Этой ночью я сгораю

Глава 3

Только я села за обеденный стол, как мне в лицо бросились два правила Смерти. Они были вырезаны на черной мраморной стене столовой ковена прямо над местом во главе стола, на котором восседала бабушка. Буквы высотой в тридцать сантиметров были обведены серебром.

Правило первое: ходить только в одиночку.

Правило второе: никогда не оглядываться назад.

Они были неразрывны и нерушимы.

На стеклянной витрине под правилами лежали кристаллы ковена – сверкающая горка розовых и фиолетовых самоцветов под защитой бабушкиных оберегов.

Наши жизни были связаны с этими тщательно отполированными камнями. Когда мы ходили по Смерти, на них держались наши линии жизни. Линия жизни каждой из нас ощущалась по-своему. У матери она всегда была мягкой, как теплые объятия. Но сегодня, когда она уселась рядом с бабушкой, линия казалась смятой и резкой. Линия жизни бабушки была цепкой, совсем как трава, семена которой пристали к моим юбкам по пути домой. Но этим вечером она казалась такой же колючей, как ошейник с серебряными шипами на шее бабушки. А линия жизни Милы была похожа на ежика – то нежная и любопытная, то острая и колючая.

Больше никто этого не заметил. Никто и не должен был ощущать линии жизни по эту сторону завесы между Жизнью и Смертью. Но я чувствовала их, как едва заметное прикосновение волоска. Или как невидимую нить, которая туго натягивалась, когда мои сестры ходили по Смерти. Иногда мне казалось, что за это бабушка меня ненавидит.

В первый раз я спросила ее о линиях жизни, когда мне было пять лет. Той ночью она отправила моего отца в Смерть, чтобы он создал для меня кристалл. Бабушка вынудила меня смотреть, как отца сожгли заживо. Она крепко держала меня за руку. Жар от костра высушил мне глаза, во рту пересохло. Долгие годы во снах меня преследовал образ умирающего отца с зажатой в кулаке каплей крови. Бабушка до сих пор с яростью вспоминала тот миг, когда он вернулся с обсидианом, выросшим из моей крови в песках Смерти.

Прямо за ней в золотистом вечернем свете, струящемся из окна, мерцали кристаллы ковена. Как и у всех потомков Терновой королевы, из моей крови должен был получиться аметист темного глубокого оттенка. Но этого не произошло. В действительности мой кристалл оказался невероятно редким обсидианом. По всей видимости, его хотел бы заполучить Верховный Смотритель. Так что я понятия не имела, где он. Я знала лишь то, что он находился в безопасном месте. Бабушка спрятала там кристалл, как только мой отец вернулся из Смерти. С тех пор я не видела свой кристалл.

Этим вечером бабушка почти так же непреклонна, как и тогда. Взгляд ее затянула мрачная пелена. Тяжелая белая коса была перекинута через плечо, побледневшие губы вытянулись в тонкую линию. Рядом с ней сидела наша мать. От волнения у ее серебряных глаз собрались морщинки. Наша мать была самой красивой женщиной во всем этом мрачном безбожном городе, в котором нам не повезло оказаться. Темные волосы, обрамлявшие ее сердцевидное лицо, сзади перевязаны серебряной лентой из нежного плюща. По скулам у нее рассыпаны веснушки, как и у меня.

Мать не сводила взгляда с кристалла, который висел на шее у бабушки. Поверх черного вязаного кардигана виднелся блестящий самоцвет глубокого фиолетового оттенка. Бабушка надевала его только тогда, когда ее вызывали для обработки раны Смотрителя. В последнее время это происходило слишком часто. Она отправится к нему сразу после вечернего сожжения.

Сегодня предстоит сгореть Элле. Это объясняло, почему ее взгляд так хмур, но я так и не поняла, почему она смотрела на мать так, будто вынуждала ее что-то сказать. Я очень люблю маму, но было бы здорово, если бы она не так беспрекословно подчинялась бабушке. Мне бы хотелось проводить с ней больше времени.

– Они весь день о чем-то спорили, – сказала Мила, попивая чай. – Но вот о чем – никто не знает.

Элла отложила вилку, даже не прикоснувшись к еде на тарелке. В этот вечер нам подали пирог из теста фило и курицу в бледно-сливочном соусе с крошечными кусочками сладкой кукурузы на гарнир.

Я не знала, откуда бралась наша еда. Она появлялась на столе, но я нигде не видела ни полей, ни крестьян. А наша сегодняшняя поездка в город еще больше сбила меня с толку. Я думала, где-то в стенах Коллиджерейта был склад, доверху набитый собранным урожаем. С башен ковена его не было видно. Повсюду простиралась серая скалистая пустошь без единой зеленой травинки. Помимо птиц в орлином гнезде на вершине башни грозовых ведьм, кошки мисс Элсвезер по кличке Джемайма и крыс, которых она держала, чтобы кошка на них охотилась, никаких других животных в Холстетте не водилось.

Я даже не знаю, кто и где готовит нам еду. Нам не разрешают разговаривать со слугами, которых мы время от времени видим в залах. Когда мы собирали кровь у детей, их приводила к нам стража. Когда я спрашивала маму, где находится кухня, она бормотала что-то неопределенное, а тети отмахивались от меня, когда я приходила с расспросами. За все годы, что я здесь прожила, и во всех коридорах, которые я осмотрела, мне ни разу не попалось и намека на плиту, прачечную или сад под открытым небом, где росли бы травы вроде зеленого эстрагона, который темнел в лужице соуса, застывшей на моей тарелке. Для ядовитого сада матери к мастерским пристроили теплицу, но она была предназначена для выращивания трав под строгим контролем, а не для еды.

Кажется, никого не волновало, откуда в наших ящиках взялась чистая, аккуратно сложенная одежда или откуда брался огонь. Всем было дело лишь до того, чтобы все шло своим чередом. С другой стороны, с наступлением комендантского часа я часто не могла заснуть, думая о том, откуда у нас взялись дрова. Ведь нам говорили, что за пределами стен Холстетта не осталось ничего живого, да и в нем самом не было ни намека на лес. Наверное, дрова привозили по морю?

У меня голова кругом от того, как мало я знаю о месте, которое нам было велено называть домом.

Аппетит пропал не только у Эллы. Я вытерла пальцы о салфетку, аккуратно положила вилку на тарелку и бросила взгляд на бабушку. Все ее внимание было по-прежнему сосредоточено на маме. Тогда я тихо сказала:

– Ты же будешь осторожна?

Мила проткнула вилкой последний кусок кукурузы и помахала им в мою сторону.

– Элла всегда осторожна. Она ни разу не ошибалась. Что тебя так встревожило?

Элла ткнула меня локтем.

– Она просто нервничает по поводу завтрашнего дня! Правда, Пен?

Я посмотрела на нее.

– Не знаю, Элс. Может, это все же из-за вчерашнего вечера?

Мила дожевала и проглотила кусок.

– А что произошло вчера вечером?

– Кое-что, чего не одобрила бы Терновая наследница, – лукаво ответила Элла.

Веселые огоньки в глазах Милы померкли.

– Ну и пожалуйста. Можешь не говорить. Только не приходи ко мне плакаться, когда натворишь дел.

Она со скрипом отодвинула стул и вышла из столовой, оставив свою тарелку нам с Эллой. Мы отнесли ее к тележке у двери, вышли из столовой и последовали к лестнице за Милой, но на безопасном расстоянии.

– Это было ни к чему, – прошипела я себе под нос.

– Думаешь? – грустно улыбнулась мне Элла. Чем больше времени Мила проводила с бабушкой, тем больше они с Эллой друг от друга отдалялись. Я скучала по былым временам, но казалось, что Элле их не хватало еще сильнее.

– Она у бабушки в кармане, Пен. Если бы она узнала, где мы были вчера вечером…

– Докуда ты поднялась? – выпалила я. Здесь не лучшее место для таких вопросов, но мне нужно услышать ответ до того, как она сгорит.

Элла оглянулась через плечо, чтобы убедиться, что поблизости нет других ведьм из ковена.

– Хватит переживать! Я добралась только до восьмого. Со мной все будет в порядке.

– Откуда тебе знать?

Более того, почему она так чертовски спокойно об этом говорит? Ей предстоит сгореть на костре, после чего она может не вернуться. Однако, помимо ковыряния в тарелке, она не выказала никаких признаков тревоги. Это у меня в голове не укладывалось. Вот бы мне завтра так же спокойно спуститься по лестнице в Палату Пламени и Дыма… Временами я так горжусь своими сестрами, их смелостью перед лицом пламени и самоотверженностью в защите Жизни от туманных призраков, которые стремятся все уничтожить.

Но иногда я думаю о том, что лучше бы мы дали Холстетту сгореть, даже если за это мы будем прокляты.

Тревога по поводу завтрашнего дозора снова набрала полную силу. Я подумала: а что, если сестры сговорились отвлечь меня таким способом? Может, вчера вечером в библиотеке Элла так со мной играла? Она же знала, что я напугана… И все же вылазка на девятый этаж в неурочный час – это уж слишком. Гораздо менее рискованным способом отвлечь меня стала бы игра в карты.

Комната Милы была за стеной от моей, поэтому я не сомневалась, что она слышала мои крики в кошмарных снах. Ее я тоже временами слышала. Но устроить настоящую поездку в город? Не думаю, что даже Мила с ее привилегиями наследницы бабушки могла бы себе такое позволить.

Казалось, наша мать знала обо всех нас троих даже то, чего мы ей не говорили. Однако ее намерения были более чем очевидны. После того как мы вернулись из города и передали собранную кровь на хранение бабушке, остаток дня я бегала по ее поручениям.

У меня болели ноги. Я как минимум трижды прошла каждый квадратный метр Коллиджерейта. Я побывала в крыле каждого ковена и поднялась во все башни, чтобы передать сушеный паслен и белладонну для зелий и заклинаний. Смотритель пользовался ими для оплаты заморских товаров. Я отнесла банку, наполненную чем-то дурно пахнущим, в крыло Смотрителя, передала ее Золоченому стражнику у двери и поспешила прочь. Но худшим из поручений была доставка пасты для лечения ожогов после церемонии золочения и настойки от лихорадки в казарму. Видимо, заболел кто-то из дворцовых стражников. Вряд ли у Золоченых осталась хоть толика человечности, которая могла бы заболеть.

Единственным местом, куда мать меня не отправила, была библиотека, и я была этому рада. Однако это означало, что до ужина Элла могла бы чертовски эффективно избегать меня.

Когда мы дошли до лестницы в комнату, я ее ущипнула.

– Ты обещала открыть мне секрет.

Элла нащупала своими пальцами мои и сжала их.

– Ты и понятия не имеешь…

– Ты хотя бы нашла… то, что искала?

– Нет.

– Не возвращайся туда, Элс. Это небезопасно.

Она сжала мою руку так крепко, что костяшки пальцев захрустели.

– Бесполезно. Я… – Она резко остановилась, не договорив то, что собиралась сказать. – Держись подальше от верхних уровней, Пен. Дай мне слово.

– Во-первых, я бы и близко к ним не подошла, если бы не ты!

Элла закрыла рот и кивнула в сторону лестницы. Там, скрестив руки на груди и прислонившись к двери зала, стояла Мила. Рядом с ней виднелась надпись на латыни: «Flammae ac fumo». Пламя и дым. Моя мать вывела каллиграфическим почерком эти серебряные буквы, когда Терновый ковен осознал свое предназначение. Такова была наша судьба. Эта надпись стала первой попыткой сделать это место нашим домом. Однако об обратном напоминала табличка, прибитая ниже: «Посторонним вход воспрещен». Эти слова были написаны по трафарету красной краской на белой доске.

Мила приподняла бровь и спросила Эллу худшим из всех возможных театральных шепотов:

– Пен сказала тебе, что сегодня мы ездили в город?

Глаза Эллы округлились. Она явно понятия об этом не имела. Это было из ряда вон. Обычно все наши обязанности записывали на лист пергамента и прикрепляли его булавками к доске, висевшей в коридоре. Так кто угодно мог увидеть, где мы, и отыскать любую из нас. Это и раздражало, и давало надежду – в зависимости от того, насколько опасной была задача или сколько правил предстояло нарушить в любой отдельно взятый момент.

Мила продолжала, так громко, чтобы всем было слышно:

– Мы ездили на сбор крови, и она справилась. С нами отправили двух Золоченых. В прошлый раз был всего один.

– А сейчас? – Позади нас раздался голос бабушки, спускавшейся по лестнице. Мила вздрогнула. Все трое прижались к стене, чтобы пропустить ее. Она пронеслась мимо нас, молча распахнула дверь зала и, придерживая ее, сказала:

– Все внутрь!

Мы послушались, чувствуя себя как дети, пойманные на краже печенья из банки. Выстроились перед ней в ряд, понурив головы, с руками за спиной, и ждали. Бабушка встала в самом центре Палаты Пламени и Дыма и спросила Милу:

– Двое Золоченых?

Мила резко кивнула. Наши плечи соприкасались, и я чувствовала, как она напряжена.

– И все же ты не стала упоминать об этом в отчете?

Мила то открывала, то закрывала рот, но не проронила ни звука.

– Увидимся в моем кабинете, Мила. Сразу после сожжения.

Лицо Милы побледнело. Мне хотелось сжать ей руку и сказать, что все будет хорошо. Бабушка ничего не сделает Миле. Вряд ли. Ведь она была бесценной Терновой принцессой, наследницей разбитой короны.

Когда мы были маленькими, бабушка была совсем другой. Она неизменно оставалась королевой. С одной стороны, будучи абсолютно непреклонной, она так и не прогнулась под обстоятельства, в которых мы оказались. Однако нам и только нам, ее внучкам, принадлежала совсем другая ее частица. По-моему, она сгорела вместе с нашей деревней. Та самая бабушка, которая готовила нам горячий шоколад, укутывала нас в шали с фиолетовой бахромой и выводила из дома, чтобы показать нам звезды. Она перечисляла названия созвездий, рассказывала о них и пела их песни. А мы засыпали у нее на коленях, слушая, как она нашептывала в наши сны волшебство. Так было раньше. До того, как мы оказались здесь и все пошло не так.

Почти невозможно было поверить, что женщина, которая приветствовала других членов ковена, входящих в зал, чтобы посмотреть на то, как сгорит ее внучка… эта же самая женщина, которая завтра зажжет костер в честь моего дня рождения, когда-то дула нам на разбитые коленки и угощала ячменным сахаром. Эта же ведьма, которая проверила карманы и руки Эллы, а затем защелкнула на ее запястьях черные железные кандалы, – наша бабушка, которая так ловко пришила глаз моей любимой куколке, когда мне было пять лет.

Слава Темной Матери, этим вечером не мне придется разводить огонь. Сжечь Милу мне не под силу. Да и с Эллой у меня ничего бы не вышло. Эта обязанность легла на Карлотту. Когда она чиркнула спичкой, Элла улыбнулась, но эта улыбка была натужной и беспомощной. От рыданий меня удерживали лишь крепкие объятия мамы и Милы. Мне хотелось взмолиться, чтобы Элла прекратила…

Но вместо этого я слушала и ощущала все, даже боль, вместе с ней. Я принимала ее боль и разделяла с ней. Я пела, чтобы поднять завесу. Этим вечером я услышала вдали слабый отзвук – тихий, напоминающий журчание водопада глубоко под землей. Я хотела резко задернуть завесу. Я хотела сбежать и забрать Эллу с собой. С каждой минутой приближалась полночь. За ней меня подстерегал день рождения. Уже завтра мне предстояло услышать рев завесы во всем ужасающем величии.

Про себя я молилась Темной Матери, которая создала всех нас, сплела линии жизни для того, чтобы вести нас, и вдохнула тепло в наши тела. Я молилась о том, чтобы Элла вернулась из дозора в целости и сохранности. И чтобы все, в чем бы она ни запуталась и что привело ее на девятый этаж библиотеки, оказалось не таким ужасным, как я думала. Но даже мысленно подбирая слова молитвы, я сомневалась, что меня слышит хоть кто-то.

Темная Мать покинула нас, как и Чародей, памятники которому мы видели в городе. Если бы она существовала, она бы помогла своим детям. Она защитила бы нас от Смотрителя и его деспотичных правил. А если бы существовал Чародей, он защитил бы завесу, которую якобы создал. Магия, которую он нам подарил, помогла бы нам сбежать.

Боюсь, никто не слышит наши молитвы, чаяния и мечты – наши мольбы о лучшем будущем. Все лучше, чем быть ковеном плененных ведьм, быть прикованными к тирану, которому мы не можем дать умереть. Но я все равно молилась за душу Эллы, потому что больше ничего не поделать.

Как Чародей закрепил завесу

Первый осколок волшебства пробил крышу Дворца обучения и молитв, а затем попал в библиотеку. Не без некоторой доли везения (а может, благодаря божественному вмешательству) осколок не задел ни одну книгу. Он пронзил палисандровый стол библиотекаря, ввинтился в кафельный пол и стал уходить по спирали все ниже и ниже. Он углублялся в землю, пока не коснулся краеугольного камня всего мира, и там остановился.

В темноте под землей он начал расти. Неведомый кристалл постепенно поднимал дворец ввысь над всем городом, пока здание не оказалось на вершине идеально симметричного холма. Его исследовали ученые, о нем вели споры философы, а сказочники сочиняли небылицы.

Тогда появился Чародей. Он уколол палец, пролил на кристалл каплю крови, и тот закровоточил. Из него сочились чары; они вплелись корнями в землю под континентами и морями. Силовые потоки кристалла соединяли горы и ручьи, города и святыни. Они устремились повсюду, под каждое жилище и под бесплодную почву, пока паутина магии не распространилась под каждым клочком земли. Из этой паутины сквозь землю, море и воздух поднялась завеса – невидимая и непреодолимая, отделяющая Жизнь от Смерти. Она разделила живых и мертвых.

Итак, Чародей закрепил завесу на своей линии жизни, дабы следить, чтобы больше она никуда не сместилась. А чтобы она никогда не подвела, он защитил ее синим пламенем.

«День, когда магия упала с неба: мифы для детей до 12 лет»

Одобрено Высшим советом во второй год роста.

Выставлено на втором этаже Большой библиотеки.

Автор: Элспет Элсвезер.