Энн в Редмонде

Глава тридцать седьмая ЛЮБОВЬ НАЧИНАЕТ ОТСЧЕТ ВРЕМЕНИ

— Я пришел пригласить тебя прогуляться по сентябрьскому лесу, — сказал Джильберт, неожиданно выходя из-за угла дома. — Мы давно не навещали наши укромные уголки.

Энн, сидевшая на крыльце, подняла на него озабоченный взгляд.

— Я бы с удовольствием, — вздохнула она, — но сейчас не могу. Вечером я иду на свадьбу Алисы Пенхаллоу, а платье еще не готово. — Она показала на лежавшее у нее на коленях облако светло-зеленого шифона. — Пока я все доделаю, уже нужно будет одеваться и идти. Извини, Джильберт, никак не получается.

— Может, пойдем завтра? — спросил Джильберт, которого отказ Энн, по-видимому, нисколько не обескуражил.

— Обязательно.

— Ну, тогда пойду домой и займусь тем, что собирался делать завтра. Значит, Алиса Пенхаллоу сегодня выходит замуж? Ничего себе — три свадьбы за одно лето! Фил, Джейн и теперь Алиса. А Джейн я никогда не прощу за то, что она не пригласила меня на свадьбу.

— Не сердись на нее, Джильберт. Подумай, сколько у нас Эндрюсов — они и так еле поместились в доме. Меня позвали только потому, что Джейн считает меня своей самой старой подругой. Но это Джейн. А миссис Эндрюс пригласила для того, чтобы я полюбовалась на несравненное великолепие ее дочери.

— Говорят, на ней было столько бриллиантов, чтопод ними трудно разглядеть саму Джейн?

Энн засмеялась.

— Да, бриллиантов было много. И нашу скромницу Джейн действительно почти не было видно за всеми этими украшениями, белым атласом, тюлем, кружевами, розами и флердоранжем. Но все же я поняла, что она счастлива — и мистер Инглис тоже, и миссис Эндрюс.

— Ну ладно, — тогда я приду завтра. Желаю тебе хорошенько повеселиться.

Джильберт повернулся и направился к своему дому, а Энн, глядя ему вслед, вздохнула. Он вел себя по-дружески… пожалуй, даже чересчур по-дружески. Оправившись после болезни, он стал часто приходить в Грингейбл и держал себя с нею с товарищеской непринужденностью. Но теперь Энн этого было мало. По сравнению с розой любви цветок дружбы казался ей лишенным цвета и аромата. А вдруг его чувство к ней перегорело окончательно? Радужная уверенность, что Джильберт любит ее по-прежнему, постепенно блекла в прозе будней. Энн преследовал страх, что ей уже никогда не удастся исправить свою ошибку. Может быть, Джильберт все-таки влюблен в Кристину? Может, он даже обручен с ней? Энн старалась гнать из сердца надежду и приучать себя к мысли, что в будущем место любви займет честолюбие. Она сможет сделать много полезного как педагог; кроме того, благоприятное отношение некоторых редакторов журналов к ее маленьким рассказикам дает надежду на определенный успех на литературном поприще. Но все равно… Энн вздохнула и занялась платьем.

Когда Джильберт зашел за ней на следующий день, она встретила его с улыбкой на лице, свежая, как утренняя заря, и прекрасная, как звезда. На ней было зеленое платье — не то, что она сшила на свадьбу, а старое, о котором Джильберт как-то сказал ей на вечеринке в Редмонде, что оно нравится ему больше всех остальных. Изумрудный цвет замечательно оттенял бронзовые блики в волосах, лучистый блеск серо-зеленых глаз и нежно-белую, как ирис, кожу. Идя рядом с Энн по тенистой дорожке, Джильберт, искоса поглядывая на нее, думал, что она сегодня чудо как хороша. Энн же думала о том, что болезнь сильно изменила Джильберта, не оставив в нем ничего мальчишеского.

День был прекрасный, солнечный и теплый. Наконец они дошли до знакомой поляны, которая летом голубела фиалками, а сейчас пестрела лиловыми астрами. За березовой порослью журчал ручей; издали доносился рокот моря.

— Мне кажется, — тихо проговорила Энн, — что вон там вдали, в голубой дымке, лежит страна, где осуществляются мечты.

— А у тебя остались неосуществленные мечты, Энн? — спросил Джильберт.

Что-то в его голосе — что-то, чего Энн не слышала с того ужасного вечера в саду Домика Патти, — заставило ее сердце учащенно забиться. Однако она ответила нарочито небрежным тоном:

— Ну а у кого же их нет? Нельзя, чтобы все до единой мечты осуществлялись. Если у тебя не осталось чем мечтать, считай, ты умер. Какой чудный аромат извлекает заходящее солнце из папоротников и астр! Как жаль, что ароматы нельзя видеть, — наверное, они невыразимо прелестны.

Но Джильберт не дал Энн увести разговор в сторону.

— У меня тоже есть мечта, — медленно проговорил он. — И я упорно цепляюсь за нее, хотя у меня были причины думать, что она никогда не осуществится. Я мечтаю о доме с пылающим камином, собакой и кошкой, с голосами друзей — доме, где хозяйкой будешь ты!

Затопленная волной счастья, Энн не могла выговорить ни слова.

— Два года назад я задал тебе вопрос, Энн. Если я повторю его сегодня, может, ты дашь мне другой ответ?

Энн все еще не могла говорить. Она подняла на Джильберта глаза, которые сияли счастьем всех бесчисленных поколений влюбленных. Это и был тот ответ, которого он ждал.

Они пробыли на поляне, пока к ним незаметно не подкрались сумерки — такие же прекрасные, как те, что серебрились в Эдеме. Им надо было столько вспомнить, о стольком поговорить — о том, что каждый из них сказал, сделал, слышал, думал и чувствовал, о том, как они не могли понять сами себя и друг друга.

— Я полагала, что ты влюблен в Кристину Стюарт, — сказала Энн с таким упреком в голосе, будто она сама не давала Джильберту все основания считать, что влюблена в Роя Гарднера.

Джильберт рассмеялся веселым мальчишеским смехом:

— У Кристины есть жених в родном городе. Она знала, что я слышал об этом. Ее брат, закончив Редмонд, сказал мне, что осенью в Кингспорт приедет учиться музыке его сестра, и попросил меня взять ее под свое крыло — она ведь никого не знает в городе и будет очень одинока. Я так и сделал. Тем более что она не понравилась как человек. Очень славная девушка. Конечно, наши сплетники объявили, что у нас роман. Но мне было все равно. После того как ты сказала, что никогда меня не полюбишь, мне все стало безразлично. У меня не было другой девушки — и не могло быть. Я всю жизнь любил только тебя — с того самого дня, как ты разбила грифельную доску о мою голову.

— Не понимаю, как ты мог любить дурочку, которая совершала одну глупость за другой, — засмеялась Энн.

— Господи, да разве я не пытался тебя разлюбить! — воскликнул Джильберт. — И не потому, что ты вела себя так, а потому, что понял: когда на сцене появился Гарднер, у меня не осталось ни малейшей надежды. Но я не мог тебя разлюбить. Ты не представляешь, каково мне было эти два года! Ведь я считал, что ты собираешься за него замуж, и каждую неделю мне непременно кто-нибудь сообщал, что объявление о вашей помолвке ожидается со дня на день. И я верил в это — до того счастливого дня, когда получил письмо от Фил Гордон, вернее, Фил Блейк, в котором она сообщала, что ты отказала Гарднеру, и советовала мне попытать счастья еще раз. Я тогда уже начал выздоравливать и мог сидеть в постели. А после письма так быстро пошел на поправку, что доктор только диву давался.

Энн засмеялась — потом вздрогнула.

— Никогда не забуду ту ночь, когда я думала, что ты умираешь, Джильберт. Я вдруг поняла, что люблю тебя и что это знание открылось мне слишком поздно.

— Ничего, любимая, слава Богу, не поздно. И мы все наверстаем. А этот день давай хранить в памяти как святыню.

— Да, это день рождения нашего счастья, — проговорила Энн. — Я всегда любила этот лес и эту поляну, отныне она мне будет дороже во сто крат.

— Но тебе придется долго ждать нашей свадьбы, — грустно сказал Джильберт. — Мне еще три года учиться на медицинском факультете. Да и потом я не могу тебе обещать мраморных особняков и бриллиантовых ожерелий.

Энн засмеялась.

— Зачем мне все это? Мне нужен только ты. Конечно, мраморные особняки и бриллианты — хорошая вещь, но когда их нет, остается больше простора для воображения. И я согласна ждать столько, сколько потребуется. Мы все равно будем счастливы, трудясь и дожидаясь своего часа — и мечтая о нем. Наконец-то мне опять есть о чем мечтать…

Джильберт прижал ее к груди и поцеловал. Потом они пошли домой по темнеющему лесу и заколдованным полянам, овеваемым ветрами памяти и надежды, — принц и принцесса, только что коронованные на царство в королевстве любви.