Женщины Флетчера

ГЛАВА 22

Рэйчел еще долго смотрела на дверь комнаты, не смея поверить тому, что услышала. Гриффин Флетчер любит ее – это невероятно!

Она вспомнила о маленьком пакете, который он дал ей, и дрожащими пальцами вскрыла его. В обертке из коричневой бумаги лежал изящный золотой браслет, с которого свисал один золотой брелок – крошечная, выполненная с удивительной тонкостью пила.

Рэйчел засмеялась, потом заплакала. А потом она надела браслет на запястье и стала любоваться им, повернув руку так, чтобы струящийся в окна свет заиграл на поверхности металла, заставив его гореть как огонь. Гриффин действительно любит ее, и та ночь любви в лагере лесорубов значила для него столько же, сколько и для нее. Подтверждением этого был крохотный золотой брелок.

Рэйчел уснула, а когда пробудилась, в доме было совсем темно. На один ужасный момент она испугалась, что ей лишь приснилось, как Гриффин объяснился ей в любви; но тут девушка вспомнила о брелке, поискала его рукой – он был на месте, свисал с ее запястья. Она провела пальцем по зубцам крошечной пилы.

Рэйчел протянула руку и зажгла лампу у изголовья кровати. У нее остались в памяти слова Гриффина, у нее остался браслет; сам Гриффин уехал. Ей казалось, что его отсутствие эхом отдается по всему дому О'Рили подобно звуку огромного печального колокола.

Неделя. Он обещал вернуться через неделю. Рэйчел вытерла слезы, которые выступили на ресницах, и когда Джоанна внесла на подносе ужин, Рэйчел заставила себя весело улыбаться.

Возможно, ощутив охватившее Рэйчел чувство одиночества, хотя и тщательно скрываемое, Джоанна присела рядом и молча вязала, пока девушка ела. После этого Джоанна достала с полки под окном книгу и начала тихо читать «Сон в летнюю ночь».

Рэйчел задремала, а когда пробудилась от собственных снов, июнь принес с собой лето, и она решила, что изо всех сил будет стараться быстрее поправиться.

Казалось, любовь Гриффина, вместе с этим совершенно особенным браслетом, сотворила какое-то необъяснимое чудо. На следующее утро Рэйчел чувствовала себя настолько лучше, что смогла ненадолго вставать. А через день она поправилась до такой степени, что, немного поворчав, доктор О'Рили разрешил ей отправиться на короткую прогулку в экипаже вместе с Джоанной. Но почти одновременно с огромной радостью эта перспектива вызвала у Рэйчел и отчаяние – у нее не было ничего нового из одежды. Она шепотом призналась в этом Джоанне.

– Не беспокойся об этом, – тут же ответила добрая Джоанна. Открыв двери в дальнем конце спальни, женщина на несколько минут исчезла в чулане. Она появилась оттуда, держа в руках чудесную блузку в бело-розовую полоску и серую шерстяную юбку.

– Надень это,– сказала она, положив этот изящный наряд на кровать Рэйчел.

«Я умру, если они мне окажутся не впору», – подумала девушка и потрогала прелестные вещи, наслаждаясь необыкновенно мягкой на ощупь тканью.

– Они раньше принадлежали Афине,– сказала Джоанна, и в ее темно-голубых глазах появилось выражение грустной отрешенности.

– Афине? – тихо спросила Рэйчел, не уверенная, стоило ли вообще что-то говорить.

Но Джоанна улыбнулась своей доброй улыбкой и с шутливым нетерпением указала на складную ширму рядом с кроватью.

– Афина была... она нашла дочь. Поторапливайся, Рэйчел, пока Джон не изменил своего решения и не запретил тебе сегодня выходить из дома.

Как и та одежда, которую ей отдал Джонас, серая юбка и пестрая блузка Афины оказались Рэйчел идеально впору. И хотя это доставило ей удовольствие, у нее возникло так же смутное ощущение неловкости. В глазах Джоанны появилось такое странное выражение, когда Рэйчел упомянула имя ее дочери! Непонятным было и ее колебание при ответе, словно Джоанна не была уверена, принадлежит ли ее дочь к прошлому или к настоящему. И за всем этим крылось нечто еще, нечто, шевелившееся сейчас где-то в самом дальнем уголке сознания Рэйчел и не поддающееся пока определению.

– Где сейчас Афина? – осмелилась спросить она, когда они с Джоанной спускались вниз по красивой широкой лестнице на первый этаж. И почему Афина не забрала с собой одежду?

Джоанна молчала, пока они не вышли в гостиную с мраморным полом. В ее улыбке чувствовалась натянутость, а крохотные морщинки вокруг глаз, казалось, стали глубже.

– Наша дочь в Европе, Рэйчел. Боюсь, жизнь в Сиэтле была для нее недостаточно светской. А сейчас,– Джоанна похлопала Рэйчел по руке, сквозь слабую улыбку в ее глазах проглядывала печаль,– почему бы тебе не подождать вон там, за этими дверьми, пока я спрошу у кухарки, что нужно купить? Из передних окон открывается приятный вид.

Чувствуя сожаление и стыд за свое неуместное любопытство, Рэйчел молча кивнула и вышла сквозь огромные стеклянные двери. Ее немедленно потянуло к окну, потому что за ним виднелась полоска аквамариновой воды.

Затаив дыхание, смотрела она на красоту, открывшуюся ей за прозрачными белыми занавесками. Весь залив Эллиот, сверкающе-синий в ярких солнечных лучах, раскинулся перед ее глазами. Залив бороздили суда всех видов и размеров: быстрые, благородные клипперы и трудолюбивые буксиры, рыболовецкие лодки и пароходы и совсем крошечные пятнышки – должно быть, каноэ и гребные шлюпки. Над всем этим высились грозные, белоснежные вершины Олимпик-Маунтинс. На полоске суши, окаймляющей залив, росли миллионы вечнозеленых деревьев, стоявших так близко друг к другу, что, казалось, между ними не могло поместиться больше ни одно деревце.

Рэйчел на мгновенье зажмурила глаза, охваченная внезапным воспоминанием. Точно такую картину она представляла в то первое хмурое утро в палаточном городке. Как она тогда мечтала навсегда поселиться именно в таком доме, как этот!

Но теперь... о, теперь она отдала бы все, лишь бы опять оказаться в маленьком, неприметном Провиденсе! Лишь бы быть рядом с Гриффином Флетчером.

Она открыла глаза и отвернулась от окна, чтобы рассмотреть комнату, в которой находилась.

Комната была поистине великолепной: сверкающие хрустальные люстры, яркие дорогие ковры, мебель с красивой обивкой. Все здесь казалось громадным по сравнению с обыкновенными комнатами, которые доводилось видеть Рэйчел – в особенности гигантский камин. В изумлении Рэйчел приблизилась к нему, и когда подняла глаза, чтобы проверить, тянется ли он верх до самого потолка, то увидела портрет.

Это было огромное полотно – возможно, в человеческий рост – в раме из позолоченного дерева. Картина изображала прекрасную женщину; Рэйчел не представляла, что простая смертная может быть столь прекрасной: белокурые волосы бледного, почти серебряного оттенка обрамляли озорное, невероятно совершенное лицо. Глаза, огромные и удивительно голубые, казалось, дразнили зрителя, так же как и дерзкая улыбка, чуть изогнувшая нежные губы.

И тут у Рэйчел перехватило дыхание: взгляд ее скользнул на платье женщины... Это было то самое платье из розовой тафты, которое дал ей Джонас, платье, приведшее Гриффина в столь глубокую, бешеную ярость в тот ужасный вечер, когда он так грубо разговаривал с ней, вынудив Рэйчел сбежать из его дома и спрятаться в заведении матери.

Что это значит? В полном изнеможении Рэйчел нащупала кресло и опустилась в него, на секунду прикрыв ладонью глаза. Но портрет, казалось, излучал какую-то магическую силу, заставляя девушку вновь взглянуть на него.

Афина. Конечно, это невероятно красивое создание – дочь Джона и Джоанны.

Рэйчел почудилось, будто в озорных синих глазах, обрамленных густыми ресницами, она заметила вызов – и даже некоторый намек на злобу.

Усилием воли девушка оторвала взор от лица богини и взглянула на золотой браслет на своем запястье. Но, даже сжимая в пальцах миниатюрную пилу, она знала, что Гриффин Флетчер любил эту женщину, Афину,– или ненавидел ее. В любом случае он должен был испытывать к ней поистине сильное чувство, иначе это платье не вызвало бы у него столь бурной реакции.

Джоанна уже стояла рядом с креслом; Рэйчел и не заметила, как та вернулась из кухни.

– Рэйчел, дорогая, ты...– Джоанна подняла глаза на портрет дочери, и голос ее дрогнул.– Ох,– только и произнесла она после долгого, неловкого молчания.

Рэйчел подняла полные влаги глаза на эту женщину, которая была так бесконечно добра к ней.

– Гриффин любил ее, да? – прошептала девушка голосом обиженного ребенка.

Джоанна присела на ручку кресла и ласково коснулась рукой увлажненного слезами лица девушки.

– Да, Рэйчел,– мягко сказала она.– Когда-то Гриффин действительно очень любил Афину. Они даже собирались пожениться.

Под влиянием этих слов Рэйчел на миг даже зажмурилась, потом спросила:

– Что произошло?

На красивом лице Джоанны смешались боль и стыд.

– Я не могу тебе сказать этого, Рэйчел,– это было бы несправедливо, и Гриффин, возможно, никогда не простил бы меня. Ты должна спросить у него самого.

Расстроенная, Рэйчел подняла руку и показала столь дорогой ей браслет:

– Он сказал... он подарил мне это...

Джоанна кивнула, немного успокоив этим Рэйчел, и когда вновь заговорила, в ее голосе прозвучала непоколебимая уверенность:

– Солнышко, если Гриффин Флетчер объяснился тебе в своих чувствах, значит, так оно и есть. В конце концов, они с Афиной расстались два года назад. И могу тебя заверить, что их прощание было отнюдь не романтическим. А теперь – собираемся ли мы прокатиться в экипаже, или мне придется забыть, что у меня важное дело на Пайк-стрит?

У Рэйчел вырвалось что-то среднее между смешком и всхлипом. Она поднялась с кресла и, не взглянув более ни разу на портрет, последовала за Джоанной навстречу сиянию великолепного дня.

Но в этой борьбе ей удалось одержать победу лишь наполовину: хотя глаза не предали Рэйчел и преодолели магическое притяжение образа Афины, зато мысли оказались менее послушными. Все время, пока они ехали вниз по склону и Рэйчел полагалось наслаждаться красивым видом и свежим теплым воздухом, девушка продолжала думать о прекрасной женщине на портрете. Имя очень подходило ей: из всех женщин, когда-либо виденных Рэйчел, она больше всех походила на богиню. Казалось невероятным, чтобы любой мужчина, созданный из плоти и крови и всех сопутствующих этому слабостей, полюбив подобную женщину, потом стал к ней совершенно равнодушен. Рэйчел вздохнула. Гриффин не равнодушен к Афине – в противном случае он не взорвался бы так из-за того платья. Какие воспоминания пробудились в нем при виде этого наряда?

На Пайк-стрит Джоанна на минутку выскочила из экипажа, чтобы зайти в ателье и поговорить с портным. Рэйчел с величайшим удовольствием восприняла эту возможность побыть в одиночестве. Три дня назад в Джонстауне, штат Пенсильвания, воды прорвали плотину и произошло ужасное наводнение. Рэйчел вспоминала об этой трагедии, пытаясь таким образом отвлечь себя от размышлений по поводу Гриффина и Афины.

Когда Джоанна вернулась и кучер помог ей сесть в экипаж, она улыбнулась:

– У тебя такой грустный вид, дорогая, неужели ты все еще думаешь о моей дочери? Она замужем за французским банкиром Андре Бордо и вполне счастлива.

Рэйчел замотала головой и совершенно честно ответила, что думала об ужасных разрушениях в далеком городке в Пенсильвании, унесших столько жизней и причинивших такой материальный ущерб, и о том, с какой внезапностью порой настигает людей беда.

Джоанна грустно кивнула, и Рэйчел знала, что ее сострадание простиралось гораздо дальше простого выражения сочувствия. Миссис О'Рили и ее друзья собирали еду, деньги и одежду для пострадавших с того момента, как весть о бедствии в Джонстауне достигла Сиэтла.

Обе женщины были глубоко погружены в свои мысли, когда экипаж неожиданно и резко остановился. Он слегка покачнулся, когда кучер спрыгнул с козел и подошел к окошку. Его голос был едва слышен из-за траурной музыки духового оркестра.

– Там идет китайская похоронная процессия, миссис О'Рили,– обратился он к Джоанне.– Хотите, чтобы я попытался объехать их?

– Боже мой, конечно нет,– нетерпеливо прошептала Джоанна. – Правильнее всего будет остановиться и подождать.

Кучер заворчал, но влез обратно на свое место и стал успокаивать бьющих копытами лошадей.

– Наклонись вот к этому окну,– велела Джоанна,– и смотри.

Рэйчел не понимала, какой интерес может представлять подобная мрачная процессия для кого-либо, кроме самих участников, но все же наклонилась и выглянула из окошка, как ей было велено.

Печальное шествие возглавлял духовой оркестр. За ним двигались похоронные дроги, украшенные плюмажами из покачивающихся на ветру перьев. Рядом с непроницаемым возничим этой колесницы смерти сидел китаец, который бросал на ветер обрывки белой бумаги. Они взлетали к ярко-голубому небу, будто снежные хлопья, затем медленно скользили вниз, к земле.

– Зачем он это делает? – нахмурившись, спросила Рэйчел.

Джоанна грустно улыбнулась:

– Выглядит странно, правда,– тысячи кусочков бумаги, кружащихся в воздухе? Он пытается обмануть дьявола, Рэйчел: считается, будто злой дух будет так занят, собирая с земли мусор, что потеряет из вида умершего и не найдет до тех пор, пока тот не окажется в безопасности в Небесном Доме.

За катафалком двигалось множество тележек и подвод, битком набитых скорбящими родственниками в темных, похожих на пижамы одеждах и остроконечных соломенных шляпах.

– По пути по Пайк-стрит, в сторону кладбища Лэйквью, они будут много раз поворачивать за угол, – объясняла Джоанна, – это еще один способ обмануть дьявола.

У Рэйчел это вызвало мрачную усмешку:

– Значит, считается, что дьявол очень аккуратен и к тому же может легко заблудиться,– заключила она.

– Да,– согласилась Джоанна, когда показался конец странной процессии.

Последней ехала крытая повозка, наполненная всякого рода пищей: Рэйчел увидела клетки с живыми курами, целую зажаренную свинью и огромные мешки, в которых, вероятно, был рис.

– Это пища для духов?

– Да,– подтвердила Джоанна.– Как и индейцы, китайцы верят, что следует оставлять приношения для тех предков, которые придут встретить усопшего и проводить его к новому дому.

Кучер нетерпеливо ерзал на козлах, отчего сотрясался весь экипаж.

По-моему, это прекрасно то, как они заботятся об умерших,– заметила Рэйчел.

Джоанна кивнула:

– Да, Рэйчел, это прекрасно. Мне кажется, что китайцы – совершенно удивительный народ. Но здесь, в этой стране, с ними обходятся ужасно. Долгое время они были незаменимы, потому что соглашались работать за такую низкую плату. Но когда железные дороги были построены, китайцы стали помехой для американцев. До сих пор существует закон, по которому им запрещается владеть домами и землей.

Рэйчел очень хорошо помнила бунты, которые вспыхивали в поселках лесорубов и вокруг них в период наивысшего накала страстей вокруг этой проблемы. Когда ей было двенадцать, они проезжали с отцом через Такому, и Рэйчел видела, как китайцев, будто зверей, загоняли в крытые товарные вагоны и увозили. В других местах, таких как Сиэтл, китайцев били и выгоняли из домов. Никто не хотел думать о том, куда деваться этим бессловесным изгоям.

Еще раз Рэйчел остро посочувствовала тем, кто живет между двух культур, не находя своего места ни в одной, тем, кто всю жизнь разбрасывает обрывки бумаги и поворачивает за углы, пытаясь обмануть дьявола.

Экипаж снова тронулся, но вскоре сделал следующую остановку – возле рынка, где Джоанне надо было купить продукты по списку, который дала ей кухарка.

Рэйчел снова осталась одна, но на этот раз она уже не смогла так легко изгнать Гриффина Флетчера из своих мыслей.

Он сказал, что любит ее и дал ей залог своей любви, чтобы она носила его на руке. Как бы невероятно это ни казалось, но он, возможно, даже собирается жениться на ней. И если так случится, сможет ли она рассчитывать на его искреннюю любовь, или же станет для него всего лишь заменой потерянной Афины? В этом случае Рэйчел будет чувствовать себя такой же лишней, как Чанг или Фон Найтхорс,– даже если всю жизнь она будет иметь прочную крышу над головой и полный достаток, у нее не будет настоящего дома.

Рэйчел закрыла глаза, неожиданно испытав как никогда острую тоску по отцу. «Ох, папа, где ты?» – подумала она. И вздрогнула, ощутив, как Джоанна сжала ее дрожащие руки в своих:

– Думаю, на сегодня с тебя достаточно. Я должна отвезти тебя домой и уложить в постель: если у тебя начнется рецидив, Джон меня убьет!

Хотя в ее сердце множество противоречивых чувств сплелись в один болезненный клубок, Рэйчел взглянула на добрую женщину и улыбнулась:

– Почему вы так заботитесь обо мне? Потому что меня привез к вам Гриффин?

Джоанна покачала головой и улыбнулась в ответ:

– Конечно, если бы той ночью Гриффин не привез тебя в наш дом, мы с Джоном, возможно, никогда бы с тобой не познакомились; но теперь, когда тебя узнали, мы тебя очень полюбили.

Рэйчел покраснела и потупила глаза.

– Разве в это так трудно поверить, Рэйчел? – голос Джоанны прозвучал строго. – Что кто-то может полюбить тебя просто так, без принуждения?

Рэйчел не знала, что ответить, и промолчала. Джоанна добродушно засмеялась:

– Я не собираюсь тебе рассказывать, почему и Джон, и Гриффин, и я считаем тебя такой замечательной. Это может вскружить тебе голову, что совершенно недопустимо, правда?

Но Рэйчел не ответила. Ее пальцы опять нащупали маленький, но такой важный для нее брелок на браслете. Его волшебная сила почему-то ослабела: Рэйчел теперь поневоле все время сравнивала себя с блистательной Афиной.

Афина была прекрасна, наверняка получила образование в престижных школах и, конечно, обладала утонченными манерами. И к тому же она была отчаянно смелой, если решилась жить так далеко от родителей и своей страны. Рэйчел знала, что она сама тоже весьма привлекательна, но ее красоте, безусловно, не хватало божественного совершенства внешности Афины.

Во всем остальном сравнение имело тот же печальный результат: Рэйчел фактически сама занималась своим образованием, и количество пробелов, которые со временем обнаруживались в знаниях, приводили ее в полное отчаяние.

Что касается изысканных манер, то тут, как считала Рэйчел, она была воистину неотесанной деревенщиной, полной невеждой по части таких добродетелей, как умение танцевать, должным образом вести себя за столом и говорить, как подобает истинной леди. Что до смелости – так ее Рэйчел приходилось проявлять, и даже слишком часто, за долгие годы, пока они с отцом странствовали из поселка в поселок. Теперь ей ничего так не хотелось, как обзавестись собственным домом и семьей.

Она как никогда остро ощутила эту потребность, когда экипаж остановился перед большим красивым домом О'Рили. Они были так добры к ней – бесконечно добры,– но она чувствовала себя у них посторонней, так же как была посторонней в пансионе мисс Каннингем, в палаточном городке и в сплошь заставленном книгами кабинете Гриффина. На самом деле – она везде ощущала себя посторонней!

Оставшись одна в отведенной ей очаровательной, залитой солнцем спальне, Рэйчел разделась. На постели лежала свежая ночная рубашка из шелка цвета слоновой кости, отделанная тончайшим кружевом, но Рэйчел была невыносима мысль о том, чтобы надеть ее. Она наверняка тоже принадлежала Афине.

Неожиданно ноги Рэйчел подкосились, и она опустилась на край кровати, сраженная новой ошеломляющей догадкой. Раз то розовое платье из тафты, которое дал ей Джонас, принадлежало Афине, значит, и все остальные вещи, оставленные Рэйчел в пансионе мисс Каннингем, имели то же происхождение. С какой стати одежда Афины оказалась в доме Джонаса, если она была невестой Гриффина?

Рэйчел не могла заставить себя смириться с единственно очевидным ответом на этот вопрос и поэтому выкинула его из головы. Достаточно того, что она оказалась второй в сердце Гриффина и что каждая ниточка в ее одежде раньше принадлежала Афине – как и сам Гриффин.