Глинтвейн на двоих

Глава 3

— У тебя сегодня странное лицо, Аня, — заметила подруга, пристраиваясь на спинке огромного кресла, стоявшего в самом конце коридора, у окна. Девушки вместе ходили на вечерние курсы английского языка и теперь, ожидая, пока закончатся занятия в первой смене, курили.

— Трудный день. Пять пар, — ответила Аня и слабо улыбнулась.

Марина пристальнее вгляделась в ее лицо.

— Не то! Я хорошо тебя знаю. У тебя что, роман начинается?

Аня пожала плечами. Усмехнулась.

— Ты же знаешь мой «роман».

— Серьезно? Ты что, хочешь сказать, что твой бывший все еще к тебе заходит?

Аня снова пожала плечами.

— Слаба же ты, милая, — решительно заговорила Марина. — Я бы на твоем месте давно показала, где дверь. И завела бы себе друга. Без этого нельзя. А то гляди, свихнешься. Странная какая-то ты сегодня, говорю тебе.

Аня молча курила. Марина видела мир иначе, чем она, — проще и трезвее, и ее наблюдения иногда шокировали. Но слово «друг» неожиданно согрело. Именно так: «друг», а не вульгарное «любовник» или, того похуже, «сожитель». «Друг» начинало излучать теплоту, как только она применяла это слово к человеку, которого увидела и выделила из числа остальных всего месяц назад, который ничего не знал о мирке, в котором жила Аня, и конечно же был чьим-то другом, только не ее.

Ане вдруг захотелось рассказать о нем подруге, но она удержалась. Марина тут же отпустила бы пару резких и, наверное, справедливых замечаний по поводу Аниной сентиментальности или, еще хуже, наделила бы подругу неисполнимыми, безумными советами. Да и отношения с «другом» продвинулись не настолько, чтобы посвящать в них Марину. Вернее, почти не продвинулись. Произошло то, что пока имело значение для одной Ани, что делало ее сегодня «какой-то странной».

Прошел целый месяц с того дня, когда она впервые увидела человека, не похожего ни на кого из тех, кто встречался ей когда-либо, и сразу же отделила его, своего Профессора, от остальных преподавателей и студентов. И она повела себя точь-в-точь как обычная студентка, обожающая своего профессора, — не пропускала ни одной его лекции, садилась всегда за первый стол, причем напротив того излюбленного профессорского места, откуда он, Аргус, производил осмотр аудитории.

В то же время она считала, что ее чувство было совсем не то, что обожание восемнадцатилетней студенткой седовласого преподавателя. Хотя бы потому, что ей было не восемнадцать, а двадцать пять. И соответственно больше опыта соприкосновения с жизнью, с ее грязью. Она сама наблюдала, как студентки помоложе готовы были очертя голову кинуться на шею какому-нибудь из солидных профессоров. Но не к Аргусу. В Аргуса почему-то боялись влюбляться. Может быть, потому что он не ценил или просто не видел несложных любовных ухищрений, к которым прибегают юные соблазнительницы. Во всяком случае, целый месяц профессор, замечавший непорядок в последних рядах аудитории, смотрел сквозь нее, Аню.

Он никак не реагировал на те манипуляции, которые Аня производила с конспектом. Она вела его с подчеркнутым старанием, где была и доля имитации, и увлечения — когда Аня невольно симпатизировала тому или иному давно умершему греку, потому что про него с таким почтением высказывался ее Профессор. Иногда же она записывала в тетрадь совершенно посторонние вещи. И, наверное, умерла бы от стыда, если бы профессору вздумалось тогда перелистать ее конспект и обнаружить эти записи.

Профессор не ошибся, когда разглядел в ее глазах страх — в соединении еще с чем-то. Страх родился в ней тогда, когда она подумала: предпоследняя лекция ее Профессора, а он по-прежнему смотрит сквозь нее. Это было даже немножко непристойно, и она слегка рассердилась. А потом демонстративно захлопнула конспект, прикрыла рукой и, глядя прямо в глаза профессору, стала улыбаться. С оттенком нахальства, которое всегда появлялось в ней, когда ей было страшно. Или стыдно. Когда он увидел ее улыбку, то поперхнулся на полуслове и стал смотреть на одну ее, и тут ей показалось, что у нее внутри что-то обрывается. Если бы он заорал на нее и выставил бы за дверь на глазах у всей аудитории, она не дошла бы до двери. Просто хлопнулась бы на пол, потеряв сознание от ужаса и унижения. Но она продолжала улыбаться, цепенея от страха. Может быть, это ее и спасло. А потом профессор, к ее восторгу, взял ее шариковую ручку, коснувшись ее пальцев, и исправил ошибку в конспекте. А она ему сказала «Благодарю, профессор», как старому другу.

Выходя из корпуса, она еще чувствовала в себе следы сладкого ужаса и восторга. Поэтому, увидев, как профессор садится в свою «девятку» цвета осоки, она ускорила шаг, направляясь к машине. Ее выходка выглядела в ее же глазах безрассудной и наглой, но прежний страх, похожий на отчаяние, опять толкал ее. Она намеренно прошла так близко от машины, что задела краем плаща боковое стекло. А когда профессор вскинул голову, она с тем же нахальством улыбнулась. И крикнула первое, что пришло в голову. Кажется, поблагодарила за интересную лекцию.

А он, вроде бы, не очень и рассердился. Только чуть нахмурился. А потом завел машину. Она помахала вслед его «девятке», по этого он точно уж не заметил.

Но это было уже не столь важно. Главное, что пропасть, отделявшая ее от него, стала казаться не такой уж бездонной. Какая-то нить протянулась между ним и ею — видимая, почти прозрачная.

Обо всем этом она рассказала бы подруге — если бы та смотрела на мир ее глазами. Но пока — Аня перевела разговор на другое. До начала занятий они оживленно обсуждали способ приготовления пиццы — сколько и чего класть в тесто.

После занятий английским, дотащившись до своей квартирки, Аня почувствовала себя настолько изнуренной, что ей не захотелось уже возиться с пиццей. Просто взяла и запекла в духовке несколько бутербродов. К горячим бутербродам она достала бутылку темного пива из холодильника. Пена тихо таяла у самой кромки высокого бокала. Она глотнула ледяной жидкости и поднесла к губам горячий запеченный бутерброд.

Аня представила, как однажды в этой квартирке появится он, и она наполнит его бокал пивом и он поблагодарит ее улыбкой, и громко захрустит бутербродом, а потом, как мальчишка, испугается этого хруста, и положит бутерброд на тарелку, и выпьет пива. А она будет рассказывать — о своем особенном отношении к нему, о том, как она приходила на его лекции и садилась в первом ряду, чтобы он ее заметил, и записывала в конспекте порой немыслимые вещи, и они перечитают ее конспект, и вместе посмеются. А потом они вспомнят, как произошло чудо — как он первый сделал шаг — навстречу ей.

То, что произойдет позже, не принесет ни унижения, ни стыда. Она угадывала в нем человека, который неспособен унизить женщину, тем более в любви. Нужно ли тут особое умение? Просто бесконечно доверять друг другу и прислушиваться к другому, как к себе. Тогда все произойдет без унижения, боли и стыда. Даже неловкость, оплошность, неопытность — все возместится их доверием друг к другу.

Она почти ощутила на своих руках, груди прикосновение ее Друга. Бережное, как будто он трогал цветок.

И в этот момент раздался телефонный звонок.

Говорил тот, кого Марина называла «бывшим». Не прошло и года, как они развелись. Но и во время их недолгого супружества он, как выяснилось, встречался с женщиной, на которой теперь был женат.

— Анька, привет, — торопливо проглатывая звуки, заговорил он, и она подумала, сколько он уже успел выпить. Трезвый он не звонил ей никогда. Почти безошибочно она угадала дальнейший ход разговора.

— Как учеба? Как твой английский? Сникаешь помаленьку? — как всегда, он торопился, как будто боялся, что слегка одеревеневший язык застрянет на каком-нибудь слове. — Не скучаешь?

— Не скучаю, — вставила она, но он не расслышал.

— Может, вместе поскучаем? — он явно торопил события.

— Вы что, опять со Светкой поцапались? — спросила она, стараясь придать голосу ледяную интонацию.

— О чем ты? Ерунда все, — та же скороговорка. — Так что, тряхнем стариной? Беру бутылку сухача и выезжаю.

Она представила, как он вваливается в квартиру, грузный, с багровый лицом, еще не остывший от скандала со Светкой и хлопнувший по этому поводу. В ином состоянии он тут не появлялся. Он рассядется на кухне и начнет жаловаться на Светку, которая его не понимает, да и Аня его не понимала. Как будто это она, а не он ушел к другой. Польются крокодиловы слезы, а она должна будет ему сочувствовать. Потом, подогревшись бокалом сухого вина, он приободрится, повеселеет, и уже через полчаса потянет ее в спальню.

Почему она никогда не находила в себе силы отказать ему? Может быть, виной всему первое прикосновение, от которого ее всегда бросало в сладостную дрожь? Даже сейчас, держа в руках телефонную трубку и вспоминая это прикосновение, она чувствует, как по спине забегали мурашки, как будто он уже провел по ней рукой.

После этого она уже никогда не могла совладать с собой. А он, чувствуя это, жарко дышал ей в лицо винными парами, поспешно срывал с нее одежду, торопился, утоляя свое желание. Как правило, где-то на середине пути она обычно переживала острый приступ унижения — как ковш холодной воды, отчего ее возбуждение улетучивалось. В этой короткой схватке победителем выходил он, ей же оставалось чувство, неудовлетворенности и стыда.

Может быть, права была Марина — не стоило доводить отношения до такого? Наверное, если бы она запретила ему приходить сюда, раз и навсегда…

— Так что? Я выезжаю? — дышал он в трубку.

— Нет, — ответила она, — не выезжаешь.

Чувствовалось, как он опешил.

— Ты что? Переучилась немножко? Я через полчаса…

— Нет, — еще тверже вымолвила она. — И не думай даже. Я не открою.

— Да ты что, Анька? — не верил он своим ушам. — А, понимаю! У тебя… это самое… ну мы что-нибудь… как-нибудь…

— Я тебе еще раз говорю: нет. Не что-нибудь и не как-нибудь.

— Анька… ты это… наверное… перезанималась английским, — он все больше запинался. — Я… понимаю… Может быть, я…

— Запомни: у меня все в порядке. Но тебя я не хочу здесь видеть.

— Ну, я завтра еще позвоню, — взмолился он. — Можно?

— Звони, если делать нечего, — сделала она уступку. И, испугавшись, что пойдет дальше, положила трубку.

В этот момент ее кольнуло что-то, похожее на сожаление. Может быть, ощущение пустоты в большой кухне. Ужин на столе, который не с кем поделить.

Но тотчас же пришло успокоение, как будто кто-то опять коснулся ее руки — как тогда, когда профессор взял из ее пальцев ручку, чтобы исправить ошибку в конспекте. У нее потеплело на душе. Пришло ощущение маленькой победы — пока только над собой.

Но она уже давно ожидала этого чувства, готовилась к нему. Когда ушел муж, она кинулась в учебу, нагружала себя до предела работой — брала заказы на перепечатку, по вечерам занималась английским. Иногда шла с подругой в театр, на концерт. Ей казалось, что вот-вот начнется новая жизнь, где не будет места прежним ошибкам. И все срывалось, как только бывший муж ссорился со своей нынешней и приходил к ней каяться.

Она сама не заметила, как расправилась с бутербродами, наполнила бокал пенящимся пивом и, перейдя в спальню, забралась с ногами в глубокое кресло. Сделала несколько больших глотков. В голове слегка закружилось — скорее от усталости, чем от пива. Она ощутила, какая прекрасная вещь — усталость, в тот момент, когда настает момент расслабления.

Она потянулась за книгой. Прочла несколько страниц, снова отпила из бокала. Откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза рукой. Мелкие впечатления дня покидали ее. Оставалось главное.

Она подумала, что наверное, в ее жизнь входит что-то по-настоящему новое.