Женщины Флетчера

ГЛАВА 31

Филд Холлистер зевнул, в третий раз перевязал узел галстука и отвернулся от зеркала, висящего над комодом в спальне. Фон неподвижно сидела в кресле-качалке, сложив руки на коленях.

– Думаешь, лучше бы это было не воскресенье? – мягко спросил Филд.

Она подняла на него свои широко расставленные глаза.

– А ты нет? – ответила она вопросом на вопрос. Филд вздохнул.

– По правде говоря, воскресенье никогда не было моим любимым днем.– На губах его заиграла улыбка, он подавил ее, но она засветилась у него в глазах. – Да, я возненавидел воскресенья еще в восьмилетнем возрасте. Со мной произошла печальная история.

Фон не удержалась и захихикала.

– О, преподобный Холлистер, поведайте же мне свою печальную историю.

Он принял величавую позу, в какой видел отца в те дни, которые Гриффин называл «Серные Воскресенья», и возложил руки на воображаемую кафедру.

– Как я пытался сказать, когда меня столь грубо прервали, это случилось в воскресенье, и мне тогда было восемь лет. Мой отец распространялся на тему греха чревоугодия – это, как известно, была одна из его излюбленных тем, наряду с распутством и ношением белья наизнанку, – и случилось так, что в этот момент в церкви присутствовала моя тетушка Гертруда. Она, будучи дамой достаточно дородной, восприняла эту проповедь как личное оскорбление! – Филд слегка наклонился вперед, его глаза сверкали, голос стал громовым. – И догадываетесь ли вы, чем это кончилось, миссис Холлистер?

Фон покачала головой, глаза ее смеялись.

– Хорошо, я расскажу вам! – гремел Филд, в точности следуя отцовской манере. – Она начала ерзать на скамейке рядом со мной – услышьте меня, ибо я говорю чистую правду,– и завязки на ее корсете разошлись. Я, невинное дитя, был потрясен до глубины души!

Фон раскачивалась в кресле взад-вперед, с трудом сдерживая смех.

Филд безжалостно продолжал:

Был ли я потрясен, спросите вы, именно горой ничем не сдерживаемой плоти? – Он угрожающе нахмурился. – Так собираетесь вы меня спрашивать или нет?!

Фон заставила себя кивнуть.

Он усмехнулся и, качнувшись назад на стертых каблуках сапог, стал ждать.

– Ладно!– воскликнула его жена.– Был ли ты потрясен горой плоти?

– Конечно же нет! Я громко засмеялся, понуждаемый к этому обстоятельствами, и мой отец вытащил меня на улицу, прямо посредине своей проповеди о чревоугодии, и до полусмерти избил меня псалтырем! И это, конечно, потрясло меня до глубины души.

Фон смеялась до тех пор, пока по ее лицу не потекли слезы. Она поднялась с кресла и бессильно уронила голову на грудь Филда.

– Я так боюсь,– прошептала Фон. Филд привлек ее к себе.

– Я тоже, – ответил он.

Через пятнадцать минут он занял свое привычное место на кафедре пресвитерианской церкви Провиденса. Молва о его свадьбе явно уже успела распространиться; лица паствы были каменными от ярости.

На мгновенье Филд закрыл глаза, а когда снова открыл их, то увидел в дверях церкви Гриффина – тот стоял, скрестив на груди руки, и улыбался. Филд проглотил застрявший в горле комок и гордо объявил о своей женитьбе на Фон Найтхорс.

Повисла зловещая тишина, затем жена судьи Шеридана, Кловис, поднялась с места, сжимая руками спинку передней скамьи:

– Уинфилд Холлистер, вам известно, как Господь относится к тем белым мужчинам, которые женятся на индианках!

Филд увидел, как его жена напряглась и высоко вскинула голову. Он откашлялся:

– Просветите меня, миссис Шеридан. Как Господь относится к этому?

Возмущенная Кловис густо покраснела.

– Вы – вы встречались с этой женщиной много месяцев, и мы знали об этом! Это просто возмутительно, вот и все!

Церковь наполнилась гулом предвкушения скандала, и Филд строго напомнил себе о том, что сегодня воскресенье, а он – проповедник.

Но не успел он ответить, как его взгляд снова приковал к себе Гриффин, который теперь шагал по проходу между скамьями с увесистым джутовым мешком за плечами. У самого подножия кафедры он перевернул мешок, и на пол с грохотом вывалились дюжины две булыжников. Гриффин нагнулся, взял в руку маленький камешек и галантно протянул его миссис Шеридан.

– Эта честь предоставляется вам, Кловис,– любезно проговорил он.– Пожалуйста, бросьте первый камень.

Серьезное лицо Кловис побледнело, и она села. Гриффин поднял еще один камень и протянул его начальнику полиции:

– А вы, Генри? Мы все знаем, что вы без греха. Длинные, подкрученные кверху усы Генри задрожали, и он отвел глаза.

Гриффин разгуливал туда-сюда, на его лице застыло издевательское подобие праведного ужаса.

– Нет желающих? Но это хорошие, крепкие камни из залива Пугет. Коснувшись плоти или кости, они действительно причиняют боль – тут вы, братья и сестры, можете поверить моему слову профессионала!

До этого момента Филд ни разу не видел, чтобы все прихожане как один покраснели. Но теперь увидел, и это было зрелище, которое он запомнил на всю жизнь.

Гриффин, с присущей ему прямотой доведя до сведения прихожан свою точку зрения, оставил на полу мешок и камни, сел рядом с Фон и приготовился слушать Филда. На его лице было написано такое усердное внимание, что Филд чуть не расхохотался.

Проповедь прошла хорошо, паства внимательно слушала его, стараясь искупить свою вину. Прихожане с восторгом распевали привычные псалмы, и не было ничего удивительного в том, что четыре различных семейства пригласили Холлистеров на воскресный обед.

Филд вежливо отклонил все приглашения, оставшись в церкви, даже когда все остальные, включая Фон, вышли наружу и остановились поболтать во дворе, под шелестящими листвой вязами. Он наклонился, вытащил из оставленного Гриффином грубого мешка булыжник и медленно повернул его в руках. Камень был крупный, грубый и пористый, покрытый сеткой ярко-зеленого мха. Возможно, он попал в мешок с берега любимого пруда Билли Брэйди, скрытого в чаще леса за палаточным городком.

Улыбка прокралась в глаза Филда Холлистера и осталась там за легкой, влажно блеснувшей пеленой. Сколько он помнил Гриффина Флетчера, тот всегда презирал официальную религию, и все же, особенно в таких случаях, как этот, Филду казалось, что никто более преданно не следовал ее основам.

Он опустился на одну из грубо обструганных скамеек близ кафедры, все еще крутя в руках камень. Гриффин был настоящей загадкой – наносил раны, а потом сам исцелял их, любил мир и покой, но всегда первым ввязывался в драку, демонстрировал всем и каждому свою страсть к Рэйчел Маккиннон, но защищал и оберегал ее с нежностью, какой Филд в нем даже не мог подозревать. В противоположность тому, как могло казаться всем, кроме Филда Холлистера, Гриффин был самым нравственным из людей. Закрыв глаза, преподобный молча помолился, чтобы его друг не сгорел в том огне, который разжег своими исцеляющими руками.

– Филд? – Это была Фон, ее рука легко коснулась его плеча.

Он обернулся и поднял на нее глаза. И, к ее чести, она не подала виду, что заметила следы слез на лице мужа.

Воздействие опия, данного ей Джонасом, еще не совсем прекратилось, и в состоянии Рэйчел смешивались сонливость и беспокойство, отчаяние и надежда, раздражение и апатия. Она пыталась вспомнить вчерашний день, но в памяти всплывало только как ее протащили по лужайке и швырнули в экипаж Джонаса.

Она вздохнула, закрыла лежавшую у нее на коленях книгу и стала неподвижно смотреть в глубину массивного камина. Она больше не питала никаких иллюзий, по крайней мере, по поводу Джонаса Уилкса. При всех своих джентльменских манерах он оказался именно таким, каким его считали Молли и Гриффин. Рэйчел содрогнулась, осознав, что, если бы не Гриффин, этим утром она бы проснулась в постели Джонаса, навсегда связанная с ним брачными узами. К счастью, он не воспользовался ее беспомощностью ни в экипаже, ни на борту корабля, на котором они, очевидно, прибыли из Сиэтла.

Не воспользовался?

Разум Рэйчел не помнил ничего, зато помнило тело. По каким-то известным лишь ему причинам, одной из которых была, по-видимому, гордость, Джонас не прикоснулся к ней.

В комнату с подносом в руках вошла Молли. Она принялась расставлять чайник и приятно позвякивающие прозрачные фарфоровые чашки на маленьком столике, стоящем между креслом Рэйчел и тем, в котором обычно сидел Филд.

– До чего же скучный день воскресенье,– вздохнула Молли, опускаясь в кресло.– Хорошо, что ты здесь, Рэйчел.

Рэйчел улыбнулась и протянула руку, чтобы разлить чай.

– Я как раз подумала, что, если бы не Гриффин, сегодня я могла оказаться совсем в другом месте. Молли, неужели он и вправду ворвался в дом судьи и вынес меня оттуда, как вы рассказывали?

Молли опять вздохнула, уютно поджимая под себя маленькие ножки и с задумчивым видом прихлебывая чай.

– Да, Рэйчел. Так он рассказал мне, когда явился, держа тебя на руках осторожно, будто ты могла разбиться. Вот тогда он и рассказал, как Джонас ударил его по затылку камнем и увез тебя.

Рэйчел ощутила внезапную потребность довериться этой доброй женщине, поделиться с ней тем, что, возможно, носит в себе ребенка Гриффина, и спросить ее совета. Но даже тогда, когда это желание только возникло в ее сердце, Рэйчел знала, что не последует ему. Молли была прежде всего предана Гриффину, и она немедленно сообщила бы ему эту новость.

– Что же теперь будет?

Хотя было тепло, Молли поежилась.

– Я, конечно, не претендую на ясновидение или что-то подобное, но всех нас ожидают неприятности, Рэйчел. И очень скоро.

Рэйчел подумала о надежном, прочном доме своей матери, о том, как день за днем ей придется встречать Гриффина Флетчера, и опечалилась.

– Вы думаете, мне следует уехать?

– Было время, когда я считала это наилучшим выходом, Рэйчел, – призналась Молли, откровенно глядя изумрудными глазами на Рэйчел.– Теперь, по-моему, слишком поздно. Гриффин или Джонас – а скорее всего они оба – просто поедут и притащат тебя обратно. Нет, боюсь, все это не кончится, пока один из них не получит тебя, а другой не умрет.

Рэйчел похолодела.

– Умрет? – повторила она в полном потрясении. И тут она вспомнила, что, по утверждению Гриффина, ее отец мертв и что она, хотя эта мысль была ей невыносима, поверила Гриффину. Рэйчел поставила чашку, которая с опасным звоном стукнулась о блюдце.

– Если Гриффин умрет, – с отчаянием прошептала она,– я тоже умру.

Выражение лица Молли, как и тон ее голоса, было совершенно бесстрастно.

– А Джонас? Каково тебе будет, если он умрет, Рэйчел?

Рэйчел задумалась, пытаясь разобраться в своих чувствах.

– Если правда, что он убил моего отца, как говорит Гриффин, я надеюсь, что Джонаса повесят. Но я бы не хотела, чтобы он, или кто-либо еще, умирал из-за меня.

Молли внезапно отвернулась, но ее обычный румянец исчез, сменившись пугающей мертвенной бледностью.

– Будь я сильной, как мужчина, я бы удавила этого негодяя собственными руками! Таких, как он, не вешают за убийства – они совершают их и, злорадствуя, продолжают жить так, словно ничего не случилось!

Наступило долгое, напряженное молчание. Наконец, Рэйчел осмелилась заговорить:

– Молли, вы на самом деле думаете, что были и другие убийства?

Слеза медленно скатилась вниз по белому, окаменевшему лицу Молли.

– Одним из них был мой Патрик – упокой Господь его душу. Больше двух месяцев мы жили в палатке, и вдруг Джонас решил перевести нас в коттедж. Потому что Патрик уж очень хороший работник – так он объяснил. Ни я, ни Патрик не догадывались, какой страшной была плата за жизнь в этом милом кирпичном домике. И Джонас позаботился, чтобы я была одна – если не считать Билли – когда явился получить эту плату.

Теперь плакала и Рэйчел – потому что плакала Молли, а она слишком хорошо поняла ее. Рэйчел не могла бы произнести ни слова, даже если бы от этого зависела ее жизнь, но протянула руку и мягко погладила дрожащую женщину по плечу.

Молли продолжала свой рассказ с убийственным спокойствием, и у нее был такой вид, словно она блуждает в мире бесконечных кошмаров.

– Я пыталась убежать, но не смогла. Но я повела себя не так, как остальные: когда Пэдди вернулся с горы, я рассказала ему. Он пришел в бешенство и бросился искать Джонаса – и больше уже не вернулся.

– Вы не обратились в полицию? – спросила Рэйчел, которая и сама начала дрожать.

Молли резко, с горечью усмехнулась:

– В полицию? Начальник полиции, Генри, всего лишь хозяин магазина, Рэйчел,– и к тому же друг Джонаса. Я, как дура, пошла к нему и сказала, что мой Патрик лежит где-то убитый.

– И он ничего не сделал?

– Кое-что он сделал, а как же. Потрепал меня по руке и сказал, что все будет в порядке. И тут же отправился прямо к Джонасу.

Рэйчел закрыла глаза и ждала, уже догадываясь, что продолжение будет даже ужаснее, чем то, что она уже услышала.

– Той ночью я укладывала вещи – свои и Билли; я собиралась сесть на первый же пароход, уходящий из Провиденса – неважно куда. И Джонас пришел. С ним было еще двое, и они выбили дверь и вломились в дом, как... как когда-то солдаты в Ирландии. Джонас еще раз изнасиловал меня, но не это было самое худшее, Рэйчел. Они избили моего Билли, когда он пытался защитить меня.

Тошнота подкатила к горлу Рэйчел:

– Вот почему...

– Поэтому он такой... каким стал.

– К-как вы убежали?

– Поднялся страшный шум, и кто-то отыскал и привел Филда Холлистера. Вместе с ним пришел Гриффин, и, как ты можешь себе представить, началось побоище, какого в этом городе еще не видели. Джонас и его люди буквально уползли из того коттеджа, Рэйчел, но для меня и Билли, а тем более для Патрика, было уже слишком поздно. Джонаса допросили, но после этого закон вроде как закрыл на все это дело глаза. А мы с Билли стали работать в доме доктора Флетчера, за что очень ему благодарны.

Рэйчел была слишком потрясена, чтобы говорить, а Молли погрузилась в прошлое, вспоминать которое наверняка было почти невыносимо.

Женщины все еще сидели за столом, молчаливые и подавленные, когда, ворча, появился Гриффин и зажег керосиновые лампы на каминной полке.

– Господи,– пробурчал он.– Что на вас нашло? Здесь темно, как в могиле.

Рэйчел очнулась от печальных мыслей и удивилась, увидев, что уже настал вечер. Слезы, которые она не могла выплакать раньше, наконец бурным потоком хлынули из глаз. Ее отец мертв, Патрик, муж Молли,– мертв. Сознавать это было выше сил человеческих.

Гриффин медленно приблизился к Рэйчел, поднял ее на ноги, обнял. Его теплые губы прижались к виску девушки, она ощущала силу его рук, но не чувствовала себя в безопасности. Она вообще сомневалась, вернется ли когда-нибудь к ней это чувство.

Голос Молли прозвучал отрывисто, но сдержанно.

– Это я виновата,– сказала она.– Да простит меня Пресвятая Дева, я рассказала Рэйчел всю правду о Джонасе Уилксе.

Гриффин рассердился – Рэйчел ощутила, как ярость напружинила его тело. Но в словах, которые он произнес, была одна только нежность:

– Молли, будь добра, давай поужинаем.

Когда Молли вышла, Рэйчел подняла глаза на Гриффина:

– Он придет за мной, да? Джонас придет за мной? Гриффин не отвел глаз.

– Да,– сказал он.– Думаю, придет. Рэйчел, выходи за меня замуж – сегодня же вечером.

Рэйчел испытующе посмотрела ему в лицо и поняла, что Афина лгала. «Гриффин любит меня, – подумала Рэйчел,– и относится ко мне со всей серьезностью». Она знала также, что не сможет сказать «да», хотя всей душой хотела этого. Если она ответит согласием, Джонас наверняка убьет его. Она отвернулась, чтобы он не увидел боли в ее глазах.

– Я не могу, – проговорила она.

Молчание было ужасным, бесконечным. Гриффин прервал его, бросив отрывисто:

– Почему?

Рэйчел вскинула голову, не позволяя себе ни на секунду забывать о жестокой, трагической правде.

– Я не люблю тебя, – солгала она, молясь про себя, чтобы он поверил ей и не задавал никаких вопросов.

Но глаза Гриффина сверкнули, что-то изменилось в его лице, он резко повернул Рэйчел к себе и крепко сжал ее подбородок.

– Повтори это, русалочка,– потребовал он.

Она не смогла бы, но внезапно перед глазами у нее возникло видение: Гриффин лежит на земле, мертвый. Все, что угодно – стать женой Джонаса Уилкса, даже быть проданной капитаном Фразьером – только не это.

– Я не люблю тебя, – ровным, спокойным голосом отчеканила Рэйчел.

Его лицо исказилось страданием; на мгновение он прикрыл глаза. Рэйчел воспользовалась этим, чтобы унять собственную боль, от которой сжималось сердце и к глазам подступали слезы.

Будто почувствовав что-то, он еще раз взглянул на нее, но тут же отпустил ее плечи и стремительно вышел из кабинета. Стук входной двери дал ей понять, что можно больше не притворяться, и Рэйчел опустилась в кресло, закрыла лицо руками и снова разрыдалась.

Ей хотелось плакать вечно, но была в ее натуре какая-то сила, которая не желала сдаваться, даже когда это казалось единственно разумным выходом. Понимая, что нужно торопиться, Рэйчел Маккиннон проглотила слезы и опять бросилась вон из дома Гриффина Флетчера.

Бредя сквозь лес, потом сквозь палаточный городок, она пыталась смириться с одной печальной истиной – на этот раз Гриффин не придет за ней.

Когда входная дверь отворилась, было уже поздно, но Молли Брэйди услышала звук поворачиваемой ручки и тихий щелчок замка. Она выпрямилась в кресле перед огромным камином и про себя горячо помолилась, чтобы на этот раз обошлось без припадка бешенства.

Гриффин вошел в тускло освещенную комнату. В приглушенном, мерцающем свете его лицо казалось загнанным, изможденным. В нем что-то сломалось: казалось, его душу вытащили из тела и долго истязали. Его темные глаза были пусты.

Молли мысленно отреклась от своей молитвы. Даже неконтролируемая вспышка его гнева была предпочтительнее странного, безжизненного состояния, в котором Гриффин находился сейчас.

– Где Рэйчел? – осмелилась спросить она.

Он подошел к камину, вцепился руками в каминную полку, опустил голову:

– В доме Бекки.

Молли встала. Она не решилась прикоснуться к нему, хотя ей очень хотелось утешить его так же, как она иногда утешала Билли.

– Я все слышала из коридора, Гриффин,– призналась она.

Гриффин слегка поморщился, но ничего не ответил. Слезы выступили на глазах Молли, слезы слышались в ее голосе, но она не стыдилась этого.

– О, Гриффин, глупый, неужели вы не поняли, что она солгала вам? И неужели не знаете зачем?

Он резко, презрительно хмыкнул:

– О, думаю, я все прекрасно понял.

Все желание утешить его исчезло; вместо этого Молли ощутила неодолимую потребность измолотить эту могучую, непробиваемую спину кулаками.

– Рэйчел старается защитить вас!

Лицо Гриффина, когда он резко обернулся к ней от камина, было столь ужасно, что Молли отшатнулась на несколько шагов.

– Рэйчел просто идет по стопам своей матери! – гневно бросил он, пронесся мимо возмущенной остолбеневшей экономки и вылетел из кабинета.

Каблуки его сапог загремели по лестнице.