Горгулья

Глава 20

К несчастью, на этом рассказ о нашем прошлом прервался.

Я умолял сказать, действительно ли мы поженились, но Марианн Энгел ответила:

— Подожди и сам все узнаешь.

Я часто возвращался в больницу — мне продолжали делать реконструктивные операции. Теперь уже по большей части косметические: то были попытки улучшить скорее внешность, чем физическое состояние организма. Я спрашивал у Нэн, сколько еще предстоит пересадок, но она и сама не знала. Я спрашивал, насколько лучше я в итоге буду выглядеть, а она заявляла, что у всех пациентов бывает по-разному.

Мне все время казалось, что, несмотря на все заботы со стороны Марианн Энгел, отсутствие мое в крепости она воспринимала как желанную передышку, возможность поработать не отвлекаясь. Часто, вернувшись на такси после нескольких дней в больнице, я заставал ее на кровати — утомленную, все еще покрытую каменной пылью. В подвале же на меня косилось новое чудовище. Тогда я шел проверить плошки с водой и едой, которые оставлял перед отъездом для Бугацы, и они всегда оказывались пусты; подозреваю, псина проглатывала все, едва я выходил за дверь, но с этим ничего не поделаешь. В целом мои поездки в больницу были весьма кстати, потому что Марианн Энгел могла работать в мое отсутствие, а когда я возвращался — проводить больше времени со мной.

Впрочем, иногда она бралась за резьбу и не дожидаясь моего отъезда, и я все лучше учился заботиться сам о себе — и о ней. Она по-прежнему заставляла себя отвлекаться от работы и купать меня, но явно не любила такие моменты: чем дальше продвигалась работа над статуей, тем жестче она терла меня мочалкой. А закончив, вновь скрывалась в подвале, и я носил ей еду.

— Знаешь, резьба пойдет легче — и быстрее, — если ты немного поешь.

— Тут дело не только в том, чтобы высвободить горгулью. Я еще и душу закаляю.

— В каком смысле?

— Мир балует тело едой и физическим комфортом, — проговорила Марианн Энгел. — Они потакают плоти, но для духа это — враги. Воздержание — та узда, что дает духу шанс победить в вечной схватке с телом.

Еще один спор безо всякой логики; следовательно, я неизбежно должен был в нем проиграть. Поэтому я вытряхивал ее пепельницы, наливал в бутылки свежую воду и оставлял ей тарелки с нарезанными фруктами, заранее зная, что она не притронется к ним до следующего моего спуска в подвал.

Марианн Энгел обычно неистовствовала несколько дней, а потом все сходило на нет. Она извинялась за свое отсутствие, но я понимал, что жаловаться особенно не на что — в месяц это случалось раз, максимум два. Зато доход они давали отличный, позволяли оплачивать и мои счета, а все остальное время Марианн Энгел уделяла мне. Хватит ныть, сказал бы любой мужчина, у которого жена работает с девяти до пяти.

Вдобавок всякий раз, когда Марианн Энгел с головой уходила в работу, мне выдавалась идеальная возможность созвониться с прежними знакомцами и заказать у них еще морфия. Платил я за наркотики деньгами с кредитки.

Покупатели в супермаркете старались не смотреть на нас, но невольно оборачивались. Марианн Энгел шугнула разинувшую рот старуху, а та заковыляла прочь, как будто застуканная на месте преступления, но все равно два раза бросила на нас взгляд через плечо.

Умом я понимал, почему привлекаю столько внимания, но ненавидел это состояние всем сердцем. Я навсегда лишился безликости. Теперь я в самом буквальном смысле выделяюсь из толпы.

Я прятался под плексигласом и компрессионными костюмами, но уже самим этим фактом привлекал к себе нежелательное внимание. Как в хорошем фильме ужасов, воображаемое страшнее того, что видишь на самом деле.

В восьмом проходе я услышал, как женщина ругает ребенка: «Не пялься!» Мальчик лет пяти-шести укрылся в безопасности, между ног матери, но никак не мог отвести от меня взгляд.

Мать произнесла:

— Простите. Он… ммм, просто любопытный и… э… слишком дружелюбный.

— Вам не за что извиняться! Дружелюбия много не бывает! — Марианн Энгел наклонилась и посмотрела прямо в глаза малышу. — Какой славный… Как тебя зовут?

— Билли.

— А полностью — Уильям?

— Да.

— Отличное имя. — Марианн Энгел кивнула на меня. — Уильям, как по-твоему, мой друг очень страшный?

— Немножко, — прошептал он.

— Он вообще-то не такой плохой, когда с ним поближе познакомишься.

Затрудняюсь ответить, кому из нас был больше неприятен этот разговор — Билли, его матери или мне. Я заявил, что нам пора. Совсем забыл, как действует мое карканье на неподготовленных слушателей! Вот и Билли едва не отлетел к стене, а потом спросил со смесью ужаса и любопытства:

— Что с вами?

Мать принялась его отчитывать, объяснять, что это не вежливо, но я лишь махнул рукой, а Марианн Энгел поинтересовалась: разве женщине самой не хочется узнать то же самое? Родительница Билли поперхнулась словами, но все же выдавила:

— Да… вообще-то…

— Конечно. Только взгляните на него! Уильям просто спрашивает то, что всем интересно. — Марианн Энгел потрепала парнишку по волосам, как бы давая понять, что не сердится.

— Он еще только в садике — пробормотала его мать.

— Я обгорел во время пожара. — Мне всего лишь хотелось закончить разговор и уйти, но Билли задал новый вопрос:

— Больно было?

— Да. — Я подавил естественный порыв сказать мальчишке, чтобы не играл со спичками. — Я долго лежал в больнице.

— Ух ты! — заявил Билли. — Вы, наверное, так рады, что уже выздоровели!

Мать крепко сжала руку мальчика.

— Нам пора! — И пошла, не оглядываясь, и потащила за собой Билли, а тот все оборачивался и махал нам.

Выйдя из магазина, Марианн Энгел высыпала мелочь ошивавшимся вокруг попрошайкам. И всю дорогу болтала о незаконченных статуях в мастерской, потому что, видите ли; Три Наставника как раз вот только что ей сообщили, что их нужно закончить.

Я очень хорошо держался до самой машины, но, усаживаясь в нее, сильно ударился обожженной рукой о дверь. Тело тут же среагировало на оплошность острыми приступами боли, заметавшейся по нервным окончаниям, а сучка-змея в позвоночнике принялась наскакивать на основание черепа, словно пытаясь целиком заглотить мышку. Черт! Черт! Черт! Руки задрожали от внезапной жажды морфия, и я взмолился о немедленной инъекции. Марианн Энгел достала все необходимое из аптечки (без которой я никогда не выходил из дома) и вонзила в меня шприц.

Морфий — совсем как религиозный фанатик; рыщет, какие бы части тела обратить в свою веру, дарит медовые сны, лениво впрыскивает теплое молоко в вены. Змея увязла всиропе, постепенно застыла, но я знал, что она еще вернется. Змеи всегда возвращаются.

Когда же мой организм был свободен от посторонних веществ? Кажется, лет в двадцать…

Марианн Энгел целыми днями металась по дому с кофе и сигаретой; корила себя за неспособность как следует очистить свое физическое тело и получить дальнейшие инструкции.

В конце концов она решила, что теперь пора заканчивать статуи, скопившиеся в мастерской.

— Пожалуй, дольше не получится откладывать… Так говорят наставники.

Над этими фигурами она работала не так, как над теми, которые начинала с нуля.

Не была одержима демонической энергией и даже приходила наверх, помогала мне с тренировками или забирала Бугацу на прогулку. По утрам, во время водных процедур, я уже не чувствовал вины, что отрываю ее от работы. По ее словам, характер этой работы изменился не по ее прихоти, а потому что химеры вели себя иначе. Однажды прервав процесс на половине, они теперь понимали, что времени у них больше, чем казалось вначале.

— Они осознали: независимо от моих над ними действий они останутся каменными. Понимают, что не нужно кричать на меня, чтобы добиться своего.

В следующие несколько недель Марианн Энгел доделала некоторые из застоявшихся фигур — Птичья голова на человеческих плечах, ниже которых ничего не было, получила мужской торс и козлиный круп. Незавершенному морскому чудищу, рвущемуся из гранитного океана, досталось тело целиком и пена на гребешках волн. За этими статуями приезжали грузовики и забирали их в галерею к Джек, для продажи, потому что кто-то должен платить и за сигареты, и за компрессионные костюмы.

Я очень удивился, когда через какое-то время Марианн Энгел позвала меня с собой в мастерскую — единственную часть дома, предназначенную исключительно для нее. Сначала она просто слонялась туда-сюда, не говоря ни слова, даже не глядя на меня, отчаянно стараясь вести себя как обычно. Это разительно отличалось от ее прежней манеры, от ранее виденных мной мучительных вспышек экстаза… Она взяла метлу, смела какие-то камешки в угол и вдруг резко выпалила:

— Ты хоть не разозлишься?

Потом отошла к большому камню, покрытому белой простыней. Я ему как-то не придавал значения — и без этого столько странностей, по сравнению с которыми желание укрыть от взглядов незаконченное произведение казалось совершенно нормальным. Под простыней угадывался словно человеческий силуэт; создалось впечатление, что нынче Хэллоуин. Марианн Энгел стянула покрывало.

— Я делала тебя.

Передо мной стояло наполовину законченное мое изображение. Нет, не наполовину — скорее просто контуры моего тела. Без мелких деталей и подробностей. Впрочем, спутать грубо намеченные очертания было невозможно: плечи правдоподобно сгорблены; позвоночник изогнулся по-змеиному; голова походила на оригинал, хотя по сравнению с телом казалась непропорционально большой. Как будто смотришь на себя в зеркало, утром, еще не до конца разлепив веки. Я пробормотал, что не злюсь на то, что она «делала меня», хотя и удивлен. Зачем?

— Мной движет Бог, — очень серьезно сообщила она, но потом рассмеялась и я понял, что это шутка. И тоже хохотнул, правда, не очень убедительно. — Я хочу, чтоб ты мне позировал, только сначала хорошо подумай, — попросила она, кивая на полузаконченных горгулий. — Не нужно, чтобы тебя постигла та же участь, что и их.

Я кивнул (показывая, что подумаю, а не что согласился), и мы направились обратно, на верхний этаж. Я старался подниматься как учили, но, обернувшись на каменную фигуру в углу, невольно решил больше внимания уделять осанке.

В комнату ввалилась Джек, вся скрючившись под тяжестью горшка с развесистым растением, который она грузно опустила на пол в углу гостиной.

— Я в прошлый раз заметила, что нет цветов! Неужто ничего живого? — Джек бросила взгляд на меня и добавила: — Боже правый, ты до гроба такой страшный останешься? — И тут же обратила внимание к Марианн Энгел, ошарашенной этим явлением в нашем жилище. — Слушай, у меня тут пара покупателей хотят чего-нибудь особенного… В магазине все им не по вкусу, спрашивают, не начала ли ты что новенькое. Я сказала, что ты всегда работаешь над новинками.

— Хорошие дома? — поинтересовалась Марианн Энгел.

— Да, — вздохнула Джек. — Я всегда нахожу хорошие дома, и за твоими тварюшками будут хорошо ухаживать. Хотя это просто дурацкие камни! Ты же это понимаешь, а? О, кстати, в Принстоне кое-что надо починить.

Марианн Энгел покачала головой:

— Не хочу сейчас уезжать.

— Ага. Слишком занята, ухаживаешь за своим погорельцем, — заметила Джек. — Господи, Марианн, это такие деньги, а ты все готова упустить. Едва искусство сталкивается с благотворительностью, сразу все в задницу!

Марианн Энгел крепко обняла Джек, что-то бормоча в мою защиту, но в основном просто хихикая. Джек лишь сильнее разозлилась:

— Помнишь, ты Бугацу притащила? Тоже бродяжку!

В наших якобы прошлых жизнях я подарил Марианн Энгел собственноручно вырезанного каменного ангела (того, что стоял у нее на книжной полке), а в этой жизни она преподнесла мне каменную химеру, которую вырезала сама. Симметрия, совсем как реверс в наших занятиях: тогда, давно, она работала с книгами, а я работал с камнем.

Это, пожалуй, весьма умозрительное наблюдение, однако на тот факт, что она вырезала меня, я отреагировал чисто интуитивно. Лестно ведь стать моделью художника, правда? Но мне всегда неловко было представлять, что эту жуть она запечатлеет навсегда. Я впервые прочувствовал ужас дикарей перед камерами, что ловят их души вместе с изображениями.

— Как это будет? — волновался я. — Что мне нужно будет делать?

— Тебе вообще ничего не понадобится делать, — отозвалась она. — Просто посидишь, и все.

Это напомнило мне нашу беседу, после того как Марианн Энгел заставила меня извиняться перед Саюри, — она тогда сказала, что в доказательство любви мне не придется делать «ничего». Тогда я не понял, но если она имела в виду это, как я мог отказаться?

— Ладно, хорошо.

— Приятно поработать с натуры, для разнообразия, — заметила она. — Наконец-то я смогу врезать форму в камень, а не только извлекать из него.

Она принялась снимать одежду, и я спросил зачем. Всегда резала обнаженная, ответила она, не станет нарушать привычку и теперь; или меня это смущает? Я ответил отрицательно, но на самом деле был не очень уверен. Нечто в ее обнаженном теле оказывало на меня определенное воздействие (на меня-то, бывшего порноактера и опытного соблазнителя!), хотя я сам не до конца понимал, что именно.

В ее наготе было нечто такое… неукротимое и обезоруживающее.

Однако я не мог указывать ей, как вести себя в собственном доме. Она разделась, тут же стянула с меня компрессионный костюм и пробежалась пальцами по складкам обожженной кожи, как будто на ощупь запоминая изгибы.

— Мне нравятся красные шрамы. Ты знаешь, раньше горгулий красили в яркие цвета, чтобы выделить их черты…

Марианн Энгел отошла к одной из статуй и провела пальцами по ней, точно так же как только что по мне. Я следил за движениями ее рук и представлял ручей, который тысячу лет бежит по камням. Она показала на глубокие линии под глазами одного из чудищ.

— Видишь, какие резкие черты? Чтобы выделить тени, создать глубину… Когда прихожане смотрят вверх, на горгулью, они этого даже не различают.

— А зачем тогда?

— Ведь на наши работы смотрит и Бог.

Во время позирования я чувствовал себя более обнаженным, чем в любом порнофильме; первый сеанс можно было вынести только благодаря его краткости. Компрессионный костюм мне разрешалось снимать не больше чем на пятнадцать минут, и Марианн Энгел всегда учитывала этот промежуток. Пусть работа пойдет медленно; я был уверен, что впереди у нас годы.

В конце каждого сеанса она показывала мне, что сегодня сделала, и мы делились мыслями. Однажды она небрежно упомянула, затушив сигарету:

— Не забывай, что скоро Хэллоуин и вечеринка.

— Какая вечеринка? Впервые слышу.

— А вот и нет, — возразила она. — В прошлом году, в больнице, я обещала, что мы пойдем на праздник, помнишь?

— Это было так давно!

— Год — это не так уж долго, но я предлагаю тебе сделку. Ты согласишься пойти в обмен на новую историю?

— О чем будет история?

— Тебе должно очень понравиться. О Сигурде, моем знакомом викинге. Хоть с тех пор прошли долгие годы…