Дрянь с историей

Глава девятая. Воздаяние и разговор по душам

Чувствуя беспокойство спутницы или сознавая своими шерстяными мозгами, что женщина не отстаёт, клубок внизу лестницы заметно ускорился и помчался вперёд длинными прыжками. Ева бежала за ним, стараясь не думать, как это может работать. Плевать, на самом деле, лишь бы вывел куда нужно!

Просторный зал, освещённый несколькими холодными тусклыми лампами на батарейках, распахнулся впереди внезапно. Вот только что она бежала по тёмному коридору, а тут вдруг вылетела на открытое пространство, промчавшись по спящему ритуальному рисунку.

На то, чтобы сориентироваться, ушла пара мгновений, но именно их не хватило. Ева видела, как Медведков воткнул иглу в сердце Серафима, распятого на стене. В груди кольнуло — словно эта игла досталась ей, но опускать руки и отчаиваться она не собиралась. В сказках требовалось иглу сломать, и, значит, пока это не случилось, оставался шанс.

— Стой!

Дар потусторонника почти бесполезен против человека, а табельное оружие она при смене работы сдала, но кое-какие универсальные приёмы в арсенале имелись. Почти следом за окриком в плечо Медведкова прилетел «кулак» — сгусток силы. Декана отбросило в сторону от Сефа. Но от следующего прыткий старик успел увернуться.

— Ах ты дрянь! — выдохнул он и швырнув в Еву в ответ чем-то похожим. Раз, другой — силы ему было не занимать. Только на стороне Калининой был опыт последних лет в патруле и твёрдое намерение не допустить убийцу к Сефу. Она чуяла, что его ещё можно спасти.

Очередной пролетевший мимо «кулак» ударился в шкаф с лабораторным оборудованием, там что-то разбилось и зловеще зашипело, Медведков ругнулся…

— Стоять! — К месту обоих пригвоздил не возглас, а грохот сопровождавшего его выстрела.

— Яков! — облегчённо выдохнул декан и двинулся к нему. — Мальчик мой, не представляешь, как ты вовремя!

Ева ощутила холодный ком в горле, оборачиваясь к Стоцкому. Она не знала, что он побежал следом, не заметила его — как и было велено, не оборачивалась. А он пришёл, подобрал пистолет Сефа, пока они с деканом были заняты друг другом. И неужели?..

— Я сказал, стоять! — повторил тот, без колебаний направляя оружие на своего учителя.

— Ты… Ты что, предашь меня? — неверяще выдохнул Медведков, явно не ожидавший такого поворота. — Я сделал из тебя хорошего чародея, я…

— Полиции расскажете, — ответил тот. — Ева, сможешь снять Серафима с рисунка? Не уверен, но мне кажется, что тот даже сейчас тянет из него силу. Или лучше присмотри за этим.

— Давай мы его для начала свяжем, не думаю, что пара секунд что-то изменит, — решила она. — Не хочу сюрпризов.

— Яков! Ты не можешь… Ладно эта непонятно откуда взявшаяся девка, но ты! Я же столько для тебя сделал! — Кажется, предательство одного из воспитанников, из тех, кого Медведков считал своими, задело его на порядок сильнее, чем идущая по следу полиция.

— Руки! — резко велела Ева. Верёвки тут тоже нашлись, и ей не хотелось думать, для чего их использовали раньше.

— Девка, как вы выразились, дочь обожаемого вами Градина. И я очень хорошо её сейчас понимаю, — угрюмо проговорил Стоцкий, наблюдая за тем, как Калинина от души затягивает узлы.

— Ты⁈ Не может быть! Как ты… после того, что они сделали с твоим отцом!

Выражение лица декана стало донельзя потерянным и недоумевающим, но Ева не посчитала нужным отвечать. Сказать она могла многое, но не видела смысла выворачивать душу перед убийцей. Под конвоем его отвели в пустой угол и, усадив на пол, связали ноги.

— На, возьми. Ты, наверное, лучше умеешь с этим управляться. — Стоцкий со слабой улыбкой протянул пистолет рукоятью вперёд. — Не люблю оружие…

— Ты отлично справился! — Ева ободряюще сжала плечо мужчины.

Её ответная улыбка вышла не менее бледной, но оружие Калинина взяла, и после этого от сердца окончательно отлегло. Червячок сомнения точил до последнего, и до этого самого момента она ждала подвоха. Но нет, Стоцкий решение принял твёрдо и следовал ему до конца.

Дрянина в четыре руки сняли со стены и аккуратно уложили на пол подальше от всех рисунков. Артефакт личины опять оборвал цепочку и выпал, но его даже не стали подбирать — не до того. Потусторонники пытались понять, что с Серафимом.

Серая кожа приобрела голубоватый оттенок, а заполнившая таз кровь определённо не была нормального цвета и тоже отдавала не то синевой, не то зеленью — при таком освещении сложно было понять. Пронзённое иглой сердце Дрянина не билось, но зелёное пламя в глазах трепетало как живое, а ещё он явно дышал — медленно, очень редко, неглубоко, но Еву затопило волной облегчения: Сеф продолжал цепляться за жизнь.

Она порывалась вынуть иглу, но Яков остановил и посоветовал не трогать. Вообще ничего не трогать, пока не разобрались. Конечно, оставался риск, что с каждой минутой уменьшались шансы на благополучный исход, но Ева скрепя сердце признала правоту коллеги: действуя без понимания, гораздо легче всё испортить, чем исправить. Кому, как не ей, это понимать после ритуала в церкви?

— Пойду у этого спрошу, — решительно поднялась Калинина. — Пригляди тут.

Связанный и обессиленно привалившийся к стене, Медведков выглядел жалко, только жалости не вызывал, одну лишь брезгливость.

— Как его спасти? — требовательно спросила Ева. Когда декан не ответил, наклонилась, сгребла за ворот, встряхнула. — Говори!

— Никак, — криво усмехнулся он.

— Врёшь! Как его спасти? Ну!

Калинина вновь ощутимо встряхнула сухощавого мужчину, приложив затылком о стену — раз, другой, с трудом борясь с искушением вовсе размозжить его голову о камень.

— Говори!

— Сломать иглу, — кривясь, проговорил он.

— Опять врёшь! — Ева брезгливо выпустила его, выпрямилась. — Говори, мразь!

— Никак. Сдохнет, туда ему и дорога, — осклабился Медведков.

— Говори! — прорычала она и в ярости пнула по раненому бедру. Старик вскрикнул, дёрнулся, повалился на бок. — Говори, мразь! — новый удар пришёлся в живот, мужчина закашлялся — а третьего не последовало. Стоцкий подоспел, схватил Калинину за локти и оттащил назад.

— Прекрати! Так ты ничего не добьёшься! — попытался достучаться он.

— Ну почему же? — Ева передёрнула плечами, высвобождаясь из чужих рук, но — опомнилась и дальше бить связанного не стала. — Ему полезно, пусть привыкает. Если Сеф умрёт… — выцедила она.

— Не надо! — оборвал Яков, опять взял за локоть и потянул обратно к лежащему на полу телу. — Ты ничего не добьёшься и ничем не поможешь, — увещевал он и продолжал тянуть. — Я думаю, он правда не знает, потому что вряд ли пробовал, так что разберёмся и без него.

— Ты прав! — глубоко вздохнув, окончательно сдалась она. — Если разберёмся…

Ева закусила губу, ощущая бессилие и болезненное жжение в горле. На душе было гадко. Всё шло не так. Они не с того начали, не тем закончили. Так и не поговорили, не объяснились, и никакого «после», на которое она оптимистично откладывала разговор, не осталось. Она опоздала буквально на пару секунд, и теперь…

— Разберёмся, — уверенно заявил Стоцкий, и теперь настала его очередь ободряюще сжать её плечо. Сложно было не заметить, как побледнела и осунулась женщина, глядя на неподвижное тело на земле, как с трудом сдерживала слёзы. — Если ответ про смерть этот нашёл в сказке, то и мы можем попробовать отыскать там нужные ответы. В конце концов…

— Вода! — припомнила Ева и встряхнулась. — И в сказках, и в исследованиях этого урода было сказано, что вода помогает подобным переродцам восстановиться!

— Хорошо. Поищи, тут наверняка есть. А я посмотрю узор и дневники, нужно попытаться понять, что с адмиралом.

Воду Ева нашла, несомненно нормальную, в запечатанной заводской бутылке, и стерильную лабораторную пипетку — тоже, прикинув, как именно станет поить Серафима. Опустилась прямо на пол рядом с ним, разжала зубы…

Так их и обнаружила через несколько минут подоспевшая во главе с историком подмога: Ева осторожно, по капле вливала жизнь в неподвижное тело, а Яков рядом возился с записями учителя, то и дело что-то проверяя и расчерчивая вокруг узоры мелом. И хотя женщина боялась, что это её воображение, но кожа Сефа как будто потихоньку обретала более привычный цвет.

Командовал небольшим отрядом из пяти человек крепкий коренастый мужчина средних лет, назвавшийся Арсением, он и принялся выяснять подробности и организовывать подчинённых на полезную деятельность. Один осмотрел задержанного, сменил верёвки обычными наручниками, попытался помочь с Дряниным, но только развёл руками — целителем он не был, так что оказался совершенно бесполезен. Ещё один вместе с историком отправился искать потеряшку — отставшего где-то по дороге Михаила. А все остальные, без колебаний записав в понятые Еву и Стоцкого, взялись за тщательный обыск.

Повезло, что среди вещей в обжитой лаборатории имелась и небольшая четырёхколёсная тележка, иначе выносить добычу пришлось бы очень долго. Слишком много было бумаг, чтобы Медведков успел их сжечь, а уж когда один из спецов за неприметной дверцей в дальнем углу нашёл ещё один подвал с земляным полом и там на небольшой глубине — первые останки…

Деловитая суета продолжалась долго.

Нашли Михаила и насилу успокоили, потому что, выяснив, во что вляпался Дрянин в одиночестве, без прикрытия, оборотник долго сокрушался и порывался, вслед за Евой, объяснить Медведкову, что о нём думает, кулаками или даже ногами.

Пришёл целитель из местных, школьных, в сопровождении городского судмедэксперта и пары помощников. Он решительно потребовал вывести из подвала и задержанного, и Серафима, и хотя очень хотелось возразить, но Ева согласилась отпустить его, передав пипетку и ту куцую информацию, которой обладала. Всё равно она больше ничем не могла помочь, а здесь — приносила хоть какую-то пользу.

Потом длительные, осторожные, морально тяжёлые раскопки захоронения и сортировка бумаг…

На поверхность Калинина в итоге выбралась в последних рядах и уже скорее рано утром, чем поздно вечером. Когда вывезли документы, книги и препараты, вынесли мешки с останками пятнадцати человек, половина из которых — уже скелетированные.

Дальше предстояла долгая и кропотливая работа по установлению личностей, дат и обстоятельств смерти, и Ева искренне желала следствию удачи. Если с пропавшими студентами всё было понятно, то кому принадлежали остальные, без удачи вряд ли выяснится.

Не стоило и думать о том, чтобы после всего этого завтра вернуться к занятиям, и Ева надеялась, что ректор прекрасно это понимает и сумеет как-то организовать замену. Лучше бы, конечно, сходить к нему и объяснить ситуацию, но не было ни сил, ни желания. Холодный и мокрый после ночного дождя воздух выстудил из головы последние мысли, и она стала тяжёлой и плотной, как будто из цельного куска дерева.

— С вами всё в порядке? — задержался рядом с ней выходивший последним, как хороший капитан, Арсений.

— Что? — очнулась Ева и с трудом сфокусировала на мужчине взгляд.

— Я говорю, может быть, вам обратиться к целителю? — нахмурился он. — После таких впечатлений…

— Да нет, при чём тут впечатления, — поморщилась Ева. — А целители… Вы не знаете, куда унесли Дрянина?

— Решили оставить здесь, в лазарете, — легко ответил он. — Непонятно, чем там могут помочь обычные целители, а местные всё-таки исследователи. Днём должны ещё столичных спецов прислать, которые с ним знакомы.

— Хорошо. Спасибо! Пойду и правда схожу к ним…

Арсений похвалил такое решение и отстал, но через несколько шагов всё же догнал её и пояснил в ответ на озадаченный взгляд:

— Провожу. Как бы вы не завалились по дороге.

Ева только благодарно кивнула в ответ. Завалиться не завалится, но в своей способности сейчас ориентироваться на местности она сильно сомневалась. Да и присутствие рядом кого-то живого приободряло. Просто так. Позволяло верить, что жизнь продолжается.

В палате, где уложили Дрянина, было людно. Побеспокоить пребывающего в непонятном состоянии на грани жизни и смерти пациента толпа не могла, а вот шанс разобраться у этого консилиума был больше, чем у отдельных специалистов.

— Ева! — обрадовался её появлению Стоцкий. — Ты-то нам и нужна!

Бледный и слегка взъерошенный, он тем не менее горел жарким энтузиазмом и усталости явно не ощущал. Да и четверо его товарищей — двое знакомых, с кафедры начертательного чародейства, и двое смутно знакомых, кажется плетельщик и целитель, — тоже не спешили прекращать начатую с вечера работу.

— Я? Зачем? — опешила Ева, но позволила увлечь себя к стулу, стоящему рядом с постелью пациента.

— Те результаты, которые я получил в подвале в твоём присутствии, отличаются от тех, которые мы имеем сейчас, — туманно пояснил Яков. — А ещё твоя проблема — извини, пришлось поделиться ею с коллегами, — интересным образом перекликается с тем, что мы успели выяснить про Дрянина. Нам, конечно, пообещали всяческое содействие со стороны спецов, которые изучали его природу, но когда это ещё будет!

Он попытался объяснить подробнее, но Калинина и в лучшие дни была тем ещё теоретиком, а сейчас вовсе очень туго соображала, поэтому отмахнулась и дала разрешение делать всё, что посчитают нужным.

Пока они делали, Ева просто сидела, разглядывая укрытого до талии простынёй Серафима, и порой бездумно, украдкой поглаживала кончиками пальцев по плечу.

Кожа его уже приобрела привычный цвет и была тёплой, это обнадёживало. И если не смотреть на кончик иглы, торчащей между рёбер, можно было убедить себя, что мужчина просто спит. Просто вот так крепко. Просто… вот так.

Ева закусила губу. Очень хотелось что-то сказать. Попросить не умирать, в очередной раз попросить прощения, пообещать, что всё будет хорошо… Но вокруг суетились люди, не выгонять же их ради этого!

Она, кажется, даже успела немного подремать с открытыми глазами: вот вроде бы только что села, а вот уже один из коллег затирает на полу — бесхитростно, шваброй с тряпкой, — меловые следы от очередного узора, а Яков стоит и растерянно хмурится.

— Что случилось? — напряжённо спросила Ева, мельком глянув на Серафима, но его состояние не изменилось.

— А? Да какие-то странные результаты. Между вами, когда вы находитесь рядом, а больше — когда соприкасаетесь, происходит непонятное перераспределение энергии. Никакие… кхм. Романтические чувства так не проявляются, это нечто совсем другого толка.

— Наверное, это я натворила, — сообразила Ева.

Рассказывать интимные подробности своей ошибки не хотелось, но утаивать их было глупо, поэтому она не только рассказала, но даже вызвалась сходить за расчётами, чтобы показать рисунок, который использовала.

Но тут пришёл злой декан целительского факультета и разогнал всех по комнатам отдыхать. И хотя исследователи продолжали рваться в бой, но возражать никто не стал: пациент явно стабилен, срочно спасать его не требуется, да и непонятно как, поэтому работа может подождать несколько часов. Только Стоцкий всё равно сходил с Евой, чтобы забрать расчёты и схемы. Её присутствие при обсуждении больше не требовалось, все остальные данные на руках. Потом Яков клятвенно пообещал не предпринимать никаких действий без согласования и пожелал хорошенько отдохнуть. Благо проницательный целитель озаботился состоянием вымотанной потусторонницы и выдал надёжное снотворное зелье, без него вряд ли вообще вышло бы уснуть.

Очнулась Калинина около полудня. Голова оставалась такой же тяжёлой, какой была ночью, и некоторое время женщина неподвижно пролежала в постели, пытаясь разобраться в своей памяти и действительности. Минувшие вечер и ночь выглядели одним сплошным дурным сном, и очень хотелось, чтобы они таковыми и оказались. Но увы.

Как бы ни хотелось прямо сейчас бросить всё и бежать в лазарет за новостями, Ева взяла себя в руки и заставила действовать постепенно. Умыться, разобрать колтуны на голове и собрать волосы в аккуратный пучок, одеться и только после этого пойти. Причём не в лазарет, а в столовую, благо сейчас середина пары и там наверняка почти пусто. Есть не хотелось совсем, но было необходимо.

Когда через час после пробуждения Ева, наскоро проглотив что-то за завтраком и не почувствовав вкуса, стремительно вошла в знакомую палату, там оказалось на удивление тихо. Состояние Серафима не изменилось, и, с одной стороны, это хорошо — ему не стало хуже. А с другой…

Глупо было всерьёз надеяться, что проблема решится в её отсутствие за несколько часов! Но всё же… Почему бы и нет?

Тяжело оказалось видеть Дрянина таким. Не так страшно, как вчера распятое на цепях тело, которое она наверняка ещё долго будет встречать в кошмарах, но всё равно — трудно. Неправильно. Пусть он вот прямо сейчас откроет глаза, знакомо ухмыльнётся, скажет что-нибудь едкое… Да пусть что угодно говорит! Любую гадость. И делает…

А он продолжал неподвижно лежать с иглой в сердце.

— Привет, — проговорила Ева, села на знакомый стул. Нерешительно протянула руку, замерла на мгновение, но всё же взяла в ладони когтистую кисть. Тёплую. Слава богу — тёплую! — Я так за тебя боюсь, — вздохнула она и запнулась, пытаясь проглотить вставший в горле ком. — Но ты же справишься, правда?

— Ага. И правда рыжая, — вдруг прозвучал от двери насмешливый голос. Ева вздрогнула и обернулась, но руку Сефа не выпустила. — Тебе рыжей лучше, — заявил стоящий в проходе мужчина, чем окончательно поставил её в тупик.

— Вы кто?

Незнакомцу на вид было не меньше семидесяти. Высокий и по-прежнему достаточно крепкий, он опирался на тяжёлую трость, но даже в таком скособоченном состоянии всё ещё читалась военная выправка. Да и обыкновенный серый пиджак самого гражданского покроя сидел на нём почему-то как мундир.

— Свои, — заверил он. Вновь обвёл представшую картину насмешливым взглядом, выразительно приподняв брови, но — ничего не сказал, хотя явно вертелось на языке.

Под напряжённым взглядом женщины он дошёл до койки, остановился на противоположной стороне, наклонился и потрогал запястье пациента, проверяя пульс. Внимательно осмотрел торчащую иглу.

— Всё-таки добегался! — вздохнул он и обернулся к двери. — Ты же уверял, что он бессмертный?

— Неправда. — Второго пришельца Ева поначалу не заметила и обернулась к нему только теперь. Это оказался тоже немолодой, белоснежно-седой, невысокий и юркий мужчина с залысинами и пышными усами, он стоял в проёме и к пациенту не спешил, с интересом озирая палату. — Я говорил, что щадящими методами установить, насколько он неуязвим, невозможно. Мне не верится, что он выживет с отрезанной головой, например, но вы разве согласитесь на эксперимент? Хотя, может, вот сейчас?.. — предложил, задумчиво смерив взглядом Калинину.

— Кто вы такие и что здесь делаете? — мрачно спросила та, разглядывая обоих.

— Ланге Максим Львович, военный прокурор округа, — представился хромой, даже удостоверение достал.

Только Ева на него не глянула, она пыталась осознать масштабы того, во что умудрилась влезть. И дело даже не в расследовании, понятно, что при подозрении на серию ритуалов встали на уши все. Главное, она вляпалась в Дрянина, как-то очень быстро забыв про его звание и совсем уж не подумав про уровень его знакомств. Вернее, иногда она про это вспоминала, но… До сих пор, похоже, не сознавала, насколько всё серьёзно.

Военный прокурор округа, надо же. Она фигур такого уровня раньше и не видела вблизи…

— А это Гибаридзе Нодар Гурамович, он… можно сказать, немного твой коллега. Только он из вивисекторов и спец по переродцам.

— И спец понимает, что тут произошло? — едко уточнила Ева, в ответ на что тот обиженно надулся, а Ланге рассмеялся.

— Уела она тебя, исследователя? Где там местные, кстати? Ты вроде за ними пошёл.

— Меня послали. За тобой и вот за ней. У них там какие-то подвижки, проще нам туда прийти, чем всё сюда тащить. Хотя я не понимаю, зачем нам эта девушка.

— А я не понимаю, зачем нам нужны вы, но меня тоже никто не спрашивает, — возразила она, сама гадая, почему так взъелась на незнакомца. Ну не из-за этой же глупой шутки про отрезание головы, правда! Ясно же, что это сказано не всерьёз!

— Ладно, не ешь его, он нам ещё пригодится, — насмешливо одёрнул её Ланге, чем-то ужасно довольный. Кажется, именно тем, как Ева огрызалась на слова этого Гибаридзе. Сам хотел, но не имел возможности? Вряд ли. Наверное, что-то более давнее и сложное. — Идём посмотрим, что там за прорыв.

Сказать, что озвученная исследователями теория выглядела сырой, это ничего не сказать, а оживление на лице Гибаридзе и вовсе погрузило Еву в уныние, но внятных возражений не нашлось.

Одного от неё, конечно, ждали: что женщина откажется рисковать собственной жизнью в опасном эксперименте, на что имела полное право. Вот только волновала её не собственная жизнь, а… вдруг ему станет хуже?

Стоцкий подтвердил свою версию проблемы Евы, нашёл тот ритуал, который провёл её покойный муж, и с лёгкостью составил обратную схему, там действительно не было ничего чрезмерно сложного, даже сама Калинина могла бы справиться. И это наверняка сработало бы, не поспеши она с глупой самодеятельностью.

Крошечная дыра на Ту Сторону никуда не делась, она продолжала сопровождать Еву, с одним только уточнением: сила теперь текла к ней через Серафима и — обратно. Если рассматривать силовые потоки как нити, а грань — как кусок полотна, то через них двоих на этом полотне прошёл стежок. Через Сефа просто так, а через Еву — пришпилив и к нему, и к грани, словно пуговицу.

Судя по всему, природа их действительно была сходной, просто в Еве «дыра» была активная, а в переродце — имела некую природную «затычку». Судя по всему, к нему потому и тянуло всяческих пиявок и паразитов: чуяли родную силу, отделённую, словно дверью, Дряниным.

Поскольку никаких советов о том, как оживить Кощея, сказки не содержали, а извлечение иглы, как гласили записи Медведкова, ничего не меняло в состоянии переродца, предложение осталось одно: использовать связь, чтобы вытащить Дрянина на эту сторону. Риск для Евы состоял в том, что всё могло пойти ровно наоборот: Серафим мог утащить её за собой. И вероятность этого единогласно признавали очень высокой.

Гибаридзе охотно влился в общее обсуждение, приправив теми знаниями о природе переродца, которые успел накопить его институт, добавил и краткую выжимку рассказанного Смотрителем. Учёные устроились за столом, размахивали руками, тыкали в схемы и спорили мало не до хрипоты.

А Ева сидела немного в стороне, наблюдала за ними и с трудом сдерживалась.

Отчаянно хотелось на них наорать. Вскочить, раскидать бумаги и закатить безобразную истерику, высказав, что нельзя так с живыми людьми, что Сеф — не объект эксперимента и не подопытный кролик, что они сейчас ничем не лучше Медведкова или Градина. Но сдерживала слова и слёзы и молчала. Они слишком увлеклись, но они хотели помочь. Да и… обсуждать можно что угодно, но людей определяют поступки. Чёрт с ними, пусть как хотят говорят, лишь бы вытащили Серафима из этого состояния!

Ева давно уже потеряла нить спора, когда столь же молчаливо сидевший рядом Ланге тронул её за локоть, привлекая внимание, и дёрнул головой, предлагая выйти. Женщина окинула сомневающимся взглядом спорящих учёных, понимая, что это может продолжаться очень долго, и тихо встала вслед за прокурором. Ожидала, что он двинется в палату, но Ланге вышел на крыльцо.

— Вы что-то хотели сказать?

— Я хотел покурить, — усмехнулся он, жестом предложил пачку, но Ева тряхнула головой. — И правильно. Ну и тебя заодно проветрить, пока не сорвалась.

— Вы наблюдательны, — вздохнула Ева, чтобы хоть что-то сказать. Поморщилась, когда порыв ветра швырнул в лицо клуб вонючего дыма. Ланге это заметил, подвинул женщину так, чтобы на неё не дымило.

— Работа. Спросить тоже хотел. Ты-то что про эту аферу думаешь? — он дёрнул головой в сторону двери.

— Какая разница? — вздохнула она. — Они специалисты, им виднее.

— А всё-таки? Только честно.

— Честно… Мне кажется, они очень спешат, и я боюсь, как бы всё это не угробило Сефа окончательно. — Она глубоко прерывисто вздохнула, сморгнула пытающуюся проступить на глазах влагу и раздражённо поморщилась. — Сейчас он пусть и застрял в непонятном состоянии, но пока ещё не мёртв. А что получится в результате — они и сами не знают… А вы думаете, нужно соглашаться?

— Сеф бы согласился не раздумывая. — Ланге глубоко затянулся, выдохнул дым ноздрями.

— Мне не показалось, что он любит риск.

— Правильно показалось. Ему просто плевать на свою жизнь, — поморщился Максим.

— Почему вы так думаете? — нахмурилась Ева.

— Посмотри на меня, — усмехнулся Ланге. — Я скоро разменяю девятый десяток. Двое детей, пятеро внуков, больные суставы, давление… Развалина, в общем. А Сеф был моим первым командиром. Тогда ещё зелёного сопляка из учебки. И не только моим. А у него ещё и братья когда-то были, старшие. Родители. Невеста. И потом ещё, вся его жизнь… Если вкратце, не дай бог никогда и никому разгребать такое, какое пришлось разгребать ему с другими современниками. Характер у Серафима, конечно, паршивый, но… Не думаю, что у кого-то на его месте был бы лучше.

— И что вы предлагаете? Сломать иглу? — пробормотала Ева и украдкой утёрла глаза.

— Зачем так сразу, сдаваться — это точно не вариант, — возразил он. — Я к тому, что Сеф бы принял любой итог. А ты бы лучше про себя подумала, точно стоит рисковать?

— Про себя я уже подумала, — отмахнулась она.

Ланге медленно кивнул, принимая такой ответ, и умолк. Докуривал он в тишине, а Ева вдыхала сырой, осенний уже воздух и думала, что надо сказать спасибо за то, что прокурор вытащил её сюда. В голове немного прояснилось, да и как будто стало спокойнее. Не потому, что она смирилась с фатализмом Дрянина и приняла его, просто…

Почему-то сейчас, услышав от Ланге, что Сеф не боялся смерти, а может, где-то в глубине и ждал её, она окончательно поверила, что всё у них получится. Странный парадокс.

— Знаешь, за что я наши сказки люблю? — докурив, мужчина огляделся по сторонам в поисках урны, не нашёл. Поднял трость, затушил окурок о её конец и зашарил по карманам. Нашёл сложенный вчетверо лист, расправил, прочитал, хмыкнул и, аккуратно завернув в него окурок, запрятал в карман брюк.

— За что? — не выдержала Ева.

— Что?.. А, сказки. Они всегда хорошо заканчиваются. Идём, разгоним этих оболтусов по углам, орать они долго могут, — заговорщицки подмигнул он и уверенно похромал назад.

Несмотря на изначальный весьма решительный настрой и готовность, вот-прямо-сейчас никто не потащил Дрянина в ритуальный круг, к вопросу отнеслись со всей возможной ответственностью. Тем более и опыты Медведкова, и собственные наблюдения показали, что в нынешнем состоянии пациент мог пребывать долгое время. Потенциально — бесконечно, но этого, конечно, никто не собирался проверять. И иголку пока не стали доставать. Во избежание, как минимум чтобы не сломать случайно.

Прорабатывая ритуал, не забросили и остальные варианты, сказочные в том числе, но не преуспели. Оставалась, конечно, вероятность, что Серафима сможет разбудить поцелуй любви, но все воспринимали подобную версию скептически, включая единственную кандидатку на роль той самой «любви». Теория нравилась только Ланге, но даже он признавал, что она из другой сказки, из других времён и никак не относится к местному фольклору. Но на проверке перед ритуалом, когда вынут иглу, настаивал.

Он остался в ГГОУ вместе со следственной группой, трясшей сейчас потусторонников, чтобы руководить следствием на месте, но Ева не сомневалась: отговорки. Его присутствие не требовалось, а держало Максима одно: беспокойство за жизнь друга. Как бы насмешливо он ни держался, как бы ни поддразнивал Еву, как бы надёжно ни прятал эмоции, она понимала: переживал. Сложно сказать, о чём именно. Не то хотел, чтобы Сеф вернулся, не то — хотел для него окончательного освобождения. В дела специалистов не лез, своё мнение никому не навязывал и лишь аккуратно притормаживал учёных, когда они слишком увлекались.

Калинина завидовала его выдержке и умению держать лицо, сама она могла похвастаться только тем, что почти всегда сдерживала слёзы.

Несмотря на тщательную и долгую подготовку, день ритуала всё равно настал неожиданно. И Ева за утро назначенного дня успела с изумлением увидеть, что знали о нём все и волновались — неожиданно — многие. В столовой было непривычно тихо, студенты поглядывали друг на друга и на неё и помалкивали. А когда Ева шла к выходу, её догнала первокурсница Светлана Петракова, тихо шепнула «удачи» и, пожав руку, убежала обратно к своим. Свои смущённо отвели взгляды, когда преподавательница обернулась.

Странно, как меньше чем за месяц местные обитатели успели привыкнуть и к ней, и к вредному Дрянину. От этого на душе стало теплее. Всё же, несмотря на устроенное Медведковым, в ГГОУ училось много хороших людей. И не зря его идеи за все годы не получили широкого распространения, а выпускники, возвращаясь отсюда по домам, быстро вливались в нормальную жизнь, выкинув университетские привычки из головы.

Подготовили ритуал с размахом. В крытой части полигона уже был начертан нужный узор, посреди которого уложили Серафима. В стороне переговаривалась пара целителей с реанимационным набором наготове, на тот же самый «всякий случай» присутствовали и плетельщики, и даже один оборотник. Кажется, для коллектива ГГОУ это событие стало настоящим вызовом и испытанием, и они намеревались выдержать его с честью.

Ева так и не поняла, почему решение вопроса доверили именно им, а не увезли Серафима в столицу. На прямой вопрос Ланге ответил, что тут рядом Котёл, и вдруг выйдет лучше, но объяснение выглядело сомнительным. Однако другого не нашлось вовсе.

— Ты вовремя, — шагнул к ней собранный и сосредоточенный Стоцкий. — Идём. Сначала попробуем сказочный вариант, а потом, если не получится…

Иглу аккуратно достал Яков, Ева до боли закусила губу, наблюдая за реакцией Дрянина… но состояние его не изменилось. Напитанная кровью кость приобрела странный фиолетовый цвет, но больше ничем своей особенности не выдавала. Потусторонник аккуратно положил её в узкий длинный футляр, подготовленный специально для этого, и кивнул Еве.

Та замерла, чувствуя неловкость от присутствия рядом толпы народа, с напряжением следящей за каждым движением, но решительно переступила через это ощущение и, внутренне обмирая, коснулась губами тонких неподвижных губ. Она многое бы отдала, чтобы он ответил. Как обычно, уверенно перехватил инициативу, накрыл ладонью затылок, поцеловал горячо и жадно…

Ева страшно соскучилась за эти дни. Пока он лежал в лазарете, и до этого, после ссоры…

Но он, конечно, не шелохнулся. Не сработало. То ли была не та любовь, то ли не та сказка, но ритуал пошёл дальше по плану. Ева легла на отведённое место рядом, взяла Сефа за руку, дождалась, пока Яков разместит её на рисунке точнее, и закрыла глаза, сосредоточившись на тепле в ладони. Больше от неё ничего не зависело.

Что-то беспокоило. Серафим долго цеплялся за эту мысль, единственную пока, и пытался понять, что именно не так. Вскоре пришла боль в груди — тупая, ноющая, зудящая, — но она не вызвала эмоций, в боли не было ничего необычного. И не звуки, нет, тем более их почти не было. Что-то странное. Что-то непонятное. Забытое?..

Запах.

Он наконец вспомнил, что когда-то бесконечно давно существовало такое чувство. Но, даже вспомнив, долго не мог в нём разобраться, описать и отвлечься на что-то ещё. И уж тем более понять, как?..

Вспомнить тоже не выходило. В голове вяло перекатывалась давленая невнятная смесь из обрывков образов. Какие-то трупы, чумазые дети, взрывы, заклинившая винтовка, подвал с водой по колено и крысами… Кажется, всё это было мало связано друг с другом.

Серафим открыл глаза и некоторое время лежал, рассматривая комнату. И это тоже было странно. Неправильно. Не так.

Постель. Комната. С одной стороны — столик с какими-то склянками. Смутно знакомый прибор, ещё один. Капельница. С другой… кушетка. На ней спящая женщина. Молодая, но с измождённым лицом. Рыжие волосы кажутся тусклыми. И всё не так. Не то. Странно…

Может быть, он до чего-то додумался бы, но впечатлений для сознания оказалось слишком много, и оно вновь кануло во мрак.

Второе пробуждение получилось более интересным, и разбудили его негромкие женские голоса. Немолодой и совершенно незнакомый и другой, вызвавший сумбурный шквал эмоций.

— Ева, ну пойди нормально поспи! Я же говорю, кризис миновал, всё, выкарабкается, он здоровый лось, никуда не денется.

— Ты в прошлый раз так говорила…

— Во-первых, неправда. В прошлый раз я говорила, что операция прошла успешно. А во-вторых… Ну и что изменится оттого, что ты сидишь здесь? Сможешь его с Той Стороны достать?

— Ты права. — Тяжёлый вздох. — Но я всё равно нормально засыпаю только на успокоительных, какая разница, где их пить. Мне кажется, ещё пара дней, и я с ума сойду, если ничего не изменится.

— Куда ты денешься! — усмехнулась незнакомая. — Да ладно, для такого ранения он поправляется очень стремительно, отличный прогресс для четырёх дней. Скоро очнётся.

— Я всё равно посижу тут ещё немного, хорошо? — проговорила Ева.

И Сеф наконец её вспомнил. Рыжие волосы, зелёные глаза, насмешливая улыбка…

Внутри опять всколыхнулась дикая смесь из удовольствия, досады, обиды и радости, и он всё же открыл глаза. Это было проще, чем продолжать ковыряться в сумбурных эмоциях и ощущениях.

Женщина с незнакомым голосом выглядела смутно знакомой. Лет сорок, светлые волосы, короткая стрижка… Он точно её видел. Когда? Да чёрт знает, он и вторую-то вспомнить толком не мог!

Старшая поймала его взгляд, широко и искренне улыбнулась и дёрнула головой. Рыжая обернулась и ахнула.

— Очнулся!

Подошла в три стремительных шага, сжала его ладонь обеими руками. Пальцы тонкие, дрожат. Холодные… Он сжал их в ответ, и рыжая Ева просияла улыбкой. Радостной, не насмешливой, как помнилось.

Додумать эту мысль и проанализировать её не успел: глаза закрылись от слабости, а через пару мгновений опять сморил сон.

Третье пробуждение вышло уже вполне осознанным. Очнулся Серафим в сумерках, всё в той же комнате, в одиночестве. Последнее обстоятельство порадовало, потому что в голове стало больше порядка, он вспомнил себя и наконец сообразил, почему окружающий мир кажется таким странным.

У него изменилось восприятие. Снова.

Мир поменял свой цвет, и к этому предстояло привыкнуть. Мир обрёл запах, и это было… странно. Несмотря на то, что запах в палате всё это время висел один, привыкнуть к нему так до сих пор и не удалось: резкий, сильный, он раздражал и цеплял внимание.

С трудом Серафим поднял правую руку. Движение отозвалось густой и острой болью в груди, но он только поморщился. Рука как рука. Человеческая. Он такую видел постоянно на протяжении многих лет. Когда надевал артефакт личины.

Уже понимая, что пропустил что-то важное и его жизнь кардинально изменилась, он всё же сумел дотянуться до шеи и не найти там цепочку. И крестика не было — там, где его можно было ожидать встретить, ощущался пластырь. Но пытаться подняться и рассмотреть внимательнее Сеф не стал, движение руки-то далось с огромным трудом. Вместо этого опять закрыл глаза и попытался разобраться в воспоминаниях. Но почти сразу снова отключился.

Только с четвёртого раза Дрянин наконец очнулся настолько в сознании, чтобы более-менее отчётливо вспомнить последние события и сообразить, где находится и почему. Следствие, подземелья, Медведков, драка с потусторонними тварями, цепи и стена. Кровопотеря и игла в сердце.

Сеф прислушался к себе, пытаясь дозваться Мурки или Мурзика. Он слишком привык и сроднился с ними за годы, они прошли с ним всё и стали самыми близкими существами. Даже несмотря на то, что он не злоупотреблял вызовом их в действительность, а они не очень-то искали ласки и внимания.

Отклик пришёл, но странный, непривычный, и воплотиться у обоих почему-то не вышло, однако Серафим успокоился на их счёт. Главное, живые, остальное — ерунда, что бы с ними ни произошло.

И что бы ни произошло с ним. Что, как? Как вообще подобное возможно⁈ Но тоже… живой. Даже слишком.

На этот раз он не заснул, выспался уже, а дождался посетителя, целого декана целительского факультета. Тот, проверив состояние пациента и определив, что он достаточно бодр для визитов, ушёл по его просьбе звать «кого-нибудь».

— Макс? — откровенно удивился Серафим, когда Ланге ввалился в палату. Уж кого-кого, а его он точно не ждал. — Ты что тут забыл?

Голос звучал слабо, каждый изданный звук отдавался болью в груди, но слабой, терпимой.

— А где я должен быть, если ты чуть не сдох в самый ответственный момент? Надо же кому-то делом заниматься! — невозмутимо пожал плечами тот и опустился на пустую кушетку. — Где твою рыжую носит?

— Лучше по делу скажи. Медведкова взяли? Что со мной?

— Взяли. Про тебя подробности надо у умников спрашивать, я не до конца понял, но слушай.

Рассказ где-то с чужих слов, где-то из материалов дела, где-то по личным наблюдениям много времени не занял. Докладывать по существу Ланге умел прекрасно, просто не всегда этим навыком пользовался.

Он рассказал, как Дрянина в последний момент, и даже чуть позже, успели спасти Калинина со Стоцким, как всё-таки взяли Медведкова с вагоном материалов и доказательств, как подготовили и провели ритуал, во время которого спасаемый задал шороху всем. Сначала едва не уволок за собой на Ту Сторону Еву, потом — чёрт знает каким образом, она и сама этого не вспомнила, — уже она выдернула его сюда. Да так, что обратила процесс перерождения, и вот тут кстати оказались целители, потому что вернуло его вместе со всеми повреждениями, полученными тогда, за мгновение до Волны. То есть — опять полутруп, но в другом смысле. Целители оказались профессионалами, сумели залатать и после — не пустить на Ту Сторону, куда Дрянин пару раз пытался отправиться уже из палаты после операции.

Всё это время следствие возилось с экспертизами. Успешно опознали останки студентов, с которых началось расследование, пытались установить личности остальных. А Гибаридзе со своими решал удивительный и крайне важный вопрос: как вообще оказалось возможным переродить обратно переродца? До сих пор наука подобных случаев не знала.

— Пока рабочая гипотеза, — подытожил рассказ Ланге, — что наложилась куча факторов и получилась такая вот случайность, одна на миллион. По большей части из-за непонятно какого ритуала твоей рыжей. Что она там накрутила-то?

— Пусть теоретики думают, — поморщился Сеф, не намеренный вдаваться в подробности. — И что теперь со всем этим делать? — пробормотал, опять с трудом поднял руку, чтобы бросить взгляд на человеческие пальцы без когтей.

— Выздоравливай, для начала, и привыкай жить, — усмехнулся Ланге. — Ладно, отдыхай и не дёргайся, мы тебя не бросим.

— Это-то меня и напрягает, — кривовато усмехнулся Дрянин, но глаза прикрыл.

Спать не хотелось, а вот молча полежать и подумать — вполне, и очень удачно Макс посчитал свою миссию выполненной.

Думалось совсем не о расследовании. Да и что о нём думать, если преступника взяли и дальше дело техники, к которому Сеф не имеет никакого отношения? Ни к Медведкову с его трупами, ни к предстоящим чисткам и наведению порядка в ГГОУ.

О собственном будущем тоже думалось постольку-поскольку. Куда-нибудь приткнётся. Ничто не помешает, например, вернуться к прежней работе, для неё его потенциальное бессмертие не играло никакой роли, и какая разница, как он выглядит и что ощущает? Или в другое место подастся, в зависимости от того, куда потянет. В прошлый раз перерождение сказалось не только на физиологии, но и на психике, мало ли как ударит сейчас! Когда ударит, тогда и будет разбираться.

А вот о Еве, против воли, думалось, чёрт бы побрал эту рыжую дрянь, которая не могла раз и навсегда определиться со своей мотивацией. И его заодно тоже побрал, потому что он точно так же не мог понять, как к ней относиться.

Она спасла ему жизнь. И даже больше того, вернула её, и пусть он понятия не имеет, что со всем этим делать, но чувствует по этому поводу не только обыкновенную, понятную благодарность, но ещё — громадное облегчение. И вовсе даже не из-за своего обратного перерождения, к которому ещё не привык, а из-за того, что опять неправильно оценил поведение и поступки Евы, что она всё-таки не оказалась хладнокровной стервой.

А какой оказалась… Ещё бы он понимал!

Он прекрасно помнил прошлые свои попытки прийти в чувство уже здесь, в этой палате. И её помнил. И всё это точно нельзя было списать на холодный расчёт и коварные планы, как бы ни хотелось.

Да и не хотелось. Зато очень хотелось её увидеть. Для начала просто увидеть, а там… Разберётся как-то. Наверное.

Только выполнять невысказанные горячие пожелания рыжая не спешила: не пришла ни в этот раз, ни в следующий, ни через три дня. Если бы он не помнил Еву, дежурившую в палате рядом с его бессознательным телом, вариант оставался бы один, но — помнил и задавался вопросом, где она и почему исчезла. Проще было спросить у кого-то из целителей или Ланге, пару раз заходившего, тем более последний как будто намекал и смотрел выжидательно, но… именно поэтому Дрянин упорствовал.

Да ладно, никуда она не денется из университета! И даже если денется — отловит. А там… по обстоятельствам. Начать бы вставать и нормально ходить, остальное приложится.

Серафим не умел болеть. С ним такое последний раз случалось в бесконечно далёком детстве, и из того опыта он помнил только сам факт, а сейчас знакомился с новым состоянием, и оно ему категорически не нравилось. Слабость, боль в груди, возникающая при малейшем движении, темнота перед глазами. Скука. Отчаянная, отвратительная, которую нечем заполнить. Вытащить в действительность химер так и не вышло, а других развлечений у него не было. То есть Ланге притащил наладонник и книги, когда понял, что Сеф скоро озвереет и начнёт бросаться на людей, но намного легче от этого не стало.

Впрочем, какое бы отвращение он ни питал к нынешнему состоянию, с понятием дисциплины был отлично знаком, поэтому распоряжения целителя старался соблюдать, в бой не рвался и вставать начал, только когда разрешили, через несколько дней. И диету соблюдал аккуратно, но в этом никакого героизма не было: когда забыл о существовании у еды вкуса, а потом вдруг его обнаружил, даже диетическая каша с жидким бульоном кажутся новым интересным опытом.

Через неделю он окреп настолько, что добился от целителей возвращения одежды и разрешения выбраться на крыльцо, подышать свежим воздухом в компании Ланге.

— Чёрт, я и забыл, как мерзко воняет эта дрянь… — проворчал он, когда Макс закурил.

— Ты и не знал! — рассмеялся тот. — Сам же рассказывал, что курил, а курильщики не чуют такого. А после Волны бросил, потому что дело оказалось бессмысленное — ни вкуса, ни запаха, ни удовольствия.

— Как вы, выяснили, кого ещё этот урод пустил под нож? — спросил Сеф через несколько секунд, встав так, чтобы на него не тянуло дым, но при этом — чтобы видеть окрестности. К новому зрению тоже надо было привыкнуть, особенно — к виду неба, которое сегодня, как специально, прояснилось.

Впрочем, глаза доставляли куда меньше проблем и сюрпризов, чем остальные органы чувств. Разве что рубашка, которую он считал серой, оказалась бледно-сиреневой.

— Частично…

Благодаря записям Медведкова и особым приметам удалось установить личности ещё пяти покойников, среди которых был и «сородич» Серафима. Последний оказался крайне непримечательной и неинтересной персоной: жил в глуши, один, промышлял мелким грабежом и даже паспорта не имел. Непонятно, как вообще познакомился с Медведковым и попал ему в руки, но, судя по всему, умом переродец не отличался.

Да и остальные установленные жертвы были из того же слоя. Неустроенные, одинокие… Он явно выбирал их именно по этому принципу. Видимо, таких ему было не жалко.

— И не спишешь, что крыша у него поехала с возрастом, — подытожил Ланге. — Первому трупу лет пятьдесят уже, как Медведков тут обустроился — почти сразу, выходит, зарезал.

— Намекаешь, что он был не первым и где-то есть ещё?

— Уверен, но вряд ли мы найдём. Жаль, конечно, но выше вышки всё равно не дадут. Как думаешь, папаша твоей рыжей из-за такого наставника поехал? — задумчиво покосился Макс.

Сеф в ответ скривился.

— Не мели ерунды. Никакой наставник не заставит взрослого человека убивать людей, если свои мозги есть. Вон на Стоцкого глянь, для него Медведков куда больше учитель, а стать порядочным человеком это не помешало.

— Да ты философ, — иронично заметил Ланге. — Ладно, выздоравливай и долго тут не кукуй. Поберечься надо, а то ещё простуду подхватишь.

— Да, папа! — огрызнулся Серафим.

Но долго на крыльце не простоял. Безотносительно предупреждений, просто было скучно и тяжело, и так еле отдышался, когда вернулся в палату.

Прошло две недели, когда его отпустили обратно в комнату общежития, постановив, что целительская помощь больше не нужна, а нужны умеренные физические нагрузки в виде медленной ходьбы, хорошее питание и здоровый сон. И можно потихоньку возвращаться к лекциям, о которых Серафим за прошедшие дни благополучно забыл.

Ева так и не зашла к нему за это время. А он так и не определился, надо ему это или нет.

Погода совсем не располагала к прогулкам, но хотя бы дождь перестал, небо отчасти прояснилось, и к разгоняющим сумрак фонарям порой добавлялся свет половинки луны. В университетском парке было менее ветрено, но всё равно — холодно. И, несмотря на такую погоду, Алишер не мог не позвать девушку для разговора и уйти просто так. Последние несколько дней было вообще не до окружающих, слишком много работы, но это только усиливало стыд и решимость ближайшую свободную минуту посвятить объяснению.

Света согласилась на встречу легко и сейчас спокойно шла рядом с ним, кутаясь в лёгкую куртку. А он не отваживался взять её за руку. Вообще-то решимости парню было не занимать, он просто не знал, имеет ли на это право.

Всё получилось очень по-дурацки. Он планировал тут работать, а не увлекаться хорошенькими девушками и бегать на свидания. Но как устоишь? Девушка Света, восемнадцати лет от роду, с ангельской наружностью, обладала проницательным умом и рассудительностью, которой не могли похвастаться не только большинство её сверстников, но и просто — большинство. А ещё замечательной улыбкой, состраданием, ответственностью, искренностью и просто бездной очарования, в которую неподготовленный оперативник провалился с головой и до сих пор не мог выплыть.

Алишер пытался не увлекаться, но безуспешно: в Свету оказалось невозможно не влюбиться. Потом, сообразив, что всё уже случилось, он начал стараться не переступать грань, и вот это, пусть с трудом, но получилось: за девушкой ухаживал осторожно и крайне целомудренно, не заходя дальше поцелуев в щёчку.

— И акцент у тебя, значит, ненастоящий, — проговорила Света, выслушав короткий рассказ. — А я думала, кажется…

— Ага, ненастоящий, — подтвердил он, испытав облегчение уже хотя бы потому, что она не ругается. С другой стороны, это же было поводом для беспокойства: если не демонстрирует раздражение, кто знает почему! — Я и в горах-то ни разу не был, родился и вырос в столице. Но это здорово для легенды, людям сложно искать двойное дно у простого, бесхитростного и не слишком умного парня из глуши. Проверено!

— А сколько тебе на самом деле лет? — девушка искоса глянула на него.

— Двадцать семь.

— И ты не сирота?

— Нет. Отец тоже в полиции служит, а мама в детском саду работает, она очень любит детей. Младшая сестра есть, институт заканчивает. Химик.

— Хорошо. — Света рассеянно кивнула.

— Ну… да, гораздо лучше, чем быть сиротой, — неуверенно улыбнулся он, по-прежнему не понимая, как собеседница отнеслась к откровениям. Вроде бы с пониманием, но… — Или ты о чём?

— Хорошо, что я ещё не успела рассказать о тебе папе, — уголками губ улыбнулась она. — Вышло бы, что наврала. А так можно сразу говорить правду. Ну и то, что отец у тебя полицейский, он точно оценит.

— В каком смысле? — окончательно запутался Алишер.

— Папа у меня широких взглядов, он считает, что самое важное — какой ты сам и на что способен. Но если человек хороший уже не в первом поколении, это сказывается на впечатлении, — с той же лёгкой вежливой улыбкой проговорила Света.

— Погоди! — Он даже остановился, развернулся к ней. — Ты что, не передумала?..

Светлана тоже повернулась к нему, подняла спокойный и ясный, как море в штиль, взгляд голубых глаз. Один из фонарей оказался прямо над головой, и его свет ласково обвёл тёплым золотом нежные черты её лица, на мгновение сбив парня с серьёзного настроя и заставив залюбоваться.

— А почему должна? Да и ты, мне показалось… Впрочем, если правда показалось… — она опустила глаза и попыталась продолжить путь, но тут Алишер уже не выдержал, аккуратно придержал её за локоть.

— Подожди! Ты серьёзно? Я же скоро уеду, как закончатся следственные действия. Служба всё-таки, я в командировке!

— Это, конечно, грустно, но я же не навсегда тут. Да и перевестись можно, в крайнем случае. Но если ты думаешь, что… — Она осеклась, когда он шагнул ближе, а рука с локтя скользнула на талию. Костяшки пальцев второй руки ласково мазнули по щеке, убрав выбившуюся пушистую прядь.

Света замерла от смущения и предвкушения, а через пару мгновений Алишер всё-таки её поцеловал. Очень осторожно и трепетно, так, чтобы не напугать, не оттолкнуть и ещё тысячу других «не». Но — по-настоящему. Пронзительно, сладко, бережно и нежно. И этого одного «да» вполне хватило.

— Я так и думала, — удовлетворённо проговорила она некоторое время спустя, когда поцелуй прервался, но зато объятья стали крепче, укрывая от ночной прохлады, а её щека прижималась к твёрдому плечу.

— Что на этот раз? — со смешком уточнил Алишер.

— Что ты умеешь целоваться. И что это приятно, — с лёгким смущением призналась Света. — И что не хочешь меня целовать не потому, что не хочешь, а по какой-то другой причине.

Он в ответ рассмеялся.

— У меня будет очень умная жена. Какой ужас.

— Жена? — недоверчиво уронила она и немного отстранилась, чтобы посмотреть ему в лицо.

— А что, у меня есть другие варианты? — ещё больше развеселился Алишер. — Или в рамках чего ты собиралась знакомить меня с отцом? Ты, кстати, столько про него говорила, но так и не рассказала, он у тебя вообще кто?

— Ну так, занимается всяким… Сам его спросишь, когда познакомитесь, — отмахнулась она с деланой небрежностью и вновь уткнулась в крепкое плечо. — На каникулах, наверное, да? Мы тоже в столице живём. Почти. За городом. Приедете к нам на Рождество с родителями, с сестрой… Если ты, конечно, не передумаешь к тому времени.

Светлана скромно не считала себя чрезвычайно умной и вообще старалась не заниматься самооценкой, полагая, что со стороны виднее, но наличие некоторой степени благоразумия у себя признавала. И это благоразумие настойчиво советовало не спешить с откровениями. Поэтому сейчас она целенаправленно отвлекала парня от щекотливого вопроса.

— Передумать-то можно, а зачем?

— Ну… ты в городе будешь, вдруг кого и встретишь, — пожала она плечами.

— Конечно, до сих пор не встретил, а тут вдруг обязательно! Э-э-э, красавица, как не стыдно! — протянул он с излюбленным акцентом, но тут же заговорил нормально: — Ты, между прочим, очень подходящая девушка при моей профессии. Особенно потому, что учишься!

— Интересно, чем это? — опешила Света.

— Мама всё переживает, что я женился на работе и с ней вдвоём состарюсь, — рассмеялся он. — А так будет что ей предъявить, вместе с отличным объяснением, почему я провожу вечера со службой, а не с девушкой. Знаешь, как…

— Коля-а! — прервал его прозвучавший совсем недалеко голос. — Никола-ай! Иди сюда!

И почти сразу в конце дорожки показалась нетрезво пошатывающаяся фигура, не спеша бредущая в их сторону. Алишер подобрался: он не любил пьяных и всегда подспудно ждал от них проблем. Ладно студенческие дружеские посиделки, но незнакомец явно не относился к числу студентов…

Он приблизился и подтвердил предположение: мужчине на вид оказалось лет пятьдесят. Агрессивным, впрочем, он не выглядел, скорее — грустным и жалким. Непонятные штаны, высокие сапоги, засаленная рубашка навыпуск — откуда вообще взялся такой на территории университета? Да и лицо совершенно незнакомое.

— О! Люди! — икнул он, остановившись в паре метров от обнявшейся пары. — Здрасьте… А вы пёсика не видели? Белого такого, маленького…

— Не видели, — качнул головой Алишер.

— Может, вам помочь его найти? — предложила сердобольная Света.

Незнакомец опять пьяно качнулся, задумчиво как-то, не сводя с девушки непонятного взгляда подслеповато прищуренных глаз.

Алишер нахмурился, крепче прижал невесту к себе. Что-то не позволяло расслабиться и поверить внешней безобидности пьяницы. Что-то такое, что вызывало желание задвинуть её за спину и обратиться. С преобразованием предметов у него выходило плохо, зато звериной формой молодой полицейский владел в совершенстве: в отличие от остального, она часто приходилась кстати в работе.

— Хорошая девочка, — вымолвил вроде бы пьяный совершенно трезвым, уверенным голосом. — Не надо. Рано ещё. А папе скажи, пусть сердце проверит. Нужно ему. Работа нервная.

Несколько шагов он сделал твёрдо, прошёл мимо — и опять зашатался, и закричал зычным пьяным голосом:

— Коля-а! Твою собачью богу душу мать…

Света, которая при приближении мужчины испуганно вжалась в Алишера, вцепившись в потрёпанную куртку, проводила странного незнакомца напряжённым взглядом. И выдохнула только тогда, когда он скрылся за деревьями вместе со своим криком.

— Что это было? — подняла она испуганный взгляд на парня. — Алик, я же не одна его видела, да? И он… знаешь, по-моему, он немного прозрачный был… Алик, а вдруг это мёртвый комендант⁈

— Какой комендант? — растерялся Хубиев.

— Местная легенда, говорят, с ним разговаривать нельзя, иначе на тот свет утащит! — Девушка побледнела и крепче ухватилась за парня. — И собака! Собака по стене ходит… Ну, студенты так говорят. Что там как будто видели огромную белую собаку. Надо было ему сказать, наверное?..

— Тьфу, бесовщина! — Алишер ругнулся и тряхнул головой. — Не надо ему ничего рассказывать. Алкоголем от него, конечно, не пахло, но это ещё не доказательство того, что он призрак. И вообще… Знаешь, переводись-ка ты отсюда подальше! — проворчал, вглядываясь в ночной сумрак, но странный тип пропал бесследно. — Не хочу, чтобы вокруг моей невесты такое вот крутилось. Чёртов Котёл…

— Да ладно, ничего же не случилось… — возразила она очень неуверенно, всерьёз обдумывая слова парня и понимая, что не так уж против. И добавила себе под нос: — Но папе я скажу, пусть правда сходит к врачу.

— Идём, провожу тебя. А то поздно уже. И не ходи одна по темноте! — Совсем посерьёзнел Алишер и потянул девушку к выходу из парка, в сторону общежитий. — Или хоть мне проси перевода в Орлицын, в самом деле…

Еве ничего не требовалось в городе, но в последнее время настроение было настолько мутным и неприятным, что это начало вызывать вопросы и беспокойство, тем более объективно всё шло неплохо. Серафим стремительно поправлялся, что она знала от целителей, с парой из которых успела сблизиться за первые дни после ритуала. Преподаватели, несмотря на общую нервозность, повисшую над ГГОУ мрачную неопределённую тень и слухи один другого страшнее, продолжали вести пары, а студенты — их посещать. Медведкова увезли вместе с основными материалами дела, и хотя оперативники ещё работали в крепости, но уже подбивали детали.

Давило на неё то, что отчаянно хотелось поговорить с Серафимом, но на это не осталось решимости. А вдруг он откажется? Вдруг выгонит её? И Ева старательно оттягивала момент объяснения, отложив его на потом, когда мужчина окончательно поправится.

Понимая, что повышенная нервозность беспричинна, Калинина в ближайший выходной решила развеяться и прогуляться. Купить пару блузок, выпить вкусного чая, съесть любимое лимонное пирожное — простые маленькие радости.

Выбралась уже во второй половине дня: не могла себя заставить по такой погоде. Ева не любила зонты и надеялась, что дождь перестанет. Но он не утихал, пришлось смириться и идти так.

Не спеша, нога за ногу, женщина перешла через мост, немного постояла на нём, глядя в тёмно-серую воду и на светло-серые от дождя каменные стены крепости, выступающей из-за рыжеющего парка, возвышающейся над всё ещё зелёной травой. Даже в такое время и в таком цвете вид был красивым, и если не бодрил, то как минимум настраивал на лирический лад.

Видимо, не одну её, потому что у начала моста, немного в стороне, под большим тёмным зонтом увлечённо целовалась парочка. Ева бы и не заметила её, окажись вокруг больше интересных предметов для изучения, а так — романтическая сцена привлекла внимание.

Особенно тогда, когда Калинина опознала женщину: это была Томилина Ольга. До парочки оставалось метров пятьдесят, когда поцелуй прервался, и коллега отстранилась, завозилась с собственным зонтом, чтобы открыть его. А мужчину Ева совершенно определённо не встречала раньше и искренне удивилась, разглядев. Он был… обычным. Среднего роста, с аккуратно подстриженными русыми волосами и непримечательным лицом, на какое ни за что не обратишь внимания в толпе, потому что таких там будет большинство.

Ева остановилась, не желая смущать Томилину и не зная, что предпринять. Прятаться глупо, да и негде особо, окликать — тоже. В конце концов она просто отвернулась к крепости, чтобы не глазеть.

Ольга заметила её сама, но тоже не стала прятаться, подошла.

— Привет. Странная погода для прогулок, — сказала она.

— Тебя это тоже не остановило, — не удержалась от лёгкой ответной шпильки Ева и мельком заметила, что незнакомец уже скрылся из виду за изгибом дороги.

— У Лёши вечером поезд, командировка, — грустно поделилась Томилина. — На две недели.

— У Лёши? — всё же уточнила Ева, раз Ольга не стала замалчивать тему.

Та в ответ вздохнула, помолчала.

— А куда ты собиралась?

— Не знаю, в город. Развеяться хочется, настроение… Никакое.

Коллега смерила её задумчивым взглядом и предложила:

— Не против моей компании? Никакого желания сейчас идти в университет, и тем более — настроения на работу. Зато давно хочется выпить стаканчик-другой в хорошей компании.

— Я не против, — согласилась Ева. Это было гораздо лучше, чем таскаться по городу одной, какие бы мотивы ни двигали Ольгой, и девушки зашагали в сторону Орлицына вместе. — Неужели давно не подворачивалась подходящая компания? А как же Лёша?

— Я с ним сразу забываю, на что хотела пожаловаться, — улыбнулась коллега.

— И давно вы вместе?

— Три года.

— Серьёзно? — изумилась Ева.

— Всё сложно, — вздохнула Томилина. — Он не чародей, химик-технолог с «Радуги».

— Хм. А не ты ли пару недель назад…

— Не начинай! — одёрнула она. — Да, говорила. И думала так. Почти. Мы же сначала подружились, и только потом… Меня с ним даже без ритуала почти не беспокоит Та Сторона. Слышала теорию, что с лишёнными чародейского дара людьми гораздо реже происходят всякие случаи, связанные с потусторонним, чем с чародеями даже других специальностей? А лидируют в количестве случайных стычек оборотники. Я хотела проверить её на практике, а он подвернулся. Долго думала, что всё ещё проверяю теорию, а потом вдруг обнаружила, что уже давно и безнадёжно влюбилась. Это так странно…

— Влюбиться в приятного мужчину? — уточнила Ева с иронией.

— Ну да, конечно, — фыркнула Ольга.

Некоторое время они шли молча. Холодно не было, но промозглая сырость подгоняла поскорее добраться до тепла, а пара зонтов мешала нормально разговаривать на ходу, поэтому по общему согласию решили подождать более располагающей обстановки.

Небольшое кафе поблизости выбрала Томилина. Слишком дорогое для того, чтобы встретить здесь много студентов, а потому тихое, с уютными столиками, отгороженными друг от друга. Женщины устроились на диванчиках в одной из «норок», некоторое время обсуждали меню. Когда сделали заказ, первой о серьёзном заговорила Ольга.

— Ева, скажи, неужели это правда?

— Что именно? — всё же спросила та, хотя о предмете интереса догадывалась.

— То, что говорят. Что Сергей Никитич — убийца. Не могу поверить… — Из груди её вырвался тяжёлый вздох, а голос дрогнул.

— Я своими глазами видела, как он воткнул Серафиму иглу в сердце. И пятнадцать трупов в подвале.

— Уму непостижимо… — Томилина на мгновение уткнулась лицом в ладони, потом распрямилась. — Это какой-то страшный сон. Убивать детей, чтобы продлить себе жизнь. Медведков! Страшный сон…

— Сложно разглядеть чудовище в том, кому беспрекословно веришь.

— Ну тебе он сразу не понравился, я помню. Ты, наверное, прозорливее…

— Опытнее, — возразила Ева. — Мой муж был из той же породы. Его казнили.

— Муж? — ахнула Ольга. — Боже… Как ты это пережила⁈

— Пережила. Давай не будем об этом, не хочу вспоминать.

— Ну да, тем более скоро новый будет, — подначила Томилина, легко вскочив на любимого конька.

— Вряд ли, — настала очередь Евы тяжело вздыхать.

— А что так? Надоел? Ты то сидела у него не отходя, а теперь, как очнулся, — третий день уже не заходишь…

Кто бы сомневался! В маленьком университете ни от кого не спрячешься.

— Мы… сильно поругались, и я не уверена, что он после этого захочет меня видеть.

— Но ты же его спасла!

— Уверена, он скажет мне спасибо, — усмехнулась она. — Но это не то, чего хочется.

Первое время разговор клеился плохо, обе не могли расслабиться. Но уют заведения и ароматное вино вскоре сделали своё дело, и Ева рассказала, конечно, не всё, но многое, утаив только историю отца и кое-какие ещё детали. О Сефе рассказала всё, пряча за нервной усмешкой собственное смятение. К счастью, Ольге история не показалась смешной.

Томилина тоже рассказала о том, что её тревожило, и по справедливости ей было даже тяжелее. Если у Евы все проблемы сводились к личной жизни и отношениям с мужчиной, а остальные как раз закончились, то у Ольги в этой сфере единственной всё наладилось: она наконец позволила себе просто любить выбранного мужчину, не обращая внимания на то, как это выглядит со стороны. А в остальном…

Сложно наблюдать, как привычный мир рушится, даже если мир этот — единственный факультет в небольшом университете.

Новость о действиях Медведкова оглушила всех его коллег. Поначалу все уверяли друг друга, что это ошибка, обман и недоразумение скоро разрешится. Потом, не без помощи Стоцкого, поверили в то, что столько лет жили бок о бок с чудовищем, и начали вспоминать какие-то детали, на которые прежде никто не обращал внимания, а сейчас они виделись зловещими признаками. Да ещё многие вдруг осознали, что превознесение потусторонников над остальными — довольно странное явление. До полного слома старого порядка ещё не дошло, многолетние привычки так просто не исчезают, но пример Медведкова по крайней мере заставил задуматься.

Сейчас почти все ударились в другую крайность, стали с подозрением присматриваться уже друг к другу. Логично: если был один, то где гарантия, что твой сосед не окажется сообщником? Оставалось только надеяться, что это безумие скоро закончится, когда следствие прекратится с тем или иным итогом, и ГГОУ успокоится.

Если этот ГГОУ ещё останется.

Ева осторожно заверила, что закрывать университет точно не планируют — во всяком случае, ничего похожего она не слышала ни от Ланге, ни от остальных. Впрочем, это не значило, что всё останется по-старому.

— Посадят нам какого-нибудь вояку на место ректора, и привет. — Ольга грустно подпирала ладонью подбородок и выглядела хотя и печальной, но явно гораздо более расслабленной, чем в начале разговора. — Будем все строем ходить.

— А может, и стоит походить? — предположила Ева. — Может, тогда студенты в подземельях пропадать перестанут?

— Главное, чтобы молодой и симпатичный был, — подумав, решила Томилина. — Тогда можно будет и походить строем, ладно.

— А как же Лёша?

— Лёша — для души, — уверенно заявила она. — А этот — для красоты! Давай выпьем за красоту? То есть за нас!

В университет они возвращались уже затемно, и хотя свои проблемы не решила ни одна, но обеим стало легче принимать их существование. Ольга поверила, что всё утрясётся и жизнь не заканчивается, а Ева — что ей хватит сил с честью выдержать разговор с Серафимом, когда его выпишут. И воли настоять на нём, если мужчина станет отпираться.

К себе Дрянин брёл ближе к вечеру, на закате. Как и предписывал целитель, не спеша: от быстрой ходьбы уже через десяток шагов он начинал задыхаться, так что захочешь — не нарушишь. Одно утешало: это временно и могло быть хуже.

До преподавательских общежитий было недалеко, но расстояние показалось бесконечным. С другой стороны, на осеннем ветру прояснилось в голове, и Серафим наконец определился: поговорить с Евой надо. Хотя бы поблагодарить и узнать, решилась ли её проблема, потому что целителей и Макса он об этом расспрашивать не стал. И…

Да, чёрт побери, ему хотелось её увидеть! И совсем не хотелось разбираться почему.

В конце концов Дрянин даже не удивился, когда понял, что миновал нужный корпус и подошёл к соседнему общежитию, в котором жила Ева. Сеф поначалу не собирался заявляться к ней прямо сейчас, но решил не сопротивляться судьбе, поднялся на невысокое крыльцо; он давно уже выяснил, где именно живут попавшие на карандаш преподаватели, так что прекрасно знал, куда идти.

В небольшой общей прихожей, которую зажимали между собой шкаф для верхней одежды и крошечная выгородка совмещённого санузла за отдельной тонкой дверцей, было темно и тихо, но из обеих комнат пробивался свет. Левую дверь с литерой «А» он толкнул без стука — оказалось не заперто.

Комната была поменьше его, но с почти такой же обстановкой. Ковёр только не серый, а синий, хотя… Свой он после выписки не видел, кто знает, какой он на самом деле!

— Сеф? — Ева, сидевшая за столом, обернулась и не сдержала изумления в голосе, увидев его. — Ты не рано ли? Мне говорили, ещё несколько… — Она запнулась, а он молча шагнул внутрь и прикрыл за собой дверь. И запер, благо ключ торчал в замке. — Ты чего? — пробормотала растерянно.

— Поговорить, — он неопределённо пожал плечом и, подойдя к неубранной постели, тяжело опустился на край. Сидеть было проще, чем стоять. — Твоя проблема решилась?

— Да, удалось… совместить, — слегка поморщилась Ева.

Воспоминание было не из приятных. Это ритуал и его подробности она не помнила, зато очень хорошо — пару часов после, когда сначала не знала, как пережить сильнейшее головокружение, слабость и рвоту, а потом — ещё и панический страх за жизнь Серафима, над которым в это время колдовали целители.

— Хорошо, — кивнул он. Помолчал, обвёл комнату новым взглядом, потом перевёл его на Еву. — Спасибо. Ты спасла мне жизнь.

— Я нечаянно, — кривовато улыбнулась она и заставила себя отвести глаза.

Это было сложно, хотя Ева изо всех сил старалась не пялиться. Она слишком соскучилась и слишком хотела увидеть Серафима, поверить наконец, что он действительно выжил и стремительно идёт на поправку. Бледный, осунувшийся, но болезнь всё равно не сумела его испортить, лишь скулы заострились, придав чертам больше чёткости и хищности.

Но взгляды, её тоска — это всё ерунда, привычное. Она не понимала, зачем Дрянин пришёл. Вряд ли затем, чтобы обвинить в чём-то и сдать полиции, а что ещё?.. Не понимала и терялась в догадках. Тем более, высказавшись, он умолк, только сверлил непонятным взглядом и — не уходил.

Вязкая тишина давила на уши. Густая, тяжёлая, и Ева очень скоро не выдержала:

— Что думаешь делать дальше? Учиться?

— Чему? — нахмурился он.

— Тебе не сказали, что ли? — изумилась она. — У тебя обнаружился дар потусторонника. Ничего чрезмерного, в потенциале — крепкая середина. Но это гораздо лучше, чем слишком сильный.

— К слову не пришлось, — ответил Серафим, мысленно пообещав себе дать в ухо Ланге, который заходил, трепался обо всём, но об этом не упомянул ни разу.

— А то можно здесь же остаться. — Калинина неуверенно улыбнулась, а он вновь состроил недовольную гримасу.

— Я об этом не думал.

— Ну да, если до сих пор не знал… — Она вздохнула.

Опять повисла тишина, и на этот раз женщина уже разозлилась. На себя за это чувство неловкости, на него — за то, что явно ничего похожего не испытывал. За то, что окончательно перестала понимать происходящее.

За то, что больше всего хотелось сейчас обнять его, прижаться к груди щекой и рассказать, как она рада, что он жив.

— Да, я же совсем забыла! Надо тебе отдать. Он, конечно, вряд ли сейчас пригодится, но всё равно… — Ева суетливо выдвинула ящик стола и достала завёрнутый в платок артефакт. Подошла, протянула руку. — Подобрала там, в подвале, машинально. Платок чистый, не волнуйся… Ты чего? — осеклась, потому что сухие длинные пальцы крепко сомкнулись на запястье.

Сеф молча забрал платок, не глядя сунул в карман куртки, но руку не выпустил. Больше того, настойчиво потянул к себе, второй ладонью накрыл затылок, надавил, вынуждая наклониться, и поцеловал. Сразу — уверенно, так, как обычно, и одновременно — не так, потому что она успела привыкнуть и к острым зубам, и к узкому языку.

В первый момент Ева замерла от растерянности, потом от неё же — податливо обмякла, стекла на его колено. Сеф тут же выпустил её руку, чтобы обнять за талию и прижать крепче.

Тут женщина наконец опомнилась. Ответила на поцелуй — жадно, охотно, обняла широкие твёрдые плечи. Скользнула ладонью ему на затылок, запуталась пальцами в густых светлых волосах… и окончательно забыла обо всех сомнениях.

Вернуться в реальность заставило ощущение неправильности. Под расстёгнутой рубашкой мужчины её пальцы споткнулись о шершавую поверхность пластыря. Ева вздрогнула от неожиданности, прервала поцелуй и отстранилась — настолько, насколько позволили его руки. К этому моменту она уже сидела верхом на бёдрах Серафима в распахнутом халате, который совершенно не мешал его рукам ласкать желанное тело.

— Постой! — выдохнула, упёрлась в его плечи. — Сеф! Тебе сейчас нельзя… Ну Сеф! — возмутилась решительнее, потому что он опять надавил ей на затылок, намереваясь закрыть рот поцелуем. — Пожалуйста… Тебе что целитель сказал?

— Я не спрашивал, — раздражённо поморщился Дрянин, но неожиданно уступил, разжал руки. Явно с трудом подвинулся дальше по постели к стене, чтобы опереться на неё спиной, и за руку потянул женщину к себе.

— Плохо? — Ева подвинулась, но тут же встревожилась, сообразив, что он ещё больше побледнел и глаза закрыл не просто так.

— Не суетись, нормально, — отмахнулся он, размеренно, глубоко дыша и явно пытаясь прийти в себя.

Очень хотелось срочно побежать за целителем, но Калинина сдержалась, понимая, что всё не настолько плохо. Просто ему нельзя нагружать сердце, а они слишком увлеклись.

Прижавшись щекой к его плечу, она ласково погладила мужчину ладонью по груди, очертила ограниченный пластырями квадрат марлевой салфетки, закрывавшей рубец. Потом мягко подалась в сторону, чтобы слезть с его коленей на постель — от греха подальше, чтобы не дразнить ни его, ни себя, что в прежней позе давалось с трудом.

Серафим не стал удерживать, но через пару мгновений зашевелился, чтобы устроиться поудобнее. Вскоре он уже лежал на спине, вытянувшись на кровати, а Ева с удовольствием пристроилась сбоку, положив голову на твёрдое плечо. Так определённо было гораздо лучше.

Теперь тишина уже не тяготила, но Калинина всё равно заговорила.

— Не представляешь, как ты меня напугал. В подвале и потом… Я опоздала всего на пару секунд! Никогда не простила бы себе, если бы не получилось… — она осеклась и закусила губу, потому что к горлу подкатил комок.

Этот мужчина делал её ужасно чувствительной. Хотя, казалось бы, где Дрянин, а где — ранимость.

— Ты точно ни в чём не виновата, — возразил он.

Осталось только промолчать в ответ. Логично, конечно…

— Сеф, зачем ты пришёл? — спросила она.

— Понятия не имею.

— Как это? — опешила Ева.

— Сказать спасибо, спросить про твою проблему… — проговорил неуверенно и запнулся.

— Мне кажется, это вполне причина, разве нет?

— Это было не срочно и вполне могло подождать несколько дней, — пояснил он. И вдруг добавил: — Наверное, слишком хотелось тебя увидеть.

— Наверное? — продолжила недоумевать Ева и даже приподнялась на локте, чтобы заглянуть ему в лицо. Сеф открыл глаза в ответ на шевеление, обвёл взглядом её лицо, усмехнулся.

— В моей жизни в последние сто с лишним лет отсутствовала практика близкого общения с женщинами дольше нескольких часов кряду. Такого, которое не сводится к приятельским или рабочим отношениям и которое можно было бы назвать нормальным. Так что — да. Наверное, мне хотелось тебя увидеть, — повторил он с нажимом.

— Я заинтригована, — заявила она. — А какое было ненормальное общение? И когда?

В последнем вопросе прозвучали отчётливые ревнивые нотки, но Серафим не обратил внимания.

— Очень давно, когда у меня ещё не было личины. Какое — трудно объяснить. Время такое было. Двадцать лет Отлива… — он пожал плечом. — Как сказал один писатель, «апокалиптическая смесь мракобесия и безжалостного научного фанатизма в кровавых декорациях беззакония». Пафосно, но точно. Странное время. В такое время из людей прёт… тоже странное.

— Мне казалось, страшное. Разве нет? Пороки, подлинная суть, — предположила Ева, подпёрла голову ладонью.

— Не всегда. Ну и тех, из кого страшное, сразу кончали.

— Как это? — вырвалось растерянное.

— Как… По законам военного времени, на месте. Сам себе трибунал, сам себе палач, — проговорил он раздумчиво, потом поморщился. — Тьфу! К чёрту. Мы же про женщин. Была тогда одна… Наверное, психическая, не знаю. Она ко мне порой приходила, где-то год, было у неё какое-то больное любопытство к переродцам. А мне было плевать: симпатичная, сама пришла, и ладно… Что? — он вопросительно приподнял брови, потому что взгляд у Евы стал странным — расфокусированным, в пространство.

— Да я вот тут подумала. Я плохо знаю историю, но если вдуматься в твои оговорки и немного дофантазировать… Знаешь, с учётом биографии ты ещё очень милый, тактичный и чуткий. Честно! Мог стать отмороженным моральным уродом, а ты просто циник-мизантроп. Принципиальная разница, между прочим!

Она не выдержала серьёзного тона до конца, склонилась, поцеловала растянутые в усмешке губы — легко, почти невесомо. Не соблазняя, а просто потому, что хочется и можно.

— Определённо, — со смешком проговорил он, когда она отстранилась. Пояснил в ответ на озадаченный взгляд: — Определённо я пришёл, потому что хотел тебя увидеть. Соскучился.

Ева улыбнулась, пристроила голову на подушку рядом с его, с удовольствием лаская взглядом чеканный профиль, тонкие губы, скулу, густую тень от опущенных ресниц.

— Ты больше не сердишься? Ну, за ритуал. Это правда было мерзко с моей стороны.

— Мерзко. Не сержусь, — спокойно, с расстановкой проговорил он, не открывая глаз. Помолчал. — Было и было. Сейчас неплохой момент… Ну, начать сначала у нас с тобой не получится, но кое-что пересмотреть и изменить — можно попробовать. Наверное. Забыть эту историю, например.

— Исправить твой паскудный характер? — хихикнула Ева.

— Я реалист, так что — нет, — усмехнулся он в ответ. — Да и ты вроде не трепетная институтка? Впрочем, если тебе непременно хочется тёплый ласковый коврик у ног…

— Дурак! — Она в шутливом возмущении слегка боднула его лбом в висок. — Я уже к тебе привыкла. А коврик из тебя фиговый получится. Шерсти мало, шкура дырявая…

— Я хотел предложить завести собаку.

Ева тихо засмеялась, потёрлась о его щёку носом. Потом прижалась теснее, пристроила ладонь у него на груди, подальше от раны, умиротворённо вздохнула. И почти сразу задремала — от удовольствия, от облегчения, оттого, что не нужно больше дёргаться и думать, как начать разговор, как посмотреть в глаза и, особенно, что она там увидит. Он хочет быть с ней, он простил её глупость и сам готов двигаться навстречу. И это главное, а со всем остальным они потихоньку разберутся вместе.

А Сеф долго ещё лежал, порой открывая глаза, чтобы бросить взгляд на включённую люстру и подумать, что надо бы её погасить, но не предпринимая попыток. Он прислушивался к себе, примеривался к ближайшему будущему, привыкал к новым ощущениям. Пытался проанализировать всё это, но чем больше старался, тем яснее понимал: хорошо. Просто — хорошо. Непривычно, странно, пронзительно хорошо. У него всё хорошо, и ему — хорошо. Тёплое дыхание щекочет висок, на груди лежит тонкая женская ладонь, и нужно встать, снять брюки, да хотя бы ботинки для начала, погасить свет, но ужасно не хочется это делать. И от этого тоже почему-то хорошо.

И, в сущности, какая разница, почему и как это ощущение называть, если — хорошо?..