Горький ветер

— Точно, даю слово. Итак, что ты намерен делать?

— Жениться, что же еще? Это единственное решение. Я спрошу Джесса, сможем ли мы жить в старом Пайкхаусе и взять с собой кое-что из мебели.

— Наш собственный дом? — сказала она, просияв. — Ах, Том, разве это не чудесно? Не восхитительно?

— Утром я схожу к священнику. Если поторопиться, мы можем пожениться после Рождества.

— Честное слово, ты слишком спешишь.

— Нечего ходить вокруг да около.

Позже в Коббзе, когда все узнали новость, только Бетони была удивлена. Она отвела Тома в сторону и спросила обо всем.

— Что случилось с Линн Мерсибрайт?

— Ничего. Я женюсь на Тилли.

— Но, Бога ради, почему? Не понимаю.

— У нас будет ребенок, — сказал он. — Он нас подгоняет, как ты бы сказала.

— Вы, мужчины, такие глупцы! — сказала Бетони. — Ввязаться в историю с такой потаскушкой, как Тилли Престон! Я думала, ты умнее.

— Тилли тоже ничего, — сказал он, пожимая плечами. — Не ее вина, что у нее будет ребенок, и о нем мы должны теперь подумать.

Он жил в Пайкхаусе еще мальчиком. Было немного странно оказаться здесь снова с той же самой мебелью, которую им отдали Бет и Джесс, и той же посудой, висевшей в кухне.

— Я жил здесь с бабушкой Изард. Правда, она не была моей настоящей бабкой, но она воспитывала меня с года. Вот ее старое кресло-качалка, и скамеечка для ног, и маленький уэльсский комод.

— Бьюсь об заклад, ты никогда не думал, — сказала Тилли, садясь рядом с ним на скамью, — что приведешь в этот дом невесту и сам устроишь собственное хозяйство.

— Нет, — согласился Том. — Никогда.

— По-моему, нам повезло, что у нас есть свой маленький домик, вдалеке от всех, без вечно сующих нос не в свои дела соседей.

— Думаю, да.

— Я буду стараться изо всех сил, чтобы стать тебе хорошей женой.

— А я постараюсь быть хорошим мужем.

— Я знаю, ты будешь им! Я знаю, знаю.

— Вчера в мастерских я отложил немного дерева, чтобы сделать кроватку для малыша, — сказал он. — Я начну делать ее, как только у меня будет немного свободного времени.

Тилли придвинулась поближе, просунула руку под его рукой и прижалась к нему. Потом положила голову Тому на плечо.

— Люди увидят, что ты делаешь. Знаешь, какие они все сплетники, особенно Сэм Ловедж.

— Они и так узнают рано или поздно. Нельзя держать в секрете то, что будет ребенок.

— Том, — сказала она, вертя пуговицу у него на манжете, — мне нужно тебе сказать кое-что.

— Что такое?

— Я ошиблась насчет ребенка. Пока его нет.

— Ошиблась? — сказал он. — Как ты могла ошибиться, когда прошло так много недель?

— Ты знаешь, о чем я. Я испугалась до смерти! Я думала, ты хочешь бросить меня.

— Не было никакого ребенка! Все было ложью! Это ты хочешь мне сказать?

— Мне кажется, от этого ничего не меняется. Ведь мы же были любовниками, ну, и мужчин нужно слегка подтолкнуть, чтобы они решились.

Тилли ощутила в нем перемену. Она выпрямилась и посмотрела ему в лицо. То, что она увидела, испугало ее.

— Том, — сказала она сладеньким голоском. — Не смотри на меня так. У меня мурашки по коже бегут. Правда. У меня внутри все похолодело.

Она нежно взяла его за рукав:

— Правда, лучше будет немного пожить самим? А дети скоро пойдут, но ведь мы только раз бываем молодыми. Почему бы не сделать все важное, пока есть возможность?

Том встал и взял шапку. Тень его подпрыгнула, сделавшись громадной. Лицо у него было словно восковое.

— Том, ты куда? — спросила Тилли. — Ты не можешь уйти в ночь после свадьбы! Ты не можешь уйти и оставить меня одну!

Том не ответил. Он уже уходил. Поток холодного воздуха ворвался в комнату, дверь с грохотом захлопнулась, и он ушел. Тилли закрыла лицо руками и стала раскачиваться взад-вперед, тихо всхлипывая. Потом она вытащила платок и вытерла глаза, потому что слезы могли смыть пудру со щек и оставить пятна на свадебном платье.

Огонь почти погас. Она подбросила еще три полена и вытерла руки о лоскутный коврик. Ей захотелось есть, и она вспомнила о куске холодной баранины на полке в кладовой. Нужно ли ей подождать Тома, пока он вернется, или он будет не в духе после полуночи? Если так, то он сам виноват. Это не повод, чтобы ей умереть с голоду.

Она встала и пошла в кладовую.

Иногда по ночам Том тихонько выбирался из-под одеяла, одевался и спускался по лестнице, уходил из дома. Он редко спал больше трех-четырех часов, потому что у него начались головные боли и в глазах мелькали разноцветные огоньки. Даже дышать ему было тяжело. Ему необходимо было выходить на свежий ночной воздух.

К счастью, Тилли спала крепко. Она даже не знала, что он уходит. Она все еще спала, когда он вставал на работу в шесть часов. Но как-то утром, когда он завтракал, она спустилась в одной ночной рубашке и накинутом на плечи платке.

— Ты снова бродил? — сказала она. — Шатался по старому лесу?

— Я немного прогулялся, вот и все.

— В темноте? — сказала она. — В такую холодную зимнюю ночь? Ты мог бы придумать что-нибудь получше.

— Прошлой ночью было совсем светло. В три часа светила полная луна, и на небе было полным-полно звезд.

— Приличные люди в три часа ночи спят в теплой постели.

Она подошла к нему сзади и обняла его за шею. Лицо у него было мягкое и теплое, как у спящего ребенка.

— Ты меня больше не любишь, Том? Ты не можешь забыть, что я тебе тогда солгала?

— Я постараюсь забыть, через некоторое время.

— И опять будешь таким же милым?

— Кажется, я не слишком плохо к тебе отношусь?

— Если бы ты дал мне хоть маленький шанс, я бы снова заставила тебя полюбить меня. Я могла бы сделать тебя своим рабом. Могла бы. Раньше, бывало, за мной столько парней бегало. Харри Йелленд, например Они все плясали под мою дудку.

— Почему же ты не вышла замуж за одного из них?

— Я выбрала тебя. Хотя иногда не могу понять почему. — Она прижалась к нему, обвив руками его шею. — Том, — сказала она тихо ему на ухо, — я знаю, что могу заставить тебя снова любить меня, если бы ты только позволил. Я твоя законная жена. У тебя нет права так со мной обращаться.

— Мне пора идти. Я задержусь в мастерских после работы.

Он поднялся со стула, и Тилли отпустила его. Том стал собираться, и она наблюдала за ним с возрастающей злостью.

— Не забудь спросить Джесса Изарда о новой плите Я не могу готовить на этом костре. Я никогда в жизни не имела дела с такой штукой.

— Моя бабушка готовила на этом очаге. У нее с ним никогда не было проблем.

— Ну, конечно, твоя старая бабуся была настоящим чудом! Но я-то не вожусь с этим камином всю жизнь, и ты мог бы понять, о чем я говорю!

— Хорошо, — согласился Том. — Я спрошу у Джесса совета.

Однажды вечером, придя домой, он заметил новую щетку с коричневой ручкой в углу кухни и новый зеленый совок.

— Откуда они взялись тут, такие новенькие и блестящие? — спросил он.

— Какой-то человек продавал их. Он сказал, что он из Бирмингема. Я могу платить за щетку и за совок понемногу каждый раз, и еще можно купить все что угодно.

— Из Бирмингема? И приехал так далеко?

— У него машина, — Тилли смотрела на Тома, мило улыбаясь. — Он предложил мне покататься с ним. Потому что я сказала ему, что здесь нет автобуса. Но я отказалась, сказала, что мужу это не понравится.

— Мне все равно, — сказал Том, — хотя, может, лучше держаться подальше от таких парней.

— Каких это таких, хотелось бы знать? Мистер Тримбл прекрасный человек. Он, как и ты, был в армии. В Египте с инженерными войсками.

— Хорошо, отправляйся кататься, если тебе этого так хочется. У меня нет возражений.

— Что я тут вижу? Сижу одна целыми днями вдалеке от людей! Иногда вижусь со старухой Моулд из сторожки да с миссис Энвер, а больше ни единой души нет в округе, с кем можно было бы поболтать.

— Наверное, тут довольно одиноко после Хантлипа, когда вокруг тебя столько народу вертелось в «Розе и короне». Почему бы тебе иногда не зайти туда и не помочь отцу, как прежде?

— Ну уж нет! — взорвалась Тилли. — С какой это стати мне работать у отца? Я теперь замужняя женщина, и у меня свой дом. Что скажут люди, когда увидят, как я подаю пиво? Зачем, по-твоему, я вышла замуж?

— Слушай! — прервал ее Том. — Делай все, что тебе заблагорассудится, и перестань меня ругать. Мне нужен только покой и тишина.

— Его ничего не волнует! Обо мне ты никогда не думаешь!

Она отвернулась и заплакала, вздрагивая от рыданий. Она прислонилась к спинке стула и спрятала лицо в согнутых руках. Тилли казалась маленькой и хрупкой, и Том подумал, что она никогда не перестанет рыдать.

— Почему я не умерла, почему?! Ты все время такой злой! Я не думала, что все будет так ужасно! Ты ненавидишь, ненавидишь меня!

— Нет, — сказал Том. — Не говори так, это неправда! Перестань плакать, или тебе будет нехорошо. Я не хотел чтобы ты заплакала.

Он протянул руку и дотронулся до ее плеча, и тут же она ухватилась за него, прижимаясь всем телом. Всхлипывания немедленно прекратились, и когда она подняла лицо, он увидел, что она смеется.

— Я знала, что у меня получится! — кричала она ликующе. — Я знала, что смогу заставить тебя снова любить меня, если постараюсь. Мужчины мягкие, как тесто, но их нужно хорошенько вымесить. — Она подняла руки, перебирая пальцами его волосы, стараясь заставить его наклониться. — Твое лицо! — сказала она. — Если бы ты мог его видеть! Когда я обернулась, то чуть не рассмеялась!

Том отстранился, мотнув головой, освобождаясь от ее объятий. Она вцепилась в него, и он оттолкнул ее от себя.

— Ради Бога, в чем дело? Ты ведь не уйдешь, не поужинав?

— Да провались ты пропадом вместе со своим ужином!

Дверь захлопнулась, и она осталась одна со все еще поднятыми руками.

— У меня такое чувство, — сказал Сэм Ловедж, поджаривая сыр на плите в мастерских, — что наш друг не очень-то доволен женитьбой.

— Он еще молчаливее, чем обычно, — согласился с ним Альберт Танниман. — И работа у него совсем не клеится.

— Что у тебя с собой, Том? Эта негодная Тилли тебя совсем не кормит?

— У него хлеб с жиром, как обычно, — сказал Фред Ловедж, подмигивая Сэму.

— Нет! — сказал Том. — Это жареная ветчина.

— У тебя ведь нет машины, Том? Такого маленького «остина» с откидным верхом? Да нет, едва ли, думаю, нет. А вот моя девчонка, Лилиан, клянется, что видела его как-то утром в пятницу возле Пайкхауса, когда проходила мимо в Скоут.

— Это коммивояжер, продаст щетки. Он заезжает за деньгами каждую пятницу.

— Мне бы это не понравилось, — сказал Танниман. — Незнакомец заезжает к моей жене, когда меня нет дома и я не вижу, чем они занимаются.

— Я его знаю, — сказал Сэм Ловедж. — Он ездил по Хантлипу, от двери к двери, и пытался продать Куини новую швабру. Она послала его куда подальше и правильно сделала. С тех пор как кончилась война, слишком уж много продавцов развелось в округе, только людям надоедают. Надо кому-то заняться этим и остановить их.

— Тому нужно поговорить с Тилли. Я на его месте не потерпел бы такого.

— Мне без разницы, — отозвался Том. — Пусть Тилли делает то, что ей больше нравится.

Он доел обед и вернулся к верстаку, где лежал незаконченный щит, на котором он делал резьбу. Он выбрал нужную стамеску.

— Ты когда-нибудь отдыхаешь? — крикнул Ловедж. — Еще двенадцать минут до часа.

— Мне достаточно, я уже отдохнул, — ответил Том. — К тому же я хочу поскорее закончить.

На следующий день, в субботу, Том работал все утро и закончил резьбу к одиннадцати. В полдень мастерские закрыли, и он направился прямо домой, куда он пришел на час раньше обычного. Увидев автомобиль на дороге, он пошел к лесу напротив и постоял среди деревьев, дожидаясь, пока посетитель уедет.

В час из Пайкхауса вышел светловолосый мужчина, поглядывая на часы. Тилли проводила его до ворот. Они постояли и поговорили немного, причем мужчина обнимал ее за плечи. Потом он сел в машину и поехал в сторону Нортона. Тилли повернулась и пошла в дом, помахивая концом шелкового шнурка, который был повязан вокруг талии. Ее каблучки цокали по дорожке.

Когда Том вошел, она расчесывала волосы перед зеркалом.

— Ты сегодня что-то рано.

— Да? Может быть.

— Я все утро была так занята. Тебе придется самому приготовить себе хлеб с сыром.

— Ладно, — сказал Том.

Альберт Танниман был прав, когда сказал, что у Тома в последнее время работа не ладилась. Старик Тьюк сказал то же.

— Ты потерял сноровку, парень, вот в чем беда. У тебя в руках слишком долго было ружье вместо настоящих инструментов. Три года без работы дают себя, знать.

— Наверное, так, — согласился Том. — Мне нужно еще больше работать.

Но как бы он ни старался, ничего не получалось: уже не было прежнего согласия между рукой и глазом; он уже не чувствовал резца, и частенько глазомер подводил его.

Работа, которую он делал, предназначалась для мистера Тэлбота из Крейл Корта. В декабре там случился пожар, и кое-что из старой дубовой мебели серьезно пострадало. Задачей Тома было сделать две дверки для серванта, вырезав на каждой охотничью собаку Тэлбота в окружении листьев, орехов и желудей и инициалы И. Б. Т. среди них. Одна из прежних обгоревших дверок лежала сейчас перед ним, и он копировал ее, используя доску от старой дубовой скамьи, которую дал ему старик Тьюк.

Однажды, вырезая вторую дверку, вглядываясь в тонкие карандашные линии, Том никак не мог справиться с резцом. Выемки казались слишком большими, выпуклые части слишком маленькими, а вся картинка плыла у него перед глазами. Он выпрямился и посмотрел в окно. Двор мастерских весь был скован морозом; кусты орешника покрыты инеем; дрозд щебетал тоненьким голоском. Когда он снова посмотрел на резьбу, рисунок показался совсем маленьким, и он вдруг бросил и резец, и молоток.

— Я не могу это сделать, — сказал он Джессу. — Пусть Джордж Хопсон займется этим.

И он вышел из мастерской, натягивая куртку на ходу.

— Что это с ним? — спросил старик Тьюк, подойдя к Джессу.

— Точно не знаю, — нахмурился Джесс. — Может, он почувствовал, ну, как ты сказал, что потерял сноровку? Это не в его правилах — бросать работу на полпути. Я поговорю с ним утром.

Но на следующее утро Том не вышел на работу, и на следующее утро тоже, поэтому в субботу Джесс взял бричку и поехал в Пайнтхаус. На его стук никто не ответил. Дверь почему-то была заперта, и заглянув в окно, он не заметил признаков жизни. Он вернулся в Коббз озадаченный и обеспокоенный и завел разговор об этом с женой и дочерью.

— Никого? — удивилась Бетони. — Даже Тилли?

— Ни духу ни того ни другого.

— Если Том был один и опять впал в задумчивость, — сказала Бетони, — он мог просто притаиться, когда ты пришел, чтобы избежать разговора с тобой.

— Зачем ему это делать? Именно со мной? Разве я был ему плохим отцом?

— Я помню, когда он был маленьким мальчиком, он всегда убегал в лес, когда мы приходили к бабушке Изард.

— Но теперь он не мальчик, — сказал Джесс. — Он взрослый мужчина. Хотелось бы знать, чем он расстроен.

— И мне тоже, — сказала Бетони. — И я намерена узнать.

Она пошла в тот же день, чтобы он не узнал заранее, и пришла уже в сумерках. В доме было темно и тихо, как на кладбище, только на дороге и по пустырю бродило стадо овец из Скоут-хауса. Она осторожно открыла и закрыла ворота, на цыпочках прошла по тропинке и с минуту постояла на крыльце. Дверь, когда Бетони толкнула ее, открылась, и она прошла прямо на кухню.

— Том! — позвала она. — Это я, Бетони. Ты дома?

— Да, — сказал Том, поднимаясь с кресла-качалки. — На чем ты приехала? Я не слышал брички.

Он чиркнул спичкой и зажег керосиновую лампу на столе. Комната ожила, и Бетони закрыла за собой дверь.

— Что с тобой? Почему ты не был в мастерских? Почему не отозвался, когда отец заезжал сегодня?

— Я устроил себе небольшие каникулы.

— Только посмотри на эту грязь на кухне! Ее не вычистить и за все воскресенья месяца. Куда Тилли только смотрит?

— Тилли здесь нет, она ушла.

— Бога ради, куда ушла?

— Не знаю. Она не сказала.

— Вернулась к отцу в Хантлип? Нет, конечно, нет, а то бы мы знали.

— Думаю, она сбежала с другим парнем.

— И ты не знаешь, что с ней произошло?

— Я пришел домой с работы однажды и нашел записку, где она говорит, что ушла, а больше я ничего не знаю.

— Почему ты думаешь, что она сбежала с другим мужчиной?

— Я его видел, — сказал он. — Коммивояжер, продает щетки. Однажды он был тут, когда я пришел домой. Я видел, как они разговаривали, весело смеялись, а потом он уехал в маленькой машине.

— Просто замечательно! После нескольких месяцев совместной жизни! И тебе все равно, куда она ушла? Ты не собираешься попытаться найти ее?

— Нет, с какой стати? Мне все равно.

— Здесь холодно, — сказала Бетони, поеживаясь. — Может, тебе развести огонь? Тут полно хвороста и поленьев, мне бы не хотелось замерзнуть.

— Хорошо, — сказал Том и начал разгребать пепел в печи. — Может, уже пора поставить чайник?

— А что с ребенком? — спросила Бетони.

— Да не было никакого ребенка. Просто ошибка, сказала Тилли.

— Ты хочешь сказать, что она тебя одурачила?

— Что-то в этом духе, полагаю.

Когда огонь разгорелся и чайник повесили над ним, Том встал и пошел через всю комнату за курткой. Он споткнулся, опрокинув скамеечку для ног и чуть было не сбросив лампу со стола. Бетони вскрикнула и поставила лампу на место.

— В это время дня нельзя напиваться! Что с тобой, Бога ради?!

Том стоял, засунув руки в карманы, глядя мимо нее на огонь.

— Похоже, я слепну.

Когда чайник вскипел, Бетони заварила чай. Молоко уже нигде нельзя было достать; сахара тоже не было; оставался только кувшинчик меда с их пасеки, поэтому она положила ложку меда в чай и села напротив, глядя, как Том пьет.

— Как давно зрение стало ухудшаться?

— Не знаю. Трудно сказать. Оно то лучше, то хуже, иногда я вижу сравнительно хорошо.

— Ты был у врача?

— После госпиталя в Сосфорде ни разу.

— Тогда сходи! Зачем терять время?

— Они смогут мне чем-то помочь?

— Мы не узнаем, пока не сходим туда, — сказала Бетони. — Но зачем же хоронить себя тут, не общаясь ни с кем? Чего ты надеешься этим добиться?

— Мне нужно было время разобраться во всем.

— Как же ты собирался жить? Торчать тут без работы?

— Ну, до этого бы не дошло. Я просто хотел побыть один и сделать большую часть того, на что у меня еще хватает зрения.

— А потом?

— Не знаю. Еще не решил. Покончить со всем этим, что ли?

— Покончить с собой, хочешь сказать, как до этого сделал твой отец?

— Лучше уж умереть, чем всю жизнь провести в темноте.

— Что за чушь ты несешь?! — сказала она презрительно. — Ты должен с этим бороться! Ты почти три года боролся, в тот раз ты не уступил, и на этот раз ты уж точно не должен сдаваться. Ты должен бороться, как настоящий солдат.

Том отпил чай, пар от него покрыл лицо капельками влаги. Его смуглая кожа была гладкой и блестела, на ней все еще оставались беловатые рубцы в тех местах, куда попали осколки снаряда. Темные глаза были неподвижны, внимательны и смотрели на Бетони с детской надеждой. Трудно было поверить, что эти глаза погаснут.

— Хорошо, — согласился он. — Скажи, что я должен делать.

Семья, когда она рассказала им новости, едва поверила услышанному. После ранения прошло уже четыре месяца. Они думали, что его страдания уже позади.

— Нет, только не наш Том! — воскликнул Джесс. — После того как уже столько времени прошло? И пережить такое!

— А Тилли знала, что он слепнет, когда уходила от него? — спросила Бет.

— Нет. Он до сегодняшнего дня никому не говорил.

— Не надо было ему на ней жениться, — сказал Дик. — Я всегда говорил, что она того не стоит.

— Проклятая война! — сказал дед. — Будет конец когда-нибудь ее последствиям?

— Нет, не будет, — ответила Бетони. — Я каждый день вижу то зло, что она сделала, когда навещаю больных в Чепсворт-парке.

— Пойду навещу его, — сказал Джесс. — На этот раз буду стучать до тех пор, пока не откроет.

— Не надо, не ходи туда, — остановила его Бетони. — Его лучше оставить одного.

С утра пораньше в понедельник она поехала с Томом на поезде в Сосфорд. Военный госпиталь стоял на холме, и оттуда открывался прекрасный вид на городок. Бетони он показался суетливым, а для Тома он мало изменился с тех пор, как он был тут в последний раз. Его осмотрели трое врачей, каждый по полчаса. Ему они не были знакомы, но у них была его история болезни, и они задавали ему массу вопросов. Потом ему сделали рентгеновский снимок и сказали, что нужно немного подождать, прежде чем будут известны результаты.

— Я предлагаю вам пообедать, — сказал хирург майор Керрисон, обращаясь к Тому и Бетони. — «Руно», что за углом, неплохое местечко. Скажите официанту, что вы от меня.

После обеда в «Руне» и часовой прогулки за холмом они вернулись в госпиталь и ждали, сидя в коридоре. День был чудесный, уже веяло весной, и в садике за окном расцвели розовые и лиловые цветы.

Вошла сестра, и Том поднялся. Он был совершенно бледен, а на щеке пульсировала жилка.

— Доктор хотел бы вас видеть, миссис Маддокс.

— Я не миссис Маддокс, — сказала Бетони. — Я его сестра. Меня зовут мисс Изард.

— О, простите. Сюда, пожалуйста, мисс Изард.

Тому опять пришлось ждать, сидя на лавке спиной к стене. Мимо него по коридору туда-сюда ходили медсестры в белом и больные в синем. Когда Бетони наконец вернулась, по ее лицу он понял, что новости были плохие.

— Что они сказали? Ты можешь мне сказать всю правду.

— Они сказали, что ничего не могут поделать.

— Ни операции, ни лечения, ничего?

— Зрительные нервы слишком серьезно повреждены. Они не могут ничего сделать. Они сказали, что это только вопрос времени.

— Полная слепота? — спросил Том.

— Боюсь, что так.

— Сколько мне осталось?

— Они не знают.

— Шесть месяцев? Год? Они должны что-то предполагать.

— Нет. Они не уверены. Это может быть скоро… или через два года.

— Я знал, что ничего хорошего не будет, когда они позвали тебя.

— Доктор хочет видеть и тебя. Он хочет дать тебе несколько советов и еще письмо к доктору Дандесу. Он говорит, ты можешь получать пенсию.

— Пенсию! — сказал он глухо и пошел по коридору.

Бетони сидела, положив руки на сумочку. Даже теперь она не рассказала ему всего, потому что они с доктором решили, что не нужно говорить всего. На миг она закрыла глаза, пытаясь найти внутри себя источник силы и храбрости. К тому времени, когда Том вернулся, ей показалось, что она его нашла. Она встала и подошла к нему со спокойным лицом.

Когда они добрались до Чепсворта и пошли к «Старому плугу», где оставляли пони и бричку, Том вдруг остановился и сказал, что предпочел бы пройтись до дома пешком через поля.

— Прекрасный день. Ты не возражаешь, Бетони?

— Обещай, что не наделаешь глупостей.

— Хорошо, — сказал он, и на его губах появилась скупая улыбка. — Я переживу это, как настоящий солдат.

— Ты можешь вообще никогда не ослепнуть, — сказала она отрывисто. — Всем известно, что доктора иногда ошибаются.

Она поехала домой без него и как только повернула во двор, навстречу ей из дома вышел Майкл.

— Ты опаздываешь, Бетони. Мы должны быть у дяди к половине шестого, но сомневаюсь, чтобы мы добрались к шести.

— Извини, Майкл, я не пойду. Мне нужно сделать одну важную вещь.

— Более важную, чем сдержать обещание?

— Надеюсь, ты извинишься за меня перед дядей и объяснишь, что это нельзя было отложить.

— Полагаю, что-то связанное с Томом? Твоя мать сказала, что вы вместе ездили к врачу в Сосфорд.

— Да, я возила его в военный госпиталь.

— И долго, могу я спросить, ты собираешься играть роль сиделки при этом молодце?

— Том слепнет! — сказала Бетони, вспыхнув. — Полагаю, ты допускаешь, что ему нужна помощь?

— Бетони, извини, я понятия не имел. Твои родители могли бы сказать мне. Но если даже так, не пойму, почему ты должна браться за это дело. У него теперь есть жена.

— Тилли бросила его, — сказала Бетони.

— Боже правый! Что за история?!

— Чем дольше ты здесь ждешь, тем позже приедешь в Илтон.

— Да, да, иду, — сказал он, но продолжал стоять, глядя, как она кормит пони. — Кажется, ты не в состоянии отделаться от Тома. Он преследует тебя, как призрак вины. Ты все время пытаешься расплатиться с долгами, которые сделала или нет в детстве.

— Да, наверное.

— По-моему, это невозможно. Ты просто теряешь время.

— Это не только мой долг. Тома ранили во Франции, в бою. Думаю, мы все в долгу перед такими, как он.

— Этого долга тоже нельзя оплатить.

— Да, думаю, нельзя, — согласилась Бетони. — Но мы все равно должны попробовать.

Через час она была в Блегге и заехала к Мерсибрайтам в Лайлак Коттедж. Джек сидел, почитывая газету. Когда Линн провела Бетони на кухню, он отложил ее в сторону, но не поднялся поприветствовать Бетони, и она заметила, что нога у него лежит на подставленной табуретке.

— Я хотела поговорить с вами о Томе.

— Вам лучше сесть. Я охотно выслушаю вас, и Линн тоже, по его дела нас вряд ли заинтересуют.

— Жена Тома ушла от него. Он остался один. Она солгала, сказав, что у них будет ребенок. Просто водила его за нос.

— Я не очень-то удивлен, — сказал Джек. — Она мне показалась хитрой лисой. Но это вовсе не исключает того, что он забавлялся с нею.

— Один неверный шаг, — спросила Бетони, — и теперь вы будете попрекать его этим всю жизнь?

Она отвернулась от него и посмотрела на Линн, которая сидела на краешке стула, вертя в руках чашку и блюдце. Девушка очень красивая, подумала Бетони: аккуратные, изящные черты лица, необычный и живой цвет глаз и волос, умные темно-коричневые глаза. В ней было какое-то нежное тепло, хотя, очевидно, у нее была и сильная воля.

— Ты всегда будешь держать на него обиду?

— Я ему не судья, — сказала Линн.

— Надеюсь, ты могла бы стать его спасением.

— Послушайте, — сказал Джек. — Этот молодой человек сделал мою дочь несчастной. Он обидел ее, мисс Изард, и она правильно сделала, когда дала ему понять, что не хочет больше с ним знаться.

— Значит, он что-то значил для тебя, — сказала Бетони, по-прежнему глядя на Линн, — если в его власти было сделать тебя несчастной.

— Он выбрал другую. Я не виновата, что так вышло.

— Он никогда ни капельки не любил Тилли Престон.

— Он сказал мне, но я не поверила.

— Зачем вы пришли к нам, мисс Изард?

— Я пришла потому, что Том слепнет.

— Нет! — закричала Линн, отворачиваясь, чтобы скрыть боль. — Нет! Нет!

— Ему можно как-то помочь? — спросил Джек.

— Нет, никак, — ответила Бетони. — Он был у врача сегодня. Теперь он один в Пайкхаусе, наедине с этой бедой, и борется с ней, как может. Но есть еще одно, чего даже Том не знает. Этого не знает никто, кроме меня, и, я надеюсь, у меня есть право сказать вам.

Бетони помолчала. Она пыталась прочитать мысли Линн по выражению ее лица.

— Ему осталось жить совсем недолго, — сказала она. — Самое большее двенадцать месяцев, при условии, что он не будет перенапрягаться. Если он чем-нибудь заболеет или переработает, смерть настигнет его раньше, сказал доктор.

Линн сидела совершенно неподвижно. Она заговорила только спустя некоторое время.

— Я помню… в госпитале в Руане… врачи говорили, что опасаются мозговой травмы… Но тогда казалось, что все прошло. — Она была совершенно спокойна, хотя и побледнела как мел, и глубоко вздохнула. — Жаль, что я раньше не знала… когда приехала домой и встретила его опять…

— Линн, ты любишь его? — спросил отец, и когда она повернулась к нему и молча взглянула, он сказал: — В таком случае, думаю, тебе лучше пойти к нему.

— Да, я тоже так думаю.

— Я отвезу тебя туда, — сказала Бетони. — Я подожду на улице, пока ты соберешься. Только недолго. Пони и так уже давно стоит на холоде.

Она вышла к бричке и села в ожидании, а через некоторое время вышла Линн с маленькой полотняной сумкой. Когда они добрались до Пайкхауса, уже сгустились сумерки и накрапывал дождик, сыпясь с неба цвета древесного угля. Дом был погружен в темноту, и Бетони подождала, пока Линн добралась до дверей. Прошло несколько минут, и в окне показался свет зажженной лампы. Бетони свернула на узкую дорожку и поехала к дому под моросящим дождем.

Как-то в воскресенье вся семья в Коббзе собиралась уже садиться за стол обедать, когда задняя дверь распахнулась и вошел Эмери Престон в сопровождении старшего сына Метью.

— Что все это значит? — спросила бабуся, тащившая на стол гору тарелок, а старик Тьюк, державший за лезвие нож, сказал:

— Это вам не «Роза и корона», и я был бы вам признателен, если бы вы стучались, прежде чем входить к порядочным людям.

— Порядочным людям?! — заорал Эмери. — Порядочным людям, вы говорите?

— Что вам нужно? — спросила Бет. — Видите, мы собираемся обедать.

— У меня дело к вашему мужу.

— Почему это ко мне? — спросил Джесс. — Почему ко мне, хотелось бы знать?

— Вы были Тому Маддоксу вместо отца, вот почему, и я хотел бы знать, что случилось с Тилли.

— Ну, хорошо, — сказал Джесс. — Но это не имеет никакого отношения ко мне. — И он стал возиться с плитой, предоставляя это дело жене и дочери. Они, казалось, не считали, что с Томом случилось что-то не то, что он неправильно ведет себя. Но тем не менее они были готовы ответить на все вопросы.

— Тилли сбежала, — сказала Бетони Эмери Престону. — Вы что, не слышали?

— Я слышу много забавных вещей в последнее время, но не от самого Маддокса, так что вы скажите мне, что он выдумал!

— Они не были так уж счастливы, поэтому Тилли и ушла от него.

— Почему же тогда мы не видим ее? — спросил Эмери. — Если девушка уходит от мужа, она должна вернуться в дом отца!

— Нет, если она сбежала с другим мужчиной.

— Я этого не потерплю! Только не моя Тилли. Она всегда была хорошей девочкой, и уж ничего подобного с ней случиться не могло!

— Ерунда! — возмутилась Бетони. — Тилли не лучше, чем она есть, и вы это прекрасно знаете, Эмери Престон.

— Она обманула Тома, — сказала Бет, — заставив его поверить, что у нее будет ребенок.

— Она не говорила мне, что у нее будет ребенок.

— Конечно, и не сказала бы! Она знала, что вы ей всыплете за это.

— Кто говорит, что я порю ремнем своих детей? А почему бы и нет, если они этого заслуживают? Я всегда предостерегал ее против этого парня. Я пытался отговорить ее выходить за него.

— Жаль, что вам это не удалось, мистер Престон.

— Что он, свинья такая, сделал ей, если она сбежала, не сказав ни слова?

— Он не порол ее, если вы это имеете в виду.

— Я не об этом! Нам ничего неизвестно. Он себя всегда странно вел, и не я один это говорил.

— Это так уж удивительно, когда он просто ослеп?

— Знаю! Знаю! — сказал Эмери. — Я ничего такого не говорю. Должен сказать, что он многое пережил, но это не извиняет его плохого обращения с Тилли, и я здесь затем, чтобы поговорить с ним об этом.

— Нет, не делайте этого, — сказала Бетони. — Оставьте его в покое.

— Не учите меня, что мне делать! Я отлично знаю, что там с ним живет другая женщина. И не надейтесь, что все останется в секрете, даже если он и живет вдали от остальных. Весь Хантлип знает, что он там делает.

— Уж конечно! — проворчал Дик.

— Он время даром не терял, нашел кой-кого вместо Тилли.

— Она ведь сама ушла от Тома.

— А я и не знал! Вот в чем дело! Значит, она должна была уйти с тем парнем, а я и не знал, что он вообще существует.

— Да, существует, — сказал старик, — он приходил ко мне в мастерские и предлагал купить импортные щетки.

— Но я-то его никогда не видел, — сказал Эмери, — а ведь я здесь единственный содержатель паба!

— Я его видел, — вдруг сказал Метью. — Парень лет тридцати на машине, акцент у него бирмингемский. Я как-то припарковался на дороге рядом с ним, и он ухмыльнулся, увидев мой мотоцикл.

— Вот как?

— Ты подумай об этом, — сказал Метью. — Его тут уже несколько недель не видели, хотя несколько человек должны ему какие-то деньги.

— Что ж ты раньше не рассказал мне?

— Я не понял, пока они не сказали про щетки…

— Тем не менее это еще ничего не доказывает.

— Что вы надеетесь доказать? — спросила Бет.

— Не знаю! — сказал Эмери. — Я только знаю, что все это мне не по вкусу, и вам напрямик говорю об этом. Но если Тилли и вправду спуталась с этим торговцем, то они оба об этом сильно пожалеют, я вам обещаю.

Он повернулся к дверям, пропустив вперед Метью. Старик Тьюк поднял на него глаза, оторвавшись от разделки говядины.

— Я бы пригласил вас остаться на обед, — сказал он голосом, полным сарказма, — если бы он не остыл, пока вы тут показывали свою глупость!

Когда Престон ушел, Джесс вернулся на свое место за столом рядом с Бетони.

— Все эти разговоры! — сказал он, качая головой. — Наш Том меня очень огорчил: всякие сплетни и скандалы начнутся. Что о нас люди подумают? Что о нас подумает капитан?

— Теперь не нужно называть его капитаном, отец. Он ведь больше не в армии.

— Для меня он всегда будет капитаном.

— Даже когда мы с ним поженимся?

— Хм, и когда же это, интересно, случится? — сказал Джесс.

Ему очень хотелось видеть Бетони замужем за Майклом. Он не мог понять, чего они ждут.

— Ты всегда так занята, — сказал Майкл, заглядывая через плечо Бетони в тетрадку с упражнениями, которую она проверяла. — Из-за твоей работы в Чепсворт-парке и теперь вот в школе я стал тебя редко видеть.

— Это только временно, — сказала Бетони, — в школе. Только пока мисс Лайкнесс болеет.

— Я так удивлен, что ты учишь их геометрии. Я и понятия не имел, что в этих деревенских школах такие требования. Мне казалось, что там не идут дальше пения псалмов и шитья гладью.

— В Хантлипе очень хорошая школа. Все остальные должны быть именно такими, как она.

— Мне пришла в голову мысль сразу же, как поженимся, увезти тебя в Южную Африку и спрятать на ферме моего дяди.

— Ты все время говоришь о Южной Африке.

— Когда я был еще беспечным подростком, я провел там один счастливый год.

— Дело совсем не в том, что я занята, — сказала Бетони, — а в том, что ты недостаточно занят.

— Ну можно ли в это поверить?! — воскликнул он. — Моя мать говорит, что мне нужно как следует отдохнуть, а ты утверждаешь, что мне нужно заняться делом. Что делать мужчине, когда женщины дают такие противоречащие друг другу советы?

— Он сам каждый раз должен делать выбор.

— С тех пор как я вернулся домой с войны, мне кажется, я не могу определиться, — сказал он. — Мне наскучила фабрика, которая работает и без меня под присмотром Джорджа Вильямса. Думаю, мне бы действительно понравилась работа на собственной ферме.

— Тогда почему бы тебе не купить ее?

— По-твоему, это не так уж сложно?

— А разве это не так просто, если у тебя есть деньги?

— Тебе хотелось бы жить на ферме?

— Наверное, да, только не в Южной Африке.

Майкл подошел к окну и посмотрел на старый сад. Сливовые деревья стояли белые в цвету; вечернее солнце освещало их стволы; дятел перелетал с одного дерева на другое. Неподалеку Джесс возился с картофельной рассадой, а Бет сажала ее рядами; руки работали быстро и уверенно, отваливая землю острой лопаткой и засыпая картофелину снова в один момент, так что нельзя было уследить за ними.

— Полагаю, Южная Африка слишком далеко от твоего собрания хромых собачонок.

— Каких еще хромых собачонок?

— Начни его сейчас, — сказал он, — хотя бы со своего молочного брата.

— Почему ты всегда так его называешь? Ты знаешь его имя, почему же не пользуешься им? — Бетони закрыла тетрадку, положила ее в стопку и взяла следующую. — Иногда мне кажется, что ты обижен на Тома.

— Наверное, — согласился Майкл, повернувшись к ней. — Он претендует на твое внимание к себе.

— Ты не можешь ревновать меня к таким, как Том, зная, что он слепнет потихоньку. Это слишком глупо.

— Я не сказал, что ревную к нему.

— Тогда о чем это ты, а?

— Не знаю! С тобой последнее время нелегко разговаривать, Бетони. Ты все время думаешь о чем-то.

— Хорошо, — сказала Бетони, повернувшись и глядя ему в глаза. — Сейчас я вся внимание. Так что же ты хочешь мне сказать?

— Тебе здорово удается поставить меня на место и заставить почувствовать, что я смешон, — сказал он. — В любом споре ты всегда права.

— Но я совсем не хочу быть правой. Я вообще не хочу спорить. Все, чего я хочу, это понять тебя. — Глядя на него, она почувствовала, что что-то не так: какая-то неуверенность на лице, какой-то страх, проскальзывающий во взгляде. — Майкл, в лагере для пленных было очень страшно?

— Я бы не назвал пребывание там пикником.

— Жаль, что ты не рассказываешь мне об этом.

— Нет, — сказал он. — Рассказывать нечего, и ты ошибаешься, думая, что я хочу поговорить о нем. Мне бы этого меньше всего хотелось. Я все время пытаюсь забыть его.

Бетони поднялась и подошла к нему. Она коснулась его руки и почувствовала, что она дрожит.

— Ты должен быть снисходительным ко мне, Майкл, когда я чего-то не понимаю. Нам здесь так трудно представить, как было там. Мы пытались — некоторые, по крайней мере, — но не могли понять. И я, должно быть, перестала беспокоиться — я даже была в какой-то мере благодарна, когда услышала, что ты попал в плен.

— Благодарна? Правда? На самом деле?

— Конечно, — ответила она. — Особенно после того, как ничего не было известно о тебе и тебя объявили пропавшим. Все, о чем я могла думать — это то, что ты жив. Жив, и вне опасности, и не на фронте!

— Да, — сказал он бесцветным голосом и обнял ее — так, чтобы она не могла видеть его лица.

Для мая эта ночь была необычайно теплая. У Майкла было слишком много одеял, и он лежал весь в поту, не в состоянии уснуть, прислушиваясь к часам собора. Пробило половину третьего. Вся комната была залита лунным светом.

Он встал и надел халат. Открыл тихонько дверь и пошел на лестницу. Мать услышала его шаги и позвала. Ее дверь была приоткрыта. Заглянув, он увидел, что она сидит на кровати, пытаясь нащупать выключатель.

— Не включай свет. Луна достаточно яркая.

— В чем дело, Майкл, ты заболел?

— Нет-нет. Я просто не мог спать, вот и все. Я подумал, может, глоток виски поможет.

— Меня беспокоит, что ты не спишь. С тобой это уже несколько недель.

— Кровать слишком мягкая, вот в чем беда. Мне, наверное, нужно подыскать что-нибудь пожестче.

Мать похлопала по кровати. Он подошел и сел рядом. На них падал яркий, как прожектор, луч лунного света. Ее седые волосы были уложены такими же правильными волнами, как и днем, отливавшими оловом. Лицо было бледным, а губы в лунном свете казались почти багряными.

— Ты что-то задумал?

— Не больше, чем обычно.

— У вас с Бетони все в порядке?

— Если нет, то виноват в этом только я.

— Ты думаешь, я этим удовлетворена?

— Как бы то ни было, это правда.

— Ты дома уже пять месяцев, но с каждым днем все больше нервничаешь. Ты много пьешь. Ты ведь раньше этого не делал.

— Вот что с нами стало… придирки… лежание в ожидании…

— Там, в лагере, с тобой плохо обращались?

— Некоторые охранники были довольно жестокими, но большинство нормальные. Самое плохое, что приходилось сносить, это голод. Но я даже приветствовал его — как искупление, что ли.

— Искупление?

— Потому что чувствовал себя виноватым за то, что нахожусь в безопасности.

— Дорогой мой мальчик! Что за глупости ты говоришь?!

— Не прерывай меня. Я хочу рассказать, что случилось на самом деле. Я просто сдался, понимаешь, потому что не мог больше воевать. Я не был так уж серьезно ранен. Если бы я постарался, то мог бы добраться до своих. Минчин и Даби хотели мне помочь, но я придумал какую-то отговорку и остался там, где немецкий патруль точно наткнулся бы на меня.

Мать молчала, сидя прямо среди подушек, руки неподвижно лежали поверх одеяла. Поначалу он не мог догадаться, о чем она думает.

— Сначала мне нравилось быть солдатом. В то время это было даже хорошо. Ты знаешь, продвигались по службе быстро. Но все это продолжалось так долго, и чем больше ты делал, тем больше от тебя ожидали. И я стал желать того, чего хотелось многим, чтобы меня ранили и списали со службы. Но меня ранили трижды, и каждый раз ставили на ноги и снова отправляли на передовую.

Если бы я был просто рядовым, то все было бы не так уж плохо. Но я был офицер, отдавал приказы и посылал своих людей вперед… а когда нам приходилось туго, они все смотрели на меня, ожидая получить ответ, думая, что я сделаю то, что нужно, и вытащу их из этой каши. Иногда эта их вера сводила меня с ума. Я не всегда знал, что нужно делать. Часто я знал не больше, чем они. И среди них были два-три человека, которые могли бы справиться лучше меня.

Из жара его бросило в дрожь. Он был весь в холодном ноту, к нему подбиралась тошнота и слабость.

— Я забыл, когда сдался, — сказал он, — живя с этим чувством дальше.

Лицо матери было по-прежнему бесстрастным, но она наклонилась к нему, протянув руки. И когда он бросился, дрожа, в ее объятия, она уложила его в постель, крепко обнимая, стараясь поддержать и утешить, защитить от самообвинения. Он снова был ребенком, забравшимся в теплую постель, позволяющим закутать себя в одеяло и прижать его голову к материнской груди. Он снова был ее ребенком, плачущим оттого, что увидел страшный сон, и он был ее единственной заботой.

— Они слишком много от тебя требовали. Да! Как ты мог воевать снова и снова? Никто не мог. Это слишком много для человека. Ты не должен чувствовать себя виноватым всю жизнь. Какой толк в этом? Да никакого! — И чуть позже, когда он перестал дрожать, она спросила его: — Ты рассказал об этом Бетони?

— Нет. Я боялся.

— Между мужем и женой не должно быть секретов.

— Боюсь, что могу потерять ее. Я бы этого не вынес.

— Если она любит тебя, это ничего не изменит. Она поймет. Она сможет помочь тебе. Будет правильно, если она узнает.

— Да, — сказал он. — Завтра я расскажу ей.

Но утром, когда Майкл подумал о Бетони, он понял, что никогда не сможет сделать этого.

Высоко над лесом в Скоут-хаусе парила пустельга, нежась в теплом летнем воздухе, и Том, возвращаясь с Линн со старой засеки с вязанкой лозы на плече, остановился, чтобы посмотреть на нее, заслонив рукой глаза от солнца.

— Ты ее видишь? — спросила Линн.

— Да, почти, хотя я не узнал бы, если бы не знал. Ты понимаешь меня?

— Скажи мне, что ты имеешь в виду.

— Ну, как она зависла там, сосредоточившись на чем-то внизу… и то, как она спускается кругами по ветру, прежде чем броситься вниз.

Пустельга сделала три круга и бросилась вниз, преследуя тень на вершинах деревьев. Том перевел взгляд на ласточку.

— Мне повезло немного больше, чем тем, кто совсем не видит. Взять, к примеру, эту ласточку высоко в небе. Она мне кажется комаром, но я слышу пенис, а это значит, что я вижу ее в то же время так же хорошо, как видел раньше, поднимающуюся все выше и выше в синее-синее небо.

Они ходили за покупками в Нортон. Том получал там на почте свою пенсию, и теперь они редко бывали в Хантлипе. В Уошпуле на ферме он покупал лозу и продавал корзины дилеру, который приходил каждую вторую пятницу.

Этот день в конце июля был жарким, и солнце стояло прямо над головой. Через несколько сотен ярдов Том бросил вязанку на траву, и они сели на нее рядышком, среди щавеля и вереска. Дувший с востока ветер дышал жаром, и Линн обмахивалась веером из листьев папоротника. На ее лицо падала тень от полей соломенной шляпки, и Том видел только его очертания. Но все же он знал, что день утомил ее.

— Тебе лучше было бы остаться дома. Не нужно было ходить по такой жаре.

— Мы просидели, отдыхая, больше, чем прошли. Уже стемнеет к тому времени, когда доберемся до дома.

— Темно или светло, какая разница? Мы ведь не спешим на поезд?

— Я оставила белье на веревке. Оно пересохнет.

— Отдохни, — сказал он твердо. — Ты же знаешь, что тебе говорит миссис Джибс. Тебе нужно отдыхать и не утруждать себя.

Когда они дошли до дома и уже проходили ворота Панкхауса, Линн заметила какого-то человека, наблюдавшего за ними с края леса, в тридцати ярдах через дорогу. Он стоял совершенно неподвижно, спрятавшись за дерево. Руки он держал в карманах, а кепку натянул низко на лоб.

— Вон там человек стоит. Ты его видишь? На краю леса.

— Может, лесник, — предположил Том.

Но тут человек шагнул вперед, пересек обочину и стал на дороге: низкий, крепкий, грудь словно бочка.

— Это Эмери Престон, — сказала Линн.

— Чего он тут ошивается?

— Я его здесь уже не первый раз вижу. Когда я ходила в Истери в прошлую пятницу, он стоял на кладбищенской стене и смотрел на Пайкхаус, а когда я проходила мимо, он просто уставился на меня.

— Пойду поговорю с ним, — сказал Том.

Эмери Престон стоял, как постовой. Том подошел к нему, немного кося, потому что он лучше видел боковым зрением.

— Вы хотели поговорить со мной, мистер Престон?

— Нет, с какой стати? — сказал Эмери.

— Тогда почему вы здесь, наблюдаете за нами?

— А что, есть закон, запрещающий это?

— Нет, закона нет, — сказал Том, — по крайней мере, я такого не знаю.

— Но есть законы кое о чем еще, — сказал Эмери. — Для начала, против двоеженства.

— Но я не двоеженец, мистер Престон.

— Вы оба куда как хуже, чем можно подумать. Живете вместе без всякого стыда. Я сам грешник и трактирщик, но не смог бы так.

— Чего вы от нас хотите? — спросил Том.

— Я хотел бы знать, что произошло с моей дочерью.

— Тилли сбежала с другим парнем. Больше я ничего не знаю.

— Ты так говоришь, но я иногда сомневаюсь!

— Что вы имеете в виду?

— Ничего! Ничего! Просто мысли вслух.

— Попробуйте поискать в Бирмингеме. Он там живет, тот парень, с которым она сбежала.

— А ты сам пытался искать?

— Нет, — сказал Том, — потому что я не хочу, чтобы она возвращалась.

— Это вполне понятно. Законная жена помеха для таких, как ты. Ты предпочитаешь более вольные отношения.

Линн по-прежнему стояла в воротах Пайкхауса. Эмери заметил, что она беременна. Он скользнул по ней взглядом, полным презрения.

— Ты сам попал в ловушку, Маддокс, а это штука опасная!

Он повернулся и пошел в сторону Хантлипа, подняв столб пыли. Том и Линн вошли в дом.

— Не обращай внимания, — сказала она ему. — Пусть тебя это не огорчает.

— Я не волнуюсь, разве что за тебя, — сказал Том, — и немного за малыша.

— Тебе не нужно волноваться. Нет причины.

Странно, как менялось его зрение изо дня в день. Иногда, особенно в солнечные дни, он видел маки вдоль дороги, зреющие в садах яблоки, белые облака, плывущие по синему небу. Но в другие дни ему было плохо, и однажды на пустыре, окружающем Пайкхаус, он зашел в тупик, заблудившись, словно в тумане.

Он был совсем один, и ему казалось, что весь мир исчез; он показался ему дымящейся развалиной, проваливающейся в никуда и оставляющей его на краю пустоты; и он пережил момент затягивающего ужаса. Но через некоторое время, вытянув руки, он нащупал высокую траву, растущую вокруг повсюду, и это прикосновение приободрило его. Земля была по-прежнему здесь, не изменившаяся, и он мог найти дорогу в сгущающейся тьме. Дом был прямо перед ним. Не больше чем в ста ярдах. Он чувствовал запах дыма и слышал, как Линн выбивает матрас. Путь показался ему долгим.

— Тебе нужно было позвать меня, — сказала она, подходя к Тому, когда он шел ощупью вдоль кустарника к воротам. — Я бы точно тебя услышала.

— Я должен привыкнуть и научиться находить дорогу, — сказал он.

Но после этого Линн редко оставляла его одного. Она присматривала за ним и всегда была рядом, когда ему нужна была помощь. Их жизни были тесно связаны. Они делили друг с другом каждый миг дня и ночи.

Однажды, роясь в серванте, Линн сказала:

— Я не знала, что ты когда-то курил.

— Курил немного в окопах. А что?

— Потому что я нашла вот это. — И она положила ему на ладонь трубку.

— Она принадлежала Бобу Ньюэзу, моему приятелю в армии. Я думал послать ее его родне, но потом случилось все это, и я уже не стал с ней возиться.

До сих пор, вспоминая про Ньюэза, он видел только то, что осталось после того, как в воронке разорвался снаряд; видел только дыру в земле, сыпавшиеся комья с остатками человека. Но теперь, держа в руках эту трубку, он снова видел Ньюэза, чувствовал его дыхание позади, слышал его голос и вспоминал тот день в Льере на Сомме, когда показались первые танки, движущиеся по дороге на Рилуа-сю-Колль.

Они с Ньюэзом заваривали чай в резервном окопе, когда новенький по имени Уорт завопил:

— Боже всемогущий! Поглядите на этих чудовищ! Что это за чертовщина?

— Что еще? — спросил Ньюэз, вставая, чтобы взглянуть на танки. — Они притащили сдобные булочки?

Линн подошла и села рядом с Томом. Она видела, что он улыбается.

— Ньюэз всегда мог заставить нас смеяться, — сказал он.

Теперь каждый день, пока стояла летняя погода, Том работал на улице, рядом с насосом, где лежала лоза, погруженная в воду. Он сидел на матрасе, держа на коленях доску, и частенько, выходя в сад, Линн останавливалась посмотреть, как быстро растет корзина в его ловких руках, как он подправляет прутья или обрезает концы лозы. Человеческие руки, работавшие над какой-то вещью, всегда казались ей чудесными.

— Я знаю, что ты здесь, — сказал он однажды. — Я тебя хорошо вижу. Ну, неплохо. На тебе голубое платье и новый передник с большими карманами.

— А что у меня в руке?

— Полагаю, снова лекарство.

— Пей и без глупостей.

— Хорошо, — сказал он. — Ты медсестра. Но это не вернет мне зрение.

— Доктор Дандес говорит, что это поможет снять головные боли.

— Было бы чудом, если бы это помогло вернуть зрение. Я бы тогда выпивал по целой бутылке в день. — Он осушил стакан и отдал ей. Потом посмотрел на нее боковым косящим взглядом. — Но это вряд ли, да? В наше время чудеса не часто встречаются.

— Боюсь, зрение не вернется к тебе.

— Ладно. Я знаю, нечего и ждать. Это просто желания.

Однажды, выйдя в сад, чтобы собрать оставшуюся фасоль, Линн снова увидела Эмери Престона, выходившего из леса Скоут. Он немного постоял, глядя на нее в нерешительности, а потом пошел в сторону Хантлипа. Она решила не говорить Тому, но в следующий раз, когда ее отец приехал проведать их, она отвела его в сторону и все рассказала.

— Не знаю, чего он хочет. Полагаю, чтобы заставить нас почувствовать себя неуютно. И в этом он преуспел, потому что меня это все же беспокоит, бродит тут, знаешь ли.

— Я поговорю с ним, — сказал Джек. — Я скажу, чтобы следил за своими чертовыми делами.

— Не думаю, что стоит ругаться с ним.

— А кто говорит, что я собираюсь ругаться?

— Отец, я тебя знаю.

— Когда имеешь дело с такими, как Эмери Престон, не стоит надевать лайковые перчатки. Им нужно дать понять напрямик.

В следующий вечер Джек пошел в «Розу и корону» после работы. Он разговаривал с Эмери, не обращая внимания на толпу вокруг.

— Чего ты все время ошиваешься возле Пайкхауса?

— Это свободная страна. Делаю, что хочу.

— Тогда слушай сюда! — сказал Джек. — Если у моей дочери или у Тома Маддокса будут из-за тебя неприятности, ты мне за это ответишь. Я не слишком нежный с такими бандитами, как ты, Престон, так что поберегись!

Джек ушел. Эмери повернулся к клиентам:

— Этот парень, Мерсибрайт, думает, что он большая шишка. А он только простой работник на ферме Аутлендз!

— А чем тебе не нравятся работники? — сказал Билли Ратчет, обидевшись. — Джек парень что надо. Мне его жаль, дочь так неожиданно ушла к Тому Маддоксу и теперь родит незаконного ребенка.

— Не надо мне рассказывать! — сказал Эмери. — Я знаю, что они там делают. Я ходил туда и все видел сам. Но вот что они оба сделали, так это избавились от Тилли. И скоро я узнаю, что произошло.

— Зачем? Твоя Тилли сама хороша, — сказал Норман Рай, сидящий за одним из маленьких столиков. — Сбежала с этим коммивояжером, здорово?

— Эту историю выдумали! Но у меня есть свои соображения на этот счет, и я не успокоюсь, пока не узнаю больше.

— О чем это ты, Эмери?

— Придет время, и вы скоро сами узнаете.

Эмери пошел и налил себе пинту пива. Он осушил кружку на три четверти, а от остального у него побелели усы. Трое сыновей наблюдали за ним. Посетители переглядывались в полной тишине.

В теплое сентябрьское воскресенье к «Розе и короне» подъехала машина, и из нее вылез молодой человек, вспотевший и с покрасневшим лицом. Он запер дверцу, скорчил рожу собравшимся вокруг детям и взглянул на часы. До закрытия было пять минут.

Метью, возившийся за стойкой, позвал отца к окну.

— Это он, — сказал он. — Этот коммивояжер. Вон в машине лежат щетки.

— Ты уверен, что это тот самый?

— Абсолютно.

Когда молодой человек вошел, оглядываясь на посетителей и приглаживая волосы ладонью, Эмери встал за прилавок.

— Ваше имя, случаем, не Тримбл?

— Честное слово! У вас, сельских, такая память!

— Так или нет? — потребовал Эмери.

— Да, разумеется, — ответил он, оказавшись наполовину лежащим на прилавке, потому что громадные ручищи Эмери вцепились ему в отвороты куртки. — Боже правый! В чем дело? Вы что, напились, или с ума сошли, или что еще?

— Куда подевалась моя дочь Тилли? — Не знаю, о чем вы говорите.

— Дело в том, что она уехала с тобой на этой нарядной машинке, которая там стоит. И если это правда, мистер Тримбл, я переломаю все твои вонючие кости!

— Конечно, неправда! Я вообще никогда не был знаком с вашей дочерью Тилли.

— Вы ее хорошо знаете. Вы ей продавали щетки в Пайкхаусе.

— Я продавал? Боже мой, дайте подумать! Пайкхаус, вы сказали? Ну да, точно. Это маленький домик по дороге к Нортону. Женщину звали миссис Маддокс.

— А что еще вы помните?

— Ничего, уверяю вас! Я заезжал туда раза три-четыре, согласен, и продал миссис Маддокс несколько маленьких принадлежностей для дома. Но то, что вы говорите, просто чудовищно, и я требую, чтобы вы отстали от меня!

— Чудовищно, вот как? — вскипел Эмери. — Вы хотите сказать, что это чертовы враки?

— Естественно! И хотел бы я знать, кто это выдумал! Я женатый и счастливый в браке человек. Я могу показать вам фото моей жены и детей. Я могу привести людей, которые поручатся за меня…

— Ничего, — сказал Эмери. — Ответьте только еще на один вопрос. Почему вы уехали отсюда так внезапно, когда вам были должны деньги ваши покупатели?

— Я заболел. Я приехал с гриппом и чуть было не умер. Если бы не моя жена, Господи, благослови ее, которая сидела со мной неделями, меня бы уже не было здесь сейчас.

— Действительно? — сказал Эмери. — А теперь вы вернулись собирать долги? Вы еще надеетесь, после стольких месяцев?

Он немного отпустил Тримбла, но продолжал смотреть на него подозрительно.

— У вас есть карточка, которую вы могли бы мне оставить?

— Нет-нет, — сказал Тримбл. — Мне до сих пор не могут их отпечатать. — Он одернул топорщившуюся одежду и заправил галстук под куртку. Потом окинул взглядом посетителей. — Но я могу написать свой адрес, если хотите, а также подтвердить все, что сказал вам.

— Да, давайте, — согласился Эмери, глядя, как Тримбл пишет дрожащей рукой свой адрес на клочке бумаги. — Я, кажется, обознался. Извините, что примял вас немного, но не моя вина, что вас обвинили в том, чего вы не делали. Можете поблагодарить моего зятя.

— Действительно? Мне бы хотелось поговорить с ним.

— Не трогайте Тома Маддокса. Я сам с ним разберусь.

— Правильно! — сказал Тримбл. — Все хорошо, что хорошо кончается, вот что я скажу, и не буду держать обиду.

— У вас еще нет выпивки, за которой вы пришли?

— Нет-нет. Я уже опаздываю, у меня встреча в два тридцать. — Тримбл пошел к дверям. — Дайте мне знать, — сказал он, — если Я вам еще чем-нибудь могу помочь.

Он уехал из «Розы и короны» и свернул на Стрейт, но, оказавшись в стороне от главной дороги, прибавил газу и помчался, торопясь поскорее оставить деревню Хантлип с ее злобными, жестокими жителями.

Последние посетители ушли из «Розы и короны», и Эмери Престон закрывал свое заведение Он бросил ключи Метью.

— Теперь, слава Богу, мы знаем, что к чему, и именно этого я давно опасался. Я часто предостерегал Тилли не связываться с этим Томом Маддоксом, но она не слушала, ни в какую!

— Ты думаешь, он что-то сделал с ней, отец?

— Он убил ее, вот что он сделал, точно так же, как его отец поступил с его матерью, только эта свинья умнее, и он сделал так, чтобы ее не нашли!

— Что ты собираешься делать?

— Иду в полицию, — сказал Эмери. — Мне давно надо было это сделать, с самого начала.

— Полицейские? — удивилась Линн, глядя на человека, стоящего на крыльце.

— Я инспектор Данз, а это констебль Пенфолд. Нам хотелось бы поговорить с мистером Маддоксом.

— Вам лучше войти.

Они вошли за ней, и молодой полицейский закрыл дверь. Еще не было шести часов, а лампу уже зажгли, и Том сидел около нее на табуретке, занимаясь починкой ботинка, который лежал у него на коленях. Линн подошла к нему и дотронулась до его плеча:

— Это из полиции. Они хотят тебя видеть.

— Да, я слышал. Интересно, зачем они пришли. — Он выпрямился, пытаясь разглядеть их. — В чем меня подозревают?

— Мы можем присесть, мистер Маддокс?

— Давайте, располагайтесь.

— Мы интересуемся исчезновением вашей жены, миссис Тилли Маддокс, урожденной Престон. Ее отец заявил о ее пропаже.

— Правда? — сказал Том. — С какой стати?

— Вы могли бы нам что-нибудь рассказать?

— Она ушла к другому парню, не могу сказать, где она сейчас.

— Когда это случилось, мистер Маддокс?

— В начале февраля, — ответил Том. — Я не могу сказать точнее.

— Она говорила вам, что собирается уйти?

— Нет. Заранее нет. Точнее, не распространялась па этот счет.

— Не могли бы вы рассказать подробнее?

— Она говорила, что могла бы жить в большом городе. Ей не правилось здесь. Она говорила, что ей одиноко и это ее бесит.

— Я бы хотел, чтобы вы рассказали, как она ушла.

— Я пришел домой, а ее уже не было. На столе лежала записка, и все вещи она забрала с собой.

— Вы сохранили эту записку?

— Нет, — сказал Том. — Я выбросил ее.

— Может быть, вы вспомните, что в ней говорилось?

— Она написала, что устала от одиночества. И сказала, что не вернется.

— Она говорила, что уходит к мужчине?

— Нет, слова были другие.

— Какие именно, мистер Маддокс?

— Ну, она говорила, что устала от того, как я с ней обращаюсь, а мистер Тримбл будет куда как лучше. Он будет заботиться о ней.

— Значит, вы полагаете, что они уехали вместе?

— Я в этом уверен, — подтвердил Том. — Они были большими друзьями. Он сюда часто приезжал. Я видел их однажды. Они разговаривали и смеялись. Он обнимал ее за плечи, прижимал к себе.

— Вы ревновали, мистер Маддокс?

— Ни капли. Мне было безразлично.

— Полагаю, вы не очень-то ладили со своей женой?

— Вы больше не узнаете ничего нового. Это все, что я знаю.

— А каковы были причины для ваших разногласий?

— Любые, — сказал Том. — Все было ошибкой, прежде всего наша свадьба. Нам не следовало делать этого.

Оба полицейских сидели на маленькой скамейке, почти прижавшись друг к другу. Том видел их, как две большие тени; лица были не более чем бледные пятна, по он чувствовал, что молодой записывает.

— Вы записываете то, что я говорю?

— Констебль все фиксирует.

Инспектор Данз был общительным человеком лет пятидесяти, говорившим тихо и неспешно. Он сидел спокойно, держа в руках шляпу. Его заинтересовал незаконченный ботинок у Тома на коленях.

— Меня удивляет, что вы можете чинить обувь. Я слышал, у вас проблемы со зрением.

— Я вижу, когда трогаю, — сказал Том. — Но это правда, что вы сказали о моих глазах. Меня контузило во время войны.

— Он постепенно слепнет, — сказала Линн.

— Это началось, когда жена была с вами?

— Да, — сказал Том, — но она не знала.

— Вас это злило, мистер Маддокс, когда эти неприятности свалились на вас?

— А вас бы не злило?

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Разве? Мне казалось, что ответил.

— Вы были расстроены?

— Я не был особенно счастлив.

— И вы вымещали это на своей жене?

— Может быть. Иногда я был не слишком ласков.

— А вы, случайно, не били ее?

— Нет. Никогда.

— Ни разу? Может, в порыве раздражения, когда она ворчала, что вполне вероятно?

— Я никогда не трогал ее, — сказал Том. — Может, кто-то хочет сказать иное?

— Мистер Престон не вполне удовлетворен версией, что его дочь сбежала с другим мужчиной. Он думает, что вы убили ее, мистер Маддокс.

— У него с головой не в порядке!

— Я запишу, что вы отрицаете обвинение?

— Отрицаю! Это наглая ложь!

Том сидел на стуле неподвижно. Ему казалось, что он скован, попал в тиски слепоты; в крови у него закипала ярость, которая грозила разрушением. Он чувствовал, что сорвется, разлетится на кусочки, как сумасшедший, что тьма затопит его сознание. Но он снова почувствовал руку Линн на плече, и ее прикосновение успокоило его. Ему хотелось видеть лица этих людей.

— С чего все это вдруг? Тилли здесь нет уже многие месяцы. Почему бы Эмери не поискать ее в Бирмингеме вместе с тем парнем, Тримблом?

— Тримбла видели в Хантлипе. Мистер Престон спрашивал его о вашей жене, но он отрицает, что она уехала с ним.

— Она точно ушла! Она забрала все свое добро. Если бы она ушла одна, то не смогла бы взять все это. Она могла забрать вещи только в том случае, если бы ее отвезли на машине. До ближайшего автобуса три мили. А что, если Тримбл лжет?

— Если кто-то лжет, мистер Маддокс, то мы обязаны это выяснить и именно это и собираемся сделать.

Полицейские поднялись. Они были очень высокие, их головы доставали до потолочных балок. Том чувствовал, что они возвышаются над ним.

— Вы меня арестуете?

— Ваша жена объявлена пропавшей, и сделано было соответствующее заявление. У нас нет выбора, кроме как заняться этим делом. В настоящее время дело заключается в этом, мистер Маддокс, и я надеюсь, нам удастся разыскать следы вашей жены в Бирмингеме, как вы предполагаете.

— А что будет, если вам не удастся?

— Поживем — увидим. И еще один вопрос, если не возражаете. Не знаете ли вы название фирмы, в которой работал Тримбл?

— Название? — повторил Том и задумался. — «Бруно», — сказал он. — «Щетки Бруно» в Бирмингеме. Оно было на щетке и совке, которые Тилли купила. Можете взглянуть на них, если хотите.

— Не нужно, — сказал Данз. — Это просто подтверждает то, что мы уже слышали. Спасибо, что ответили на вопросы, мистер Маддокс. Если будут какие-то новости, мы дадим вам знать.

Они ушли. Том и Линн слышали, как они отъехали от дома. Он повернулся к ней.

— Ты ведь не думаешь, что я убил Тилли?

— Не говори глупостей.

— Мне хотелось бы знать.

— Нет, Том, я не верю в это.

— А они? Похоже было, что они мне поверили?

— Думаю, да. Я даже уверена.

— Кажется, я не приношу тебе ничего, кроме неприятностей. Я все время все порчу.

В руках он по-прежнему держал сапожный молоток. Он тяжело дышал и немного дрожал. Линн взяла молоток и ботинок и отложила их в сторону. Она стала перед ним на колени и взяла его руки в свои.

— Тебе нужно постараться не волноваться по этому поводу, — сказала она. — Я уверена, полиция скоро найдет ее. Я знаю, как ты себя чувствуешь, когда Эмери Престон распространяет всю эту ложь, но ты не должен позволить ей отравить себя. Ты должен постараться выбросить это из головы.

Когда полицейские вошли в зал, все посетители «Розы и короны» замолчали. Эмери Престон, сидевший за одним из столиков, мгновенно поднялся.

— Вы арестовали Маддокса? — спросил он.

— Мистер Престон, — начал Данз. — Я бы хотел поговорить с вами наедине.

— Я не возражаю, если мои посетители услышат. Мне нечего скрывать.

— Я бы все же предпочел поговорить наедине, — сказал Данз, и Эмери, пожав плечами, повел его в заднюю комнату.

— Я снова спрошу вас: вы арестовали Маддокса?

— Нет, мистер Престон, потому что нет доказательств, что преступление вообще было совершено.

— Доказательств? Ваша работа в том, чтобы найти их! Хотя не думаю, что из этого что-то выйдет, потому что он постарался, чтобы следов не осталось. В тех местах он мог похоронить ее в лесу, и никто бы этого не увидел. И я готов поставить последний пенни, что именно так он и поступил.

— Если что-то можно найти, мы найдем, будьте в этом уверены, — сказал Данз.

— Сколько времени уйдет на это? — спросил Эмери. — С сегодняшнего дня до Рождества?

— Единственный факт — это то, что ваша дочь исчезла, а все остальное только слухи, и я бы посоветовал вам следить за тем, что вы говорите, иначе мистер Маддокс может привлечь вас к суду за ложные обвинения.

— Хотелось бы посмотреть, как он это сделает! — возмутился Эмери. — Убийца потащит меня в суд за то, что я назвал его убийцей?

— Какие у вас причины для подозрения?

— Где же тогда моя дочь, если он не убил ее?

— А кроме этого, мистер Престон?

— Его отец был убийцей, вы это знаете?

— Это не причина, — сказал Данз, хотя и заинтересовался.

— А для меня причина! — сказал Эмери. — Я знаю этих Маддоксов, откуда они взялись. Его отец был хорош. Вам все скажут. Однажды он напал на мою старую мать, а ей было уже больше восьмидесяти лет. У него всегда был характер убийцы. Он в конце концов набросился па женщину, с которой жил, и размозжил ей голову кочергой. А после этого пошел и повесился, освободив палача от работы.

— Теперь, когда вы упомянули об этом деле, я вспомнил, — сказал Данз. — Но разве сын такой же жестокий?

— Должно быть, так. Это передастся в крови.

— Но он никогда ни в чем не был замешан?

— Я ничего такого за ним не знаю. Его долго не было. Но там, на войне, он привык убивать, сражаясь с немцами.

— Это можно сказать о тысячах. Но я пришел к вам, мистер Престон, чтобы узнать адрес Артура Тримбла.

— Он у меня тут есть, — сказал Эмери и дал ему бумажку.

— Мне бы еще хотелось взять фотографию вашей дочери.

— Для чего?

— Чтобы найти ее, мистер Престон.

— Найти ее! Найти ее! — прорычал Эмери, роясь в ящике серванта. — Как ее найдут, если она в могиле? — Но он нашел фотографию и отдал ее Данзу. — Ее сделали в день свадьбы, и каким ужасным он обернулся для бедной девочки!

— На фотографии она выглядит довольно счастливой.

— Она не знала, что ей грозит.

Эмери проводил их через зал к дверям. Он вернулся к посетителям с недовольным лицом.

— Много от них тут пользы, ходят только языками чешут, как будто у них куча времени. Том Маддокс успеет улизнуть, пока они будут возиться.

— А они к нему ходили?

— Ходили к нему? Да! Они там проторчали полдня, как будто старые приятели, по крайней мере, по их речам можно было так подумать.

— Они так ведут расследование, — сказал двоюродный брат Эмери Хамфри Батли. — Они дадут ему почувствовать себя в безопасности, а когда он себя выдаст, тут же и сцапают, как кошка мышку.

— Если бы я встретил Маддокса у себя во дворе, — сказал Эмери со свирепым видом, — он бы за пять секунд рассказал мне всю правду!

Когда поползли слухи, Бетони была в Уилтшире. Вернувшись, она увидела, что они распространяются, как наводнение.

— Кто все это заварил? Эмери Престон, полагаю?

— Без сомнения, — сказала мать. — Но лучше всего просто не обращать внимания.

— К Тому и Линн кто-нибудь заходил?

— Мы с Диком — два дня назад, но твой отец вдруг стал так занят, что не может найти времени.

— Ну да, — сказал Джесс, избегая встречаться взглядом с Бетони. — А какая в том польза, если я к ним пойду?

— Я всегда говорила! — воскликнула бабуся. — Я всегда говорила, что он плохо кончит. Дурная кровь, тут уж ничего не поделаешь.

— Так что теперь он постарался и уже приговорен? — со злостью сказала Бетони. — И своей собственной семьей!

— Мы не настоящие родственники, — сказал дед. — Мы взяли его из милости.

— И он сам порвал с нами, — сказал Джесс, — живет с этой девчонкой Мерсибрайт, а мы за него краснеем.

— Мне за него не стыдно, — сказала Бетони.

— Не обращай внимания на отца, — попросила Бет. — Иди навести их. Они должны знать, что у них есть несколько друзей.

— Да, мама, сейчас пойду.

Выехав на главную дорогу, она свернула к Джеку Мерсибрайту, и остальную часть пути они проехали вместе. Когда они приехали в Пайкхаус, Том сидел на крыльце, глядя, как садится солнце, освещая багрянцем церковь на краю Истери.

— Ты ее видишь? — спросила Бетони.

— Думаю, да! — сказал он, улыбаясь. Закатные краски играли на его лице. — Такие закаты здесь в последнее время! Почти такие же красивые, как зимой. Но кроме света, я кое-что вижу.

В освещенной лампой комнате Линн, у которой был уже большой живот, медленно ходила взад-вперед, готовя ужин. Том встал с кресла и внес его в дом. Он поставил его у стола, нащупывая дорогу.

— Ты слышала, что обо мне говорят в Хантлипе?

— Конечно, слышала. Просто сказки!

— Значит, ты в них не веришь, Бетони?

— Ни единому слову!

— Многие, однако, хотели бы, — сказал Джек, который стоял, прикуривая трубку и разглядывая Тома сквозь дым. — Что до меня, то если и вправду ты укокошил Тилли Престон, не знаю, стал ли бы я тебя винить. Такие девицы, как она, всегда нарываются на неприятности.

— Отец! — сказала Линн, сверкнув на него глазами. — Что ты такое говоришь!

— Думается, он меня проверяет, — сказал Том. — Полицейский делал то же самое. Но так меня не поймать, потому что я никогда к ней не притрагивался, ни случайно, ни намеренно, хотя если бы даже и сделал это, то не признался бы.

— Не беспокойся, — сказал Джесс. — Я скорее поверю тебе, чем тому, что говорит Престон.

— Полиция пытается разыскать Тилли, но что, если они не найдут ее? Что они сделают, если она не объявится?

— Что они могут сделать, если, кроме слухов, ничего нет? Если ты невиновен, тебе нечего бояться.

— Ожидание и неопределенность, — сказал Том. — И еще эти слухи могут никогда не замолкнуть.

— Забудь об этом, — сказал Джек. — Нечего прислушиваться и огорчаться из-за таких сплетен. Это меньше чем простой дым из печной трубы. А тем временем нам нужно надеяться на лучшее, что эта твоя женушка все же объявится.

— Не думаю, что это случится, — сказал Том.

— Вот как, почему же?

— Не знаю почему. Просто не знаю.

Джек не сказал больше ничего, и Линн как раз попросила его отложить трубку, потому что тарелки, полные супа, уже стояли на столе. Но во время ужина Бетони заметила, что его взгляд подолгу останавливался на лице Тома, и когда они ехали домой позже вечером, она спросила Джека, есть ли у него какие-нибудь сомнения.

— Сомнения? Да. А у вас?

— Я никогда не слышала, чтобы Том солгал.

— Все лгут, особенно когда попали в беду.

— Значит, вы считаете его виновным?

— А вот этого я не говорил. Я так не считаю. Я только сказал, что у меня есть сомнения. Должен сказать, что они у меня всегда будут, если эту Тилли не найдут.

— Вы не можете сильно сомневаться, иначе вам будет страшно за Линн.

— Нет, я не боюсь за нее, потому что уже сказал, если Том и убил Тилли, то, значит, она сама его довела.

— Я не думаю, что он убил ее. Он не смог бы, я уверена.

Она мысленно вернулась в тот день в начале года, когда заходила к Тому в Пайкхаус, в тот день, когда он сказал ей, что Тилли ушла и что он стал слепнуть.

— Я бы узнала, — сказала она. — Я бы это почувствовала где-то в глубине души.

Через несколько дней Майкл заехал к Бетони в Чепсворт-парк и повез ее на ленч в «Старый плуг».

— Есть хорошие новости о ферме Кингсмор. Я смогу стать ее хозяином после Рождества, так что к тому времени, когда мы вернемся из свадебного путешествия, нужно будет подождать всего один-два месяца, прежде чем мы сможем туда переехать. А пока мы поживем в Кингз-Хилл-хаусе. Как ты, сможешь потерпеть?

— Если твоя мать сможет, то и я смогу.

— Не похоже, чтобы ты обрадовалась, — сказал он. — Ты недовольна Кингсмором?

— Разумеется, довольна. Просто я беспокоюсь за Тома.

— Ну да, мне нужно было знать. Так что отметим! — Он поднял свой бокал и отпил шампанское. Он пытался освободиться от раздраженности. — Есть правда во всех этих обвинениях?

— Нет, абсолютно никакой.

— Ты кажешься слишком уверенной.

— Это просто злые сплетни. Время от времени на Хантлип такое находит. — И помолчав, она добавила: — Боюсь, тебе очень неприятно, Майкл. Ты женишься не сам по себе — ты женишься на девушки из семьи, о которой сейчас говорят с ненавистью.

— Хантлипские сплетни меня не волнуют, хотя я согласен, что все это крайне неприятно. Все равно скоро я увезу тебя отсюда и ты сможешь оставить все это позади.

— Ты не понимаешь, — сказала Бетони. — Я не хочу быть в стороне от этого. По крайней мере, до тех пор, пока это тяготеет над моей семьей. Думаю, нам придется еще немного подождать.

— Разве мы не ждем уже достаточно? Черт побери! Ваш священник уже сделал оглашение в церкви.

— Мне это не правится.

— Послушай, — сказал Майкл и вдруг повысил голос. — Я не собираюсь жертвовать своим медовым месяцем ради кого-то или чего-то, а меньше всего из-за твоего брата. Он впутался черт знает в какую историю и пусть сам винит себя в этом.

— Я не согласна. Он ни в чем не виноват.

— Как ты можешь быть в этом уверена?

— А как мы вообще можем быть уверены в чем-то?

Бетони злилась даже сильнее, чем он. Они смотрели друг на друга через стол. Но заметив, что на них смотрят, они продолжали есть в полной тишине, пока не смогли, чуть успокоившись, разговаривать спокойно.

— Если Том невиновен, тебе незачем волноваться.

— Но он болен. Волнение и напряжение принесут ему вред.

— Ведь есть кому присматривать за ним.

— Да, правда.

— Ты можешь сделать для него что-то большее, чем они?

— Нет, — сказала она, — вероятно, нет.

С минуту ей хотелось рассказать ему всю правду, что Том умирает, но она не смогла. Это тайну она делила только с Мерсибрайтами и старым доктором Дандесом из Нортона. Лучше, чтобы все осталось по-прежнему.

— Ты, конечно же, прав, я ничего больше не могу для него сделать.

— И значит, — Майкл потянулся через стол, чтобы наполнить ее стакан, — теперь, вероятно, у меня будет несколько минут, чтобы обсудить нашу будущую жизнь? Просто какие-то тривиальные вещи, свадебные приготовления, медовый месяц и приготовления в Кингсморе.

Бетони улыбнулась.

— Дорогой Майкл, — сказала она. — Ты очень терпелив.

Проснувшись однажды утром, Том ничего не смог увидеть, даже очертаний. Когда он вышел в сад и повернулся лицом к солнцу, его свет был скрыт от него, словно наступило затмение. Том сел на старый стул без спинки у стены и погрузился в темноту. Он чувствовал, как она окружает его со всех сторон, давит, словно хочет стереть с лица земли. От него ничего не осталось, только пузырек страха, и если бы он лопнул, то разорвал бы и Тома.

И вдруг страх исчез. Он не мог бы сказать почему. Но это было так, словно он покинул свое тело, потерялся на ничейной земле в небытии и теперь снова стал самим собой, сидя на осеннем солнышке в окружении старого сада, вдыхая аромат календулы и яблок, облепленных осами.

— Что случилось? — испугалась Линн, увидев, что он сидит совершенно неподвижно.

— Я думал о бабушке Изард, — сказал он, — как она, бывало, возилась в саду.

— Ты идешь завтракать?

— Могу, если он уже готов.

Ему не хотелось говорить ей, что он потерял остатки зрения. Это бы только огорчило ее. Но Линн догадалась и без слов. Взяв его за руку, она отвела его в дом.

Бетони частенько заезжала в Пайкхаус. Она привезла ему белую палочку и свисток, чтобы повесить на шею, и еще кое-какие вещи для малыша.

— Полиция больше не приезжала?

— Нет.

— Я подумала, — сказала она однажды, — тебе было бы неплохо повидаться с адвокатом. Может, с адвокатом деда или с молодым мистером Хайем. Я могла бы сходить с тобой, если хочешь.

— Но ведь я ничего не сделал, — сказал Том.

— Думай об этом все время, если полиция снова придет допрашивать тебя.

— Надеюсь, теперь все уже позади, — сказал он.

Но спустя несколько дней, пятнадцатого, двое полицейских пришли снова.

— Новости о Тилли? — спросил Том.

— Боюсь, что нет, мистер Маддокс. Ни наши расследования, ни объявления не дали никаких результатов. Но я бы хотел вам задать еще несколько вопросов. Что, например, было на миссис Маддокс в тот день, когда она ушла из дома?

— Не знаю, меня дома не было.

— А утром, еще до того, как вы ушли на работу? Можете вспомнить, что на ней было?

— Она спала, когда я уходил.

— И вы сказали, что она не оставила никаких вещей?

— Ни булавки, — сказал Том. — Это все, что вы хотели узнать?

— Если только вы не хотите сообщить что-нибудь.

— Нет, ничего, — сказал Том.

Данз повернулся к Линн:

— Вы были знакомы с миссис Маддокс?

— Нет, — ответила Линн. — Я никогда в жизни не видела ее.

— Не могли бы вы назвать мне свое имя? Миссис?..

— Мерсибрайт, — сказала Линн, — но не миссис, а мисс.

— Могу ли я спросить, в каких вы отношениях с мистером Маддоксом?

— Это уже не ваше дело! — сказал Том.

— Я отвечу, — сказала Линн. — Мы живем вместе, как муж и жена.

— Благодарю вас, — сказал Данз. — Когда люди с нами совершенно откровенны, это всегда очень помогает. А были ли вы знакомы с мистером Маддоксом до того, как исчезла его жена?

— Да, была.

— Через какое время после ее ухода вы заняли ее место?

— Примерно через неделю, — сказала Линн и только несколько покраснела, встретив пристальный взгляд полицейского.

— Интересно, — сказал Том, — стоит ли мне поговорить с адвокатом?

— А что бы мы могли сделать для вас, мистер Маддокс?

— Не знаю, — сказал Том. — Я не знаю, что и адвокаты могут сделать. Мне нужно просто посоветоваться.

— Я бы не стал беспокоиться, мистер Маддокс. По крайней мере пока.

— Что вы имеете в виду под словом «пока»?

Но Данз и констебль ушли, не сказав ни слова.

Услышав о визите полицейских, Бетони пришла в ярость.

— Все, решено! — сказала она. — Я еду в Бирмингем разыскивать Тилли.

— В этом нет особого смысла, — сказал Том. — Если полиция не может найти ее, какие у тебя шансы?

— Возможно, они не очень-то стараются?

— Они сказали, что повесили объявления о розыске.

— Все равно я еду.

Но хотя она и провела там полных два дня, бродя по деловым улицам, спрашивая в мастерских и пансионах, она ничего не узнала.

— Нас уже спрашивали, — сказал владелец мастерской. — Полиция заходила сюда, тоже разыскивала эту женщину.

И она увидела повсюду плакаты, на которых было написано, что миссис Тилли Маддокс из Пайкхауса в окрестностях Чепсворта просят зайти в ближайший полицейский участок, так как ее родня беспокоится о ней.

Однако в компании «Щетки Бруно» на Холл-стрит Бетони выяснила один интересный факт: Артур Тримбл оставил работу двадцать девятого сентября и, говорят, увез свою семью в Лондон. У его жены там были родственники, и ее дядя предложил ему работу.

Бетони вернулась домой и пошла в Пайкхаус. Том был один, потому что Лини ушла в Истери к акушерке миссис Джибс.

— Двадцать девятого сентября! Понимаешь? Это значит, Тримбл уехал из Бирмингема сразу же после того, как Эмери Престон расспрашивал его о Тилли. Очевидно, он действительно увез Тилли, как ты и говорил, и боялся, что об этом может услышать его жена.

— Но мы все еще не нашли Тилли.

— Она, скорее всего, рассталась с Тримблом довольно быстро, и теперь она может быть где угодно. Но полиция, в конце концов, должна узнать. Они узнают, что он уехал в дикой спешке, и придут к тем же выводам, что и я.

— Надеюсь, ты права, — сказал Том.

— Конечно, права! — воскликнула Бетони и вдруг перешла к разговору о своей свадьбе. — Вы придете, ты и Линн?

— Нам лучше не приходить, — сказал он, распутывая узлы на куске лески. — Она скоро родит, а народ в Хантлипе болтает всякое. Мы только испортим вам этот день.

— Вы могли бы зайти хотя бы в Коббзе, попозже. Дики заехал бы за вами на бричке.

— Лучше не надо, — повторил Том. — Нас там не особенно хотят видеть.

— Я хочу, — возразила Бетони, — иначе бы и не просила.

Но она понимала, что он был прав. Только Дик и мать принимали его теперь. Для остальной семьи он стал изгоем.

— Хорошо, — сказала она. — Я не буду настаивать, если тебе не хочется. Но, надеюсь, мой подарок будет вовремя готов.

— Будет, — сказал он. — Теперь уже немного осталось. — Он делал для нее плетеное кресло. — Джек приходит взглянуть, как идет работа. Шедевра не выйдет, но будет готово вовремя. Как говорил, бывало, Вильям, честное-пречестное!

Часто, когда он не мог уснуть, Том лежал на спине, совершенно неподвижно, боясь потревожить Линн, спавшую рядом. Он думал о чем-нибудь, что помогло бы ему уснуть. Считал, сколько стоит лоза и сколько он получит от проданных корзин. Иногда он мысленно возвращался в Этапле во время проверки, вспоминая все предметы, лежавшие перед ним. Респиратор. Неприкосновенный запас. Полевая аптечка. Миска, фляжка, котелок. Винтовка, патроны, одеяло.

Потом приходили имена. Ньюэз. Ричи. Гловер. Брейд. Дансон. Эванс. Привитт. Раш. До тех пор, пока в состоянии между сном и явью он не начинал бродить по пустынному полю, изрытому воронками от мин и снарядов, разыскивая потерявшихся товарищей, пока какой-то голос нашептывал: «Где они? Где они? Куда они подевались?»

Часто Линн не спала, потому что внутри ее шевелился малыш или потому что она чувствовала, что Том не спит. Во время войны она ухаживала за многими; слышала, как они стонут, всхлипывают, ругаются; обнимала их, укачивая, пока они кричали от кошмаров во сне. Но Том никогда не метался по кровати, никогда не кричал и не плакал. Он лежал совершенно спокойно и всегда молча, а когда она поворачивала голову, то видела, что у него открыты глаза. Иногда они слегка вздрагивали, казалось даже, что они пристально смотрят куда-то, хотя и не видят ничего.

— Не можешь уснуть? У тебя голова болит?

— Стучит немного, но это ничего.

— О чем ты думаешь? — спрашивала она.

— О том и об этом. Ничего особенного. Знаешь, теперь, когда день и ночь одинаковые, уснуть стало труднее.

Но когда сон приходил, он часто был ясным и чистым, приятным, и иногда ему снились счастливые сны.

— Я был на Липпи-Хилл, и светило солнце. Ягоды на рябине такие красные, и дюжина дроздов, все на одном дереве. Со мной маленький мальчик. Он принес мне ягод, которые дрозды роняли с дерева, и показывал их мне.

— А как он выглядел? — спросила Линн. — Может, это был твой сын?

— Я не мог хорошенько разглядеть его лицо. Только ягоды у него в руках. А потом мы сидели на пригорке, и там играли кролики. Уже был вечер, теплый и тихий. Несколько кроликов подошли поближе, они щипали траву прямо у нас под ногами, а мы сидели на пригорке бок о бок, я и мальчик.

Том разводил огонь для завтрака. Ему нравилось, что он может делать такие вещи, и Линн, наблюдая за ним, никогда не вмешивалась. Он всегда осторожно обращался со спичками, и очаг всегда получался аккуратно сложенным.

— Ягоды были такие красные, а дрозды желтые, с пушистыми грудками в пятнышках. Удивительно красивые.

Он сунул горящую спичку в очаг, и огонь начал потрескивать, разгораясь. Он присел рядом на корточки, отблески пламени плясали у него в глазах.

— Смешно, но во сне я никогда не бываю слепым.

Как-то утром, когда Линн брила Тома и подстригала ему волосы, ей показалось, что она слышала собачий лай где-то в лесу через дорогу.

— Это, вероятно, спаниель Манкеба, — предположил Том. — Он, наверное, бегает за кроликами.

В половине десятого в воротах остановилась молочная тележка Джимми Уингера, и Линн вышла с кувшином.

— Вижу, у вас тут компания, — сказал Джимми, указывая на машину, стоявшую на краю леса. — Полиция тут роется. Я их видел, когда проезжал мимо Тайсона. Интересно, что они тут делают?

— Ты слышал сплетни, Джимми?

— Возможно, — сказал он. — На вашем месте я бы не потерпел такого. Должны быть какие-то законы против полиции.

Джима как-то оштрафовали на десять шиллингов за езду на велосипеде без фары. Полицейские для него были хуже, чем содержатели игорных домов.

— Я дам вам на время свой обрез, если хотите, так что сможете послать их куда подальше, — сказал он, — а если один из них встретится мне на дороге, я дам своему старому мерину Твинклеру раздавить его!

Когда Джимми ушел, Линн постояла, глядя в сторону леса, но не увидела никаких следов полиции. Только раз ей показалось, что она услышала тот же лай где-то далеко в лесу. Она ничего не сказала Тому, но позднее утром еще одна машина остановилась позади первой, и из нее вышло четверо полицейских в форме. Один из них протрубил в рожок, и через некоторое время первая группа вышла из леса. Среди них был инспектор Данз. Всего их было семеро, один держал на поводке ищейку, и несколько минут они все стояли, разговаривая. Потом новоприбывшие пошли к своей машине, и каждый взял лопату и мешок. Все семеро снова исчезли среди деревьев.

— Что за шум? — спросил Том.

— Полиция что-то ищет в лесу, — сказала Лини.

Лицо его побледнело. Он стоял словно окаменевший. Линн подошла и взяла его за руку.

В час полицейские собрались на опушке леса и сели на траву, жуя бутерброды и попивая чай из термосов. Том подошел к ним, нащупывая дорогу своей палкой и двигаясь на звук голосов. Но они замолчали, когда он подошел ближе, и он стал в нерешительности на дороге. Данз подошел к нему:

— Мистер Маддокс, вы меня искали?

— Что вы надеетесь здесь найти?

— А вы боитесь, что мы найдем?

— Вы просто тратите время впустую. Вы не найдете ничего.

— Тогда вам незачем волноваться.

— А кто говорит, что я волнуюсь?

Том повернулся и пошел к дому, очень медленно, считая шаги. Данз пошел и сел на бампер первой машины, и один из констеблей предложил ему сигарету.

— Этот парень и вправду такой слепой, как кажется?

— Вы ужасно подозрительны, Райлендз. Вы почти такой же невыносимый, как и я.

— У вас есть какие-то предчувствия, сэр?

— Ненадежные, так только, — сказал Данз. — Но если он и убил свою женушку, то сам вид того, как мы вывернули тут все наизнанку, должен расколоть его уверенность.

Ближе к концу дня, когда полицейские снова собрались на опушке, они обнаружили, что у них появились зрители: три женщины и мужчина, все уже немолодые, которые пришли из Истери.

— Это правда, что вы нашли могилу тут, в лесу? — спросил старик.

— Нет, неправда, — ответил Данз.

— А что же вы нашли?

— Боюсь, что не смогу ответить ни на какие вопросы.

— Тогда они ничего не нашли, — сказал старик, обращаясь к женщинам. — Я знал, что это всего только лживые байки.

— Кто распространял слухи? — спросил Данз.

— Не я, не я! — сказал старик.

— А у вас есть разрешение искать тут, в лесу? — спросила одна из женщин. — Вы спрашивали у миссис Ланнем?

— Да, — ответил Данз. — У нас есть ордер.

— Что, подписанный королем и канцлером?

— Отойдите, пожалуйста! — сказал констебль. — Мы не можем развернуться, не видите?

Когда первая машина уехала в сторону Хантлипа, на тропинке показалась высокая фигура, идущая из Истери, и вышла на дорогу. Это был преподобный Питер Чанс, священник Истери и Скоута, крупный мужчина с седой шевелюрой. Он помахал машине, чтобы она остановилась.

— Что это значит? — спросил он, наклонившись, чтобы поговорить с Данзом через окошко. — Почему вы преследуете Тома Маддокса? Он сделал что-то не то? Есть ли хоть капля правды в этих диких слухах?

— Наша работа — узнать это, преподобный отец.

— Вы спрашивали парня? Он признает, что убил жену?

— Обычно люди не признаются в таких вещах, пока их не заставят это сделать, — сказал Данз.

— Если он отрицает, то я совершенно уверен, что он говорит правду.

— А если предположить, что нет?

— Тогда Бог его накажет.

— Боюсь, что это не удовлетворит закон.

— В таких делах закон берет на себя слишком много. Один Бог может наказать. «Не убий», — говорится в Писании, и не может быть никаких исключений. Даже повешение убийц неправильно.

— Но в этом есть одно преимущество, — сказал Данз. — Это не дает им убить снова.

Он подал констеблю знак трогаться.

Следующий день, суббота, двадцать пятое, был облачным и довольно холодным. Как всегда, Том первым делом вышел на крыльцо, вдыхая воздух. Ветер дул с северо-запада.

— День свадьбы Бетони, — сказал он, — и пахнет дождем.

— Во сколько венчание?

— В два часа. Если прислушаемся, то можем услышать колокола, хотя при таком ветре едва ли.

— Мрачный денек, — сказала Линн, — но может, к полудню прояснится.

В десять часов две машины свернули к старой будке таможни и припарковались на широком травяном пятачке. Линн пошла к воротам и увидела, как полицейские пошли в лес. Их было пятеро: четверо в форме и один в обычной одежде. Инспектора Данза с ними не было.

Линн охватила ненависть. Ей захотелось броситься за ними и побить их. Ей хотелось разбить их веселые физиономии и посмотреть, как они съежатся. Она пожалела, что они с Томом не могут убежать.

— Это они? — спросил он, когда она вошла в дом. — Они дико упертые, когда им в башку стукнет какая-то идея.

— Зачем им нужно было останавливаться прямо напротив? Они могли бы преспокойно остановиться и возле Тайсона.

— Они хотят, чтобы я знал, что они здесь, — пояснил Том. — Они хотят запугать меня и свести с ума.

— Ты не должен позволить им сделать это, — сказала Линн.

— Не волнуйся, я не позволю. Мне только хотелось бы, чтобы это все закончилось.

К одиннадцати часам на дороге собрался народ из Хантлипа, Блегга, Истери и Мидденина. Из Чепсворта приехали двое газетчиков и фотографировали Пайкхаус. Они разговаривали со всеми местными. Эмери Престон приехал с сыновьями, все четверо на мотоцикле с коляской Метью. Так что, когда в половине двенадцатого прибыл Данз, его напугала растущая толпа. Он повернулся к Пенфолду:

— Пусть они все проваливают отсюда! Какого черта они тут ошиваются?

— Ты мне не указ, парень, — сказал Пенфолду мужчина из Истери. — На тебе даже нет формы.

Но постепенно толпа разбрелась. Газетчики уехали. Только Престоны слонялись и не собирались уходить.

— Мистер Престон, — сказал Данз. — Я должен просить вас убраться вместе с вашими сыновьями. Вам нечего болтаться тут.

— Вы тут мою дочь ищете, кажется, и я собираюсь помочь вам.

— Заходите в лес, — сказал Данз, — и я вас арестую.

— Почему, вы что-то нашли?

— Пока что ничего, мистер Престон, но я отвечаю за расследование и не потерплю вмешательства.

— Вы тем не менее не можете дать мне от ворот поворот. У меня есть право стоять тут, если мне и моим сыновьям так захочется.

— Я думал, у вас дела в пабе.

— Мой двоюродный брат там присматривает. У меня тут более важное дело.

— Это вы собрали здесь репортеров?

— А что с того, если и я? Люди имеют право знать, что происходит.

— Мы даже не знаем, произошло ли вообще что-то, мистер Престон.

— Никогда и не узнаете, — сказал Эмери, — если не будете расторопнее!

Данз и Пенфолд отвернулись. Их работа часто была им не по вкусу.

— Думаю, ему бы понравилось, — пробормотал Пенфолд, — если бы нам пришлось откопать тело его дочери.

День был по-прежнему пасмурный, а после полудня начался мелкий дождик, несильный, но промозглый. Эмери Престон и его трос сыновей укрылись прямо в лесу, уставившись на Пайкхаус, где в окне мерцал свет от очага и дым поднимался из трубы.

— Сидит уютненько у огня! Убийца проклятый! — проворчал Эмери и поднял воротник.

В час, когда Данз подумывал о том, чтобы прекратить дальнейшие поиски, пришел Пенфолд, неся хлопчатобумажный платок, найденный в дальней части леса среди берез и дубов. Он пролежал в кустарнике долгое время, и весь рисунок почти сошел; на нем было темное коричневое пятно, которое вполне могло быть кровью.

Пенфолд отметил место, где его нашли, и Данз пошел с ними, чтобы осмотреть все вокруг. Во время войны многие деревья срубили. Пеньки от них по-прежнему были светлыми, и рядом лежали груды веток. Данз распорядился продолжать поиски. Он хотел, чтобы ветки убрали. Потом он с Пенфолдом пошел поговорить с Эмери Престоном. Они показали ему платок. Пятно было аккуратно завернуто внутрь.

— Вы видели это раньше, мистер Престон?

— Видел? Конечно. Это платок Тилли.

— Вы уверены?

— Увереннее не бывает. У нее был такой. Вот и все, что я могу сказать. Я сам купил его в прошлом году на рождественском базаре. — Эмери смотрел то на одного, то на другого. Он с трудом сглотнул. — Вы еще что-нибудь нашли?

— Больше ничего, мистер Престон, и этот платок еще ничего не значит. Ваша дочь могла обронить его когда угодно, если бродила по лесу.

— Тилли никогда не гуляла, по крайней мере одна.

— Думаю, мы поговорим с мистером Маддоксом, — сказал Данз Пенфолду.

— И про то, когда это случилось! — сказал Эмери. — Я иду с вами.

— Нет, мистер Престон, вы вернетесь домой.

— Я не сдвинусь с места, пока мне не захочется, так что вам придется примириться с этим.

— Как вам будет угодно, — сказал Данз, — но вы не пойдете к Маддоксу.

Когда Линн впустила их, Том сидел за столом, доедая сыр с хлебом. Он немного оттолкнул кресло и положил ногу на ногу. Данз вложил ему в руки платок.

— Мы нашли это в лесу, мистер Маддокс. Можете ли вы что-нибудь сказать об этом?

— Я не знаю, что это. Не вижу. — Том ощупал платок. — Это носовой платок? — спросил он.

— Это дешевый хлопчатобумажный платок, бело-красный с полосой по краю и пятнами посередине. У вашей жены был такой платок?

— Не знаю. Не помню.

— Мистер Престон сказал, что был.

— Значит, был. Ему лучше знать. Зачем спрашивать меня, если он уже сказал?

— Оказалось, что он запачкан кровью, — сказал Данз. — Это поможет вам вспомнить?

— Это не кровь Тилли, если вы это имеете в виду. Это кровь собаки, которая попала в капкан.

— Значит, вы все же вспомнили этот платок?

— Да, — сказал Том. — Чарли Бейли охотился со своей собакой Шоти на кроликов, и она попала в капкан. Чарли позвал меня на помощь, и я взял этот платок, чтобы перевязать собаке лапу.

— Но его нашли в лесу.

— Шоти, должно быть, стряхнул его.

— Лабораторный анализ покажет, принадлежит кровь собаке или человеку.

— Если на нем есть человеческая кровь, — сказал Том, — то это моя кровь, а не Тилли, потому что Шоти укусил меня, когда я пытался освободить его.

— Мистер Маддокс, — сказал Данз, — я бы хотел, чтобы вы поехали с нами в полицейский участок.

— Зачем? — спросила Линн, встав между ними. — Почему он должен ехать с вами?

— Он не обязан, — ответил Данз. — Я прошу, чтобы он помог следствию.

— А что, если я не поеду? — сказал Том. — Что, если я откажусь?

— Это просто несколько вопросов, мистер Маддокс.

— Почему бы вам не задать эти вопросы здесь?

— Да! Почему не здесь? — воскликнула Линн. — Он слепой и беспомощный. Почему вы хотите забрать его?

— Это обычная процедура, — пояснил Данз. — Отказ может означать неподчинение закону.

— Но вы сказали, что он не обязан!

— Это как в армии, — сказал Том. — Наш командир, бывало, говорил: «Мне нужны добровольцы — вы пятеро мне отлично подойдете!» — Он поднялся и пошел к двери. Нащупал куртку и надел ее. — Я готов, — сказал он и стоял в ожидании.

— Мне можно пойти с ним? — спросила Линн.

— Я бы вам не советовал, — сказал Данз.

— И я тоже! — сказал Том. — Ничего хорошего не выйдет. — Он положил руку на плечо Линн. — Оставайся дома и не волнуйся. Ты должна думать о ребенке — тебе нельзя волноваться. Они привезут меня обратно. Вот увидишь.

— Но когда? Когда? Долго это будет продолжаться, все эти вопросы?

Она смотрела на Данза, и он не решался встретиться с ней взглядом.

— Это зависит от многого. Но мы дадим вам знать, если возникнут затруднения.

— Что вы называете затруднениями? Какие еще могут быть затруднения?

— Пойдемте, мистер Маддокс, — окликнул Тома Данз.

— Я задала вам вопрос! — сказала Линн, идя за ними по дорожке. — Какие затруднения вы имели в виду?

— Линн, пожалуйста! — сказал Том умоляюще. — Не переживай. Ты должна успокоиться!

— Том, я боюсь! Мне кажется, тебе не нужно идти с ними.

— Не бойся. Они ничего мне не сделают. Они просто надеются, что я споткнусь на чем-нибудь. Иди домой и не стой под дождем. Не волнуйся, я обещаю тебе, что все будет хорошо.

Но Линн стояла в саду, сжав руки в кулаки в карманах передника, глядя, как они уводят его.

На улице, когда они садились в машину, к ним подошли Престоны.

— Вы арестуете его? — спросил Эмери.

— Нет! — сказал Данз с раздражением. — Он едет в участок по собственной воле, потому что согласился ответить на дальнейшие вопросы.

— Но ведь вы его арестуете, когда приедете туда?

— Пожалуйста, уйдите с дороги и дайте нам проехать.

Они сели в машину и уехали, а Эмери остался, ругаясь. Он поспешил к мотоциклу.

— Поехали, вы, трое. Тут нечего ждать. Метью, можешь подбросить нас до дома сначала, а потом поезжай в Чепсворт в участок. Я хочу знать, что будет дальше.

— Но я еще не обедал!

— Можешь купить себе сандвич, когда приедешь в Чепсворт. Но не забудь, что я тебе велел! Не приходи домой, пока не узнаешь, что они сделают с Томом Маддоксом! — Пока Метью надевал мотоциклетные очки, Эмери смотрел на Линн, все еще стоящую под дождем. — Она должна считать, что ей повезло, что его забрали, пока он не убил ее так же, как нашу Тилли.

Метью нажал на стартер, и двигатель заревел. Они поехали в сторону Хантлипа. В лесу у Скоут-хауса Менор полиция продолжала поиски.

Когда Линн вернулась на кухню, ее поразила пустота. Кресло Тома, стоявшее у окна, его тарелка с несколькими крошками, его пустая чашка, лежавшая на блюдце, — все это было похоже на привидения, и она едва могла смотреть на них.

Сев на скамейку, она выпрямилась и заставила себя дышать медленно и глубоко, пока оцепенение не ушло из ее сердца. Ей ужасно хотелось, чтобы отец был сейчас рядом, потому что ей казалось, как всегда казалось в детстве, что он знает, что делать. И это желание было столь велико, что она вскочила и подошла к окну, убежденная, что слышала его шаги на крыльце. Но она ошиблась. Его там не было. Она знала, что теперь ей нужно идти к нему.

Она встала и надела пальто, накинула на голову платок и сунула ноги в калоши. Часы показывали пять минут второго, и она вышла на дождь.

В Коббзе, когда часы на крыше мастерских пробили очередной час, с флюгера слетела ворона, и он начал вертеться под ветром. Джесс стоял у окна в гостиной. Он смотрел, как ворона полетела в сторону Энстера.

— Уже два часа. Мы ужасно опаздываем.

— Жених должен опаздывать. Бабушка так говорит. Так уж положено.

Бетони улыбнулась ему, видя, как он хмурится, глядя на часы. Она подошла и взяла их у него из рук, а потом сунула в карман жилета, где они и должны были лежать. Она сжала его руки в своих, чтобы они не теребили галстук и воротник.

— Только взгляни на дождь! — сказал он ей. — Он меня раздражает до безумия! И зачем только ты выбрала октябрь?

— Сегодня день моего рождения. Мне двадцать четыре. Мне этот день показался таким же хорошим, как и остальные. Что значит капелька дождя?

— Она испортит твое платье. Вот почему это имеет значение. И где же платье, которое ты собираешься надеть?

— Здесь, под рукой, на спинке стула.

— Я нормально выгляжу в этом новом костюме? У меня пробор прямой? Я хорошо побрился, что скажешь?

Он освободил руки и потрогал волосы, которые были тщательно причесаны и блестели, как солома. Он пощупал подбородок, критически заметив следы щетины.

— Ты очень красивый, — сказала Бетони, — и слишком молодой, чтобы быть моим отцом.

— Церковь будет переполнена. Ты же это понимаешь? Народ все время будет прибывать. Я уже в двенадцать видел их.

— Надеюсь, им хватит места, чтобы сесть.

— Нет, — сказал он, — и не надейся! Многим придется стоять на улице. И даже дождь их не остановит, поверь мне.

Он повернулся к обеденному столу, который раздвинули на всю длину, покрыли белой дамасской скатертью, и он уже ломился от угощения.

— Вот холодная запеченная оленина. Ты видела? Миссис Эндрюс прислала ее вчера. — Он взял ложку и протер о рукав пиджака. — Конечно, — сказал он, — люди будут есть на кухне.

— Ты имеешь в виду работников из мастерской?

— Стол на кухне еще обильнее, чем этот. Твои мать и бабушка очень постарались, и сестра тоже.

— Ты, полагаю, тоже будешь есть на кухне, — ты ведь плотник, как и они? И Дик, и дедушка тоже.

— Только не мы! Нет таких правил! Только не семья невесты! — И отвернувшись от ее дразнящего взгляда, сказал: — Люди будут себя лучше чувствовать в своей компании. Они не очень хорошо будут смотреться среди гостей со стороны капитана и его матери.

— Майкл захочет, чтобы они сидели вместе с нами, — сказала она, — и я тоже.

— Боже мой, только взгляни на часы! Куда мог подеваться этот парень?

— Прошло только пять минут, отец. Постарайся успокоиться и перестань суетиться.

— Очень хорошо, — заворчал Джесс. — Нужно было нанять еще один экипаж. Я же говорил!

Майкл, его мать, дядя с тетей из Илтон Лайя и его лучший друг майор Петер Томас поехали в церковь в экипаже из Кингз-Хилл-хауса с лакеем в ливрее на козлах. Семья Бетони поехала в бричке, и Дик должен был вернуться за невестой и ее отцом.

— Это, наверное, из-за того, что Даффер потерял подкову? — предположил Джесс. — Или даже охромел. В таких случаях это всегда случается.

В задней части дома хлопнула дверь, и Джесс схватил платье Бетони.

— Ну, вот и он! Наконец-то! Лучше поздно, чем никогда. — И когда в комнату вбежал Дик, он спросил: — Боже мой, что ты так долго?

— Том! — вымолвил Дик. — Полиция увезла его в Чепсворт.

— Кто тебе это сказал? — спросила Бетони.

— Я сам видел. Я как раз ехал из церкви, а они проехали мимо. Том сидел на заднем сиденье.

— Ты их остановил спросить, почему?

— Не было возможности, — сказал Дик. — Пока я понял, что происходит, машина уже проехала. Я поехал прямо сюда, но пока стоял там и думал, что делать, подъехали Престоны на мотоцикле. Они, кажется, были в Пайкхаусе все утро и видели, как забрали нашего Тома.

— Они сказали, что его арестовали?

— Нет, они сказали, что не совсем так.

— Бога ради, что они сказали?

— Они сказали, что он получил то, что заслужил. Они сказали, что мы прочитаем обо всем в газетах.

— А что с Линн?

— Осталась дома, — сказал Дик.

— Законы! — сказал Джесс, глядя нетерпеливо на Бетони. — Это должно было случиться именно в день твоей свадьбы! Ну было ли такое невезение когда-нибудь? — Ему казалось, он едва может видеть Дика. Почему у этого парня не хватило ума рассказать об этом после свадьбы?! — Не обращай внимания, моя радость. Постарайся не дать этой неприятности испортить тебе такой день. — Он подошел к ней с платьем.

Бетони уставилась на каминные часы. Голова у нее работала совершенно ясно. Свадебная церемония займет, возможно, полтора часа. Она кончится к четырем. Не так уж долго, сказала она себе, если она уйдет из церкви сразу же после венчания. И все-таки очень долго, говорило что-то внутри ее. Она уже решила этот вопрос.

Она мысленно видела лицо Майкла, ждавшего ее в церкви. Казалось, он знает, что она задумала; его серые глаза пристально смотрели на нее, в них было беспокойство; он просил ее прийти. Потом она увидела лицо Тома, его глубокие темные глаза с невидящим взглядом, смотрящие сквозь нее и не просящие ни о чем.

— Давай, радость моя, — сказал Джесс. — Ты уже и так опаздываешь.

— Нет, отец, я не поеду, свадьбу придется отложить.

— Отложить? Ты с ума сошла? Да этого быть не может! Это же ни в какие ворота не лезет!

— Тебе придется поехать в церковь и сказать им. Я отвезу тебя туда по пути в Чепсворт. Но сначала мне нужно пойти переодеться.

— Бетони, нет! — сказал он, встав перед ней и загородив дорогу. — Ты не пойдешь никуда и не сделаешь этого! Только подумай о тех, кто тебя ждет! Подумай о капитане и миссис Эндрюс! Что они скажут?

— Тебе все равно, что будет с Томом?

— Не все равно. Он еще и не этого заслуживает. Но чем ты можешь помочь?

— Должно быть, чем-то, что я могу сделать.

— Ну хорошо, тогда езжай после церемонии. Мы сможем поехать и узнать, в чем дело.

— Нет, отец, я еду сейчас.

— Я тебя не понимаю, — сказал Джесс, идя за ней через зал. — Не понимаю, как ты можешь сделать такое! Да я бы ни в жизнь не поверил! Ты ведь из всех моя самая любимая дочь! — Он продолжал кричать на нее, пока она поднималась по лестнице. — А что, если капитан не простит тебя? На его месте я бы точно не простил! Я не прощу тебя никогда! Ты делаешь из нас посмешище для всей деревни, ты и твой Том.

Когда Бетони снова появилась, уже переодевшись в обычную одежду, отец сидел на нижней ступеньке, а Дик стоял выше и спорил с ним. Лица Джесса она не видела. До этого дня он никогда в жизни так не злился. Она видела, что он совсем разбит.

— Я не пойду в церковь, чтобы сказать им, даже и не думай.

— Значит, вместо тебя пойдет Дики, — решила Бетони.

— Пусть делает что хочет. Я не могу остановить ее. Мои дети со мной не считаются.

— Если ты не пойдешь в церковь, ты можешь сходить в Пайкхаус повидать Линн? Она, наверное, с ума там сходит.

— Только не я. О нет! Эта женщина для меня никто. Я просто остаюсь там, где сижу.

— Поехали, Дик, — сказала Бетони, и он пошел за ней к бричке.

Проезжая по Хантлипу, они миновали кучки толпящихся жителей, которые оборачивались и смотрели вслед проезжавшей бричке. Потом, когда они выехали в поле, она увидела людей, собравшихся во дворе церкви, стоявших под тиссами и буками, прячась от дождя. Колокола звонили вовсю, и потревоженные грачи кружили над башней. Бетони остановилась, чтобы высадить Дика, а потом поехала в сторону Чепсворта.

Линн шла так быстро, как только позволяло ее отяжелевшее тело. Она старалась не дать страху заползти и сердце. От Пайкхауса до Хантлипа было три мили по дороге и еще две с половиной от Хантлипа до Блегга, но идя по тропинке к Мельничному мосту и по старой дороге через Паппет-Хилл, она могла срезать милю.

Теперь дождь лил не переставая. Она была этому даже рада, хотя и промокла насквозь, потому что это значило, что отец точно будет дома, сидя с положенной на табуретку ногой у огня. Он ненавидел сырые дни, так как его больное колено ныло и причиняло ему сильную боль, и только жар от огня мог принести ему какое-то облегчение.

Она так была уверена в том, что отец будет сидеть дома, читая газету и покуривая трубку, что, когда нашла дом Пустым, с минуту стояла пораженная этим. На нее навалилась страшная слабость и злость. Как он может быть где-то, когда он ей так нужен?! Что за дело вытащило его из дома в сырую октябрьскую субботу? Мальчик, гнавший хворостиной птицу с поля, подошел к изгороди и сказал ей:

— Мистер Мерсибрайт уехал в Апхэм. Хозяин послал его посмотреть кабана.

— Он там долго будет, Годвин, ты не знаешь?

— Он сказал, что вернется к шести часам. Он велел мне развести огонь и пообещал угостить чаем, когда приедет. Он обычно угощает меня по субботам.

— Тогда я напишу ему записку, — сказала Линн.

Она вошла в дом и посидела немного, дрожа в промокшей одежде. Ее тошнило, голова кружилась, ей было жарко и одновременно холодно, и спина болела так, словно позвоночник разламывался надвое. Она подумала о том, чтобы разжечь огонь, обогреться и отдохнуть с часок и даже дождаться отца, но побоялась, что полицейские могут вернуться в Пайкхаус и привезти Тома и что он будет волноваться, не найдя ее дома. Или, думала она, они могут заехать и сказать, что он арестован. Поэтому она встала, нашла бумагу и карандаш, написала записку, а потом снова вышла под дождь.

Сразу же за фермой на повороте дорожки, там, где она была поуже, ей пришлось отскочить в сторону, чтобы не столкнуться со стадом коров. Они только что спустились с Паппет-Хилл, и пастух, Френк Кендрик, слишком быстро гнал их по тропинке. И хотя Линн прижималась к изгороди, ее несколько раз толкнули, и ей пришлось уцепиться за ветку, чтобы не свалиться на дорожку и не попасть под коровьи копыта. Но вот последний бык проскочил мимо, и показался Френк Кендрик с палкой па плече; собака бежала рядом.

— Чертовы коровы! — сказал он, проходя. — Иногда мне хочется застрелить их. Правда, я мог бы.

Линн пошла дальше вверх по тропинке на холм. На вершине она остановилась передохнуть, прислонившись спиной к дереву, положив руки на живот, пытаясь успокоить биение внутри него, надеясь, что там все хорошо. Потом, чувствуя, как шевелится ребенок под рукой, она пошла дальше через холм.

Вся земля по дороге вдоль Крикетерз-лейн была усыпана опавшими конскими каштанами, кожура которых растрескалась. Когда она проходила этой дорогой на пути в Блегг, там не было ни единой души. Сейчас там кто-то ползал на коленках, и полы его пальто волочились по грязи. Хотя ему было уже сорок или даже больше, лицо Джампера Лейна было как у школьника, с розовыми гладкими щеками и маленькими изогнутыми бровями над небесно-голубыми глазами. Он улыбнулся Линн беззубой улыбкой, показывая горы каштанов в карманах пальто.

— Да, Джампер, они очень красивые. Ты будешь очень занят, собирая их все.

— Посмотри на этот! — сказал он и вынул каштан, который был все еще в своей колючей кожуре, надавил на него, чтобы показать ей темный блестящий орех внутри. — Посмотри на этот, открытый, и на этот, и на этот, и на этот!

Он ковылял за ней, постоянно нагибаясь, чтобы подобрать каштаны, а потом подпрыгивал и протягивал их ей.