Глава 4 Марш по Аллее Памяти


Харриет мерила шагами студию. Все время с тех пор как она ответила на звонок Оливии сразу после того, как Зак ушел в школу, она не могла сосредоточиться. Естественно, ее взволновало, что бабушке Зака придется перенести операцию и что она не сможет приехать в Нью-Йорк на Рождество, как они планировали. И конечно, они с Заком вместо этого приедут в Дулитл.

Она не знала, как эти слова сорвались с ее языка, но они были сказаны, и их уже невозможно было забрать обратно. Хотя Харриет скорее предложила бы оплатить Оливии замену сустава на Манхэттене, чем возвращаться в Дулитл.

Харриет остановилась перед стеной из окон. Двенадцатью этажами ниже улицы кишели машинами, пешеходами и желтыми такси.

Харриет запрокинула голову и глубоко вдохнула воздух.

Харриет П. Смит любила Нью-Йорк.

Ей нравилось представлять, что она родилась здесь, в одной из нескольких больниц в Ист-Сайде, мимо которых она проходила. Когда-нибудь она выберет, одну из них и узнает ее название. Да, правильно, подумала она, отходя от окна. Придумать еще один кусочек своей жизни. Притворяться еще в большей степени. Заставить себя поверить, что она принадлежит этой насыщенной событиями жизни преуспевающих людей.

Ну что ж, если она и прикипела душой к какому-то месту, то это был Нью-Йорк. Она отряхнула пыль Дулитла со своих ног через год после того, как окончила школу. В год, когда родился Зак.

Отцу Донни не нравилась мысль, что его сын, Харриет и малыш уедут так далеко. Но впервые отец Донни был по-настоящему доволен своим сыном — он узнал, что Донни и Харриет должны пожениться. Он был так горд, что его сын произвел на свет внука, что обещал ему подарить все, что тот захочет.

То, чего хотели они оба, Донни и Харриет, — жить как можно дальше от их родного города. Донни хотел заниматься музыкой, а Харриет хотела рисовать. Поэтому Донни воспользовался обещанием отца и попросил квартиру в Нью-Йорке и деньги на жизнь, пока они будут осуществлять свои мечты. В ответ он предложил привозить малыша Зака домой как минимум дважды в год и принимать родителей у себя в любое время, когда им захочется приехать.

Поэтому отец Донни купил им старый товарный склад в предназначенном для реконструкции районе на окраине Уэст-Виллиджа. Он сделал свое состояние на недвижимости, внимательно следя за тем, что люди могут захотеть в будущем. Все в Дулитле знали, что у семьи Донни денег больше, чем у кого-либо другого, хотя Донни носил одну и ту же красную фланелевую рубашку, потертые джинсы и стоптанные кроссовки каждый день семь дней в неделю.

Харриет и Донни дружили с начальной школы. Никто в городе не думал, что их дружба зайдет так далеко, но когда Харриет оказалась беременной, многие соседи говорили, что это всего лишь доказательство того, что никогда не знаешь наперед, что преподнесет судьба. Любовь сражает. И дети делаются и рождаются.

…Харриет подошла к холсту, к которому еще не прикасалась в этот день. Она считала, что ее искусство пришло к ней как дар, и когда творческий дух горел в ее душе, она создавала произведения живописи. Конечно, она обладала техническими навыками, но, помимо этого, она полагалась на интуицию.

Сегодня, после звонка Оливии, в ее разуме и сердце не было места для вдохновения. Она все время думала о двух вещах: как сообщить своему сыну новость о том, что они проведут Рождество в городе, население которого меньше, чем число учащихся в школе Зака, и объяснить причины, почему она не очень хотела ехать. А все эти причины можно было объять двумя словами — Джейк Портер.

После того как она покинула Дулитл, а потом отказалась приезжать, она стала изгоем, и в общем-то охотно. Возвращение домой вызывало у Харриет слишком сильное чувство вины и смятение, так что такая поездка оказывалась невозможной, за исключением самых экстремальных ситуаций.

Последний раз это были похороны, пять лет назад.

А сейчас предстояла операция у матери Донни. Почему, ну почему она не предложила прислать цветы и нанять круглосуточную сиделку?

Та последняя поездка в Дулитл была кошмаром. Это были не только похороны ее мужа, но также и свекра. Донни наконец-то поддался на уговоры отца поехать вместе поохотиться. Они поехали в Скалистые горы, оба намереваясь не обсуждать политику или любые другие темы, разделяющие их, собираясь побыть вместе, несмотря на то что никто из них не знал, как совершить такой подвиг.

Харриет часто думала, что отец Донни так обожал Зака, потому что с внуком у него был шанс что-то исправить.

Харриет и Зак тогда остались дома в Нью-Йорке. Харриет была категорически против, чтобы Зак занимался охотой, не важно, сколько раз его дед поднимал эту тему. Мысль о том, что ее муж поднимает ружье или лук на красавца оленя, была уже достаточно неприятна. Она не желала позволять своему сыну учиться таким вещам. Донни было все равно, но он оставался глубоко благодарен отцу за материальную поддержку в первые годы и за то, что тот принял его после стольких лет вражды.

Он оставался зол на отца точно так же, как злился в двадцать лет. Если бы только отец был более понимающим, Донни, может быть, и рассказал бы ему много лет назад, что он гей.

Но его отец не желал даже слышать о такой возможности, хотя единственной девушкой, с которой дружил Донни, была Харриет Роджерс, и все в Дулитле знали, что ни один парень в здравом уме не заинтересуется невысокой чудаковатой девицей, которая начинала глупый спор всякий раз, как только вы успевали поздороваться. Но когда оказалось, что Донни и Харриет увлеклись друг другом и сделали ребенка еще до свадьбы, отец простил Донни все. Он хотел, чтобы его сын и сын сына продолжили династию. Если кто-то из семьи Смит не будет управлять «Лейк-Дулитл» и другими объектами его собственности, тогда на что нужна его жизнь?

Так что к тому времени, когда Заку было около десяти, Донни и его отец поехали вместе охотиться.

И ни один из них не вернулся домой живым.

Никто точно не знал, что произошло. Их арендованный внедорожник был обнаружен на дне ущелья, гораздо выше района охоты, где они планировали провести неделю. Два оленя были привязаны на крыше, по крайней мере это обнаружили власти, когда им удалось поднять перевернутую машину. И Донни, и его отец погибли от удара.

Харриет и Зак первым же самолетом вылетели в Литл-Рок. Ее отец встретил их в аэропорту. Всю дорогу домой, полтора часа, он продолжал повторять:

— Конечно, пути Господни неисповедимы, но иногда так, черт возьми, трудно понять, что Господь задумал.

Харриет никогда не слышала, чтобы ее отец так чертыхался. Она содрогнулась и без конца повторяла, что все будет хорошо, они переживут эту утрату, а внутри не переставала думать, не попытался ли Донни наконец-то сказать отцу правду о жизни, которую вели они трое. Они оба великолепно водили машину. Не было никаких признаков столкновения с другой машиной, ни алкоголя в крови, ни неисправности машины.

В вечер накануне похорон Харриет сидела в единственном в Дулитле бюро похоронных услуг, завернувшись в красную кашемировую шаль. Ее мать суетилась вокруг каждого посетителя, который расписывался в книге и входил внутрь, чтобы отдать дань уважения двум закрытым гробам. Харриет отказалась выставлять напоказ их тела. На радость или горе, она хотела, чтобы все запомнили ее мужа таким, каким он был в жизни, а не разбитые останки человека, которые ее попросили опознать, когда тела его и его отца доставили в Дулитл.

Оливия, мать Донни, благодарила за помощь своего доктора и фармацевта. Харриет налила в свой кофе виски, которое заметила в глубине родительского буфета. Она не любила алкоголь, но пройти через вечерние визиты и завтрашние похороны было подвигом, который она понятия не имела, как совершить.

Она ужасно горевала по Донни. Он был таким славным, милым человеком, умным и веселым. Зак как будто навсегда разучился улыбаться. Харриет держалась в основном ради сына, снова и снова повторяя ему, как сильно его любил Донни и как теперь Донни будет охранять его с небес. Она даже не знала, верит ли, так или иначе, в небеса. Но она хотела с яростным желанием, чтобы ее сын верил в такое чудо.

Оливия вошла в главный зал, посмотрела на закрытые гробы мужа и сына и промокнула глаза вышитым платком. Харриет встала и подошла к ней.

— Нам нужно было оставить их открытыми, — сказала Оливия.

Харриет промолчала.

— Все должны видеть папу и дедушку Зака, — продолжала Оливия, ее губы дрожали. — Я всегда говорила, что у него глаза и уши Смитов. Твоя мама настаивает, что малыш Зак ничуть не похож на Донни, но я-то лучше знаю. Вот как раз на прошлой неделе, перед тем как Донни уехал с отцом, я говорила ему, как сильно последняя школьная фотография Зака похожа на моего брата Элмера.

Харриет провела мыском своей туфли от Маноло Бланика по унылому бежевому ковру похоронного бюро и изнутри прикусила губу. После долгой борьбы с собой она смогла выговорить:

— Я уверена, говорили.

— И если бы люди только могли увидеть, они бы узнали, — сказала Оливия, начиная тихо плакать. — Никто бы больше никогда не сомневался.

Узнали что? Кровь Харриет застыла в жилах. Она огляделась. Группы гостей стояли вдоль стен, только один или двое около гробов, окруженных цветами и фотографиями отца и сына в лучшие времена.

Харриет почувствовала присутствие Зака. Она оглянулась через плечо. Ее сын, расправив плечи и высоко подняв подбородок, смотрел на нее и на бабушку из противоположного угла комнаты. Харриет заставила себя обнять Оливию за плечи и прошептала:

— Не беспокойтесь, что Зак не похож на Донни. Моя мама говорит, что он пошел в Роджерсов. Внешность не имеет значения. — Харриет попыталась успокоить страх, поднимающийся внутри ее, что Оливия знает правду и готова выплеснуть ее перед всеми. — Донни любил Зака. Все, что имеет значение, — это любовь.

— Любовь! — Оливия отстранилась. Она обвела зал безумным взглядом горящих глаз и, указывая пальцем на Харриет, воскликнула: — Ты притворилась, что любишь моего сына, и украла его у нас! — Она прижала руку ко рту, всхлипнула и села на стул. — Мне так жаль, — сказала она.

Харриет наклонилась над ней. Без сомнения, находясь под влиянием приправленного алкоголем кофе и своего собственного чувства вины, она сказала голосом, который могла слышать только Оливия:

— Будьте любезны, помолчите насчет ушей, глаз и носа Зака.

Оливия расплакалась сильнее и покачала головой.

— Это неправильно, — произнесла она, и потом снова: — Это просто неправильно.

— Конечно, неправильно, что они погибли, — сказала Харриет, стараясь изменить направление мыслей Оливии.

Оливия подняла голову и посмотрела Харриет в глаза. Сквозь слезы она проговорила:

— Пожалуйста, не разрушай мои воспоминания. Зак — это все, что у меня теперь осталось.

Харриет отпрянула. Что это значит? «Не позволяй мне узнать, что то, что я подозреваю, правда»? Она провела рукой по волосам с такой силой, будто хотела вырвать их с корнем. Волна вины захлестнула ее, а потом пришел неистовый гнев. Вина за то, что осталась в живых, а гнев от того, что не знает, что делать. Вина за то, что она теперь свободна — свободна жить своей жизнью, без травмы и слухов, которые вызвал бы развод с Донни. Гнев в основном на себя и на мальчишку, который много лет назад исчез и оставил ее одну разбираться с беременностью в восемнадцать лет. Она сделала лучшее, что могла.

Харриет снова посмотрела на Оливию. Ее сердце смягчилось. Оливия не виновата в ее боли. Она была такой милой женщиной.

— Мне так жаль, — сказала она, ее голос прервался.

Оливия сжала руку Харриет. Она похлопала ее по плечу и сказала, промокая глаза:

— Я не в своем уме. Просто дай мне посидеть здесь одной несколько минут.

Харриет обернулась. Зак продолжал смотреть на них своими темными, широко распахнутыми глазами. Он пошел было к ним, но остановился. Харриет поманила его. Он подошел к Оливии. Обняв ее, он сказал:

— Не волнуйся, бабуля О, все будет хорошо.

У Харриет сжалось сердце, когда она услышала, как Зак назвал Оливию своим любимым прозвищем. Ее глаза затуманили слезы. Но она не заплачет. Она еще не плакала ни разу с тех пор, как раздался тот телефонный звонок из Колорадо.

И все же сейчас, когда она смотрела на своего сына, стоявшего рядом с Оливией, в ее горле поднялся всхлип и был готов вырваться наружу. Она прижала руку ко рту и стала глубоко дышать через нос. Отвернувшись, она пошла наружу, мимо матери, которая звала ее подойти поздороваться с миссис Ридли, пришедшей выразить соболезнование, мимо любопытных глаз стольких людей, с которыми у нее не было ничего общего и никогда не будет.

Следующим утром она сразу же уехала. Только потому, что он очень просил об этом, она позволила Заку остаться еще на два дня с Оливией. Она встретила его в аэропорту, и, как всегда бывает после любой смерти, не важно, насколько личной и трагичной, жизнь продолжалась.

Как она будет продолжаться и сейчас, успокаивала себя Харриет. Зак приспособится к Рождеству в Дулитле, без сомнения, гораздо легче, чем она сама. После поминок Оливия больше не говорила ни слова о том, что Зак не похож на Смитов. Она также не скучала по рождественской поездке в Нью-Йорк, так что, в общем, Харриет придется свыкнуться с мыслью о поездке в Арканзас.

Харриет вышла из студии и прошла по коридору, ведущему в заднюю часть их просторной квартиры. Она должна была Донни больше, чем когда-либо могла отплатить. Он спас ее, дал ей возможности, которых у нее никогда бы не было, не будь он ее мужем, так что самое меньшее, что она могла сделать, — это хоть немного потрафить желаниям, его матери.

Во второй половине того же дня Харриет сидела на застекленной террасе, поджидая Зака. Вдалеке, отдаваясь эхом в просторной, переделанной из склада квартире, открылась и закрылась дверь. Раздались ровные и уверенные шаги по деревянному полу.

Харриет заставила себя перевернуть страницу «Арт уорлд», журнала полугодовой давности. Она будет держаться свободно и радостно, и Зак последует ее примеру. Если она скроет свои чувства относительно Дулитла, ее сыну, возможно, даже понравится поездка. Он любил обеих своих бабушек, однако Харриет ясно видела, что мать Донни его любимица. И она не могла винить его за это. Много лет она чувствовала то же самое.

Зак остановился, как обычно, в кухне. Застекленная терраса находилась в глубине квартиры. В дни, когда она не занималась творчеством и не забывала смотреть на часы, Харриет устраивалась там, чтобы Зак мог поделиться тем, как прошел день в школе. Это стало у них почти традицией, но в последний год Зак все реже и реже искал ее.

Так и должно быть, успокаивала себя Харриет. Пятнадцать лет очень трудный возраст. Желание поскорее стать взрослым, в то время как душа хранит еще нежные отголоски детства. Только Бог знает, какой несчастной чувствовала себя Харриет в этом возрасте.

Сегодня она надеялась, что Зак заглянет на террасу. Если же нет, ей придется ждать до ужина, чтобы сообщить ему новости. Она перевернула еще одну страницу журнала и прислушалась, стараясь определить, куда направляется Зак.

Она заставила себя смотреть в журнал. Темноволосый мужчина-модель смотрел на нее с рекламы соболиных кисточек. Она остановила взгляд на фотографии.

Образ другого темноволосого мужчины появился в комнате и встал перед ней.

— Ну и как наш сын? — спросил образ, пристально глядя ей в глаза.

— Он в порядке, — прошептала Харриет. — Хороший ребенок. Умный, спортивный, талантливый.

Образ пожал плечами и развел руками, как бы говоря «ну конечно».

Он подошел ближе, заполняя пространство между страницей и лицом Харриет.

— Когда ты собиралась рассказать мне о Заке? Еще через пятнадцать лет? Что парень подумает о тебе, скрывающей от него правду? Думаешь, он не возненавидит тебя, когда узнает?

— Нет, — ответила Харриет. — Не возненавидит. Он не может ненавидеть меня. Я делала все это для его блага.

— Верно, — сказал образ и исчез.

Харриет моргнула. Она посмотрела вдаль и снова в журнал.

— Мама!

Она резко обернулась к двери:

— Джейк!

Зак вошел в комнату, держа в одной руке бутерброд с арахисовым маслом и желе, аккуратно завернутый в салфетку, а в другой школьный рюкзак.

— Это я, Зак. — Он бросил рюкзак, плюхнулся в кресло и откусил бугерброд. Жуя, он внимательно смотрел на нее.

— Я это и сказала, — проговорила Харриет.

Он дожевал, откусил еще кусок размером с половину бутерброда и пожал плечами. Она услышала его приглушенное «ну да».

— Как в школе? — Все, что угодно, подойдет, лишь бы сменить тему. Харриет выбрала первое, что пришло в голову.

Зак пожал плечами:

— Все время одно и то же.

Вот и поговорили. Харриет подавила вздох. Она так скучала по тем добрым старым временам, когда Зак прибегал домой из школы, протягивая руки, чтобы его встретили объятиями она или Донни. Он любил показывать свои рисунки.

Ее холодильник был весь покрыт набросками и рисунками Зака, а также фотографиями разных персонажей — от Марко Поло до снежного человека и Альберта Швейцера. Но те дни давно прошли. Ее ребенок вырос и, учитывая жизнь, какой жила Харриет, появление братика или сестрички было бы вторым случаем непорочного зачатия.

Зак доел бутерброд. Он вытер рот бумажным полотенцем и сложил его, не позволяя ни одной крошке упасть на пол. Он был таким аккуратистом. Харриет понятия не имела, откуда у него это. Они с Донни жили как вольнолюбивые неряхи; комната Зака выглядела как казарма. Чтобы сохранить мир, Харриет наняла постоянно живущую в доме домработницу.

— Что на ужин?

Харриет улыбнулась. В некоторых вещах Зак совершенно не изменился. Он жадно поглощал еду, а его вес всегда держался в здоровых рамках. Донни вечно сидел на какой-нибудь диете.

— Я думала, мы что-нибудь закажем, — ответила Харриет. — Я дала Монике выходной.

Зак окинул взглядом комнату.

— Пицца — это всегда хорошо.

Харриет не могла не улыбнуться.

— Звучит отлично, — сказала она. Она закажет салат для себя и две большие пиццы для Зака, чтобы он мог продержаться вечер. Она отбросила журнал. — Сегодня звонила твоя бабушка Смит.

— Да? — Зак нагнулся, чтобы достать что-то из рюкзака, но бросил быстрый взгляд в ответ на слова Харриет.

— Перед самым Рождеством ей придется лечь на операцию.

— Неудачно, — сказал Зак, доставая из рюкзака айпод.

— Да, неудачно, — согласилась Харриет. — Так что она не сможет приехать на Рождество.

Зак кивнул и поднес наушники к голове.

— Может быть, я смогу поехать кататься на лыжах с Ди-Джей?

— Может быть, когда мы вернемся, — ответила Харриет.

— Мы куда-то едем? — Он не вложил один наушник в ухо.

— В Дулитл. На Рождество. — Харриет села прямо и сложила руки на колене. — Я сказала Оливии, что мы приедем к ней.

Зак вытаращил глаза:

— Ты это сказала?

Харриет кивнула.

— Но ты же не любишь это место.

— Иногда мы делаем для других то, что лучше для них, даже если это не то, чего мы хотим для себя, — сказала Харриет, тщательно подбирая слова и стараясь, чтобы они не прозвучали слишком нравоучительно.

— Ты могла бы сначала спросить меня, — сказал Зак. — Дать мне возможность быть мучеником по собственной воле, а не по обязанности.

Харриет в изумлении посмотрела на сына:

— Что ты только что сказал?

Он пожал плечами:

— Ты меня слышала.

Да уж, она слышала. Харриет сделала глубокий вдох и положила руки на колени. Выпрямившись, она сказала:

— Хорошо, Зак. Ты можешь поехать кататься на лыжах с Ди-Джей или можешь поехать со мной в Дулитл, чтобы побыть с твоей бабушкой. Ты можешь делать то, что выберешь.

— Ты что, напилась?

— Прошу прощения?

Зак покрутил указательным пальцем вокруг уха.

— Я не могу поверить, что ты разрешаешь мне поехать кататься на лыжах.

Харриет тоже не могла в это поверить. Воспитание ребенка в одиночку было самым трудным, что она когда-либо делала. Донни бы точно знал, что сказать Заку, и кончилось бы тем, что Зак сам пришел бы к мысли поехать в Дулитл на каникулы.

— Что ты выбираешь?

— Да ладно, мам, что, ты думаешь, я скажу?

Она склонила голову набок, внимательно глядя на своего одаренного и упрямого сына.

Он поднял рюкзак, сунул второй наушник в ухо и сказал:

— Думаю, я поеду кататься на весенних каникулах.

— Спасибо, — сказала Харриет.

— Мне нужно заниматься, — сказал Зак. — Позови, когда принесут пиццу, хорошо?

— Конечно, — ответила Харриет.

Он легкой походкой вышел из комнаты, погруженный в свои юношеские размышления. Харриет позволила бы ему поехать кататься. Она никогда не говорила ничего просто так и не обещала того, чего не могла выполнить. Так почему же она не может сказать того, что так долго держит внутри? Какое противоречие!

Она поджала под себя ноги и вспомнила о том, что только что назвала своего сына Джейком. Слишком много знаков подталкивали Харриет к тому, что она должна была уже давно сделать.

Взяв телефон, она набрала номер детектива. Она попросит его организовать встречу — сразу после Рождества.

Она начнет новый год с чистого листа или по крайней мере с чистой совестью. Время между выслеживанием Джейка Портера и рассказом правды Заку будет очень трудным, пока они все не успокоятся.

Если они вообще успокоятся, добавила она, чувствуя себя более подавленной этим моментом и в то же время более решительной.


Загрузка...