Горький ветер

— Да, они милые, — сказала Линн. — Но мне нужно спешить. Мне нужно идти домой.

— Не нужно спешить. Часы отстают. Остановись и помоги мне собрать каштаны.

— Не сейчас, Джампер, я спешу.

— Ты всегда раньше играла со мной.

— Но не сегодня. Нет времени.

— Если ты не остановишься, я тебя выдам. Я знаю, что ты сделала. Ты такая же плохая, как Элис Куинтон.

И загородив ей дорогу, он стал с вытянутыми в стороны руками, медленно качаясь из стороны в сторону и издавая горлом клокочущие звуки. Потом, внезапно сжавшись всем телом, он высоко подпрыгнул, выкидывая ноги, словно лезвия складного ножа.

— Нельзя! Ничего не поделаешь! Сделанного не переделаешь!

— Пожалуйста, позволь мне пройти, Джампер, — просила Линн. — Я устала, промокла и хочу домой.

— Нет, пока ты не дашь мне сделать то, что хочу. Я не так прост, как ты думаешь.

— Если ты не дашь мне пройти, я скажу твоей тетушке, миссис Таппер, что ты плохо себя вел. Тебе это не понравится, Джампер?

— Тогда поиграй со мной в каштаны[18]. Я привяжу один для тебя.

— Я уже сказала тебе. У меня нет времени.

Она никогда раньше не боялась Джампера Лейна. Кроме ребяческой игривости и похотливости, которой он научился в «Розе и короне», в нем не было ничего опасного. Даже теперь она не испугалась, но не смогла обойти его: она устала так, что на глаза навернулись слезы. Она приложила огромное усилие, чтобы остаться спокойной.

— Послушай, Джампер, как насчет того, чтобы проводить меня до дома полпути? Я пройду недалеко от твоей тетушки. Мы могли бы вместе дойти до моста.

— Хорошо, — согласился он. — Но люди станут болтать всякое. Скажут еще, что это от меня ребенок.

— Не обращай внимания. Болтовня не повредит нам.

— Меня как-то спрашивали, виноват ли я в том, что Элис попала в беду. Но я не скажу. Нет, только не я! Я не такой зеленый, как все думают, не капуста какая-нибудь.

Идя вместе с ней по дорожке, он продолжал подбрасывать ногой каштаны и листья на земле, но время от времени забегал вперед, клал руки на ее правую руку и крепко сжимал ее. Просто ему ужасно нравилось идти рядом с ней.

— У моей тети есть каток для белья, и она дает мне крутить ручку. Она дает мне пенни, если я не кручу ее назад.

— Ты всегда хорошо относишься к своей тете. Я часто слышала, как люди это говорили.

— И все же за мной нужно следить. Я темная лошадка. Джо Уилкс говорит, что я хитрый, как черт. Он бы не оставил меня со своей женой и на пять минут. Он сам так сказал. И она тоже.

— Люди говорят много ерунды.

— Да, да, им нужно рты позашивать! — подхватил Джампер. — Их фонтаны нужно затыкать, вот что я скажу!

Дойдя до ступенек моста, он одним махом перескочил их, немного поскользнувшись в грязи. Линн пошла за ним, медленно и осторожно, и Джампер наблюдал за ней с некоторым недовольством.

— Беда в том, что ты слишком потолстела. Ты толстая, как бочка, вот что я скажу. А теперь давай осторожнее. Вверх и вниз и кругом.

Он взял ее за руку, чтобы помочь ей спуститься, но в тот миг, когда его пальцы сцепились с ее, на него напал приступ игривости.

— Статуи! — крикнул он и потащил ее вниз так, что она упала лицом вниз, сильно ударившись.

Боль была такой, какой она никогда в жизни не испытывала. Она эхом отдавалась у нее в голове и во всем теле, пробегая по каждому нерву. Она думала, что лишится чувств, но лежала на боку в высокой сырой траве, остановив взгляд на листочке, свисавшем дюймах в восемнадцати у ее лица. Она заставила себя думать о нем, сконцентрировав на этом всю волю, вглядываться до тех пор, пока не стала различать каждую беленькую прожилку, расходящуюся от желтой середины. И через миг все прошло. Но все тело ныло от боли, она шла изнутри, где, словно пружина, в ее чреве лежало дитя. Эта боль делала ее бессильной пошевелиться.

Джампер стоял позади, пытаясь заглянуть ей в лицо, сцепив свои большие неуклюжие руки.

— Я этого не делал! Нет, это не я! Она влезала по ступенькам и свалилась вниз. Джампер не виноват, что она так грохнулась. Его и поблизости не было.

Он побежал прочь, подскакивая на ходу, вдоль Крикетерз-лейн, засовывая руки в карманы и разбрасывая каштаны.

Когда Линн все же поднялась, потихоньку подтягиваясь на руках, он уже скрылся. Бесполезно было звать его на помощь. Теперь он был уже возле фермы, прячась там среди построек. Она немного постояла, держась за перила лестницы, и подождала, пока пройдет слабость и в глазах перестанет рябить. Потом она снова пошла своей дорогой через поле к воротам у Мельничного моста.

Каждый шаг, который она делала, был шагом к дому. Боль не должна была что-то значить. Разумнее было бы, она знала, свернуть в Хантлип и попросить помощи. Если свернуть налево, то это всего в пятидесяти ярдах, но она вздрогнула при мысли обратиться к незнакомым. В полумиле, если свернуть направо, был Коббз, где ее знали, но там в разгаре было свадебное торжество, и ее приход только испортил бы его. Поэтому она перешла главную дорогу и направилась к лесу.

Но теперь она почувствовала другую боль и остановилась, как бы прислушиваясь к ней, словно неподвижность может как-то ослабить ее. Это была боль совсем другого рода, она шла как бы из-под той, первой боли: внезапный толчок, а потом тошнота. И еще она почувствовала жидкое тепло и поняла, что это отошли воды, защищающие плод.

Но если животные могут задержать появление детеныша без всякого вреда для него, то, значит, могла и она, — ведь ее воля, конечно же, сильнее их. Она пошла дальше так же ровно, как прежде, вверх по склону лесного холма через поля в Пекстоне на Нортонскую дорогу. Когда боль подступала, она останавливалась и стояла неподвижно, вцепившись обеими руками в изгородь, ровно и глубоко дыша. Страх и боль действовали вместе. Если силы оставят ее, они навалятся и она станет похожа на зайца в норе или лисицу, ползущую в свою нору.

— Господи, пожалуйста, — шептала она, — не дай моему ребенку родиться на дороге.

Пайкхаус был таким же пустым, каким она его оставила, и огонь в очаге догорал. Она вынула из ящика шкафа белую простыню, пошла в сад и положила ее на дорожку, придавив камнями. Это был сигнал для миссис Джибс, акушерки, которая жила в доме неподалеку от церкви в Истери. Из Пайкхауса домик не был виден, потому что его скрывали деревья, но если миссис Джибс выйдет во двор церкви и посмотрит вниз, она легко увидит сигнал.

Линн вошла в дом и закрыла дверь. Она разожгла очаг, а потом, так как надвигалась темнота, зажгла лампу с розовым абажуром и поставила ее у окна спальни, выходившего на церковь.

— Боже, пожалуйста, — сказала она, — сделай так, чтобы миссис Джибс вышла во двор церкви.

Она снова спустилась вниз на кухню, чтобы высушить у огня сырую одежду. Теперь приступы боли участились. От страха больше нельзя было избавиться.

Когда Бетони приехала в полицейский участок Чепсворта, она увидела Метью Престона, который сидел в главной комнате.

— Что ты здесь делаешь?

— Отец послал меня. Он велел подождать и посмотреть, что произойдет.

— Твоему отцу еще недостаточно бед, которые он причинил?

— Это не мой отец вызвал неприятности. Это он, Том Маддокс.

— За всю свою жизнь Том никому не причинил вреда.

— Полиция так не считает. Зачем же тогда они привезли его сюда?

— А действительно, зачем? — сказала Бетони.

В комнате за столом сидел сержант в форме, записывая что-то в журнале и одновременно попивая чай. Он перестал писать и посмотрел на Бетони поверх своей чашки.

— Да, мисс?

— Мне хотелось бы знать, за что здесь держат мистера Маддокса.

— А-а-а, — протянул он и, отставив чашку, посмотрел на нее уже с большим интересом. — Вы какая-то родственница этому парню Маддоксу?

— Мистер Маддокс мой молочный брат.

— А ваше имя?

— Мисс Бетони Изард.

— Видите ли, мисс Изард, мистер Маддокс здесь затем, чтобы ответить на некоторые вопросы по поводу исчезновения своей жены. Инспектор Данз занимается этим делом, а констебль Пенфолд ему помогает.

— Мне бы хотелось повидать инспектора Данза.

— Боюсь, что в настоящее время это невозможно. Инспектор сейчас с мистером Маддоксом, и ему не понравится, если его побеспокоят.

— Меня это не волнует. Я настаиваю на том, чтобы вы сообщили инспектору, что я здесь. Это очень важно.

— Хорошо, мисс Изард. Я отправлю ему записку, как только смогу.

— Когда это будет? После того, как вы выпьете еще одну чашку чая?

— Если вы изволите присесть…

— Нет, я лучше постою.

Она бродила по комнате, читая бумаги на доске. Участок был большой, недавно построенный. Из дальней части комнаты уходил коридор с пятью дверями на каждой стороне. Некоторое время она наблюдала, как люди входят и выходят, а потом с растущим нетерпением снова подошла к столу.

— У меня на улице пони с бричкой. Если меня тут заставят долго ждать…

— Я отправлю кого-нибудь присмотреть за ними, — сказал сержант и окликнул констебля, шедшего от одной двери к другой. — Симмондз, там на улице стоит бричка с пони. Вы не могли бы отвести их в конюшню?

— Очень вам признательна, — сказала Бетони.

— Так положено, мисс, это наша работа.

— А что, держать человека под стражей, когда он не совершил ничего, чем бы мог заслужить это, тоже положено?

— Мистер Маддокс здесь не под стражей. Он пришел по собственной воле.

— Вы послали записку инспектору Данзу?

— Да, мисс, но вряд ли он сможет принять вас.

— В какой из этих комнат они сейчас?

— В третьей налево, — сказал сержант и посмотрел на Бетони несколько подозрительно. — Вы же не думаете, мисс, зайти туда?

— Я могла бы, — сказала она, — если в ближайшее время не получу ответа.

— Я бы вам не советовал, мисс, это только займет еще больше времени. Почему бы вам не сесть и не подождать терпеливо?

— Мне очень важно повидаться с инспектором Данзом.

Но все же она пошла и села на скамейку. Сидевший рядом Метью Престон внимательно следил за ней.

Часы на стене показывали десять минут четвертого. Она подумала, что они, вероятно, отстают, но через пять минут соборные часы пробили четверть. В двадцать минут пятого из двери в коридоре вышел человек в штатском и остановился, говоря что-то сержанту за столом. Бетони поднялась и подошла к нему.

— Мисс Изард? — спросил он. — Я констебль Пенфолд. Вы, я понял, интересуетесь Томом Маддоксом?

— Как долго вы намерены держать его здесь?

— Это зависит от того, что он нам скажет.

— И что же он уже рассказал вам?

— Не слишком много, — сказал Пенфолд, — но частенько бывает небезынтересно то, что человек, просидевший здесь несколько часов, хочет нам рассказать. У нас есть время подождать, а у него подумать.

— Возможно, если вы держите их здесь достаточно долго, они могут признаться в том, чего вообще не совершали!

— Это вряд ли, мисс Изард. Мы, знаете ли, не занимаемся пытками.

— Тилли сбежала с человеком по имени Тримбл. Почему вы не пытаетесь разыскать его?

— Артур Тримбл, кажется, неуловим.

— Точно! — сказала она. — Потому что у него была связь с Тилли и он не хочет, чтобы его жена узнала об этом.

— Ну, это необязательно. Люди часто путаются непонятно чего. Но, конечно же, может быть, Тримбл действительно имел связь с Тилли и мистера Маддокса это оскорбило. В таком случае, если мотивом была ревность и это будет доказано, его обвинят в непреднамеренном убийстве.

— Не слишком ли вы спешите?

— Я просто теоретически говорю, не более.

— Мистер Пенфолд, — сказала она. — Я хочу видеть инспектора Данза. У меня есть для него кое-что важное.

— Это напрямую связано с делом?

— Это непосредственно касается моего брата. Только это имеет для меня значение. Но это очень важно.

— Хорошо, мисс Изард, я подумаю, что могу сделать для вас.

Пенфолд пошел по коридору в комнату слева. Через минуту он появился с человеком постарше, и они стояли, разговаривая очень тихо и поглядывая в сторону Бетони. Потом они пошли в комнату в самом дальнем конце коридора. Бетони сделала несколько шагов вперед, но сержант вышел из-за стола и встал на ее пути. Она вернулась на свое место у стены, страшно разозленная.

— Тянут время, — сказал ей Метью Престон.

Бетони взглянула на него, но не ответила. Он был абсолютным подобием отца, с темными кудрявыми волосами и грузным телом, и она ненавидела его.

— Разве ты сегодня не собиралась венчаться? Ты что, бросила своего парня ради Тома Маддокса?

— Не говори со мной, — сказала Бетони. — Мне нечего сказать тебе!

Она не позволяла себе думать о Майкле. По крайней мере, не теперь. Такие мысли должны подождать.

Том сидел в комнате, где пахло горячими трубами отопления и полированными полами. Было душно и пыльно, и ему хотелось, чтобы окно открыли пошире, но он не мог решиться сказать об этом. После того как Данз ушел, тишина казалась такой сладостной, что ее нельзя было нарушать, и он сидел на стуле у окна совершенно неподвижно, положив ногу на ногу и скрестив руки на коленях. Голову он повернул так, что доходивший из окна поток воздуха дул ему прямо в лицо, принося с собой запах дождя.

Он знал, что был в комнате не один. В углу сидел констебль и наблюдал за ним. Но пока тот молчал, Том представлял себе, что его там нет, что комната совершенно пустая, что стены постепенно раздвигаются и исчезают, оставляя вместо себя поля, где дождь проносится ветром, словно дым, и облака низко несутся за дальними холмами.

Немного дальше он увидел Пайкхаус, одиноко стоящий на старой таможенной дороге. Он шел к нему со склона холма в Истери по пустырю под названием Чекс, пробираясь через высокую траву, которая оставляла на его одежде свою пыльцу. Он ходил за покупками в лавку миссис Хест. Он нес муку, сахар, мыло, дрожжи, спички, крупную соль, свечи в сумке через плечо и банку парафина в левой руке. Линн дожидается дрожжей, потому что сегодня суббота и она должна печь хлеб.

Теперь мысленно он увидел уютную кухню в Пайкхаусе, поцарапанный стол и два старых стула, дубовую скамью, буфет и медную решетку вокруг очага. Но было там что-то, заставлявшее его беспокоиться. Он не мог представить себе, что делает Линн. Огонь горел довольно ярко, чайник на крючке закипал, из носика поднимался пар. Весь дом был аккуратным и прибранным; это говорило о том, что Линн минуту назад возилась там, но самой ее не было видно, и он слышал собственный голос, звавший: «Линн! Где ты? Ты наверху?» Но хотя он и прислушивался внимательно, ответа не было.

— Сколько времени? — спросил он отрывисто.

— Половина шестого, — сказал полицейский. — Не хотите ли чашечку чаю?

— Нет, я хотел бы поехать домой, — ответил Том, и когда в комнату вошел инспектор Данз, он выпрямился и повернул голову. — Думаю, вы меня уже довольно долго продержали. Я ответил на ваши вопросы. Мне пора домой.

— Нам всем хотелось бы домой, мистер Маддокс, но у нас есть еще несколько вопросов, которые мне хотелось бы вам задать перед тем, как мы наконец закончим.

— Еще несколько? Или те же самые опять?

— Вы видели свою жену с Артуром Тримблом. Вы пришли и нашли их в своем доме в некотором, так сказать, компрометирующем положении. Так вы сказали, мне кажется, когда я спрашивал вас несколько недель назад?

— Нет, совсем не так! — сказал Том. — Я не говорил ничего подобного!

— Что же вы говорили, мистер Маддокс?

— Я говорил, что видел их. Но не сказал, что зашел в дом. Я не заходил. Я ушел прочь.

— Вы имеете в виду, что следили за ними, а они не знали?

— Ненамеренно, просто так вышло.

— Что они делали, когда вы их увидели?

— Она провожала его до ворот. Он обнимал ее за шею. Они казались большими приятелями.

— Это, должно быть, вас разозлило.

— Нет, — сказал Том, — к тому времени я уже не злился.

— Но вы злились вначале?

— Когда я узнал, что она лжет насчет ребенка, меня это страшно разозлило. Я даже мог бы ее ударить.

— Вполне естественно, я думаю. Любой бы чувствовал то же самое. Но когда вы ударили жену, мистер Маддокс, что конкретно вы использовали? Молоток? Палку? Каминные щипцы?

— Я ничего не использовал! — сказал Том.

— Просто голыми руками, вы хотите сказать?

— Нет. Я ее вообще не трогал.

— Может быть, вы хотели только шлепнуть ее? Так, слегка, ладонью. Или слегка толкнули, так что она упала и ударилась головой?

— Сдается, что вы пытаетесь меня запутать. Вы наслушались этих историй о моем отце.

— Это случилось дома или вы уговорили ее пойти погулять по лесу?

— Хватит вопросов! — сказал Том. — Вы задаете те же самые снова и снова. Больше я ничего не скажу, даже если вы будете делать это до самого судного дня.

— У вас, разумеется, было достаточно времени, — сказал Данз, — чтобы решить, какую историю нам рассказать.

Он выдвинул из-под стола стул и сел напротив Тома. Потом открыл папку и достал несколько бумаг.

— Это о трибунале, когда вы были в армии.

— Да? Что там? — спросил Том.

— Вас обвинили в отказе подчиниться приказу. Вы были признаны виновным и получили пять дней штрафного батальона.

— Вам лучше знать. Вы выясняли это.

— Что это был за приказ, которому вы отказались подчиниться?

— Там что, не написано?

— Деталей немного. Даже в военном суде, кажется, не спросили, что это был за приказ.

— Конечно. Это их не устраивало.

— Каков был приказ, мистер Маддокс?

— Меня назначили в команду для расстрела.

— Что заставило вас отказаться? Расстройство желудка?

— Я не гожусь для расстрела своих же товарищей. У них не было права назначать меня. Им это было известно.

— А как насчет сержантов, мистер Маддокс? Вы одобряли их убийство? Точнее, одного сержанта, по имени Таунчерч? Из-за которого вы пострадали, я так понимаю?

— Я и еще несколько человек.

— Его смертельно ранили в спину, хотя он был лицом к врагу. И умирая, этот человек сделал определенные заявления. Так мне сказали в Кэплтоне.

— Я никогда не убивал его, если вы это хотите сказать. Это был более чем очевидный несчастный случай.

— Несчастный случай! Можно поверить.

— Такие вещи случаются, — сказал Том. — Я ослеп от британского снаряда, но не скажешь, что это было сделано умышленно.

— Вы неважно выглядите, — сказал Данз. — Вам нехорошо?

— Со мной все в порядке. Интересно, в чем еще вы собираетесь обвинить меня?

— И все же вы плохо выглядите. Может, вам хотелось бы чайку?

— Мне хотелось бы вернуться домой, — сказал Том. — Это все, чего я хочу. Я просто хочу, чтобы меня отвезли домой.

За дверями комнаты послышался внезапный шум: стук в дверь и громкие голоса, потом женский голос поверх остальных. Данз встал и быстро вышел. Том сидел, прислушиваясь к голосам, которые медленно замолкали. Полицейский, сидевший в углу, встал в дверях. В голове у Тома было пусто, как в снарядной гильзе, и обычное ощущение покалывания началось в затылке. Возможно, это были нелепые фантазии, но он мог поклясться, что в коридоре он слышал голос Бетони.

Бетони и Данз стояли лицом к лицу в маленькой комнате с зарешеченными окнами. Они были совершенно одни.

— Ну, мисс Изард, вы прорвались, так что же такое важное вы хотите нам сообщить?

— Мой брат больной человек. Вы не должны его здесь держать, и я приехала, чтобы забрать его домой.

— Больной человек? Вы это о его слепоте?

— Не только об этом. Том был тяжело контужен на войне, и у него сильная мозговая травма. Врачи, осматривавшие его в прошлом феврале, сказали, что он проживет не больше года. Слишком сильное напряжение ему вредно и может даже намного сократить его жизнь.

— Понятно, — сказал Данз. — А сам он это знает?

— Нет, и не должен! — крикнула Бетони в сильном возбуждении.

— Не волнуйтесь, мисс Изард, — сказал он. — Мы тут не чудовища, знаете ли.

— Вы можете проверить мои слова, позвонив в Нортон доктору Дандесу.

— Может, я так и поступлю, но пока что хочу верить вашему слову.

— Значит, я могу забрать его домой?

Но до того, как он успел ответить, Пенфолд постучал и заглянул в комнату, помахивая листком бумаги. Данз извинился и вышел.

— Это заключение эксперта о том платке, — сказал Пенфолд. — Кровь принадлежит животному, совершенно точно, так что теперь нам остается только немного нажать на Маддокса. Не так ли?

— У меня уже нет желания пытаться, — сказал Данз.

— Думаете, он невиновен, сэр?

— Не знаю. Во всяком случае, у меня такое чувство. Его нелегко расколоть.

— И еще кое-что, — сказал Пенфолд. — Блекмор вернулся из Скоута. Он говорит, что уже слишком темно, чтобы можно было разглядеть что-то. Он готов держать пари и поставить последний пенни, что в этом лесу больше ничего не найдешь.

— Это все решает. Скажу его сестре, что может забирать его домой.

Спустя несколько минут Том с Бетони шли по коридору к выходу. Метью Престон встал со своего места. Он проводил их взглядом и крикнул Данзу:

— Вы его отпускаете? Моему отцу это не понравится! Я думал, вы собираетесь арестовать его за убийство.

— Против вашего шурина нет никаких доказательств и улик, — ответил Данз, — и можете передать отцу, что я это сказал.

— Я ему все передам, но он этого так не оставит! Он просто крышу разнесет, когда узнает!

Метью выбежал на улицу, оставив стеклянную дверь болтающейся, и было слышно, как он уехал на своем мотоцикле. Когда Бетони вышла, ведя Тома по ступеням, пони с бричкой уже стояли на дороге, и полицейский, ждавший их, зажег оба фонаря. Небо было совсем темное, но дождик пошел немного сильнее.

— Хорошо пахнет, — сказал Том, когда они отъехали. — Я думал, что задохнусь там. — Немного погодя он сказал: — Не понимаю, что же с твоей свадьбой. Не понимаю.

— Это совершенно ясно, — сказала Бетони. — Ее отложили на другой день. Такие вещи иногда случаются, знаешь ли. В этом нет ничего невероятного.

Пока они ехали домой, сумерки стали ночью, хотя было не позже шести часов. Том молчал, сидя сгорбившись позади нее, и когда бы она ни обернулась посмотреть на него, лицо его в свете фонарей выглядело усталым, а глаза беспокойными.

— Ты в порядке? — спросила она однажды.

— Совершенно, — сказал он отрывисто.

— Мне показалось, ты выглядишь уставшим.

— Я думал о Линн. Она там одна все это время. Она вся изведется.

— Теперь уже недолго. Мы почти уже в Хантлипе. Только что проехали Стедворт Милл.

На мосту Картер, там, где дорога пересекала изгиб ручья Деррент, сквозь пелену дождя мерцал огонек, и, подъехав поближе, Бетони увидела, что на мосту стоит человек, раскачивая фонарь.

— Что там? — взволнованно спросил Том, когда пони замедлил шаг.

— Кто-то с фонарем, не знаю кто.

Бетони остановилась и тут же пожалела об этом, потому что из темноты выступило еще четыре человека, и она поняла, кто это был. Человек с фонарем был Харри Йелленд, который был когда-то «помолвлен» с Тилли Престон. Остальные были Эмери и трое его сыновей. Они выбрали отличное место для засады. Ближайший дом был в полумиле.

— Это Йелленд и Престоны, — пояснила Бетони Тому. — Мы на мосту Картер, а они преградили нам дорогу.

— Ты можешь проехать мимо них?

— Нет. Теперь уже поздно.

Она немного проехала вперед, на мост, надеясь, что Престоны расступятся перед ней, но Эмери схватил пони за уздечку и дернул так, что тот остановился. Бетони вынула кнут.

— Разойдитесь и дайте проехать, не то пожалеете, обещаю вам.

— Это он пожалеет, который позади тебя. Он убил Тилли.

— Полиция отпустила его домой, потому что против него нет ни единой улики. Если они удовлетворены, то почему же вам этого не достаточно?

— Потому что я знаю Тома Маддокса лучше, чем они. Я знаю, из какой он семейки, отец его был убийцей, и всем это известно. А старая поговорка гласит: «Каков отец, таков и сын».

— Если это правда, мы все были бы убийцами, — сказала Бетони, — потому что происходим от Каина.

— Мне некогда тратить время на споры. Отдай нам этого парня и можешь ехать домой.

— Вы что, поставили себя выше закона?

— Он, может, и обманул полицию, но когда я за него возьмусь, он мне скажет всю правду, уж будь уверена.

— Я уже сказал правду! — крикнул Том. — Сказал и не собираюсь менять сказанное!

— Может, ты оттуда слезешь? — закричал Йелленд. — Вместо того чтобы прятаться за женщиной!

— Он слепой! — возмутилась Бетони. — У вас пропало чувство жалости?

— Мы знаем, что он слепой, — сказал Эмери, — но это не значит, что он не должен отвечать за убийство.

— Вы не дотронетесь до моего брата, пока не будете сначала иметь дело со мной!

— Тебе ничего не будет, потому что ты женщина, но если ты будешь нам мешать, то сама будешь виновата, если и тебе достанется.

Эмери сошел с моста и подошел к повозке. Он попытался взобраться на колесо. Бетони ударила его хлыстом, и он упал, ругаясь, закрывая глаза одной рукой. Она схватила поводья и попыталась отъехать, но на место отца встал Метью и тянул пони за уздечку. Пони стал пританцовывать, белые искры сыпались из-под подков, царапавших гладкие камни моста. Элфи Престон ударился коленом, а его брата-близнеца Виктора зажало между колесом тележки и парапетом.

Харри Йелленд поставил на землю фонарь и поднял камень из кучки, сложенной у него под ногами. Он занес руку, и камень пролетел совсем близко от лица Бетони. Том, сидевший позади нее, вскрикнул от боли, и когда она повернулась к нему, то увидела, что левый висок потемнел от крови. В тот же миг Эмери Престон снова зашел спереди, но на этот раз, когда Бетони замахнулась на него кнутом, он ухватился за него и вырвал кнут у нее из рук.

— Ну, теперь держитесь! — прорычал он. — С меня достаточно! Слезай с брички, Маддокс, или тебе же будет хуже, потому что я уже теряю терпение!

Подходя к бричке, он поигрывал кнутом в правой руке. Похоже было, что он собирается испробовать его на Томе. Но вдруг раздался щелчок ружейного выстрела, который заставил пони снова вздыбиться, но от этого пятеро нападавших замерли. Пуля пронеслась где-то в ветвях ивы у них над головами, и в наступившей тишине на землю упало несколько дробинок, словно еще несколько тяжелых капель дождя. Потом донесся голос, и на мост вышел Джек Мерсибрайт, неся в руке фонарь. Обрез лежал у него на сгибе локтя, из ствола поднимался дымок. Джек повернулся к Харри Йелленду.

— Отойди от брички, и вы все тоже, или он получит заряд в живот. И поскорее! Без глупостей! У меня сегодня был такой денек, что я как раз в настроении убить кого-нибудь, и вы мне подойдете.

— Это не твоего ума дело! — заорал Эмери. — Нам надо разобраться с Маддоксом, и к тебе это не относится!

— Ну хватит, — сказал Джек. — Прочь с дороги, не то Йелленд получит пулю.

Его мокрое бородатое лицо было хмурым и свирепым. Они поняли, что он сделает так, как сказал. Эмери смотал кнут и бросил его Бетони на колени. Он махнул сыновьям отойти от брички и увел их с моста, подняв фонарь по пути. Йелленд пошел следом, и все пятеро остановились на краю дороги, глядя, как Джек влезает в повозку.

Бетони дернула поводья, и пони потянул повозку по мосту. Когда они проезжали мимо, Эмери шагнул вперед, но при виде нацеленного на него обреза отступил и выместил свой гнев на каменном парапете, ударяя его кулаками.

— Мы до тебя доберемся, Том Маддокс, даже если нам придется долго ждать! Ни один убийца еще не ушел безнаказанным. Запомни, твое преступление тебя настигнет.

— Не обращай внимания, — посоветовал Джек, приглядываясь к нему. — Ты в порядке, парень? Похоже, тебе попали по голове.

— Я в порядке, — ответил Том. — Просто хочу поскорее к Линн.

— Теперь уже недолго, — сказал Джек.

— А как случилось, что вы пришли как раз сейчас? — спросила Бетони через плечо.

— Я получил записку от Линн, вот как. Она написала, что Тома забрали, так что я решил пойти в полицию в Чепсворт, как она просила.

— С обрезом? — сказала Бетони.

— Я видел, как Престоны вывалились из «Розы и короны» и рассудил, что они собираются выкинуть какой-то фокус. Так что я пошел к Билли Рейчету и одолжил у него обрез.

Том, ссутулившийся под дождем, чувствовал, как течет кровь из раны, струясь по щеке. Он вытер ее носовым платком. Рана болела не сильно, но вся голова гудела, особенно в затылке.

— Как Линн удалось послать эту записку?

— Она сама принесла ее, — сказал Джек. — Годвин видел ее.

— Что, пешком прошла всю дорогу?! — воскликнул Том и зарычал, ударив кулаком о кулак и сжав их между коленями. — Но ведь я велел ей не выходить из дома! Она не может ходить так далеко! А вдруг ей стало плохо на обратном пути? А вдруг она теперь потеряет ребенка?! — И вдруг из глубины тьмы и беспомощности он закричал дрожащим голосом: — Бога ради, Бетони, отвези меня домой!

Бетони хлестнула маленького пони, и они поехали быстрее сквозь кусающий дождь.

— Все хорошо, — сказала она, когда они наконец увидели Пайкхаус. — Все хорошо, Том, в окне горит свет, она, должно быть, там.

В Пайкхаусе на кухне миссис Джибс сняла свой грязный фартук, завернула его в газету и убрала в кожаную сумку. Она услышала звук подъезжающей брички и стояла, прислушиваясь. Потом подошла к двери и широко распахнула ее.

— Боже мой! — сказала она, увидев кровь у Тома. — Это ведь не полиция такое сделала?

— Миссис Джибс! Почему вы здесь? Где Линн?

— Линн в порядке. Так же, как и ваш маленький сын. Они оба себя отлично чувствуют. И теперь заслуженно отдыхают. Садись, парень, у тебя такой вид, будто это ты рожал.

— Нет-нет, — сказал Том. — Я хочу ее видеть.

— Незачем ходить туда, когда с тебя капает. Да еще и голова вся в крови.

— Конечно, он не пойдет, — сказала Бетони. Она повела его к ярко пылавшему огню. — Минута-другая уже не имеют значения. Тебе нужно высушить одежду.

Он снял шапку, куртку и заляпанную кровью рубашку, и миссис Джибс их забрала. Она повесила ему на шею полотенце.

— Вы уверены, что она в порядке? — спросил он. — Вы от меня ничего не скрываете?

— Честное слово, — сказала миссис Джибс, коснувшись его руки.

— Как давно малыш появился?

— Полчаса назад или около того, и если бы он появился немного раньше, то мог бы родиться между Пайкхаусом и Блеггом.

— Вы уверены, что она ничего не повредила себе?

— Она приложила все силы, но с ней все будет в порядке, я тебе обещаю.

— Может, нам вызвать врача?

— Да, — сказал Джек. — Поеду привезу его.

— На всякий случай можно, — согласилась миссис Джибс. — Доктора Дандеса из Нортона. Второй дом от почты.

— Скажите ему, что это срочно, — попросил Том.

— Я его привезу, не волнуйтесь, — сказал Джек, и за ним закрылась дверь.

Миссис Джибс высушила у огня рубашку. Она отдала ее Тому, и он оделся. Он весь дрожал, и пальцы едва могли застегнуть пуговицы. Ей пришлось помогать ему. Бетони принесла воду и смыла кровь с виска. Он перенес это молча, едва понимая, что она делает. Он заправил рубашку в брюки и провел рукой по волосам.

— Я достаточно опрятный? Теперь мне можно к ней подняться?

— Иди, — сказала миссис Джибс, — а я приду через минуту и покажу тебе малыша.

Линн лежала в маленькой спальне. Ей казалось, что она больше никогда не встанет. Рядом в плетеной кроватке лежал малыш — что-то похожее на куклу под одеялами, и только темное пятнышко волос выглядывало наружу. Она слышала голоса на кухне, и когда Том поднялся в спальню, повернулась к нему, вытянув руку.

— Ты поранил голову, — сказала она слабым голосом.

— Несчастный случай, — сказал Том. Ему не хотелось рассказывать ей о Престонах. — Ударился о низкую балку.

— Ты бледный и выглядишь ужасно. Они не имели права держать тебя так долго.

— Жаль, я не могу видеть, как ты выглядишь после такого дня.

— Мне не так уж плохо. Миссис Джибс просто чудесная. Она сказала тебе, что у нас сын?

— Да, я о нем слышал. Он здесь, рядом с тобой? Ему нравится кроватка, которую я сделал?

— Говори, — попросила она. — Кажется, он услышал твой голос и слушает тебя. Он поворачивает голову туда-сюда.

— Правда? — сказал Том и ощупью пошел к колыбели. — Как ты считаешь, он знает, что я его отец?

Когда он дотронулся до одеял, которыми был укрыт его сын, и почувствовал, как шевелится теплое тельце, такое маленькое, что-то подкатило к горлу, и у него перехватило дыхание. До сих пор малыш был просто частью Линн, частью их общей жизни, чем-то, что заставляло его переживать за нее. А теперь, когда он шевелился под одеялами и Том чувствовал его тепло под своими ладонями, его форму и то, как он дергался, пробуя силу своих маленьких ног и рук, он знал, что у малыша своя жизнь, свои сердце и душа и своя упрямая воля, свое место под солнцем.

— Возьми его, — сказала Линн. — Он ведь твой сын.

— Я боюсь, — признался он. — Я ведь не вижу и могу сделать ему больно.

Лестница заскрипела, и в комнату вошла миссис Джибс. Она взяла малыша из кроватки и положила на руки Тома. И теперь, держа на руках это теплое существо, с такой удивительной силой толкавшее его своими маленькими ручками и сопящее ему в лицо, Том стоял, чувствуя, что он и его маленький сын были одни вместе в темноте. Наедине, как единая плоть. Но прямо в самом сердце этой темноты возникала солнечная картинка.

— Я вижу тебя, — шептал он. — Я вижу тебя, малыш, летним днем после дождя, тянущего руки к дикой розе у изгороди, и ты смеешься совсем как твоя мать, потому что тебе на лицо упало несколько капель дождя.

Миссис Джибс взяла малыша и положила снова в кроватку. Том повернулся к Линн и сел, зажав ее ладони в своих.

— Твой отец был здесь. Ты слышала? Он поехал за доктором Дандесом.

— Да, слышала.

— Ты меня не послушалась, да? Ушла из дома и прошла столько миль до фермы. Мне страшно, когда я думаю, что ты прошла весь этот путь.

— Отец пришел и забрал тебя домой?

— Это сделала Бетони. Она отложила свадьбу, поверишь ли? Не знаю, что она сказала полицейским, но они отпустили меня, как бы то ни было. А потом по дороге домой мы подобрали твоего отца.

Том почувствовал рядом миссис Джибс. Она трогала его за плечо.

— Мы должны дать ей отдохнуть. Доктор еще не скоро приедет. Ты можешь прийти еще через часок-другой. Я тут посижу, пока она спит.

— Думаю, это правильно, — сказал Том. — Я тут гогочу, как старый гусь.

Он поднялся со стула и наклонился поцеловать Линн в лоб. Ее пальцы коснулись его лица. Он повернулся и пошел на кухню.

— Как она? — спросила Бетони.

— Говорит, что в порядке. И миссис Джибс, кажется, не волнуется за нее. Как бы то ни было, скоро здесь будет доктор Дандес.

— Как малыш?

— Он просто шедевр, правда! Думаю, они скоро дадут тебе посмотреть на него.

— Сядь сюда, — сказала Бетони. — Я хочу промыть тебе лоб как следует.

— Хорошо. — Он сел на край кресла-качалки, выпрямившись и зажав руки между коленями. Он думал о своем малыше. — Может, он будет плотником, как и я. Может, его возьмут в Коббз. — И через некоторое время сказал: — Как ты думаешь, ему не понравится, что у него отец слепой, как сова?

— Нет, я уверена, все будет хорошо.

Бетони заметила глубокую рану, смыв запекшуюся кровь.

— Мне это совсем не нравится, Том. Рана просто ужасная.

— Смешно, но я совсем ничего не чувствую. Я почувствовал что-то, когда в меня попал камень. Я думал, что рассыплюсь на кусочки. Но больше ничего не чувствую. — Он протянул руку и потрогал рану кончиками пальцев. — Ничего, — сказал он, надавив. — У меня просто голова онемела, вот и все.

— Совсем онемела, говоришь?

— Почти вся.

— Поскорее бы доктор пришел! — сказала она. — Он уже должен быть здесь.

— Может, он еще куда-то ушел. Может, Джеку придется подождать. Ты беспокоишься за Линн?

— Меня больше беспокоит эта рана.

— Я же тебе сказал, ничего страшного. Я даже не чувствую ее. Я немного одуревший, но уже привык.

— Думаю, тебе нужно отдохнуть.

— Может ли отдыхать человек, минуту назад ставший отцом?

— Ты же провел столько времени на допросе в полиции.

— Ничего, — сказал он, а немного погодя добавил: — Я не убивал Тилли, Бет, это правда, и Бог тому свидетель.

— Я ни минуты не сомневалась.

— Хоть бы она появилась и положила всему этому конец. Я не хочу, чтобы мой сын вырос в мире, где люди говорят, что его отец убийца.

— Прислонись к спинке и отдохни, — сказала Бетони. Ее беспокоила и пугала его бледность. — Откинься в кресле и расслабься.

— Хорошо, — сказал он, откинув голову на подушку, висевшую на спинке кресла. — Я немного устал, теперь, когда подумал об этом.

Бетони приподняла его ноги и подставила под них табуретку. Потом принесла одеяло и укрыла его до самого подбородка.

— Поспи, если сможешь. Тебе будет лучше. Линн с малышом в хороших руках.

— Мы собираемся назвать его Роберт, знаешь, в честь Боба Ньюэза, моего приятеля в армии. Мы хотели просить тебя быть его крестной матерью.

— Я бы рассердилась, если бы вы попросили кого-то другого!

Бетони обошла кухню: свернула салфетки, сушившиеся над огнем, сняла чайник с крючка, поставила заварной чайник на каминную полку подогреть. Лампа на столе слишком коптила. Она подошла и прикрутила фитиль. Потом взяла ножницы и старую газету и села, постелив ее на колени. Она стала делать жгутики из скрученной бумаги, аккуратно разрезая и сворачивая ее совершенно беззвучно.

— Я знаю, что ты делаешь, — сказал Том. — Ты сворачиваешь жгутики.

— Верно, я заметила, что их почти не осталось.

— Это всегда было твоим любимым занятием, еще когда ты была маленькой девочкой. Ты никому больше не разрешала их делать. Никто не мог сделать их как следует.

Он легко представил ее себе за этим детским занятием, и мысль об этом почему-то заставила его улыбнуться. Он сидел в кресле, закутанный в одеяло, жар от очага дышал ему в лицо, и он мог почувствовать сладкий запах старой яблони, горящей в нем. Но медленно мир начал ускользать. Картинка в его мозгу таяла. Его невидящие глаза сами по себе закрылись. И так как он действительно устал, смерть пришла к нему тайком, во сне, поэтому он выдал себя только тем, что продолжал улыбаться.

— Майкла здесь нет, — ответила миссис Эндрюс. — Этим утром он уехал в Лондон и вечер проведет с майором Томасом. Завтра он отплывает в Южную Африку.

— Надолго? — спросила Бетони.

— Может быть, он решит остаться там насовсем. Если так, то, вероятно, я тоже присоединюсь к нему. Но если он вдруг решит вернуться в Англию, то предпочтет больше не встречаться с вами. Он просил меня передать это вам.

— Да, я поняла. В таком случае, мне кажется, что это нужно оставить у вас. — Бетони сняла с пальца кольцо и положила его на столик. — Я пришла, как только смогла, — сказала она, — но, кажется, я опоздала.

— Не имеет ни малейшего значения, когда вы пришли. Он бы не захотел вас видеть.

— Мне жаль, что ему так горько.

— Правда? Я в этом очень сомневаюсь, Бетони. Вы никогда не любили Майкла. Я всегда это знала, с самого начала. — Миссис Эндрюс была непреклонна. — Вы никогда бы не поступили так, если бы любили его.

Годовщина окончания войны была холодной и пасмурной. Резкий ветер гулял в буках и березах на церковном дворе, и на собравшихся там людей упало несколько сухих снежинок. Памятник жертвам войны, высеченный из куска гранита, привезенного из Спрингз-Хилла, был в форме кельтского креста, стоящего на грубо отесанном пьедестале во дворе церкви. Хантлип отдал тридцать шесть жизней. Имена погибших были выбиты с трех сторон камня. Некоторые повторялись дважды или трижды. Хейворд. Изард. Мастоу. Уилкс.

— Тридцать шесть молодых мужчин, — сказал священник в конце своего обращения, — чье мужество и самопожертвование будут жить вечно.

Две минуты длилось молчание, и люди стояли неподвижно, склонив головы. Во многих сердцах эта тишина будет длиться долго. Но головы поднялись снова, когда запели гимн, и тонкие голоса окрепли, поднимаясь вокруг креста, потому что пели вместе. Поющие люди поднимали головы и смотрели вверх, и холодный ветер высушивал слезы на их лицах.

Идя домой по деревне после церемонии, Дик сказал:

— Имя Тома по праву должно быть на этом камне, вместе со всеми.

— Да, вероятно, — согласилась Бетони.

Они с Диком шли рядом с отцом. Остальные члены семьи шли позади. Джесс смотрел прямо перед собой. Ему было трудно говорить.

— Никаких «вероятно». Дик прав. Том отдал свою жизнь за короля и родину, как и Роджер, и Вильям.

Бетони взяла отца за руку.

На следующий день она провела три часа в Чепсворт-паркс, где все инвалиды прикрепили зеленые веточки к одежде в честь своих погибших товарищей. В тот день пришло много помощников: всех, кто передвигался в креслах-каталках, вывезли в парк, у всех лежачих было с кем поговорить, и несколько леди объединились для того, чтобы устроить вечером концерт.

— У нас просто море помощников сейчас, — сказал Бетони суперинтендант. — День поминовения заставил их вспомнить, конечно же. Но к концу недели этот поток схлынет, и мы снова останемся без рук.

— Может быть, — сказала она, — я смогу помочь, если буду приходить чаще.

По дороге домой она остановилась у нового памятника в Чепсворте. Это была фигура рядового с перевязанной головой без каски. Он стоял, держа винтовку перед собой: приклад на земле, ствол зажат в руках; солдат смотрел в землю, словно его пригнула усталость. Ступеньки вокруг монумента были заставлены лавровыми венками.

Когда Бетони вышла за церковную ограду, мимо нее прошла колонна мужчин, у каждого на спине и на груди висели плакаты: «Мы принимаем пожертвования, но нам нужна работа». «Таких, как мы, сотни», «Старые солдаты не умирают — они исчезают от голода!» Один из этих людей, увидев Бетони, которая отошла от памятника, крикнул ей:

— Мертвых помнят! Это о нас, живых, забыли!

Потягивая мадеру в гостиной у викария, Бетони легко догадалась, почему он, мистер Уиздом, вызвал ее. Мисс Эмили Лайкнесс, бывшая директором школы в Хантлипе уже сорок три с половиной года, уходила, хотя и неохотно, на пенсию по состоянию здоровья.

— Я правильно полагаю, что после всего этого вы уже не выйдете замуж за капитана Эндрюса? — спросил викарий.

— Совершенно верно, — сказала Бетони.

— Мне очень жаль, Бетони, что все так вышло.

— Спасибо, вы очень добры.

— И я подумал, в связи с переменившимися обстоятельствами, что вы могли бы занять место мисс Лайкнесс на посту директора школы. Более подходящей кандидатуры я не могу придумать. Мисс Лайкнесс, в свою очередь, надеется, что вы согласитесь. Но вам, конечно, необязательно давать ответ уже сегодня. Вы, вероятно, захотите обдумать.

— Да, — сказала Бетони, — но, скорее всего, ответ будет положительный.

Когда она уходила, викарий сказал:

— В деревне ходят слухи, что Тилли Престон видели в Ворвике. Как думаете, это правда?

— Да, правда. Джереми Рай видел ее в одном барс за стойкой. Она живет там уже несколько месяцев как жена хозяина заведения.

— Почему же она так и не объявилась тогда? Она наверняка видела плакаты.

— Джереми спросил ее. Она утверждала, что ничего не знала об этом.

— Я никогда не сомневался, что твой брат невиновен.

— Я тоже, — сказала Бетони.

Ее сестра Джени болела гриппом. Теперь она выздоравливала и, сидя в постели, ела виноград, который привезла Бетони.

— Ты получала что-нибудь от Майкла?

— Ни слова.

— Мама говорит, что уже не будет никакой свадьбы, но…

— Да, мама права. Майкл уехал за границу. Он больше не хочет меня видеть.

— Бетони! Ты уверена?

— Не расстраивайся. Я не огорчаюсь. Мне почему-то кажется, что так и должно было случиться.

— Но что же ты будешь делать? — спросила Джени. Она просто не могла представить себе жизнь без мужа и троих детей. Она не могла представить себе такой пустоты. — Что же тебе делать?

Бетони улыбнулась. Она думала о школе, в которой скоро станет директором и что у нее на попечении будет больше сотни ребятишек. Она думала об инвалидах в Чепсворт-парке, которым нужна помощь, и о тех людях с серыми лицами, которых она видела на улице, у которых нет работы. И еще она думала о Линн Мерсибрайт и ее маленьком сыне, оставшемся без отца.

— Всегда найдется куча дел, Джени. Вопрос только в том, с чего начать.