Глава 21

Стамбул, нынешние дни


День начинался хмурым и холодным рассветом, но Элизабет проснулась, охваченная чувством радости бытия, сама удивленная тем, как крепко она спала; тело ее будто пело от счастья, что оно такое теплое, розовое, мягкое. Половинка таблетки снотворного лежала нетронутой на ночном столике. Девушка слегка поерзала в постели, потом вытянула шею в попытке разглядеть небо за окном. И сразу увидела, что-то в нем изменилось за ночь. Затем, все еще сонная, она дотянулась рукой до мобильного телефона, взглянула на экран. Пока все как обычно — от Мариуса никаких сообщений. Одно небольшое послание от Эвы, которое пришло еще накануне: «Спи хорошо, дорогая, завтра поболтаем. Целую».

Мариус не звонит, значит, он не вспоминает о ней, не умоляет передумать и вернуться к нему; но нынешним утром по каким-то таинственным причинам то чувство опустошенности, с которым она просыпалась каждое утро по приезде в Стамбул, оставило ее.

Неожиданно девушка вспомнила, что в эту ночь ей привиделся не Мариус, а тот незнакомый турок, которого она встретила накануне в Мальтийском павильоне. Мысль о нем до сих пор владела ее разумом, эротическим шепотом щекотала кончики нервов.


К завтраку она спустилась последней. Остальные постояльцы пансиона — пожилая американка в тюрбане, профессор из Франции, кинорежиссер — уже выходили из-за стола, когда она появилась в столовой. Девушка налила себе кофе, взяла булочку, положила в розетку немного варенья из лепестков роз и принялась есть. Потом поднялась в гостиную и уселась за стол под одной из пальм. Из древнего граммофона неслись звуки русских военных маршей. Элизабет достала из сумки ручку и бумагу и начала новое письмо подруге.


Привет, дорогая Эва, извини за минорные тона моего последнего послания, ты права, наверное, я просто не умею писать писем. Но тебя нет рядом со мной, а мне так нужен кто-то, с кем я могла бы поговорить обо всем. Кто, кроме тебя, станет выслушивать мои жалобы на Мариуса? И уж по крайней мере, это не так дорого, как визиты к психоаналитику. К тому же я считаю вполне вероятным, что в далеком будущем какой-нибудь историк или студент еще поблагодарит нас за эти письма. Хоть и говорят, что наши электронные послания через Интернет не исчезают бесследно, я лично в это не очень-то верю. Куда им деваться? Где они сохраняются? Остаются на микрочипах или странствуют в безвоздушном пространстве? Бог его знает, но с бумажными носителями оно как-то легче работается — мне ли этого не знать? — не говоря уж о таких подробностях, как размер одного нанобайта.

Кстати, о бумажных носителях. Никаких следов Селии Лампри мне обнаружить не удалось. Читательский билет в библиотеку Босфорского университета для меня уже оформлен, теперь я дожидаюсь разрешения на работу в государственных архивах. Пока оно не получено. Nada.[48] Если б она, Селия, написала письмо или два, вот была бы помощь…


Элизабет деловито слизнула капельку варенья с пальца и перевернула страницу. О чем бы еще написать Эве? О том утре, которое она провела в пустынных лабиринтах заброшенного гарема? О «других любопытных матерьях» из дневника Томаса Даллема? Или, еще лучше, о незнакомце из Мальтийского павильона? На мгновение ее рука задержалась в полете по страницам письма.


Постояльцы нашего пансиона меня все больше удивляют. Довольно необычные субъекты. Те двое русских, которых я посчитала работорговцами, оказались оперными певцами, приглашенными выступить на съезде коммунистической партии Турции. Американка в тюрбане — косит под Анджелу Лансбери[49] — оказалась писательницей, по крайней мере она сама так заявляет. Об этом мне сообщила Хаддба, хозяйка пансиона, не менее колоритная особа: всегда в черном, лицо как у монахини, но что-то в ней весьма напоминает содержательницу французского борделя (чистой воды литературный персонаж, тебе бы она понравилась). Меня она почему-то сразу взялась опекать. Наверное, надеется продать какому-нибудь торговцу живым товаром…


Мысленно она представила ответ Эвы: «Шутишь, подруга. Мы с тобой уже не годимся для такого рода бизнеса». Элизабет улыбнулась. Ей уже двадцать восемь… Интересно, а сколько должно быть женщине, чтобы «годиться для такого рода бизнеса»? Тринадцать, четырнадцать? Тем девочкам-рабыням примерно столько и исполнилось. Селия Лампри к тому времени, когда попала в плен, была помолвлена с Полом Пиндаром, но ведь остальные оказывались в гареме почти детьми? Права ли Берин, утверждая, что женщины жили там, вполне довольные своей участью? Что им могло быть известно о любви, о сексуальных наслаждениях? Ничего, но вся суть системы именно в этом и заключалась, от них не требовалось никакого знания, никакого участия. Полное отсутствие собственных желаний, потребностей, всего лишь покорный сосуд, принимающий требуемые от него контуры. Звучит довольно обидно. Элизабет подумала о Мариусе и тяжело вздохнула.

Старый граммофон проскрежетал и замолчал, в гостиной воцарилась тишина. Элизабет задумалась, вслушиваясь в себя. Обычно при воспоминании о возлюбленном где-то в груди возникала боль, но сейчас она что-то не появлялась. Странно. И ночью ей снился незнакомец, встреченный накануне. До чего странно все-таки: что там было, во сне? Сейчас эти видения рассеялись подобно туману, осталось лишь призрачное чувство недоумения. Что это?

Тепло? Нет. Скорее беспокойство.

— Элизабет, вы здесь? — В гостиной появилась хозяйка. — Я вижу, сегодня вы не идете в библиотеку? Позвольте, я присяду рядом.

Не дожидаясь ответа, она грузно опустилась в соседнее кресло и тут же принялась вставлять сигарету в мундштук из слоновой кости.

— Давайте пошлем мальчика за кофе. Выпьем еще по чашечке.

Она прищелкнула пальцами и сказала что-то по-турецки возникшему в дверях Рашиду. Затем обратила свои подведенные сурьмой глаза к Элизабет:

— Какая гадкая погода, никак не прояснится. — Она чуть вздрогнула и поплотнее завернулась в вышитую золотом пашмину.[50] — Зато сегодня прекрасный день для того, чтобы отправиться в хаммам.

— Видите ли, я собиралась привести в порядок свои заметки, — промямлила Элизабет, но замолчала, заметив решительный блеск в глазах Хаддбы.

— Нет, Элизабет, — сказала она, как обычно произнося имя девушки слегка нараспев: «Э-э-эли-и-изабет», затем двумя резкими ударами о подлокотник стряхнула пепел. Облачко вспорхнуло и легло на пол рядом с креслом. — Нужно следить за собой. А вы этого не делаете, почему? Посмотрите на себя, сплошная меланхолия.

Она окинула девушку с ног до головы серьезным взглядом из-под своих тяжелых век. В это время в гостиную вошел мальчик с подносом, и Хаддба не просто взяла его из рук Рашида, она приняла поднос с такой торжественностью, с какой могла бы принять дань от верного вассала.

— Благодарю за вашу заботу, но я как-то не собиралась, — опять начала Элизабет.

— Но, Э-э-эли-и-изабет, — пропела та. — Не говорите мне «нет». К тому же вы отправитесь в хаммам, который построил сам Синан.[51] — Крошечная чашечка Хаддбы, не больше наперстка, чуть слышно звякнула о поднос. — Рашид проводит вас.

Вопрос был решен.


В сопровождении мальчика Элизабет села в автобус около моста Галаты и отправилась в район под названием Султанахмет. Там они пересели на трамвай и доехали до остановки Капалы-чарши, что означало Большой базар. Когда они вышли, Рашид показал девушке на невзрачное здание, с закрытым рекламными щитами фасадом.

— Нам сюда? — Она не смогла скрыть своего удивления.

— Да, — кивнул мальчик. — Это хаммам.

Внутри здание разделялось на два крыла: слева находилось мужское отделение, справа — женское. Элизабет ввели в узкое помещение раздевалки и показали на запирающийся шкафчик, в котором находились два застиранных до дыр полотенца и пара пластмассовых шлепанцев. Все это не вдохновляло. Несколько женщин в длинных юбках, с туго убранными под цветные платки волосами, занимались уборкой, не обращая ни малейшего внимания на немногочисленных посетителей. Следом за Элизабет появилась группа молодежи европейского вида в одинаковых джинсах и неприглядных серых ветровках. Сразу стало шумно. На взгляд девушки, все в хаммаме отличалось неопрятностью, словно в воздухе витал слабый запах распада.

Но после удручающего вида раздевалки Элизабет была буквально поражена пышностью помещения, на порог которого она ступила. Над всем пространством парил огромный купол, опиравшийся на четыре купола поменьше. В каждой из двенадцати стен купальни размещались мраморные ниши с маленькими фонтанами, помещенными в чаши-раковины. Элизабет увидела себя не в помещении, предназначенном для купания и оборудованном соответствующим образом, а в архитектурно организованном пространстве, совершенном в своей простоте.

Неловко прижимая полотенце к животу, она вошла в купальный зал. В самой середине его находилась белая мраморная скамья, на которой расположились четыре женщины. От пара рассеянный свет приобрел жемчужно-серый оттенок, и она не могла разглядеть их лиц, но тела виднелись отчетливо. Одна из женщин обернула бедра полотенцем, остальные лежали обнаженными. Между ними текла тихая беседа. Элизабет опустилась было на край скамьи, но тут же вскочила: после холода улицы прикосновение мрамора показалось обжигающим. Неловко стянув с себя полотенце, она постелила его на скамью и побыстрее улеглась.

После городского шума и суеты здесь оказалось на удивление мирно и тихо. Женщины — почти все они были европейскими туристками, иностранками, как и она сама, — вели негромкие разговоры. Постепенно помещение заполнялось, вот вошли те несколько молодых девушек, которые вместе с ней были в раздевалке. Они смущенно пересмеивались, пытались прикрыться полотенцами, но скоро спокойствие купальни овладело и ими.

«Как прекрасна женщина!» — вдруг поразила Элизабет нежданно пришедшая мысль.

Ведь все эти женщины по-настоящему красивы. Только что в раздевалке они показались ей ничем не привлекательными дурнушками — невыразительные лица, уродливая одежда: дурацкие джинсы, бесформенные свитера. На улице на них никто бы и второго взгляда не бросил, но сейчас нагота преобразила их.

Вот темноволосая девушка вошла в зал и заняла место рядом с нею. Еще какую-то минуту назад она казалась коренастой толстухой с жирными волосами, туго перехваченными сзади в конский хвост. Сейчас же, лежащая навзничь, обнаженная, с рассыпавшимися по плечам прядями, она выглядела совсем по-другому. Взгляд Элизабет отметил гладкость кожи, соблазнительность округлых ягодиц. Не желая смущать девушку, она отвела глаза.

Теперь в хаммаме находилось человек двадцать, и взгляд девушки лениво перебегал с одной обнаженной фигуры на другую. Хрупкость и изящество плеч, изгиб спины, полнота грудей, скульптурной лепки посадка головы, узкие ступни.

«Перестань, о чем ты думаешь!» — воскликнула она про себя и, улыбнувшись, перекатилась на спину и уставилась в потолок.

Каменный купол был весь прорезан прихотливыми отверстиями — некоторые формой напоминали солнце, другие полумесяц, — и текший сквозь них бледный свет зимнего дня заливал зал. Чувство глубокого удовлетворения охватило ее. Как назвала этого архитектора Хаддба? Синан?

Она прикрыла глаза, пытаясь вспомнить то, что ей было известно об этом мастере, но мысли неожиданно для нее самой скользнули к незнакомцу из Мальтийского павильона. Почти раздраженно она тряхнула головой.

«Не будь смешной, этот человек совершенно не твоего типа», — одернула она себя, но мысленно снова видела его перед собой, смотрела в его глаза.

Крупный, довольно высокий, не толстый, но плотного сложения, про таких обычно говорят «представительный мужчина». И этот образ, так неожиданно вторгшийся в ее мысли, заставил их течь дальше.

«А что, если б он увидел меня сейчас?» — от смелости вопроса у нее перехватило дыхание.

К ней направилась одна из служительниц хаммама, дотронулась до плеча, как бы привлекая внимание, и, не произнеся ни слова, взяла за руку и повела за собой к одной из ванн, вырезанных, как и чаши фонтанов, в форме раковины. Элизабет, со ставшими пунцовыми щеками, последовала за ней. Знаком ей приказали присесть на одну из ступеней, а когда она подчинилась, банщица облила ее водой из черпака и принялась растирать разгоряченное тело рукой в жесткой рукавице.

Женщина работала быстро, ее движения были настолько резкими, что граничили с грубостью. Она рывком вскинула обе руки Элизабет кверху и стала растирать подмышечные впадины, груди, бока, живот. Девушка невольно попыталась выскользнуть, но та настолько выразительно опустила руки и покачала головой, будто раздосадованная, что Элизабет притихла и, подчинившись ее безмолвным командам, сидела теперь, сохраняя полное спокойствие и неподвижность.

«Что, если б он увидел меня сейчас?»

В этот раз она осмелилась подольше поиграть с этой далеко не противной мыслью. Она представила его необыкновенный, странно возбуждающий взгляд… По телу пробежал озноб. Трепет желания. Французы называют это «frisson». Элизабет поморщилась и запретила себе эти неприличные, глупые мысли.

А банщица тем временем принялась мыть ее волосы. Потоки воды низвергались на голову Элизабет сверкающими водопадами. Они сбегали по лицу, слепили глаза, затекали в уши, волосы длинными прядями липли к спине. Чужие твердые пальцы скребли ее макушку, потом вдруг запрокинули ей голову с такой силой, что она даже поморщилась. Острые ногти скоблили и царапали кожу головы, почти причиняя боль. Потом еще несколько сверкающих водопадов, и все.

Дрожа, Элизабет вернулась в купальный зал.

Загрузка...