Эль скандаль при посторонних

Великая депрессия «Освобожденная женщина Востока» (Записано со слов Мышки)

— Ну, вы же понимаете, девочки, что с моим здоровьем я не могу позволить себе жить в такой атмосфере!

Мы с Муркой согласно закивали. Здоровье у Мышки действительно слабое. Или она так думает, что, в сущности, одно и то же. А в такой атмосфере не может жить даже лошадь Пржевальского.

— Почему лошадь Пржевальского? — спросила Мурка, когда я озвучила эту богатую мысль.

— Выносливая очень, — ответила я.

Мурка с Мышкой скорбно покачали головами. Ну, если лошадь.

Разговор наш, как вы понимаете, происходил после бурного примирения. Мышка рассказывала о своих злоключениях.

Расставшись со мной в метро на станции «Комсомольская» после того памятного возвращения из Питера, Мышка понуро поплелась на свой поезд. Она надеялась, что я окликну ее или подбегу сзади, хлопну по плечу и скажу что-нибудь вроде:

— Мышильда! Хватит дуться! Мирись-мирись-мирись и больше не дерись!

Тогда она скособочит трагическую мину и потребует от меня прекратить всяческие отношения с питерским художником и отказаться от портрета, который я и так не собиралась заказывать. И я на все соглашусь.

Но я ее не окликнула, и не подбежала сзади, и не хлопнула по плечу. Тогда она спряталась за мраморную колонну и стала подглядывать. Вдруг, думала Мышка, Мопси раскаивается в содеянном, сидит на скамеечке и не знает, как ей быть и как пойти на примирение. Но ни на какой скамеечке я не сидела и ни в чем не раскаивалась. Мышка углядела лишь край моего красного кожаного пальто, мелькнувший в закрывающихся дверях отъезжающего поезда. Она вошла в свой поезд, уселась в уголок и стала кручиниться. Поезд ехал и ехал, и Мышка тоже ехала, роняя свои мышиные слезки. В таком плачевном состоянии ее застала одна очень сердобольная женщина, которая ехала в том же вагоне. Женщина подошла к Мышке и предложила подлечить ее душевную травму, после чего спросила, верит ли Мышка в Бога.

— Ну-у... в общем-то... конечно... — промямлила Мышка, которая не планировала в тот момент вступать в богословские беседы. — Но это такой личный, можно сказать, интимный вопрос. Нельзя ли с ним повременить?

Но женщина временить не могла. Ей надо было выходить на следующей остановке, потому что там в подземном переходе один киоск проводил весеннюю распродажу пуховых беретов и она спешила обзавестись беретом перед началом летнего сезона.

— Верьте в Него, и Он поможет! — многозначительно сказала женщина, подняв кверху указательный палец и нацелив его на грязную лампу дневного света, фамильярно ей подмигнувшую.

Дав Мышке этот дельный совет, женщина сунула ей в руки две брошюры религиозного содержания и сказала «адью!». Одна брошюрка называлась «Они одумались», другая — «Новообращенные во Христе». Мышка полистала брошюры и поняла, что никак не может одуматься. Это совершенно ее расстроило, и она начала рыдать в голос, невзирая на присутствие посторонних граждан, один из которых протянул ей носовой платок и посоветовал пить валерьянку. Мышка платок взяла и, размазывая по щекам слезы и сопли, вывалилась из вагона и побрела домой. По дороге она три раза попала ногой в лужу, и ее замечательные новые башмаки, купленные на вьетнамском рынке специально для поездки в Питер, немедленно расползлись по швам и издали тяжелый безнадежный всхлип. Хлюпая картонной подметкой, Мышка ввалилась в квартиру.

— Джи! — простонала она и повалилась на бабушкин сундук.

Так коротко и емко — Джи — после поездки в Италию она называла Настоящего Джигита.

— Джи! — плачущим голосом позвала Мышь. Джигит не откликнулся. — Джи! Я теперь эта... ново... ново... — Мышка никак не могла выговорить обозначенное на обложке брошюрки слово, и это обстоятельство вызвало новый приступ отчаяния. Захлебываясь слезами, она трясла брошюркой. — Ново... ново... — бормотала Мышка. — Новопреставленная!

Джигит безмолвствовал.

Стащив с мокрых ног раскисшие башмаки, Мышка пошлепала в комнату. В комнате никого не было. В полной темноте, забыв о существовании выключателя и громко стеная, Мышка начала пробираться к кровати. Она выставила вперед руки, растопырила ноги и сделала шаг вперед. Что-то твердое и длинное лежало на полу посреди комнаты. Мышка споткнулась, испуганно вскрикнула и упала на колени.

— Вах! — сказало длинное и твердое.

Мышка бросилась включать свет.

Джигит лежал на полу в папахе, накрывшись Мышкиным ватным одеялом. Руки Джигита были вытянуты вдоль тела, ноги — вдоль рук. Тело помещалось ровно посередине полосатого коврика. Тут надо сказать, что этот коврик был единственным Мышкиным фамильным достоянием. Он ей достался от мамы, а маме — от бабушки, а бабушке — от прабабушки, которая купила его на воскресной ярмарке в деревне Карнаухово, но позиционировала как большую редкость и художественное произведение повышенной ценности. На коврике было пять полосок. Две — красненькие — по краям, две желтенькие — вслед за красненькими и одна — зелененькая, самая широкая, — в середине. А больше на коврике ничего не было. Поэтому до сих пор остается невыясненным вопрос, как прабабушке так долго удавалось водить всех за нос. Но Мышка, несмотря на невнятное и даже сомнительное происхождение, свой коврик все равно любила. Она ему прощала все, даже дыру в левом верхнем углу, даже лысину в центре пятой красной полоски. Свой коврик Мышка держала на стене над кроватью и никому не разрешала до него дотрагиваться. И вот — пожалуйста! Джигит лежал очень ровно, я бы даже сказала — скромно, в пределах зелененькой полоски, даже кончиком пальцев не задевая ни желтенькой, ни красненькой. И громко храпел. Это жуткое зрелище, представшее перед ее заплаканными глазами, Мышка расценила как оргию и надругательство над святынями.

— Джи! — в ужасе прошептала она.

Джигит открыл один заплывший глаз.

— Ммм... мммамммочка! — прошлепал он, с трудом разлепив губы, и икнул.

— Джи, ты пил! Водку! Один! — трагически и даже немного торжественно провозгласила Мышка.

— Нну, мммаммочка! — просипел Джигит, окончательно переходя на нижегородский прононс, что бывало с ним только в состоянии сильного подпития. — Я пппркрсссно ссбя чвсствю.

После чего попытался встать, зацепился ногой за дыру в верхнем правом углу, рухнул на пол, стукнулся головой о ножку кресла и разодрал коврик на две аккуратные треугольные половинки.

— Я кжжтсся ушбсся! — сказал Джигит и выполз вон.

Мышка кинулась на кухню. На кухне она заварила крепкого чая, бухнула туда три ложки сахара, выпила залпом и вытащила из укромного местечка школьную тетрадь в клеенчатом переплете. Именно тогда там и появилась запись: «Я его убью, убью, убью! Еще одна рюмка, и убью!» Так Мышка реагировала на циничную выходку Джигита. Спрятав тетрадку обратно в заветный ящичек, Мышка прошла в спальню и легла спать. Джигита сильно тошнило в туалете, но Мышка плотно притворила за собой дверь, чтобы максимально дистанцироваться от его всхлипов. Она закрыла глаза, но сон не шел. Вспоминалось былое. Мышка вспомнила все случаи, когда ей приходилось вытаскивать Джигита из безобразных запоев. Особенно ей запомнился последний раз, когда она нашла его в соседнем обувном магазине в коробке из-под финских сапог. Потом она припомнила, как он не дал ей получить высшее филологическое образование. Потом все неудачные любовные коллизии проковыляли перед ее мысленным взором унылой кособокой чередой в лице Северного Оленя, Чинзано и Чучелло. Потом она вспомнила, как обижала ее Мурка и что я ни разу не встала на ее защиту во время нашего злосчастного визита в Питер. На этом месте Мышка спрятала голову под подушку и замотала головой, дескать, нет-нет-нет! Даже не хочу об этом думать! Она почувствовала себя окончательно и бесповоротно покинутой.

Утром Мышь встала с твердым намерением кардинально изменить жизнь. Джигит очистил от своей персоны помещение, удалившись в неизвестном направлении и забыв очистить туалет от ночных излияний. Мышка вымыла туалет, выдраила ванну, вычистила плиту и соскребла недельный жир с тарелок и кастрюль. Затем она подсчитала наличный запас энапа и панангина и решила, что на первое время хватит. Затем она померяла себе давление и решила, что на первое время тоже хватит. Затем она полезла в тайник, сконструированный в маленьком углублении под ванной в том месте, где стекает вода. В тайнике хранились деньги, которые Мышке удалось утаить от Джигита. Мышка твердо помнила, что перед отъездом в Питер там было 224 рубля 58 копеек. На эти деньги она собиралась дать объявление в газету «Из рук в руки» о поиске работы. Да! Да! Наша забитая подруга сбросила моральные цепи, которые сковывали ее в течение без малого 20 лет, и начала процесс самоутверждения и самореализации. Она решила поступить на службу. Так в ее дневнике появилась прекрасная, литературно составленная запись: «Оч. хор. спец. с неполн. высш. ищ. раб. по спец.». Правда, Мышка слабо себе представляла, какую такую раб. и по какой такой спец. ищет этот оч. хор. спец., но ведь главное бодро начать, правда?

Итак, она полезла в свой тайник с надеждой выудить из него прибереженные средства. Мышка пошарила в тайнике рукой. Потом ногой. Потом легла на холодный кафельный пол и сунула под ванну голову. Потом сбегала на кухню, принесла спички и подсветила себе обзор. Ну, вы меня поняли. Денежки тю-тю. Мышка сначала не поверила своим глазам. Она еще раз залезла под ванну и лежала там до тех пор, пока не извела весь спичечный коробок. Но ей не светило. Не в смысле спичек, а в смысле денег. В принципе чего-то подобного следовало ожидать. Было большой непростительной ошибкой уезжать на двенадцать дней из дома, оставив Джигита наедине с 224 рублями 58 копейками. О Мышкином тайнике он знал уже давно. И она знала, что он знает. Только не хотела обращать па это обстоятельство внимания. Вот в этом вся Мышка — она обожает закрывать глаза на все, что ей не нравится. Ну и дозакрывалась.

Мышка вылезла из-под ванны, отряхнула пыль с ушей и поплелась на кухню. На кухне она вытащила на свет старую записную книжку, надергала оттуда листочков, послюнявила химический карандаш и начала писать объявления. «Оч. хор. спец. с неполн. высш. ищ. раб. по спец.», — дрожащей рукой выводила Мышка, и слезы капали на ее химические каракули, оставляя на бумаге мутные чернильные лужицы. Все смешалось на клочке бумаги. Оч. хор. спец. с неполн. высш. превратился в неудобоваримую размазню, прочесть которую не представлялось решительно никакой возможности. Мышка взяла себя в руки, сделала несколько дыхательных упражнений, остановила слезоотток и отправилась в комнату за стратегическим запасом письменных принадлежностей. У нее там на книжной полке за третьим томом Монтеня были припрятаны венгерские фломастеры 1983 года выпуска, которые она купила у знакомой фарцовщицы Зинки, промышлявшей у гостиницы «Космос» в эпоху развитого социализма, и приберегала на крайний, непредвиденный, случай. Случай настал. Мышка вытащила фломастеры из пачки и призадумалась. Ее волновала мысль, каким цветом красить сообщение об оч. хор. спец. Поразмышляв с полчасика, Мышка решила выступить в роли истинного дизайнера своей судьбы, выделив наиболее важные места разными цветами и тем самым облегчив визуальное получение информации заинтересованными гражданами. Вот что у нее получилось: «ОЧ. ХОР. СПЕЦ. (крупными печатными буквами на верхней строке, чтобы сразу привлечь внимание) с неполн. высш. (мелким, едва заметным почерком чуть ниже, потому что Мышка стеснялась своей неучености) ищ. раб. (нормальными средними буквами) по спец. (тоже очень мелко, так как Мышка представления не имела, на какую работу претендовать). Закончив работу, Мышка выпила чаю и стала ждать вечера. Она почему-то ужасно стеснялась расклеивать свои объявления при свете дня. Ей казалось, что какой-нибудь оголтелый старый большевик обязательно набросится на нее с кулаками и оскорбит при всем честном народе. «Нечего тут пакостить на моем любимом телеграфном столбе! Изгадили страну!» — скажет старый большевик, и все посмотрят на Мышку. И осуждающе покачают головами. И Мышке станет стыдно. Она вообще боялась любых публичных проявлений жизнедеятельности. Ей всюду мерещились пристрастные взгляды.

Под покровом ночи Мышка крадучись выбралась из дома и, боязливо оглядываясь по сторонам, принялась за работу. Обклеив подъезды в собственном доме, она перешла к следующему и стала яростно лепить свои листовки без разбору на все вертикальные поверхности, которые попадались на пути. Так она дошла до районной библиотеки №1489 имени писательницы Калерии Блох. Эта писательница, восьмидесяти семи лет от роду, жила тут же, в соседнем подъезде, и последние тридцать четыре года своей творческой жизни потратила на то, чтобы районной библиотеке №1489 присвоили ее имя. Говорят, что она «дошла до самого верха». Но Мышка об этом разгуле страстей ничего не знала, так как услугами районной библиотеки не пользовалась. Ей в наследство от деда, театрального критика, досталось три тысячи томов с автографами литературной элиты Серебряного века и эпохи военного коммунизма, а один даже с личной росписью наркома просвещения товарища Луначарского. К тому же у нее в прихожей вот уже двадцать лет томился весь нереализованный тираж пионерских рассказиков Джигита. Мышка свалила их в кучу и использовала в качестве стула, когда надевала зимние сапоги. При желании она даже могла их прочитать. Только желания не возникало. Калерия Блох в этом контексте была ей не очень нужна.

Вернувшись домой после ночной вылазки, Мышка тут же юркнула под одеяло. Джигит не появлялся, поэтому ночь прошла относительно спокойно. Утром Мышка выпила энап, верошпирон и панангин, измерила себе температуру и давление, сделала на всякий случай очистительную клизму и прополоскала горло. После чего села у телефона в ожидании звонков от благодарных работодателей. И дождалась. Примерно в полдень зазвонил телефон, и вкрадчивый женский голос осведомился, не с очень ли хорошим специалистом он, голос, сейчас беседует. Мышка, потерявшая от волнения всякое соображение, промямлила, что да, именно с очень, и именно с хорошим, и без сомнения со специалистом. Женский голос издал кудахтанье, похожее на смех, и пригласил Мышку на собеседование в районную библиотеку имени Калерии Блох. В 16.00 пополудни. До 16.00 Мышка в жутком возбуждении металась по квартире, круша все на своем пути. В 15.45 она нацепила черную юбку и кофточку с люрексом, которую Мурка откинула ей во время ежегодной чистки платяного шкафа, и, дрожа всем тельцем, отправилась на экзекуцию. В библиотеку она вползла в полуобморочном состоянии.

— Где тут... где тут... — прошептала она заиндевевшими губами.

— Туалет? — услужливо подсказала библиотекарша.

— Заведующая, — просипела Мышка.

Библиотекарша показала на черную лакированную дверь с затейливым золоченым замком. Мышь поскреблась в дверь.

— Войдите! — пропел уже знакомый женский голос.

Мышка вошла. Вернее, вползла. Вернее, просочилась на полусогнутых. Из-за стола навстречу ей поднялась женщина в синем суконном костюме типа «моя милка депутат, у ей правильный стандарт» с хорошо пропеченной халой на голове.

— Милочка вы моя! — протягивая руки навстречу Мышке, сказала женщина и блеснула фальшивыми зубами. — Вот и вы!

Мышка издала крякающий звук.

— Садитесь, садитесь! — между тем продолжала женщина. — Чувствуйте себя как дома! Как изволите зваться?

Мышка изволила зваться Мышкой. Женщина слегка удивилась, однако Мышка, как ни напрягалась, так и не смогла вспомнить своего настоящего имени. Засуетилась, бедняжка, задергалась, покраснела вся, в сумку за паспортом полезла, рукой по дну зашебаршила. Но паспорт завалился за подкладку и не желал оттуда высовываться.

— Ничего, ничего, — пропела женщина. — Потом достанете. А меня зовут Анжелика Федотовна! Вы знаете, — женщина перегнулась через стол, приблизила губы к Мышкиному уху и, как крючком, подцепила Мышкин люрекс остреньким ноготком, — сотрудники за глаза зовут меня Прекрасной Анжеликой. Такие шалунишки! — И она кокетливо захихикала.

Тут надо сказать, что Прекрасная Анжелика была крайне неприятной особой с загребущими руками и завидущими глазами. Эти загребущие руки и завидущие глаза потом сыграли в Мышкиной жизни роль ключа от зажигания. Но ни Анжелика, ни Мышка еще об этом не знали. Анжелика продолжала вести собеседование.

— Надеюсь, вы понимаете, что представляет собой наше заведение, — сказала она, слегка приосанившись и одернув синий жакет. — Это не просто библиотека. Это библиотека особого значения. — Мышка затравленно кивнула. — Мы имеем честь носить имя нашей прославленной соотечественницы, замечательной писательницы и крупного общественного деятеля Калерии...

— ...Клоп! — пискнула Мышка.

Прекрасная Анжелика осеклась, но быстро пришла в себя и, передернув мощными плечами, выправила течение беседы.

— Блох! — с достоинством сказала она. — Калерии Блох! Калерия Карповна, так сказать, взяла над нашей библиотекой личное попечительство и даже подарила нам свой знаменитый роман «Замуж так замуж» о Надежде Константиновне Крупской, которая женила на себе Владимира Ильича Ленина, застав его врасплох в сибирской тайге. Между прочим, на Западе книга была переиздана 17 раз как уникальное пособие для одиноких сердец пенсионного возраста. Калерия Карповна лично и безвозмездно передала этот бесценный труд в наши фонды, за что мы ей несказанно благодарны. И стараемся соответствовать. Не ударять, что называется, фейсом об тэйбл. Вот вы, милочка, что вы можете нам предложить в плане культурного обслуживания населения?

Мышка ничего предложить не могла.

— Может быть, у вас есть опыт работы на абонементе? — продолжала допытываться Анжелика.

У Мышки не было опыта работы на абонементе.

— Может быть, вы умеете заполнять каталожные карточки?

Мышка не умела заполнять каталожные карточки.

— Может быть, вы дока по части списания устаревшей литературы в запас?

Мышка не была докой.

— Ну, я не знаю, — раздраженно молвила Анжелика. — Может быть, вы по крайней мере владеете веником и щеткой?

Мышка владела веником и щеткой, но под страхом смерти не желала в этом признаваться. Не затем она явилась в библиотеку, чтобы валандаться с половыми тряпками. Анжелика, видя, что Мышка не мычит, не телится, замолчала, и молчание ее было грозно. «Сейчас выгонит!» — подумала бедная Мышь, и тут на нее снизошло вдохновение.

— Я могла бы прочесть курс лекций! — неожиданно брякнула она.

— Лекций? — задумчиво переспросила Анжелика. — Ах, лекций!

И голова ее лихорадочно заработала. «Лекций! — думала эта загребущая бабенка. — На лекциях можно неплохо заработать, если брать за вход приличную сумму. Да, но как же я буду брать за вход, если у нас бесплатное публичное заведение? Как же это устроить? Может, оформить эту курицу педагогом-наставником детского балетного кружка? И брать с нее как бы за аренду помещения? А аренду собирать с посетителей? Точно! Напечатать на ксероксе пригласительные билеты с благотворительной лотереей! Благотворительный взнос — 100 рублей, а вместо приза — лекция. Эта дура ничего не поймет, начальство не узнает. Комар носа не подточит!» И она ласково взглянула на Мышь.

— Лекции — это прекрасно! Лекции — это то, что нам нужно. Вы тут набросайте пару темок, а я сейчас приду. Только сбегаю за бумагами. Сразу оформим договор.

И она выскочила в коридор, на всякий случай заперев Мышку на ключ. Чтобы не сбежала.

Оставшись одна, Мышка крепко призадумалась. Легко сказать — набросайте пару темок. Спрашивается — каких? Из какой такой области науки и культуры можно набросать пару темок, если ни в одной из этих областей ни бельмеса не смыслишь? К тому же Мышка была не готова к такому повороту событий. И вообще у нее от страха начал дергаться правый глаз. И левое ухо. Могучим усилием воли Мышка сгребла себя в кулак, сосредоточилась, и из-под ее пера показалась темка. «Контрапункт и контрамарка: сходство и различие семантических г...». Но тут дверь с треском распахнулась, и Прекрасная Анжелика влетела в кабинет, потрясая листком бумаги.

— Договор! Договор! — пропела она. — Немедленно подписываем договор!

И сунула листок Мышке под нос. Мышка подмахнула не глядя. И зря. Но договор Мышку не интересовал. Мышку интересовала недописанная темка.

— О! — воскликнула Анжелика, увидав Мышкины каракули. — Вот и первая темка! Позвольте взглянуть?

— Сейчас, сейчас, — пробормотала бедная Мышь и быстро дочиркала название.

Правда, с перепугу немного ошиблась и вместо слов «семантических генеалогий» нацарапала нечто невообразимое. Впрочем, сами судите, что у нее получилось: «Контрапункт и контрамарка: сходство и различие семантических гинекологий». На том и порешили. Прекрасной Анжелике ведь тоже было не до темок. Она на Мышкин листок даже не взглянула. В груди ее бушевала жажда наживы. Она уже подсчитывала барыши от благотворительных взносов на Мышкины лекции, а также сумму арендной платы, которую Мышка должна была выплатить ей за полгода как педагог-наставник балетной труппы. Вот такая это была алчная женщина.

Итак, Анжелика поскакала ковырять на принтере пригласительные билеты, а Мышка поплелась домой готовиться к лекции. Слабо представляя себе, что такое «семантическая генеалогия», она хотела поведать слушателям о смысловом значении слов «контрамарка» и «контрапункт», а также нарисовать генеалогическое древо однокоренных слов. Зачем, для каких целей посетителям районной библиотеки №1489 имени писательницы Калерии Блох были нужны смысловые значения слов «контрамарка» и «контрапункт», а также однокоренное генеалогическое древо, Мышка не знала. И знать не хотела. Она вообще об этом не задумывалась. Она без остатка отдалась научным изысканиям. Обложившись словарями и справочниками, она лихорадочно выписывала оттуда все слова на «контр», а именно: контрреволюция, контрибуция, контроль, контракт, контрадмирал, контрабас, контрабанда, контральто, контраст и контрэкскарп, который она спутала с эскалопом. Потом она взяла уже знакомые нам венгерские фломастеры и нарисовала прелестную кудрявую березку, на ветках которой разместила усатого контрадмирала в фуражке с кокардой, контрабас, похожий на перезрелую грушу, контроль в виде советского знака качества с буквами «ОТК» в сердцевине, здоровенную бабищу-контральто в концертном платье со специальным облачком возле губ, на котором было нацарапано «ля-ля-ля», белогвардейского контрреволюционного офицера с шашкой наголо, а также кусок жареного мяса с гарниром из картофеля-фри и соленых огурцов. Эскалоп.

Тут надо сказать, что Мышка хоть и была большой любительницей прекрасного, но в изобразительном искусстве смыслила мало, если не употреблять более крепкие выражения. Однажды в музее она спутала портрет юноши в черной бархатной блузе с портретом дамы в голубом шелковом платье. Бывали случаи и покруче. Как-то мы втроем перебирали старые фотографии и наткнулись на карточку эдак десятилетней давности. Слева на карточке значилась Мурка, посередине я, а с правого фланга заходила Мышь. Сзади пояснительная надпись: «Пищеблок столовой санатория ООО «Московский реактив»». Мы в этом санатории зачем-то проводили отпуск. Так вот, фотография. Мышь взяла ее в руки, мечтательно закатила глаза и проблеяла:

— Ах, девочки! Я эту фотографию просто обожаю! Все время на нее любуюсь! Какие вы тут хорошенькие! Мур, ты просто прелесть! И ты, Мопс, ничего. А Зинка-то, Зинка! Даже можно смотреть!

— Какая Зинка, Мышь? — грубо спросила Мурка.

— Ну, Зинка из третьего подъезда, помнишь? Вот же она. Не узнаешь?

— Разуй глаза, Мышь, — еще грубее сказала Мурка.

— Так это не Зинка? — удивилась Мышка и поднесла фотографию к глазам. — А кто же? — Мы молчали. — Неужели... Галка? Нет? — Мы молчали. — Ну, не Светка же. — Мы молчали. — Вы хотите сказать... что я-а-а?! Господи, как я любила эту блузку!

Тут надо сказать, что никакой блузки на Мыши не было. На ней был сарафан без рукавов с лямочками.

Так, вот генеалогическое древо, то бишь березка. После своего титанического труда Мышь подкрепилась бутербродом и улеглась спать.

На следующее утро ее разбудил телефонный звонок.

— Доброе утро! — пропела трубка голосом Прекрасной Анжелики. — Как настроение? Готовы ли к трудовым подвигам? Лекция назначена на шесть часов. Рекламный плакат уже висит.

— А... билеты? — прошмякала Мышка пересохшими от испуга губами.

— Сто пятьдесят две штуки ушли за два часа, — отрапортовала Анжелика.

— С-сто п-пятьдесят д-две?

— Ну, милочка моя, — засмеялась Анжелика. — Вы же понимаете, как это делается. Тем, кто не брал...

— ...отключили газ? — ужаснулась Мышка.

— Ну, зачем же так сурово! Записали долг в десять томов библиографических редкостей, и вся недолга! Жду вас в полшестого, дорогуша! — И она повесила трубку.

Мышка выползла из-под одеяла, сделала гимнастику, приняла контрастный душ, выпила очистительный зеленый чай, подошла к зеркалу, высунула язык и убедилась, что белого налета не наблюдается, после чего начала прочищать уши ватными палочками. За этим занятием ее и застукал Джигит, о существовании которого Мышка уже успела подзабыть. Джигит вошел бесшумно, лишь слегка хрустнув дверным замком, и на цыпочках прокрался в комнату. Но Мышка все равно его заметила.

— Джи! — строго сказала она, не оборачиваясь. — Тебе чего?

Джигит вздрогнул от неожиданности и замер. Мышь оглянулась. Джигит глядел на нее собачьими глазами. Папаха набекрень. Рубаха грязная. Брюки жеваные. Морда мятая.

— Дамой прышел! — плачущим голосом сказал он.

— Нет у тебя дома, Джи! — торжественно объявила Мышка. — И жены нет. Вся вышла. Ухожу на работу.

— Нэт! — закричал Джигит истошным голосом. — Нэт! Нэ пушчу! Толко нэ работ! Жэншчин нэ работат! Жэншчин дома быт!

Но Мышка не обратила на него никакого внимания. Она прошла на кухню и закрыла за собой дверь. У нее еще были неотложные дела. Ей надо было пририсовать эскалопу хрустящую корочку.

Ровно в 17.30 Мышка сидела в кабинете у Анжелики. Анжелика находилась в крайнем возбуждении. Ей уже удалось за 152 билета выручить 15 200 благотворительных рублей, что составляло ее десятимесячную зарплату.

— Милая моя! — И она кинулась обнимать Мышку, как родную. — Вас ожидает бешеный успех. Я предвижу полный аншлаг!

— Аншлаг полный не бывает, — машинально поправила Мышь как бывший неудавшийся филолог. — Аншлаг просто...

— Не важно, не важно, — перебила ее Анжелика. — Я согласна на неполный аншлаг. Главное — народ потянулся к культуре! Мы еще с вами таких дров наломаем, голубушка вы моя!

Мышка была не уверена, что хочет ломать дрова на пару с Анжеликой, но та уже тащила ее на лекцию.

В читальном зале Мышку ожидали: подслеповатый пенсионер Редькин из пятого подъезда и бабушка Агафья Тихоновна с внуком-подростком Тишей Моськиным, находящимся в последней, самой тяжелой стадии пубертатного периода. Бабушка планировала приобщить его к прекрасному, чего сам Тиша не только не хотел, но явно опасался. Тиша сидел верхом на стуле, отвернувшись от Мышки, и демонстративно морщился после каждого ее слова, чем очень раскачивал ее уверенность в себе, и без того собиравшуюся сделать ей ручкой. А больше в читальном зале никого не было. Но Мышку это не сломило. Мышка воодушевлялась одним тем фактом, что хоть кто-то готов ее слушать. Дома она не привыкла к такому вниманию. Да и дружба с Муркой сильно подорвала ее авторитет у самой себя. В общем, Мышка повесила на стену наглядное пособие с березкой и набрала в грудь побольше воздуха.

— Дорогие друзья! — начала она. — Во-первых, позвольте поблагодарить вас за то, что нашли время (на этих словах Тиша скептически хмыкнул, так как справедливо полагал, что у пенсионера Редькина и бабушки Агафьи Тихоновны времени вагон и маленькая тележка) прийти на нашу лекцию. Сегодня мы начинаем цикл (тут Тиша содрогнулся, так как был готов только к одноразовой встрече с прекрасным) семинаров о наших выдающихся современниках, — сказала Мышка, и язык ее прилип к нёбу.

Какой цикл? Каких семинаров? С какими выдающимися современниками? А как же контрапункт и контрамарка? Ответов на эти вопросы Мышка не знала. Как не знала ответа на самый насущный вопрос: что делать дальше? И Мышка поступила единственно правильным образом. Она решила плюнуть на этот вопрос. В конце концов, усатый контрадмирал, белогвардеец с шашкой наголо и здоровенное контральто вполне могли сойти за выдающихся современников. Мышка взяла со стола указку и повернулась к наглядному пособию. И тут случилось страшное. Пенсионер Редькин нацепил на нос очки и принялся изучать пригласительный билет с названием Мышкиной лекции. И увидел слово «гинекология». И буквально прозрел.

— Что! — взревел он и вскочил с места. — Что! Что вы тут понаписали! Это же... это же... порнография какая-то!

На этих словах Тиша оживился, с большим интересом посмотрел на Мышку и сделал неприличное движение бедрами в ее сторону. Пенсионер Редькин между тем не унимался.

— Буржуазная пропаганда! — орал он. — Растление малолетних! Запрещено Конституцией! Я этого так не оставлю! Я до президента дойду! Я мэру буду жаловаться! И это в стенах имени нашей дорогой Карелии Карловны Блох! — И он со всего маху грохнул кулаком по столу.

Мышка побелела. Потом покраснела. Потом посинела. Указка выпала из ее ослабевших пальцев. На лбу выступили капельки пота. Нижняя челюсть самопроизвольно брякнулась на грудь. Глаза вылезли из орбит.

— Я... я... — пролепетала она. — Я совсем не имела в виду...

Но Редькин продолжал орать и молотить кулаком по столу. На ор и стук прибежала Прекрасная Анжелика.

— Что тут происходит? — холодно осведомилась она у Мышки.

Мышка беззвучно пошлепала губами.

— Вот, полюбуйтесь, Анжелика Федотовна! — пролаял Редькин и сунул Анжелике под нос пригласительный билет. — Полюбуйтесь, что позволяют себе ваши кадры! — И он ткнул ржавым табачным пальцем в заветное слово.

Анжелика на слово посмотрела. Нахмурила бровки. Качнула хорошо пропеченной халой и воткнула в Мышку металлический штырь зрачка.

— За мной! — тихо сказала она, и Мышь поняла, что пришел ее конец.

Спотыкаясь на каждом шагу и ставя лапочки носками внутрь, она засеменила за суконной спиной.

В кабинете Анжелика уселась за стол и положила перед Мышкой чистый лист бумаги.

— Пишите объяснительную! — так же тихо сказала она.

И Мышка написала объяснительную.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА НОМЕР ПЯТЬ,

в которой Мышка дистанцируется от греха подальше

Уважаемая Анжелика Федотовна!

С большой душевной горечью я думаю о том, что вы, женщина, которая стала для меня примером личного подвижничества, могли подумать, будто я имею какое-то отношение к гинекологии. Нет! Нет! И еще раз нет! Никакого отношения к гинекологии я не имею, потому что терпеть не могу мужчин, которые заворачиваются в чужие любимые коврики и валяются в них посреди комнаты, как тушеные голубцы. А если соседи настучали вам, что во время моей последней поездки в Италию я сильно увлеклась Чинзано, так это я просто пожалела его одиннадцать детей и не могла пройти мимо такого явления, как запой. Тем более что я привычная. А если кто-то нарочно вам сказал, что я хотела уйти в монастырь, так я и сейчас не против принять постриг, особенно если короткий «паж» с челочкой. Я ведь в домашних условиях тоже веду корректный образ жизни и каждое утро делаю очистительную клизму, чего и вам желаю.

Да, и о голубцах. Обычно я обжариваю их на растительном масле, потом складываю в гусятницу, добавляю тертую морковь, мелко шинкованный лук, немного воды и пару ложек сметаны. Тушить до готовности. Соль и перец по вкусу.

Крепко целую.

Ваша Мыша.

Анжелика внимательно прочитала Мышкину записку, перевернула листок и еще внимательнее принялась разглядывать его с тыльной стороны. Думала, может, Мышка ей там оставила еще какое-нибудь послание. Ну, там, про маринованные огурцы. Или жареную утку. Но никакого послания ей Мышка на тыльной стороне не оставила.

— Так, так, — пробормотала Анжелика, положив листок перед собой и побарабанив по нему пальцами. — Так, так! Значит, не осознали?

— Чего? — тупо спросила Мышка.

— Тяжести содеянного, вот чего, — сказала Анжелика и, отвернувшись от Мышки, равнодушно поглядела в окно, как бы давая понять Мышке, насколько она неинтересна со своим уклонизмом. — А если дело дойдет до Калерии Карповны? Вы об этом подумали? Вот что, милочка, придется мне договор с вами расторгнуть. Арендную плату за помещение можете внести прямо мне.

— П-плату? К-какую п-плату? — промямлила Мышь, ничего не понимая.

— Арендную плату за помещение, — терпеливо объяснила Анжелика. — Мы с вами договор заключали? Заключали! Вы у меня по договору кем оформлены? Педагогом-наставником детской балетной труппы. С арендной платой 300 условных единиц в месяц. А договор заключается на полгода вперед. Вот за эти полгода вы мне и должны... ммм... — Анжелика пошевелила губами. — Одну тысячу восемьсот условных единиц. Деньги будете платить, или как?

Мышка, которая в жизни не держала таких денег в руках, совершенно ошалела.

— У меня нет одной тысячи восьмисот условных единиц, — обреченно прошептала она.

— А паспорт у вас есть? — сурово спросила Анжелика.

Мышь вытащила из сумки замызганный паспорт. Анжелика протянула острые коготки и подцепила Мышкин паспорт. Открыв его и убедившись, что паспорт настоящий, Анжелика сунула его в ящик стола. Потом подумала и заперла ящик на ключ. Потом еще подумала и сунула ключ в свою надувную грудь.

— Вот так, милочка! — удовлетворенно вздохнула она. — Пусть полежит пока. А вы денежки-то собирайте, собирайте!

И встала, давая понять Мышке, что разговор окончен.

Мышка брела домой. Мышка брела домой, и все вокруг было тускло и серо. «Как жить? Как жить? — думала она. — Кому верить? На кого полагаться? С кем делиться рецептами? Кого учить готовить? На Мурку никакой надежды. Мопс вообще к плите не подходит. С кем я останусь на старости лет? Без мужа? Без денег? Без подруг? Без паспорта? Из квартиры, наверное, выселят. По миру пойду. Побираться буду. Кто накормит? Кто обогреет?» И она зарыдала так громко, что стайка старушек у подъезда испуганно вскрикнула, перекрестилась и шмыгнула прочь. Всхлипывая, Мышка ввалилась в лифт, поднялась на свой этаж, роняя ключи, с трудом открыла дверь и, не разуваясь, прошаркала на кухню. Ужасно хотелось чаю. И шарлотки. Утром Мышка испекла шарлотку, чтобы вечером в одиночестве отпраздновать начало своей профессиональной карьеры и первый творческий триумф. Итак, Мышка прошла на кухню, потянулась к выключателю и включила свет.

— Нет! — крикнула она. И еще раз: — Нет! — А потом: — О-о-о! — И еще раз: — О-о-о! — А также: — О Боже, за что! — И упала на стул, как та самая кудрявая березка, изображению которой она посвятила целый вечер и которую нашлось кому заломати.

В привольной непринужденной позе на кухне сидел Джигит. Попа на табуретке. Ноги на столе. Одна рука за головой. Джигит смотрел на стол и улыбался. На столе стояла шарлотка. На шарлотке сидела мышь. Тонкими пальчиками мышь деликатно брала кусочки шарлотки и отправляла в рот. Джигит любовался на мышь.

— Кушяй, мышя! Кушяй, малэнкий! — приговаривал он и толстым заскорузлым пальцем щекотал мыши спинку. Мышь жмурилась от удовольствия и отправляла в рот следующий кусочек шарлотки. — Ешь! Набырайса сыл! Вырастыш балшой, в горы падем, в аул, к бабушка Тамрико в госты!

Увидев Мышку, Джигит грозно нахмурился, ткнул в мышь пальцем и сказал:

— Любуйса! На работу хадыт ума не нада! Кагда женшчин на работа, дом мышеловка становитса!

— Ты сам! — истерически закричала Мышь. — Ты сам ее привадил! Я все слышала! Ты ее подговаривал! Ты нарочно, чтобы меня унизить! Ты над именем моим насмехаешься, изверг!

И, застонав, она бросилась вон, по дороге наступив на отвратительного Коточку, который по-собачьи гавкнул и вцепился в Мышкину лодыжку, чем окончательно ее деморализовал.

В тот же вечер Мышка, спрятавшись с головой под одеяло, позвонила Мурке. Не хотелось ей этого делать. Не хотелось первой протягивать руку дружбы. А что прикажете делать? Надо же с кем-то советоваться.

— Му-ур! — жалобно проныла она. — Я из дома решила уйти. Навсегда. Как ты думаешь, правильно?

Мурка, у которой как раз случился облом с судом и которой было совершенно не до Мыши, саркастически засмеялась:

— Тоже мне, освобожденная женщина Востока! Да куда ты уйдешь! Так и помрешь со своим Джигитом. Не смеши меня, ладно?

И положила трубку.

— А я уйду! Уйду! — прокричала Мышка в пустую трубку. — Я вам всем еще покажу! Я еще лекции читать буду! Меня еще в президиум выберут! Мне еще Нобелевскую премию дадут!

После чего накапала в стакан пятьдесят капель валокордина, взяла в руки карандаш и написала стишок:

От сердца пью настой.

Пилюли — от сосудов.

Раз пью — значит, живой.

И пить их вечно буду[1].

Что, собственно, и составило ее жизненное кредо.