Глубокая, как река

1

Полковник Сэмюэль Шеридан Шелби допил остатки бренди, встал, прошелся по роскошному ковру, устилавшему пол гостиной, и остановился перед зеркалом, висевшим над камином. Странно было видеть себя вновь в военной форме. Полковник попытался пригладить свои длинные спутанные волосы, которые явно следовало бы укоротить. Летиция, конечно, останется недовольна его внешним видом и язвительно заметит, что ее супруг похож скорее на лесного бродягу, чем на офицера армии Соединенных Штатов. Однако, возвратившись сегодня утром в Вашингтон после выполнения секретной миссии, Шелби просто не имел еще времени привести себя в порядок. Весь день полковник провел с президентом Джеймсом Мэдисоном и военным министром Уильямом Юстисом. Шелби устало протер глаза и тяжело вздохнул в предчувствии неприятной сцены, неизбежной при встрече с женой.

«Возможно, если бы у нас были дети, все сложилось бы иначе», — мрачно подумал он, плеснул себе еще бренди и опорожнил стакан.

Летиция забеременела вскоре после свадьбы, но разрешилась до времени. Сейчас у Сэмюэля были все основания подозревать, что она намеренно избавилась от ребенка. Президент Томас Джефферсон, предшественник Мэдисона, дал знать Шелби о несчастье, тот не медля бросил все дела в Канаде, примчался домой — и застал жену в спальне, окруженную толпой друзей и знакомых.

У изголовья кровати, как и следовало ожидать, дежурил Ричард Буллок. Сводный брат жены встретил Шелби ненавидящим взглядом, как если бы тот был лично виноват в том, что Летиция потеряла ребенка. А супруга выглядела на удивление похорошевшей, несмотря на пережитое. По плечам рассыпались искусно уложенные серебристые локоны, она смеялась, и легкий румянец заливал ее обычно бледные щеки. Однако, едва муж вошел в комнату, веселье Летиции как рукой сняло. Она с театрально горестным вздохом раскрыла ему навстречу объятия, огромные янтарные глаза наполнились слезами.

Когда Ричард выпроводил посторонних из спальни, Летиция тесно прижалась к груди мужа, уверяя его, что вне себя от боли утраты и никогда больше не отважится завести ребенка. В то время Сэмюэль оправдывал ее настроение перенесенными страданиями, но месяцы сливались в годы, а Тиш оставалась верна принятому решению. Сэмюэлю попадались на глаза губки и склянки с резко пахнувшей жидкостью, которыми пользовалась жена, чтобы избежать зачатия.

А через несколько лет совместной жизни Шелби уже был благодарен судьбе за то, что их брак с Летицией оказался бесплодным. Появись у них ребенок, он стал бы в руках Летиции орудием, с помощью которого она смогла бы манипулировать мужем по своему усмотрению, и вдобавок превратился бы в жертву открытой вражды между родителями.

Полковник присел на диван. В доме царила тишина. Как сообщили слуги, Летиция отправилась к портнихе за новым платьем, в котором намеревалась появиться сегодня на балу у сенатора Дауни. Супруга Шелби не пропускала ни единого приема в Вашингтоне, вне зависимости от того, был ли муж рядом либо в отъезде. В его отсутствие ее неизменно сопровождал Ричард, но это не вызывало кривотолков, поскольку они росли вместе как брат и сестра. «Надо отдать должное Тиш: она никогда не даст повода для пересудов и сплетен», — зло подумал Шелби, внутренне готовясь к тяжелому разговору с женой.

Пробираясь верхом по болотам Флориды, почти задыхаясь порой от жары, полковник много размышлял о том, что ему делать со своей неудавшейся семейной жизнью. Та же проблема стояла в свое время перед его отцом Элхананом Шелби. Но отцу Сэмюэля повезло — легкомысленная француженка-жена без шума и скандалов оставила его и вернулась в Париж. Тиш вряд ли сдастся так же легко. По мнению Сэмюэля, надеяться на это не приходилось. Она обязательно прольет море слез, устроит истерику, станет угрожать и швырять в мужа щетками для волос. Он горько рассмеялся, припомнив, как пытался избежать судьбы, постигшей отца, которого жизнь связала с женщиной с непредсказуемым характером, и поэтому сам выбрал в жены благовоспитанную девушку из аристократической виргинской семьи. Летиция Аннабелла Соамс казалась воплощением скромности, когда Сэмюэль познакомился с ней.

Однако нет смысла бить себя в грудь из-за прошлых ошибок. «Да и напиваться с горя негоже», — мелькнуло в голове, и Шелби решительно заткнул пробкой хрустальный графин с бренди. Какое-то время он угрюмо рассматривал сверкающие грани этого произведения искусства. Из Уотерфорда, куплен на деньги отца Летиции и проделал долгий путь из Ирландии. Большая часть роскошной мебели из красного дерева прибыла морем из мастерских Данкана Файфа в Нью-Йорке. Да и сам этот великолепный дом был оплачен деньгами семейства Соамс.

— Женитьба на богатых счастья не приносит, — пробормотал Шелби, заслышав стук лошадиных копыт во дворе.

Тиш вернулась от портнихи, и верный Ричард следовал за ней, нагруженный горой коробок, перевязанных разноцветными лентами. Из холла донеслись переливы смеха, и в этот момент высокие напольные часы стали мерно отбивать время. Затем послышался голос Тобиаса, торжественно возвестившего:

— Госпожа, хозяин вернулся и ждет вас в гостиной.

Наспех распрощавшись с Ричардом, Тиш распахнула дверь и величаво вплыла в помещение. Никому, кроме Летиции Соамс Шелби, не удавалось довести до совершенства искусство появления на публике. По сравнению с ней меркла даже несравненная Долли Мэдисон, жена президента. Тиш лишь ступила за порог и остановилась, держа маленькую, унизанную кольцами руку у тонкой белой шеи и как бы любуясь собой со стороны. Высоко поднятые бледно-золотистые волосы виднелись из-под полей шелкового красного, в тон платью из богатого бархата на гагатовых пуговицах, капора. Летиция быстро окинула мужа оценивающим взглядом с головы до пят.

— Сэмюэль, дорогой. Я… никак не ожидала. Думала, тебя не будет еще несколько недель, — холодно проговорила она, моментально подметив его помятый мундир и растрепанные волосы, и, сняв капор, поправила прическу.

— Ситуация в Британской Флориде неожиданно резко обострилась, — отозвался Шелби. — Пришлось срочно возвратиться и доложить обстановку президенту.

— Значит, придется воевать? — спросила она, приложилась губами к губам мужа и откинула голову, чтобы насладиться произведенным эффектом.

Он ответил ироническим взглядом и насмешливо сказал:

— Тебе в высшей степени наплевать, будут ли Соединенные Штаты воевать с Британией или даже со всем войском Наполеона.

— Не спорю, но мне кажется, что во время войны перед полковником открывается возможность стать генералом, если заполучить нужную должность и проявить себя, — рассудительно заметила она, снимая пальцами пушинку с рукава мундира, как и надлежит заботливой жене.

Шелби решительно отбросил ее руку.

— Мы обсуждали эту тему уже тысячи раз, Тиш, и так ни до чего не договорились, — возразил он бесстрастным тоном.

Летиция зло топнула ногой:

— Мы не можем договориться, потому что ты слишком упрям и не желаешь думать о будущем. Неужели непонятно, что мой отец мог бы передать тебе свое место в сенате, если бы за тобой числились военные заслуги? Ты мог бы даже претендовать на кресло в Белом доме! Согласись, что совместными усилиями мы можем добиться чего угодно. Победа практически гарантирована, поскольку мы представляем лучшие семьи Виргинии и стоим неизмеримо выше безвестного Мэдисона. Достаточно вспомнить, что его жена происходит из семьи квакеров Филадельфии. Она — никто.

— Эта «никто» — самая гостеприимная хозяйка и любимица нации. Тебе никогда не занять ее места, — отрезал Шелби.

— И все потому, что ты согласен, переодевшись в лохмотья, будто преступник, рыскать повсюду и выполнять всю грязную работу — сначала для Джефферсона, а теперь для Мэдисона, причем все почести достаются им.

— Позволь напомнить, что путь президента не усыпан розами и проблем у него хватает. Я могу принести своей стране наибольшую пользу, если буду делать то, что у меня лучше всего получается. Дискутировать на эту тему я не намерен. Вопрос закрыт, Тиш.

Он с трудом сдерживал гнев, глаза его сверкали недобрым огнем. Почувствовав, что в любую минуту Шелби может взорваться, Летиция решила поменять тактику. Кокетливо взмахнув пушистыми ресницами, она прильнула к мужу, нежно обняла и поцеловала в шею.

— Давай не будем ссориться в твой первый вечер дома, милый. Прости, я была не права и зря вспылила. — Она прижалась к нему полной грудью, затем отвернулась и начала торопливо расстегивать длинный ряд пуговиц на платье. — Запри дверь гостиной, Сэмюэль, — глухо попросила она. — Мы слишком долго не были вместе по-настоящему.

— Нет, Тиш, это не поможет. — Он отодвинулся от жены и перевел взгляд на открывавшуюся за высоким окном унылую панораму «столицы дикости», как прозвали Вашингтон европейские острословы. В заболоченной низине, заросшей густой травой и кустами бузины, вкривь и вкось стояли двух- и трехэтажные кирпичные дома. Рваными ранами выглядели площадки для новых построек, утыканные свежими пнями, грубыми и неотесанными, как и сам город.

Тиш проследила за взглядом мужа и сразу выделила из всех зданий Конгресс, возвышавшийся на северном берегу Потомака. Из окон на противоположной стороне дома открывался вид на резиденцию президента из бледно-желтого камня. Именно эта желанная цель стояла перед мысленным взором Тиш, когда она вскочила на ноги, повела плечами и позволила платью соскользнуть на пол.

— Я все время думала о тебе, Сэмюэль… и очень по тебе соскучилась, дорогой, — проговорила она льстивым голосом и потянула мужа за руку, чтобы развернуть лицом к себе. На ней был кружевной французский корсет, подпиравший роскошную грудь, представшую перед супругом во всем своем великолепии. Сквозь прозрачный розовый шелк лифа проглядывали твердые соски.

Сэмюэль тоже встал и удивленно уставился на жену, которая принялась расстегивать пуговицы на его мундире.

— Ты не перестаешь меня поражать, — насмешливо заметил он. — В день моего отъезда во Флориду ты устроила дикую сцену, орала, как уличная торговка, и проклинала меня. Тогда ты желала только моей смерти и молила Бога, чтобы индейцы сняли с меня скальп либо чтобы англичане поставили меня к стенке и расстреляли. Два года ты не пускала меня в свою постель, а сейчас пытаешься соблазнить, словно ничего не случилось. С чего это тебе понадобилось играть роль любящей жены?

— Что бы между нами ни происходило, в постели тебе со мной всегда было хорошо, Сэмюэль, — нисколько не смущенная, возразила, капризно надув губки, Тиш.

— Ты права, Тиш, — усмехнувшись, признался в собственной слабости Шелби. — Но рано или поздно мужчина обязан начать работать головой, а не только тем местом, что между ног.

— Очень грубо и вульгарно, Сэмюэль, — парировала Тиш, внезапно вернувшаяся к роли горделивой виргинской красавицы, что было непросто для дамы, застывшей в полураздетом виде у окна гостиной.

— Нам следует серьезно поговорить… о самом главном. Посему советую тебе снова облачиться в твое изумительное платье и присесть, а я наполню бокалы. Думаю, нам обоим не помешает добрый глоток бренди.

Откинувшись на спинку сиденья коляски, обитого коричневым бархатом, Оливия Сент-Этьен лениво прислушивалась к перестуку колес по выбоинам грунтовой дороги, которая вела к усадьбе Фелпсов, расположенной в нескольких милях к югу от столицы на крутом берегу Потомака. Голос дядюшки Эмори монотонно бубнил о том, что на балу у Фелпсов наверняка будет множество завидных женихов. Он перечислял их владения, связи в высшем обществе, подчеркивал политический вес и влияние, а иногда даже молодость либо привлекательную внешность потенциального жениха.

— Знаешь, дорогая, мне кажется, что ты меня не слушаешь, — неожиданно прервал себя на полуслове Эмори Вескотт, и в его голосе прорвалось раздражение.

— Что вы, дядюшка, я вся внимание, — запротестовала Оливия, хотя на самом деле давно уже не слушала своего спутника, которого называла дядей, хотя он не приходился ей родственником, а был всего лишь опекуном, богатым покровителем и в прошлом — другом ее родителей.

— Я втолковывал тебе, что на сборище у Фелпсов сегодня будет Ройял Бертон, один из самых богатых торговцев в Бостоне и убежденный федералист. Недавно минул год, как он потерял свою дорогую жену Кределию. Теперь срок траура истек. Он весьма привлекательный мужчина.

— Я постараюсь произвести самое благоприятное впечатление на мистера Бертона, дядюшка. Обещаю, — послушно откликнулась Оливия, расправляя складки нового шелкового платья изумрудного цвета.

— Говоришь, самое благоприятное? — недоверчиво хмыкнул Эмори. — И только-то? Выходит, опять будешь холодна, вежлива и сыграешь недотрогу? Твое поведение кого угодно может свести с ума. На скачках ты настоящий бесенок, но, едва рядом появляется возможный жених, моментально превращаешься в истинную леди.

— Поверьте, дядя Эмори, я бесконечно вам благодарна и всегда буду помнить, как вы обо мне заботились после смерти моих родителей. Не представляю, что бы со мной было, если бы вы не пришли мне на помощь.

— Но ты совсем меня не слушаешься и не желаешь выходить замуж. Кого бы я тебе ни представил, все не по нраву. Не подходят, видите ли, лучшие из лучших, а ведь это цвет нации, собравшийся в столице.

— Значит, именно поэтому вы настояли, чтобы я снова поехала с вами в столицу? — полюбопытствовала она и не без лукавства добавила: — Или все же из-за скачек в Элмсе?

— Не пытайся увести разговор в сторону. Цыганочка в любом случае придет к финишу первой, с тобой или без тебя, — пробурчал Эмори.

Лошади тем временем вынесли коляску на подъездную дорожку особняка Фелпсов.

Рейберн Фелпс был самым богатым плантатором в Виргинии, и на его финансовом положении не сказался запрет на торговлю с Европой, введенный недавно Соединенными Штатами, от чего серьезно пострадали его соседи. В Вашингтоне ходили слухи, будто Фелпс вступил в тайный союз с англичанами и занимается контрабандой хлопка под защитой британского флота. Оливия не раз задавалась вопросом, поддерживает ли ее опекун деловые связи с плантатором, но ответа пока не нашла. По правде говоря, она не имела ни малейшего представления о финансовых операциях Эмори, если не считать того, что он играл на скачках. Это приносило немалый доход, но вряд ли могло объяснить, каким путем он сколотил огромное состояние.

Подбежавший слуга помог гостям выйти из коляски. Неспешно ступив на землю, Эмори одернул атласный жилет на располневшей талии и осмотрелся. Он выглядел весьма внушительно с аккуратно подстриженной бородкой и пышной копной седых волос, но его отличительной чертой были пронзительные серые глаза, неизменно дававшие точную оценку окружающим. Перед тем как предложить Оливии руку, он окинул ее взглядом и, видимо, остался доволен. Они медленно прошествовали по каменным плитам двора и поднялись по мраморным ступеням на широкое парадное крыльцо, украшенное рядом деревянных колонн, которые вздымались в высоту на двадцать футов; рядом с ними люди казались карликами.

— Сегодня ты будешь пользоваться огромным успехом и вокруг тебя будет увиваться не только Ройял Бертон. Но не спеши, внимательно осмотрись, прикинь, кто может составить лучшую партию, и тогда уж вноси его имя в список кавалеров для танцев. Думаю, тебе понравится тот, кто заслуживает моего одобрения.

— Танцевать буду до упаду и флиртовать отчаянно, дядя Эмори, — весело пообещала Оливия, стараясь вложить в свой голос как можно больше энтузиазма, хотя вовсе его не ощущала.

— Да, конечно, танцуй на здоровье, но флиртом не увлекайся. Надо помнить о своей репутации, — сурово напутствовал Эмори Вескотт.

Он давно мечтал о том дне, когда сможет выдать замуж свою подопечную, и она это прекрасно понимала. Оливии самой нисколько не улыбалась роль тяжелой ноши, неожиданно свалившейся на плечи занятого мужчины, который провел жизнь в дороге, колеся по Северной Америке, и привык проворачивать деловые операции, не обременяя себя заботами о девице на выданье. Однако ей претила перспектива выйти замуж лишь ради того, чтобы изменить свое нынешнее не слишком приятное существование.

Если уж выходить замуж, то по любви и ради счастливой совместной жизни, как было у ее родителей, но отнюдь не из финансовых соображений. Правда, жаловаться на опекуна не приходилось. Несмотря на свою кажущуюся холодность и расчетливость, он проявил редкую щедрость и потратил уйму денег на ее наряды, так что она легко могла соперничать с любой девушкой из богатой семьи Бостона или Филадельфии, впервые выезжающей в свет. Оливия старалась отплатить за добро и великодушие, занимаясь лошадьми дядюшки. Однако он не оставлял надежды подыскать ей мужа, обладающего не только богатством, но и влиянием в важных политических кругах.

Оливия и ее спутник отдали плащи лакеям в передней и прошли в танцевальный зал, носивший, как и прочие помещения огромного дома, отпечаток консервативных вкусов хозяев и их стремления пустить пыль в глаза. Просторный зал был залит светом сотен тонких стеариновых свечей, горевших в двух громадных хрустальных люстрах под потолком. Навощенный до зеркального блеска ясеневый паркет отражал трепетные огни и усиливал освещение.

В дальнем конце зала на помосте оркестр, состоявший из чернокожих рабов, исполнял музыку Моцарта. В толпе веселящихся гостей сновали слуги, разносившие легкие закуски, вино и крепкие спиртные напитки. Вдоль стен за египетскими вазами с пальмами и декоративными деревьями на большом удалении друг от друга были расставлены удобные стулья с высокими спинками.

У входа гостей приветствовал генерал Фелпс, предпочитавший, чтобы к нему обращались по его воинскому званию, хотя он уже очень давно вышел в отставку. Рядом стояла его высокая и худощавая жена Мод. Оливия и Эмори тепло поздоровались с хозяевами и обменялись любезностями со знакомыми. Как подметила Оливия, у ее опекуна было очень много знакомых и ни одного друга. Она до сих пор не могла понять, как смогли найти общий язык ее ветреный отец-француз и этот уроженец Новой Англии, получивший спартанское воспитание. Однако они действительно были очень близки, и эта необычная дружба, очевидно, объясняла решение Эмори Вескотта взвалить на свои плечи бремя опекунства.

Едва они вошли в танцевальный зал, от толпы отделился Ройял Бертон.

— Эмори, дружище, рад видеть вас в обществе прелестной леди. Представьте меня, пожалуйста, — загнусавил он, растягивая слова, как и подобает уроженцу Новой Англии, что неприятно резануло слух Оливии.

Она привыкла к изящному ритму родной французской речи и певучему говору итальянцев, среди которых выросла, и не имела ничего против английского языка британских аристократов, а также мягко модулированного произношения, свойственного жителям прибрежных районов Виргинии, но не выносила гнусавости янки. К тому же внешность Бертона производила столь же малоприятное впечатление, как и его речь, — он был худой как скелет, с изъеденным оспой лицом землистого цвета. Впрочем, зубы у него вроде были свои, как и густые светло-каштановые волосы, аккуратно стянутые сзади черной атласной лентой.

Оливия присела в реверансе и одарила кавалера улыбкой. Как по команде, оркестр заиграл быстрый вальс, и Бертон пригласил даму на танец. Он оказался на удивление хорошим партнером, но гораздо ближе, чем следовало, прижимал девушку к себе, а когда наклонил голову и заговорил, Оливию обдало запахом виски.

— Если мне не изменяет память, вы родились во Франции, мадемуазель Сент-Этьен. Но у вас почти нет акцента.

— Мои родители эмигрировали сразу после революции, — пояснила Оливия, не вдаваясь в подробности насчет того, что ее мать вышла замуж без согласия родителей и была вынуждена тайно покинуть отчий дом, за что ее лишили наследства. — Я выросла в дороге, пока мы переезжали из страны в страну. Мое детство прошло большей частью в разъездах по Италии, а позже — по Англии. Когда моя семья приехала в Америку, мне было четырнадцать лет, так что, сами понимаете, изучение иностранных языков стало моей второй натурой.

— Выходит, в столь нежном возрасте вы уже опытная путешественница, — усмехнулся он. — Но вы упомянули родителей, однако Эмори Вескотт выступает в роли вашего опекуна.

Оливия подозревала, что Бертон расспрашивает ее в надежде выведать, насколько многим девушка обязана своему опекуну.

— Мои родители погибли, когда перевернулась их карета, и у меня никого на свете не осталось, кроме друга моего отца, месье Вескотта.

— И конечно же, вы ему бесконечно благодарны за доброту и участие? — промурлыкал Бертон.

Оливия напряглась и едва не сбилась с темпа, но в этот миг музыка смолкла.

— Мое отношение к дядюшке Эмори вас нисколько не касается, месье Бертон, — холодно отрезала Оливия и с легким реверансом растворилась в толпе.

Наглый старый шантажист! Наплевать на его богатство, даже если у него не меньше золота, чем у императора Наполеона. Сует нос куда не надо, лезет в душу, да еще и изо рта у него пахнет. Оливия Сент-Этьен не продается и ни за какие деньги не станет игрушкой в руках какого-то старика! Неужели же она не встретит молодого и красивого кавалера, веселого и обаятельного, который мог бы завоевать ее сердце так же, как отец покорил ее мать. Оливия дала себе слово сегодня же вечером всерьез заняться поисками подходящего жениха и найти его до того, как дядюшка Эмори снова начнет ее сватать за какого-нибудь столь же неприятного человека, как Ройял Бертон. Но главное — можно ли довериться собственному чутью?

Она обожала своих беспечных родителей, единственной заботой которых были поиски удовольствий, а они, в свою очередь, безмерно баловали единственное дитя. Оливия понимала, что скорее всего ее мать поступила неверно, остановив свой выбор на Жюльене Сент-Этьене. И в самом деле, когда они приехали в Новый Орлеан, родной брат матери Шарль не пустил их на порог по примеру других членов семьи во Франции, отвернувшихся от матери Оливии после того, как она вышла замуж за Жюльена. Хотя отец был игроком и мотом, он никогда не унывал, отличался редким обаянием и был бесконечно предан двум своим «прекрасным дамам», как он называл жену и дочь. Вся их жизнь состояла из черных и белых полос: за пиршеством следовало полуголодное существование, неделю проводили, как короли, а потом бежали из гостиницы через черный ход, потому что отцу изменила удача за карточным столом и нечем было платить за постой.

Оливии нравилась такая жизнь, полная приключений, и скорее всего ей бы пришелся по душе кавалер столь же непредсказуемый и неподходящий, как ее отец. Возможно, именно поэтому она до сих пор отказывалась связать себя брачными узами. Девушка обвела глазами танцевальный зал, оценивая присутствующих молодых людей, и почти все они отвечали ей восхищенными взглядами. Чему не приходилось удивляться. С тех пор, как ей исполнилось четырнадцать лет, Оливия не могла пожаловаться на нехватку внимания со стороны мужчин. На всякий случай она мило улыбнулась светловолосому молодому морскому офицеру, который залился густым румянцем, встретившись с ней глазами.

Сэмюэль Шелби молча сбросил плащ на руки лакею и быстро зашагал через холл, не скрывая своего дурного настроения. Он терпеть не мог Рейберна Фелпса — почти так же, как нескончаемую череду блистательных светских приемов, посещать которые было обязательно всем жителям столицы, имеющим политические амбиции. И каждой женщине. В отличие от мужа, Летиция обожала балы. Сегодня она наверняка не пропускает ни одного танца, и по пятам за ней следует верный пес Ричард.

Сэмюэль явился к Фелпсам по долгу службы: нужно было повидать дона Луиса де Ониса Гонсалеса, которого испанское правительство в изгнании назначило послом в Соединенных Штатах три года назад. Онис как-то намекнул Шелби, что правительство Испании, возможно, даст деньги на проведение небольшой военной операции в Луизиане. Поскольку в настоящее время сторонники законного испанского режима находились в стесненных обстоятельствах, Шелби предстояло выяснить, не скрываются ли за предложенной сделкой англичане. Необходимо было также установить имена иностранных агентов, сеявших смуту на границе с целью воспрепятствовать американской экспансии.

На пороге танцевального зала Сэмюэль остановился и поискал глазами худощавого величественного испанца в его неизменном атласном камзоле, старомодных панталонах до колен и плотно обтягивавших ноги чулках. Перед тем, как его взор упал на Ониса, внимание Шелби невольно привлек отблеск свечей на огненно-рыжих женских кудрях. Хотя полковник был занят иными мыслями, он не удержался и принялся изучать даму в изящном шелковом платье изумрудного цвета. Оно было сшито по последней моде, с высокой талией и глубоким декольте, в котором виднелась молочно-белая грудь, и слегка обрисовывало стройные бедра и длинные ноги. Мягкая облегающая ткань не оставляла сомнений в совершенстве фигуры женщины. Прелестница была довольно высокого роста, что не вполне отвечало современной моде, восхвалявшей пышнотелую чувственность и небольшой рост. Но пылающий блеск этих рыжих волос сам нес в себе огромный заряд чувственности. И тоже — вразрез с модой. Ныне ценились брюнетки, подобные Долли, или блондинки вроде Летиции. Однако блестящая грива переливалась в свете свечей, как живой огонь костра, вольная и трепещущая на фоне темно-зеленого платья. Мужчины бросали на женщину восторженные, а дамы явно завистливые взгляды, а она, не обращая ни на кого внимания, смеялась, и смех ее звенел в теплом воздухе как колокольчик.

Сэмюэль наблюдал за ней сбоку, и ему захотелось, чтобы она повернулась и он мог бы лучше рассмотреть ее лицо. В профиль оно выглядело очаровательно: небольшой пикантный носик, высокие скулы, над глубоко посаженными глазами с пушистыми ресницами изогнулись темно-рыжие брови. Твердый, упрямо вздернутый подбородок. В общем, все обворожительно до необычайности. И в тот момент, когда Шелби заставил было себя оторваться от этого зрелища и двинуться по направлению к испанскому послу, дама наконец обернулась и подняла глаза.

Вот уж целый час Оливия переходила в танце от партнера к партнеру. Слегка кружилась голова, начали болеть ноги, втиснутые в остроносые атласные туфельки. Как только она заявила, что хочет передохнуть, не меньше полудюжины кавалеров бросились за шампанским, предлагая даме утолить жажду. Оливия напропалую флиртовала и болтала со всеми в надежде убить время и забыть о планах опекуна выдать ее замуж за какого-нибудь пожилого унылого господина. Но очень скоро ей, как всегда, наскучило общество молодых ухажеров, которые таращились на нее в немом щенячьем обожании. Она затосковала и не находила себе места, жаждая, пусть без всякой надежды, чтобы что-то произошло. Хотя что именно — она не имела ни малейшего представления.

И тогда это началось. Заныл затылок, по спине побежали мурашки. Кто-то наблюдал за ней с противоположной стороны танцевального зала. Мужчина. Несомненно, мужчина, причем именно тот, кого она ждала. Откуда пришло это знание? Всеми фибрами души она чувствовала, что это ОН. К ней обращались с какими-то словами, но она ничего уже не слышала. Медленно отпив шампанского, Оливия посмотрела туда, где ощущала его присутствие.

Сверкающие зеленые глаза столкнулись с неистовыми темно-синими. И все замерло.

Казалось, минула целая вечность, на самом деле это длилось весего несколько секунд. Сэмюэль не мог отвести взора от чуть раскосых кошачьих глаз. В сочетании с высокими скулами они придавали лицу диковатый экзотический вид. Дама смело ответила на его взгляд. В ее глазах читалось некоторое смущение и одновременно решимость. В лице, несмотря на молодость, чувствовалась сила характера. Шелби подумал, что ей не может быть больше восемнадцати- двадцати лет. «Боже упаси меня от жеманных юных девственниц, — пронеслось в голове. — Неужели я ничему не научился с тех пор, как встретил Тиш?» Мысленно обругав себя за странное поведение, достойное разве что романтически настроенного юноши, Сэмюэль отвел глаза и решительным шагом двинулся через зал в другую сторону, дабы наконец заняться делом.

Встретив взгляд незнакомца, Оливия почувствовала, как у нее внезапно перехватило дыхание. Она могла бы утонуть в этих гипнотических глазах, холодных и беспокойных, как воды Атлантики в штормовую погоду. Незнакомец был высок, больше шести футов ростом, худощав и чем-то похож на ястреба. Спутанные, до плеч волосы придавали ему вид человека, которому место скорее в Сент-Луисском порту, нежели на светском приеме. Темные как ночь и блестящие как вороново крыло, его волосы были густыми и жесткими. Девушка непроизвольно согнула пальцы, будто пропуская через них непокорные пряди. С откровенной чувственностью рассматривая Оливию, он иронически вскинул черную бровь. Красиво очерченные губы изогнулись в улыбке, скрашивая циничную жесткость правильных черт лица. Никогда прежде ей не доводилось встречать мужчину столь броской внешности, явно прекрасно воспитанного и все же беспредельно дерзкого. В нем сочетались мальчишеское обаяние и скрытая угроза. Он был в мундире полковника американской армии, но Оливия подсознательно чувствовала, что эта одежда ему непривычна. Откуда она это знала? Интересно, испытывала ли мать нечто подобное, когда впервые увидела отца?

Но прежде чем Оливия успела найти ответы на эти вопросы, улыбка исчезла и лицо мужчины приняло прежнее выражение отстраненности и твердой решимости. Он резко отвернулся и направился через зал в другую сторону. Щеки девушки залил яркий, под стать цвету волос, румянец, и все же она не смогла заставить себя отвести глаза и продолжала следить за тем, как крадущейся походкой пантеры незнакомец легко двигается сквозь толпу. Ей следовало бы рассердиться. Она имела право чувствовать себя оскорбленной. В конце концов, ведь именно он начал этот обмен горящими взглядами, именно он призывно улыбался ей — но потом нахмурился, грубо отвернулся и ушел прочь, словно она на его глазах из прекрасной феи превратилась в отвратительную жабу.

Однако Оливия не чувствовала себя оскорбленной. Она была лишь удивлена и по какой-то абсолютно непонятной причине ощущала горечь утраты.