Гонки на выживание

14

Он взял отца за руку, закрыл глаза и погрузился в стоявший вокруг шум. Десятки тысяч голосов – орущих, хохочущих, сквернословящих, болтающих… Вавилонское смешение языков и диалектов. А внизу, в ремонтных боксах, – так называемый производственный шум: домкраты, монтировки, разводные ключи… и все это гремит, скрипит, стучит, клацает, лязгает… И моторы – разогревающиеся, пульсирующие, напоминающие звуки гигантского оркестра, настраивающегося перед спектаклем… Инструменты звучат сначала вразнобой, но постепенно все более слаженно, дружно, сосредоточенно сливаются в грандиозный рев.

Андреас открыл глаза. Сидевший рядом отец наблюдал за ним блестящими от возбуждения темными глазами.

– Нравится?

– Конечно, папа.

Роберто поднял полевой бинокль, оглядел стартовую площадку и передал бинокль Андреасу.

– Смотри! Сейчас будет дан старт. – Он вытащил хронометр и подался вперед. Лицо его горело азартом. Роберто начал отсчет:

– Пять. Четыре. Три. Два. Один.

Оглушительный взрыв моторов обрушился на Андреаса подобно удару мощного кулака. Он не мог оторвать глаз от группы лидеров, ушедших в отрыв на первом отрезке.

Гонщики наматывали круги на трассе, а Андреас душой и телом был рядом с ними, в удушающей жаре, сжигаемый своим собственным адреналином; рев толпы раздавался где-то за тысячу миль от него.

Роберто опять взял бинокль, на мгновение сфокусировал его на боксе «Мазератти», перевел дальше и вдруг замер. Его внимание привлекла фигура женщины на трибуне несколькими рядами ниже. Она поднялась со своего места. На ней было синее платье без рукавов, на голове белый шарф, скрывавший волосы. Казалось, она, как и все, смотрит на трассу, но вдруг она вскинула к лицу руки, сжатые в кулаки, и начала проталкиваться сквозь толпу зрителей, отчаянно пытаясь выбраться.

Роберто уронил бинокль к себе на колени. Андреас удивленно посмотрел на отца:

– Папа, с тобой все в порядке?

– Там твоя мама. – Роберто указал на то место, где была женщина.

Андреас взял бинокль и стал ее искать.

– Я ее не вижу. Ты уверен, что это была она?

– Она ушла. – Роберто не мог оставаться на месте. – Пойду поищу ее.

– А как же гонка?

– Ты оставайся. – Роберто протолкался к проходу и прокричал сыну, покрывая общий шум своим звучным голосом: – Не волнуйся, если мы не вернемся! Увидимся в отеле!

Выбравшись с автодрома, Роберто бегом направился к стоянке такси, на ходу проверяя каждый выход. На стоянке выстроились в очереди несколько машин. Водители курили и болтали в ожидании пассажиров. Роберто остановился, тяжело дыша.

– Вы не видели женщину? Только что? Блондинку, около сорока?

И тут он увидел ее сам: она медленно шла прочь от стадиона, низко опустив голову, сжимая размотавшийся шарф в левой руке. Он волочился за ней по земле.

– Анна? – Он схватил жену под руку и крепко сжал, заставив ее остановиться. – Что ты здесь делаешь?

– Я пришла посмотреть на гонки.

– Зачем? – спросил он, обеспокоенный ее мрачным и отчужденным выражением. – Ты же не хотела идти, ты сказала, что ни за что не пойдешь.

Она пристально взглянула на него. У нее на лбу и над верхней губой выступили капельки пота, глаза возбужденно горели.

– Ты меня пригласил, Роберто. Что же ты не рад теперь, когда я здесь?

– Потому что я не понимаю, зачем ты пришла, – ответил он с бессильной досадой. – Почему ты пришла одна? Почему убежала? Почему, Анна?

Она молча повернулась и подошла к первому из ожидающих такси. Водитель отделился от коллег и распахнул перед ней заднюю дверь. Она забралась внутрь и не стала возражать, когда Роберто последовал за ней, только отодвинулась от него как можно дальше, насколько позволяло сиденье.

– Отель «Савой», – сказал Роберто шоферу и повернулся к жене. – Я жду ответа.

Такси тронулось с места.

– Я хотела увидеть гонки собственными глазами, Роберто, – тихо проговорила она. – Теперь я видела.

– И что же?

– Я больше никогда в жизни не увижу ни одной гонки. И не переменю своего мнения насчет нашего сына.

Роберто передвинулся к ней поближе и попытался заставить ее взглянуть на себя.

– Анна, что в этом такого ужасного? Гонка шла плавно, не было ни столкновений, ни повреждений…

Она с силой отстранилась от мужа, глядя на него широко раскрытыми от возмущения глазами.

– Что в этом ужасного? Это языческое зрелище, Роберто, это варварство! Машины, созданные, чтобы убивать и калечить! Их ведут безумцы, забывшие бога, не уважающие и не ценящие жизнь, которую Он им дал! – Анна так крепко стиснула кулаки на коленях, что ногти впились ей в ладони. – А зрители? Орут, как толпа зевак на римской арене! Как будто это бой гладиаторов! – Она с трудом перевела дух. – И ты думаешь, что я позволю своему единственному сыну положить свою жизнь на этой арене, Роберто? Ты, его отец? – Она покачала головой. – Мне стыдно быть твоей женой.

После этого она отвернулась к окну, ее спина словно окаменела. Роберто, печальный и подавленный, отодвинулся в дальний угол сиденья. Остаток пути до отеля они просидели в полном молчании, прерываемом лишь пением шофера, что-то беспечно мурлыкавшего себе под нос.

«Сегодня был мой день, – думал в тот вечер Андреас, сидя за столом с родителями в обеденном зале ресторана при отеле. – Это мой мир, это будет моя жизнь». Он взглянул на отца и на мать сквозь наполненный вином хрустальный бокал. Перед обедом они поссорились, догадался он, хотя на публике держались вежливо и спокойно.

Андреас перехватил взгляд совсем молоденькой девушки за соседним столом, обедавшей вместе с родителями и старшей сестрой, и она застенчиво улыбнулась ему. «Неплохо, совсем неплохо», – подумал он, любуясь ее золотистыми кудряшками и персиковой кожей. Ее мать с ласковым упреком потрепала ее по руке. Девушка слегка покраснела и отвернулась.

Официант принес кофе в маленьких чашечках. Андреас вдруг обратил внимание на свое отражение в одном из вычурных старинных зеркал, развешанных на стенах. Он заметно изменился за этот день, у него на лице появилось какое-то приподнятое выражение, он словно распространял вокруг себя возбуждение. «Это все гонки, – сообразил он. – Я как будто стал одним из них. Я даже похож на одного из них».

– Андреас, – окликнула его мать, поднимая двумя пальцами за круглую ручку, похожую на ушко, кофейную чашечку. – Что ты думаешь о сегодняшней гонке?

Андреас бросил взгляд на отца, не зная, что ответить, но никакой подсказки не получил.

– Мне понравилось все от первой до последней минуты, мама. – Он вдруг заколебался. – А тебе?

Анна поправила волосы.

– Мне все это было отвратительно, – ответила она тихо.

Роберто сделал умоляющий жест.

– Анна…

– Ничего, папа, все в порядке. – Андреас выпрямился на стуле. – Если мама специально взяла на себя труд увидеть то, что, как мы оба знаем, она не одобряет, наверное, мне следует знать, что она об этом думает.

– Весьма разумно, – сухо заметила Анна.

– Итак?

– Я впервые видела автомобильную гонку, – заговорила она, – но ничего другого я и не ожидала. Безобразное, начисто лишенное спортивного благородства зрелище, в котором участвуют безбожные самоистязатели, добровольно отдающие себя на потеху кровожадной толпе фарисеев.

Андреас замер. Он был поражен.

– Мне было мучительно стыдно сознавать, – продолжала Анна, – что ты и твой отец были частью этой толпы, Андреас, и я нахожу лишь очень слабое утешение в мысли о том, что по крайней мере сегодня ты не был одним из участников состязания.

– Анна, прекрати, это недостойно тебя, – сказал Роберто, потянувшись за ее рукой, но она резко отняла ее.

– У меня есть еще один вопрос, Андреас. И я рассчитываю на правдивый ответ.

– Конечно, мама, – кивнул Андреас.

– Через неделю, – продолжала она, – ты должен уехать из дома и поступить в Женевский университет. Скажи мне: ты собираешься стать автогонщиком по окончании университетского курса? Об этом вы с отцом втайне сговаривались у меня за спиной?

– Сговаривались? – Выдержке Андреаса пришел конец. – Папа никогда ничего не делает втайне у тебя за спиной, и тебе это хорошо известно!

– Андреас, – невозмутимо напомнила Анна, не обращая на его вспышку внимания, – я хотела бы знать. Ты собираешься стать гонщиком или заниматься фермой, когда окончишь университет?

Андреас встал и бросил салфетку на стол.

– Ни то, ни другое, мама. С этого момента у меня вообще нет ни малейшего желания посещать университет.

Не сказав больше ни слова, он повернулся и вышел из ресторана.

В спальне было совершенно темно, когда Роберто проснулся и почувствовал губы Анны у себя на груди. Верх его пижамы был расстегнут до самой талии. На несколько минут его захватило ощущение безумного блаженства. Он лежал неподвижно с широко открытыми в темноте глазами, чувствуя стремительно подступающую эрекцию и не произнося ни слова. Его жена крайне редко сама начинала любовную игру и никогда даже не пыталась откровенно соблазнить его, да к тому же еще и спящего. Ей были не свойственны открытые проявления темперамента. Она была слишком застенчива по натуре.

– Анна? – прошептал он наконец. – С тобой все в порядке?

Она тихонько засмеялась, прижимаясь к его груди, и он с удивлением отметил про себя, как молодо звучит ее голос в темноте.

– Конечно.

Она потянула вниз его пижамные штаны… Роберто не понимал, что происходит. Анна хранила каменное молчание с тех самых пор, как они вернулись в номер и легли спать; возможно, она почувствовала себя виноватой из-за того, что набросилась на него в ресторане… это было так непохоже на нее!

Анна склонилась над ним и принялась неумелыми, неуверенными движениями ласкать его пенис: легонько сжала, потом с тихим вздохом отпустила. Он тотчас же перевернулся и обнял ее, крепко прижал к себе, чувствуя, как она расслабляется и льнет к нему. Роберто знал, чего стоит Анне сделать первый шаг и сломать лед после ссоры, в то время как ему искренние извинения давались легко, как дыхание. Он зарылся лицом в ее мягкие волосы, потом поцеловал ее и отметил, что жена страстно ответила на его поцелуй.

– Люби меня, Роберто, – прошептала она.

Его руки послушно скользнули по ее телу, касаясь его там, где, как ему было известно по долгому опыту, ей было приятнее всего. Роберто целовал ее сперва нежно, потом все более страстно. Затем, ощутив ее нетерпение, накрыл ее своим телом и овладел ею лицом к лицу, глядя ей в глаза и внутренне поражаясь, потому что Анна, в течение почти двадцати лет закрывавшая глаза в момент близости, в эту ночь оставила их открытыми и ответила на его взгляд.

Позже, когда все кончилось и Роберто в блаженном изнеможении откинулся на подушки, чувствуя, как его тело все еще пульсирует, а душа полна воспоминаниями о ней, Анна вдруг села в постели. Она взяла брошенную в ногах кровати ночную рубашку и медленно натянула ее через голову. Потом включила настольную лампу, ослепив его.

– Роберто? Тебе понравилось заниматься со мной любовью?

Недоумевая, он сел в постели.

– Конечно, понравилось! Ты же знаешь, мне всегда это нравится. А в чем дело, Анна?

Анна вздохнула.

– Мне очень жаль, поверь, – сказала она, – потому что мне тоже очень понравилось. Не меньше, чем тебе, Роберто. Но это не может продолжаться.

– О чем ты говоришь?

– Все очень просто, – ответила она. – Ты имеешь сильное влияние на нашего сына, ведь так?

Роберто с досадой провел рукой по волосам.

– Анна, если ты опять начинаешь прежний разговор, прошу тебя, прекрати сейчас же. Андреас говорил не всерьез, я уверен, он просто ляпнул сгоряча, что взбрело в голову…

– Роберто, прошу тебя, послушай. Я же тебе сказала, все очень просто. Если Андреас поедет в Женеву и будет учиться на агронома, как мы договорились, тогда на какое-то время все останется как есть.

– Анна! Ты сама не знаешь, что говоришь…

– Прекрасно знаю, – заявила она. – Повторяю в третий раз: все очень просто и вполне разумно. – В ее взгляде светилась сама невинность. – Ты ведь не станешь отрицать, Роберто, что наш сын был обольщен твоей мечтой! С самого начала речь шла о твоей мечте, а не его собственной. И ты не станешь отрицать, что именно тебе придется за это расплачиваться. Мне очень жаль, мой дорогой, но, согласись, лучшего способа я придумать не могла. Возможно, ты решишь, что для тебя это ничего не значит, что ты обойдешься без меня… – Ты хочешь сказать, что оставишь меня, если Андреас не поедет в университет?

– Нет, я никогда не оставлю тебя, Роберто, ты мой муж. – Анна встала, глядя на него сверху вниз. – Просто я больше не буду спать с тобой.

Роберто почувствовал в сердце ледяной холод. Его Анна, которую он так любил, стояла перед ним, готовая с холодной решимостью разрушить все, что было ему дорого.

– Анна, – он вылез из постели и взял ее за руку, – я понимаю, ты очень расстроена… Тебе кажется, что ты действительно способна…

– Поверь мне, – возразила она. – Поверь мне, все так и будет.

Разум покинул его, сменившись вспышкой безудержного гнева.

– Чтоб тебе гореть в аду, Анна! Будь ты проклята за такие слова! Неужели ты не способна примириться с мыслью о том, что мы воспитали сына, наделенного собственной волей и собственным умом? Ты же его мать! Я бы понял, если бы ты разрыдалась, если бы сказала, что боишься за его жизнь, что ты на все готова, лишь бы его остановить, я бы понял, если бы ты меня умоляла помочь тебе! – Он почувствовал, что слезы наворачиваются ему на глаза. – Думаешь, я не боюсь за него, Анна? Думаешь, я так твердо уверен в своей правоте? Я люблю своего сына, он моя плоть и кровь!

Звук, вырвавшийся из груди у Анны, напоминал шипение разъяренной кошки.

– Как ты смеешь так говорить? Как ты можешь утверждать, что любишь его, когда сам толкаешь его на смерть? Когда он был еще ребенком, ты кормил его с ложечки машинным маслом!

– Но сейчас он уже взрослый, Анна, он не ребенок! Он одержим честолюбивой мечтой, и я признаю, что, возможно, именно я заронил в него эту искру, но я ничего не мог поделать! – Роберто схватил жену за плечи и встряхнул ее. – Ты могла бы это остановить, Анна, но нет, ты предпочла отдалиться от нас с сыном, ты стояла в стороне и холодно наблюдала…

– Отпусти меня, Роберто…

– Нет! – Он весь дрожал с головы до ног. – Ты камень, а не женщина! И мало тебе было лишить меня твоего сердца, так теперь ты еще угрожаешь отнять и свое тело!

– Ты всегда можешь меня изнасиловать!

С воплем Роберто отбросил ее от себя, и она упала на кровать, глядя на него расширенными от потрясения глазами.

– Ты дура, Анна, лицемерная дура! Сказать мне такое после всех лет, прожитых вместе! Разве я хоть раз за все это время причинил тебе боль? – Он начал метаться взад-вперед по комнате. – Ты была моей целомудренной невестой, я любил тебя, преклонялся перед твоей добродетельной скромностью, я понимал, как трудно тебе открыть свои чувства, но, боже милостивый, неужели даже сейчас, двадцать лет спустя, ты должна пускать в ход это оружие?

Она вдруг зарыдала, испустила жуткий, пронзительный вопль, вырвавшийся из самого сердца, и Роберто бросился к ней, опустился на колени у постели. Весь его гнев смыло волной жалости.

– Мы забудем эту ночь, забудем все, что ты сказала… Мы поговорим все вместе, ты сможешь объяснить Андреасу…

– Нет! Нет, Роберто. – Лицо Анны скривилось, ее губы дергались. – Я говорила всерьез. Я люблю тебя, но поступлю так, как сказала. Если ты не можешь убедить Андреаса, что он должен ехать учиться в Женеву, тогда я…

– Анна! Зачем ты меня мучаешь?

– Разве я тебя мучаю, Роберто? Разве я мучаю тебя? – повторила она тихо и печально. – А я-то думала, что мучаю только себя одну. – Анна беспомощно пожала плечами. – Я ведь многого не прошу, Роберто. Я только хочу, чтобы наш сын поступил в университет, как обещал. – Ее плечи устало поникли. – Это зависит от тебя, я тут бессильна.

В своем номере этажом выше Андреас налил еще один бокал шампанского той самой юной девице с золотистыми волосами, что улыбалась ему в ресторане.

– Твои родители знают, что ты здесь? – спросил он, поглаживая ее по плечу.

– Конечно, нет. Они думают, что я с Люсией в нашей комнате. Не беспокойся. – Девушка засмеялась. – Мы с сестрой всегда покрываем друг дружку.

– Еще шампанского?

– Знаешь, я и без выпивки нахожу тебя неотразимым. – Она поставила свой бокал, придвинулась к нему поближе и обхватила его лицо ладонями. – Ты удивительно хорош собой.

С этими словами она поцеловала его в губы долгим, но легким, дразнящим поцелуем, едва касаясь его рта.

– Погоди. – Андреас тоже поставил бокал, окунул пальцы в шампанское и нанес холодную жидкость на ее губы, а потом слизнул. – Так интереснее, чем просто пить.

Ее губы раскрылись, слились с его губами, маленький дерзкий язычок быстрым движением проник к нему в рот. Он завел руки ей за спину и начал возиться с «молнией».

– Давай я тебе помогу. Вот так, сними с меня кожуру… как с банана… – Она захихикала, и ее карие глаза заблестели.

Лифчика на ней не было, только крошечные шелковые трусики, ее тело оказалось упругим и загорелым, кожа туго, как барабан, обтягивала маленькие округлые груди и плоский живот. Она отбросила платье вместе с трусиками, потом подняла ноги, одну за другой, расстегнула резинки и, аккуратно скатывая трубочкой, сняла чулки.

– Теперь твоя очередь, – сказала она. – Я хочу увидеть тебя голым.

Он охотно подчинился и торопливо разделся, побросав одежду на ковер.

– Как ты красив, – прошептала она. – Я с тебя глаз не сводила во время обеда.

– А я думал, ты стесняешься, – засмеялся он и неуклюже попытался схватить ее, но она ускользнула.

– Ты слишком нетерпелив.

Андреас поймал ее, поцеловал глубоко и страстно, чувствуя прилив неведомой ему самому прежде силы. Никогда раньше он не чувствовал себя таким возбужденным и в то же время ощущал в себе удивительное самообладание. И дело было даже не в этой девушке, хотя она была прелестна и соблазнительна: его преобразила гонка, Гран-при в Монце. И еще ссора за обеденным столом. Ему тяжко дался разрыв с матерью, но то, что он ей сказал, назревало уже давно, и как только нужные слова были произнесены, у него стало легче на душе. Так хорошо он себя не чувствовал вот уже много месяцев.

15

В мае 1952 года, через неделю после дня его рождения (официально двадцать пятого, а на самом деле двадцать первого), Даниэлю Зильберштейну было предоставлено американское гражданство.

Он не думал, что это событие произведет на него такое огромное впечатление. Но по дороге на встречу с Леоном, Сарой и Роли, чтобы отпраздновать получение гражданства в ресторане Леона, он понял, что счастлив, по-настоящему счастлив!

Проезжая по 44-й улице, Даниэль увидел отель «Алгонкуин» и решил, что заслуживает выпивки, частного тоста наедине с собой перед встречей с друзьями. Кто еще мог разделить с ним эту радость, кто мог понять, что он чувствует, когда даже он сам не вполне понимал себя до этой минуты?

Он сразу же направился в маленький, уютный бар и заказал шампанское.

Даниэль откинулся на стуле, разглядывая посетителей. Боже, как он любил Нью-Йорк! Его безумную роскошь, неотделимую от чудовищной нищеты, его обитателей, способных использовать любой счастливый шанс, чтобы перебросить веревочные лестницы оптимизма через весь город, из трущоб до Пятой авеню, и взобраться по ним, как сделал и он сам. Нью-Йорк был городом бетона, стекла и стали, но он напоминал живое, дышащее животное, сознающее свою важность и неповторимость, он волновал Даниэля до глубины души. Потягивая шампанское, Даниэль погрузился в воспоминания.

Положив драгоценности матери в сейфовую ячейку банка «Чейз Манхэттен», где он открыл счет на свои первые двадцать пять долларов, Даниэль поначалу устроился в сырой однокомнатной квартирке, неподалеку от ресторана, в котором нашел работу.

Первое впечатление от Йорквилла навсегда врезалось ему в память. Его охватило тоскливое предчувствие, едва он впервые увидел немецкие вывески над витринами магазинов. В городе было так много беженцев, что его неофициально окрестили «Германтаун». Многие чувствовали себя уютнее среди своих, но Даниэль был недоволен: ему хотелось говорить по-английски, изучать новые обычаи, стать своим среди американцев. Однако его страхи мгновенно развеялись, как только он познакомился с Леоном и Сарой Готтсман, хозяевами ресторана. Леон был венгерским евреем, до прихода Гитлера он жил в Берлине и работал шеф-поваром в роскошном ресторане на Курфюрстендамм. Ему повезло, он вовремя успел уехать в Америку. Там он в первый же год воспользовался счастливым шансом и открыл ресторан, где предлагал посетителям смесь венгерской и немецкой, вернее, еврейской кухни. Сара Леви начала работать у Леона кассиршей в 1941 году, и уже через неделю они оба поняли, что созданы друг для друга. Сара стала не только женой Леона, но и его деловым партнером. Заведение Леона начало процветать. При малейшей возможности супруги нанимали молодых евреев, зная, как тяжело им приходится даже в Нью-Йорке, поэтому, прочитав рекламное объявление, помещенное в «Еврейской газете» адвокатом Мишеля Брессона, Леон ответил без промедления.

– Но у нас нет вакансий, – возразила Сара. – Мальчик приедет из Швейцарии, а мы не сможем предложить ему работу.

– Этот мальчик – повар, а не официант или мойщик посуды.

– На случай, если ты позабыл, у нас уже есть шеф-повар. Это ты!

– Ты сама все время твердишь, что я слишком много работаю. – Леон обнял жену. – Я хочу, чтобы этот мальчик стал моим помощником. Дела идут хорошо, мы можем себе это позволить.

Итак, Даниэль приехал к ним со своими сборниками рецептов, драгоценным радиоприемником и английским словарем. Как и Брессон до него, Готтсман вскоре всем сердцем привязался к своему трудолюбивому помощнику, научил его всему, что знал сам, а его жена окружила мальчика материнской заботой.

В первую неделю 1947 года Даниэль получил тревожное письмо из Швейцарии.

«Мой дорогой друг,

Прежде всего посылаю тебе наилучшие пожелания на Новый год и, как всегда, от всего сердца желаю тебе успехов и счастья. К сожалению, это не единственная причина, заставившая меня взяться за перо. Моя племянница Натали и ее дорогая мамочка узнали, что я не вышвырнул тебя на улицу, а помог перебраться в Соединенные Штаты. Как ты, наверное, догадываешься, эта новость их совсем не обрадовала. С тех самых пор они пытаются убедить местные власти, что я принял на работу беженца, заранее зная о его нелегальном положении. В последнее время меня регулярно навещают инспекторы, расследующие «анонимные» жалобы о несоблюдении техники безопасности и правил гигиены.

Я никогда не спрашивал, что на самом деле произошло между тобой и Натали, но лишь недавно мне стало окончательно ясно, как неистово она тебя ненавидит. Возможно, со временем она все забудет и оставит тебя в покое, возможно, ее гнев выгорит и погаснет сам по себе. Но, мне кажется, тебе следует держаться настороже и никогда не забывать о ней. Молодая женщина, столь изобретательно пытающаяся разрушить жизнь родного дяди, тем более не станет церемониться, когда речь пойдет о твоей.

Я выдержу этот маленький шторм, можешь не сомневаться. Не позволяй Натали Брессон стать кошмаром твоей жизни. Своих врагов нужно знать в лицо. Напиши мне поскорее, как у тебя идут дела, и передай мои наилучшие пожелания Готтсманам – они очень добры к тебе.

С любовью, твой друг Мишель».

Расстроенный Даниэль сразу же ответил на письмо, предлагая свое заступничество перед властями. Ответ пришел две недели спустя, короткий и полный оптимизма: Брессон уверял Даниэля, что ему нет никакой нужды волноваться. Даниэль написал еще раз, настаивая на своем вмешательстве, но на этот раз ответа не получил. В марте, встревоженный молчанием Мишеля, он позвонил в Швейцарию из квартиры Готтсманов. Ему ответил незнакомый голос.

– Ресторан «Леман»?

– Ресторан закрыт.

– Закрыт? – нахмурился Даниэль. В Швейцарии было восемь часов вечера. – Закрыт на обед?

– Закрыт навсегда.

Даниэль перебрал в уме тысячу вариантов.

– Где месье Брессон? Хозяин?

– Понятия не имею, месье.

Только в мае пришло наконец письмо от Мориса Вайнберга. Мишель умер, кратко сообщил адвокат, а Даниэль, согласно его завещанию, стал наследником восьмидесяти тысяч швейцарских франков.

Подавленный горем Даниэль позвонил Вайнбергу.

– Что случилось?

– Мишель умер три недели назад.

– Но как это произошло? Он же не болел!

– Он умер от внутреннего кровотечения. Прободение застарелой язвы желудка.

– Как это могло случиться?

Вайнберг ответил не сразу, на линии слышалось потрескивание разрядов.

– Боюсь, что он стал пренебрегать своим здоровьем, Даниэль. Мне кажется, вам известно, что в последние месяцы у него было множество проблем.

Когда Даниэль повесил трубку, его била дрожь. Щеки у него пылали. «У него было множество проблем…» У него была только одна проблема – Натали Брессон! Глаза серны и острые белые зубки хорька… О, как бы он хотел измолотить кулаками это ненавистное лицо! Ему хотелось слетать в Париж и открыто бросить обвинение этой стерве и ее матери, ведь он точно знал, что именно они в ответе за смерть Мишеля. Он хотел встать на защиту друга. Но было уже поздно.

Неожиданное проявление щедрости Мишеля вызвало слезы у него на глазах. Вайнберг написал еще раз, предлагая свою помощь по размещению денег в Европе, но Даниэль ее отклонил. Он перевел деньги на свой счет в «Чейз Манхэттен».

Вайнберг сообщил, что Брессоны в Париже пришли в ярость, узнав о завещании.

– Опротестовать его они не могут, – сказал он по телефону, когда Даниэль позвонил ему, – потому что не могут вас дискредитировать. Забудьте о них. Все это в прошлом.

«Слабое утешение, – подумал Даниэль, – но лучше, чем совсем ничего».

К 1948 году Даниэль уже вполне свободно, хотя и с легким акцентом, изъяснялся по-английски, встречался с американскими девушками и стал во множестве получать предложения от владельцев кафе поступить на работу. Все эти предложения он неизменно отвергал. Однако ранней осенью того же года, сменившей душное лето, он почувствовал, что больше не выдержит запахов гуляша и тушеной капусты, и понял, что пора двигаться дальше.

Как всегда, Леон и Сара единодушно его поддержали.

– Не думай о нас! – сердито воскликнул Леон, когда Даниэль признался, что не хочет бросать их на произвол судьбы.

– Думаешь, ты незаменим? – насмешливо спросила Сара. – Не задавайся.

Леон обнял жену.

– Сара права, ты должен выбраться из своей скорлупы, иначе ты сам никогда не узнаешь, что теряешь.

Даниэль перешел на работу в ресторан «Плаза», но вскоре убедился, что это был неверный шаг. Дразнящий запах долларов, мехов и бриллиантов проникал даже в кухню. Даниэль почувствовал себя в ловушке. Каждое утро он просыпался в тесной, похожей на тюремную камеру квартирке, шел на работу, принимал заказы, после работы развлекался со своими подружками, потом без сил валился на постель и засыпал. Неужели он избежал нацистского плена и потерял семью только для того, чтобы потеть у чьей-то чужой плиты до конца своих дней?

Он упорно искал выхода, и однажды декабрьской ночью несколько мыслей столкнулись в его усталом мозгу, как поезда в железнодорожной катастрофе. В первый день 1949 года Даниэль переехал из Йорквилла на Амстердам-авеню в западной части Нью-Йорка. Плата была явно завышена, но зато квартира идеально отвечала его нуждам. Для него не имело значения, что жилая комната – узкая и темная, а спальня может по размерам состязаться с обувной коробкой. Главное – кухня, и она в этой квартире оказалась единственным просторным, светлым, хорошо оборудованным помещением.

Он поместил рекламные объявления в «Нью-Йорк таймс», «Дейли ньюс» и в «Нью-йоркере»:

«ШВЕЙЦАРСКИЙ ШЕФ-ПОВАР рассмотрит предложения солидных клиентов по подготовке и проведению частных вечеринок и деловых приемов».

Объявления печатались в течение трех недель, прежде чем его телефон ожил.

Молва о нем распространилась быстро, и к тому времени, как в парках и садах Нью-Йорка стали распускаться первые весенние цветы, страницы в книге записей Даниэля уже были сплошь заполнены именами и датами. Прошло полгода, и у него уже появился собственный персонал: несколько служащих, отобранных им лично и подчинявшихся генеральному менеджеру Роланду Стейнбеку – толстенькому, близорукому, начисто лишенному самолюбия молодому человеку лет двадцати пяти, творившему чудеса и в кулинарии и в бухгалтерии. Отец Роланда был гением фондовой биржи, его мать – светской дамой, царившей на Лонг-Айленде, а сам Роланд мог прожить всю жизнь, не ударив палец о палец: ему не нужно было зарабатывать себе на хлеб. Он познакомился с Даниэлем в четыре часа утра на рыбном рынке в Фултоне, где они оба покупали омаров: Даниэль – для званого обеда одного из клиентов, Роланд – себе на ленч. Они с первого взгляда понравились друг другу, вместе отправились в трехэтажный особняк Роланда на Вашингтон-сквер, плотно позавтракали, и к девяти часам утра Даниэль обрел союзника.

– Моя мать, наверное, умрет, когда узнает, что я собираюсь сервировать обед ее друзьям!

– Может, не стоит?

Роланд ослепительно улыбнулся, его пухлые щечки окрасились довольным румянцем.

– Дорогой мой мальчик, можно ли найти более достойный повод для работы?

Даниэль решил не продлевать аренду своей квартиры и переехал в фешенебельный особняк на углу Риверсайд-Драйв и 73-й улицы, где снял двухэтажную квартиру: жил на верхнем уровне, а дела вел на нижнем.

Близость спальни Даниэля к его кабинету дала ему неожиданное преимущество в сексуальной жизни. Жены многих бизнесменов, чьи имена украшали книгу его заказов, были счастливы разделить с ним и ложе. Он обожал женщин – всех женщин без разбора – и сожалел, что столь многие из них замужем. Он вовсе не старался специально сближаться именно с замужними женщинами, но они сами вешались ему на шею, и отказать им он был не в силах.

16

Город был подобен саду, постоянно подкармливаемому волшебным удобрением: ничто не стояло на месте, все тянулось в рост. То же самое можно было сказать о жизни Даниэля. Список его заказчиков теперь включал более дюжины звездных клиентов, часто прибегавших к его услугам и требовавших совершенства за любые деньги. Одним из его лучших клиентов была фирма «Бернарди ликер», разветвленная сеть винных магазинов в Нью-Йорке и Чикаго. Когда его сотрудничество с группой распространителей спиртного только начиналось, один из коллег Даниэля сделал ему предупреждение.

– Джо Бернарди психопат, Зильберштейн. Если будешь с ним честен, тогда еще ничего, но стоит ему забрать себе в голову, что ты его подвел, даже если это и не так, он может взбеситься. Кое-кто попал в больницу только за то, что не вовремя расплатился с ним.

– Почему же полиция его не остановила?

– У Бернарди есть влиятельные друзья. И в сточной канаве, и в заоблачных высях. Говорю тебе, он опасен.

– Я уже подписал контракт.

Собеседник пожал плечами.

– В таком случае смотри, чтоб никто из его дружков не отравился за обедом.

Деловые отношения с Бернарди оказались плодотворными и честными, безо всякого жульничества. Даниэль никогда не встречался с ним лично, все контакты осуществлялись только через его подчиненных. Но потом он познакомился с женой Бернарди. Розе Бернарди было сорок два года. Высокая, элегантная, женственная римлянка, она познакомилась с Джо Бернарди во время своего первого визита в Нью-Йорк двадцать один год тому назад. Через три месяца они были уже женаты; в течение первых пяти лет брака Роза подарила Джо двух сыновей и дочь.

Роза была единственной слабостью Джо, он ее баловал, и она отвечала ему нежной заботой. С точки зрения Джо, у них был идеальный брак. Роза, увы, придерживалась иного мнения. Джо мог быть прекрасным любовником, когда находил для этого возможность, но с годами дела стали поглощать все его время и силы, сексуальный аппетит ослабел, он стал удовлетворять жену все реже и реже. Сама Роза была темпераментной женщиной, долгое воздержание отрицательно сказывалось на ее физическом и нервном состоянии. Она никогда не винила Джо, никогда не упрекала его в пренебрежительном отношении к себе, прекрасно зная, как он ей предан, но ей приходилось искать удовлетворения на стороне – она верила, что не только ради себя самой, но ради сохранения своего брака. Хорошо зная крутой нрав мужа, она понимала, что он ни в коем случае не должен узнать правду. Она очень тщательно выбирала своих партнеров.

Первая встреча Даниэля с Розой произошла в его рабочем кабинете дождливым и мрачным ноябрьским днем 1953 года.

– Я хочу устроить сюрприз мужу: небольшой званый обед.

Розу нельзя было назвать красавицей в привычном смысле слова, хотя фигура у нее была прекрасная: стройная и в то же время зрелая, в самом соку. У нее были пышные, вьющиеся волосы, маленький, чуть вздернутый носик, а широкий, щедрый, выразительный рот всегда улыбался вместе с горячими карими глазами. Даниэль не мог отвести от нее взгляда.

– Какой-то особый случай, миссис Бернарди?

– Его пятидесятый день рождения, – улыбнулась она.

– И когда это будет?

– Завтра.

– Завтра? – Он удивленно вскинул голову.

– Я опоздала? – взволнованно спросила она. – До вчерашнего вечера я была уверена, что он сегодня улетает в Италию, как вдруг выяснилось, что он остается в Нью-Йорке. Поэтому мне очень хочется сделать ему приятное…

– Это трудно… – Увидев, как вытянулось ее лицо, он закончил: – Но не невозможно. – Даниэль раскрыл книгу заказов. – А теперь к делу. – Он мысленно перебрал свой итальянский репертуар. – Он ест дары моря? Омары, устрицы, креветки?

– Он их обожает.

– Прекрасно. Омар по-сицилийски, запеченный с пармезаном в бузинной настойке.

– Замечательно! – одобрила Роза. – Еще Джо обожает салаты.

Даниэль записал: «смешанный салат».

– Между салатом и основным блюдом ничего не нужно, – сказала Роза, не сводя горящих глаз с лица Даниэля. – А на десерт мой муж предпочитает все, что угодно, с amaretti [14].

– Основное мы обсудили. А в остальном… Вы готовы довериться мне, миссис Бернарди?

Роза выдержала паузу, осмотрела кабинет, по достоинству оценив его солидную и сдержанную обстановку, затем нарочито медленно повернула голову и посмотрела прямо в глаза Даниэлю.

– Да, я готова довериться вам.

Даниэль ощутил возбуждающее покалывание в затылке. Он отвернулся от нее и начал писать в блокноте какую-то бессмыслицу. Даниэль поднялся из-за стола.

– Прислать вам смету? Я мог бы вам позвонить в конце дня.

– Если хотите, – Роза тоже встала, взяла свою сумочку и перчатки. – Но я вам целиком доверяю. – Она опять улыбнулась. – А мой муж до сих пор был вполне доволен вашей работой.

– Рад это слышать. Хотя это будет первая частная вечеринка, которую мы организуем для мистера Бернарди.

Она натянула левую перчатку и протянула ему правую руку.

– Я уверена, что она не станет последней.

В течение нескольких месяцев Даниэль старательно избегал встреч с Розой Бернарди наедине. Будь она женой другого человека, он не стал бы так осторожничать, но она принадлежала Джо Бернарди, и в то же время было в ней что-то такое, вызывавшее у него приступ любовной лихорадки при каждой встрече. Однако как-то раз в июне Розе почти удалось его заарканить.

Даниэль получил заказ на подготовку приема по случаю конфирмации племянницы Бернарди в доме его брата, расположенном в городке Грейт-Нек на Лонг-Айленде. День выдался теплый и солнечный, к четырем часам пополудни сто пятьдесят гостей высыпали на лужайки, окружавшие бассейн и летний домик. Даниэль находился в основном доме и направлялся из кухни в столовую, чтобы лично убедиться, что все остатки обеда и посуда уже убраны.

В коридоре перед ним вдруг подобно привидению возникла Роза Бернарди и протянула руку.

– Даниэль, идемте со мной. – Она стремительно отворила какую-то дверь и, потянув его за рукав, прошептала: – Умоляю.

Они оказались в библиотеке, полутемной комнате, где все окна были затянуты тяжелыми шторами, чтобы предохранить книги в кожаных переплетах от вредного воздействия солнечных лучей. Привыкнув к полумраку, Даниэль различил массивный письменный стол красного дерева и стоящее за ним кожаное кресло, а также небольшую библиотечную стремянку.

Роза подошла к окну и слегка приподняла край шторы: сквозь образовавшуюся щель проник луч света.

– Вы избегаете меня, Даниэль, – сказала она, глядя в окно.

– Это не так, миссис Бернарди.

Она повернулась, позволив шторе вновь упасть, и кокетливо улыбнулась ему.

– Почему бы вам не звать меня Розой?

Роза подошла ближе. Даже в полумраке он различал ее возбужденно порозовевшие щеки.

– Ты заслуживаешь поощрения: обед удался на славу, все спрашивают твой номер.

Она положила руку ему на грудь. В висках у него застучало.

– Это не слишком удачная мысль, Роза.

Роза улыбнулась.

– Мне кажется, это прекрасная мысль. – Она не отнимала руки от его груди. – Ты человек порядочный и скромный, Даниэль. Ты умеешь держать язык за зубами. Я могу тебе доверять.

– У тебя есть муж, – напомнил Даниэль.

– Давай не будем говорить о моем муже, прошу тебя. Это не имеет никакого отношения к моему браку. – Ее темные глаза казались огромными. – Разве ты не находишь меня привлекательной, Даниэль?

Он заколебался, охваченный возбуждением, смешанным со страхом.

– Конечно, я…

Чьи-то шаги послышались в коридоре. Роза быстро отступила и взялась за ручку двери.

– Я выйду первая, – в ее голосе звучало сожаление, но она была спокойна. – А ты последуешь за мной через несколько минут. – Роза наклонилась и поцеловала его в щеку. – Не надо меня ненавидеть, – проговорила она тихо, бросив на него печальный взгляд. – Используй меня… но не надо меня ненавидеть.

Затем она ушла.

Пятого сентября в девять часов утра секретарская служба дозвонилась ему в квартиру.

– Сообщение от мистера Бернарди. Он хочет встретиться с вами в десять утра в своем номере отеля «Карлайл».

– Он назвал причину?

– Нет, но в извещении говорится, что дело срочное.

Даниэль принял душ, побрился, оделся и поймал такси на Уэст-Энд-авеню. Движение было тяжелым, как всегда, но шофер попался бойкий, он умело избегал «пробок» и доставил клиента к месту назначения на три минуты раньше срока.

По пути наверх Даниэль ощутил беспокойство. Он никогда раньше не имел дела напрямую с Бернарди, видел его лишь однажды, в комнате, полной гостей. Почему Бернарди вдруг попросил о личной встрече? Даниэль поправил галстук и постучал.

– Входите!

Женский голос. Роза? Даниэль замер в нерешительности. Он мог бы повернуться, сесть в лифт и спуститься в вестибюль. А вдруг она там не одна? Что, если с ней Бернарди?

– Входите! – повторила она.

Он открыл дверь. Солнечный свет ударил ему в лицо и ослепил. Комната была обставлена с большим вкусом, все вплоть до мусорной корзинки возле письменного стола выдержано в нежно-кремовых тонах. Роза сидела на диване – отчужденная и элегантная, в темно-синем льняном костюме и кремовой шелковой блузке с гофрированным воротником.

– Доброе утро, Даниэль. – Она протянула ему руку и кокетливо скрестила ноги. При этом юбка с разрезом на бедре обнажила покрытую легким загаром кожу.

– Это я послала тебе сообщение. – Роза похлопала по подушкам дивана рядом с собой. – Присядь, Даниэль. Выпей кофе.

Даниэль чувствовал себя дураком, школьником, которого застали с женой директора. Он присел на краешек дивана. Она наклонилась вперед и разлила по чашкам кофе из серебряного кофейника, стоявшего на подносе.

– Сливки? Сахар?

– Нет, – ответил он. – Спасибо, не нужно.

Роза протянула ему чашку, и его обдало запахом ее духов. Кофе оказался чуть теплым. Даниэль невольно спросил себя, как долго она ждала.

– Что ты хочешь обсудить, Роза?

Она вынула из пачки сигарету, и Даниэль догадался, что все ее самообладание – лишь хорошо разыгранный спектакль. Зачем она это делает, раз сама так нервничает?

– Я могла бы сказать тебе, Даниэль, что хочу обсудить званый обед. – Роза откинулась на спинку кушетки, внимательно наблюдая за ним. – Или могла бы сказать, что готовлю мужу еще один сюрприз на день рождения.

Даниэль стал следить за ее руками. Тонкие и длинные пальцы слишком крепко сжимали сигарету, пальцы другой руки теребили золотую цепочку на шее.

– Но мы оба знаем правду. – Роза сделала еще одну нервную затяжку и вдруг закусила нижнюю губу, словно опасаясь, что она задрожит.

«Она сама себя боится, – подумал Даниэль. – Она совсем потеряла голову».

– Ты ничего не должна мне объяснять, Роза…

– Ну разумеется. Ты и сам все понимаешь. – Голос у нее дрогнул. – Я заманила тебя сюда, чтобы с тобой переспать.

Слова эхом прокатились по комнате, а глаза Розы вдруг вызывающе вспыхнули.

– Я думаю, мне лучше уйти. – Даниэль поднялся.

Она схватила Даниэля за руку, привлекла к себе и начала поглаживать его через ткань брюк. Ее прикосновение обжигало.

Она вскинула голову, ее глаза молили, и он смягчился. Наклонившись вперед, Роза прижалась щекой к его ширинке.

– Роза, прошу тебя… Я всего лишь слабый человек.

Она тихо застонала. Больше Даниэль ничего не мог с собой поделать.

Он склонился к ней, задрал юбку у нее на бедрах, ощутил шелк чулок и упругость плоти. Роза закрыла глаза, и Даниэль догадался, что она пытается не видеть в нем конкретного человека, смягчая таким образом свою неверность Джо. Как ни странно, эта мысль подействовала на него возбуждающе. Он расстегнул верхние пуговицы ее блузки и сунул руку под шелковую ткань: ее груди показались ему горячими и налитыми, соски уже успели отвердеть под его ладонью.

Роза отстранилась.

– Запри дверь. – Дыхание у нее участилось, щеки горели. – Скорее!

Даниэль повесил табличку «Просьба не беспокоить» с наружной стороны двери и повернул ключ в замке. Роза была уже в спальне. Она сбросила туфли на высоких каблуках, задрала юбку и дрожащими от нетерпения пальцами принялась расстегивать резинки на поясе для чулок. Трусиков на ней не было. Никогда на глазах у Даниэля женщина не проделывала ничего более волнующего. Пылая от нетерпения, он стянул с нее чулки и отбросил их в сторону. Роза растянулась на постели, так и не сняв юбки, скомкавшейся у нее на талии, широко раскинула ноги и призвала его:

– Давай, Даниэль!

Ничего хуже и лучше этого Даниэль в жизни своей не испытывал. Роза казалась полуженщиной-полузверем, секс был ей нужен безумно, отчаянно, как лекарство от смертельной болезни, и в то же время она презирала себя. Она кончила едва ли не прежде, чем он успел проникнуть в нее, ее лицо было искажено мукой, она задыхалась. Даниэль был вынужден замереть рядом с ней и дождаться, пока она не успокоится. Потом он начал двигаться взад-вперед, проникая все глубже…

Роза громко застонала, потом истерически выкрикнула:

– Джо! – В ее голосе послышалось рыдание. – Voglio morire! [15]

Все ее тело содрогнулось в оргазме в тот самый момент, когда Даниэль тоже достиг кульминации. На мгновение он застыл на ней с закрытыми глазами, ожидая, пока бешеное биение сердца утихнет и она тоже успокоится вместе с ним. Но Роза продолжала судорожно ловить ртом воздух, ее лицо исказилось в гримасе.

– Роза, что с тобой? – Он отстранился от нее и опустился на колени рядом. – Тебе плохо?

Она не ответила, похоже, никак не могла отдышаться. Ее голова заметалась по подушке из стороны в сторону, руки вскинулись вверх и бессильно упали, лицо стало бескровным, а губы посинели. Роза снова застонала: это был пугающе глубокий стон, раздавшийся из глубины груди. Ее глаза открылись слепо, как у куклы, а тело застыло.

– Роза? – Никакого ответа.

Даниэль схватил ее за запястье и безуспешно попытался обнаружить пульс. Он прижал ухо к ее груди, прислушиваясь к сердцебиению. Ничего.

Роза Бернарди была мертва.

Даниэль спотыкаясь вбежал в ванную, и его вывернуло наизнанку. Он включил холодную воду, смочил лицо, шею, руки. Его лицо, отраженное в зеркале, было почти таким же белым, как у Розы. Даниэль переборол страх и вернулся в гостиную. Нужно было взять себя в руки и найти выход.

Уйти он не мог. Его видели в отеле, его могут опознать. И он не мог, был просто не в состоянии оставить Розу совершенно одну.

Что она сказала в последнюю минуту? Почему она так сказала? Может, она хотела таким странным способом наказать себя за то, что изменяла Джо?

Мысль о Бернарди подействовала на Даниэля лучше ледяного душа. Кто звонил нынешним утром: сама Роза или ее секретарша? Наверняка Роза была осторожной: она бы ни за что не захотела причинить боль Джо.

Даниэль подошел к кровати, заставил себя взглянуть на нее, коснулся ее обнаженной лодыжки. Слезы защипали ему глаза, он почувствовал, как возвращается лихорадочная дрожь. Нет! Этого нельзя допустить! Надо действовать.

Сердечный приступ мог случиться где угодно и с кем угодно, в любом месте. Если он сумеет перенести Розу обратно в гостиную, на диван… Телефонная служба подтвердит, что его вызвали на деловую встречу.

Он огляделся по сторонам в поисках ее туфель. Одна лежала в нескольких футах от кровати, другая у самой двери в гостиную. У окна, на светлом ковре, валялся кружевной поясок с резинками и оба чулка. Даниэль поднял их, расправил и положил в ногах кровати вместе с поясом. Взяв один чулок, он аккуратно скатал его, чтобы не зацепить и не порвать: ему много раз приходилось видеть, как это делают его подружки, одеваясь после свидания. Нет, неправильно, сперва надо надеть пояс. Даниэль отложил чулок и взялся за пояс. Аромат ее духов чувствовался в комнате еще сильнее, чем раньше, он проникал прямо в ноздри… и к нему примешивался еще какой-то запах…

Даниэль бросился в ванную, нашел туалетную бумагу и полотенца, смочил бумагу водой. В спальне он осторожно расстелил полотенца под бедрами Розы и очень бережно принялся обтирать влажной бумагой ее ляжки, слипшиеся темные волосы…

Господи, что он делает? Любое мертвое тело, найденное в номере отеля, непременно будет подвергнуто вскрытию. Его опять охватила нервная дрожь. После вскрытия Бернарди все узнает. Даже если ему все известно о поведении Розы, о ее слабости, это ничего не значит. Человек с такой репутацией, наделенный такой властью, сицилиец, обожающий свою жену, мать своих детей… Рано или поздно Бернарди непременно доберется до Даниэля. И что потом? Бернарди его убьет или покалечит. Он содрогнулся. И все же мысль о физическом насилии казалась ему не самой страшной. Были и другие формы мести – вполне в рамках закона. Совершил ли он преступление – вот вопрос? Хороший адвокат мог бы свести происшествие к непредумышленному убийству, а это будет означать… тюремный срок. Мысль о тюрьме показалась Даниэлю невыносимой.

Хватит терять время. Осторожными, легкими прикосновениями Даниэль осушил кожу Розы и вытащил из-под нее полотенца. Бумагу он спустил в туалет, а полотенца развесил сушиться на горячей трубе. Он вернулся к Розе. Пояс с легкостью застегнулся на ее тонкой талии, но когда он поднял ее ногу и начал натягивать чулок, слезы брызнули у него из глаз, обожгли щеки, а в желудке опять заворочалась тошнота…

Наконец все было сделано. Даниэль проверил время: одиннадцать тридцать три. Женщина мертва, его жизнь опять лежит в руинах, а не прошло и двух часов! Он вытер пот с лица, наклонился и с трудом поднял ее, держа под мышки. Пришлось ненадолго прислонить ее к изголовью кровати, чтобы одернуть костюм и застегнуть блузку. Он вновь наклонился, чтобы ее поднять. Ее мертвые глаза смотрели прямо на него.

Без четверти двенадцать Роза Бернарди была в гостиной, тяжело осевшая, почти лежащая на том самом диване, на котором сидела раньше. Все было как раньше: кофейные чашки, окурки сигарет. Не было смысла что-либо здесь менять.

Он вынул из портфеля записную книжку и задумался. В разделе «Для заметок» вписал на первую неделю ноября: «Дж. Бернарди. Званый обед. Сюрприз. 50 персон. «Карлайл»?» Закрыв записную книжку, Даниэль положил ее на кофейный столик, спрятал вечное перо во внутренний карман пиджака, затем в последний раз проверил спальню и ванную, чтобы убедиться, что все в порядке.

Он вернулся в гостиную, вытер потные ладони и взялся за телефонную трубку.

Быстро собрав самые необходимые вещи и сделав единственный телефонный звонок Роли, которому он не стал ничего объяснять, а просто предупредил о своем внезапном отъезде, Даниэль немного перевел дух.

В пять часов пополудни того же дня он сидел в такси, медленно продвигавшемся по 59-й улице к мосту, ведущему из города. Он знал, что, будь у него больше времени, чтобы обдумать случившееся, он все равно поступил бы точно так же. Управляющий отеля и местный врач выслушали его сообщение о сердечном приступе у Розы, не задавая лишних вопросов. Но патологоанатом – это совсем другое дело. И Джо Бернарди тоже не удовлетворится его версией. Не в первый раз ему приходилось менять прежнюю жизнь на новую.

Уже на территории аэропорта Айдлуайлд, подъезжая к терминалу, шофер обернулся и посмотрел на Даниэля.

– Куда путь держим, приятель?

– В Париж, – сказал он после секундного замешательства.

17

Официант в черном фраке торжественно сервировал фирменное блюдо – клецки по-зальцбургски и скрылся за красными бархатными гардинами, отделявшими кабинку от других посетителей ресторана. Герман Рудесхайм, человек, ради встречи с которым Андреас проделал путь в четыреста километров по извилистой, то и дело петлявшей дороге, с аппетитом принялся за еду.

Несколько минут Рудесхайм сосредоточенно ел, затем откинулся назад в своем инвалидном кресле и окинул Андреаса критическим взглядом.

– Итак! – провозгласил он. – Рискну предположить, что вы считаете себя самым смелым, отважным и одаренным парнем во всей Европе. Как у вас с физической подготовкой?

– Я тренируюсь каждый день, – ответил Андреас. – Бегаю, играю в теннис, поднимаю тяжести.

– Хорошо. Как можно больше упражняйтесь со штангой. Гонщику требуются шея и плечи тяглового быка. Как у вас со зрением?

Андреас пожал плечами.

– У меня никогда не было проблем… – Этого мало. Вы проверяли периферийное зрение?

– Нет, но…

– Развивайте его. – Рудесхайм умолк, чтобы наполнить рот новой порцией десерта. – И советую вам заняться стрельбой по тарелочкам – отличное упражнение на координацию.

Немец нетерпеливо задвигался в кресле на колесиках. Его громадный мускулистый торс казался нелепой скульптурой, которую какой-то безумный дизайнер втиснул в инвалидное кресло. Ниже пояса он был парализован после аварии в гонках на чемпионате Германии в 1935 году. Но автоспорт так и остался смыслом всей его жизни. Рудесхайм изнурял себя ежедневными тренировками и ежегодно тратил тысячи марок на поддержание собственного парка гоночных машин.

– Как у вас с нервами?

– Я не боюсь, сэр.

Рудесхайм запрокинул голову и расхохотался так, что вены вздулись на его мощной шее.

– Не боитесь? – издевательски переспросил он. – Желторотый птенец! Вы гордитесь собственной смелостью, Алессандро? А гордиться-то и нечем. Ни один гонщик, если, конечно, он не полное дерьмо, не станет подвергать себя опасности. Хороший гонщик все сделает, чтобы избежать ненужного риска…

– А как же победить, если не рисковать?

– Я сказал «ненужного риска». Вы должны слушать внимательно, Алессандро. Я не могу тратить время на вшивого юнца с шилом в заднице, не желающего прислушаться к голосу мудрости и опыта.

– Извините. – Андреас покраснел.

– Не извиняйтесь, – смягчился Рудесхайм.

Девушка с огненно-рыжими волосами, покачивая бедрами, прошла мимо их столика, и Андреас стремительно обернулся, провожая ее взглядом.

– Рефлексы у вас развиты неплохо, – усмехнулся Рудесхайм. – Ваш отец верит, что у вас есть будущее в гонках.

– Он на это надеется, сэр. Вот почему он написал вам с просьбой обо мне. Гонки для меня – все.

– А девушки вам разве не нравятся? – притворно удивился Рудесхайм.

– Времени нет.

Рудесхайм пожал плечами.

– Если найдете именно ту, что вам нужна, время найдется.

Официант появился, чтобы убрать посуду, а Рудесхайм заказал кофе и шнапс.

– Господин Рудесхайм, – начал Андреас, готовясь наконец задать главный вопрос. – Мне нужен настоящий старт. Я уже участвовал в ралли, в кроссах по пересеченной местности, но мне нужны настоящие гонки. И как насчет финансирования? Что мне нужно…

– Довольно! – Рудесхайм вскинул обе руки ладонями кверху, словно защищаясь от удара. – Только последний вопрос задан по делу. Деньги. Без денег можете забыть о гонках. Я думал, ваш отец вас финансирует.

– В настоящий момент – да, – кивнул Андреас. – Но в долгосрочной перспективе я на него рассчитывать не смогу.

– Почему нет?

Андреас вспыхнул.

– Это семейная проблема.

– Вы имеете в виду свою мать?

Андреас был поражен.

– Ваша ситуация далеко не уникальна, Алессандро, – пожал плечами Рудесхайм. – Вряд ли на этом свете найдется хоть одна женщина, готовая без боя отправить своего единственного сына навстречу смерти.

– Бой уже закончен, сэр.

– И кто победил?

– Мне кажется, никто не победил. Она никогда не изменит своего мнения. С прошлого года, когда умерли мои бабушка и дедушка, мама еще сильнее настроена против этого.

– И поэтому вы живете в Цюрихе?

– Да, сэр. – Андреас еще сильнее покраснел и добавил: – Так лучше для нас всех.

– Работа у вас есть?

– Я говорил с владельцем гаража два дня назад. Возможно, будут новости, когда я вернусь.

– Диплома инженера у вас нет, – рассуждал Рудесхайм. – Значит, если этот владелец гаража наймет вас, то лишь в качестве подмастерья?

Андреас кивнул.

– Но с теми деньгами, что лежат у меня в банке, какое-то время я выживу. – Андреас наклонился вперед. – Если бы вы начинали сейчас, господин Рудесхайм, какую машину вы бы выбрали? Если бы ваши финансы были ограничены, – добавил он.

Рудесхайм взял принесенную официантом бутылку и разлил шнапс в обе рюмки.

– Можете задержаться в Бонне еще на день?

– Конечно.

– Прежде чем я отвечу, мне надо посмотреть, как вы водите, а сегодня вы слишком много выпили, чтобы без боязни сесть за руль.

– А где здесь можно показать езду?

Рудесхайм поднял свою рюмку и осушил ее единым духом. Его глаза озорно блеснули, когда он взглянул на Андреаса.

– На «Ринге», разумеется.

«Нюрбургринг», самый знаменитый гоночный маршрут Германии, место проведения бесчисленных чемпионатов и кубковых состязаний, считающийся также одним из самых трудных в мире, вился вокруг гор к югу от Бонна. В этот сырой и ветреный день трасса была пуста и безлюдна, если не считать механика, которого Рудесхайм привез с собой.

– У меня для вас небольшой сюрприз, Алессандро, – объявил Рудесхайм, повышая голос, чтобы его не заглушал вой ветра. – Как вам, вероятно, известно, я коллекционирую автомобили. В прошлом году я приобрел по безумной цене одну из машин Мануэля Фанджио, на которой он выиграл все соревнования 1951 года. Хотите на ней погонять?

Андреас ничего не смог сказать в ответ.

– Как вы понимаете, это только на сегодня, – продолжал Рудесхайм. – Машина принадлежит мне и останется моей навсегда. Но мне бы хотелось взглянуть, как вы ее поведете.

Он выкатил свое инвалидное кресло на несколько метров вперед и крикнул механику, стоящему рядом со сверкающей «Альфа-Ромео»:

– Манфред! Провези Алессандро разок по трассе, а потом посади его за руль! – Он оглянулся на Андреаса. – «Ринг» имеет протяженность более двадцати двух километров, и он полон опасностей. Пока Манфред ведет, следите за его руками, почувствуйте особенности покрытия своим телом. И будьте готовы к первому повороту – это убийца!

Сердце Андреаса сильно забилось, ладони от волнения вспотели.

– Это же одноместная машина, – слабо возразил он.

– Мы немного переделали сиденье, так что есть куда втиснуться. Манфред поведет медленно, как старая дама, едущая за покупками. – В глазах Рудесхайма заплясали веселые огоньки. – Что, струсили, Алессандро?

Вместо ответа Андреас решительно направился к стартовой линии и занял свое место в машине по указанию Манфреда.

Одно дело вести старый побитый «Опель» или «Фольксваген» в кроссе или ралли какого-нибудь местного автоклуба, но сесть за руль «Альфы» великого Мануэля Фанджио и вести ее самостоятельно по такой трассе, как «Нюрбургринг», это не просто другое дело, это другая галактика!

– Хозяин небось совсем спятил, если дал ее тебе в такую дерьмовую погоду, – проворчал Манфред, передавая Андреасу пару авиаторских очков-консервов, и вылез из машины. – Не вздумай изображать чемпиона, а если ты ее разобьешь, – предупредил он грозно, – уж постарайся и сам в живых не остаться!

– Черта с два! – восторженно заорал Андреас.

Все его страхи испарились, он бросил машину вперед, с ревом выбросив клуб выхлопных газов. Миг – и первый опасный поворот остался далеко позади. Машина набрала скорость, и он почувствовал, что ничто на свете не сравнится с этим наслаждением. Ничто, даже секс, в отдаленной степени не могло приблизиться к тому восторгу, какой дарила ему власть над этим стальным зверем на бесконечной мокрой черной дороге!

– Ну что? Как это было? – заорал Рудесхайм. Его лицо побагровело от волнения, он нетерпеливо катал кресло взад-вперед, пока Андреас шел к нему на трясущихся от напряжения ногах. – Как все прошло, Алессандро?

Андреас остановился перед инвалидной коляской и посмотрел в лицо великому человеку. Его собственные глаза все еще были скрыты защитными очками. Ему хотелось крикнуть: «Это было невероятно, разрази меня гром!», крикнуть так, чтобы дрогнули горы, но вместо этого он, засунув руки поглубже в карманы, голосом, звучавшим спокойно и почти небрежно, ответил:

– Неплохо. Может, для больших соревнований она уже старовата, но в общем совсем недурна.

Лицо Рудесхайма побелело от негодования. Этот желторотый швейцарский нахал… какая неблагодарная скотина! Рудесхайм сделал глубокий вдох, готовясь обложить молодого наглеца такими словами, какие ему во сне не снились, да так и замер: Андреас снял очки. В его глазах горел восторженный огонек.

Он проглотил свой гнев и пристально взглянул на молодого человека. Потом запрокинул голову и расхохотался.

– Ох, Алессандро! – Рудесхайм утер выступившие на глазах слезы и посмотрел на пораженного Андреаса. – Меня вам не одурачить! Я же все по глазам вижу. Не забывайте, я тоже в этом участвовал. Знаю, что это такое.

К ним подошел хмурый Манфред.

– Машина в порядке, хотя этот паршивец слишком быстро взял ее в оборот. Ему еще повезло, что она не взорвалась.

Рудесхайм подмигнул Андреасу.

– Мы, водилы, для Манфреда ничто, ему до нас дела нет, его единственная страсть – это машины. Повредишь машину – считай, ты его ранил. – Он погрозил пальцем. – Никогда этого не забывайте, Алессандро. Такие, как Манфред, нужны нам гораздо больше, чем мы нужны им.

Манфред хлопнул Андреаса по спине.

– Хозяин прав, малыш, – неохотно признал он, – и не вздумай это забыть.

Позже в тот же вечер в большом салоне старинного особняка Рудесхайма на опушке Венусбергского леса «хозяин» взял сигару из коробки с увлажнителем, стоявшей возле его локтя.

– Сигару, Алессандро?

– Спасибо, я не курю.

– Очень хорошо, – похвалила его Мара Рудесхайм, крупная, широкоплечая, красивая блондинка с сильными чертами и мягкими глазами, поднимаясь с кресла. – А вот ты слишком много куришь, – попрекнула она мужа. Подойдя к нему, она наклонилась и поцеловала его в лоб. – Я иду спать. Чувствую, вам двоим хочется поговорить о делах, а я уже о машинах сегодня наслушалась досыта.

Андреас поднялся.

– Ужин был замечательный.

– Не давайте Руди засиживаться допоздна, – улыбнулась Мара и вышла.

Рудесхайм заметил, что стакан Андреаса пуст.

– Непорядок. Налей себе и мне тоже.

Андреас подошел к бару и налил коньяку им обоим.

– Этот день очень много для меня значил, сэр. Надеюсь, вы это понимаете.

– Конечно, понимаю. Я же говорил, это видно по глазам. Мы оба гонщики, Алессандро, хоть я и гнию в этой проклятой каталке. Мы с тобой без слов понимаем то, чего другим понять не дано. Мы как звери одной породы.

Андреас протянул хозяину стакан и вернулся к своему креслу.

– Итак, – сказал Рудесхайм, – что ты теперь собираешься делать?

– Начну искать подходящую машину. А потом – подходящий турнир.

– Тебе нужна помощь, Алессандро. – Он отпил коньяка, его взгляд стал пронзительным и острым. – Я готов предоставить тебе эту помощь при определенных условиях.

– При каких условиях?

Рудесхайм фыркнул:

– Не заливай мне, парень! Плевать тебе на условия! Я тебе предлагаю уникальный шанс, о котором ты мечтал всю жизнь, и я прекрасно знаю, что под твоим напускным швейцарским хладнокровием, подарком мамочки, бьется пылкое итальянское сердце, и бьется оно так быстро, что у тебя небось уже стоит!

Андреас засмеялся.

– Можно еще один вопрос?

– Валяй, – нетерпеливо буркнул Рудесхайм.

– Почему? Вы никогда не видели меня в деле!

– Я видел, как ты вел машину Фанджио. Ладно, слушай. Вот мое предложение.

Андреас жадно подался вперед.

– Как насчет того, чтобы водить немецкие машины? Может, у тебя остались предрассудки с военных времен? Или ты слишком молод, и тебе плевать?

– Отвергая немецкие машины, я отверг бы чудеса инженерной мысли. Это превосходные машины, одни из лучших в мире.

– Правильный ответ. Новый «Мерседес-Бенц» скоро заткнет за пояс «Феррари» и «Мазератти». – Рудесхайм сделал эффектную паузу. – Возможно, очень скоро у меня появится свой собственный W196. Как только я ее получу, – продолжал он, – мне понадобятся услуги водителя-механика.

На мгновение сердце Андреаса замерло, потом забилось с удвоенной силой.

– Многие мечтали бы заполучить эту работу, но я полагаю, что она как раз по тебе, Алессандро. Что скажешь?

Он не мог говорить: открыл рот, но так и не издал ни звука.

– Тем временем, – продолжал Рудесхайм, заметив, что лишил молодого человека дара речи, – еще до того, как мне доставят W196, есть у меня один драндулет, на котором ты мог бы стартовать на соревнованиях. Если тебя это интересует.

Андреасу захотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что все это происходит наяву.

– Итак? – нетерпеливо спросил Рудесхайм. – Ты заинтересован или нет?

– Заинтересован? – вдруг закричал Андреас хриплым от волнения голосом, вскакивая на ноги. – Да разве может быть иначе?

Ему хотелось обнять Рудесхайма, хотелось плакать от радости, но здравый смысл и мужская гордость возобладали, и он ограничился рукопожатием, зато таким энергичным, что старому гонщику пришлось силой отнимать у него руку.

– Сядь, имей сострадание к старику, – проворчал Рудесхайм. – Нам надо обсудить деловую сторону. Хотя погоди, пока ты не сел, налей-ка мне еще.

Андреас взял хрустальный графин и наполнил янтарной жидкостью стакан своего хозяина.

– Я просто не знаю, что сказать.

– Вот и помолчи. Дай сюда этот чертов коньяк и слушай. – Руки Рудесхайма беспокойно задвигались, он поправил клетчатый плед, укрывавший его вышедшие из строя ноги. – Я потребую от тебя подписания контракта, Алессандро.

– Разумеется, – согласился Андреас, возвращаясь на свое место.

– Не торопись. Я попрошу своего адвоката составить контракт и советую тебе пригласить своего собственного: пусть прочтет все, что напечатано мелким шрифтом. И поговори со своим отцом, он дельный человек.

– Я так и сделаю.

– Тебе придется согласиться, что вплоть до истечения контракта ты будешь ездить только для меня, Алессандро. А если я увижу, что ты не оправдываешь моих ожиданий, у меня будет неоспоримое право расторгнуть контракт в любой момент.

Слова Рудесхайма вернули Андреаса в настоящее. Без сомнения, такой шанс бывает раз в жизни, и этот волшебный шанс выпал ему, Андреасу Алессандро. В эту минуту воплощалась его мечта, мечта его отца.

– Пока ты проходишь обучение, тебе придется жить в Бонне. – Рудесхайм поморщился. – Бонн – сонное местечко, хотя столичный статус явно пошел ему на пользу.

– Зато трасса совсем рядом.

Немец улыбнулся.

– Верно подмечено. – Он похлопал себя по неподвижным коленям, поглядел на них с отвращением. – Даже они не могут удержать меня дома, я всегда должен быть где-нибудь рядом с гоночной трассой.

– Я не знаю, как… – Андреас умолк на полуслове.

– Ты не знаешь, как я могу так жить? Без ног, без моих машин?

– Да, – смущенно признался Андреас.

– Много месяцев, много лет, Алессандро, я думал, что не смогу жить, не смогу вынести еще один день такой жизни. Если бы не Мара, я прострелил бы себе голову; так было бы легче. Возможно, в один прекрасный день я так и сделаю. – Вдруг он улыбнулся. – Но ведь у меня до сих пор есть мои машины, верно? Как знать, может быть, однажды с твоей помощью мне вновь удастся ощутить себя за рулем.

Стенные часы пробили полночь. Мужчины одновременно осушили свои стаканы.

– Пожалуй, мне пора, – тихо сказал Андреас.

Рудесхайм кивнул. Андреас протянул ему руку, и Рудесхайм крепко пожал ее.

– Только не надо меня благодарить, – грубовато проворчал он. – Возвращайся в Цюрих, дождись контракта, а потом, если ты его подпишешь, мы попробуем задать жару этим итальянцам, любимчикам твоего отца.

18

Звонок раздался в тот момент, когда он читал вырезку из «Нойе цюрихер цайтунг».

«Теперь, когда и голландский, и бельгийский Гран-при отменены, любопытно будет увидеть, чего добьется Алессандро в этом сезоне. Еще в середине 1956 года было высказано предположение, что Алессандро следует отказаться от продления контракта со своим другом и наставником Германом Рудесхаймом, перенесшим в последнее время несколько тяжелых ударов судьбы – сначала выбывание из конкурентной борьбы компании «Мерседес-Бенц», затем гибель жены в авиакатастрофе, – и более не способным оказывать, как прежде, серьезное влияние на ситуацию. Алессандро, безусловно, является талантливым и многообещающим гонщиком. Итак, после дружеского расставания с Рудесхаймом швейцарские поклонники Алессандро могут рассчитывать, что, став обладателем новой «Мазератти» и выступая в качестве самостоятельного гонщика, их кумир проявит ту собранность и дисциплинированность, которых до сих пор ему явно не хватало…»

Андреас снял телефонную трубку.

– Андреас?

– Папа, как ты?

– Андреас…

Дрожь предчувствия пробежала по телу Андреаса.

– Что случилось?

– Возвращайся домой. – Голос отца звучал глухо. – Анна очень больна. Она умирает. Возвращайся домой, Анди.

В доме пахло тяжелой болезнью, несмотря на цветы, расставленные в каждой комнате сиделкой Анны. Деревянные ставни на всех окнах были распахнуты, словно люди надеялись, что ангелы смерти не осмелятся ворваться в столь светлое помещение.

Отец и сын сидели в гостиной. Роберто старательно избегал взгляда Андреаса.

– Давно ты об этом знал, папа?

– Полгода.

– Господи, папа! Почему ты мне ничего не сказал?

– Она так хотела.

Андреас взглянул на отца.

– Она тебя просила послать за мной?

Роберто не ответил.

– Понятно. – Андреас опустился в кресло, в его голосе звучала горечь. – Давай я угадаю, папа. Она сказала, чтобы я не приезжал, если только я не готов бросить гонки и вернуться навсегда. Я прав?

Ответом ему было молчание.

Ее кончина, наступившая через две недели, не была мирной. Стоило Анне увидеть сына, как она поняла, что он не вернулся домой, а приехал попрощаться навсегда. По отношению к мужу она смягчилась, но с Андреасом была беспощадна.

– Почему, папа? Зачем она это делает? – спросил Андреас отца как-то раз поздно вечером, после длительного дежурства у постели умирающей.

Лицо Роберто осунулось от горя, он ссутулился и постарел в одночасье. Он был не в силах представить себе жизнь без Анны.

– Она наказывает сама себя, Андреас, – тихо объяснил он. – Неужели ты не понимаешь?

– Но почему? Неужели она так сильно меня ненавидит? То молчит, то принимается повторять без конца: «Ты подумал, Андреас?» Все надеется, что я откажусь от гонок ради нее.

– Она женщина, Анди, она мать, ты должен постараться понять ее.

– А почему она не хочет попытаться понять меня? Неужели она не видит, что гонки у меня в крови, что я унаследовал от тебя мечту, в точности как она унаследовала ферму от своих родителей?

– Я думаю, она все понимает, но не может с этим смириться.

– Не хочет смириться.

– Не все ли равно? – вздохнул Роберто.

Анна так ослабела, что почти потеряла способность двигаться. Однажды поздней ночью, когда все в доме уже спали, она с трудом дотянулась до руки Роберто и слабо сжала ее. Губы у нее дрожали.

– Я никогда не умела… не знала, как выразить мою любовь к тебе, Роберто. Я пыталась… я хотела… но мне было так трудно…

– Я знаю, дорогая. Не мучай себя.

– Время шло так быстро… – Воздух хрипел у нее в горле, но она крепче сжала его руку. – А я с ума сходила из-за Андреаса… Роберто, прости меня…

– Мне нечего прощать, Анна. – Он наклонился, поцеловал ее влажный лоб, погладил редкие седые волосы. – Я хочу попросить тебя насчет Анди, Liebchen. Он чувствует, что ты его отвергаешь, он совсем подавлен. Ты могла бы облегчить его боль. Всего несколько слов…

У него за спиной в комнату вошла сиделка, шурша накрахмаленным передником.

– Внизу дожидается священник, герр Алессандро.

Роберто поднялся и посмотрел на жену. Она закрыла глаза, лицо ее было спокойно, словно это не она только что плакала, умоляя его простить ее, словно и не слыхала его просьбы.

Анна умерла три часа спустя. Роберто держал ее за руку, с другой стороны кровати стоял священник. Андреас так и остался в дверях вместе с сиделкой.