и запомнить это, Вилхе! И не смей Дайе просить образ ящера принять: если он нас бросит, я тебе этого никогда не прощу!

Мнения самого Дарре она в расчет не брала, по-прежнему относясь к нему, как к неразумному ребенку. Не сказать, что Дарре это нравилось, но возражать сестре он попросту не мог. Когда это чудо с кукольным личиком и совершенно железным характером начинало говорить невероятно взрослые вещи — такие, что самому Дарре и в голову не приходили, — хотелось только соглашаться, тая от нежности и умиления.

Дарре понятия не имел, что способен испытывать подобные чувства — наверное, совсем не мужские, но слишком теплые и приятные, чтобы стыдиться их или от них отказываться. Особенно когда в глазах Лила проскакивали абсолютно те же эмоции, и столь сильные, что даже он не мог их скрыть. Ана, кстати, и об отце заботилась ничуть не меньше, чем о Дарре, и точно так же пыталась держать его в ежовых рукавицах, как и названого брата. И Лил тоже подчинялся, очевидно, не считая это чем-то зазорным. И только Вилхе постоянно отстаивал право на собственные решения, ссорясь с сестрой, дуясь и все равно защищая ее от любой опасности.

Дарре невольно улыбнулся, берясь за ручку входной двери. Этот дом в последние шесть лет стал его крепостью. Тут он мог укрыться от всех неприятностей: спокойствие проникало в душу с самого порога, ограждая от бед, изгоняя страх, неуверенность, смятение. Он уже привык, что здесь ему рады, и ждут допоздна, и беспокоятся за него. Это изумительное, такое сладкое слово — семья. И волшебное ощущение уюта и собственной нужности.

— Дайе! — озабоченно сердитый голос Аны, так и называющей его полюбившимся чуть исковерканным именем, заставил вздрогнуть, а от ее недовольного взгляда Дарре тут же потянуло осмотреться, не натащил ли он в дом грязи, и перебрать в памяти ее поручения в попытке вспомнить, какое именно он не выполнил. — Ты почему под дождем гулял? Вымок весь! Не мог в госпитале грозу переждать?

Дарре усмехнулся: заботится сестренка. А сама бдит, чтобы никто из-под ее контроля не выбился. Маленький домашний тиран.

Дарре подхватил ее под мышки, поднял, как пушинку, и усадил на какой-то выступ почти под потолком.

— Не ворчи, — заявил он, — как старушонка беззубая. Я, между прочим, на обед торопился: ты обещала мне невероятную вкуснятину, и я не мог ждать из-за какой-то мороси.

— Ничего себе морось: забора из окон не видно! — возмутилась Ана и, уцепившись руками и ловко повиснув на ногах, перевернулась, спрыгнула на пол. Стиснула в кулачке край рубахи Дарре, выжав из той лужицу воды, и неодобрительно посмотрела на брата. — Мало Вилхе зимой с лихорадкой свалился, хочешь следующим быть?

Дарре качнул головой, снова поймал уворачивающуюся сестру и снова устроил ее на смешном насесте.

— Я не заболею, я же дракон, — улыбнулся он и, не заглядывая на кухню, где, судя по доносившимся звукам, хлопотала мать, взбежал в свою комнату. Дракон — не дракон, а переодеться следовало, прежде чем садиться за стол. Жаль только, полотенце с собой не захватил — голову вытереть. Придется потом новые упреки от сестры выслушивать. И как только матери удается ее угомонить?

Раздался стук в дверь, и Дарре, недоуменно распахнув ее, увидел на пороге Ариану. Сердце на секунду екнуло, напуганное мыслью о том, что мать хочет спросить его об Айлин. Но она только улыбнулась и протянула полотенце.

— Очень голоден, или остальных подождем? — спросила она, как будто не знала, что Дарре скорее сдохнет от голода, чем проявит неуважение к отцу и брату. — Лил обещал не задерживаться, но гроза, наверное, спутала планы. Теперь даже не знаю, когда вернутся.

— Скоро, ма, — улыбнулся Дарре и почему-то вспомнил, как это слово впервые сорвалось с его уст. Он к тому времени уже долго — точно не меньше года — мысленно называл Ариану и Лила родительскими именами, примеряя, мечтая и греясь от этих незатейливых слов. Не думая, правда, что когда-нибудь решится произнести их вслух, ни в коей мере не считая себя достойным считаться сыном таких людей. Но в повседневных делах, когда Ариана похвалила за сооружение теплицы и восхитилась мастерством Дарре, он смущенно отозвался: «Да ладно, ма». И замер, похолодел, ожидая реакции. Как будто все еще не знал, что родители не способны на подлость и жестокость. И что они не высмеют, не укорят нахальством, а только порадуются его отношению.

Ариана тогда обняла склонившегося над оставшимися от работы досками сына, прижалась губами к его макушке и, кажется, даже подавила всхлип, но не сдержала слез, замочивших пару его вихров, и Дарре после ее ухода раз за разом трогал это место, чтобы убедиться в реальности произошедшего.

Она все поняла и приняла такого сына, как он. Что в сравнении с этим значили язвы рыжей девчонки? И даже этот злосчастный поцелуй и последовавшие за ним оскорбления?

— Они лишней минуты без тебя прожить не могут, — чуть дрогнувшим голосом продолжил Дарре. Мать, в отличие от Айлин, обошлась с помешанным на ней драконом совсем иначе. Впрочем, и Лил, наверное, был умнее приемного сына, и не пытался раз за разом обидеть желанную девушку, и не пугал ее своей несдержанностью. Потому и история у них вышла совсем другой. — Так что вернутся по самой короткой дороге: ты и на стол накрыть не успеешь.

Ариана улыбнулась, хотя и чуть встревоженно, и Дарре очень надеялся, что она не догадалась об истинной причине его заминки. С нее и про его настоящее отношение к Айлин понять станется. То-то будет позору.

— Отдохни пока, после ночной смены-то, — предложила она и направилась к двери. — Я позову, когда все будет готово.

Дарре кивнул, и она оставила его в одиночестве.