Этой ночью я сгораю

Глава 2

На следующее утро холод отчетливо ощущался даже на солнце. За окном все затянула не по сезону морозная дымка. Еще не рассвело, а я уже выбралась из теплой постели и наспех оделась. Когда я непослушными пальцами заплетала волосы, раздался легкий стук в дверь.

Не успела я ответить, как в мою комнату просунула голову Мила. Меня охватило смешанное чувство досады из-за вторжения и облегчения от того, что сестра вернулась из Смерти целой и невредимой. Я спросила в замешательстве:

– Ты чего так рано?

Бабушка настаивала, чтобы после ритуала сожжения мы проводили все утро в постели для восстановления сил.

– Карлотта была на дежурстве.

– Ну и что?

Я перевязала косу черной лентой и закинула за спину. Но рыжие кудри уже успели выбиться наружу, и мне придется заколоть их шпильками перед тем, как отправиться на завтрак.

– С утра ей нездоровится. Мы пойдем вместо нее.

– Вдвоем?

Все обязанности по сбору крови обычно возлагались на одну ведьму.

Мила ухмыльнулась и поставила на мою кровать деревянный ящик.

– Да, в город.

Я так удивилась, что нечаянно поранилась заколкой.

Раньше мне уже приходилось заниматься сбором крови. Регистрация детей, рожденных в семьях ведьм, и сбор капель их крови – одна из повседневных обязанностей Тернового ковена. Это же стало одной из причин, по которым наш ковен особенно невзлюбили все остальные. Но мне было запрещено выходить за стены Коллиджерейта до тех пор, пока мне не исполнится двадцать один год. Хотя, судя по гиперопеке бабушки, сомнительно, что меня выпустят даже после этого. Через пару дней после того, как мне исполнилось восемь, мой мир сузился до паутины на подворье Верховного Смотрителя в Коллиджерейте.

Мила взяла у меня шпильку и поправила мне локон.

– Не волнуйся, Пен. Я за тобой присмотрю. А еще у нас будет конвой. Все будет хорошо.

Я нахмурилась. Меня смутили не только покровительственные нотки в ее заверении, но и упоминание о конвое. Это означало лишь одно: Золоченые.

Мила ухмыльнулась еще шире. Очевидно, этим утром она и не думала страдать.

– Рано или поздно к ним придется привыкнуть. Мы же действуем сообща.

Разумеется, она права. Золоченые содействуют нам по обе стороны завесы. Их странницы по Смерти, все их полки тоже могли пересекать эту границу. Они действовали иначе. Любое повреждение завесы могло бы стать непоправимым, если с ними не было бы терновой ведьмы, способной все починить. Но даже самой Смерти было не избежать Золоченых.

– Все будет как в старые добрые времена. Мы же так давно ничего не делали вместе, только ты и я! – продолжала Мила.

Я заколола последнюю шпильку.

– Только ты, я и этот чертов конвой.

– А ты не обращай на них внимания.

– Раньше мы никогда не занимались сбором крови по деревням.

– Ну, не совсем как в старые добрые времена…

– И мы должны будем сюда вернуться, когда закончим.

Лицо Милы омрачилось.

– Я хотела тебя порадовать. С таким трудом убедила бабушку… Ты столько раз намекала, что хотела бы посмотреть город за стенами Коллиджерейта, а ведь завтра у тебя день рождения.

Она перекатывала вверх и вниз по запястью тонкую фенечку. Раньше она была розово-белой. Я сплела ее для Милы, когда мне было десять. Для Эллы она сплела зеленую, а Элла сплела для меня желтую. Когда под запрет Смотрителя попали любые цветные вещи за исключением поясов нашей униформы, мы не стали снимать фенечки, а покрасили черными чернилами, украденными с бабушкиного стола. Спустя несколько недель чернила стерлись, но мы по-прежнему носили фенечки на запястьях. Свою я прятала под рукавом кардигана.

Может, Мила действительно не хотела ничего усложнять, и я сама все восприняла в штыки.

– Извини. Я просто устала.

Мила подняла бровь.

– Ну еще бы.

Сердце подскочило в груди. Она узнала о нашем с Эллой ночном приключении? Я пристально на нее посмотрела, но не заметила ничего особенного. И все же в последнее время я уже не знаю наверняка, с какой Милой общаюсь: с родной сестрой или с наследницей Терновой королевы.

– Погоди, пока не сходишь за завесу, Пен. Вот тогда узнаешь, что такое настоящая усталость.

По всему телу пробежало облегчение. Она ничего не знала.

Всю дорогу к главным коридорам, и даже уже проходя по ним, Мила болтала без умолку. Она рассказывала мне о том, как прошел ее вчерашний дозор. Это были факты, не связанные между собой. Я слушала, но все мои мысли вертелись вокруг девятого этажа и того, что там могло произойти.

Больше всего мне нравилось думать, что там хранятся самые могущественные гримуары. Во время чистки магических предметов Смотритель приказал их уничтожить, но книги не поддались. Он приказал бросить их в волшебное пламя в амфитеатре, но огонь выплюнул их, даже не повредив. Он приказал разорвать их в клочья самым сильным из своих воинов, но книжные переплеты оказались прочнее. Он приказал их закопать, но крупицы земли скатывались с обложек. Когда книги попытались утопить, море выбросило их обратно на берег. В отчаянии Смотритель запер их все на девятом этаже и запечатал его заклинанием, которое невозможно было снять. И больше никогда не заходил в библиотеку.

Мне нравилась эта история. Мысль о книжном бунте вызывала у меня улыбку.

А вот мысль о том, для чего Элле понадобился могущественный запретный гримуар, – совсем наоборот.

Через главный вход в Коллиджерейт обычно попадали только советники Смотрителя – мужчины, которые укрепляли основы его правления и соглашались с каждым его словом. Это была лестница для богачей. Каждая из белых ступеней отполирована до такого блеска, что в ней отражались низко клубившиеся облака. Во дворе нас уже ждал транспорт – сверкающий черный экипаж с лунями. Окна по обе стороны закрыты тонкими белыми шторками. По углам предусмотрены подножки для конвоя Золоченых, а сиденье кучера возвышалось ровно посередине крыши.

На каждом углу сидел болотный лунь. Четыре огромные птицы с когтями длиной с предплечье наблюдали за нашим приближением. В их блестящих черных глазах читалось презрение. Крылья у них были серебристо-черные, с блестящими перьями великолепного синего цвета; их размах превосходил вдвое самого высокого среди Золоченых. Птицы были запряжены в экипаж. Острые как бритва клювы были перевязаны золотыми лентами. На сиденье кучера между ними восседала грозовая ведьма. Синий пояс ее ковена сочетался с оперением птиц. В руках у нее покоились мерцающие синие ленты, прикрепленные к упряжи луней. Она смотрела на нас с Милой с таким же презрением, как и ее птицы.

Впереди, уставившись на землю, держали якорные канаты два дворцовых стражника в серебряных мундирах. Рядом с ними нас ожидали двое Золоченых. Золотые нагрудники сияли даже в столь облачное утро.

Они созданы Смотрителем. У сколоченной им бездушной армии не было собственной воли – ею обладал только он. Кисти в золотых перчатках сжимали рукояти мечей. Левая часть лица у каждого из них покрыта золотом. Они сверкали и казались непреклонными. Никто не смотрел Золоченым прямо в лицо. Возможно, потому что за золотыми полумасками скрывались глаза тех, кого мы знали раньше. В этих пустых глазах не осталось и следа прошлой жизни. Радужки в их глазах окружала волшебная темная кайма с серыми пятнами. Я на них не смотрела, но от этих ледяных взглядов волосы все равно встали дыбом.

Наш отец стал Золоченым. Однако мы не должны признавать это во всеуслышание. Когда я видела его в последний раз, его бездыханное тело утащили от нас.

Мила заблуждалась, если думала, что эта вылазка хоть чем-то меня обрадует.

Когда мы подошли к экипажу, один из конвоиров протянул руку. Это напоминало грубый извращенный фарс, в котором джентльмен помогал даме сесть в карету. Совсем как на иллюстрации к сборнику сказок, который я прочитала на прошлой неделе. Вот только в той сказке путь указывали лебеди, и там не было скотов в золотых масках, с мертвенно-пустыми глазами, которые следили за тем, как дама себя поведет. Я бы посмеялась над тем, насколько все это было нелепо. Однако при малейшем проявлении недовольства Золоченого я рисковала остаться без пальцев, а я к ним весьма привязана. Так что я забралась в кабину без посторонней помощи.

Золоченый, который протягивал мне руку, задернул шторки и занял свое место, схватившись за ручку. Внутри было темно. Даже несмотря на то, что прозрачные занавески колыхались на легком ветерке, меня охватил приступ клаустрофобии.

Мила села на черную лакированную скамью против движения. Ногой задвинув под сиденье ящик для сбора крови, она достала из кармана блокнот.

– Переживать нормально. В первый раз и мне было страшно. Но все это совершенно безопасно.

Ее покровительственный тон вызвал у меня раздражение. Она обращалась со мной, как с наивной маленькой девочкой, хуже бабушки!

– Я так уже ездила.

Она похлопала меня по тыльной стороне руки, приговаривая:

– Вряд ли.

– Мы с тобой и Эллой приехали в таком же экипаже. Ты что, забыла?

С совершенно растерянным видом Мила нахмурилась и отдернула руку. Зря я это сказала. Мне хотелось всего-то поддразнить, а не напоминать ей обо всем, что она забыла, став странницей Смерти.

Наши конвоиры встали на подножки: двое охранников впереди, двое Золоченых сзади – и экипаж дернулся вверх. От взмахов крыльев луней шторки сдуло внутрь кабины. Ткань облепила мне лицо и шею, как саван. С неимоверными усилиями мне удалось из нее выпутаться. Грозовая ведьма на крыше хохотнула и призывно свистнула. Вся эта махина вздрогнула и затряслась – взмахи крыльев болотных луней стали более мерными. Слегка заваливаясь, мы продвинулись к воротам Коллиджерейта и вылетели за них.

Мне хотелось отодвинуть шторки в сторону и выглянуть наружу, но я не осмелилась из-за близости Золоченых. Так что я довольствовалась тем, что мельком, сквозь сетку наблюдала за тем, мимо чего мы пролетали. И все-таки я вдыхала воздух за пределами Коллиджерейта и видела город Холстетт, который раскинулся до самого моря. Оттуда веял соленый бриз. Я скучала по этому аромату, да и по многим другим. По запахам усыпанного листвой леса за деревней и влажного тумана, который окутывал все побережье, и по свежести отступающего прилива.

В стенах Коллиджерейта нас окружали камни, дым и блеск металла. Отдушиной для меня стала библиотека с ароматами пчелиного воска и книгами. И, конечно же, ядовитый сад матери.

Почему-то мне казалось, что стены подворья были грифельно-серыми. Однако снаружи зубчатые стены с бойницами и узкими оконцами для лучников были покрыты золотом. В утреннем свете Коллиджерейт сиял, словно маяк, обозначая собой самую высокую точку на многие мили вокруг. Холм, на котором он стоял, был совершенно голым. На нем не было земли, и ничего на нем не росло. Здесь не было ни лиственного леса, ни покрытых росой лугов. Я думала, что под сенью крепостных стен раскинулись крестьянские угодья, но их тоже не оказалось.

Мы остановились в ожидании того, чтобы нас пропустили через нижние крепостные ворота в город, и я опустила взгляд на руки. Мне совсем не хотелось смотреть на стены с болтающимися на них телами повешенных.

От того, как карандаш заскрипел по бумаге, я вздрогнула. Этот звук показался мне таким резким – достаточно громким, чтобы привлечь внимание Золоченых. Но когда я осмелилась выглянуть, они были заняты лишь тем, что луни взлетели слишком высоко.

Мягким карандашом на свежей странице блокнота Мила написала:

«Мне нужна помощь. Их слишком много».

Я нахмурилась. Слишком много кого?

Мила провела линию вдоль носа и прижала руку к щеке. В детстве мы придумали такой знак для Золоченых.

Я нахмурилась еще сильнее.

«Конвоиры, их слишком много. Он встревожен», – вывела она идеально круглые и ровные буквы. Я всегда немного завидовала ее почерку. Мой выглядел так, будто голубь вляпался в чернила и принялся танцевать чечетку по всей странице.

Беззвучно, одними губами я спросила:

«Кто?»

Мила закатила глаза и написала:

«Смотритель! Может, мне еще и картинку нарисовать?»

Я фыркнула, выхватила у нее карандаш и указала на блокнот. Мила одарила меня самым выразительным из всех своих хмурых взглядов, но все же отдала его. Первым делом я стерла слово «Смотритель». Если нас поймают на том, что мы пишем о Высшем Смотрителе Холстетта, мы рискуем лишиться одного-двух пальцев. Я аккуратно вывела: «Какого черта?» и вернула ей блокнот.

«Прикрой меня! Мне нужно доставить послание», – написала Мила.

Она передала блокнот мне, и я написала:

«Кому?»

Мила криво ухмыльнулась – наконец-то, искренняя улыбка моей сестры!

«Бабушкиному поставщику».

«А ребенок вообще есть?»

«Родился вчера вечером», – написала Мила. У меня округлились глаза. Обычно мы ждали, пока детям не исполнится несколько месяцев, и только тогда регистрировали их.

«Так ты отвлечешь их или нет? Бабушке нужна имбирная трава для Карлотты, а ему как раз доставили новую партию».

Имбирная трава росла в лесу неподалеку от нашей деревни, но так и не прижилась в ледяной пустыне, которую оставили за собой Золоченые после волны завоеваний и разрушений. Даже в теплице матери не удавалось вырастить эту траву. Чтобы регулировать лунные циклы и фертильность, мы обращались на черный рынок. Это давало нам хотя бы некоторый контроль над жизнью, в которой все решено за нас.

Мила положила мне на колени блокнот, и я написала всего два слова:

«Само собой».

За последний год нашей кузине Карлотте пришлось многое пережить. Прошлой зимой ее сестру Хейли постигла ужасная смерть: в дозоре она повстречала туманного призрака и запуталась в завесе. После этого их мать так и не оправилась. Казалось бы, любая терновая ведьма хорошо знакома со Смертью. Совсем другое дело, когда тот, кого ты любишь, проходит точку невозврата и следует за Предел. После несчастного случая с Хейли все мы были опустошены. Я до сих пор горько тосковала по ней. Но Карлотте было гораздо тяжелее.

Мы облегчили ее ношу и избавили ее от самых трудных из наших обязанностей. Не от сожжения – от него нас не защитила бы даже моя бабушка, Терновая королева. Однако мы постоянно пополняли Карлотте запасы засахаренного миндаля и позволяли ей выбирать любые из наших общих заданий на день. А в последний раз, когда я оказалась у нее в комнате, то увидела на столе карандаши всех запрещенных цветов радуги.

Мила тщательно вымарала нашу переписку и припрятала блокнот в кармане. Мы держались за руки, прикрыв их юбками. Я гадала, знала ли она, как мне было страшно из-за завтрашнего сожжения. По словам бабушки, за всю историю Тернового ковена не было ведьмы строптивее меня. Когда я была маленькой, она говорила это с любовью, нежно потягивая меня за косичку. Но в последнее время это стало звучать как оскорбление или изъян, которому настало время положить конец.

Карета неслась по широким улицам через центр города. Я крепко держала сестру за руку и про себя радовалась, что в этот день со мной Мила, а не тетя и не двоюродная сестра. А еще тому, что мне повезло побывать за стенами Коллиджерейта до первого сожжения.

Все улицы были увешаны серебряными флагами, закрученными вдоль застекленных витрин. На сверкающей подставке за стеклом лавки сапожника была выставлена идеально отполированная туфелька на каблуке. Витрина галантерейного магазина была искусно выложена рулонами ткани всех мыслимых оттенков серого, а за стеклом лавки молочника возвышались огромные вощеные круги заморских сыров. Все лучшее из-за границы откладывалось для трапезной Смотрителя. Часть товаров скупали семьи торговцев, которые жили в престижном квартале у подножия холма. То немногое, что оставалось, расходилось среди горожан.

Когда мы проезжали мимо статуи Смотрителя, экипаж замедлил ход. Позолоченная статуя на постаменте завораживала точно воссозданными точеными мускулами, широкими плечами и волевым подбородком. Я уловила дрожь Милы и почувствовала, как по спине пополз холодок. Эта статуя изображала человека, которому перевалило за несколько веков, но тень возраста не омрачила его взгляд. До того как его поразил недуг, он был совершенен и ужасен в своей бескрайней жизненной силе. Мы ни разу не видели его без золотой маски, и мне стало любопытно, изменилось ли скрытое за ней лицо.

Мы плавно притормозили перед какой-то лавкой. За стеклом небольшой витрины виднелась черная шляпа. Надпись на табличке гласила: «Джолтс и Вара, шляпных дел мастера. Только по записи. Номер в торговом реестре: 72/21». Прямо перед лавкой на улице виднелась статуя легендарного Чародея, вырезанная из полированного желтого камня. Фигура казалась настолько живой, оборки его мантии словно колыхались на ветру. У него была тонкая переносица и высоко посаженные глаза. Они были полностью серебряные – ни белков, ни зрачков. Он уставился на меня, как только один из Золоченых конвоиров широко распахнул шторки экипажа.

Мила прошептала:

– Когда я дам тебе иглу, брось ее.

Я кивнула и последовала за ней в лавку. Внутри царила духота, воздух был спертый. По стенам были рядами развешаны шляпы всех оттенков от почти черного до почти белого. На них не было ни узоров, ни перьев, ни украшений. И никакого цвета.

Внезапно меня охватило разочарование. Я и не надеялась на буйство ярких и радостных радужных красок, но здесь вполне могли бы остаться какие-то цветные клочки. Хотя бы розовая ленточка, обрезок зеленого атласа или цветок из фиолетового шелка.

Мы поднялись по лестнице в задней части магазина и попали в крошечную комнатушку. В ней на низком диване сидела женщина. Рядом с ней в колыбели из хвойной древесины спал младенец. Это была ведьма. Взглянув на нее, я удивленно заморгала: она пристально на меня посмотрела. Темные волосы были перевязаны серой клетчатой лентой. На загорелых плечах блестели капли пота. На ней было простое прямое платье из серой шерсти. Когда мы с Милой протиснулись в комнатку, там едва осталось место для одного Золоченого.

При виде Милы мать повела бровью, а затем перевела взгляд на Золоченого, который встал поперек дверного проема. Она подалась вперед и немного подвинулась, чтобы оказаться между нами и ребенком. Идеальная маленькая ножка высунулась из-под одеяла, но мать ее укрыла.

Мила достала блокнот с деловым видом, словно не собиралась отвлекаться по мелочам. А я глаз не могла отвести от матери. Что это за ведьма? Почему она не примкнула ни к одному из ковенов Коллиджерейта и ее не заставили пройти церемонию золочения? Как этого не заметили Золоченые? Выдавали ее выразительные изумрудные кольца вокруг радужки. Она была приливной ведьмой. Мила с силой ткнула меня в ребра карандашом. Я вытянулась по стойке смирно, схватив блокнот и карандаш.

– Фамилия? – спросила Мила.

Тихо, чтобы не разбудить малыша, мать ответила:

– Вара.

– Имя ребенка?

– Мэ-ри-лин, – произнесла она по слогам, чтобы я записала имя правильно.

– Пол, присвоенный при рождении?

– Женский.

Младенец зашевелился, протянул крошечную ручку, чтобы сжать палец мамы, и зевнул, округлив ротик.

Мила понизила голос.

– Цвет глаз.

Мать сжала челюсти. На щеке дернулся мускул.

– Зеленый.

Услышав это, все мы выдохнули. Зеленый считался безопасным цветом. Некоторые дети рождались с нежданным серебром в глазах. У большинства сереброглазых ведьм будущее было незавидным. Но и скрыть это тоже невозможно: эта магическая мутация позволяет нам ходить по Смерти.

– Зеленый, – повторила Мила, но не стала ничего проверять, как это следовало сделать. Я бросила быстрый взгляд на Золоченого, но он стоял к нам спиной. Перегородив дверной проем, он не оставлял нам ни единого шанса на побег. Я все аккуратно записывала, следя за тем, чтобы руки не дрожали.

– В вашем роду были признаки магии?

Мать помотала головой.

– Ни разу после моей прабабушки. Ни у одного из ее потомков не проявилось никаких признаков.

Это была вопиющая ложь. Эта женщина, которая так нежно укачивала в люльке свое дитя, с легкостью могла пустить по лестнице такой бурный водопад, что он унес бы нашего позолоченного конвоира за входную дверь.

Мила пристально посмотрела на меня, стоящую с открытым ртом.

– Так и запиши, Пенни.

Так я и сделала. И тут она протянула мне иглу, которую принесла с собой. Я взяла ее. И выронила.

Мила громко выругалась:

– Черт побери, Пенни! Где запасная?

Я почувствовала, что Золоченый обратил на меня внимание. От его ледяного взгляда по шее пробежал холодок. Мне даже не пришлось притворяться, что я испугалась и сожалела об этом.

– У меня ее нет.

– И чего же ты ждешь? Сходи и принеси!

Мила подмигнула мне, и я поспешила вниз по лестнице, на свежий воздух.

Золоченый следовал за мной до самой входной двери. Экипаж находился там же, где мы его оставили. Дворцовая стража держала якорные канаты, второй Золоченый стоял по стойке смирно и наблюдал за грозовой ведьмой, которая заплетала поводья на коленях. Я уверенно шла по мостовой. Ведьма не сдвинулась с места, но скользнула по мне взглядом. Ее пальцы дернулись. Птица, которая была ближе всех к шляпной мастерской, широко расправила крылья и взлетела в воздух.

Нисходящий порыв ветра отшвырнул меня назад, прямо в Золоченого у меня за спиной. Экипаж заходил ходуном, и охранники закричали, хватаясь за якорные канаты. Руки в золотых перчатках схватили меня за плечи. Холодные пальцы впились прямо в кожу. Сердце сжалось, но Золоченый оттолкнул меня и пронесся мимо, чтобы удержать экипаж. Из дверного проема я видела, как он запрыгнул на подножку. Под его весом экипаж вернулся на землю. Грозовая ведьма на крыше махала поводьями и выкрикивала извинения. Клянусь, когда она успокаивала свою злодейскую птицу, разглаживая ее взъерошенные перья, то одарила меня отчасти вопросительной улыбкой. Лунь повернул голову и смотрел прямо на нее, клювом к носу, а она нежно почесывала его между глаз.

Экипаж выровнялся на мостовой. Стражники закрепили якорные тросы, а Золоченый спустился с подножки, хоть и не выпустил из рук заднюю ручку. Самый большой Золоченый повернулся ко мне. Я быстро опустила глаза, до того как он заметил, что я за ним наблюдаю.

– Хватит! – рявкнул он на ведьму, которая извинялась уже в пятый раз, и снова обратился ко мне: – Возьми то, что нужно.

Они наблюдал за мной через плечо, пока я искала ящик, который Мила оставила под сиденьем. В суматохе он съехал на сторону и застрял в дальнем углу, так что мне пришлось залезть внутрь и шарить по полу на коленях, чтобы вытащить его. Я возилась с защелкой на ящике, делая вид, что роюсь в его содержимом. Я перекладывала множество крошечных стеклянных трубок, маленьких острых лезвий и пакетов с иглами, чтобы дать Миле как можно больше времени, пока один из Золоченых не постучал рукой по крыше кареты так, что я чуть не подскочила до потолка.

Он что-то сказал, и, хоть я ничего не расслышала, смысл его слов был предельно ясен. Время, которое я могла выиграть для Милы, истекло.

Я схватила ящик и поспешила назад. Мила и мать остались в тех же позах, но по легкому наклону головы я поняла: она исполнила то, ради чего сюда явилась. Она сунула руку в карман, затем пригладила его и протянула руку к ящику.

Мне ничего не осталось, кроме как уколоть идеальную пяточку малышки, собрать крошечную каплю крови во флакон из тонкого стекла и забыть об этой семье. Уже сев в кабину экипажа, я задумалась о том, где отец ребенка и почему его не было рядом с матерью. Надеюсь, у нее был хоть кто-то – муж или партнер, который разделил бы с ней бремя появления ребенка в Холстетте и сокрытия ее магии.

– Ни слова, – прошептала Мила, когда мы снова поднялись в воздух. – Ни Элле, ни кому-либо еще. Обещай мне.

– Не одна и никому, – не раздумывая ответила я, используя наш тайный обет молчания из детства.

Мила покраснела. Я натянуто улыбнулась ей.

Шторки нам снова задернули. Меня сбило с толку, что Мила выполняла загадочные поручения, связанные с приливной ведьмой под прикрытием. А то, что все это происходило с ведома бабушки, вообще не имело смысла. Мила никогда не нарушала правила, а бабушка никогда не выступала против правил Смотрителя.

Кажется, секреты есть не только у Эллы.