Женщина без мужчины

1

В первые минуты после трагедии Натали существовала как бы в двух измерениях. В одном Уоллес был мертв и она умерла вместе с ним. В другом она еще на что-то надеялась и поэтому находила в себе силы что-то говорить, как-то двигаться и отвечать на вопросы полицейских. Каждый инспектор начинал разговор с одной и той же ошибки:

— Ваш отец…

— Мой муж, — тихо поправляла она и повторяла, черпая в этом какую-то крайне необходимую ей в данный момент твердость: — Мой муж. Мой муж.

— Простите! Какого года рождения был мистер Невски?

— Уоллесу было за шестьдесят.

Полицейские расхаживали по каюте, огромными ручищами трогали разбросанные повсюду меха. Манекенщицы использовали каюту владельца яхты для переодевания потому, что здесь было много хороших зеркал, и, поспешно покинув ее, оставили все в полном беспорядке. Везде были заметны следы их пребывания: рассыпанная пудра, кисточки для макияжа, шпильки и окурки длинных тонких сигарет со следами губной помады.

— А сколько лет вам?

— Тридцать два.

Детективы обменивались многозначительными взглядами.

— А какого возраста была, на ваш взгляд, эта женщина с револьвером?

— Мне показалось, лет двадцать пять.

— Вы знаете ее?

— Нет.

— Можете ее описать?

Натали уже сообщила приметы убийцы специалисту по составлению компьютерного фоторобота, но она терпеливо повторяла раз за разом свой рассказ. Все происходило точно так же, как в прочитанных ею книгах и детективных фильмах, и поэтому казалось нереальным.

Реальностью было ее острое желание покинуть яхту, отправиться домой и встретить там Уоллеса — живого и невредимого, усталого после долгого перелета, облаченного в мягкий кашемировый халат и бормочущего ворчливо:

— Немного теплого молока с бренди и в постель… В постель.

— Миссис Невски!

Натали вернулась из мира видений в действительность.

— …Привлекательная блондинка. Широковатое лицо. Я думаю, ее платье европейского производства. О, я вспомнила: Уоллес решил, что она носит парик.

— Это уже кое-что! — заметил инспектор полиции. — Так это был парик, или это ему показалось?

— Раз он так сказал — значит, она была в парике.

— Почему мужчина, ваш муж, заметил парик, а вы нет?

— Мужчина, продающий меха на протяжении десятков лет, знает о женщинах больше, чем женщины сами о себе.

— У вас есть какие-нибудь предположения, почему неизвестная стреляла в вашего мужа?

— Нет.

— Мистер Невски узнал ее?

— Я не думаю, что он смог разглядеть ее лицо.

— У него были враги?

— Нет.

— Не может быть. Ваш муж почти полвека торговал пушниной. За такой срок в этой сфере деятельности обязательно наживешь себе врагов. Уж я-то знаю. Мой отец в прошлом был меховщиком.

— Так спросите у своего отца. Спросите у него: кто такой Уоллес Невски? Кто такой Казак? Его обожали! — Она вдруг заговорила громко. — Он был пушным брокером. Он выбирал на аукционах сырье для других меховщиков. Ему верили, как верят в Бога. Он заключал многомиллионные сделки без всяких протоколов и расписок. Одним кивком головы или звонком по телефону.

— У брокера есть много способов работать на свой карман, — настаивал отпрыск бывшего меховщика. — Иногда брокеры берут производителей за горло.

— В Нью-Йорке нет меховщика, который не доверил бы Уоллесу свой последний доллар!

— Хорошо, хорошо! — успокоил ее инспектор. — А если мы поговорим о вашей собственной фирме «Котильон»? Были в фирме какие-нибудь конфликты? Прогоревший инвестор, например? Кредитор, которому не заплатили?

Натали решительно мотнула головой.

— Не ищите здесь… Это бесполезно. Я отвечаю за фирму, а не Уоллес. Я президент и распоряжаюсь финансами. Ни один вкладчик не имеет к фирме претензий. Никто не был обманут.

Это был третий или четвертый детектив, который ее допрашивал. Их лица в глазах Натали слились в одно. Она уже не различала их индивидуальных черт, фамилий и званий. Наконец ее оставили в каюте наедине с вновь прибывшим полицейским.

Детектив — лейтенант Каниц, как он представился, — несколько минут хранил молчание, просматривая записи ее ответов на предыдущих допросах. Он был массивным, по-медвежьи неуклюжим, но, когда он заговорил, голос его оказался на удивление мягким и интеллигентным.

— Я хотел бы, миссис Невски, чтобы мы с вами совершили небольшое путешествие во времени, отправились в прошлое на несколько часов. Я понимаю, как вам будет это тяжело, но все это может помочь успешному расследованию. Итак, давайте буквально по минутам, восстановим ход событий после возвращения вашего мужа из России.

— Я согласна, — кивнула Натали.

— Ваш шофер уже говорил нам, что мистер Невски прибыл в аэропорт Кеннеди в пятнадцать часов, задержался на минутку-другую в ваших апартаментах возле Центрального парка и появился на яхте где-то около семнадцати часов.

— Я не знала, что он заезжал домой.

— Он также выходил из машины у телефонной кабины на Риверсайд-драйв. Он звонил вам?

— Нет. Зачем ему было пользоваться платным телефоном? В машине есть телефон.

— Он сказал водителю, что телефон в машине неисправен.

— Он не звонил мне.

— Тогда кому же?

— Кому угодно. Он закупил в России шкурки для дюжины фабрикантов.

— Итак… — продолжал полицейский. — Он взошел на борт, и яхта тотчас же отчалила. Что дальше?

— Уоллес спустился вниз, чтобы переодеться в вечерний костюм.

— Вы видели его?

— Конечно. Он сказал мне «хэлло» и сбежал по трапу.

— Только «хэлло»?.. Вы же не виделись две недели…

— Мы устроили прием для двух сотен человек, и гости уже находились на яхте. Мы были на виду у всех. Я сказала, что спущусь к нему вниз на несколько минут, чтобы помочь застегнуть запонки.

«Боже, о каких пустяках я говорю!» — подумала Натали.

— Продолжайте, — настаивал детектив.

— Я спустилась. Он был уже почти готов. Я застегнула ему запонки…

— О чем вы разговаривали?

— У нас не было времени.

Полицейский вновь углубился в записи. Натали показалось, что все эти вопросы задаются для проформы.

— Свидетели утверждают, что вы появились вместе с ним в салоне в семнадцать двадцать пять или семнадцать тридцать. Тут есть маленькое расхождение. Во всяком случае, вы провели наедине почти двадцать минут… О чем вы беседовали с мужем?

Натали старалась сдержать подступившие слезы. На такое бесцеремонное вторжение в их личную жизнь надо было отвечать с ледяной сдержанностью.

— Мы не разговаривали…

— В течение двадцати минут? У меня это не укладывается в голове.

Натали вздернула подбородок. Ее глаза потемнели от гнева, в голосе появилась непоколебимая твердость.

— Мы занимались любовью.

— Боже, простите меня! До меня как-то не дошло… Ведь за дверью ждали две сотни людей.

Ярость освободила Натали от всякой стеснительности. Ей вдруг захотелось быть откровенной до конца.

— Я поцеловала его… сначала руку, когда вдевала запонку, потом… губы. Он поднял меня на руки и… Вам этого достаточно или вас интересуют все подробности?

— Хватит, хватит, — попытался успокоить ее детектив.

Его взгляд невольно устремился на постель, бесцеремонно смятую хозяйничавшими здесь недавно манекенщицами.

На самом деле это произошло не на кровати. Уоллес обхватил Натали, поднял ее в воздух, прижал к туалетному столику, и они целовались жадно, прижавшись друг к другу бедрами, выгнув спины, как пара диких кошек, чтобы не помять свои вечерние туалеты.

— Что ж, теперь мне легче задать вам следующий вопрос… — Слегка смущенно детектив протянул Натали прозрачный пластиковый пакет, в котором лежали ее белые шелковые трусики.

Натали тоже смутилась, но решила признаться.

— Уоллес любил поддразнивать меня. Он спрятал их себе в карман… вместо носового платка.

— Я возвращаю их вам, — сказал детектив. — Думаю, они нам не понадобятся. Им не следует фигурировать в деле в качестве вещественного доказательства. Как он выглядел? Я имею в виду, в каком он был настроении?

На мгновение Натали забылась. Память подарила ей волшебное воспоминание. Какой он был тогда? Когда бежал по трапу? Когда обнимал ее? Восторженный, бурлящий, торжествующий! И изголодавшийся по любовным ласкам! Как воин, одержавший победу и жаждавший получить награду за свой ратный труд!

Об этом бессмысленно было рассказывать кому-либо, тем более полицейскому, сидящему напротив. Словами не передашь, как выглядел Уоллес в эти мгновения. Он всегда был непредсказуем…

— Мы обрадовались, что снова наконец вместе. Так было всегда…

Ее голос дрогнул. Она опустила глаза.

— Он что-нибудь говорил о своей поездке?

— Только то, что дела идут прекрасно.

— Вы заметили что-нибудь необычное в его поведении?

Натали украдкой взглянула на туалетный столик. Они тогда чуть не сломали это хрупкое сооружение. Такими жаркими были их объятия, таким мощным был его мужской напор… И потом быстрый неожиданный оргазм. Все напоминало извержение вулкана. И это при том, что две сотни гостей с нетерпением ждали их появления в салоне. Он не хотел отложить любовь до того момента, когда закончится праздник фирмы «Котильон» и они окажутся в домашнем уюте супружеской спальни. Эта его стремительность тогда удивила ее… Как будто он спешил насладиться… Чем? Плодами одержанной победы? Или боялся, что ему не хватит времени? Неужели он предчувствовал что-то? Нет! Этого не может быть!

— …Ничего необычного? — Голос полицейского прервал ее мысли.

— Он всегда был разным… — ответила она. — Каждый день, каждую минуту.

— Он был озабочен, расстроен?

— Совсем нет.

— Рассеян?

— Нет. Уоллес всегда был сосредоточен на чем-нибудь одном. Он полностью отдавался моменту. Его ничто не могло отвлечь. Это был особый дар…

— Эта женщина произнесла что-нибудь? — вдруг резко сменил тему разговора детектив.

Натали встала, прошла к вешалке, машинально коснулась пальцами драгоценного меха модели, которую они с Уоллесом решили никогда не продавать, а только выставлять как истинное украшение ежегодных показов фирмы моделей «Котильон».

— Миссис Невски! Я задал вам вопрос…

Она погладила рукой мех. Слишком дорогой для их покупательниц и бесценный для Натали как воспоминание…

— Миссис Невски! Я очень благодарен вам за сотрудничество. Уделите мне еще немного внимания. Что все-таки сказала эта женщина… до или после выстрела?

— Я не могла остановить ее. Все произошло так стремительно, — ушла от ответа Натали.

— Не упрекайте себя. У вас не было никаких шансов… Что она произнесла?

— Как она скрылась с яхты? — Натали ответила вопросом на вопрос.

— Мы этого пока не знаем. Вероятно, ей помог как раз тот парик, на который обратил внимание ваш муж. Так все-таки, что она сказала?

Его мягкая настойчивость располагала к откровенности, но почему-то Натали воспротивилась. Как будто что-то грозило ей самой, ее достоинству, независимости, уверенности в себе, если она сейчас начнет говорить.

— Ведь она что-то сказала? Не так ли, миссис Невски?

Натали испугало то, что инспектор как бы прочел ее мысли.

Женщина прошептала одно слово — «предатель» и нажала курок. «Предатель» — вот что было произнесено.

— Что она сказала?

— Ничего.

— Вы уверены?

— Да.

— Вы говорили, что ваш муж никогда не обманывал, не подводил никого.

— Спросите любого — в Нью-Йорке, в Лондоне, в Ленинграде…

— А вас?

Натали шагнула к выходу.

— Я уже сделала официальное заявление. Все, что, по-моему, положено в таких случаях. Я хочу вернуться к себе домой.

— Он не обманывал вас? — Как настойчив был этот полицейский! — Я имею в виду других женщин… Вы меня понимаете?

— Вы бы не задали этого вопроса, если б его застрелил мужчина?

— Вы правы, — согласился инспектор. — Его застрелил не мужчина. Женщина привлекательной внешности и при этом моложе вас, миссис Невски.

Натали уже видела компьютерный портрет убийцы, сделанный на основании ее показаний. Сходство было полным. Не было только энергии и ярости в глазах, что больше всего запомнилось Натали. Этого компьютер передать был не в состоянии. И слово «предатель», произнесенное шепотом, осталось неизвестным полиции. Это был секрет двух женщин — Натали и незнакомки-убийцы.

Натали вызвала по внутренней связи Джоан Фрей — администратора «Котильона».

— Мы отправляемся по домам. Вызови, пожалуйста, машину.

— Вы что-то скрываете! — убежденно произнес детектив.

Да, она скрыла кое-что. Но это было ее личное дело. Ее и Уоллеса, пусть его уже нет в живых… Ее решимость ничего больше не сообщать полиции крепла с каждой секундой.

— Вы что-то прячете от нас.

— Я прячу от вас мои слезы. Уже много часов я отвечаю на ваши вопросы. Я хочу поплакать в одиночестве.

— Простите. Я вас понимаю…

Он проводил ее до машины. На пирсе толпились репортеры.

— Мы сможем поговорить с вами в ближайшее время, миссис Невски?

— Обратитесь к Джоан! Она свяжет вас со мной.

Полицейский и Джоан обменялись взглядами и оценили друг друга. Он понял, что эта женщина воздвигнет теперь непроходимую стену между ним и Натали. Что же, ему придется примириться с этим.

— Может, кто-нибудь будет представлять ваши интересы при расследовании? Ваш адвокат, например?

Натали попыталась собраться с мыслями. Кто же? Скорее всего Грег. Тот, кто когда-то познакомил ее с Уоллесом.

— Мой кузен Грег Стюарт. Он живет в Гринвиче.

Она почти упала на сиденье лимузина. Инспектор прикрыл дверцу машины и уже собирался удалиться. Судорожным движением она прильнула к окну, опустила стекло и окликнула его.

— Мой муж был еврей. Он говорил мне, что хотел бы быть похороненным на закате солнца.

— Боюсь, что похороны могут состояться только через несколько дней. В интересах следствия… Медицинская экспертиза и прочее… Он был религиозен?

— Нет… Но он уважал старые обычаи.

Репортеры сопровождали ее на всем пути до дома. Их квартира располагалась с западной стороны Центрального парка. Уоллес занимал ее с начала пятидесятых годов. Когда они поженились, то начали мечтать о приобретении собственного дома где-нибудь на новом месте, но дела в «Котильоне» отнимали столько времени, что им было не до этого.

— Тут их целая стая, этих газетных шакалов, — заметила Джоан. — Я вызвала Кенни, но его еще держат копы.

Кенни Уилсон возглавлял службу безопасности «Котильона», но в данный момент он ничем не мог помочь Натали.

Свора фотографов и тележурналистов ринулась к остановившейся у подъезда машине. Они прилипли к окнам, влезли на капот, кто-то барабанил по крыше. Водитель растерялся от этого напора.

— Кто убийца?! Вы ее знали?!

За стеклами мелькали разинутые в крике рты. Натали смотрела на них ненавидящими глазами.

Помощь подоспела неожиданно. Старый привратник-пуэрториканец появился из служебного входа со шлангом, из которого он обычно мыл тротуар перед домом, и, торжественно подняв его над головой, начал поливать взбесившихся репортеров.

— Смывай их к черту, стервятников! — возбужденно кричала Джоан.

Старик был решителен в своих действиях. Натали вспомнила, что когда-то Уоллес помог его детям получить гражданство и устроиться на работу в Штатах и пуэрториканец обожал его. Спасибо Уоллесу! Память о его добрых делах сейчас помогла Натали. Джоан, буквально закрывая ее своим телом, провела Натали к спасительной двери. Наконец они оказались в вестибюле.

— Мне побыть с тобой? — спросила Джоан.

— Нет. Езжай к себе и хоть ненадолго усни. С утра у тебя будет по горло дел. Ты же знаешь: все теперь свалится на тебя.

Джоан попыталась обнять ее, но Натали легонько отстранилась и вошла в лифт.

Оставшись одна в большой пустой квартире, она вдруг ощутила, что не в состоянии ни лечь в постель, ни даже сесть в кресло. Она расхаживала по комнатам и как будто вновь отвечала на бесчисленные вопросы полицейских. Сможет ли она когда-нибудь забыться сном и, встав утром, заняться обычными делами? Ей казалось, что этого уже никогда не будет.

Она чувствовала, что все тело отказывается служить ей, не было сил раздеться. Она скинула туфли и заставила себя прилечь на кровать. Ее рука наткнулась на что-то твердое и большое по размеру. Включив свет, она достала коробку, обернутую фольгой и перевязанную ленточкой. Значит, полицейский говорил правду. Уоллес заезжал домой по пути из аэропорта на яхту. Она осторожно развернула коробку. Этот предмет был связан с последним днем жизни Уоллеса.

Она нашла в коробке конверт с двумя билетами Аэрофлота, туристской карточкой на заказанные в ленинградской «Астории» и московском «Национале» номера-люкс и билетами на поезд «Красная стрела».

«Моей Наташе с любовью. Пусть нам будет тепло там, в таинственной России, этой зимой». У Натали перехватило дыхание. Он любил сюрпризы и ничего не сказал ей об этом вечером. Он хотел осуществить мечту Натали — повидать страну своего детства. И вот теперь этот неожиданный подарок доставил ей не радость, а причинил нестерпимую боль.

Когда он писал эти строки, его рука, видимо, дрогнула… Первая буква следующей фразы получилась какой-то неуверенной… Она прочла:

«Может быть, мы сотворим себе ребенка в прекрасном городе, где когда-то правили русские цари!»

Она изумилась. Что-то было не так! Что могло повлиять на ход его мыслей? До безумия любящий детей, он отказывался завести своего ребенка, утверждая, что он уже стар для того, чтобы стать отцом.

Как будто кто-то другой вписал за него эту фразу. Но почерк был, несомненно, его и постскриптум был совершенно в его стиле.

«Будь смелой, детка, и надень это на встречу с подружками твоей юности. Пусть их ужалит оса зависти»… Если бы он был сейчас жив и находился здесь, в спальне, она бы вскричала: «Боже, Уоллес! Зачем ты это сделал?»

Она вскрыла пакет, который вместе с конвертом лежал в коробке с фирменным знаком Лео Моргулиса — лучшего меховщика в Штатах.

Даже в таком состоянии, в котором она сейчас находилась, Натали воскликнула: «О боже! Он сошел с ума!» В тусклом свете ночника над кроватью мех искрился, как бриллиантовый водопад. Русский таежный мех. Шкурки девственной сверкающей белизны с безупречным вкусом и мастерством чередовались с полосами более темного меха, цвета палой осенней листвы, подернутой первыми морозами. Мех для жакета был подобран экспертом высшего класса, без сомнения, самим Уоллесом, и пошит искусным скорняком. Она вспомнила своих подружек по Лиге юных дарований, как они называли себя, девушек, пытающихся сделать карьеру и регулярно собирающихся в кафе «У Нелл» для обмена деловой информацией и просто женской болтовни. Там ее не узнали бы в этих мехах и приняли бы за жену свихнувшегося от богатства саудовского хозяина нефтяных месторождений. В этом подарке был весь Уоллес с его страстью доводить все до совершенства. Это был символ их любви и счастливого брака. Теперь наступил конец всему. Без него она никогда не осмелится показаться на людях в этом жакете.

Она надеялась, что слезами сможет как-то облегчить ту боль, которая волнами подступала к сердцу, что чем-то заполнится страшная пустота, образовавшаяся в ее душе. Но слезы почему-то все не приходили. Дрожа от озноба, она свернулась калачиком на широкой постели и укрылась мехом.

События вновь и вновь, как кинокадры одного и того же фильма, возникали перед ее мысленным взором. Яхта «Колдунья» в лучах осеннего солнца, лица гостей, словесная перепалка с Лео Моргулисом, показ мод, их любовная сцена в каюте, черная перчатка и револьвер в ней, падающий ей на руки Уоллес и полиция… полиция.

«Вы сказали, он никогда никого не обманывал. Ни в Нью-Йорке, ни в Лондоне, ни в России. А вас он не обманывал? Лично вас, Натали Невски?»

Уже ближе к рассвету ее вдруг охватил гнев. На весь мир и на саму себя. Она стремительно вскочила с кровати, сбросила всю одежду, вбежала в ванную и встала под горячий душ. Она долго грела свою кожу под обжигающими струями.

Первые лучи солнца застали ее у окна смотрящей на просыпающийся парк. На ее плечи был наброшен меховой жакет — подарок мужа.

— Кто я теперь? — спросила она. Не у себя, она спросила это у Уоллеса, который уже ничего не мог ей ответить.

И только теперь Натали разрыдалась.

2

С утра в день похорон она стояла возле гроба в часовне на Риверсайд-драйв. Церемония должна была начаться позже. Натали на какое-то время осталась в одиночестве. Боль от утраты чуть притупилась. К ней вернулась способность размышлять. Что связывало человека, которого она любила, и женщину, стрелявшую в него?

Знал ли ее Уоллес?

Это был мучительный для Натали вопрос. По их прошлому, казавшемуся Натали таким лучезарным, полным страстного влечения друг к другу, словно проползла громадная безжалостная ледяная лавина, сметающая все на своем пути. Теперь все можно поставить под сомнение. Был ли искренним Уоллес со своей молодой женой или разыгрывал перед ней спектакль и какая-то, может быть, очень значительная часть его души была ей недоступна?

Натали потеряла не только мужа, она потеряла воспоминания о лучших годах своей жизни, но не хотела примириться с этой мыслью и противилась изо всех сил.

Прежде всего ей нужна была ясность, что же произошло? Может быть, Уоллес пал жертвой какой-то ошибки? Или эта женщина была нанята кем-то для совершения убийства? Но в ее глазах было столько злобы! И что означало слово «предатель»? Может быть, она была сумасшедшей, как те маньяки, что стреляют в президентов или кинозвезд? Уоллес был заметной и популярной фигурой не только в бизнесе. Его имя и портреты часто появлялись на страницах газет и журналов. Но эта версия отметалась сразу. Слишком профессионально было совершено преступление и заметены все следы. Маньяк обычно не уходит от погони. Он стремится к тому, чтобы о нем узнала публика. Наоборот, «загадочная блондинка», как ее окрестила пресса, пропала бесследно. Полиция допросила сотни людей, проверила все лодки и катера, составила полную картину передвижения всех плавающих средств в этот отрезок времени, обыскала дно в тщетной надежде обнаружить тело преступницы. Все было безрезультатно.

Газетный карикатурист изобразил весьма сексуальную зверушку, уплывающую прочь от яхты, где она расправилась с известным меховщиком и отомстила за своих подруг, с которых он сдирал шкурки.

Загадка так и не была разгадана, и душу Натали терзали не только боль утраты, но и чисто женские сомнения и ревность.

Кто-то тихо постучал в дверь. Потом она услышала за спиной осторожные шаги. Она инстинктивно протянула вперед руки, загораживая гроб.

— Я еще не готова!

Она подумала, что служащие похоронного бюро собираются выносить гроб.

— У нас еще есть пара минут в запасе, — успокоил ее знакомый голос. — Правда, все в сборе и ждут нас, так что придется немного поторопиться.

Это был Грег Стюарт, ее кузен, который взял на себя все хлопоты. Он буквально выцарапал тело Уоллеса из лап полиции. Грег и Натали дружили давно, уже почти двадцать лет, с того солнечного летнего дня, когда восемнадцатилетний Грег пригласил двенадцатилетнюю Натали на морскую прогулку под парусом. Это было одно из самых радостных и ярких событий ее детства. И дружба их впоследствии осталась такой же безмятежной и безоблачной, как и тот незабываемый день.

Сейчас это был худощавый мужчина с седеющими висками, облаченный в траурный костюм, а в ее памяти мелькнул на мгновение золотоволосый студент, похожий на викинга, управляющий парусом на фоне голубого неба и морских волн.

Он обнял ее за плечи, и Натали прижалась щекой к его руке.

— Бог послал мне тебя. Я бы не справилась со всем этим.

— Сейчас от тебя требуется только мужество…

— Я знаю. Как странно все получилось! Ты познакомил нас и ты же собираешь кусочки разбитой вдребезги моей жизни.

— Я делаю, что могу.

— Я хочу знать, почему его убили.

— Разумеется, Натали. Но сначала давай переживем этот тяжелый день. И помни: я всегда и во всем готов помогать тебе.

— Спасибо, но, кажется, в фирме все идет само собой. Я подобрала хороших людей… — Я говорю не только о бизнесе. Вот на этой карточке мои номера телефонов в Вашингтоне. В ближайшее время я буду находиться там. Обратись ко мне, если произойдет что-то неожиданное или необычное…

— О чем ты? Об этой женщине? Здесь ты ничем не сможешь помочь.

— Да, — согласился Грег. — Это дело полиции.

— Что там за шум?

— Явилась Диана. Вероятно, со свитой. Публике будет продемонстрирован ритуальный плач.

— Мне не хочется ее видеть.

— Что поделаешь! Она давнишний друг Уоллеса. От нее не отделаешься.

Он положил ладонь на полированную крышку гроба, и Натали вдруг заметила, что его жесткие мужские глаза наполняются слезами. Он быстро промокнул их платком. Натали не ожидала такой реакции от Грега. Он всегда умел владеть своими эмоциями.

— Все в порядке, Натали. Во всем положись на меня.

Натали подумала, что Грег и Уоллес были связаны крепче, чем она считала ранее. Какие-то нити были протянуты между ними, о которых она не знала до этой самой минуты. Она решила об этом спросить Грега, но тут дверь распахнулась и Диана ворвалась в часовню, как комета, с хвостом белокурых локонов, в черном траурном шелке и облаках запахов фирменной парфюмерии, которую она рекламировала.

— О, Натали! Бедная девочка!

Частная школа, танцевальный класс, уроки светских манер и чаепития с бабушкой как раз готовили Натали для таких ситуаций, когда нужно было сразу выбрать верный тон поведения.

— Хэлло, Диана! Спасибо, что пришла.

— Если б только я была там рядом, я бы что-нибудь смогла сделать.

— Ничего нельзя было сделать.

— Я бы остановила эту безумную…

— Я пыталась, но все произошло мгновенно.

— Я могу побыть с ним наедине? Одну минуту?

Это было как удар ножом. Диана и Уоллес были друзьями и, вероятно, в прошлом более чем друзьями. Натали не спрашивала его о Диане. Она боялась, что вынудит его на ложь. Сейчас Натали была непреклонна.

— Нет. Извини, Диана, нет.

Грег решительно шагнул к Диане, взял за локоть и повел к выходу. На его лице было такое выражение, которое исключало всякие попытки что-то возразить и сопротивляться. Глаза актрисы сверкнули гневом, но внезапно огонь погас, она сломалась и искренние слезы потекли по ее щекам.

— Конечно, Диана. — Натали охватили такая же тоска и сочувствие к этой женщине. — Я оставлю вас на минуту.

Она вышла из часовни вместе с Грегом и встала у двери, отсчитывая точно шестьдесят секунд.

— Грег!

— Что?

— Ты согласишься сопровождать меня на кладбище на своей машине?

— Разумеется. Но как же Майк и твои родители?

— Я знаю, что думает Майк. Что в мужчин не стреляют незнакомые им блондинки. И я не хочу сидеть рядом с отцом и матерью, притворяющимися, что они не знают о том, что мой муж торговал пушниной.

Они вернулись в часовню. Диана уже постепенно приходила в себя.

— Какая потеря! Он мог бы прожить еще двадцать лет!

— Пора отправляться, — сказал Грег.

— Пусть подождут. Я хочу что-то сказать тебе, Натали.

— Уже нет времени. Мы опоздаем.

— Без Уоллеса никто никуда не поедет. Ведь правда? Мы должны поговорить.

— О чем же нам говорить именно сейчас?

— Группа акционеров «Котильона» хочет, чтобы я выступила с ними заодно…

— Против чего?

— Против тебя. Они не верят, что ты управишься с фирмой без Уоллеса.

— Я уже управляю ею.

— Номинально. Уоллес покупал мех и договаривался с фабриками и мастерскими. Ты продавала то, что производил он.

— Они считают меня невеждой в меховом бизнесе?

— А ты так не считаешь?

— Я учусь. Уже кончаю курс и скоро сдам экзамен.

Натали говорила с нажимом, серьезно и ответственно. Как бы она ни относилась к Диане, но в деловых качествах Натали не могла ей отказать. Рядовое телешоу она сумела превратить в многомиллионный рекламный бизнес.

— Я назначила на завтра заседание правления.

— Не торопись, — сказал Грег. — Лучше подождать.

— Лучше ли? — язвительно спросила Диана. — В данный момент ты еще можешь получить мои голоса.

— Что значит — в данный момент? А в другой момент?

— Если заголовки типа «Блондинка стреляет в "Котильон"!» не сойдут с первых полос газет, я уберу свое имя из рекламы вашего нового проекта.

— Что?!

— Я пришла на похороны ради Уоллеса. Я не могла не прийти. Я потеряла десять лет жизни, воспевая купальники и дрянную косметику не ради какой-то дешевой мелодрамы со стрельбой и трупами на яхте. — Как ты можешь так говорить?

— Натали! Я Диана Дарби. Мне на тебя насрать! И на все ваши приличия! Почему вы сделали меня своей эмблемой? Потому что я остроумна, сексапильна и искренна. Я продаю честность и искренность. Это мой товар. И я не собираюсь вляпываться со своей репутацией в любовный треугольник. В любовные скандалы попадают только дураки и неудачные мошенники.

— Какой же здесь любовный скандал? Я даже не знаю ее.

— Где тонко, там и рвется. Если моль проела шерсть, вязать из нее что-нибудь бесполезно.

— Это не про меня. И не про Уоллеса.

— Ты уверена в этом, Натали? Давай оживим Уоллеса и спросим его. — Она постучала костяшками пальцев по гробу. — Эй, мистер Невски! Скажи нам наконец правду!

— При жизни он всегда говорил только правду.

— Теперь этого не проверишь. Если копы поймают эту потаскушку и будет скандал, Диана отправится гулять сама по себе, без «Котильона»!

— Изделия уже на потоке!

— Мне очень жаль.

— Что будет с нашей рекламой? Я всю кампанию построила на тебе.

— Молись, чтобы блондинка не объявилась.

— У нас с тобой контракт, Диана!

— Перечитай его. Я плачу штраф, если я плохая девочка и не так веду себя, когда надо. А если мальчик ведет себя плохо, я свободна.

Натали подумала с горечью, что Уоллес нашел бы, что ей ответить. Она же не находила нужных слов.

— Это бизнес, — сказала Диана спокойно.

— Это подлость.

— Что ты имеешь в виду? — Диана скрестила руки на груди. Очаровательная улыбка озарила ее лицо. — Что я мщу тебе за то, что ты оттяпала его у меня?

— Я не оттяпала!

Диана усмехнулась. Натали продолжила:

— Кто я была такая, чтобы увести мужчину из-под носа самой Дианы Дарби? Банковская служащая против великой актрисы?

— Уоллес всегда любил удивлять. Вот он и удивил меня тогда. Преподнес мне сюрприз. — Диана рассмеялась.

3

Траурный кортеж медленно приближался к кладбищу.

— Сегодня я все время вспоминаю тот день, когда ты познакомил нас, — обратилась Натали к Грегу. — Я наконец докопалась до сути. Если что-то пошло не так как положено, это началось именно в тот день.

— А в чем суть? — откликнулся Грег.

Но мысли Натали уже унеслись в сторону, и она заговорила о другом.

— Не я выбрала Уоллеса. Он выбрал меня.

— Уоллес плыл по течению, пока не наткнулся на тебя.

— Я думала, что только я одна такая. Дрейфую по жизни без цели и смысла. Холодная и пустая. Ты знаешь, иногда, просыпаясь рядом с Уоллесом, я вдруг начинала размышлять, к какому берегу прибило бы меня или как бы я жила с родителями и дышала бы только кондиционированным воздухом. И тогда я крепче прижималась к нему и вновь засыпала, счастливая и благодарная за то, что все так сложилось. Я благодарила судьбу и тебя, Грег… Но судьба сыграла со мной злую шутку. Она дала мне всего пять лет счастья.

Она зарыдала. Грег обнял ее.

— У тебя есть что вспомнить. Вы оба умели радоваться жизни. Немногим это удается.

— Это правда, — согласилась Натали. — С первой встречи радость сопутствовала нам. Но вот мы завершили круг и снова на том же месте. И снова я одна. Его нет со мной. Ты такой умный, Грег! Скажи, может, так было заранее предопределено? Может, тот день уже нес в себе зародыш трагического конца?

В тот день они поссорились с отцом в очередной раз. Столкновение, как и всегда, не было бурным, просто с каждой ссорой их отношения становились все холоднее. Лед в душе и крови не могли растопить ни две партии в теннис с кузенами, ни преодоленная в бешеном темпе почти целая миля в бассейне. В конце концов она решила хоть как-то согреть себя шампанским и слишком увлеклась им.

Хозяином традиционного приема семейства Стюартов в ознаменование окончания летнего сезона был Грег Стюарт. Сам он ближе к вечеру удалился от гостей на крокетную площадку, оставшись наедине с бутылкой шампанского и радиотелефоном — в тот год он работал на Управление стратегической обороны. Дети по секрету сообщили Натали, что за день его уже дважды вызывал по телефону Белый дом. Ребятишки показали Натали, куда скрылся их отец. Натали решила нарушить его покой на освещенной вечерним солнцем зеленой лужайке.

— Мой отец сегодня назвал тебя образцовым гражданином, — поведала она.

Ее слегка покачивало от выпитого вина и жарких солнечных лучей.

— В его устах это звучит как комплимент.

Ежегодный прием в День труда был традицией в доме Стюартов, переходящей из поколения в поколение. Обычно все собирались в Бирче — родовом гнезде высоко в горах Беркшира, но тетя Луиза, старейшая в семье и хозяйничавшая там, умерла в июле и Салли, жена Грега, предложила взамен свой дом в Гринвиче.

Больше сотни Стюартов из четырех поколений весь день плескались в бассейне, играли в крокет и теннис, танцевали, ловили бабочек, поедали сандвичи и сладкое, пили вино и бурно общались между собой. Натали, переодевшись в купальный костюм в кабине с зеркалами рядом с бассейном и наплававшись до изнеможения, обнаружила, что жена Грега предложила гостям шампанское. Более столетия на этом семейном празднике угощали только дешевым вином и пивом. Приглашенные ради многолюдного приема официанты наполняли бесчисленное множество бокалов. Натали осушила два или три и отправилась обозревать владения.

Большие деньги были здесь явно потрачены в спешке. Засеянные изумрудной травой лужайки, окаймленные бордюрами из серого камня, спускались к обширному бассейну. Изваянные из камня фламинго извергали в него воду. Причудливой формы фонари в старофранцузском стиле зажгутся вечером и, вероятно, превратят парк в волшебное место.

Она нашла своих родителей, укрывшихся в тени и наблюдавших за веселящейся молодежью. Марта Стюарт была, как всегда, без всякой косметики на лице и одета в самое простое белое летнее платье. Взгляд ее был спокоен и доброжелателен, но он мог стать мгновенно ледяным, если кто-то чем-то задевал ее мужа или неправильно вел себя в ее присутствии. Она могла любого наглеца поставить на место. Несмотря на возраст, она была самой красивой из женщин, присутствующих на празднике.

Отец Натали стоял за спинкой ее стула. Одна рука его лежала на плече супруги, в другой он бережно держал высокий бокал с сильно разбавленным шотландским виски. После сорока лет, проведенных на дипломатической службе, Ричард Стюарт мог себе позволить лишь один стакан разбавленного виски один раз в году на семейном празднике. Слишком много им было выпито за предыдущие годы.

— Вероятно, ты уже устала от поздравлений, — опять съязвил отец. — Как-никак ты теперь вице-президент!

Их перепалка могла вспыхнуть вновь, и Натали, чтобы избежать этого, вновь отправилась в путешествие по владениям Грега и Салли — сначала на теннисный корт, далее в бассейн, потом опять в бар, затем на поиски Грега, но прежде она наткнулась на Салли, которая была не в силах скрыть своего расстройства.

— Я опять шокировала ваше семейство. Откуда я могла знать, что Стюарты не пьют шампанское на пикниках?

— Они пьют его, когда могут себе это позволить, — успокоила ее Натали. — Я лично считаю, что твоя идея насчет шампанского превосходна.

В супружестве Грега и Салли была какая-то тайна для Натали. Красавица, чьи достоинства никто не мог оспорить, единственное и, естественно, избалованное дитя своего папочки, который сам за короткий срок сумел сколотить себе одно из крупнейших в Штатах состояний, Салли всегда боялась нарушить чем-либо обычаи Стюартов. И это не было признаком хорошего воспитания, скорее врожденная робость перед аристократией.

— Плюнь ты на все, — сказала Натали, хлебнув ледяного шампанского. — В нас течет кровь миссионеров, а миссионеры все были лицемеры и ханжи.

Салли опустила голову, уткнувшись подбородком в пальцы, унизанные бриллиантами.

— Может быть, они думают, что Грег женился на мне из-за папиных денег?

— Они просто лопаются от зависти, как пузыри в болоте. А все потому, что вы идеальная пара. Более красивой супружеской четы, чем вы, я не видела ни в кино, ни в жизни! — Натали произнесла это с горячностью, подогретой шампанским.

— Спасибо тебе! Я и Грег можем чем-нибудь помочь тебе?

— Я сама себе помогу.

— Вы, пуритане, — улыбнулась Салли, — считаете своим высшим долгом платить по счетам. А как насчет счетов, которые предъявляет сердце? У тебя их накопилось немало? Неоплаченных?

Салли попала в точку. Салли была не только богата, но и умна.

— Ты сама не знаешь, чего хочешь, — продолжала Салли. — Хочешь еще шампанского? Нет? Ну, пожалуйста, развлекайся…

Салли удалилась к бассейну, где молодые Стюарты затеяли шуточный матч в поло. Натали осталась одна с той же пустотой в душе и с обидной мыслью в голове: и отец, и жена Грега, и, наверное, еще многие знают о бесцельности ее существования, о бессмысленности ее попыток что-то сделать в бизнесе, чтобы утвердить свою личность.

— Отдохни, сестренка! — сказал Грег и извлек изо льда бутылку.

Зелень травы, угасающее вечернее солнце, холодное вино, льющееся в бокал, дети Грега, пестрыми пятнышками мелькающие на лужайке, — все навевало покой.

— Мы с тобой не виделись с Рождества. Твой отец намекнул мне сегодня, чтобы я пристроил тебя на государственную службу. Он был полон иронии насчет твоего вице-президентства в «Малкольм и Харди».

— Я не могла найти себе места в банке рангом повыше.

— Чем ты занимаешься? Провожаешь клиентов до лимузинов или до их квартир? Или удается обходиться деловыми ленчами?

— По-разному. Я устала…

— Все люди твоей профессии говорят об одном и том же. Как они устали, как им хочется бросить все к чертям собачьим… Но почему-то никто не уходит из этого бизнеса…

— У меня усталость не та, о которой ты говоришь. Я чувствую, что моя энергия не находит применения. Мне надоело делать деньги для других… Я сыта по горло зрелищем цифр, за которыми неизвестно что стоит. Я хочу иметь свое дело, производить то, что можно увидеть, потрогать, пощупать. Не смотри на меня, как на сумасшедшую…

— Я не верю тебе, Натали. Это твой минутный каприз. Зачем тебе ломать успешную карьеру? Денежный ручеек течет у тебя под носом, и ты можешь черпать из него и утолять жажду…

— И построить точную копию французского замка на тридцати акрах земли возле Манхэттена и наслаждаться там жизнью. Этого я, может быть, хотела бы, чтобы бросить всем вызов, но никогда не достигну. Ты же воплотил мечты в недвижимость.

— Ты имеешь в виду мой удачный брак?

— Конечно. Это тоже поступок. Гордый, но плохо оплачиваемый государственный служащий женится на деньгах.

— А чем я расплатился, ты знаешь?

— Не говори мне, что ты продал свою бессмертную душу.

— Душа осталась при мне. Но женщина требует, чтобы я спал с ней.

Натали бросила взгляд на бортик бассейна, где Салли, приняв изящную позу, демонстрировала окружающим свое тело. — Ее купальник похож на те японские, что в воде становятся совсем прозрачными.

— Надеюсь, она приобрела его по ошибке.

— Как ты это терпишь?

Грег помрачнел, а Натали поняла, что случайно ударила его в самое больное место.

— Прости, я слишком много выпила сегодня. И все-таки Салли прелесть…

— Это далеко не так, — сказал он, поставив точку в конце фразы. Он этим как бы закрывал тему предыдущего разговора. — Скажи, Натали, что тебе помогает преуспевать в банковском деле — трудолюбие или связи?

— Под связями ты подразумеваешь семейную репутацию Стюартов или то, что я держу дверь своей спальни открытой для деловых партнеров?

Грег не стал уводить разговор в сторону.

— Я слышал, что одного партнера застукали в твоей кровати. Дело у вас зашло слишком далеко. Он решил бросить жену.

— Эхо докатилось уже до Вашингтона?

— Фамилия Стюартов слишком известна.

— Ты шутишь. Я думала, что мы интересны лишь тем, кто роется в исторических архивах. Нас воспринимают как музейный экспонат. После «большого краха» двадцать девятого года наше состояние таяло, как глыба льда на солнце. Остался лишь кусочек, который можно расколоть и заполнить один шейкер. Я первая начала зарабатывать хоть какие-то деньги. Имя Стюартов мне не помогает, а только мешает. Многие думают, что я занимаюсь бизнесом ради забавы. — Ее желание высказать Грегу все, что накопилось у нее на душе, вдруг угасло. — Прости, я слишком долго занимаю твое внимание. Ты должен уделить время другим гостям.

— И не подумаю. Привилегия хозяина — развлекать самую привлекательную гостью.

— Это что, комплимент? — Натали недоверчиво заглянула в глаза Грега. По сравнению с идеально сложенной Салли она чувствовала себя неуклюжей, собственные руки и ноги казались ей чересчур длинными.

— Умозаключение, сделанное на основе наблюдений, — улыбнулся Грег и тут же отвлекся, посмотрев в сторону детей, играющих с собакой. — Язон! Если пес укусит тебя за то, что ты с ним вытворяешь, то он будет прав.

Натали с беспокойством взглянула на катающийся по траве визжащий клубок. Детские тела, собачьи лапы и оскаленная пасть мелькали перед глазами. Грег ласково потрепал Натали по руке.

— Не волнуйся, пес не кусается. А если и попробует, то у него тут же вывалятся все зубы, так он стар.

Их взгляды встретились, и они улыбнулись друг другу. Дети оставили в покое собаку, перебежали на другую сторону крокетной площадки и стали будить старую тетушку, которая задремала там в кресле-качалке.

— Я ведь почти не знаю тебя, — призналась Натали.

— Естественно. Мы слишком дальние родственники. Но на летних праздниках и на Рождество мы каждый раз ведем интереснейшие беседы. А иногда немного флиртуем. И такое было.

Натали хотела встать, но Грег удержал ее.

— Помнишь Рождество? Забыл только, в каком это было году. Но ты должна помнить… — Грег весело рассмеялся.

Черт побери это коварное шампанское! Оно обострило все ее чувства. Грег показался ей удивительно красивым. Солнечные лучи так падали на его лицо, что его прозрачные голубые глаза как бы светились изнутри. И улыбка его была обаятельной, располагающей…

— Разве мы когда-нибудь флиртовали? — Натали решила немного пококетничать. — Это событие выпало у меня из памяти.

— Неужели? — с хитрецой спросил Грег.

— Папа! Папа! Смотри! — вскричала на бегу крохотная дочь Грега и указала пальчиком на светлое небо, где появился бледный белый кружок луны, словно облачко, готовое в любой момент исчезнуть.

Грег подхватил девочку на руки и высоко поднял вверх.

— Это луна! Ранняя луна! — вскрикнул Грег.

Натали часто удивлялась, с каким азартом молодые родители вовлекаются в детские игры, как мгновенно преображается все их существо. Еще секунду назад Грег был готов погрузиться в воспоминания юности, флиртовать с понравившейся ему женщиной, и вот уже она перестала для него существовать. И он как бешеный скачет по поляне с ребенком на руках, громко распевая:

Восторг хохочущих детей от этих незамысловатых стихов был неописуем. Натали подумала, что ей только двадцать шесть и она не лишилась надежды иметь в жизни такие же радости.

— Дальше! — требовала Флора.

Когда наконец дети удалились, Натали сказала:

— Я вспомнила, чем мы занимались в то Рождество. Ты прочел мне лекцию о генеалогическом древе Стюартов.

— Я тогда хотел доказать тебе, что мы далеки от кровосмешения и детишки, которые у нас с тобой появятся, будут не бо́льшими идиотами, чем их родители.

— Какие детишки! Мы с тобой даже не целовались.

— Да. Но ты тогда очень испугалась, потому что думала, что дети рождаются от взаимной симпатии, а не от поцелуев и от того, что за этим следует. Или ты притворялась такой дурочкой?

— Притворялась, — призналась Натали со смехом. Она ощутила, что слезы подступают к глазам. Слишком трогательны были воспоминания о невинной проказливой юности.

— А ведь был шанс смешать в одно твою и мою голубую нью-йоркскую кровь! — поэтично вздохнул Грег.

— Тебе хорошо живется в Вашингтоне?

— Прекрасно. Как выразился один старый сенатор: «Я, как рыба-еж, зарылся в ил на дне и накалываю на колючки то, что падает сверху. И толстею год за годом».

— Ты честолюбив!

— Ты не поверишь, но мы все похожи на твоего отца. Или все, или ничего. «Все» мне не светит, «ничего» у меня есть и даже сверх меры. У тебя, по-моему, тоже.

— Но я больше не хочу служить, я хочу хозяйничать…

Горячий монолог, который собралась произнести Натали, прервал ее младший брат Майк.

Он шел через лужайку, балансируя с полными бокалами шампанского — по три в каждой руке. Этому искусству он обучился в студенческие годы, когда во время летних каникул подрабатывал официантом в курортных ресторанах на Кейп-Код. Это занятие было, конечно, вызовом фамильной амбиции Стюартов, но отец не возражал, потому что оно было анонимным. Никто не знал фамилии одного из бесчисленных официантов.

В это лето она потребовала, чтобы Майк устроился на солидную работу, и предложила ему помощь и место в банке, где тянула лямку она сама. Но Майк не выразил энтузиазма. Похоже, он махнул рукой на свое будущее, как и их мать, которая сочла свое потомство заранее обреченным на жизненную неудачу.

Майк, как и Натали, унаследовал от отца высокий рост, некоторую костлявость и жесткие темные волосы, но его лицо было более полным, расплывшимся и безвольным, чем у старшей сестры.

— Простите, но я принес послание от мамочки. Отец, кажется, в ярости. Он прямо взбесился.

Натали была недовольна, что их беседу с Грегом прервали.

— По-моему, Майк, ты уже вырос из того возраста, чтобы быть у матери мальчишкой на побегушках. Чего они хотят?

— Я не читаю их мысли.

Он с трудом держал равновесие. Солнце и вино подействовали и на него. Натали только сейчас с горечью отметила, что Майк за последнее время сильно обрюзг.

— Ты обгорел. В кабинке есть крем. Пойди и намажься, — посоветовала она.

— Твоя сестра хочет заняться настоящим делом, — вдруг вмешался Грег. — Как ты на это смотришь?

— Кто меня спрашивает? Я в этой жизни нуль. — Кривая улыбка исказила лицо Майка.

Но он притворялся. На самом деле он был польщен, что Грег посвятил его в планы сестры. Уже три года после колледжа он болтался на Уолл-стрит и знал, что «реальное дело» — обманчивая мечта каждого банкира, делающего деньги из денег и зарабатывающего миллионы для других. Но одалживать деньги под залог и знать, что тебе капают проценты, что в случае банкротства ты выжмешь из должника последние капли крови, — это одно, а работать в «чистом поле» предпринимательства — это совсем другое… Майк решил очень красочно обрисовать картину, возникшую в его воображении.

— Предположим, ты закупил весь большой зал в Лас-Вегасе, а эстрадная звезда накурилась травки или сломала ногу. Или ты везешь листовую сталь из Питтсбурга на автомобильный конвейер в Дейтройт, а тут тебе у железнодорожников забастовка, наводнение, и рельсы пошли наперекосяк. Или ты в Лос-Анджелесе хочешь выжимать сок из мексиканских апельсинов — апельсины уже вываливаются из складов, а банок нет и где они — неизвестно…

— Заткнись, Майк! — не выдержала Натали. — Пошел отсюда!

— Уже в пути! — не обиделся Майк. Он оставил им принесенное шампанское, захватив с собой только один бокал. Он прихлебывал вино, ковыляя обратно через лужайку к дому.

— Ты знаешь, Грег, у меня появилась мысль. К нам за кредитами приходят разные люди. И, чтобы выглядеть посолиднее, они приводят с собой женщин. Жен или…

— Или партнерш, — подхватил Майк.

— Да. И все они в мехах. Меха на женщинах — показатель платежеспособности мужчин. Меня это всегда раздражало. Почему женщина сама не может заработать достаточно, чтобы купить себе шубу, а не быть только витриной для амбиций мужа или любовника? Вот какая пчела укусила меня в голову… Может, найти новую нишу в бизнесе… в торговле мехом?

— Мех? — вдруг очень серьезно спросил Грег.

— Да. Он прекрасен. Он сексуален. Он подчеркивает разницу между женщиной и мужчиной и высекает искру влечения… Как два полюса! Помнишь уроки физики в школе и анекдот, как учитель сближает положительный и отрицательный заряды?

— Ты незнакома с дядюшкой Уоллесом?

— Что это за дядюшка?

— Мистер Невски.

— Не слышала о таком.

— Далекая родня твоему отцу. Из каких-то русских корней. В эти генеалогические дебри я еще не забирался… В его крови такой бешеный коктейль: сколько-то процентов донского казака, сколько-то процентов еврея и… вдобавок его усыновил мой дедушка Стюарт в 1922 году. Но он презрел наши семейные традиции, ушел в ремесленники и вот уже сорок лет торгует мехами.

— Я бы хотела переговорить с ним, — оживилась Натали.

— Почему бы и нет… Если старик сидит дома в праздничный день, ему будет приятно, что кто-то вспомнил о нем. Что ты хочешь ему сказать? Тебе нужно манто из сибирских соболей?

— Спроси, нужен ли ему деловой партнер — женщина двадцати шести лет, незамужняя, бездетная, имеющая опыт на финансовом рынке и обожающая меха? И немного пьяная?

— Я не держу в памяти все телефоны. Мне придется обратиться к компьютеру в Вашингтоне, — сказал Грег и занялся набором номеров.

Натали пригубила шампанское, оставленное Майком. Вдруг Грег воскликнул:

— Я до тебя добрался, Уоллес! — Неожиданно еврейский акцент появился в его голосе. — Я для тебя приготовил такую девочку, что ты оближешь пальчики! Она заинтересована в торговле пушниной. Нечего сидеть взаперти, когда еще светит солнце. Это не шуточки, это очень серьезно. Речь идет о судьбе человека. Не смейся, старая ворона, не каркай. Тебя ждут здесь, как евреи манну небесную. Между прочим, она болтает по-русски!

Грег положил трубку.

— Я сделал все что мог. Он будет через сорок минут.

— Ты издеваешься надо мной?

— Нет, я, как волшебная лампа Аладдина, выполняю желания. Хочешь ему понравиться, подумай, как привести себя в порядок.

— Еще выпить шампанского?

— Может быть.

Они успели выпить с Грегом еще по бокалу и выкурить по две сигареты и были в отличном настроении, когда заметили, что к ним направляется через лужайку новый гость. Натали ожидала увидеть благополучного еврея-толстяка с сигарой в зубах, но в ее слегка искаженном от выпитого вина видении окружающего предстала тонкая стройная фигура… Седина серебрилась над головой, как нимб.

— Меховщики зовут его Казаком. У него осанка, как у кавалериста из царской гвардии. Не правда ли? — спросил Грег.

— Он скорее похож на персонаж из Фицджеральда. Вернее, на него самого… — заплетающимся языком шепнула Натали.

— Скотт Фицджеральд умер, кажется, в сорок лет, — вслух размышлял Грег.

— А ему сколько?

— Около шестидесяти.

— Он женат?

— Ой-ой-ой! Ты что-то торопишься, кузина! Он овдовел еще тогда, когда нас с тобой и на свете не было.

Уоллес, подойдя, обменялся рукопожатием с Грегом и поцеловал руку Натали.

— Первый и единственный раз в жизни я видел вас с соской во рту, кузина.

— В Москве? — удивилась Натали.

— У вас удивительная память.

— Нет, но только там я была с соской. В Америке я уже хлещу шампанское.

— Давайте выпьем вместе за нашу встречу!

Его ласковые серые глаза лучились спокойствием и теплотой.

— Вы меховщик? — спросила не очень трезвая Натали.

— Да, мисс Стюарт.

— Вы как будто окутываете меня мехом… мягким, дорогим мехом… Вероятно, я пьяна…

— Я постараюсь догнать вас… Грег, одолжи мне бутылку, ту, которая лежит у тебя во льду…

Два искрящихся бокала в его руке, хлопнувшая пробка, зеленая трава, солнце, склоняющееся к закату… Они почему-то сразу же почувствовали желание побыть в стороне от всех.

— Вы интересуетесь меховой торговлей?

— Я занимаюсь инвестициями, но хотелось бы оторваться от цифр.

— Не суйтесь в нашу сферу. Там правит закон джунглей, или, вернее, закон тайги…

— А если я готова вступить на тропу…

Натали изобразила пантомиму, будто она ступает по рискованному пути через болото. Это было смешно, потому что под ее ногами была ухоженная лужайка для крокета и все вокруг так и дышало благополучием. Она отошла метров на десять от него и оглянулась. За спиной у нее было опускающееся за горизонт, усталое от долгого осеннего дня солнце, позади него — бледный диск луны в вечереющем небе. Солнце пронизывало всю его фигуру, все его стареющее тело. Она видела его насквозь. Перед ней появился как бы рентгеновский снимок. Но она не находила в нем недостатков. Он восхитил ее.

— Почему вы позволяете дурачиться и кривляться перед вами глупой, пьяной женщине, которую вы когда-то видели с соской во рту? — спросила Натали.

— Потому что я любуюсь вами. И… хочу извлечь из вас прибыль.

— Что я могу вам дать? — Натали внезапно почувствовала себя усталой.

— Все! Все, что вы имеете.

Натали беспомощно развела руками.

— Я ничего не имею! Я пуста, как «черная дыра» во Вселенной. Деньги, которыми я распоряжаюсь, не принадлежат мне. Моя фамилия ничего не прибавит к вашей рекламе. Мои идеи — вероятно, детский лепет по сравнению с вашими. Вы же на этом бизнесе съели собаку… или волка… или рысь. Для секретарши я стара и слишком долговяза — не умещусь на диване в кабинете…

— Я предлагаю вам партнерство в фирме «Котильон».

Его просвеченная солнцем фигура вдруг материализовалась. Он говорил спокойно и взвешенно.

— Сколько и чего я должна внести?

— Только веру в меня.

Натали увидела близко его глаза и поверила…

Он положил руку на ее плечо. Рука его была тяжелой, мускулистой, но она наслаждалась ее тяжестью.

Сомнения терзали ее. Ведь она не успела ничего рассказать ему о своих идеях, она не внесла аванса, чтобы закрепить их договор. Она рассуждала, как деловая женщина, а он как кто?

Траурный кортеж медленно продвигался к кладбищу.

— Грег, я хочу признаться тебе… Я не жалею о нем. Я ревную. Я перестала верить, что была счастлива последние годы. Как будто я занимала чужое место. Эти газетные заголовки: «Богатейший меховщик застрелен неизвестной красоткой!» Я готова поверить, что была куклой… подставным лицом. Я уже сомневаюсь в своей любви к Уоллесу. Я, может быть, вобью осиновый кол в его могилу…

— Ты была бы спокойнее, если бы его застрелил мужчина?

— Конечно! Я так и сказала полиции. А они тихонько смеются надо мной. Я хочу воскресить его, чтобы он ответил мне на мой вопрос.

Грег промолчал. Это молчание было ответом на все вопросы Натали. Он оберегал ее. И в то же время он хранил какой-то секрет.

4

Потеряв всякую надежду нормально выспаться и отдохнуть, Натали появилась в здании фирмы «Котильон» наутро после похорон.

— Что-то ты очень торопишься! — упрекнула ее тетя Маргарет. Она по-хозяйски расположилась в конторе и, шурша шелком модного платья, нервно металась между приемной и туалетной комнатой, где, заглядывая в зеркало, поправляла съехавший набок парик.

— На что ты намекаешь? — резко спросила Натали.

— Пяти дней не прошло, как его кокнули, а ты уже готова прибрать все дельце к рукам.

Злоба и ехидство не подействовали на Натали. Она была слишком измучена, чтобы чувствовать мелкие уколы.

Своим собственным ключом она открыла кабинет и села в кресло во главе стола для заседаний правления фирмы. «Дипломат» с бумагами она положила на сиденье стула справа от себя, как будто заняла место для Уоллеса… Как будто ждала, что он появится здесь, вернувшись из очередной деловой поездки.

Тетя Маргарет проникла вслед за ней в пустой, выстуженный за несколько дней кондиционерами кабинет. Она не могла решить, где бы ей сесть, и предпочла прохаживаться туда-сюда.

— Мои друзья из «зеленых» предупредили меня. Они начнут кампанию вслед за Брижит Бардо и раздавят «Котильон». Они объявят бойкот, если мы продолжим убийство диких зверюшек.

— Наша основная продукция выращивается на фермах, — напомнила Натали.

— Я посетила одну, — вскричала тетя Маргарет. — Это Освенцим! Издевательство над живыми существами. Девять месяцев их балуют роскошной пищей, а потом гонят в газовую камеру.

— Тебе предложили продать твои акции? — резко спросила Натали.

— Не ставь вопрос так прямо!

— А как же иначе?

— Я думаю о тебе, деточка! Я так любила вас обоих…

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Ты в чем-то меня подозреваешь?

— Тетя!..

— У нас в жилах течет одна кровь. Я забочусь о твоей репутации. Стреляющие в мужчину любовницы — слишком большая газетная шумиха для нашей семьи. Тебе надо залечь на дно и выждать.

— Покупатели твоих акций не ждут…

Тетя Маргарет не выдержала ее взгляда и опустила глаза.

— Прости, тетя Маргарет! Пока не все в сборе, я посмотрю, как идут дела в мастерских.

Она, как девчонка, стремительно сбежала вниз по грохочущей железной лестнице. На подземных продуваемых через специальные фильтры воздухом этажах располагались мастерские «Котильона». Основную работу там выполняли старые евреи-скорняки, однако большинство рабочего люда составляли эмигранты из карибских стран и неудачливые русские, которых Уоллес подобрал на улицах и в пивнушках Брайтон-Бич. Доллары, которые они здесь получали за свою малоквалифицированную работу, казались им сказочным вознаграждением. Для Натали эти рабочие были людьми из «подземелья». Уоллес, наоборот, знал биографию каждого до мельчайших деталей. У Натали ранее не было возможности, да и желания общаться с ними. Сейчас она была вынуждена сыграть роль доброй и властной хозяйки.

— Я благодарна вам за цветы на кладбище…

Кто-то освободил ей стул, еще кто-то принес чашку черного кофе. Вероятно, от нее ждали слез, а не речей… Она глотнула кофе и пошла по проходу между рабочими столами. Она погружала свои пальцы в мех, электрический ток пронизывал все ее существо, и окружающие вдруг почувствовали, что поведение Натали словно кем-то запрограммировано, как у зомби. Кто-то вдохновлял ее. Хозяин, босс мертв, похоронен, его могила засыпана цветами, но дух его неспокоен. Он воплотился в Натали…

Глаза… Сотни глаз, темных, голубых, карих, следили за каждым ее движением. Усилием воли она уняла отвратительную дрожь, сотрясающую каждую ее мышцу. С четкой ясностью, подобно ребенку, впервые раскрывшему букварь, Натали вспомнила урок пятилетней давности. Уоллес был учителем, она его ученицей. Он был серьезен, и она старалась быть серьезной и впитывать в себя грамоту профессии меховщика. Раньше для нее за роскошными шубами и меховыми манто не таилось никаких секретов. Кто-то охотится за зверьками в тайге, кто-то убивает их газом на зверофермах. Потом с мертвых зверьков снимаются шкурки, и богатые женщины ласкают свою кожу и дразнят воображение мужчин драгоценным мехом. Оказалось, что все не так просто. Уоллес терпеливо преподавал ей азбуку своей профессии, и эти занятия не прошли даром.

Словно пианист по клавиатуре, она пробежалась пальцами по развешанной на металлических штангах партии шкурок, только что доставленных из дубильных цехов в Бруклине. Она выбрала одну шкурку из большой связки. Мех был свернут в узкую трубку. Натали взмахнула им, как хлыстом — так ее учил Уоллес. Трубка развернулась, она подула на мех, волосинки встали дыбом, и проявился мягкий нежный подшерсток. Прикрывающий его ворс был длинным и шелковистым, цвета благородного красного дерева, подернутого серебристой морозной паутинкой. Без Уоллеса «Котильон» вряд ли сможет отобрать на аукционах партии мехов такого качества. Тут не деньги играли роль, а особое чутье.

Натали подошла к рабочим столам, где готовился материал для закройщиков. Ножи, острее, чем бритвы, резали шкурку вдоль по хребту. Затем половинки шкурок закладывались в машину, которая аккуратно разрезала их по диагонали на узкие ленты. В мастерской, где властвовал Лео, эта сверхтончайшая работа производилась вручную. Там выполнялись индивидуальные заказы.

Натали задержалась у одной из машин. Пожилая испанка улыбнулась ей, сверкнув вставными зубами из золота, и продолжала ловко складывать меховые ленточки вплотную одна к другой. Шкурка вновь возрождалась в целом виде. Разрезы не были заметны. Первый профессиональный секрет, который поведал Натали Уоллес, заключается в том, что скорняки обязательно должны резать шкурки на такие вот узкие полосы. Иначе меховое изделие будет топорщиться на его обладательнице, как колокол. Искусство незаметно сшить, подобрать мех ворсинку к ворсинке, создать иллюзию естественного перехода оттенков свидетель профессионализма скорняка. Чем мельче детали и ювелирнее работа, тем восхитительнее конечный результат.

— Сеньора! — обратилась к Натали испанка. Золотые зубы сверкнули под ярко накрашенными губами.

— Я слушаю вас.

— Я могу вас называть теперь «сеньора»?

— Почему бы нет?

— У этого слова есть два значения. Просто обращение к женщине и обращение к старшей из нас. Вы теперь хозяйка?

Вокруг царил страшный шум. В клубах пара проглаживались массивными прессами распластанные шкурки. Лязганье механизмов, шипение горячего пара, гул вентиляторов и музыка из транзисторов — каждый хотел слушать свое — все это смешивалось в невообразимый звуковой хаос.

— Да, я хозяйка, — произнесла Натали. Она возвысила голос, чтобы ее услышали хотя бы те, кто находился неподалеку. — Все останется, как было. Вас не ждут никакие перемены.

— Вы в этом уверены? — услышала она за спиной чей-то вопрос.

Те, кто стоял перед ней лицом к лицу, не решались задать его. Но в глазах их чувствовалось желание услышать прямой и твердый ответ.

— Не надо так давить на меня. Я и так раздавлена, — попробовала остановить этот натиск Натали.

Пет Кастерия, старший мастер по цеху, вмешался в ситуацию. Это был пожилой облысевший грек с пышными усами. Когда он притворялся рассерженным, его черные глаза метали такие молнии, что наводили страх на всех. Уоллес шутил, что его опасно держать в мастерской: он может вызвать короткое замыкание.

— Они скорбят так же, как и вы, миссис Невски.

— Я знаю, Пет, конечно. Скажи им… — Она заглянула в глаза Пета, в которых сверкали молнии. — Нет, я сама скажу…

— Слушайте! — крикнул Пет, и все повернули головы в их стороны. — Миссис Невски хочет вам что-то сказать.

Транзисторы и вентиляторы вдруг выключились как бы сами собой. Море лиц, море глаз вдруг распростерлось перед ней. Она ощутила, что кровь прилила к ее лицу. Щеки горели — вот-вот расплавятся. Уоллес когда-то объяснил ей, что эти люди тратят каждый заработанный ими цент на ежедневные потребности — пищу и жилье, что от этих людей зависит благополучие владельцев фирмы: их дома, теннисные корты, бассейны, приемы и загар на Бермудах. Все держалось на тонкой ниточке, на вере, что тот, кто управляет сложным хозяйством, — это личность, достойная уважения. «Капитализм — это религия, вера не в пророка, а в Хозяина!» — говорил Уоллес.

— Я готова ответить на все вопросы. Спрашивайте! — крикнула Натали.

Ее крик бесцельно прозвучал во внезапно наступившей тишине. Мгновение было упущено. Она почувствовала, что ей не доверяют.

— Черные «кадиллаки» отчаливают от «Котильона», — услышала она. — Крысы бегут с корабля?

«Они все знают! У них работает своя информационная служба», — подумала Натали и сказала:

— Мне нет дела до «кадиллаков» наших членов правления и акционеров. Я полагаюсь на мастерство рабочих «Котильона». Ничто не может бросить тень на марку нашей фирмы… если мы с вами не потеряем свою репутацию… Все зависит от вас… — Она поняла, что присутствующие ждут от нее еще каких-то слов, и тогда произнесла, как могла, громко и раздельно, почти по буквам: — Мы выживем!.. Мы будем жить!..

Пет проводил ее до лестничной площадки. На прощание он произнес неожиданные слова:

— Долгих вам лет жизни, миссис Невски!

На что он намекал? На то, что неожиданная пуля угрожает и ей?

Она вернулась в зал заседаний.

Акционеры уже расселись за столом. Тетя Маргарет успела шепотом спросить у нее:

— А кто этот толстяк?

— Лео Моргулис. Я попросила его помочь нам.

Никогда ранее эта комната не вмешала столько присутствующих. Обычно большинство акционеров и инвесторов ограничивались телефонными звонками и извинениями по поводу своей занятости. Теперь же воронье слетелось на падаль — так это выглядело в глазах Натали. Уоллес был хитрым и дальновидным политиком. Он ввел в правление не только денежных тузов, но и производителей пушнины, людей, чья судьба зависела от каждого потраченного и заработанного доллара. Он мог играть на противоречиях между партиями равнодушных и заинтересованных, которые сами могли ощущать биение пульса меховой торговли. Став женой Уоллеса, Натали уговорила своих родственников купить акции фирмы. В «Котильоне» царил вроде бы семейный уют, тепло от домашнего камина… Благодаря денежным маневрам Уоллеса «Котильон» почти не пользовался ростовщическим капиталом с грабительскими процентами. Образовалась замкнутая семейная фирма, основанная на доверии к личности. И вот назревал дворцовый переворот, взрыв эмоций, панических настроений и сомнений в будущем.

Лео Моргулис занял кресло рядом с пустующим местом Уоллеса, где лежал портфель с документами, положенный Натали специально, чтобы обозначить как бы преемственность власти.

— Благодарю за ваше присутствие, за вашу активность… Я рада всех вас видеть. Мы потеряли Уоллеса Невски. И вы, и я! Незачем говорить, что моя потеря тяжелее вашей. Зато и мои обязательства перед памятью о нем несравнимы с вашими. Я обязана отстоять «Котильон»!

Заслышав ропот, она резко взмахнула рукой, требуя тишины.

— Я знаю, некоторые из вас хотят выйти из дела и пустить свои акции в свободную продажу. Вы, конечно, свободные граждане и вправе распоряжаться своими деньгами, но вы, кроме того, еще не лишены, надеюсь, человеческого сочувствия. Дайте мне время. Я готова выкупить все акции, чтобы «Котильон» не распался, а остался такой же семейной фирмой, чтобы покупатель знал, что он покупает товар не у анонимного торговца… В эти тяжелые для всех нас дни я попросила нашего старого друга и партнера Лео Моргулиса поддержать нашу твердую позицию на рынке. Он ответит на все ваши вопросы…

— Не гони лошадей, Натали!

Голос прозвучал с дальнего конца стола заседаний. Там примостился Майк, ее младший брат.

— В чем дело, Майк?

— Лео хороший специалист в своей узкой области, и наше дело — получать дивиденды с прибыли. Он отличный скорняк, но не Босс, как Уоллес.

— Эй, юноша! — взорвался Лео. — Я сорок лет в меховом деле!

— Ты шьешь двести роскошных манто в год, а мы должны продавать двадцать тысяч, чтобы остаться на плаву.

— У меня есть сыновья, они мне помогут!

— Ты отправил их учиться юриспруденции…

— Они вернутся в «Котильон»… Двести пятьдесят продаж в год я гарантирую…

— Этим ты Натали не поможешь.

— Послушай меня, мальчик! — Еврейская кровь взыграла в Лео. — Три моих сына женились на богатых девушках. Ты понимаешь, о чем я говорю? Или у тебя уши заткнуты ватой? Они должны хорошо зарабатывать, чтобы жены их не стыдили. Тебе это понятно? Моего друга убили! Так я, старый Моргулис, разве не должен лечь костьми, чтоб его вдова осушила слезы?

— Эмоции! — пробормотал Майк и откинулся в кресле, спрятавшись от испепеляющего взгляда Моргулиса.

— Господа! Лео Моргулис не сказал главного! Его невестки вносят пай в фирму «Котильон». Я благодарю тебя, Лео, за помощь в трудный для фирмы момент.

Натали обвела взглядом зал — ни одного доброжелательного лица. Даже Стюарты, родственники, когда-то вложившие доллары в фирму после ее брака с Уоллесом, сейчас были настроены против нее.

— Вы можете обмануть этих школьниц, вышедших замуж за еврейских юношей, но не нас…

Кто это сказал? Эндрю Стюарт? Родственник — седьмая вода на киселе. Когда-то Натали сделала широкий жест и позволила ему купить пакет привилегированных акций. Добро всегда «вознаграждается»!

— Я не хочу слушать бессмысленные выкрики с места… Есть ли у кого деловые предложения?

— Надо выбрать менеджера фирмы, — опять вмешался Майк.

«С чьего голоса он поет?» — подумала Натали.

— У «Котильона» есть менеджер, — сказала она.

— Кто?

— Он перед тобой! — отпарировала Натали. — Менеджер — это я!

По правде говоря, она чувствовала, что сама загоняет себя в западню. Она была нормальной женщиной с нормальными женскими слабостями, типично женской неуверенностью в своих силах. Иногда по ночам, лежа без сна, она анализировала свою деятельность, причины своего успеха, и сомнения грызли ее душу. Если холодно и беспристрастно взглянуть на себя со стороны, то, оказывается, все ее достижения в бизнесе сводились к одной удачной идее уже шестилетней давности… Уоллес воплотил эту идею в реальность. Он создал «Котильон», он руководил мастерскими и фабриками, он закупал сырье. Все держалось на нем. Ее визит вниз, к рабочим, еще раз напомнил ей об этом.

— Ты можешь проталкивать кое-какие сделки… Да, я согласен. — Майк чуть успокоился и теперь осторожно подбирал слова. — Но ты не менеджер.

— Я организовывала сделки, которые положили основание всей нашей компании. И я заключаю и теперь сделки, увеличивающие наш оборот ежегодно на тридцать процентов!

— Готов поклясться, я знаю, кто ты, Натали. Свободный охотник! — Это уже заговорил Эл Сильверман, и все старые друзья Уоллеса дружно кивнули в знак согласия. — Ты въезжаешь в город, как одинокий рейнджер, продаешь партию мехов и скачешь прочь восвояси. Ты умеешь продавать — в этом тебе не откажешь, но ты одиночка по натуре и привыкла работать в одиночку, а не сотрудничать с людьми. Мы не можем ждать, пока ты научишься руководить фирмой.

— Золотые слова! — поддакнул Рони Коссар. — Мы должны наладить твердую и надежную систему, а не кидать все силы и средства в разрозненные кавалерийские атаки. Этим грешила не только ты, Натали, но и наш Казак — пусть земля ему будет пухом. Джоан сейчас собирает по кусочкам ту посуду, которую вы с мужем успели перебить. Занявшись продажей отдельных партий товара, вы махнули рукой на тылы, на себестоимость изделий. Вы видели только то, что маячит в далеком будущем, а не то, что творится вокруг и за спиной у вас. Импортеры душат нас, а вы превысили лимит инвестиций, разбросали средства по разным проектам. Я знаю, Уоллес поддерживал тебя…

— Не будем трогать Уоллеса! Это были мои идеи… — твердо заявила Натали.

— Нам от этого не легче! — воскликнул Рони Коссар.

Их уже невозможно было остановить. Перебивая друг друга, они рисовали перед собранием чудовищную картину развала фирмы. Атмосферу еще более накалило вмешательство денежных тузов. Кто-то из них сообщил, что Диана Дарби выходит из рекламной кампании. Натали молча наблюдала за этим взрывом страстей с ледяной улыбкой на лице. Ее пальцы нервно выбивали дробь по полированной поверхности роскошного стола. Вся обстановка зала заседаний правления — длинный стол черного дерева, обитые кожей стульях с бронзовыми украшениями, зеркала в дорогих рамах — появилось здесь случайно. Один канадский меховщик крупно задолжал Уоллесу за партию русских шкурок — норок, соболей и белого каракуля. Ликвидировав дело, он расплатился с Уоллесом мебелью из своего офиса. Натали, только что пришедшая в фирму из банковской сферы, привыкла работать только с цифрами, а не с реальными предметами. Она не знала истинную цену вещам. Ей было жаль потерянных денег, но Уоллес лишь смеялся над ней: «Вещи дорожают быстрее денег. Канадец вздумал надуть меня, и сам на этом погорел».

— Во всех городах нас теснят конкуренты с дешевым импортом.

Натали очнулась от своих воспоминаний и возразила:

— Покупатели «Котильона» готовы платить за гарантированное качество.

— До поры до времени!

— Удержим ли мы репутацию?..

— Слишком дорого она нам обходится!

— Компания Фреда уже обскакала нас! — опять вмешался в разговор ее младший брат. — Наши покупатели уже перетекают к ним!

Большинство членов правления слышали раньше эту новость и поэтому тотчас поддержали Майка. Уоллес мог бы легко рассеять все эти слухи и домыслы. Он, вероятно, тысячу раз в жизни попадал в подобные переделки, но сейчас его не было рядом с Натали.

Она почувствовала, что ею овладевает та же растерянность, что и там, внизу, среди рабочих. Масса давила на нее, почва ускользала из-под ног. Ни там, ни здесь никто не верил в нее. Если она не подхватит «корону «в ближайшие шестьдесят секунд, то окончательно потеряет «Котильон». Надо было подавить в себе страх перед этой возбужденной публикой, показать всем, что боль утраты не сломила ее. Молчание только вредило ей, надо было говорить… говорить… атаковать противника словами.

— О том, что все так плохо, мы уже достаточно поговорили. Время дорого, а мы его столько потратили! Больше я не намерена тратить его впустую. Я хочу тщательно проверить всю нашу с Уоллесом деятельность, продумать новую систему управления компанией и представить вам полный отчет и свои предложения!

Она обратилась напрямую к тете Маргарет:

— Вы согласны дать мне время на это?

— Господи! Конечно, тебе нужно дать время!

— Сколько?

— А сколько ты просишь?

— Я прошу три месяца. Учитывая рождественские праздники. — Она задумалась над тем, как бы выкроить лишнюю неделю или хотя бы пару дней. — Скажем так, в Валентинов день, 14 февраля. О, это суббота! Значит, условимся на 16-е…

Она так легко оперировала датами, потому что они с Уоллесом давно мечтали отпраздновать Валентинов день — День влюбленных вместе и строили различные планы. Она оглядела зал и заметила, что многие не горят желанием дать ей такой большой срок.

— Я сделаю предварительный отчет в январе и к этому времени намечу перемены в нашей политике. А пока в связи с тем, что близится Рождество, будем продавать и продавать — все наши запасы и то, что на подходе…

— Но, Натали, — возразил Эл Сильверман, — мы должны брать новые кредиты в этом месяце. Банк захочет иметь дело с утвержденным менеджером. Иначе он остановит кредитование.

— Банк не сделает этого, если правление согласится с крупнейшим держателем акций. Только что они согласились дать мне три месяца… — Натали встала. — Давайте прервемся на десять минут. Джоан организует нам кофе. Майк, удели мне минутку…

Они отошли в дальний конец зала. Майк не решался встретиться взглядом с Натали. Он стоял, опустив голову.

— Я не очень понимаю, что происходит… — начала она.

— Я сказал, что думал.

— Это ты поднял бунт на корабле?

— Нет.

— Откуда у тебя вдруг появился такой интерес к меховой торговле?

— Я всегда ходил на заседания правления.

— Но раньше ты предпочитал помалкивать. Разве мы больше не союзники? Что изменилось?

— У меня проблемы. — Он по-прежнему отводил глаза в сторону.

— Какие?

— Я в кризисной ситуации. — Майк уткнулся взглядом в кончики своих ботинок и с трудом выдавливал из себя слова. — Половина банков на Уолл-стрит переживает кризис. Меня выставили за дверь.

— О, Майк!

Признание брата причинило Натали новую боль. Казалось, что беда, словно соглядатай, подстерегает одного за другим членов ее семьи за дверью. Они сами сознательно совершали ошибки и делали самый неудачный выбор. Их отец вел бесцельную и обреченную на поражение войну с госдепартаментом. Майк, способный, быстро схватывающий все на лету, великолепно начинал учебу в бизнес-школе и бросил ее, не закончив курса. Так же он поступил и в отношении юридического колледжа, отказался от выгоднейшей работы в инвестиционном банке ради сомнительной торговой фирмы, и вот теперь остался у разбитого корыта. А у самой Натали ее «Котильон» тоже вот-вот уплывет из рук.

— Чего ты ждешь от меня? — спросила она.

— Не знаю. — Он поднял на нее затравленный взгляд. Губы его дрожали. — Может быть, какой-нибудь работы.

— Работы? Ты только что вбивал в голову правлению, до какого упадка я довела фирму, и теперь ты заявляешь, что хочешь здесь работать! Зачем?

— Я могу помочь тебе.

— Сегодня ты определенно не помог ни мне, ни фирме. Ты наломал дров. Не пойму, чего ты этим добивался? Мой муж умер, я осталась одна, а ты открыл по мне шквальный огонь. И, кажется, командовал атакой… Твоя цель — убрать меня?

— Я не это имел в виду. Послушай… Я мог бы улаживать все дела для тебя, пока ты… скажем, оправишься, придешь в себя.

— Нет уж, благодарю. Я прихожу в себя только здесь, за этим столом, на своем рабочем месте.

Еще одно воспоминание об Уоллесе вдруг пронзило ее мозг словно раскаленной иглой. Уоллес часто повторял, что слабые люди наиболее опасны. Ужасная догадка заставила ее похолодеть.

— Майк! — едва не задохнувшись от возмущения, выкрикнула она. — Неужели ты сам предложил Сильверману и Коссару использовать тебя как говорящую куклу. Сколько ты получил от них за то, что они дергали тебя за веревочки?

— Мы просто переговорили накануне…

— Не лги. Ты связался с этими вонючими подонками. Они-то знали, что инвесторы не станут валить меня сразу и дадут мне время. И семья тоже поддержит меня, хотя бы в данный момент. А ты-то опять попал впросак. Неудачник, вечный неудачник! Признайся: они наняли тебя? Или ты согласился, как дурак, работать на них задаром?

Он попытался увильнуть от прямого ответа.

— Как такое могло прийти тебе в голову? — Он опять прятал глаза от Натали. Его беспомощный лепет бесил ее. Доказательств его предательства было более чем достаточно. Он продемонстрировал их перед всеми на утреннем заседании. У Натали уже не хватало сил на ненависть к брату. Она ощущала только презрение, смешанное с жалостью.

— Ты зачем напал на Лео, как разъяренный пес? Лео непростой человек, все мы это знаем, а ты нарочно дразнил его. Ты не умеешь лгать, Майк, поэтому лучше скажи прямо. Ты накачался с утра и был не в себе?

— Я только хотел открыть тебе глаза, — огрызнулся Майк. — Плохие вести наваливаются со всех сторон. Я уже теряю голову от проблем.

— Ты ее давно потерял. Анни знает, что тебя уволили?

— Нет.

Не так давно он познакомился с молодой медсестрой, женщиной на удивление уравновешенной и уверенной в себе. Их встреча состоялась в отделении «Скорой помощи» госпиталя Бэкмано, куда Майка доставили с сердечным приступом после тяжелейшего «жаркого» дня на Уолл-стрит. Когда некоторое время спустя Натали и Уоллес пригласили их обоих на обед, то пришли к выводу, что Анни — это лучшее приобретение Майка с тех пор, как он начал вести самостоятельную жизнь.

— Ты не сможешь долго обманывать Анни. Ты знаешь это прекрасно!

— Знаю! Она видит меня насквозь. И она бросит меня… Но, клянусь, я завяжу…

— Я не хочу больше слушать твои клятвы. Я устала от них.

— Я обещаю…

— И прекрати копать под меня. Я и так держусь на ниточке… вот-вот сорвусь и утону. А ты помогаешь им вешать мне камень на шею.

— Я не предатель!

— А кто ты? Чем ты занимался все утро?

— Чем я могу доказать тебе?..

— Только одним. Заткнись и молчи. Не будь марионеткой в руках этой банды!

— Я хотел сделать как лучше. Я думал, тебе стоит временно отойти от дел, пока не забудется все, что случилось.

— Это не забудется никогда. И хотя бы в память о своем муже я буду лелеять наше дитя — «Котильон». Теперь я одна отвечаю за его будущее. Это мой ребенок и больше ничей.

— Я как-то не подумал об этом, — упавшим голосом произнес Майк.

— Ты о многом не подумал… Тебе нужна работа?

— Я согласен на любую. Я обивал пороги, чуть ли не клянчил. К тебе я обращаюсь за помощью в последнюю очередь, когда потерял уже всякую надежду…

— Не рассчитывай на меня!

— Что?!

— Когда ты посмотришь мне прямо в глаза и поклянешься, что два месяца не притрагивался ни к наркотикам, ни к спиртному, ты начнешь работать в моем «Котильоне».

— Два месяца? — переспросил он робко.

— Да. И ни на день раньше.

— Я могу тебе верить? — ободрился Майк.

— Мне — да, — ответила Натали, с горечью думая, что разговор этот прошел впустую и Майк не выдержит испытательного срока.

Акционеры настороженно поглядывали на Майка и Натали, когда они вернулись на свои места. По пути она вынула из шкафа жакет, подаренный Уоллесом, и накинула его на плечи. Она ощутила ласковое тепло меха.

Акционеры в правлении не были для нее сейчас главной проблемой. Главная опасность таилась в ней самой. Как побороть свою неуверенность, тоску и мучительное чувство одиночества? Подарок Уоллеса чем-то помог ей. Красота этого изделия не могла не подействовать на истинных меховщиков, присутствующих в зале, и как-то возвысила ее в их глазах.

— Мы увидимся с вами здесь, в этом же зале, 16 февраля.

— А мы услышим предварительный отчет? — все-таки поинтересовался настырный Сильверман.

— Конечно! Кто захочет прийти сюда в январе — милости прошу! Я поручу Джоан сообщить всем точную дату. У меня к вам единственная просьба. В память о моем муже я прошу тех, кто решит пустить в продажу свои акции, пусть сначала предложит их мне. Я буду выкупать любое количество.

Ее меховой жакет приковывал взгляды присутствующих. Словно завораживал их.

— Прежде чем мы расстанемся, я прошу проголосовать за доверие мне в управлении делами на срок в три месяца. Кто согласен — проголосуйте «за».

«За!» — после паузы нарушил тишину нестройный хор. Громче всех звучали голоса Стюартов, возглавляемых тетей Маргарет и Майком. Инвесторы пробормотали свое «за» потише и не так дружно. Этого Натали и ожидала. Три месяца они будут искать новые сферы для вложения своих капиталов, но и она сможет найти новые источники средств. Для всех было лучше выждать некоторое время, чем ввязываться в сражение и разорять фирму. Меховщики мрачно промолчали, но по крайней мере никто не протестовал, когда она заявила:

— Я не слышала голосов «против». Это так? Я не ошиблась?

Меховщики молча поднялись с мест и, не прощаясь, стали расходиться. Уоллес обожал такие драматические ситуации. И, может быть, остался бы доволен поведением Натали. Но она хорошо понимала, что ей дали из милости или каких-то корыстных расчетов лишь короткую передышку. Три месяца плюс одна неделя — слишком малый срок, чтобы показать всем, на что она способна. Она корила себя за то, что не осмелилась потребовать полгода.

Натали вернулась в рабочий кабинет к телефонам и бумагам, и холод одиночества охватил ее. Отсутствие Уоллеса, невозможность вновь услышать его голос, увидеть его фигуру в дверях — мысль об этом причиняла ей почти физическую боль. Сумасшедшая идея — погрузиться в атмосферу их последнего свидания в каюте — вдруг пришла ей в голову. Оттуда она сможет сделать необходимые телефонные звонки, но главное — пребывание на яхте как бы вернет ей хоть частичку их близости.

Облаченная в меховой жакет, словно в волшебные доспехи, оберегающие ее от вражеских стрел, она устремилась к лифтам.

В приемной ее ожидал посетитель. Она разглядела синие брюки из дорогой шерсти и английскую обувь, явно сделанную на заказ, когда, опустив глаза, попыталась пройти мимо него. Но мужчина встал и преградил ей путь. Он был массивен и мускулист. Его длинные могучие руки раскинулись далеко в стороны, готовые дружески обнять ее. Он заполнил собой все пространство приемной, словно туда вкатился многотонный грузовой фургон.

— Эдди! Как ты здесь очутился?

— Прости, что опоздал на похороны. Я был в Тайбее. Мой клиент тянул из меня жилы, и я не мог не закончить переговоры.

— Я получила твой телекс. Спасибо тебе.

Эдди Майлл — основатель, президент и владелец контрольного пакета акций «Эдвард Р.Майлл компани» — был личным другом Уоллеса. Для Натали он был одним из многих знакомых, которые лишь недавно появились в поле ее зрения. Но за последнее время он возникал достаточно часто, навязывая им с Уоллесом свое общество, и Натали не понимала, что заставляет его быть столь настойчивым и чего он добивается от них.

Майлл олицетворял собой странную поросль нью-йоркских финансовых дельцов, благополучно произрастающих в тени ворочающих миллиардными капиталами гигантов. Он ни от кого не зависел, не брал кредитов, оперировал только собственными деньгами или вкладами никому не известных клиентов всегда с большой для себя выгодой. Главной его заботой было то, чтобы фасад его предприятия выглядел отлично — начиная от дорогих костюмов владельца и роскошного офиса до усиленно рекламируемых им самим непомерных расходов на жалованье персоналу и телефонные счета.

Уоллес считал, что недоверие Натали к Эдди объясняется чисто женской боязнью «одиноких волков», непониманием их психологии. На самом деле они такие же законные дети и неизбежный фактор существования системы Уолл-стрит, как и грандиозные банки, расположенные в небоскребах. Вероятно, Уоллес был прав. Эдди Майлл ничего не требовал для себя. Дела его шли хорошо. В прошлом году он сумел организовать через импортера женской одежды с Седьмой авеню продажу партии свитеров с надписью на груди «Купи меня!». Такой свитер приобрела по крайней мере каждая вторая девочка-подросток в Соединенных Штатах Америки. Это был неожиданный и ошеломляющий успех! Уоллес искренне радовался за него. Эдди ему нравился. Бывший сержант военно-воздушных сил, Эдди был единственным из друзей, с кем Уоллес вспоминал военные годы и истории о торговых операциях, о хитростях в военных поставках, а старые анекдоты, талантливо рассказываемые Эдди, вызывали громкий смех Уоллеса. Натали же не испытывала восторга ни от его юмора, ни от грохочущего голоса. Когда он начинал говорить, ей казалось, что взвод солдат марширует по галечному пляжу.

Эдди мотнул головой в сторону двери, ведущей в зал заседаний.

— В зоопарке непорядок? Звери проголодались? Хотят сожрать хозяина? Расскажи, что там произошло?

— Ничего такого, с чем я бы не справилась сама. — Натали была недовольна, что слух о ее трудностях уже распространился и дошел до Эдди. — Что привело тебя сюда?

— Не говори, что я не нужен тебе.

— Для чего? — Она невольно повысила голос, теряя контроль над собой.

— Я прибыл на помощь тебе. По-моему, я выбрал подходящий момент. Пора вводить в бой свежие резервы. Я готов на все, дорогая. По первому зову…

— Я никого не зову. И не ищу партнеров. Уоллес повторял тебе десятки раз: «Котильон» — акционерное общество закрытого типа.

— Но, дорогая…

— Он не собирался открывать двери настежь для публики, и я тоже не собираюсь делать этого. Мы предпочитаем сами управлять, сами себя контролировать. Нам не нужны акционеры. Мы не хотим, чтобы посторонние подкрадывались сзади, заглядывали из-за спины, дышали в затылок и мусолили наши деловые бумаги. Я не хочу, чтобы комитет по ценным бумагам учил нас бизнесу. И мы не хотим, чтобы нас продавали и перепродавали всякие мастера продаж и распродаж… Я сказала ясно? Так и заруби себе на носу. Здесь у тебя не выгорит ничего!

Она оттолкнула его, распахнула двойные застекленные двери, ведущие на лестничную площадку, и в ярости нажала кнопку вызова лифта. Эдди догнал ее, успел обежать спереди и загородил собою лифт. Он поднял руки вверх ладонями вперед в знак безоговорочной капитуляции. Кожа на его ладонях была бледно-розовой, в прожилках. Как будто два ломтя ветчины маячили у Натали перед глазами.

— Выслушай меня, Натали! Если б я позвал на помощь, Уоллес первый бы появился у меня на пороге. Я сделал то же самое по отношению к тебе. Только я пришел незваным. В этом моя ошибка. Извини меня. И, если я тебе понадоблюсь…

Он вдруг смолк, не закончив фразы, и Натали лишь сейчас заметила, как печальны его глаза.

— Прости. Я не разобралась… У меня такой кавардак в голове.

— Не надо извиняться… Ты столько пережила!

— Я подумала, что ты пришел уговаривать меня изменить закрытый статус «Котильона».

— Я был бы не против, но подождем. Ты пока к этому не готова.

— Я никогда не соглашусь на это! Никогда!

— Позволь мне угостить тебя ленчем?

Она покачала головой и отвернулась, чтобы скрыть подступившие слезы.

— Нет. Спасибо. Я решила отправиться на яхту Уоллеса.

Лифт ждал ее. Натали вошла в кабину. Эдди Майлл не провожал ее, и она была благодарна ему за проявленную деликатность.

Охранники у входа на пирс как-то странно глядели на нее. Она приняла это за естественный интерес к одному из действующих лиц произошедшей здесь недавней драмы, но когда она вышла из машины и направилась пешком к яхте, то, к своему удивлению, увидела, что «Колдунья» — так в шутку окрестил яхту ее бывший владелец в честь модной когда-то женской прически, а Уоллесу название пришлось по душе, — медленно удаляется от Натали. Пронзительная сирена прозвучала в тишине. Темный дымок вырвался из трубы судна. Длинная белоснежная яхта явно отправлялась в какое-то путешествие.

Натали побежала. Жакет расстегнулся, и ветер развевал его за спиной Натали, как крылья. Но она опоздала. Сходни убрали, трап был поднят, и полоска свинцовой воды отделила ее от яхты. Офицер морской охраны порта, прижав ко рту «уоки-токи», распоряжался на краю пирса.

— Что тут происходит?! — крикнула Натали.

Он неохотно оторвался от своего занятия. Выглядел он смущенным.

— Я не знаю, миссис Невски. Мне ничего не сказали. Владелец приказал только отойти от этого причала.

— Какой владелец? Владельцем был мой муж, теперь — я!

Моряк пожал плечами.

— Все документы у меня в конторе. Постановление суда и все прочее. Судебный исполнитель давал объяснения.

— Где моя команда?

— Уволена. С ребятами полностью расплатились и прислали новый экипаж. За мистера Невски тоже уплачено. Все его долги.

— Какие долги?

— За аренду стоянки и обслуживание. Он не вносил плату несколько месяцев. Я не напоминал ему…

— Как же так? — растерялась Натали.

Тем временем яхта совершила плавный разворот. Теперь ее нос был направлен прямо в открытое пространство Гудзона. Еще один клуб дыма вырвался из трубы. Запах сгорающего в дизеле мазута ударил в ноздри, и тут же свежий речной ветер развеял его, не оставив и следа. Холодное низкое солнце сверкнуло в стеклах иллюминаторов и скрылось за тучей. Корабль на глазах уменьшался в размерах. Скоро он превратится в белое пятнышко на серой поверхности реки.

— Почему вы не связались со мной?

— Я связался с адвокатом вашего мужа. Я не решился вас беспокоить. Яхта записана на имя мистера Невски, а вы не упоминаетесь в судебном постановлении…

— Могу я воспользоваться телефоном в конторе?

— Разумеется, миссис Невски! — Охранник явно сочувствовал Натали и хотел хоть чем-то услужить ей.

Когда она наконец дозвонилась до юриста, тот сразу же попросил отложить разговор.

— Я совсем недавно получил документы…

— Я только хочу понять, что происходит? Почему арестована яхта? Уоллес никому не отдавал ее в залог. Какое право они имеют растаскивать его вещи, как из дома банкрота? И как там насчет моих прав на наследство, Сол?

Сол Леви молчал так долго, что Натали подумала, не прервалась ли связь.

— Ты меня слышишь, Сол?

— Ты загоняешь меня в угол, Натали! Я был адвокатом Уоллеса. Я не твой адвокат. Есть вещи, которые касаются только его и меня. Ты хочешь, чтоб я нарушил профессиональную этику?

— Я его вдова! — Она сорвалась на крик. — Корабль мой. Он завещал его мне.

— Уоллес не мог завещать то, что ему не принадлежит.

— Как?!

— Он продал его одному лицу. А это лицо, в свою очередь, одолжило яхту Уоллесу на время.

— Это какой-то бред! Не может быть. Он обожал эту яхту.

— Вероятно, он нуждался в деньгах и поэтому согласился на сделку.

— Когда?

— Пять, точнее, шесть лет тому назад.

— Он говорил мне, что яхта его, — упавшим голосом произнесла Натали.

— Может быть, ему было так спокойнее.

— Я не могу поверить! У нас не было тайн друг от друга.

Сол на другом конце провода погрузился в молчание.

Когда наконец он заговорил, слова его обожгли Натали, ее словно ударили в лицо, хотя Сол старался преподнести ей горькую правду как можно мягче.

— Он не лгал тебе, Натали. Тут другое… Когда вы познакомились, он, как я думаю, очень хотел произвести на тебя впечатление.

— На меня?

— Ты так молода. Я думаю, он желал показаться перед тобой в наилучшем виде. Ошеломить, завлечь молодую женщину…

— Он завлек меня… первой же своей улыбкой. Как только я увидела его… — Натали задохнулась.

— Может быть, тебе следовало сказать ему прямо о своих чувствах.

— Я ему говорила.

— Может быть, он не услышал.

— Я сказала, а он услышал. Нет, Сол! Дело совсем не в этом. Здесь кроется что-то другое. У кого он одолжил яхту?

— Документа не существует. Это была словесная договоренность.

— Выясни, кто ее владелец. Пожалуйста, сделай это для меня, Сол!

Она решила поручить это Солу. Обращаться с такой просьбой к собственным юристам, по горло занятым защитой «Котильона» от грозящих ему со всех сторон опасностей, было неразумно. Если она собиралась доказать свое право руководить фирмой, незачем привлекать внимание к странной ситуации с яхтой. «Уоллес нуждался в деньгах», — так сказал Сол. Для чего ему понадобилась крупная сумма пять или шесть лет тому назад? Как раз тогда они создали «Котильон». Но деньги доставала она. И она знала источники всех поступлений, «родословную» каждого доллара на счету фирмы. Вероятно, Уоллес был связан тогда с какими-то операциями помимо «Котильона» и потерпел неудачу. Память ничего не могла подсказать ей. Что он скрывал от нее? И зачем?

Некоторое время после разговора с Леви она простояла у телефона, зажав трубку во внезапно заледеневшей руке. Настырные короткие гудки наконец вывели ее из забытья. Она нервно набрала номер отдела по расследованию убийств и потребовала от инспектора Каница отчета о том, как продвигается дело. Она сама не узнавала своего голоса, как будто за нее говорила какая-то незнакомая ей женщина.

— Мы нашли парик. Его вынесло течением на берег Стейшн-Айленда.

— Какое это имеет значение?

— Только то, что ваш муж, вероятно, не ошибся насчет парика. Есть все основания подозревать, что он принадлежал этой женщине. Он сделан в Европе. Это совпадает с вашим заявлением по поводу ее одежды. К сожалению, мне больше нечего вам сообщить.

Натали вышла из такси на Пятой авеню и в полной прострации побрела вдоль витрин, рассматривая их невидящим взглядом. Иногда она без всякой цели заходила в магазины и выходила, ничего не купив. Выставленные товары, яркие лампы, снующие туда-сюда люди, лица и фигуры продавщиц — все это она видела как бы сквозь матовое стекло. В реальность вернули ее резкие дребезжащие звонки, раздирающие слух. Детективы в форме задержали ее у выхода из магазина:

— Простите, мисс. Не покажите ли вы нам вашу сумочку?

— Что?

— Леди, сигнализация сработала. Мы обязаны вас проверить.

Они окружили ее — двое охранников и две женщины с отвратительными прическами.

— Вы подумали, что я воровка?!

Это было так смешно. Она захохотала. Четверо взрослых, наверное, опытных людей приняли ее за преступницу. Но смех ее быстро угас. Она обмякла, как будто из шарика выпустили воздух.

Детективы встревоженно переглянулись. Женщины — она никогда не могла бы представить себе, что женщины могут быть так грубы и обладать такой силой, — заломили ей руки за спину. Натали попыталась вырваться из их железных объятий, но безуспешно. Она услышала голос, напоминающий жалобный скулеж животного, попавшего в капкан. Это был ее собственный голос. Она понимала, что выглядит как наркоманка или пьянчужка, но была не в состоянии обрести свой прежний облик.

— Мой муж… он застрелен какой-то девкой… Акционеры рвут меня на части… хотят отнять компанию… Кто-то увел нашу яхту…

Ее бормотание было похоже на бред наркоманки или сумасшедшей. Детективы не впервые сталкивались с такими личностями в дорогих универмагах. Роскошное меховое одеяние пойманной ими воровки только усиливало их решимость расправиться с ней по всем правилам. Они потащили Натали вверх по лестнице.

— Не смейте ко мне прикасаться! — прохрипела она.

Их пальцы мяли мех, облегающий ее фигуру. Грубые и, наверное, нечистые руки касались драгоценных ворсинок.

— Вы ответите за порчу меха! — вдруг пришла ей в голову мысль.

— Если вы не будете сопротивляться… — опешил старший детектив.

— Я не сопротивляюсь… — тихо произнесла Натали.

Истерика утихла — словно тайфун пронесся над островом и ушел далеко в океан.

— Где я нахожусь? — спросила она.

Детективы-женщины хихикнули, но старший ответил по уставу:

— Вы задержаны охранной службой универмага «Бонвит»!

— Вызовите сюда немедленно Рону Смит. Скажите, что вами задержана Натали Стюарт.

Охранники медлили.

— Скорее! — прикрикнула Натали.

Старший детектив что-то пробормотал в передатчик, переключился на обратную связь, и тут же его лицо побледнело. Охрана расступилась, словно повинуясь волшебной палочке. Натали оказалась в центре круга из озадаченных детективов. Она застегнула жакет на все пуговицы, как бы отделяясь броней от внешнего мира. Охранники перешептывались о чем-то между собой, но ей было наплевать, какие мысли копошатся в убогих умах этих людишек.

Скоростной лифт почти мгновенно доставил Рону Смит, администратора магазина «Бонвит», на нижний этаж. У нее за ухом, украшенным бриллиантовой серьгой, поблескивала золотая ручка «паркер», а на платиновой цепочке поверх строгой блузки покачивался золотой хронометр от «Тиффани». Это подчеркивало ее высокое положение в фирме и повышало престиж магазина в глазах покупателей.

— Боже мой, Натали! Что здесь происходит?

— Кажется, ваш магазин стал закрытой зоной? Я просто хотела прогуляться по этажам…

Рона Смит яростно обрушилась на охранников:

— Эта леди — Натали Стюарт-Невски, владелица «Котильона»! Три года мы добиваемся чести продавать их изделия у нас. На кого вы работаете, господа? На нас или на конкурентов?

— Сигнализация сработала, когда она прошла через контроль, — оправдывался детектив.

— А мозги у вас есть? Трижды подумайте, прежде чем хватать леди за руки и обвинять ее в воровстве!

— Но звонок прозвенел! — подала голос одна из охранниц.

— Вызовите специалистов. Пусть они проверят сигнализацию. Репутация нашего магазина под угрозой. — Рона шипела, как змея, разговаривая с охранниками. Она была готова взорваться, переполненная презрением к тупоголовым служащим. — Я приглашаю тебя к себе!

Она увлекла Натали в лифт. Когда они остались в ярко освещенной кабине с глазу на глаз, Рона сказала:

— Извини, но электроника безжалостна. В каждое манто вкладывается датчик.

— Лео Моргулис шил это манто. Мех для него привез Уоллес из России. Вряд ли Лео закладывал в него электронику. — Натали вскипела. — Я не обчистила ваш магазин! Проверь!

Она распахнула свою сумочку.

— Многие крадут, ты же знаешь, и помногу, и по мелочи. Увы, охрана необходима!

— При чем тут я?

— Поднимемся ко мне, выпьем кофе с бренди. Тебе нужно прийти в себя.

— Мне ничего не надо!

— Зайди в туалет, приведи себя в порядок.

— Опусти лифт вниз и отгони свору своих ищеек!

Рона остановила лифт и нажала на спуск. Светящиеся цифры отсчитывали обратный ход. Двери лифта раскрылись. Натали ощутила, что перед ней открылось свободное пространство. Она устремилась к выходу, но резкий звонок прозвенел опять. Ошарашенный охранник, помедлив, выскочил на улицу вслед за ней. Потратив несколько секунд на раздумье, он свистком вызвал такси. Тотчас подкатила побитая в уличных столкновениях желтая машина. Рона Смит тоже оказалась на улице в тот момент, когда Натали нырнула на заднее сиденье такси. Она вроде бы хотела помочь ей сесть в машину или попрощаться. Протянутая рука повисла в воздухе. Окружающий мир перестал существовать для Натали. Осталось одно желание — вернуться домой… домой…

Полицейские машины с включенными мигалками, припаркованные у входа, преградили ей путь к дому. Она выскочила из такси, пробежала полсотни метров в свете фар и мигалок под взглядами скучающих полицейских водителей и столкнулась лицом к лицу с инспектором Каницем. Он властно взял ее под руку и провел в вестибюль. Там почему-то было полно людей в форме. «Может быть, они нашли эту женщину? — подумала Натали. — Но зачем такой шум и фейерверк?»

Она увидела кухонный нож, почему-то выложенный на столик в прихожей. Ее экономка Бернодетт, сидя рядом на стуле, утирала слезы. Натали раньше никогда не видела ее сидящей — она то готовила и подавала еду, то чистила столовое серебро. Очевидно, произошло что-то необычное, что довело ее почти до обморока.

— Не волнуйтесь, миссис Невски. Все в порядке! Не волнуйтесь.

— Что случилось?

Полицейский в штатском коротко объяснил: Бернодетт обнаружила взломщика, пробравшегося в спальню.

— А зачем здесь этот нож?

— Он принадлежит взломщику. Он угрожал ножом вашей служанке, но она смогла выскользнуть из комнаты и поднять тревогу. К сожалению, грабитель скрылся.

— Она не ранена! — успокоил ее инспектор Каниц. — Никто не пострадал. Мы сочувствуем вам, миссис Невски. В подобных обстоятельствах… после насильственной смерти вашего мужа… это вдвойне тяжело.

— Я хочу знать… что за смерч крутится вокруг меня?

— Все объяснимо: у вас в квартире много ценных вещей.

— Почему так сразу?

— Воронье слетается на падаль, — наклонившись, прошептал ей на ухо инспектор, тут же выпрямился и заявил во всеуслышание: — Полиция предлагает вам охрану.

— Мне никто не нужен… Мне нет места в этом проклятом городе.

— Полиция Нью-Йорка… — начал было Каниц.

— Меня не будет в Нью-Йорке в ближайшее время. Это опасный город…

Натали вывела из гаража «кадиллак» Уоллеса и, включив сигнал поворота, долго ждала возможности влиться в стремительный поток уличного движения. Она специально взяла его машину, а не свою, чтобы хоть как-то вернуться в прошлое, ощутить рядом с собой его пусть призрачное присутствие. Яхта «Колдунья» уплыла в неизвестность буквально на ее глазах, квартира доступна для взломщиков и полиции, каждый след пребывания Уоллеса в мире живых и их совместной жизни грубо и безжалостно затаптывался.

Ее слух раздирали нахальные гудки спешащих водителей. Они требовали, чтобы она съехала в крайний ряд или вообще покинула скоростную магистраль. Шины тормозящих машин издавали отвратительный звук. Она мешала всем.

Натали остановилась на обочине. Пытаясь успокоиться, она закрыла глаза, но пляска огней на магистрали проникала даже сквозь плотно сжатые веки. То, что произошло, и то, что она узнала, требовало тщательного анализа, прежде чем начать действовать. Как мог Уоллес скрыть от нее такую крупную операцию, как продажа яхты? Человеку, для которого обычным делом было иметь тысячи долларов наличными в кармане пиджака, скрывать от жены даже очень значительный расход было нелепо. Если за этим не крылась постыдная тайна. Продажа яхты более всего удивляла ее. Что вынудило его держать в секрете такой поступок? Вряд ли кровожадные акулы мехового бизнеса охотились за ним. В этом бизнесе не подсылают наемных убийц, тем более красоток с револьверами. Это не бутлеггерство двадцатых годов, это бизнес, где все держится на репутации. За долги здесь не убивают…

Натали окончательно запуталась в своих размышлениях. Она с силой нажала ногой на педаль газа, мощный мотор, мгновенно повинуясь, помчал ее вперед. Не заметив желтый свет светофора, она чуть не врезалась в стальной фургон на перекрестке Второй авеню и Девяносто шестой улицы. Серебристое чудовище медленно передвигалось перед ее глазами. Натали потеряла счет времени и опоздала к моменту, когда вновь зажегся зеленый свет. Торопящийся «порше» обогнал ее, сердито сигналя. Чувствуя, что езда на скоростной магистрали в ее теперешнем состоянии грозит ей неминуемой аварией, она свернула на боковую дорогу.

Здесь было спокойнее. Трехсотсильный бесшумный мотор уносил ее в пространство. Она бездумно следовала встречающимся на пути дорожным указателям, ярко светящиеся стрелки которых гипнотизировали ее. Через двадцать миль она поняла, что безнадежно заблудилась. Полный разброд был и в ее мыслях. Сквозь густую черноту в головокружительном хороводе подобно болотным огням мелькали вспышки реклам, автомобильных фар, дорожных знаков и полицейских мигалок. Ей необходимо было остановиться. Иначе ее ждет смерть за рулем. Свернув на обочину, Натали с минуту приходила в себя. Потом она долго вытряхивала на сиденье содержимое своей сумочки, пока не отыскала карточку, оставленную ей Грегом. По радиотелефону она тут же связалась с Вашингтоном. Она не ожидала, что Грег так быстро откликнется.

— Грег, Грег! — почти кричала она.

— Я здесь, Натали! Что с тобой?

— Он мошенник?

— Кто?

— Уоллес. Он лгал мне…

— Успокойся. Ты где?

— Скажи честно, чем он занимался до нашей женитьбы? Ты что-нибудь знаешь?

— Нет.

— Кроме Дианы, у него не было любовниц?

— Глупый вопрос. Где ты находишься?

— Грег, помоги мне найти эту девку!

— Ее ищет полиция.

— Они ее не найдут, а она единственная, кто может сказать правду.

— Остынь, Натали. И скажи, где ты?

— Если б я знала! — Она разразилась рыданиями.

— Возьми себя в руки!

— Помоги мне…

— Я не знаю, где ты.

— Если мы ее поймаем, я заставлю ее сказать правду. Хоть под пыткой.

— Ты сошла с ума!

— Вероятно. Вокруг меня сплошная тьма.

— Береги себя, Натали!

— Зачем, если он мертв? Вся моя жизнь была в нем. Если это обман, то я никто… Мне незачем жить.

— Ты была и осталась нашей любимой Натали… Соберись с духом и выслушай меня. Можешь потом разбить телефон, закатывать истерики, но сначала выслушай. Что за глупая ревность? Он прожил шесть десятков лет, прежде чем встретил тебя. Неужели он до этого не трахнул никого, а оставался невинным, как подросток из церковного хора?

— Я идиотка?

— Да, конечно.

— Я все думаю, что у него была любовница в те годы, когда мы были женаты.

— Думай, как хочешь.

— Значит, ты знаешь?

— Я ничего не знаю…

— Я не могу спать… Не могу есть… Я не могу нормально жить. Я хочу знать!

— Что это тебе даст?

— Ты не любил, как я. Ты был лишен этой радости… Каждый день… каждая минута… была праздником.

— Я засеку, откуда ты говоришь, и вызову «скорую помощь».

— Нет, я в порядке. Я еду в наш загородный дом.

— Не отключайся. Давай помолчим немного, пока ты придешь в себя.

— Я в порядке. У нас есть дом, не такой роскошный, как квартира Уоллеса в Нью-Йорке или яхта «Колдунья», но там я могу зажечь камин…

— Что ты там болтаешь?

— Я найду дрова, разожгу огонь и наконец согреюсь. А утром я открою окна, проветрю комнаты и выгоню всю сырость. И буду смотреть, как падают с деревьев листья в саду, потом я вызову адвоката и все-все проверю, какие там делались делишки за моей спиной!

— Натали! Подожди, не отключайся!

— Спокойной ночи, Грег! Милый, дорогой Грег!

5

Натали никак не могла разжечь камин. Ветер задувал в трубу, выталкивал дым в комнату и гасил огонь. Поленья не загорались, хотя не были сырыми. Все комнаты были холодными, только в кухне можно было создать хоть какой-то уют.

Что говорил Уоллес? Одно-единственное полено не загорится, два тоже, а из трех получится костер. Он умел разжигать огонь, она — нет. Она опустилась на колени, раздувая теплющийся огонек. Коврик у камина был куплен ими когда-то на благотворительном аукционе. На каминной доске стояли корзина для пикников, часы с таймером, подаренные тетей Маргарет на первую годовщину их свадьбы. Все в этом доме — и простыни, и наволочки на подушках, и чашки, из которых они пили утренний кофе, — напоминало об их совместной жизни, о коротких, но безоблачных днях отдыха.

Она представила в своем воображении такую картину: вдова в бешенстве ходит из одной комнаты в другую, зажигает везде свет и уничтожает вещи, хранящие память о лживом муже. Натали была готова поддаться такому порыву и едва сдержала себя.

Чтобы как-то успокоиться, она нарушила собственное правило не принимать никаких снотворных препаратов и проглотила таблетку валиума, который обнаружила в тумбочке Уоллеса. Потом она, не раздеваясь, легла в постель, прикрывшись его халатом. Уже в полусне она вспомнила, как Уоллес учил ее разжигать камин. Он сначала сжигал пару старых газет, положенных сверху поленьев, прогревая теплым воздухом трубу и создавая в ней тягу. Но было слишком холодно вставать, идти к камину и предпринимать новую попытку зажечь огонь. Ей вообще не хотелось двигаться. Сон наконец одолел ее. Ей казалось, что она проспала всего несколько минут, но когда она открыла глаза, за окном вовсю светило солнце.

Чувствовала она себя отвратительно, выглядела ужасно. Глаза покраснели, лицо опухло. Надо было привести себя в порядок и продумать план действий на предстоящий день. Прежде всего следовало заставить себя встать с кровати и принять душ. В полдень здесь должна появиться Линн Браун — ее адвокат. В холодильнике был запас замороженных продуктов, но зелень в огороде подмерзла из-за ранних холодов, и придется съездить в город за салатом и овощами.

Оставшиеся до полудня три часа Натали решила провести вне дома. Вид зеленых лужаек и прозрачных водяных каскадов, переливающихся из одного пруда в другой через гранитные плотины, навевали воспоминания о радостных днях, проведенных здесь с Уоллесом. Усилием воли она постаралась хоть на время отогнать мысли о трагическом финале. Ведь были же в их жизни счастливые минуты, которые не забываются.

Она надела потертые джинсы, шерстяной свитер грубой вязки, широкополую шляпу и перчатки, чтобы защитить руки, когда она будет возиться в земле. В сарайчике она отыскала коробку с луковицами бледно-желтых нарциссов. Они с Уоллесом давно собирались их высадить, но все никак не хватало времени. Она сделает это прямо сейчас и посадит цветы у дальнего конца центрального пруда.

Толкая перед собой тележку с садовыми инструментами, Натали направилась туда, по дороге проверяя, все ли в порядке в саду. К своему удовольствию она не обнаружила ни норок мускусных крыс, разрушающих земляные берега, ни плавающих в воде водорослей. Мускусные крысы были бедствием для сада. Война с ними велась постоянно, но они были слишком хитры, чтобы попадаться в расставленные ловушки. Вместо них она обнаружила попавшегося в капкан незадачливого енота. С грустью она похоронила бедное маленькое существо в неглубокой ямке. Потом она занялась садом. Она возилась в земле уже около часа и почти закончила работу, когда где-то неподалеку хрипло залаяла собака. Вооружившись длинными граблями, Натали пошла узнать, в чем дело. Она обнаружила возле дома огненно-рыжего сеттера, яростно лающего на теннисный мячик, вероятно случайно залетевший сюда с соседского корта. Собака была достаточно старой на вид, но устрашающих размеров.

Натали собралась с духом и крикнула:

— Эй, пошла прочь!

С детских лет она боялась собак. В четыре года во дворе дома своего дяди она сделала открытие, что дергать собаку за уши очень опасно. Раньше ей не приходилось иметь дела с домашними животными из-за того, что родители ее часто переезжали из одной страны в другую. Ее одинокий неженатый дядюшка, наоборот, держал в своем доме целую свору псов, часто приблудных. Он охотно подбирал их на улице и возился с ними. С широко открытыми от удивления глазами крохотная девчушка доверчиво втянулась в игру с громадным псом, который в ответ жестоко покусал ей лицо. Лучший пластический хирург Бостона сотворил чудо, но память о неожиданной боли и свирепости животного сохранилась у Натали на всю жизнь. Она испытывала страх, но одновременно страстно желала иметь собаку, преданную и послушную ее воле. Начав самостоятельную жизнь вне стен родительского дома, она, чтобы доказать самой себе, что детские страхи преодолены, купила немецкую овчарку и провела в ее обществе ужасный месяц. Мысль, что рядом в квартире находится могучий зверь, не давала ей спать по ночам. Наконец Майк спас ее от нервного срыва, заменив без долгих разговоров овчарку на болонку, которую принес ей в корзине. Это была скорее не собака, а кукла. Болонка прожила с Натали много лет и в прошлом году тихо и мирно скончалась. Вряд ли общение с болонкой было убедительной проверкой храбрости Натали.

Завидев собаку, она испытала унизительное чувство страха, хотя этого сеттера можно было не опасаться по причине его дряхлости. Он часто прибегал через лес с соседней фермы попить прозрачной холодной воды из пруда. С каждым разом седина на его морде становилась все заметнее, шерсть редела, и Натали с грустью думала, что это его последний визит. Но он появлялся вновь и вновь, а сегодня, видимо, был такой бодрящий воздух, что старый сеттер обрел энергию и начал лаять и бросаться на мячик, словно шаловливый щенок.

— Ну ладно! — согласилась Натали. — Раз тебе так хочется…

Она подняла мячик и зашвырнула его подальше в густую траву. С счастливым визгом сеттер умчался за ним. Натали побрела обратно к пруду, но пес догнал ее с мячиком в желтых зубах, положил мяч у ее ног и снова залился лаем.

— Отстань!

Пес не послушался. Натали закинула мяч как можно дальше и вернулась к нарциссам. Пес побежал за мячом, но что-то помешало ему продолжить игру. Он рыл лапами землю у амбара и лаял отчаянно. Это уже начало раздражать Натали.

— Раз так, я отведу тебя домой!

Она направилась к амбару. Мяч закатился в глубокую дыру между камнями.

— Ты хочешь, чтобы я достала его? Я туда не полезу.

Пес застонал и лег на землю, как будто умирая. Натали уступила. Она надела садовую перчатку, легла на живот и сунула руку в нору. Интересно, что за зверь обитает там? Она пыталась дотянуться до дна. Пес, получив свой мячик, затих. И тут она услышала странный звук, похожий на писк комара. Но никакой комар не мог появиться в осеннем саду после морозной ночи.

Звук повторялся через одинаковые промежутки времени. Он был настойчив и почему-то вызывал тревогу. В голове Натали мелькнула догадка: кто-то упорно вызывает ее по радиотелефону. Но аппарат находился в доме, и его сигнал не мог быть услышан отсюда через закрытые окна. Источник звука был где-то совсем близко, вероятно, в амбаре, но там не было никакого телефона.

Она, прислушиваясь к непрекращающимся сигналам, с усилием приоткрыла тяжелую дверь и вошла в амбар. Там было холодно и темно. Только тонкий луч света проникал через перегородку, за которой Уоллес оборудовал себе когда-то нечто вроде маленького кабинета. Ни телефона, ни электричества туда не проводили, только окошко да керосиновая лампа для освещения и круглая железная печурка для тепла.

Но звук явно доносился отсюда. Натали была озадачена. Когда настойчивый писк наконец прекратился, она шагнула за перегородку и выглянула в окно. Под ним находилось как раз то место, где она выуживала мячик из-под фундамента. Натали вновь огляделась. Вместо письменного стола Уоллес установил здесь древнее бюро с поднимающейся крышкой. Оно запиралось, но в замке торчал ключ. Она повернула его, замок щелкнул. Натали приподняла крышку. Ящик имел несколько отделений. Запахло старым деревом, пылью и слегка одеколоном, которым обычно пользовался Уоллес. Одно из отделений было заполнено бумагами. Натали колебалась. Это было вторжением в частную жизнь другого человека, пусть близкого ей, пусть умершего, но другого… Между ними никогда не возникало разговора на тему: это вещь моя, а это твоя. И все же каждый из них имел право на уединение. Пару раз в месяц Уоллес проводил здесь какое-то время. Он сидел на вращающемся стуле перед этим старинным бюро и читал или просто размышлял, устремив взгляд в пространство. Возясь в саду, Натали иногда поглядывала на окно и видела его склоненную голову или ловила его улыбку, когда он смотрел на нее. Несколько часов, проведенных им в покое и одиночестве, как бы подпитывали его, заряжали дополнительной энергией.

Натали решилась. Ее рука коснулась сложенных в ящике бумаг. Первые же попавшиеся на глаза и прочитанные ею строчки отдались болью в сердце. Это были письма и записки, которые она когда-то писала ему: «Буду дома в четыре… Скоро вернусь… Люблю… Люблю тебя…» Милая домашняя переписка. Оказывается, он бережно хранил все эти пустяковые бумажки!

Натали почувствовала, что вся дрожит, и зажгла печурку. Тоненькие щепки быстро разгорелись. Металл стал раскаляться, постепенно выгоняя холод из комнаты.

Натали согрела руки у огня и вновь вернулась к бюро. Она обнаружила коробку с газетными вырезками, несколько кассет с музыкой Моцарта, старые календари, номера альманаха «Старый фермер», перочинные ножи, какие-то марки, снова газетные вырезки. Опуская руку все глубже и глубже в ящик, она как бы ворошила прошлое любимого человека, вскрывая все новые пласты его жизни. На самом дне одного из отделений лежал дешевенький кассетник. Там были еще начатые пачки крепких сигарет, которые он, вероятно, изредка курил тайком от нее, хотя торжественно заявлял, что покончил с вредной привычкой. Бумажка, где были тщательно выписаны все размеры Натали — от обуви до перчаток, заставила ее заплакать. Она вытерла слезы и вновь продолжила свой печальный поиск, перебирая открытки, старые каталоги. Сначала она решила, что стопка каталогов занимает весь ящик, отведенный для них. Она выдвинула ящик до конца. Он оказался короче других. За ним была пустота. Нагнувшись, Натали заглянула туда. В этой пустоте к стенке бюро был прикреплен плоский коричневый телефонный аппарат. В момент, когда она обнаружила его, вновь раздался звук. Тот самый, что она слышала раньше, — писк, похожий на комариный. Непонятное чувство, похожее на изумление, смешанное с ужасом, внезапно парализовало ее. Она боялась притронуться к аппарату.

6

Телефон наконец умолк. Мужество вернулось к Натали. Она сняла трубку, поднесла к уху, услышала длинный гудок. Потянув на себя шнур, она вытащила аппарат из укрытия и поставила его рядом с собой. Потом она занялась тщательным осмотром бюро. Из задней стенки был аккуратно вырезан кусок и потом опять вставлен на место. Следов работы было почти незаметно. В глубине она обнаружила гнездо для подключения аппарата. Тонкий провод был пропущен внутри одной из ножек бюро и уходил в отверстие на полу.

Все эти открытия никак не укладывались в ее голове. Уоллес провел телефонную линию, ничего не сказав об этом своей жене, и надежно спрятал аппарат. Она обнаружила его по чистой случайности, играя с соседской собакой. Машинально Натали перебирала каталоги, вынутые из ящика, — «Орвис», «Дамарт», «Бийен«. Внизу пачки она нашла книгу в бумажной обложке, которую не заметила раньше. Она перевернула книгу и не поверила своим глазам: «Перлы» («Жемчужины»). Это были избранные страницы знаменитого английского эротического журнала викторианской эпохи, переизданные «Гроув Пресс». Обложку украшало фото обнаженной девицы верхом на старинном стуле. «Журнал для сладострастного чтения! Три годовых комплекта в одном томе!»

У Натали дрожали руки. Книга, казалось, прилипала к пальцам, как мерзкая слизь. Страницы были потрепаны. Несомненно, книгу часто листали. Натали отшвырнула ее. С шуршанием книга пролетела через всю комнату и шлепнулась на пол в углу.

— Зачем тебе понадобилась эта грязь?! — выкрикнула она, не в силах сдержать свое возмущение.

Проникший в кабинет сеттер тут же стал обнюхивать упавшую на пол книгу.

Телефон вернул ее к действительности. Один гудок, второй, третий. Натали схватила трубку, прижала ее к уху. При этом она случайно нажала на кнопку, и связь прервалась. Натали положила трубку на прежнее место и застыла в напряженном ожидании. Вновь раздался звонок. Затаив дыхание, Натали уже осторожно подняла трубку.

Она услышала короткие позывные, характерные для международных переговоров. И потом женский голос произнес:

— Василий!

Немыслимое расстояние отделяло Натали от незнакомки, но ее голос казался таким близким, словно женщина находилась в двух шагах.

— Миллионер рассмеялся, когда я сказала про Валентинов день. Я поступила неправильно?

— Кто это говорит?

На другом конце провода сдавленно вскрикнули. Линия отключилась. В трубке наступила мертвая тишина. «Опять женщина!» — подумала Натали с грустью и гневом одновременно. Женщина, позвонившая ее мужу по тайному телефону. Женщина, не знавшая, что ее муж мертв.

Натали внезапно разрыдалась. Пес присел у ее ног и положил морду ей на колени, как будто животное сочувствовало ей. Но Натали не замечала уже ничего вокруг. Слезы душили ее.

— Натали!

Натали вскочила, как от удара током. В окно она увидела Линн Браун, своего адвоката, бодрым шагом пересекающую лужайку. Она была одета в строгий деловой костюм. Единственной ее уступкой загородной атмосфере были кроссовки «Рибок» на ногах. Она на ходу размахивала портфелем с документами, за ней следовали двое помощников. Натали наскоро вытерла глаза рукавом и выбежала навстречу, не желая, чтобы Линн входила в амбар.

— Прости! Я тут работала.

— Я увидела дымок от трубы. Как ты себя чувствуешь?

Линн дружески обняла ее за талию, и они вместе пошли к дому. Помощники тактично отстали, чтобы не мешать их беседе.

— Я вижу, ты завела собаку?

— Так… для компании.

— Прекрасно. Кто только будет гулять с ней в Нью-Йорке?

— Да нет. Это местный пес.

Натали вдруг резко остановилась. Неожиданная мысль озарила ее. Линн с беспокойством спросила:

— Что-нибудь случилось?

Женщина, позвонившая Уоллесу по тайному телефону, женщина, не знающая о его смерти, несмотря на кричащие заголовки в «Пост» и «Ньюс» — «Пушной магнат застрелен на своей яхте!», — эта женщина говорила по-русски! И она назвала его Василием!

Натали была так взбудоражена находкой секретного телефона и порнографической книги, что сразу на этот факт не обратила внимания. Уоллес часто общался с Натали на русском. Она хорошо усвоила этот трудный язык, с детства общаясь с прислугой в московском доме, а потом расширила свои знания, специально занимаясь русским в университете. Для нее и Уоллеса это был язык их любви, их интимных отношений. Они говорили на нем в спальне.

— Ва-си-лий… — вслух произнесла Натали.

— Что с тобой? — все больше удивлялась Линн.

— Послушай, я забыла… Я оставила там свои записи. Иди в дом. Я сейчас вернусь…

— Я пойду с тобой.

— Нет-нет, не надо! Ты лучше пошли кого-нибудь из парней за латуком и другой зеленью. У меня есть еда, но нет салата.

— Не беспокойся.

— Но я хочу сделать салат. — Натали уже бежала обратно к амбару, выглядевшему таким массивным и мрачным среди тонких молодых деревьев. — Мы будем работать в столовой. Сбрось там все со стола, чтобы можно было разложить бумаги. Я быстро…

— Могу я заварить кофе?

— Конечно, займись кофе.

Пес с лаем сопровождал ее обратно к амбару. Она вбежала в помещение, захлопнула за собой дверь и устремилась к телефону. На аппарате не был указан номер. Натали уже вставила указательный палец в отверстие диска, чтобы набрать «ноль» и спросить у оператора станции, на чье имя зарегистрирован этот телефон, но взгляд ее задержался на красной кнопке, вмонтированной сбоку аппарата. Она вспомнила, что такие аппараты снабжены запоминающим устройством, который хранит в памяти последний набранный номер. Если она нажмет кнопку, то узнает, какой номер вызывал Уоллеса в последний раз.

Дрожа от возбуждения, она нажала на кнопку. Телефон звякнул, диск стал поворачиваться. Количество набираемых цифр было велико. Казалось, набору не будет конца. Это не был номер в пределах телефонной сети штата Коннектикут. Код был длинным. Наконец линия соединилась. После нескольких гудков женский голос ответил:

— Четыре-шесть-три-пять.

— Кто говорит?

— Дежурная телефонистка. Что вы хотите передать?

Вдруг Натали озарило: четыре-шесть-три-пять.

— Какой ваш код? Начинается с два-один-три? Калифорния?

— Правильно. Что вы хотите передать?

Натали повесила трубку. Этот номер она хорошо знала, слишком хорошо. Это были последние четыре цифры не указанного в телефонных справочниках номера Дианы Дарби в ее особняке в Малибу на океанском берегу.

Теперь она вызвала оператора телефонной станции.

— С какого номера я говорю?

— Четыре-два-шесть, два-пять-четыре-восемь.

— На чье имя зарегистрирован аппарат?

— Я не могу вам сказать этого.

— Он не зарегистрирован?

— Я не имею информации.

— Где я могу получить информацию?

— Вы ее не получите. Телефонная компания не сообщает фамилии владельцев номеров. Если это очень важно, обратитесь в полицию.

Натали повесила трубку и в раздумье уставилась на аппарат. Конечно, она должна сообщить полиции о существовании телефона. Возможно, это как-то связано с убийством Уоллеса. Но полиция тут же начнет разрабатывать версии о любовных увлечениях владельца тайного телефона. Тем более что только что звонила какая-то женщина. Это еще больше укрепит их мнение, что Уоллеса застрелила отвергнутая любовница. А если это дойдет до журналистов, то кричащие заголовки на первых страницах газет, скользкие намеки — вся эта мерзкая возня обольет грязью их брак и пошатнет ее позиции в бизнесе.

И все же обнаруженный в кабинете тайный телефон давал какую-то ниточку, дополнительный шанс раскрыть истинную причину трагической гибели Уоллеса.

Ей пришла в голову идея тут же позвонить Кенни Уилсону, бывшему агенту ФБР, который руководил теперь службой безопасности в «Котильоне». Обычно спокойный, уравновешенный, даже несколько медлительный, Кенни начал разговор взволнованно и нервно. Он сразу же обрушил на себя град упреков. Натали остановила его:

— Не надо бить себя в грудь и извиняться. Я уже говорила тебе тогда ночью, что твои люди были на яхте для охраны ценностей, а не в качестве телохранителей. И полиция с этим согласилась. Я не вижу здесь никакой твоей вины…

Натали уже раскаивалась, что, повинуясь порыву, позвонила Кенни. Никто из людей в «Котильоне», даже из самых доверенных, не должен знать о двойной жизни ее мужа. Ей предстояла битва за руководящее положение в фирме, и нельзя было дать в руки недругов дополнительное оружие.

— Я буду в «Котильоне» через пару дней. Хотела узнать, как идут дела.

— Все в порядке, миссис Невски. Почти…

— Что случилось?

— Небольшое происшествие на дороге. Попытка ограбления. Я намеревался поставить вас в известность, но мы вернули товар.

— Кто-нибудь пострадал?

— Нет. Фургон попал в аварию, и тут же налетели эти молодчики. Но все закончилось благополучно.

— Нам повезло.

— Конечно. Если б водитель был менее опытным, могли бы быть неприятности. Кстати, я побывал с инспектором страховой компании в вашей квартире. Ничего не пропало.

— Они не успели. Бернодетт спугнула их.

— Вероятно. Они рылись в спальнях. Поднимали матрацы. Похоже, они взялись за дело по-серьезному.

— Значит, они что-то искали?

— Не расстраивайтесь, миссис Невски. Я уверяю вас: они ничего не взяли.

— Но ты сказал, что это было похоже на обыск! Я правильно тебя поняла?

— Не совсем так!

— Не хитри со мной, Кенни! Что они могли искать?

— Миссис Невски! Вы живете в престижном районе, и грабители уверены в богатой добыче. Если они не нашли стенной сейф, то лезут под матрацы. Все это, разумеется, неприятно, но могло быть и хуже.

— Да, конечно. Спасибо, Кенни, за информацию. Скоро увидимся.

Она спрятала телефон в ящик, опустила крышку бюро, навела на столе порядок. Она оттягивала встречу с Линн, чтобы хоть как-то прийти в себя от обрушивающихся на нее одна за другой тревожных вестей. Слишком странным было произнесенное слово «искали». Это означало, что вторжение в ее квартиру имело более серьезный повод, чем обычный воровской налет. И кому высылает счет «Белл компани» за этот проклятый телефон? Как это выяснить?

И тут вновь раздался телефонный звонок. Натали вздрогнула и поторопилась вытащить телефон из потайного укрытия. Вновь заокеанские позывные.

— Здравствуйте! — сказала Натали по-русски.

Молчание. Только слышно, как кто-то дышит в трубку.

— Алло! Алло!

— Нельзя ли позвать мистера Невски? — произнесла женщина по-английски.

— Кто его просит?

— Скажите ему, что звонит Люба.

— Могу я узнать, по какому делу?

— Просто скажите, что его спрашивает Люба.

Люба! Сокращенное имя от русского «Любовь». Натали попыталась в воображении представить себе свою далекую собеседницу. Русский акцент. Голос явно молодой и какой-то испуганный. Женщина, вероятно, была в страшном волнении и едва владела собой.

— Скажите, Уоллес Невски на месте? Я не могу долго говорить.

— Я не знаю, как вам сказать… Я не знаю, что он значил для вас. Уоллеса Невски нет в живых.

— Это невозможно…

— Кто вы?

Ей не ответили. Вместо ответа она услышала сдавленные рыдания. На другом конце провода чувствовалось безудержное отчаяние неизвестной женщины, сравнимое лишь с горем и ощущением потери, которое пережила сама Натали.

— Как он умер?

— Его застрелила женщина! — холодно произнесла Натали.

— О боже!

— Уоллес был моим мужем. Кто вы? Молчание затягивалось. Словно невидимый паук оплетал своей паутиной двух застывших у телефонов женщин.

Вдруг с мрачной решимостью незнакомка сказала:

— Мы встретимся завтра.

— Почему завтра? — растерялась Натали.

— Завтра я буду в Коннектикуте.

Натали испугала эта настойчивость.

— Зачем нам видеться?

— Пожалуйста, — умоляла Люба. — Нам необходимо поговорить!

— Я не хочу! — вскричала в неожиданном бешенстве Натали.

Она не хотела видеть эту женщину в своем доме, в их с Уоллесом доме. Пусть Уоллес привозил ее сюда, но она не пустит ее на порог.

— Как вас найти?

Ненависть, только что сжигавшая Натали, стихла. «Она не была в этом доме. Значит, Уоллес не решился осквернить их жилище присутствием любовницы».

— Натали! — послышался со двора голос Линн.

Натали прикрыла ладонью трубку.

— Сейчас иду! — крикнула она.

— Где мы можем встретиться? — настаивала незнакомка откуда-то издалека.

Натали лихорадочно соображала. «Там, где меня не знают! Подальше от дома… Где-нибудь за ленчем…»

— Есть такое место — «Хопкинс-Инн». На озере Варамауг. Нью-Престон — так называется этот городок.

— Завтра в полдень, — сказала Люба. Связь прервалась.

Линн появилась в окне.

— Натали, если ты хочешь по-прежнему управлять компанией, то надо садиться за работу. Время не ждет.

— Ты права.

Оба помощника уехали в город, дав Натали и Линн возможность побыть наедине. Женщины уселись напротив друг друга за обеденным столом. Линн была раздражена непонятным ей поведением Натали.

— Живи мы в нормальном мире, ты, конечно, имела бы право предаваться горю хоть до конца жизни, но наш мир ненормален, и ты не можешь получить такой роскоши. Перед нами возникли три проблемы — долги, нервозность наших акционеров и Диана Дарби…

— Есть и четвертая проблема, — поправила ее Натали. — Снабжение без Уоллеса. Я не могу наладить устойчивое снабжение качественным сырьем, в котором мы нуждаемся. Вот это и нервирует акционеров.

— Согласна, проблем четыре. Есть ли у тебя предложения, как их решить? В состоянии ли ты заняться ими сейчас?

— Что ты имеешь в виду?

«Люба не знает, где находится их дом. Значит, Уоллес не поднимался с ней в их спальню… Он и эта женщина не ложились вместе в их супружескую кровать, купленную ими когда-то в антикварном магазине в Монреале. Где же он занимался с ней любовью? В городской квартире, в отелях? Или в жилище этой самой Любы?.. Откуда она свалилась как снег на голову, эта чертова Люба!»

— Я имею в виду только то, что тебе пора очнуться. Если бы я не дружила с тобой, не была бы твоим адвокатом, если бы я смотрела на тебя со стороны, как чужой тебе человек, ну, например, с точки зрения банкиров или их поверенных в делах, то сразу же заявила бы: эта женщина размазана по стенке. Она не только потеряла мужа, она потеряла себя.

Натали ответила ей смущенной улыбкой.

— Сделай милость, не говори об этом никому.

— Пока я на твоей стороне.

— Чего ты добиваешься от меня в данный момент?

— Твоего твердого решения — будешь ли ты бороться или нет?

— А какая есть альтернатива?

— Сдаться. На приемлемых условиях. Отдать акционерам то, чего они так добиваются. Я могу обратить вашу с Уоллесом долю акций в достаточно солидную сумму.

— Нет.

— Что — нет?

— Мы сделали «Котильон» таким, какой он есть. Я его сохраню.

— Значит, встанем на тропу войны? Но как быть с тобой? Ты тонешь на глазах. Ты выглядишь хуже, чем в день похорон. Какая трясина тебя засасывает? Поверь, не хочется говорить тебе в лицо такие слова, но в твоем состоянии ты проиграешь первый же бой… Я принесу нам кофе, а ты просмотри цифры, если сможешь.

Линн направилась в кухню. Ее кроссовки оставляли следы на вощеном полу. Натали была не в состоянии сосредоточиться на цифрах. Она встала, подошла к окну. Каменный амбар, как магнит, притягивал ее взгляд. Она попыталась представить себе внешность далекой незнакомки. Люба — глупое имя. Оно подходит для круглолицей, толстощекой девчонки с косичками. Вряд ли она такая!

Усталая и опустошенная, Натали рассталась с Линн в три часа. И, как только автомобиль подруги скрылся за поворотом, Натали устремилась к амбару. Там она вновь разожгла огонь. Ей пришлось несколько раз бегать за дровами, прежде чем в комнатке стало теплее и она согрелась. Тогда она уселась на вертящийся стул Уоллеса, водрузила ноги на крышку бюро и стала оглядываться в надежде найти еще что-нибудь, что он мог здесь от нее прятать. Она думала о маленьких сувенирах, которые женщины иногда дарят мужчинам, о любовных письмах, засушенных цветках, старых счетах из ресторанов или гостиниц. Ей совсем не хотелось найти нечто подобное, но она желала иметь доказательства того, что их действительно нет. Потайной телефон перевернул все ее прежние представления об Уоллесе. Он стал для нее почти таким же незнакомцем, как эта самая Люба.

Натали ощупала стены и перегородки в поисках щелей или тайников, куда можно засунуть письмо. Встав на стул, она внимательно осмотрела потолок. На взгляд постороннего, она, вероятно, выглядела сошедшей с ума. Завершив обыск комнаты, она вновь обратилась к ящикам бюро. Кассеты и магнитофон привлекли ее внимание. На кассетах были наклейки: Моцарт, снова Моцарт, Шопен — то, что больше всего любил и чаще всего слушал Уоллес. Но почему-то три кассеты Шопена были плотно склеены вместе широким скотчем. На верхней от руки был проставлен номер — «1». Натали с трудом разорвала обертку, дрожащими от волнения пальцами вставила первую по порядку кассету в магнитофон, включила воспроизведение. Она услышала несколько тактов знакомой фортепианной музыки, потом наступила пауза. Запись была стерта. Вместо нее на ленте записались какие-то неясные шорохи, и вдруг ясный, четкий, живой голос Уоллеса прозвучал в комнате. Первую фразу он произнес с печально-шутливой интонацией:

— Если Россия простужена, то я чихаю…

7

«Вся моя жизнь, от зачатия вплоть до сегодняшнего дня, до этого пасмурного октябрьского утра, связана с Россией, и узы эти крепче цепей каторжника. Я подобно рабу тащусь на привязи за повозкой хозяина. Судьба моего владельца — это и моя судьба. И я не хочу жаловаться на крепостное ярмо, надетое мне на шею. Пятьдесят миллионов русских умерли насильственной смертью за годы, прожитые мною на этом свете, и сейчас вновь эта страна стоит на пороге грозных перемен, сулящих новое кровопролитие.

Тем не менее я выжил, наслаждаюсь покоем и диктую эту запись на ферме, в краях, где уже двести лет не было войн.

За окном моя молодая красивая жена подготавливает цветочные клумбы к зиме. Вечером мы поедем в Нью-Йорк и поужинаем с друзьями. Завтра меня ждет любимая работа. Как чудесно быть американцем! Но я дитя Революции, и это налагает на меня определенные обязательства.

Эта исповедь предназначена для моих детей. Они еще не родились, но я не рискую больше ждать. Люди моего возраста часто умирают неожиданно. Я живу настоящим, но прошлое не дает мне покоя. Россия проснулась и жаждет перемен, но после семидесяти лет преступного правления любые перемены в обществе не обещают ничего хорошего. На любого Горбачева находится свой анти-Горбачев. Под любого реформатора тут же делается подкоп. Чиновник с упорством защищает выбранную им заранее для себя удобную нору. Добрые друзья легко становятся злейшими врагами. Россия велика. В ней всегда найдется достаточное количество молодых людей, способных держать в руках оружие и убивать врагов, чаще всего воображаемых. Стрельбу легче начать, чем прекратить. Пуля не разбирает, кто прав, а кто виноват. Я устал жить, все время с опаской оглядываясь через плечо и ожидая выстрела в спину».

Натали в изумлении смотрела на аппарат, из которого доносился голос Уоллеса. Он предвидел свою смерть! Он знал, что ему грозит опасность! И убийца все-таки смог до него добраться!

«Ребята, я предпочел магнитофон видеозаписи. Незачем вам несколько часов подряд любоваться физиономией глубокого старца. Ваш отец много лгал в своей жизни. Таковы были правила игры, в которой он участвовал, но сейчас он расскажет вам истинную правду. Эта история о далеких днях, но знать ее полезно. Пусть это будет предупреждением об опасности, напоминанием о том, что чудовище живо, точит когти и жаждет свежей крови. Итак, к делу!

Начнем с года 1905-го, за семнадцать лет до моего рождения. Тогда произошла первая русская революция, которая провалилась, но без жертв, конечно, не обошлось. Царь разослал по всей стране карательные отряды. Террору подверглись виновные и невиновные, революционеры и простые обыватели.

Маленькая девочка Рашель Климовицкая, ваша бабушка, испытала его, как говорят в России, «на своей шкуре». Ее отец скрылся от казацких нагаек и от виселицы. Его якобы собирались судить за «политику», на самом же деле его вина была в том, что он подрывал царскую пушную монополию. Он был меховщик и нелегально скупал шкурки у охотников. Политика в моей истории появится потом. Ей предшествовала, как учил Маркс, экономика.

Отец Рашели бежал, но казаки сожгли их жилище, изнасиловали и убили ее мать. Дело происходило на юге Урала, где земли много и тайга недалеко. Рашель и ее брата приютил в своем доме богатый местный землевладелец, человек неплохой, хоть и горький пьяница. Отец их не давал о себе знать, и дети считались сиротами. Очень скоро Рашель повзрослела и превратилась в настоящую красавицу. Дальше события развивались в предсказуемом направлении. Как в банальной мелодраме эпохи немого кино. Но жизнь порой действительно преподносит нам банальнейшие сюжеты… Воспитатель, естественно, влюбился в воспитанницу и под влиянием алкоголя решил овладеть ею. Как раз в сей момент неожиданно вернулся брат юной красавицы, изгнанный из университета за революционную деятельность. Между прочим, за его учебу платил их общий благодетель. Душераздирающая сцена произошла в бильярдной, где стол, обитый зеленым сукном, должен был вот-вот стать любовным ложем. Но бильярдный кий послужил орудием убийства.

Похотливый благодетель упал с раздробленным черепом. Брат и сестра пытались спастись бегством, но удалось это ей одной. Брат же погиб от пули полицейского.

Друзья брата — социалисты-революционеры, сокращенно эсеры, — тайными путями переправили Рашель через Москву в Санкт-Петербург. Целый год заняло это путешествие. Общение с эсерами не прошло для темпераментной, ожесточившейся девушки бесследно. Она прониклась самыми экстремистскими революционными идеями. Кое-что она уже натворила по дороге, ее разыскивали повсюду, и пребывание в столице, где царская охранка была могущественна, стало для нее опасным.

Хочу вам сказать, ребята, что, какие бы изменения ни происходили в России, единственное, что там не меняется и не изменится никогда, — это полицейская система. Она многолика. У нее много названий: КГБ, МВД, ГРУ, но все это единая паутина, в которой трепыхаются мошки — люди, живущие в России, и местные, и иностранцы. К постоянной слежке привыкаешь. Порой она даже забавляет, а иногда и оказывается кстати. Однажды в темном дворе меня подвел фонарик и я не мог разыскать свою дверь. Тогда мой «хвост» любезно посветил мне.

Рашели пришлось покинуть страну. Эсеры переправили ее обычным транзитом через Финляндию, где она проникла на норвежский пароход, следовавший курсом в английский порт Ньюкастл. «Почта» у революционеров работала идеально, «людские» посылки исправно доставлялись в обоих направлениях. Но какое-то звено в цепи лопнуло, и ей пришлось задержаться в Англии без помощи и средств, хотя ее ждала в Нью-Йорке эсеровская иммигрантская община. Но как добраться туда?

К счастью, ваша бабушка владела ремеслом. Она нашла себе работу — шить головные уборы, то, чем занималась в детстве, помогая отцу в мастерской. Скопив деньги на билет в Америку, она села в Ливерпуле на трансатлантический пароход. Представьте себе вашу бабушку — едва восемнадцати лет от роду посреди Атлантики. Несмотря на социалистические убеждения, соседство с пассажирами четвертого класса было ей невмоготу. По ночам она потихоньку выскальзывала из трюмного ада и, минуя барьеры, выходила на верхние прогулочные палубы — сначала третьего, потом второго класса и наконец в одну прекрасную ночь решилась вторгнуться в святая святых — в первый класс. Этот постепенный подъем в высшее общество был длителен и обставлен со всей возможной осторожностью. У нее в распоряжении была лишь одна ценная вещь — великолепная соболья шапка, оставленная отцом при поспешном бегстве. Когда ночной мрак позволял хоть как-то скрыть убогость ее платья, она гордо шествовала мимо стюардов во всеоружии молодости, красоты, с драгоценной боярской шапкой на очаровательной головке.

Именно на таком ночном променаде произошла ее встреча с Джеймсом Стюартом — прапрадедушкой Грека, кузена вашей матери.

Семейное древо Стюартов имеет много ветвей, но все-таки ствол у дерева один и соками одной земли они питаются. Юный Стюарт получил от своих состоятельных родителей все, что они могли ему дать: помимо богатства, прекрасное образование и должность в директорате фамильного банка. Знакомство с русской красавицей взволновало молодого человека до глубины души, а ее рассказы о революции потрясли его воображение. Тогда революция была в моде, у всех на устах. Русские дворяне шли в «бомбометатели», а среди богатеев на Западе находилось немало сочувствующих им. В общем, семена упали в благодатную почву.

Как в старых романах героиня за тяжкие испытания получает вознаграждение от судьбы, в Нью-Йорке Рашель воссоединяется со своим отцом, который благополучно занимался шитьем меховой одежды в Нижнем Ист-Сайде. Радость встречи, объятия, слезы. Туда же в скором времени наведывается и Джеймс Стюарт. Их свидания с Рашелью происходят все чаще, и, к ужасу семьи, он однажды приводит молодую еврейку в свой аристократический дом и «представляет ее ко двору».

Рашель, хотя и хранила это в секрете, поддерживала связь с политическими иммигрантами. Эсеры быстро оценили все выгоды ее дружбы с Джеймсом Стюартом».

Натали вспомнила, что когда-то Уоллес обмолвился об этом факте своей родословной.

— Как? — удивилась тогда Натали. — Твоя мать была социалисткой?

— Ее дважды высылали из Америки. Если хочешь, расспроси об этом тетушку Маргарет.

— Она ни за что не скажет. Для нее социалист в семье позорнее убийцы-маньяка!

— Но ты не бойся, Натали, — пошутил Уоллес. — Эти гены не передаются по наследству.

«…Они поженились и родили двух сыновей — Джеймса и Грегори. Рашель была по-своему наивна и упорно старалась обратить мужа в свою веру, вдалбливая ему в голову мысль, что война в Европе неизбежна. Это будет предсмертная схватка капиталистических акул, уверяла она, за которой неминуемо последует Мировая Революция. Но Джеймс оказался более здравомыслящим, чем о нем думали его родственники.

Из пророчеств Рашели он извлек выгоду. Раз европейские государства передерутся между собой, то они будут просить Штаты помогать им оружием и военным снаряжением. Но Америку и Европу разделяет океан. Значит, рассудил он, понадобятся транспортные суда, много судов. За два года до начала предсказанной его супругой войны он вложил кое-какие средства в покупку и строительство кораблей.

А через несколько лет его состояние превысило все богатство остальных членов дома Стюартов, которые занимались традиционной торговлей с Китаем и не заглядывали в будущее.

Денежный поток, текущий в закрома Джеймса Стюарта, не вызвал у Рашель восторга. Она требовала, чтобы ее муж прекратил свою столь выгодную деятельность. Парадокс был в том, что снабжение оружием стран Антанты затягивало войну и служило целям революционеров-прагматиков. Чем дольше длится война, считали они, тем больше шансов на революционный взрыв в воюющих странах. Но Рашель не могла взирать на события хладнокровно. Ее душа была романтична и чиста, а война была жестокой, грязной и кровавой. Трещина в их отношениях все расширялась. Джеймс не желал расставаться с прибыльным бизнесом. Оба они устали от взаимных ссор и разошлись.

Рашель целиком погрузилась в революционное движение, ушла к своим старым друзьям. Эсеры использовали ее в качестве курьера для доставки нелегальной почты. Нью-йоркская миллионерша, на самом деле тайный агент эсеров, в составе женской благотворительной миссии появилась в Петрограде как раз накануне свержения царя…»

Натали услышала телефонный звонок, но не сразу сообразила, что он прозвучал на записи Уоллеса. Запись оборвалась. Уоллес отключил магнитофон. Сколько времени и с кем продолжался телефонный разговор, Натали не знала. После щелчка и короткой паузы вновь послышался записанный на пленку голос ее мужа:

«На чем я остановился, ребята? А, вспомнил! Петроград… Итак, царя убрали. По всей стране стали образовываться рабочие Советы, а еще через шесть месяцев большевики захватили власть. Я уверен, что для моей матери это была счастливейшая пора в ее жизни. Надежды ее оправдались, мечты осуществились. Она оказалась в самом центре Революции. Она была еще молода, решительна, красива, богата, имела заслуги перед революцией и еще одну бесценную вещь, своего рода охранную грамоту — американский паспорт. Перед ней открывались все двери. Множество людей искали ее покровительства, кое-кто претендовал на близкую дружбу или на нечто большее. Она имела возможность выбирать и сделала свой выбор. В наэлектризованной, взбудораженной атмосфере тех дней любовь вспыхивала мгновенно.

Энергичный, порывистый, непредсказуемый бывший казачий офицер стал героем ее романа. Он со своим отрядом выступил против царской полиции на защиту демонстрантов, когда свергали царя, потом участвовал в штурме Зимнего дворца, где заседало Временное правительство. Большевики не доверяли казакам, но им нужны были храбрые люди, владеющие оружием и умеющие командовать. Они были практичными, эти большевики! Когда образовалась Красная Армия, молодой казак стал быстро подниматься вверх в военной иерархии. И тут Рашель забеременела.

Казалось, что надо плясать от радости, праздновать, кричать «ура» — рождается новый человек для нового общества. Но дела в России изменились к худшему. Стало страшно жить в России! Ленин, который был у власти, принялся расстреливать людей не за их действия и поступки, а за их убеждения. И первыми жертвами стали его политические оппоненты — эсеры, те, кто яростнее всех других боролся против царизма. История подчас очень зло шутит, не правда ли? И разошлись пути моих родителей. Отец связал свою судьбу с Красной Армией. Он верил, что на этом поприще ему светит блестящее будущее, и не желал поступаться карьерой. Мать же вынуждена была бежать. От ареста и расстрела ее спас только американский паспорт. Вновь прощание с российским берегом, вновь грузовой пароход, вновь свинцовые волны Балтики. Все повторилось…

Я родился на корабле во время жестокого шторма и был наречен Уоллесом. Обряд крещения совершил капитан-шотландец, принимавший роды. Таким образом, незаметно пересекать границы России — это у меня заложено в генный код.

Рашель вернулась в Нью-Йорк. Ее муж к тому времени сменил морские перевозки на биржевые спекуляции. Финансовый бум двадцатых годов был в разгаре. Он принял блудную жену обратно и даже согласился с ее условием — усыновить меня, что сделал, впрочем, весьма неохотно. Я уверен, что я единственный еврей-казак, крещенный в баптистской церкви Святого Томаса…»

Натали не могла не рассмеяться. Уоллес продолжал свой рассказ:

«Джеймс Стюарт ненавидел меня. Я был живым напоминанием о неверности его супруги. Он говорил, что простил ее, но он лгал. Он был из тех американских пуритан, для которых супружеское ложе — святыня…»

Натали остановила запись. Значит, Уоллес незаконнорожденный. Для старинного американского рода он приблудный чужак. Этот факт на многое проливает свет. Она вновь нажала кнопку.

«…Он торопился избавиться от меня, и с пяти лет я жил и учился в закрытой частной школе в компании с такими же детьми, покинутыми своими богатыми родителями. Там нам прививали вкусы и, вероятно, предрассудки, характерные для высшего класса Америки, и портили нас как могли, — но это, к счастью, продолжалось недолго, до биржевого краха двадцать девятого года. Рашель предсказывала его — социалисты ведь настоящие провидцы, но Джеймс не послушался ее, и я внезапно очутился дома, потому что за школу нечем стало платить. @KURS = В доме царил ад. Мой приемный отец, разорившись, быстро шел ко дну. Мать, наоборот, воспрянула духом и, используя деньги Коминтерна, ворочала крупными торговыми операциями с Советской Россией. В них принимал участие, как я потом узнал, мой настоящий отец, достигший больших чинов в Красной Армии. Он выступал под партийным псевдонимом «Александр Невский», в честь средневекового русского полководца. Ленин тогда уже был мертв, эсеров поубивали или раскидали по тюрьмам. Прошлые заблуждения моей матери были прощены, а ее положение в Америке приносило Советам немалую выгоду. Русским нужна была американская техника. Хотя Штаты еще не признали официально коммунистический режим, торговля шла хорошо, и мать отдавала всю свою энергию налаживанию коммерческих связей. А энергии ей было не занимать. От нее прямо искры летели, как от динамо-машины. Ей было не до меня.

Существовал на свете лишь один человек, который по-настоящему любил меня и имел время и желание мною заниматься. Это был отец моей матери — скорняк с Даланси-стрит. Дедушка был большой ворчун, и от него очень смешно пахло. Четверть века он прожил в Штатах, но по-английски говорил с ужасным акцентом. Понять его было непросто.

Мы разговаривали по-русски. Он обучал меня своему ремеслу. Мы проходили шаг за шагом весь процесс — отбор материала, дубление, пропитку, кройку, шитье. Я и сейчас, если понадобится, могу сшить любую меховую одежду, получив в руки сырье.

Подростком и юношей я вел двойную жизнь — работал в мастерской еврея-скорняка и играл в поло и теннис с товарищами по привилегированной школе. Но когда я стал старше, то увлекся материнскими идеями о социальной справедливости и стал членом профсоюза меховщиков. Я сменил фамилию на Невски в пятнадцать лет и записался добровольцем в батальон имени Линкольна, чтобы сражаться с фашизмом в Испании.

Мы с матерью приплыли на «Нормандии» в Гавр. Здесь она простилась со мной и отправилась в Россию. Ей пришла в голову «счастливая» мысль — встретиться со Сталиным и уговорить его не расстреливать старых большевиков. Я думаю, что Сталин горячо поблагодарил ее за совет и на прощание даже обнял. На другой день ее арестовали…»

Его ровный спокойный голос вдруг дрогнул, но вряд ли кто-нибудь, кроме Натали, мог заметить эту заминку.

«После гибели Республики в Испании я очутился в Париже. Через русских, которые воевали в Интербригаде, я попытался войти в контакт с моим отцом. Но в тот момент Сталин обратил острие террора против руководства Красной Армии, и Красный Казак исчез бесследно…

В Париже я на свой страх и риск попробовал начать собственную войну с фашизмом. Я связался с людьми, которые тайно вывозили евреев из нацистской Германии. Я еврей наполовину. Мои знания о евреях, их вере и обычаях, я почерпнул, общаясь с дедушкой. Моя мать не вспоминала, что она еврейка. Она была интернационалисткой. Нации для нее не существовали. Мир в ее представлении был населен рабочими и капиталистами.

Когда Сталин заключил пакт с Гитлером, я окончательно расстался с иллюзиями относительно советского режима. Сталин отнял у меня отца и мать. Но нацистов я ненавидел не меньше. У меня были кое-какие знакомства среди торговцев пушниной, а эти люди свободно пересекали границы до и после начала войны, и некоторые из них занимались шпионажем.

Не буду рассказывать, как я завербовался в английскую разведку. Все началось с пустяков, и поначалу мне, тогда еще юнцу, это показалось несерьезным занятием. Встретиться с кем-то и что-то передать… все между делом. Прикрытием мне служила пушная торговля. Но, когда Америка вступила в войну, я узнал к своему удивлению, что уже давно был на примете. Вновь организованная секретная служба в Штатах предложила мне работать на нее. Они послали меня налаживать связь с русскими спецслужбами. Я был парень отчаянный и любопытный. Поэтому согласился.

В Москве я узнал, что Сталин реабилитировал моего отца. Опытных командиров не хватало, и вождь проявил «милосердие».

История жизни мужа и его родителей, рассказываемая им самим с легкой иронией, захватила Натали. Его голос словно обволакивал ее, она ощущала рядом с собой присутствие Уоллеса и на какие-то мгновения забывала о своем несчастье.

«В современной войне с применением танков, казалось бы, нет места для кавалерии, но красные генералы быстро уяснили, что стремительные рейды конников по германским тылам могут быть весьма эффективны, и мой отец в пятьдесят лет вновь был «на коне» и овеян славой.

Мы встретились. Это было свидание отца с сыном, которые никогда раньше не виделись друг с другом. На двое суток отец забыл про войну — ему дали отпуск, — и он целиком отдался радостному чувству того, что у него есть взрослый сын, с которым можно вести мужской разговор, охотиться, пить водку. Мне в жизни никогда не встречался такой буйный и восторженный человек. Я тоже был счастлив в те дни.

Весной сорок пятого года, буквально накануне падения Берлина, отец попал в плен к немцам. Нелепая случайность, конечно! Он слишком увлекся, слишком вырвался со своим эскадроном вперед, догоняя отступающих врагов… К счастью, его освободили из плена американцы.

К тому времени я достаточно хорошо узнал русскую действительность. Возвращенных на родину пленных ждала печальная участь, и я убеждал отца уехать со мною в Америку. Но президент Рузвельт и премьер Черчилль словно ослепли или нарочно спрятали голову в песок. Они не желали видеть, что творится на самом деле, и не слушали криков отчаяния и боли. Было ли это искреннее заблуждение или подлость жестоких политиков — историки до сих пор теряются в догадках. Во всяком случае, они выполнили данное Сталину обещание репатриировать всех русских военнопленных в Россию. Эшелоны увозили несчастных людей прямиком в советские концлагеря.

Мой Красный Казак знал, что ему грозит расстрел или тюрьма. Среди моих знакомых были влиятельные лица, но я получил твердый отказ.

Я смотрел, как поезд увозит отца в Россию. Стоящий с ним рядом в вагоне офицер с воплем ударил кулаком в окно, разбил его и тут же на моих глазах перерезал себе горло осколком стекла. Мой отец держался мужественно. Он хотел жить и на что-то надеялся. Но он был ранен в последнем бою и еще не излечился. Я знал, что зиму в сибирском концлагере ему не пережить…»

Уоллес замолчал. Мертвая тишина нарушалась только тихим шипением ленты. Натали казалось, что она слышит дыхание Уоллеса возле микрофона. Так продолжалось около минуты…

«Желание отомстить — это для дураков, ослепленных ненавистью. Надо жить будущим, а не прошлым. Изменить систему — вот это была бы настоящая месть! А для этого надо прежде всего разоблачить кровожадных чудовищ, показать миру их истинное лицо. Невежество Запада допустило гибель моего отца и миллионов других невинных людей. Черчилль и Рузвельт не желали знать, какое чудовище их союзник Сталин — пусть это остается на их совести… Но равнодушию и самообману должен быть положен конец…»

Снова послышался телефонный звонок, записанный на пленку.

«Простите, ребята, никак не могут оставить меня в покое!»

Щелчки выключения и включения, и вновь голос Уоллеса:

«…Кажется, я сегодня работаю, как диспетчер на АТС. Почему-то я вдруг понадобился очень многим… Я сам надел на себя ярмо… Я как крепостной у барина, который подгоняет меня кнутом. Но рабам тоже позволяют иногда отдохнуть… И тогда вы послушаете мой рассказ о том, как я родился заново и обрел цель, ради которой стоило жить. Два человека сыграли в моей жизни роль провидения. Первым был президент Гарри Трумэн, а много позже — женщина… Ваша мать, ребята! А сейчас пожелайте старику удачи! Черт возьми, везения — вот что мне надо!»

Далее шла чистая пленка. Натали выждала минуту и выключила магнитофон, поняв, что запись кончилась.

Их совместная жизнь прокрутилась в ее памяти, как кадры кинофильма: работа в «Котильоне», деловые встречи, нежный шепот в постели, приемы гостей и ужины в ресторане, букеты цветов, яхта, меха, его отлеты и прилеты… «Как там, в России?» «Без перемен… Царь, Сталин, президент… те же щи в том же котле… Но не тревожься: пока есть тайга, есть и меха…» Обычный бизнес, светская болтовня удачливого купца. И вдруг… такая страсть, такая болезненная причастность к российской действительности, и эта Люба, ее страх и отчаяние, и, наконец, этот потайной телефон…

8

После бессонной ночи Натали предприняла все возможное, чтобы выглядеть достойно при свидании с Любой. Поставив машину на стоянку, Натали заняла столик на открытой террасе «Хопкинс-Инн». Голые сучья облетевших деревьев, разрушив прежний уют для влюбленных парочек, давали возможность обозревать все окрестности для тех, кто опасался нежелательных наблюдателей. Натали чувствовала, что попала в странное положение — или следят за ней, или она сама должна выслеживать кого-то.

Машины заполняли стоянку, подвозя мужчин и женщин. Пожилых, облаченных в теплые осенние твидовые одеяния и весьма респектабельных. Официантка поинтересовалась:

— Вы кого-нибудь ждете?

— Я предупредила метрдотеля, но, может быть, он как-то упустил мою гостью? Посмотрите в баре. Возможно, там ждет женщина…

— Вы с ней незнакомы?

Вполне оправданный вопрос официантки смутил Натали.

— Как она выглядит?

— Вероятно, она очень привлекательна, — с глупым смешком сказала Натали и сразу же пожалела, что своим нервозным поведением возбуждает к себе излишний интерес.

— Я посмотрю, — услужливо согласилась официантка. — Вам подать еще что-нибудь?

— Виски со льдом и «перье».

Официантка кинула на нее удивленный взгляд и удалилась.

«Держи себя в руках! Иначе тебя примут за лесбиянку, брошенную подругой!» — подумала Натали. Но волнение и дрожь во всем теле не исчезали. Только неизвестная Люба могла пролить свет на тайны, которые так тщательно Уоллес скрывал от своей жены и собирался поведать только своим предполагаемым потомкам.

Натали в уме составила список вопросов. Кто такой этот миллионер, который рассмеялся, услышав про Валентинов день? Что Уоллес делал в России во время последнего своего визита туда? Замыкал список вопрос: «Какого черта и что тебе надо от него, Люба?» Все вопросы, конечно, глупые и чисто женские. Но ее муж убит, убийство не раскрыто, вдова обнаруживает потайной телефон и слушает женские голоса из-за океана — разве это не причина сойти с ума?

Красный «форд» влетел на стоянку. Натали заметила нью-йоркский номер и знак «зет», означавший, что машина взята напрокат. Спотыкаясь на высоких каблуках, женщина, выскочившая из машины, побежала по мощенной гранитными плитами дорожке. Она чуть не сбила с ног встретившего ее метрдотеля.

Натали была неприятно поражена. Женщина была молода — не старше двадцати пяти лет — и так вызывающе красива, что мгновенно приковывала к себе все взгляды. Ее нельзя было не заметить. Золотистые волосы, растрепанные порывами осеннего ветра, и маленький рот с полными чувственными губами. «Эти губы касались Уоллеса, его губ, его тела, его кожи…» От этой мысли Натали ощутила, что ее сердце останавливается. Она сейчас умрет от припадка глупой женской ревности к этой красавице. Ее костюм был от фирмы «Шанель», длинные стройные ноги выглядели как реклама колготок, высокая грудь ясно вырисовывалась под строгой одеждой.

Метрдотель указал ей столик, за которым ее ждала Натали, но посетительница медлила. Она огляделась вокруг. За считанные секунды Натали смогла оценить ее экипировку — от сумочки до туфель итальянского производства. Все было подобрано в тон серому костюму из великолепной шерсти.

— Извини, дорогая. Я всегда запаздываю.

Натали в растерянности смотрела на руку, протянутую ей. Незнакомка не носила перчаток. Золотые кольца сверкнули на солнце. Обручального кольца среди них не было. От нее исходил тонкий аромат дорогих духов. Сложенная газета была у нее под мышкой. Она села и положила газету на стол так, чтобы Натали видела колонку объявлений на последней полосе. Это были местные «Сельские новости».

— Черный кофе, пожалуйста, — сказала она подошедшей официантке.

Ее интонации были нежны и мелодичны, дружеское приветствие искренно, улыбка очаровывала, а глаза были холодными, как лед Арктики. Ее мысли были далеко отсюда. «Зачем она валяет со мной дурака? — подумала Натали. — Или она играет этот спектакль не для меня? Тогда для кого же?»

Они молча разглядывали друг друга, пока официантка не принесла кофе для Любы и напитки для Натали. Еще минута прошла в молчании. Люба медленно вскрыла обертку двух кусочков сахара, положила бумажки на газету, а сахар опустила в чашку.

— Я рада, что вы согласились встретиться со мной.

— Это так важно для вас?

— Да, — сказала Люба. Ее пальцы теребили жемчужину на цепочке.

— Почему?

— Более важно для мистера Невски.

Она произнесла это так тихо, что Натали едва расслышала. И все-таки Люба опасливо оглянулась.

— Что за игры вокруг имени моего мужа? Я не намерена в них участвовать!

— Я знаю, что вам тяжело.

— Что вам за дело до Уоллеса Невски?

Люба молча переводила взгляд с газеты, лежащей на столе, на Натали и обратно. Вероятно, эта газета оказалась на столе не случайно. Зрачки молодой женщины были неестественно расширены, словно она не спала несколько ночей подряд и держалась только на каких-то допингах. Из сумочки она достала портсигар. На пальце у нее Натали заметила желтое никотиновое пятно, какое бывает у заядлых курильщиков. Духи не могли отбить запах табачного дыма, которым была буквально пропитана ее одежда. Несмотря на внешнюю элегантность, Люба выглядела так, словно провела в пути, не раздеваясь на ночь, несколько суток. Зажигалка вздрагивала в ее руке, когда Люба старалась прикурить сигарету.

— Как прошел полет? — невинно поинтересовалась Натали.

— Терпимо.

— Откуда вы летели?

Люба проигнорировала вопрос Натали.

— Что Уоллес говорил вам обо мне?

— Ничего!

Люба пальцем передвинула на газете обертку от сахара, и Натали обратила внимание на ее неровные, словно обкусанные ногти.

— Пожалуйста, скажите мне…

— Мне нечего сказать. Я ничего о вас не знала, пока вы не позвонили. Вы часто звонили ему по этому телефону?

Люба не ответила. Она снова настороженно огляделась.

— Мой муж вернулся из России как раз в день своей смерти. Вы виделись с ним там, в России?

— Да, — еле слышно ответила Люба.

— Накануне отъезда кто-то звонил ему по этому телефону.

— Это была я, — прошептала Люба.

— И он поспешил уехать. Раньше, чем обычно. Пушной аукцион начинается позже…

— Я вызвала его.

— Зачем?

— По делу.

— Какому?

— Он знал некоторых людей. Он должен был переговорить с ними. Он был вхож… Вы понимаете слово «блат»?

— Влияние?

— Не совсем, но почти. Он мог найти подход к любому… — Люба помедлила, прежде чем продолжить: — Даже к члену Политбюро.

— К кому?

— К некоторым… — Люба опять сделала паузу, не решаясь произнести вслух пришедший ей на ум эпитет, и вдруг, набрав в легкие побольше воздуха, выдохнула: — Ко многим… К большинству.

Натали лихорадочно соображала. Неужели Уоллес в Москве вел себя, как мафиози, распахивающий ногой двери правительственных кабинетов?

— Он знал, кто из них работает «налево»… — произнесла Люба.

— Придерживается левых взглядов? — не поняла Натали.

— Вы меня не понимаете, — грустно сказала Люба. — Он вам привез что-нибудь?

— Что вы имеете в виду?

Люба явно нервничала.

— Сувенир. Какой-нибудь пустячок. Вспомните!

— Нет.

— Не может быть!

— Зачем мне сувениры из России?

— Он должен был привезти вам что-нибудь.

— Он привез билеты Аэрофлота. Мы собирались встретить в России Рождество!

— Как? — Глаза Любы от изумления еще больше расширились. — Разве он не знал, что это опасно?

— Почему?

— Да все потому же! — Люба умолкла, как капризный ребенок, не желающий больше играть в не интересную ему игру. Она жадно затянулась сигаретой, столбик пепла быстро вырос, упал и рассыпался по расстеленной на столе газете. Люба, вероятно, долго собиралась с духом, прежде чем спросить: — Он вам говорил о Миллионерах?

— Миллионерах? Каких? Нет! Я впервые услышала о каком-то миллионере от вас. Кто он?

— Это прозвище…

— Он миллионер на самом деле?

— Он вождь. По-вашему — босс, хозяин.

— Чей босс?

Люба решительно мотнула головой, отказываясь отвечать.

— Почему вы упомянули Валентинов день? Что это означает?

— День влюбленных… ваш праздник, 14 февраля. Я не ошиблась?

Натали заметила, что губы женщины шевельнулись. Она произнесла что-то едва слышно, то ли «Меня одурачили», то ли «Его одурачили».

Люба вновь отвернулась, рассматривая публику на террасе ресторана и машины на автостоянке. Там как раз в эту минуту припарковался черный «мерседес». Из него вышла респектабельная, хорошо одетая пара.

— Где здесь туалет? — вдруг спросила Люба, и, не дожидаясь ответа, вскочила, проскользнула между столиков, привлекая внимание мужской части посетителей, и скрылась в помещении отеля.

Натали глотнула поданный ей напиток. Она забыла положить лед в стакан, и неразбавленное виски заставило ее закашляться. Люба была привлекательна. Ревность жгла Натали сильнее крепкого алкоголя. Она угадывала вкусы Уоллеса. В молодости Диана Дарби была точно такой же… На скольких же фронтах трудился стареющий Уоллес? И еще развлекался порнографической «Жемчужиной» в уединении своего убежища в амбаре!

Официантка возникла рядом, как призрак из кладбищенского тумана.

— Леди что-нибудь будет еще заказывать?

— Я жду подругу.

— Блондинку в сером костюме?

— Да.

— Она уехала.

— Что?!

— Она попросила разрешения пройти через кухню…

Красный «форд», взятый напрокат, исчез со стоянки. Его место уже заняла другая машина.

Официантка стала убирать со стола, смела обертки от сахара.

— Вам нужна газета?

— Нет… Впрочем, оставьте. Не трогайте здесь ничего!

Сахарные крошки точно отмечали место в колонке бесчисленных объявлений, напечатанных мелким шрифтом. Уплатив по счету и расставшись с назойливой официанткой, Натали склонилась над газетой. Вряд ли, если б не поданный знак, она обратила бы внимание на одну строчку в колонке объявлений: «Незачем метать жемчуг перед свиньями. Жду в клубе…» Ничем не примечательная строчка, затерявшаяся в массе глупых объявлений провинциальной газеты.

Натали покончила со своим виски. Спиртное подстегнуло ее воображение. Совпадение явно было не случайным. «Жемчужины» в тайнике Уоллеса, жемчуг в газетном объявлении.

В вестибюле отеля Натали успела перехватить посетителей, при виде которых Люба бросилась в бегство.

— Извините, высокая блондинка, сидевшая за моим столом, вам незнакома? — Натали нашла в себе наглость обратиться с таким вопросом к респектабельной паре.

Мужчина и женщина посмотрели на нее с опаской, потом переглянулись. Перед ними явно была сумасшедшая…

— Прошу прощения… — сказал мужчина.

— Моя подруга испугалась, увидев вас…

Все участники сцены застыли, как восковые фигуры.

«Что я делаю? — сообразила Натали. — Они могут вызвать полицию. Неужели мне мало неприятностей?»

— Простите, простите, — бормотала она, воюя с вращающейся дверью.

Все смотрели на нее с недоумением, но ей чудилось в их глазах желание схватить ее.

Она нырнула в просторное нутро «кадиллака» Уоллеса, включила мотор. Прежде чем рвануть на полной скорости со стоянки, она оглянулась. Из черного «мерседеса», вызвавшего такую панику у Любы, служитель вытаскивал солидные чемоданы. Их владельцы, видимо, собирались осесть здесь надолго.

9

Натали устремилась в Нью-Йорк, стараясь сосредоточиться на дорожном движении, но одна мысль, вспыхнувшая в мозгу как молния, заставила ее резко притормозить и остановить машину. Лео Моргулис часто ездил с Уоллесом в Россию! Она тут же по радиотелефону «кадиллака» набрала его номер.

Лео терпеть не мог отвечать на телефонные звонки. Он считал, что каждая секунда стоит денег и незачем тратить драгоценное время на телефонную болтовню.

— Что тебе надо, Натали?

— Как дела?

Лео тяжело вздохнул.

— Меньше трепа, больше дела. Одни уходят, другие приходят. Нам есть из чего шить, тебе есть что продавать.

— Значит, врач сказал: пациент будет жить, если не умер?..

— Не старайся пересказывать еврейские анекдоты… Ты же их все равно перевираешь…

— Что тебе отдал Уоллес?

— Когда?

— Когда вернулся из России.

— Ты что, девочка, свихнулась?

— Я в своем уме.

— Мы встретились с ним на яхте. Ты не отходила от него. В чем ты меня подозреваешь?

— Я просто спросила.

— Будь осторожна, девочка. Выбирай слова. Старый Лео может обидеться. Я дал два миллиона долларов на Ленинградский пушной аукцион. Могу их вытащить из дела в любой момент, и ты останешься без трусиков…

— Ты дал ему деньги в долг?

— Ты медленно соображаешь, девочка. Я не принимаю подарков и никогда никому ничего не дарю. Поэтому я сплю спокойно. Два миллиона моих кровных денег связывают нас с тобой, девочка…

— Ты знаешь его русских друзей?

— Мне на них наплевать. Уоллес заводил там знакомства, а я платил ему за это. У каждого своя профессия. Он получал доллары за свою благородную седину и хорошо подвешенный язык… и за связи.

— Но все-таки… О ком-то ты слышал? Из «Союзпушнины»?

— Мои изделия покупают все, кто блюет миллионами долларов: и техасцы, и саудовские арабы. Всех не упомнишь!

— Ну пожалуйста, вспомни!

— Там есть один генерал, который забавляется…

— Чем?

— Разводит пушных зверушек. Ему все позволено… Он нахапал себе земли больше, чем когда-то король Франции… Под физкультуру… тренировку олимпийских команд и заодно шлюх… Уоллес там здорово наклюкался ихним пойлом — водкой… Они все шутили: еврей, а пьет, как русский казак.

Отец встретил Натали неприветливо.

— Выглядишь, как привидение, — бросил он и повернулся к ней спиной.

— Я не могу спать! — Ее объяснение было обращено в пустоту.

Каждый вечер Ричард Стюарт появлялся в своем клубе облаченный в безукоризненный костюм и напивался там до чертиков, глотая одну порцию мартини за другой и добавляя туда джин из фляжки, спрятанной в кармане клубного пиджака. В семейном кругу он слыл вынужденным трезвенником, подорвавшим свое здоровье на дипломатической службе.

Натали давно угадала его «обратную сторону луны». Он разваливался на ее глазах, хотя был ровесником Уоллеса.

Она решила потратить время на клубный обед с отцом, надеясь выведать у него хоть какие-нибудь малоизвестные детали о деятельности Уоллеса в России. Отец окинул ее взглядом. Он был не очень трезв, но зато очень проницателен.

— Ты потеряла в весе шесть фунтов. Ты не спала уже пару ночей, несмотря на снотворное. Ты губишь себя. Я не прав? Ты не задумываешься, что ждет тебя в будущем?

— Я только и думаю о своем будущем.

— Тогда подумай о сегодняшнем дне…

— Сегодня уже прошло… Завтра наступит утром…

— Вот и подумай, что ты предпримешь утром.

— Папа! Я никогда не просила тебя помочь мне в бизнесе…

— Правильно. Я не разбираюсь в бизнесе.

— Но сейчас я тону… Брось мне спасательный круг!

— У меня его нет.

— Есть. Акционеры из семьи Стюартов уважают твое мнение. Скажи им, что ты веришь в меня.

— А разве я в тебя верю? — лукаво улыбнулся отец.

— Притворись!

— Я не смогу.

— Ты дипломат.

— Я уже давно не дипломат! — рассмеялся он с горечью.

Когда-то он написал книгу о деятельности советских шпионов под прикрытием дипломатических служб с указанием конкретных фамилий. На него ополчились и Советы, и госдепартамент. Его назвали поджигателем войны, клеветником и маньяком, одержимым шпиономанией. С тех пор его карьера пошла под откос. Он сполз, как потерпевший крушение поезд, в глубокий сырой овраг, а сверху на него навалили пласты грязи.

— Если наши родственники начнут продавать акции, акулы тотчас проглотят контрольный пакет, и я останусь не у дел.

— Я тоже не у дел и… прекрасно себя чувствую.

— Я тебе не верю, папа!

— Я говорю, что думаю…

Натали была готова выплеснуть отцу все, что открылось в последние дни. Наверное, он мог бы разобраться в этом запутанном клубке — тайный телефон, порнографическая книжка под названием «Жемчужины» и «жемчуг перед свиньями» в газетном объявлении… И сбежавшая вдруг из ресторана истеричная русская женщина!

Ведь он умница и к тому же бывший дипломат. Он может разобраться в ситуации. Она посмотрела в лицо отца, самого близкого ей человека после Уоллеса, и поняла, что он ничем не захочет ей помочь. Он был слишком скептически и иронично настроен.

— Перекуси со мной, дочь! Скрась мое одиночество. И отпразднуй освобождение от цепей, которые ты сама на себя надела.

— Я не собираюсь их сбрасывать.

— Страшнее всего в жизни сидеть на троне, который шатается под тобой… Короли и цари, не пожелавшие вовремя смыться, поплатились головой.

— И ты предлагаешь…

— Бежать без оглядки. Переписать жизнь заново, с чистого листа.

— Уоллес Невски был для меня всем. Ты советуешь стереть память о нем?

— Советую. Настоятельно советую.

«Он что-то знает», — подумала Натали.

— У тебя есть что-то конкретное предложить мне взамен? — притворяясь наивной, спросила Натали.

— Государственную службу. Стюарты из поколения в поколение служили Соединенным Штатам. С твоим знанием русского языка ты найдешь себе место в госдепартаменте.

— В этом змеином гнезде, как ты его называл?

— Не все змеи ядовиты.

— Я избрала другую профессию.

— Профессию скорняка? Какой вам воротничок угоден, мадам? Из белочки? Из лисички? — Торговля пушниной — это миллиардные обороты… Это международная сеть…

— Рыбка попалась в сеть… Рыбку съели рыбаки или бросили кошкам!

— Твой сын и мой брат Майк поддерживает меня. Он хочет возглавить дело.

— На Майка я давно махнул рукой, — грустно сказал Стюарт-старший. — Ему не найдется места в самой дрянной команде. Любой шкипер спишет его на берег в первом же порту. Но ты для меня… — Ричард Стюарт замолк, подбирая слово. — Ты для меня… все мое достояние… След, который я оставлю после себя на земле.

Он был не трезв, но и не пьян. Он был серьезен как никогда. У Натали слезы подступили к глазам. Но тут же Стюарт все испортил.

— А ты вляпалась в этот еврейский бизнес!

— Бизнес интернационален!

— Но он тоже пахнет. Я чувствую, как пахнут греческие судовладельцы и япошки-электронщики. И скорняки-евреи.

— Ты прав, я согласна. Тебе нравится, чем пахнут твои друзья по клубу. Они, как герои Джона Уэйна, пахнут порохом, потом и лошадиным навозом. Они мечтают напялить на себя старые рыцарские латы, как ублюдочные европейские аристократы — Анжу, Валуа, Бурбоны… Кишка тонка, господа! Кровь жидкая! Граф Дракула оголодал бы в вашем клубе!

Отец расхохотался, и это было признаком того, что он оценил темпераментный монолог дочери. Без всякого заказа ему поставили на стол новую порцию «бурбона» со льдом, и он тут же осушил бокал до дна. Натали поняла, что отец сознательно убивает себя. Обсуждать с ним прошлое было бесполезно, надо было торопиться, чтобы успеть извлечь из его памяти хоть какую-либо информацию.

— Уоллес рассказывал тебе о России? — Я и так знаю Россию, будь она проклята!

— Ты там давно не был…

— Что может знать о России еврей-меховщик? Пушной аукцион в Ленинграде, пьянки, банкеты, балерины-проститутки?

— У него был «блат» даже в Политбюро.

— Ха-ха-ха! — Раскаты саркастического хохота нарушили благопристойную тишину обеденного зала клуба. Ричард Стюарт от души веселился.

Натали решила не пропустить собрание своего клуба. Клуб «юмористок» был ее детищем. Она придумала название и вложила деньги и энергию в его создание и процветание. Выпускницы школ менеджеров, выброшенные, как воздушный десант, в джунгли нью-йоркского финансового бизнеса, поклялись регулярно собираться, обмениваться информацией, поддерживать друг друга и плести паутину, которая со временем опутает Уолл-стрит. Старость отдает власть в руки молодости, то есть молодых женщин — членов клуба «юмористок». За столом поглощалось неимоверное количество пирожных и напитков. Все, что здесь говорилось, подвергалось насмешкам, не откладываясь в памяти. Идея Натали — выпускать меховые изделия для удачливых и деловых женщин — родилась именно здесь после веселой беседы и большого глотка ирландского виски. Взрослые мальчики с солидными чековыми книжками приглашались чуть позже. Это тоже были подающие надежды ребята. Их роль заключалась в том, чтобы немного потанцевать с девушками, проводить их домой и предложить свою руку и сердце, если того пожелает их избранница. Почти каждая из подруг Натали по клубу обрела свое место под солнцем, а Линн Браун стала ее адвокатом. Натали надеялась, что эта женская «мафия» в скором времени станет влиятельнее, чем гангстерская или правительственная. Однажды новость, шепотом переданная Натали ее подругой, позволила ей нагло войти в личный кабинет главы банка, где она служила, и заставить его пойти на риск. Риск оправдался, король наградил «гадалку», рейтинг Натали круто пошел вверх…

По поводу брака Натали с Уоллесом Невски и образования фирмы «Котильон» был созван срочный военный юмористический совет.

— Зачем тебе этот старый пархатый еврей-скорняк?

— В торговле пушниной нет законов… Закон тайги — медведь-хозяин… — Это говорила Линн Браун, специально выучившая русскую поговорку.

— Втроем вам будет тесно в одной постели с Дианой Дарби!

Но тогда Натали была непреклонна и убедила подруг в своей правоте. В этой дружеской компании тебя могли раздеть донага, обмазать дегтем, обвалять в пухе и перьях, сжечь на кресте и протянуть руку, если ты тонешь, приласкать, успокоить, дать миллионный кредит без залога.

Когда Натали появилась в неприметном кафе «У Нелл», где они собирались, все встретили ее ритуальным молчанием как вдову. После глотка спиртного перешли к насущным делам. Натали была в центре внимания.

— Давайте подумаем, что делать с Натали? — начала свою речь Линн Браун, раскрасневшаяся от выпивки.

— Почему вы начали с меня? — протестовала Натали.

— Потому что ты в заднице! — закричали хором респектабельные молодые женщины с Уолл-стрит.

— Натали держит в руках «Котильон», — продолжала Линн Браун. — И ни за что не выпустит вожжи, хотя колесо уже сломалось и повозка вот-вот разлетится в щепки. А почему она в заднице? А потому, что уже давно конкуренты ее фирмы продают изделия дешевле, чем «Котильон». Узкоглазые азиаты работают за центы, а евреи за доллары. На чем держался «Котильон»? Ответ: на качестве сырья, купленного в России Уоллесом. Что, другие купцы — дураки или дилетанты? Им что, трудно слетать в Ленинград на пушной аукцион? Нет! Они не дураки и не дилетанты! Они знают, что им бесполезно тягаться с Уоллесом. Там было все куплено им! Там был блат.

Линн продолжала говорить, но какое-то помутнение охватило Натали. Голова ее закружилась. Проклятое слово «блат», впервые услышанное ею из уст Любы, повергло ее в нокаут. Как будто она лежала, распростершись на ковре ринга, а безжалостный рефери отсчитывал: «Один… два… три…» И как боксер, поверженный ударом, но имеющий еще силы продолжить схватку, она резко прервала речь Линн Браун:

— Если вы надеетесь купить акции «Котильона», девочки, то вот вам… — Натали сделала пальцами непристойный жест. — Они не продаются! Вот вы их получите!

Ни речь Линн, ни поведение Натали не шокировали компанию. Это был их обычный стиль общения. Все смешно в этом мире и все относительно: и приобретения, и потери. Дела «Котильона» стали предметом легкой словесной игры, словно партия в теннис в уик-энд в перерыве между купанием в бассейне и коктейлями.

В дверях появился Кенни Уилсон, смущенный присутствием такого количества подвыпивших возбужденных красоток. Натали инстинктивно почувствовала, что чей-то взгляд выискивает ее в толпе. Она обернулась. Кенни поманил ее пальцем. Слегка покачиваясь, она подошла к нему. Они вышли в прохладный вестибюль. Он протянул ей отпечатанный на ксероксе список.

— Извини, Натали, но ты просила сделать это срочно.

«Разве я просила?» — чуть не вырвалось у Натали восклицание. Она с трудом сдержала себя. «Разве я давала Кенни какое-то задание? Значит, я не в себе!» Она заставила себя сосредоточиться на документе. Денежные переводы за телефонные разговоры с отделением Манхэттен-банка в Ист-Сайде, с Гринвичем, Принстоном, Вашингтоном. Счета оплачивались через контору какого-то юриста, а потом пересылались Уоллесу.

— Ты знаком с этим юристом?

— Нет, мэм… Но я знаю, на кого он работает. На Джеффа Джервиса.

Уоллес никогда не упоминал такую фамилию ни в одном разговоре.

— Номер телефона, который вы мне назвали, оплачивается этим юристом.

«Спасибо, Кенни! У тебя выучка ищейки из ФБР. Но разве я приказывала тебе копать? Или я была в бреду? Я лунатик, расхаживающий по крышам? Когда я назвала тебе номер телефона, или ты на всякий случай засек, откуда я звонила?» — думала Натали.

В начале восьмидесятых годов имя Джеффа Джервиса не сходило с первых полос газет. «Человек, сделавший себя сам». Миллиардер, сколотивший состояние из воздуха, коллекционер произведений искусства, удачливый любовник, предмет охоты известных и честолюбивых женщин. В него вкладывали деньги, он возвращал их с процентами, в него вновь вкладывали, и пирамида росла… Жесткие реформы эпохи Рейгана не поколебали его позиции. Он выскользнул из цепких рук налоговой полиции прямо в объятия президентских советников и стал своим человеком в Белом доме. Он щедро раздавал советы, куда поворачивать правительственный корабль, и ловко избегал скандальных разоблачений. Ирангейт и прочие аферы его не коснулись. Он остался незапятнанным, как невинный агнец. За что ему платил Уоллес? За услуги или за молчание? Суммы переводов были небольшие. Похоже, это действительно счета за телефонные переговоры. Но почему оплата за потайной телефон производилась через юриста Джервиса? Натали терялась в догадках. Кенни, по всей видимости, тоже был озадачен. Она поблагодарила его и вернулась в зал, где разгоряченные «юмористки» шумно состязались в остроумии.

— Друзья! — объявила Натали. — Как ни приятно ваше общество, но мне надо срочно сматываться отсюда.

Молодые женщины возмущенно запротестовали.

— В чем дело, Натали?

— Я оставила собаку в деревенском доме, — тут же с ходу она выдумала причину. — Я должна туда вернуться.

— Что за собака? Ты завела собаку?

Одна ложь тянула за собой другую.

— Это соседский пес. Рыжий сеттер. Он повадился забегать ко мне, и я одолжила его на время у хозяев.

— Зачем он тебе?

— Мне было с ним не так тоскливо… Но я как-то упустила из виду, что его нужно кормить и выпускать на прогулку.

— Позвони женщине, которая у тебя убирает, или парню, подстригающему твой газон…

— Пес не впустит их в дом.

— Он что, так свиреп?

— Глупости! — сказала Линн Браун, видевшая рыжего сеттера. — Они вполне справятся с этой собакой.

— Останься, Натали! — упрашивала ее Лаура Дрейк. — Тебе будет интересно. Мы тут обсуждаем поведение Дианы Дарби.

Имя Дианы почему-то сразу напомнило Натали о Любе. В памяти всплыли облако золотистых волос, расширенные в испуге глаза. Как красива и молода эта Люба! Натали почувствовала, что истерические рыдания уже подступают к горлу. Надо немедленно спасаться бегством. Она с трудом изобразила на лице жалкое подобие улыбки.

— Не сердитесь, девочки! У вдовы могут быть свои причуды. Отпустите меня! Мы скоро вновь увидимся!

По пути она заехала на Шестьдесят четвертую улицу, где жил Джефф Джервис. В окнах большого каменного особняка было темно. Высокая ограда с массивными железными воротами отделяла здание, чем-то напоминающее по архитектуре Белый дом, от улицы. Ветер шевелил осенние ветви деревьев в саду… Джефф Джервис, вспомнила Натали, имел большие связи в Советском Союзе. В эпоху введения эмбарго на поставки Советам газовых труб он вел какие-то переговоры, способствовал тому, что затея с эмбарго провалилась. За это коммунисты были ему очень благодарны. Он пошел по стопам Арманда Хаммера.

Джервис тоже был для русских неким подобием Хаммера. Как и Хаммер, и Уоллес, он свободно летал в Россию и обратно. Перелетная птица, которой «железный занавес» был нипочем. Истинные мотивы его вояжей были окутаны туманом. Над водой возвышалась только малая часть айсберга. Остальное скрывалось в таинственных глубинах.

Наверное, с минуту Натали рассматривала владения Джервиса. Неожиданно ворота бесшумно раздвинулись и оттуда выехала машина с гербом на дверце. Притормозив возле Натали, охранник в форме покинул водительское место и посветил ей фонариком в лицо.

— Нуждаетесь в помощи?

Натали рассерженно отвернулась от бьющего в глаза света.

— Нет, спасибо.

— Тогда проезжайте!

— Вы что, коп?

— Да.

— По-моему, я ничего не нарушила и остановилась на общественной земле.

В этот момент еще одна машина подкатила от дома к воротам. Электрический мотор вновь раздвинул стальные створки, мощный «мерседес-бенц» вырвался на дорогу и со скоростью ракеты исчез в ночи. Натали успела разглядеть знакомое по газетным и журнальным фотографиям лицо. Острый и загнутый, как ястребиный клюв, нос, впалые щеки, длинные тонкие брови, как две черты, проведенные углем на мертвенно-бледном лбу.

За рулем «мерседеса» был сам Джефф Джервис.

— Вам нечего здесь прохлаждаться, — грубо сказал полицейский. — Если вы еще раз попадетесь мне на глаза, пожалеете!

Натали молча проглотила обиду. Полицейский сел в машину, газанул, ворота раскрылись, и он скрылся из виду.

Натали вздумала было последовать за «мерседесом», но, пока она разворачивала «кадиллак» Уоллеса, всякая надежда догнать Джервиса улетучилась. Она вновь повернула на север, направляясь в коннектикутский дом и размышляя по дороге, с кем бы она могла поделиться своими открытиями.

Ночью Натали внезапно проснулась. В испуге она вся обратилась в слух. Она не понимала, что могло ее разбудить. Четверть мили размытого дождями проселка отделяли ее от шоссе. Натали была одна в пустом доме. В напряжении она ждала повторения встревожившего ее звука. Это мог быть щелчок переключателя морозильника на кухне, но холодильник молчал. Водопроводные трубы тоже вели себя тихо. Светящийся циферблат часов показывал три часа ночи.

Она уже не могла уснуть и снова начала перебирать в памяти последние события: потайной телефон, появление Любы и стремительное ее исчезновение, секретное послание через газету, скрытная продажа яхты… — сплошные секреты и тайны. И как это связано с убийством Уоллеса?

Она услышала шум внизу. Как будто кто-то уронил на пол раскрытый журнал. Страницы его прошелестели в тишине.

«Воображение слишком разыгралось, — подумала она. — Надо взять себя в руки, а то можно свихнуться окончательно». Но старый сеттер, спавший рядом с кроватью, тоже насторожился. Он издал легкое рычание. Натали опустила руку и сжала дрожащими пальцами пасть собаки, чтобы та не залаяла. В доме вновь воцарилась тишина. Может, это пустые страхи? Ведь никто не мог проникнуть в дом. Окна и двери надежно защищены охранной сигнализацией. И словно в ответ на ее размышления послышался шорох. В гостиной находился кто-то неизвестный.

10

В темноте Натали нащупала телефон. Номера она помнила наизусть: 911 — городская полиция, 888 — дежурная служба на случай взлома и повреждения сигнализации. Диск аппарата при снятии трубки должен был слабо осветиться. Не было ни света, ни гудка в трубке. Телефон был мертв. Опершись на локоть, она замерла, борясь с подступающей паникой. Уоллес был предусмотрителен и, как раньше казалось Натали, излишне заботился о мерах безопасности против чьего-либо нежелательного вторжения. Теперь она была ему благодарна — в ящике ночного столика был дублирующий аппарат и кнопка экстренного вызова охранной службы. Она выдвинула ящик. Сердце ее стучало, словно подковы по булыжной мостовой. Кнопка должна была светиться зеленым светом. Она не светилась. На всякий случай Натали с силой нажала на нее, заранее зная, что все это не даст никакого результата. Провода были перерезаны. Если это сделал вор, то сигнализация должна была тут же сработать автоматически. Это было заложено в программу — так говорилось в инструкции. Но обещания остались обещаниями. В эту ночь автоматика почему-то отказала.

Натали сползла с кровати на пол. Ей казалось, что она производит ужасный шум. Простыни шуршали, как листва в бурю. Под кроватью Уоллес держал галогенный фонарь. Тяжелый металлический предмет в руке придал Натали мужества. Она положила его рядом с собой на постель, палец она держала на выключателе. Затаив дыхание, она вновь прислушалась. Может быть, ночной посетитель удовлетворился столовым серебром из комода и отправился восвояси? А если он не один? Если грабители вздумают обойти все комнаты и поднимутся наверх?

В подтверждение скрипнули перила у подножия лестницы в холле. Они всегда скрипели, когда кто-то брался за них рукой. Натали вскочила с постели. Кровать тоже жалобно скрипнула. Пес продолжал тихонько рычать. Натали отворила шкаф и достала оттуда мелкокалиберное ружье с оптическим прицелом, которое Уоллес купил когда-то для войны с мускусными крысами, разрывающими цветочные клумбы. Им очень нравились сладкие корни, и Натали безуспешно пыталась подстрелить хоть одного вредителя. Махнув рукой, она оставила эту затею и не притрагивалась к оружию уже второй сезон. Оно оказалось на месте. Там же хранилась коробка с патронами. Она расстегнула «молнию» на пластиковом чехле, зарядила на ощупь полный магазин. Теперь она была во всеоружии: в одной руке тяжелый фонарь, в другой — ружье.

Скрип на лестнице повторился. Натали вернулась к кровати. Управиться одновременно с фонарем и огнестрельным оружием было трудно. Она выдернула пояс из своего халата и накрепко привязала тяжелый фонарь к ружью. Теперь она могла включить фонарь и сразу же нажать на курок. Она направила ствол в сторону двери, но тут ее охватили сомнения в правильности своих действий. Если грабитель тоже вооружен, он станет стрелять, как только она включит свет. Значит, она должна выстрелить первой. Ну, а если она не решится? Она-то и в крыс не решалась стрелять, она не могла нажать курок, видя перед собой хоть и мерзкое, но живое существо.

В щели под дверью мелькнула полоска света. Грабитель пользовался ручным фонариком и, вероятно, водил лучом по лестнице. Будет ли он обыскивать все спальни? Скорее всего будет. Когда он откроет дверь, то прежде всего посмотрит на кровать. Значит, надо спрятаться от него, не выдать ему своего присутствия. Она накрыла стеганым одеялом смятые простыни и подушку. Потом она вместе с собакой прокралась в угол комнаты рядом с дверью. Дверь открывалась наружу, и они имели возможность спрятаться за ней, но Натали надеялась разглядеть ночного гостя прежде, чем он заметит ее.

Дверная ручка повернулась. Дверь открылась. Желтое пятно упало на ковер, потом поднялось, осветило кровать и поползло по стенам.

Натали включила свой фонарь. Яркая белая вспышка мгновенно залила всю спальню нестерпимым для глаз светом. Будто взорвался сгусток раскаленной солнечной материи. Человек, стоящий на пороге, пошатнулся и издал сдавленный крик. Натали пыталась нажать курок, но палец ее не слушался. Она не могла пересилить себя. Неясная фигура в дверях как-то странно изогнулась. Рука взметнулась вверх, прикрывая лицо от слепящего света. Человек отступил на лестницу и тут же раздался грохот. Он споткнулся и покатился вниз по ступенькам. Пес вдруг разразился бешеным лаем и кинулся в погоню.

— Возьми его! Возьми! — крикнула зачем-то Натали.

Ярость победила в ней страх. Она последовала за псом. Собака уже лаяла на крыльце. Входная дверь была распахнута, и ледяной ветер гулял по дому. Отчаянный вопль прозвучал в саду. Освещенный белым потоком света из галогенного фонаря, грабитель бежал по лужайке, потом, продираясь через кустарник, скрылся из виду. Натали услышала, как хлопнула дверца машины и завыл мотор. Она подняла ружье с привязанным к нему тяжелым фонарем, прижала приклад к плечу. Шины буксовали на сырой земле. С грохотом разлетался мелкий гравий. В оптическом прицеле Натали увидела, как машина наконец сорвалась с места. Момент был упущен. Она так и не смогла заставить себя спустить курок. В последнюю секунду она высветила лучом номерную табличку над задним бампером машины — ZIN 369!

— Запомни номер, песик, запомни! ZIN 369! — Натали задыхалась от бега и волнения. — Мы поймаем этого мерзавца! Мы его выследим. Мы с тобой его здорово напугали…

Она опустилась на колени прямо на мокрую траву и обняла разгоряченного ночной охотой пса. Бока старого сеттера возбужденно вздувались. Он тоже тяжело дышал, вывалив из разинутой пасти длинный язык, с которого стекала слюна.

Они вдвоем вернулись в дом. Заперев дверь на засов, Натали сделала несколько шагов по прихожей и вновь побежала к двери проверить, заперта ли она. Натали и в третий раз возвратилась в прихожую и опять тщательно обследовала засов. Уже никакие запоры не казались ей надежными. Боясь тишины, она говорила вслух, обращаясь к единственному слушателю — рыжему сеттеру:

— Z означает, что машина взята напрокат в Нью-Йорке. Воришка из Коннектикута вряд ли стал бы арендовать и гнать автомобиль из Нью-Йорка. Весьма странный вор! Что ты об этом думаешь, псина?

Белоснежный сверкающий фургон без каких-либо эмблем и надписей на стенках припарковался возле универмага «Ральф Лорен» на Медисон-авеню. Перед ним остановились две маленькие автомашины без опознавательных знаков, и две точно такие же машины стояли позади фургона в то время, как водитель и его помощник сняли замки со стальных дверей, открыли двери, протянули ленту транспортера через тротуар и начали переправлять запечатанные тюки с меховыми изделиями в складское помещение отдела верхней одежды универмага. Люди, наблюдавшие за разгрузкой, были снабжены радионаушниками подобно агентам секретных служб.

Пятая автомашина была припаркована чуть в стороне. Когда из нее по радио поступали указания, некоторые из охранников, следуя им, передвигались, меняя свое местоположение на улице… Командовал всем этим Кенни Уилсон. Он был очень удивлен, когда вдруг увидел склонившуюся к его машине Натали Стюарт-Невски. Она постучала по стеклу. Он тут же отпер дверь и впустил ее в машину.

— Приветствую вас!

— Не возражаете, если я чуть понаблюдаю за разгрузкой?

— Конечно. Почему бы нет, миссис Невски? Извините, одну секунду!

Он поднес к губам передатчик.

— Пит, сделай внушение этому новичку. Он глазеет на девушек, а должен наблюдать только за перекрестком с Пятнадцатой улицей.

Отключив передатчик, он с улыбкой повернулся к Натали.

— Рад вас видеть! Приехали в Нью-Йорк за покупками?

— Кенни, — серьезно спросила Натали, — тебе нравится работа в «Котильоне»?

Уилсон немного растерялся.

— Разумеется…

— Ты не собираешься ничего менять в своей жизни?

— Говорите яснее, миссис. Может, я не располагаю той же информацией, что и вы?

— Я объясню тебе, почему я так спросила. Мы с Уоллесом кое о чем беседовали как раз накануне его гибели. Последнее время у нас не было порчи и хищений товара, как раньше. Мне нравится, как ты организовал охранную службу.

Кенни Уилсон опустил голову. Он всегда смущался, когда его хвалили.

— Мы тогда решили — и я не отказалась от этой мысли — организовать при фирме особую охранную службу, услугами которой за плату пользовались бы все меховщики, поддерживающие связь с «Котильоном». Самостоятельно содержать солидную охрану им не по карману. От потери мехов мы все равно терпим убытки. Я хочу знать твое мнение!

— Это значит — нанять еще людей?

— Конечно. Если ты согласен, изложи на бумаге свои соображения и составь примерную смету дополнительных расходов и доходов от аренды. Я уверена, что мы в любом случае не прогадаем!

— О'кей!

— Договорились. Теперь у меня к тебе личная просьба.

Кенни не без лукавства глянул на Натали.

— Опять что-нибудь по поводу оплаты за телефон?

— Нет. Возникла другая проблема.

— Я готов ради вас на все, миссис Невски… если… это в пределах закона.

— Я не прошу тебя нарушать законы. — Она помолчала. — У тебя сохранились друзья по твоей прежней работе?

— Да, мэм.

— Они согласятся тебе помочь?

— Смотря что надо сделать. Адреса, номера телефонов, счета в банках — это в их компетенции…

— Я оплачу все расходы… Я думаю, тебе понадобятся наличные.

— Для начала не так много. Я, правда, не догадываюсь, в чем ваша проблема. Может быть, вообще деньги не нужны. Мы не делаем друг другу подарков, но и не торгуем услугами. Каждый коп или агент знает, что когда-нибудь наступит его черед уходить со службы, а я тот человек, который может дать работу.

— Прекрасно. Вот номер автомашины. Я хочу знать, кто пользовался ею вчера.

— Похоже, ее брали напрокат. Если это как-то связано с убийством мистера Невски, вы должны обратиться в полицию.

Он пристально посмотрел на Натали, словно пытался прочитать ее скрытые мысли.

Натали раздраженно вздернула голову.

— Я сама решаю, как мне поступить. Ты знаешь, Кенни, какую войну я веду, как мне нужна поддержка инвесторов. Если газетчики пронюхают, что у полиции есть какие-то новые сведения, мы снова попадем на первые полосы. И свистоплястка вокруг «Котильона» возобновится с новой силой…

Уилсон покачал головой.

— Я сделаю для вас то, что вы просите, хотя мне это не душе.

— Спасибо, Кенни. И не забудь про мое предложение. Мы будем черпать деньги пригоршнями.

Кенни не тратил лишних слов, а был человеком дела. Уже в середине дня Натали получила от него записку.

«Голубой «форд» ZIN 369 Нью-Йорк. Прокатная контора «Авис». Клиент — Марго Клейн. Адрес: 13-й жилой комплекс Барбазон, Лондон. Телефон: 248-35-48. Машина возвращена утром. Претензий не имеется».

Опять женщина. Сердце Натали бешено забилось. Она сразу же подумала о женщине, стрелявшей в Уоллеса. Она не разглядела человека, вторгшегося к ней в дом, увидела только широкое пальто и низко надвинутую шляпу. Это вполне могла быть женщина.

В Лондоне было десять вечера.

— Алло! — откликнулся женский голос.

— Пожалуйста, позовите к телефону Марго Клейн.

— Она все еще в Нью-Йорке. Не смогла вылететь.

— Почему?

— А вы не знаете? Бедняжка попала в больницу.

— Что с ней?

— Кажется, поскользнулась на какой-то лестнице.

— Я навещу ее. Где она?

Название госпиталя было знакомо Натали. Она навещала там одного из своих многочисленных родственников — дядюшку Норберта, который периодически укрывался в госпитале, чтобы уйти от мирских соблазнов и освободить организм от чрезмерного количества выпитого им спиртного. Это было спокойное приличное заведение. В просторном холле отделения «Скорой помощи» царила тишина. В регистратуре подтвердили, что Марго Клейн находится здесь, но, когда Натали, дрожа от волнения, отворила дверь в палату, то сразу решила, что Кенни Уилсон ошибся.

Женщина лет шестидесяти дремала перед телевизором с выключенным звуком. Она была плотного сложения и крепка на вид, но невозможно было представить ее крадущейся по темным комнатам с револьвером в руке. Натали сверилась с карточкой у изголовья кровати. Действительно, Марго Клейн. Ее соседка по палате выглядела еще старше и храпела вовсю. Марго Клейн пробудилась внезапно, но никакой тревоги не отразилось на ее лице. Она с невинным удивлением разглядывала Натали, явно не узнавая ее.

— Что? Уже время принимать лекарства?

Натали протянула ей листок бумаги с текстом, отпечатанным Кенни Уилсоном.

— Что это такое, дорогая? Я не вижу без очков.

Ее английский был безупречен, но чувствовалось, что это не родной ее язык. Очевидно, она явно старательно изучала его где-нибудь в Оксфорде, пытаясь овладеть самым совершенным произношением.

— Это сведения о найме вами машины, на которой вы приехали в Коннектикут, чтобы вломиться в мой дом.

— Прошу прощения?..

— Вы обратились в госпиталь по поводу ушибов и двух сломанных ребер… Вы получили эти травмы, упав с лестницы в моем доме.

— Представления не имею, о чем вы говорите! — Оксфордское произношение стало еще более оксфордским. — Сестра! Сестра!

— И я рада была узнать, что моя собака все-таки здорово покусала ваш зад!

Марго Клейн выдала себя, нечаянно бросив обеспокоенный взгляд в сторону спящей соседки.

— Я ничего пока не сообщала полиции. Честно говоря, ваш возраст меня удивил… Но, если вы мне не скажете, зачем вы пробрались в мой дом, то я…

Старая женщина вздохнула.

— Миссис Невски. Я все вам скажу. Я миссис Невски!