Горный ангел

Глава 10

Громыхая по камням мостовой, карета уже выезжала за пределы города, когда Эйнджел вдруг вспомнила о своем обещании, данном Рейчел. Во всей этой суматохе она совсем забыла поговорить с Нилом о том, что случилось с Рейчел там, на прииске. Протянув руку, она нетерпеливо похлопала по спине Холта.

– Мы должны вернуться! Мне надо поговорить с Нилом!

В карете было темно, и Эйнджел не столько увидела, сколько почувствовала его раздражение.

– Теперь это уже невозможно. Мы не вернемся, даже если сам сатана попросит меня об этом!

– Но это займет совсем немного времени. Я обещала подруге поговорить с Нилом от ее имени.

– О Боже, во что еще ты хочешь впутаться, женщина? – Со вздохом раздражения он скинул ее руку со своей спины. – Я же говорил тебе держаться подальше от Нила и особенно от его прихожанок, этих глупых наседок!

– Откуда тебе знать? – возмущенно спросила Эйнджел. – Ты ведь ни разу не был в церкви!

Показавшаяся из-за туч луна осветила лицо Холта, и Эйнджел увидела, что он молча смеется над ней. Это привело ее в ярость и придало еще больше решимости вернуться в Оро.

Повернувшись, она приоткрыла окно и, высунув го лову, закричала:

– Эй, кучер, остановитесь!

Едва она успела выкрикнуть эти слова, как Холт рывком посадил ее назад, в карету.

– Что ты делаешь? – В его суровом голосе сквозил нешуточный гнев.

Эйнджел изо всех сил пыталась вырваться из его сильных рук, но все было напрасно. В полном отчаянии она наклонила голову и укусила его за правую руку.

Результат не заставил себя ждать. Холт вскрикнула от боли и выпустил ее из своих объятий. И в ту же минуту карета резко остановилась, и Эйнджел по инерции упала вперед, на противоположное сиденье. Она нисколько не пострадала от падения, но наспех уложенные волосы от сильного толчка рассыпались по плечам; к Эйнджел услышала, как кучер спрыгнул с козел и пошел узнать, что случилось с его пассажирами.

Протянув руку, Холт распахнул дверцу кареты Щ извиняющимся тоном произнес:

– Езжай, Жиль! Останавливаться нет причин.

– Но кто-то вроде кричал...

– Это я кричала, – вмешалась Эйнджел и тут же пожалела об этом. Кучер, огромный бородатый мужчина, удивленно смотрел на ее растрепанные волосы.

– Я больше не стану останавливаться, – много значительно подмигнув Холту, произнес он.

Снова подмигнув Холту, он отправился на свое место.

– Какой ужасный человек! Догадываюсь, о чем он подумал! – возмущенно воскликнула Эйнджел.

– Нет, это он догадался, о чем думал я, – слегка усмехнулся Холт. Эйнджел мгновенно повернулась к нему.

– Ты так хороша в свете луны... и вся моя, – улыбнувшись еще шире, продолжил Холт.

– Холт... – предостерегающе начала Эйнджел.

– Нас никто не услышит, Эйнджел. – Холт плот нее закрыл дверцу кареты, которая снова тронулась в путь. – И я не хочу лгать тебе относительно своих желаний. Я хочу заняться с тобой любовью.

– Здесь? – удивленно спросила Эйнджел.

– А почему бы и нет?

В его голосе зазвучала страсть и обещание долгих ласк, от которых у нее чуть не закружилась голова.

– Я не буду больше никогда заниматься с тобой любовью, даже если на всей земле не останется ни одного мужчины. – Что ж, до Денвера еще ой как далеко...

Усевшись напротив Холта, Эйнджел дрожащими руками стала поправлять волосы. Холт смотрел на нее пристально и почти не мигая, как смотрит ястреб на свою добычу перед последним броском.

– Иди сюда, Эйнджел.

– Нет!

– Ты там совсем замерзнешь.

Эйнджел помедлила с ответом, оглядывая карету в поисках убежища. Похоже, ей было не спастись от его рук. К тому же она хотела заставить его изменить свое решение относительно отправки ее домой. Она никуда не собиралась уезжать, пока не получит золотом при надлежавшую ей часть прииска, на которую выкупит Бель-Монтань.

Делая вид, что покоряется воле Холта, она осторожно села рядом с ним. Его рука тотчас же обняла ее за плечи, прижав к своему теплому телу. Эйнджел мечтательно вздохнула, склонив голову на его широкую грудь, и вновь ощутила мягкое, шелковистое прикосновение замши к своей щеке. И когда Холт стал ласково гладить ее по голове, она уже не сопротивлялась.

– Ну вот, – прошептал он ей на ухо, – разве тебе плохо со мной?

В ответ Эйнджел сонно кивнула. Только теперь она вдруг почувствовала, как измучилась за последние не сколько дней.

– Я должна прямо сейчас написать письмо Нилу, – пробормотала она. – Это очень важно.

Холт долго ничего не отвечал.

– Ну хорошо, – произнес он наконец. – Из первого же города, в котором мы остановимся завтра утром, ты сможешь послать ему телеграмму.

– Спасибо...

Эйнджел благодарно прижалась к Холту. Продолжая гладить ее волосы, он задумчиво смотрел на освещенный лунным светом пейзаж за окном кареты, и взгляд его понемногу мрачнел.

Утром Эйнджел проснулась в объятиях Холта. Они проспали всю ночь, тесно прижавшись друг к другу. Он так крепко прижимал ее к себе, что, когда карета наехала на валун, они оба соскользнули на пол.

Такое пробуждение трудно было назвать приятным. Протирая сонные глаза и чертыхаясь, Холт, а вслед за ним и Эйнджел поднялись с пола.

– Что там еще? – проворчал Холт, открывая дверцу и вглядываясь в предрассветные сумерки. Холодный утренний воздух обдал Эйнджел ледяным дыханием, и она поежилась.

– Жиль! – осторожно позвал Холт, нигде не видя грузной фигуры кучера. Небрежным движением он под толкнул Эйнджел обратно, в карету. – Останься здесь, а я пойду посмотрю, в чем там дело.

Он вышел из кареты, и Эйнджел откинулась на скрипучем сиденье. Она еще не совсем проснулась, но холодный воздух быстро привел ее в чувство. Через минуту она услышала снаружи мужские голоса и беспечно зевнула. Очевидно, ничего страшного не случилось.

Стоя рядом с лошадьми, Холт с мрачным видом разглядывал переднюю ногу одной из них, на которую ему показал Жиль.

– У нее совсем плохо с ногой. Дальше она уже не сможет идти, – сказал Жиль, сплевывая себе под ноги струю жевательного табака.

– Сколько еще до Денвера?

– Не меньше тридцати миль, а то и все сорок, – покачал головой кучер, заранее не одобряя возможные безумные планы Холта дойти до города пешком. – К тому ж скоро нас настигнет снежная буря, это уж наверняка! – И от ткнул мозолистым пальцем в сторону тяжелых серых туч, наползавших с запада.

– Может, она минует нас, – с надеждой сказал Холт.

– Нет, не минует. Прежде чем окончательно рассветет, нас уже накроет снегом.

Холт был знаком с Жилем уже много лет и вполне доверял его знаниям и опыту.

– Мы сможем ехать на одной лошади?

– Слишком много багажа, – почесав затылок, задумчиво сказал Жиль.

– Но я не могу оставить здесь ни одного саквояжа, – пробормотал Холт, глядя на свой бесценный груз, тщательно упакованный и уложенный в багажное отделение кареты. Он отряхнул пыль со своих замшевых штанов, и лицо его помрачнело. – Есть здесь где-нибудь местечко, где мы могли бы найти прибежище на несколько дней?

Помолчав, Жиль проворчал, задумчиво жуя свежую порцию табака:

– В нескольких милях назад отсюда мы проезжали старую старательскую хижину у ручья. Похоже, там никто уже не живет, но хижина еще крепкая.

Холт кивнул.

– Тогда сделаем вот как.

Быстро объяснив ему свой план, Холт сунул не сколько монет в руку Жиля, пообещав дать еще, если все будет сделано так, как он задумал, и вернулся к карете, чтобы сообщить Эйнджел о своем решении.

Она уставилась на него с недоверием и всевозраставшим подозрением:

– Пройти пешком несколько миль? Это будет так, как тогда, когда мы поднимались на гору Элберт?

Холт улыбнулся, вспомнив, как она, хрупкая и слабая, отважно пыталась спасти свое кружевное нижнее белье, рассыпавшееся по склону горы.

– Обещаю, в этот раз ты не набьешь себе синяков и шишек, – ответил он, ухмыляясь. – Но мы должны поторопиться, скоро пойдет снег!

Эйнджел неохотно вышла из кареты, накинув на плечи предложенную ей накидку Холта, чтобы не замерзнуть. Жиль распрягал лошадей и седлал ту, что была здоровой.

– Что тут происходит? – спросила Эйнджел у мужчин.

– Эта кобыла попала ногой в яму и теперь не может идти, – накидывая веревочную петлю на шею травмированной лошади, объяснил Холт. – Жиль поедет вперед за подмогой, а мы с тобой отправимся к хижине, которую проехали несколько миль назад.

– Там кто-нибудь живет? – с надеждой в го лосе спросила Эйнджел, мечтая о горячем завтраке и теплых одеялах.

– Боюсь, что нет, – отозвался Жиль. – Мне она показалась совершенно пустой.

Эйнджел выпрямилась, решив достойно встречать удары судьбы.

– А карету мы оставим здесь? Мужчины обменялась долгими взглядами.

– На всякий случай я возьму с собой кое-что из вещей, – сказал Холт. – Похоже, никто карету не тронет. В такое время года здесь не так уж много путешественников, ведь так, Жиль?

Кучер что-то проворчал в ответ, что должно было означать его согласие со словами Холта.

Разминая затекшие ноги, Эйнджел сделала несколько шагов, пока мужчины возились в багажном отделении. Невероятной красоты пейзаж так увлек ее, что она не обратила особого внимания на груз, который они извлекли из кареты и положили на спину травмирован ной лошади.

Неяркое утреннее солнце осветило зеленую доли ну, усыпанную дикими цветами. Всюду, куда ни бросишь взгляд, цвели дельфиниумы, калохортусы, водосборы. По краям долины устремлялись в небо прямые как струна сосны. Несколько растущих рядом елей были похожи на солдат в зеленой форме, приветственно махавших руками-ветвями под порывами свежего утреннего ветерка.

Оказавшись в такой ситуации, любая женщина испугалась бы, но Эйнджел не испытывала страха. Напротив, холодный воздух оживил ее, заставив кровь быстрее бежать по жилам. Трудное положение, в котором она оказалась, пробуждало в ней желание бороться. Теперь она уже почти забыла о своих любимых невысоких холмах поместья Бель-Монтань. Они были так далеки от нее сейчас!

– Ты уверена, что справишься? – нежность, сквозившая в голосе Холта, удивила Эйнджел.

– А что, у меня есть выбор? – кисло улыбнулась она.

Холт слегка смутился.

– Женщины не созданы для таких трудностей... «Что-то тут не так», – подумала Эйнджел. Без всяких колебаний он заставлял ее работать в шахте и жить в примитивной хижине. А теперь по какой-то одному ему ведомой причине он пытался задобрить ее, и, надо сказать, это у него прекрасно получалось.

Коротко попрощавшись, Жиль ускакал вперед на здоровой лошади, а Эйнджел и Холт повернули на юго-запад и пошли по следам кареты назад, ведя за собой травмированную лошадь.

Им пришлось идти довольно медленно, так как лошадь сильно хромала. Несколько раз они останавливались, и Холт внимательно осматривал ногу животного. С каждым разом выражение его лица становилось все мрачнее.

– Боюсь, нам придется пристрелить ее, – наконец, сказал он. – Нога совсем плохая.

– О нет! Позволь сначала мне осмотреть ее, – взмолилась Эйнджел, цепляясь за его руку, уже вынимавшую пистолет из кобуры на поясе.

Не обращая внимания на грязь, она встала на колени и принялась осматривать ногу лошади.

– Спокойно, девочка, – ласково приговаривала она, касаясь лошадиной ноги, и, удивительное дело, ко была только подрагивала кожей, но послушно стояла на месте. – Я всего лишь хочу немножечко ощупать тебя.

Дюйм за дюймом ловкие пальцы Эйнджел осторожно исследовали ногу лошади. Обнаружив повреждение связок, она медленно ощупала опухоль.

– Это не перелом, – сказала она наконец, – это больше похоже на сильное растяжение. Тут нужен холодный компресс, и все будет в порядке.

Она поднялась с колен и посмотрела в сторону елей под которыми в тени густых ветвей на земле, лежал ранний, еще не успевший растаять снег.

– Если нам удастся довести ее до хижины, то я смогу поставить ее на ноги.

Холт смотрел на нее, не скрывая изумления.

– Вот уж не знал, что ты и в лошадях разбираешься!

– Мой отец занимался выращиванием рысаков, так что я выросла рядом с лошадьми, – рассеянно ответила Эйнджел, думая о том, сколько им еще осталось пройти до той хижины, которую видел Жиль. – Груз на ее спине только ухудшает положение. Надо снять его.

Эйнджел протянула руку, чтобы развязать узел на веревке, но Холт тут же перехватил ее с такой решимостью, что Эйнджел стало как-то не по себе.

– Нет, мы должны довезти груз в целости и сохранности. Он слишком тяжелый, чтобы кто-то из нас мог нести его в руках.

– Что там может быть такое важное, что ты ради него готов загубить прекрасную лошадь? – возмутилась Эйнджел, пытаясь другой рукой снять с сак вояжа промасленную парусину, которой тот был тщательно укрыт.

Холт мгновенно перехватил ее руку.

– Не надо, дорогая, – почти шепотом произнес он, сузив серые глаза. – Будет лучше для всех, если ты не узнаешь ничего.

– Но ты навсегда искалечишь это прекрасное животное! Я не позволю! – возмущенно вскричала Эйнджел.

– Хорошо, мы пойдем очень медленно, пусть даже будем добираться до хижины целый день. – Холт посмотрел на небо – Боюсь, матушка-природа собирается испытать нас на прочность.

Он оказался прав. Когда они уже приближались к заброшенному жилищу, белые звездочки начали лениво падать на землю. Небольшая, сделанная из досок хижина стояла в осиновой рощице, неподалеку от журчавшего ручейка. Осень окрасила трепещущие листья осин в изумительные оттенки красного, золотого и оранжевого цветов. Под порывами ветра они нежно шелестели, словно накрахмаленные нижние юбки.

Однако Эйнджел было недосуг любоваться пейзажем. Попросив Холта подержать лошадь, она оторвала Л кусок полотна, нашла немного свежевыпавшего снега и сделала холодный компресс на ногу лошади. Закончив бинтовать, Эйнджел поднялась с колен и отошла назад с хмурым видом.

– Это лучшее, что я могу сделать.

– Где ты научилась этому? – удивленно спросил Холт.

– Я же говорила тебе, что выросла рядом с лошадь ми. Мне нравилось бывать в конюшне и смотреть, как работает отец. Я бы отдала все на свете, чтобы он оказался сейчас со мной...

Какое-то время они оба молчали. Снег падал на волосы, лицо и быстро таял.

– Идем, давай посмотрим, что там за хижина, —

сказал Холт.

Это была просто крыша и стены, ничего более. В отличие от хижины, построенной Артуром и Ройсом, эта была сделана наспех и небрежно. Через большие щели в стыках в хижину свободно проникал холодный ветер. Окна были затянуты промасленной парусиной. Очевидно, в хижине поселились мыши, и теперь в ней стоял неприятный специфический запах.

Оглядывая хижину, где им предстояло ночевать, Эйнджел поежилась и плотнее укуталась в теплую накидку Холта.

На полу валялся продавленный и прогрызенный мышами матрац и грубо сделанный из цельного куска де рева стул. Мерзость запустения! Эйнджел не могла за ставить себя оставаться в хижине. Похоже, Холт испытывал такие же чувства.

– Так, – мрачно произнес он, выходя вслед за Эйнджел на свежий воздух. – Пожалуй, я поищу, нет ли чего-нибудь получше...

Неподалеку они обнаружили старую крытую по возку, но она была ничем не лучше хижины. Вместе они пошли вниз по течению ручья, но вскоре снег усилился, быстро устилая землю ослепительно белым покрывалом.

Эйнджел вся дрожала, хотя была плотно укутана накидкой Холта. Ее черные кожаные ботинки явно не были предназначены для глубокого снега.

– Кажется, у нас нет выбора. Или мы ночуем в этой ужасной старой хижине, или спим на снегу под открытым небом, – простонала Эйнджел, с отвращением представляя ночь в хижине.

– Подожди, – Холт остановился, всматриваясь сквозь завесу падавших снежинок куда-то вбок. – Видишь, вон там?

Сначала она не увидела ровным счетом ничего, кроме снега. Но всмотревшись, стала различать контур другой хижины, наполовину скрытой могучими ствола ми сосен. Из трубы вился едва заметный дымок.

Эйнджел чуть было не побежала к хижине. – – Подожди, мы ведь не знаем, кто в ней живет, – с трудом остановил ее Холт.

– Ну и что? Мы все равно замерзнем или умрем с голода, если не найдем другой хижины.

Эйнджел была права. Холт тоже замерз и ужасно хотел есть. Они осторожно двинулись к хижине с надеждой в душе. Подойдя ближе, они увидели мула, привязанного под навесом рядом с хижиной, и немного приободрились. Может, тут жил какой-нибудь старатель-одиночка, мывший в ручье золото. Холт пошел вперед и смело постучал в дверь.

Им долго никто не открывал, хотя за дверью слышались чьи-то мягкие шаги. Холт снова постучал. На конец дверь приоткрылась, и на пороге показалась молодая индианка с огромными глазами цвета оникса, в которых застыла настороженность. На вид ей было не больше пятнадцати-шестнадцати лет, у нее была чистая смуглая кожа, овальное лицо обрамляли две маслянисто-черные косы. На ней было платье из замши, похожее на то, которое когда-то принадлежало матери Холта, только не так красиво отделанное и чуть темнее.

Холт взглянул на костяное ожерелье, украшавшее шею индианки, и заговорил с ней на ее родном языке, чьи певучие звуки и четкий ритм заставили девушку приветливо улыбаться и кивать гостям.

Торопливо рассказав что-то Холту, она показала рукой в сторону гор, затем перевела взгляд на Эйнджел, и какое-то время обе молодые женщины с любопытством рассматривали друг друга.

– Что она сказала? – спросила Эйнджел.

– Она говорит, что ее муж ушел на охоту. Она волнуется за него из-за того, что пошел такой сильный снег.

– Ее муж? Индеец?

Холт отрицательно покачал головой.

– Нет, он белый. Она его скво, индейская жена. Заметив, что индианка неотрывно смотрит на нее, Эйнджел постаралась скрыть удивление и жалость.

– Но она слишком юная! Холт усмехнулся.

– Скажи это ей! По-моему, она уже достаточно взрослая, чтобы быть женой мужчины.

– Да, но... – начала было Эйнджел, но осеклась. – Она позволит нам переночевать у нее в доме?

– Она уже пригласила нас войти. Я сказал, что мы заблудились и попали в снежную бурю.

С облегчением Эйнджел последовала за Холтом в чистую и уютную хижину, где в открытом очаге весело потрескивал огонь и восхитительно пахло горячей едой. У одной стены стояла детская колыбель, в которой, к немалому удивлению Эйнджел, радостно гулил черноголовый младенец.

– Да у нее уже есть ребенок! – Эйнджел снова посмотрела на индианку, с застенчивой улыбкой разглядывавшую, в свою очередь, белую женщину. Затем юная мать снова что-то сказала Холту на своем языке, и он тут же перевел:

– Она хочет знать, любишь ли ты детей.

– О да, я очень люблю детей! – поспешно ответила Эйнджел и тут же покраснела под внимательным взглядом Холта.

Серьезно выслушав ответ, индианка снова что-то сказала. На этот раз Холт не сразу перевел ее слова, озорно поглядывая на Эйнджел.

– Она спрашивает, где твои дети.

– Где мои... Боже, скажи ей, что мы только что поженились.

– Боюсь, она этого не поймет, – открыто засмеялся Холт. – Она просто решит, что ты бесплодная, и пожалеет нас обоих.

– Тогда скажи, что они живут у моей матери, пока мы с тобой путешествуем, – посоветовала Эйнджел, уже пунцовая от неловкости.

Когда Холт перевел ответ Эйнджел, индианка понимающе кивнула и жестами позвала ее к колыбели, чтобы полюбоваться на ее крошечного сыночка.

Курносый младенец и вправду был прелестен. Ухватившись всей ручкой за протянутый ему Эйнджел палец, он вдруг сладко зевнул и заснул. Казалось, он был вполне доволен собой и своей размеренной жизнью в колыбели.

Молодая мать сияла от гордости. Эйнджел попросила Холта узнать, как зовут ее и ребенка, и через минуту Холт сказал:

– Ее зовут Окока, что на языке шайонов означает ворон, а ее малыша – Наки – медведь.

– Скажи ей, что у нее прекрасный малыш, – сказала Эйнджел. – И она сама очень красивая.

Когда Холт перевел слова Эйнджел, Окока ласково коснулась ее руки, и обе женщины обменялись дружескими улыбками.

– Мне бы хотелось самой поговорить с ней. Как жаль, то она не знает английского! – сказала Эйнджел. – Возможно, она знает несколько слов. Почему бы тебе не попробовать научить ее немного говорить по-английски, пока я проведаю нашу лошадь?

Эйнджел не стала возражать. Целый час она потратила на то, чтобы найти с ней общий язык. Показывая пальцем на какую-нибудь вещь в хижине, Эйнджел произносила ее название по-английски, но Окока, со смехом качая головой и озорно сверкая лазами, называла ее на языке шайонов. Наконец Эйнджел сделала вид, что хочет прикоснуться к горячим углям в очаге, и Окока заботливым материнским жестом тут же отвела ее руку от огня.

– Нет! – ясно сказала она по-английски. – Не радо огонь!

И обе женщины счастливо рассмеялись, поняв на конец друг друга. Сидя на полу лицом друг к другу, они стали разговаривать, каждая на своем языке. Эйнджел не понимала ни слова из того, что говорила Окока, но голос ее звенел, а прелестные оленьи глаза радостно сияли. Может быть, ее белый муж был не так уж плох. Во всяком случае, было совершенно очевидно, что Окока им очень довольна.

Холт вернулся как раз тогда, когда Окока раскладывала по большим мискам тушеное мясо с овощами. Все трое уселись на индейский манер на пол, вместо того чтобы сесть за небольшой деревянный стол, где стояла еще одна миска – для мужа Ококи.

Пища была простая, но очень вкусная. Эйнджел дважды просила добавки, а потом отодвинулась к стене, наслаждаясь блаженным теплом, разливавшимся по телу. За окном шел снег, словно стараясь совсем зава лить хижину по самую крышу. Холт привел лошадь к хижине Ококи и привязал ее рядом с мулом. Он сказал, что опухоль на ноге понемногу спадает. Там, под навесом, у обоих животных было достаточно корма – на несколько дней, и Эйнджел обрадовалась, что не надо беспокоиться хотя бы об этом.

Однако теперь она начала волноваться за мужа Ококи. Индианка сказала, что он ушел на охоту три дня назад, обещая вернуться через два дня. У нее было достаточно еды и дров для огня, которых хватило бы на несколько недель. Но с младенцем на руках Окока не могла отправиться на поиски мужа.

После еды индианка ушла покормить ребенка, и Холт принялся обсуждать с Эйнджел возможные при чины долгого отсутствия хозяина хижины.

– Завтра утром я возьму мула и поеду искать его, – сказал наконец Холт. – Это самое меньшее, чем я могу отплатить Ококе за ее гостеприимство.

Эйнджел согласно кивнула.

– А если снег не прекратится?

– Тогда мы застрянем здесь на всю зиму, а могло быть и хуже, если бы мы остались в той старой хижине.

Она содрогнулась при одном воспоминании о заброшенной хижине.

– Интересно, кто там жил раньше?

– Спросим у Ококи, она должна знать. Выяснилось, что хижина принадлежала одинокому старателю, умершему год назад. Окока вместе с мужем похоронили его на склоне горы. Она сказала, что он умер от болезни, которая называется «белое горло».

– Что это за болезнь «белое горло»? – спросила Эйнджел, выслушав перевод Холта.

– Дифтерия, – мрачно ответил Холт. – Время от времени эпидемия этой болезни, подобно лесному пожару, вспыхивает среди местных жителей и многих из них уносит в могилу, особенно детей.

Эйнджел взглянула на крошечного Наки, сыто улыбавшегося в колыбели.

– Мне эта хижина сразу не понравилась, – поделилась она.

– Это просто старая, заброшенная хижина, вот и все. Жилища не хранят воспоминаний, они их не имеют.

Эйнджел не стала возражать ему, хотя, будучи на половину ирландкой, она всегда тонко чувствовала на строение не только людей, но и вещей и стен, окружавших ее. Войдя один-единственный раз в ту скорбную хижину, она сразу почувствовала в ней немое отчаяние и безнадежность.

Эйнджел постаралась отвлечься от печальных мыс лей и стала любоваться Ококой и ее малышом. Индианка с гордостью показала ей многочисленные детские одежки, сшитые ею самой, и Эйнджел долго восторжен но ахала и охала, разглядывая маленькие шедевры швейного мастерства. Потом с помощью жестов она рассказала Ококе о своем далеком путешествии из Миссури сюда, в Колорадо.

Наконец солнце скрылось за горами, и Эйнджел почувствовала, как она устала и измучилась. С благодарностью приняв от Ококи несколько меховых покрывал и шерстяных одеял, она с удовольствием улеглась. Индианка тоже легла на меховые шкуры, постелив их на полу. И только Холт все не ложился, время от времени выходя посмотреть на лошадей и принести дров для очага.

Эйнджел так крепко уснула, что даже не заметила, как Холт улегся рядом с ней, положив руку на ее талию. Утром она проснулась от голодных криков младенца. Выбравшись из-под меховых покрывал, Эйнджел поняла, что Холт уже ушел. Она подошла к окну и не увидела под навесом мула.

Сзади неслышно подошла Окока. Они долго стояли у окна и смотрели на падавший снег, толстым слоем покрывший все пространство вокруг. Каждая думала о своем.

– Снег, – печально произнесла индианка по-английски.

– Снег! – радостно хлопнула в ладоши Эйнджел. – Ты правильно сказала это слово!

– Снег, – повторила Окока, еще больше мрачнея. – Нехороший снег.